Компот памяти

  Коммуникабельность — явно не моя фишка.
Прожив немалую жизнь, я и сейчас уверена: настоящих друзей много быть не может.
Я никогда не стремилась сближаться с теми, кто проявлял рвение быть рядом.
Исключение — моя подруга детства, Сатик Шимширян.
Нас объединяло многое: любовь к чтению, схожее восприятие мира, одинаковое отношение к педагогам.
Мы жили совсем рядом — на перпендикулярных улицах, Ленина и Турбинной, которые словно сами соединялись углом, как мы — неразлучные.
Мы не мыслили жизни друг без друга. Тянуло друг к другу, как магнитом.
Многодетная семья Шимширянов была для меня настоящей тихой гаванью. Их дом оставался единственным уголком в округе, куда нянечка Любтя отпускала меня без тревоги.
Во дворике их уютного, пахнущего хлебом и ванилью домика я находила то, чего мне всегда так не хватало: ласковую семейную идиллию, тепло и тишину.
  Тётя Нина угощала меня ароматной армянской кадой и своими знаменитыми, сочными котлетками.
А дядя Альберт сажал  к себе на колени, гладил по голове и, словно заговаривая боль, шептал:
— Отец твой скоро вернётся, даю тебе слово. Он ни в чём не виноват. Он — человек прекрасный. Скоро вернётся, — повторял он как молитву...
Я верила ему. Верила, как верят только дети — всем сердцем, без остатка. Детская вера  такая же простая, как запах  свежего хлеба вблизи пекарни или шорох листвы за окном.
Светлая память моей подружке-сестричке Сатик и её добрым, хлебосольным родителям — тёте Ниночке и дяде Альберту...
   Отца посадили, когда я была совсем малышкой —  выбравшейся из пелёнок и приученной к горшку.
Нас с братом разделили: определили в разные детские дома для  детей "врагов народа" — осуждённых по 58-й статье.
Мой детдом был в Тбилиси, Юркин — в Рустави. Брат старше меня на два года...
Из того времени в памяти осталась только боль. И холодные, серые стены.
Я хорошо помню, как меня — упрямицу — тянули за уши до крови, ставили на колени на ледяной пол. Колени синели, ныли, горели от боли.
Ещё ярко вспоминается один день — день смерти Сталина.
Выли сирены, как раненые звери. Нянечки бегали туда-сюда, рыдали навзрыд.
Нас, малышей, выстроили в шеренгу.
— Великая трагедия постигла нашу страну! — объявили нам. — Плачьте!
Все вокруг плакали.  Я стояла, не  выдавив ни одной слезинки. 
Кто из нас тогда понимал, кто такой Сталин? И за что его нужно оплакивать?..
Нас частенько навещал мамин дядя — дядя Наум.
В моём детском восприятии он был похож на огромную глыбу: массивный, без единого волоска на лице.
Широкие бёдра и немного женственная походка странно диссонировали с его обликом. Позже я поняла: у дяди Наума преобладали женские гормоны.
Он никогда не был женат. Всё своё свободное время посвящал маме и её братьям.
Как он оказался в Грузии — для меня так и осталось загадкой. Наверное, его привёз кто-то из маминых братьев.
Дядя Наум всегда казался мне человеком, опутанным тайнами.
Замкнутый, но удивительно добрый.
Я обожала его суп с фрикадельками из колбасного фарша. Для нас с братом это был тогда редкий деликатес.
Где он только доставал этот фарш — одному Богу известно.
Люба, наша верная нянечка, тоже старалась изо всех сил: из ничего умудрялась приготовить хоть что-то съедобное.
Мы выживали благодаря этим людям — и благодаря любви, которая окружала нас даже в самые тёмные времена.
Недалеко от нас, на параллельной улице — Цицамурской — жила многодетная семья Севастьяновых.
При самой заурядной внешности родителей дети были... красавцы.
Особенно выделялась старшая дочь — Света. Высокая, стройная, с ослепительной улыбкой и ямочками на щеках.
Её имя отражало её суть.
Света работала стюардессой на международных рейсах.
Подарки, привезённые ею из заграничных поездок, были для нас настоящими сокровищами.
Однажды, увидев на ней красивую кофточку, я не сдержала восторга и завизжала, как сирена.
— Нравится? — засмеялась Света.
И, ни секунды не колеблясь, сняла её с себя и натянула на меня.
Боже, как мне было стыдно! Но сопротивляться Свете было всё равно что бороться с ураганом.
С тех пор я щеголяла по Нахаловке в настоящей "заграничной обновке", ловя завистливые взгляды.
Но за её роскошной внешностью скрывалась глубокая душевная рана.
Света доверилась мне однажды, подшофе.
В девять лет её изнасиловал сосед — шестнадцатилетний подросток.
Этот рассказ — словно бомба — взорвался в моей душе.
Теперь я понимала, почему Света с таким отвращением реагировала на мужские комплименты.
Прищуривая свои сияющие голубые глаза, она бросала убийственную фразу:
— Закатай губу обратно.
Эта фраза до сих пор звучит у меня в ушах.
Света так и не вышла замуж. Детей у неё не было.
Прошли годы. Жизнь забросила меня в Израиль.
В компании новых знакомых как-то вечером мы рассказывали разные истории — кто о прошлом, кто о настоящем.
Среди нас особенно выделялась одна мадам: словоохотливая, вездесущая, вечно встревающая в чужие разговоры.
В какой-то момент она с пафосом вытащила телефон:
— А теперь я вам зачитаю... анекдоты! — провозгласила она шекспировским тоном.
Наступила неловкая пауза. Народ переглядывался.
И тут, как по волшебству, в голове всплыла Светина фраза.
Я прищурилась, как Света когда-то, и в самый подходящий момент бросила:
— Закатай губу обратно.
Взрыв смеха был такой, что мадам даже телефон уронила.
Смешно, конечно. Но ведь именно такие фразы — лаконичные, с иронией — и спасают нас от неловкости, от пошлости, от чуждого вторжения.
Вот так, через десятилетия, через страны и судьбы, Света снова была рядом — в моей памяти, в моих словах.
Светила сквозь время, как и прежде.
Мой очередной компот памяти.
С привкусом света и соли.