Мачеха

Вновь наступил рассвет. Темнота лениво покидала окно. Постепенно  стали различимы силуэты забора, кусты малины, крыжовника. За ночь выпало немного снега. Он покрыл землю, в том числе и грядки.  Часть из них вскопана, сделаны посадки на весну. Земляника тоже обработана. Некоторые участки земли, которые осенью были засеяны горчицей для удобрения почвы, перекопаны. А пересадить кусты в линию так сил и не хватило. Молодежь в городе заработалась… Да и окно на крыше не закрыто… Наверное, снег надуло на чердак… Надо позвонить внуку… Или не звонить?.. Коль не едет – значит некогда… Работа… Учеба… Не советское время… Все платно… Дорого… А шланг с огорода пора убрать… Вчера забыл. Сегодня снег. Да, ладно.  Баню топили вчера, там тепло, занесем туда шланг. Хоть бы внук приехал. Надо ж в колодец забраться, отключить систему, принести навоза или увядшей травы, закрыть им воду…
Возможно, с такими мыслями дед  приподнялся на кровати, сел, затем осторожно спустил ноги на пол. Нащупал тапки, надел их, пошлепал в туалет.
Деду за семьдесят. Родился он до войны. Его жена младше на пять лет. Старики жили  деревне, в своем доме. Когда-то у них было свое хозяйство. Теперь они состарились, жили одиноко в большом доме. Дети, внуки жили отдельно и далеко от их деревни. Ближе всех был старший внук, который, как правило, приезжал в выходной.
Бабка стала раньше его. Вода в чайнике была согрета и чай заварен.
- Ночь-то спала? – не то спросил, не то спросонья буркнул дед.
- Недолго. Часа в три проснулась. Ноги огнем горят. Довязала мочалку, начала круг вязать. Чай пить будешь?
- Таблетки приняла?
- С тобой чаю попью и приму. А ты что такой хмурый встал? Не выспался?
- Выспался. Вроде. Мачеха приснилась. Зря ее тогда так бил. Старая уже была. Еле ноги переставляла. И что я на нее тогда напустился? Глупым был… Малолеток… Сколько лет-то мне тогда было?  Война еще шла… А мужики раненые возвращались… Год сорок четвертый… Наверное…  Сколько мне тогда было?...До десяти я обычно пас гусей, затем заставили на конюшне работать… М-да, самостоятельно мне лошадь доверили лет в тринадцать. Глупым был.
- Не глупым, а голодным. Что мы, дети, тогда видели-то? – вставила свое слово бабка. – Отчего у меня ноги-то так сейчас болят? Обуви никакой не было. С ранней весны до поздней осени босиком бегали. Зимою сидели на печи, валенки по очереди носили. Ступни в цыпках были. Раны глубокие. Начнет мне мама (царство ей небесное) их отмывать. Так я ревем реву от боли. А волосы были как спутаны… Некому было за нами присматривать, бабушка с дедушкой больны, папа с мамой с утра до позднего вечера в кузнице.  Мама как-то глянула на меня. Взяла большие ножницы и остригла. Я, конечно, ревела.  А чего ревела? Волосы скатались в сосульки, вши бегом бегали… А есть  было нечего. Мама ночью сварит котелок картошки в мундире  на день … Или болтушку сделает… Этим и питались. Голод… За нами, детишками, две старушки из деревни обычно приглядывали. У одной прозвище было «кутья». Когда кто умирал, она на поминки всегда кутью готовила. Так эти бабушки с нами, малолетками, в лес то за грибами, то за ягодами ходили. Собирали мы мало. Особенно ягод. Но дому все равно был доход.  Главное – сами ягод наедались досыта.
- Мы тоже только травою питались. Хлеб, конечно, в некоторых семьях пекли. Там, где родители были. А мы – сироты. Отец пропал без вести в сорок третьем, мама умерла от болезни в начале войны. У нас настоящего хлеба-то и не было. Сестра пекла лепешки из капустных листьев.
Старики какое-то время помолчали.  Хлебнули чая. Бабушка достала  пузырьки с таблетками, отложила в сторону необходимое количество. Затем по одной проглотила. Запила чаем.
-Легче-то хоть становится? – спросил дед.
- Нам с тобой уже легче не станет. Нам с тобой только поддерживаться. Подольше пожить, чтобы детям помочь. Им без деревни никуда. Капитализм, он и есть капитализм.
- Это верно. Бедно живем.
- Ты сам-то лекарство принял?
- Нет еще. Что толку? Глаз левый совсем уже не видит.
- Толк не толк. А принимать надо.
Во дворе громко и радостно залаяла собака.
- Городские приехали, – сказала бабка и  долила воду в чайник, поставила его на огонь. Дед пошел открывать входную дверь.
… - Дедушка, – за обедом спросил внук, – а о какой ты все Мачехе вспоминаешь?
- Мачеха? Лошадь это.
- Лошадь? Бабушка говорила, что ты стал часто о ней говорить.
- Я на ней пахал. Старая была, еле ноги переставляла. И у меня силенок было мало. Дневную норму давали большую. Мы с ней до обеда мало вспахали. Приехал бригадир. Безносым его звали. Вместо носа у него была повязка на носу. Что у него случилось с носом, не знаю. Была большая деформация носового хряща. Сплюснут он был. Видимо, я когда-то ему обидное слово сказал. Он меня не любил. При любом случае старался досадить, оскорбить. В тот день тоже сказал обидное слово. Так меня это разозлило, и я стал, сам не понимаю как, бить и бить лошадь. Она и рада бы двинуться с места, да не могла: старая. Вечером я привел ее на конюшню, распряг. И она меня так ударила копытом по ребрам, что я отлетел. Вскочил, хотел ее ударить. И остановился. Она на меня так смотрела… Я понял, что я неправильно поступил днем. Она не виновата, что и я, и она голодные, у обоих нет сил. Плохо я тогда поступил.
- Да, дедушка. Хорошо, что ты мне это рассказал.
- А что?
- Да ситуация на работе… Справимся. Сделаем.

04 ноября 2009 года