Любовь, смерть, бессмертие и осваивающий человек 2

  Любовь, смерть, бессмертие и осваивающий человек (2)

2. Любовь как главенствующая сторона и форма осваивающего созидания
2.1. Понятие любви в самом общем смысле
2.2. Любовь в условиях освоения и присвоения



2. Любовь как главенствующая сторона и форма осваивающего созидания


Будем считать, с осваивающей практикой, равно практикой присваивающей, мы, хотя бы в общих чертах, разобрались. Наши представления существенно пополнятся с переходом к осмыслению означенных выше предметов. Ведь они являются ближайшими конкретизаторами, в первую очередь, осваивающего человеческого бытия.

Начнем же свое осмысление с любви, несомненно, более всего стоящей близко к освоению. Причем, — настолько, что сама она, как уже предпосылает заголовок данного раздела, выступает не просто проявлением осваивающей активности, но есть наиболее развитая, определяющая форма ее.

Логика нашего погружения в предстоящий предмет будет следующей. Сначала мы разберемся в целом, что есть любовь, как ее понимать, какими формообразованиями представлена. Затем мы рассмотрим определяющие черты и формы любовного созидания. Преимущественное внимание при этом будет сосредоточено на открытости, служении, самоотдаче, понимании и некоторых других важнейших моментах любовного освоения. Вообще, нас будет главным образом интересовать такая разновидность любви, как забота.

От осмысления последней мы перейдем к вопросам смерти и бессмертия, которые глубоко сопряжены с любовной реализацией человека. Именно эта взаимосвязь, заполненность содержания и смыслов смерти с бессмертием любовными энергетикой, духом , будет развернута в последнем разделе исследования.

Повторим еще раз: наша работа нацелена на дальнейшую конкретизацию практики как освоения. Возможно, мы тем самым кое-что и не доскажем о предстоящих осмыслению вещах, что-то упустим, на какой-либо стороне задержимся больше, чем оно заслуживает... Одним словом, на исчерпывающее осмысление не может рассчитывать ни один, взятый для анализа, предмет. Нас не столько он интересует, сколько, выражаемое им, освоение.

2.1. Понятие любви в самом общем смысле


Единственно, что позволяет в полной мере развернуться осваивающему творчеству, раскрыть его отличительные особенности, суть, — главное, способно проникнуть в тайну бытия (кстати, всегда пребывающей и в самом человеке), удержаться в его открытом со-присутствии, — это любовь. На самом деле. Вместе с апостолом Павлом и Э. Фроммом следует признать: любовь, — неотторжимый от поприща, где проявляется наиболее, если не единственно, адекватный путь, каким человек способен сполна преодолеть свое одиночество, осуществляться в смертельно-бессмертном единстве. Главное, — пребывать предельно близко (открыто, понимающе), приобщенно предмету своего тяготения, смысла и служения (бытию, Богу, другому человеку...).

Касательно мудрости как такого смысложизненного предмета это уже давно знают философы. Потому и называют способ (путь), как постигают, приобщаются к мудрости, «философией» (любовью к мудрости). Имея в виду, между тем, что мудрость с самого начала божественна, сверхъестественна, — да так, что Бог (бытие) в известном разрезе есть мудрость, — у нас достаточные основания также признать: лишь любовью своей человек способен, проникая и проникаясь божественной тайной, снискивать откровения Бога, не иначе.

Собственно, нечто подобное имеет место в любой разновидности любви, в том числе половой, эротической. Постичь другого человека, вообще, предмет наших устремлений, — понять, проникнуться им сполна, — доступно только посредством любви.

В ряде своих работ мы, вообще-то, пытаемся разобраться с кой-какими аспектами любви, в том числе как неотъемлемой и главенствующей чертой, формой проявления осваивающего созидания. Вместе с тем, кто и что бы ни говорил в многочисленной литературе на этот счет, лучше и глубже написанного у Эриха Фромма в небольшом исследовании, «Искусство любить», трудно найти что-либо. Во всяком случае, нам ничего подобного не встречалось. Так что, отослав интересующихся к означенной работе великого мыслителя [См.: Фромм Э. Искусство любить / Эрих Фромм. Душа человека // М., 1992. — С. 111-172], да и к своим тоже [См., например: Ш.Г. Алиев Осваивающая практика: категории — становление — реальность. — Харьков: Основы, 1998. — С. 123-125 и др.; его же: Тема любви в платоновском понимании философии // Философские перипетии. — Вестн. Харьк. Ун-та, Харьков, 2001. — № 44. — С. 13-20; его же: Атеистическая религия // http://proza.ru/2019/11/10/13], попытаемся предложить предельно краткую «выжимку» из сказанного там. Восполним при этом кой-какими штрихами, применительно к осваивающе-произведенческой деятельности.

Сразу заметим, что, говоря о любви, имеют в виду не любительство (некий род занятия), но именно любовь. Понятно, что между, скажем, любовью (занятием) к ловле рыбы и любовью в процессе самой ловли, — а это, так либо иначе, может иметь место, больше, наблюдается, — вещи весьма разные. В одном случае перед нами что-то отстраненное, выражающее внешнее, отвлеченное, оценочное отношение кого-либо к некоторому процессу. Человеку нравится та же ловля рыбы, он любит плотничать, заниматься математикой. В другом же процессе человек весь захвачен последним: выступает его непосредственным осуществителем. И это все, вместе с результатами («плодами») вершится любовно.

Уяснив это и, двинувшись дальше, утвердим вместе с Э. Фроммом: в самом общем смысле любовь — высшая форма творчества человека, выражающая человеческую активность сполна. В ней человек обретает связь (единение) со всем своим внутренним и внешним окружением, утверждается в мире. Стало быть, полнокровно (не отъединенно, расщепленно, отгороженно от окружения) живет. И, существуя так, он, как будет показано ниже, реализует свою смертно-бессмертную природу.

Как таковая любовь, далее, есть созидательность человеческого духа, души, тела, — естества его в целом. Потому, она интегрирует в себя, пожалуй, все разновидности творческого созидания, коими человек утверждается в мире, раскрывается, обогащается окружением, богатит последнее. Отсюда, в подлинной любви человек и игрок, и художник, и мастер, и ученый. Во всяком случае, выявленные еще Аристотелем, формы опыта (игра, опыт, искусство, наука) без остатка гармонично объединены, схвачены в любви. Больше. Что-то еще, явлено сверх того. Говорят же, что у объятого подлинной любовью, «крылья вырастают», ему все дороги открыты, везде рады, ждут, даже Бог!

Оно и понятно: ведь любви покровительствует, со-участвуя, божественное бытие. А главное — она, коль скоро подлинная, оживляет человека, лучезарит, заражает со-присутственным участием все, «устремляет ввысь», как бы сказал великий Платон.

Конечно, сказанное не означает, что в любви мы «игрецы на все дудецы», являемся в равной мере специалистами на любом поприще: в живописи, науке или еще где. Но, в принципе, подлинно любящий человек, — стало быть, захватившийся, увлекшийся, проникшийся и проникший в предстоящее, — способен на каждом из поприщ проявить себя, утвердиться. Нужны только усилия, время, учеба. В том числе и по освоению самой любви. Не в этом ли существо идеи всестороннего и гармоничного развития?..

Между тем, как именно по данной части мы невежественны! Как мало делается нами, — и индивидуально, и общественно, — для своей гармоничной всесторонности, для приобщения к великому дару, мастерству, искусству, науке любви...

Да, самое главное в любви как высшей форме творчества то, что она действительно утверждает человека: не однобоко, не оскопленно и отчужденно, а гармонично, всесторонне. С другой стороны, поскольку осваивающе-произведенческая деятельность есть самая развитая разновидность практической реализации человека миром, снимающая разного рода ограничения своих предшествующих состояний, любовь всего полней и адекватней раскрывается именно здесь. А еще точнее — в высших формах осваивающе-произведенческой созидательности. Собственно, она и есть данная деятельность.

Прежде, чем показать это, отметим еще раз исключительно значимую черту любви. Она есть, пожалуй, единственное действенное средство, форма, выражающая со-существование, со-присутствие вот, этого человека миру, окружению, обществу, бытию. Он невозможен вне всего этого, без связей вовне и внутри себя. И эти связи (внутренние и внешние), прежде всего, явлены любовью. Вот почему любовь — важнейшее средство преодоления человеческой замкнутости, одиночества, бесприютности, отчуждения. Посредством нее человек как отдельное существо выходит вовне, единясь с другими людьми, миром, обществом, обретает свою подлинную суть. Больше. Он полнится с окружением не только внешним, но также внутренним, раскрываясь, обогащаясь душевно, духовно.

Стало быть, лишь любовью человек достигает самоосуществления и самообнаружения в тотальности окружения, мира. К тому же, самореализацией, — когда не растворяется, исчезая, здесь безоговорочно, но сохраняется, остается в своей уникальности, неповторимой отдельности. И в этом смысле человек как таковой без любви, — без связей, единения с окружением, полноты самовыражения, — невозможен, ничего не значит. А если и обнаруживается, — то ведь, не в меру своей любви ли, главным образом?..

Чем меньше ее, чем неподлинней, — тем меньше и человек в духовном и практическом смысле.

Где и как бы ни проявлялась, любовь всегда выступает сотворчеством связуемых ею участников. Причем, — 1) как сотрудничающих относительно произведения некоторого сокрыто-сущего на свет; 2) со-трудничества человека как созидателя с предметом созидания. Представителями последней могут служить: любовь к мудрости, любовь к отечеству, половая... В том числе и религиозная любовь. К первой разновидности любви можно отнести, скажем, доходящие до глубочайшего взаимопроникновения, отношения двух сотрудников, занятых одним и тем же делом, отношения учителя и ученика. Собственно, родительская любовь, любовь растущего ребенка к родителям — не из этой ли области?..

Вообще, как нетрудно видеть, водораздел между означенными проявлениями любви весьма относительный. Они тесно связаны. Потому так часто случается, что в, так сказать, «предметной любви» (особенно, коль скоро предметность олицетворена) мы одновременно реализуем отношения сотворчества.

Так, любя мудрость, доискивающийся ее (философ), коль скоро угоден, заслуживает, — испытывает помощь, поддержку, встречное движение, отклик (откровение) мудрости ради приобщения ищущего к себе. И нечто подобное наблюдается сплошь да рядом...

Можно вести речь о разновидностях любви, отталкиваясь от характера, качества последней. Говорят в этом смысле о любви эротической, филиастической («филейной») Сторгеастической, агапической, каллитативной [См. об этом: Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. — М.: Правда, 1990. — С. 394-408].

Что во всем этом чрезвычайно важно, любовь, независимо от разновидности своей, — сотворчество связанных ею участников. Здесь (если только ПЕРЕД НАМИ любовь) непременно соприсутствует, — вдохновляя, сообщая энергетику, возвышая, приобщая к истине, — бытие (Бог). Именно потому любовь в своей подлинности непременно носит поэтический характер.

Несмотря на разнообразие проявлений любви, они, как бы ни специфицировались, имеют много общих черт. Среди последних: открытость, свобода, ответственность, уважение, самоотдача, служение, забота, взаимопонимание, откровение и др. Они, разумеется, пронизаны далеко не просто переживаниями, чувствами, эмоциями, верой, волей, умом, поступками. И, как ни крути, есть тут и момент неосознанных проявлений: то, что иной раз, принимают даже за «мистику», «магическую несказанность». Собственно, где человек выражает свою волю, своевольничает, данный момент просто обязателен. Как замечательно показывает Фромм, без означенных черт, во многом предполагающих, вытекающих одна из другой, любовь просто не реализуема, теряет подлинный смысл. Ниже мы остановимся на некоторых из них.


2.2. Любовь в условиях освоения и присвоения


Начнем же с показа, почему осваивающе-произведенческий способ человеческой самореализации всего адекватней и полно выражает любовь. Впрочем, также наоборот, ведь любовь — освоение в высшей степени. В подлинной любви (особенно в данности заботы) осваивающее созидание находит наибольший простор для осуществления. Вместе с тем, мы обнаружим, что при господстве присваивающего отношения к жизни любовь лишена возможности нормального развертывания. Особенно пагубно сказываются на ней условия производяще-присваивающей действительности. До их утверждения присвоение, — вершась внутри натурально-личной практики и прибытийного человеческого бытия, — рядом моментов выражало стихийно сложившийся осваивающий подход (в-себе) к вещам. Однако, с приходом производства, безбытийного человеческого бытия, когда человек стал самонадеянно царить в мире, присвоение напрочь лишается осваивающих привязок. Больше, само уже всяко довлеет над ним. Это обстоятельство, разумеется, накладывает свой негативный отпечаток и на судьбах любви и всего, связанного с ней, выражающих ее категорий и форм.

Вообще-то, глубинная связь между освоением и любовью самого начала очевидна уже из выявленной особенности любви и освоения как средств и форм, связывающих человека с действительностью. Мы уже знаем: в отличие от других разновидностей человеческой активности, — например, различных форм игры, искусства, науки, многие из которых нашему современнику известны как пребывающему в оболочке производства, — лишь осваивающая (осваивающе-произведенческая) деятельность не позволяет человеку «замкнуться» на своей «субъективности». К тому же, — «атомизированной», «овещненной» (вплоть до частичного человека, «кнопкодава», «манипулянта», «потреблянта», симулякра и т.п.) производством. Осваивающая деятельность не допускает бесчеловечной реализации людей, характерной производящему присвоению. Осваивая, невозможно существовать, творить, — в музыке ли, живописи, на сцене, на литературном, научном поприщах, — в отрыве от полноты жизни, без бытия. Другими словами, осваивающий человек не может жить, творить вне открытости, понимания себя и своего окружения. Соответственно, — не отдавая себя и не служа (в подлинном смысле этого слова) последнему: другому человеку, миру, высшим бытийным целям и призваниям. Так живя и творя, человек всеобъемлюще осуществляется; тут по действительному счету его стихия.

И, что важно, в таком осваивающем творчестве человек не навязывает «вещно»-эгоистическую (махровый индивидуализм) субъективность окружению, не допустит эксплуатацию и утилизацию вещей и людей (как «вещей») во имя корыстных целей и нужд. Между тем, это только и свойственно производяще-присваивающему существованию.

Осваивающий человек не позволит себе отношения к другим людям, себе самому, вообще, к любым явлениям окружения как «состоянию-в-наличии» (М. Хайдеггер), готовому на любую его эгоистически-потребительскую прихоть или же прихоть того, для чего он (человек) сам выступает поставкой. Так, и не иначе, предметы и человек явлены производящими формами самоосуществления. Потому-то предметный мир, окружающие вещи, сам человек, независимо от его социального положения, превращен в «вещь» (средство), предназначенную для утилизации. В конечном итоге — на исчезновение.

Только осваивающей созидательностью человек выбирается из такого, отпавшего от бытия, самоуничтожительного рабства. Здесь он способен всеобъемлюще со-участно и со-принадлежно (действенно, страдательно) заботиться о других людях, вещах, сущих. В том числе самом себе. Ибо без всего этого (действенного служения, сострадательной заботы) он сам ничего не значит. Как раз потому, наиболее полно, аутентично осваивающее творчество выражено реалиями любви. Без любви и речи не может быть ни о каком действенно-сострадательном соучастии, заботе человека в мире, в жизни собственного окружения. Стало быть, о подлинном освоении.

Любовь ведь движет, соединяет не только «звезды и светила», как знали многие древние. Она движет также каждый подлинно созидательный акт (вернее, поступок) человеческого бытия. Все здесь связует и осеняет живительным светом. Что вершится без любви, — с заведомым изъяном, ущербно. Лишь зачатое и сотворенное (про-из-вед-енное) с любовью, по-настоящему живо и открыто, обладает всеми реалиями на существование.

Любовь, как легко отсюда видеть, есть порождающая (причем, в смысле произведенческого созидания) активность, творчество. И этот процесс порождения выступает совместным творчеством, творческим соучастием, со-творчеством вовлеченных в данную жизненность, сторон, где человеку (не только отдельно взятому) может «противостоять» не единственно другой человек, но и боги, всякое иное сущее, коль скоро обретает исключительную, вплоть до смысложизненности, значимость.

И как такое со-творчество любовь обнаруживается, понятно, взаимосозиданием. Как раз, этого никогда не дает производяще-присваивающее («вещно»-техническое, манипулятивное, навязывающее вещам чуждые меры и формы) творчество, в каких бы формах оно ни проявлялось, в том числе в, доступной здесь, ущербной любви.

Вернее, если здесь и происходит творение (как следствие взаимодействия) любящих сторон, то, как правило, результат выливается лишь в деградацию. Не случайно, любая производяще-присваивающая любовь довольно быстро угасает.

Если производящий человек реализует свою любовь как присвоение, если он любовь воспринимает и осуществляет всего лишь «как обладание» [Фромм Э. Иметь или быть. — М., 1986. — С. 166. См. также: Алиев Ш.Г. Осваивающая практика: категории — становление — реальность. — Там же. — С. 125-128], то в любви, где пребывает освоение, люди истинствуют, бытийствуют. Значит, они отдают себя миру и тем живут, обретая, как бы сказал Платон, «вечность» [См.: Платон. Пир / Платон. Соч. — Т. 2. — С. 131-143]. Надо заметить, сказанное только что, — далеко не просто метафора или же аллегория. Платон на ряде страниц своего «Пира» (а также в «Федре», «Федоне» и других диалогах) это замечательно показывает.

Итак, в осваивающе-любовном творчестве человеческая жизнь наполняется подлинно экзистенциальным, со-бытийным и даже событийным смыслами. Только оно доставляет, несравнимую ни с чем, радость жизни и то блаженство «нищеты духом» (самоотдачи, соучастия, сострадания, понимания, заботы...), к которой взывает любящий спаситель в Нагорной проповеди. Лишь в таком творчестве человек испытывает наполненность и исполненность своего существования, живет открыто, играя, созидая всем существом и миром. Именно любовь есть то божество (Платон), посредством коего люди единятся, обретают гармонию с самими собой и миром, преодолевают отчуждение и распадение, разобщенность. Здесь они стоят лицом не к смерти, но к бессмертию. Между тем, ко всему этому, — к отпадению от мира и бытия, к замыканию в самого себя, к «бегству от свободы», от того, чтобы «БЫТЬ», к атомизации, наконец, смерти, — ведет «любовь» присваивающе-производящая.

И как таковая, конечно, выступая в форме освоения, любовь (будучи творчеством любви, или же любовным творчеством, творчеством как любовью) не укладываема в прокрустово ложе производяще-присваивающей активности. Производящее творчество, являясь присваивающим, безличным, манипулятивным трудом, не может носить любовный в подлинном смысле характер. Доступная ему «любовь» проявляет себя через «вещное» потребительство, использование, насилие, навязывание (внешним образом) объектам любви индивидуально-эгоистических «хотений» с вожделениями. Совершенно не случайно, что соитие как один из высших проявлений взаимопроникновения любящих в половой любви сведено к половому удовлетворению, голому сексу. Собственно, именно это и фиксирует выражение «удовлетворение» (удо-вле-творение: творчество по успокоению, насыщению уда).

И сама любовь для производяще живущего человека выступает только тем, что можно назвать «БРАТЬ», «обладать», «присвоить». Обычно любовь понимается лишь как влечение, «чувство». Причем, — всегда эгоистически окрашенное разного рода «хотелками», «наслаждашками», влечениями, страстями и проч. потребительского достоинства. То же, как одними лишь чувствами да влечениями дети рождаются, это как-то никого не смущает...

Любить для производящих людей, далее, — значит «быть любимым», сознавать «что тебя любят», то есть, «хотят иметь». Или же, напротив, — ты сам имеешь какие-то «вещно»-потребительские, плотские «вожделения», «страсти» к другому в качестве ОБЪЕКТА любви. В лучшем случае, любовь сводится к взаимному торгу «любящих» сторон, по образцу рыночных отношений [Фромм Э. Искусство любить // Там же. — С. 112]. Отсюда часто можно слышать: «раз он меня не любит, — чего я должна его любить?». Отсюда же (впрочем, не только) явление проституции, торга своим телом, органами плотского вожделения. О ряде других особенностей производящей любви прекрасно говорит Фромм в означенном произведении.

Так что, любовь, которой-таки люди связываются производяще, и любовью-то не назовешь, разве что, чем-то от превратной формы любви. И, по большому счету, любят ведь люди в производящих условиях, как бы выбираясь за последние, в маргиналиях производства. Тогда нередко даже производящие скрепы ниспадают. И люди реализуют, хоть и подавленные, оскопленные, но, сохраняющиеся еще в них, формы общения, идущие от бытия, непроизводящести, от осваивающего мироотношения.

Между тем, любовное творчество, где «размещено» освоение, не торгует, а дарит, служит, делится, выступает заботливой самоотдачей, действенностью и страданием, направленными на понимание, сбережение, умножение, рост, обновление. Причем, — не только любимого и любви, но также любящего. Как «сплав» действенности и страдательности [О существе и связи данных понятий, выражающих освоение, см.: Алиев Ш.Г. Осваивающая практика: категории — становление — реальность // Там же. — С. 123-125; его же: В.А. Роменец о Смерти как факторе смысложизненного самоопределения человека // http://filosofia.ru/76750/], освоение в качестве любви, конечно же, не может быть ограничено чувственностью, переживаниями, душевно-волевыми состояниями любящего (в духе присваивающего понимания страдания). Верно, от чувств и переживаний дети не приходят в свет. Даже осваивательская страдательная активность не исчерпывает существа любви. Ибо последняя, помимо всего этого, — актуально деятельна. Точнее, самодеятельна, действенна. Опять-таки, речь о последних не в плане производственно-присваивающего понимания, хотя все это тоже в каком-то разрезе участвует в подлинно любовном процессе.
 
 

(Продолжение следует)