Бомбардировка

Ларисе Васильевне  через месяц исполнится восемьдесят. По воле судьбы или по своей глупости  её занесло далеко от родных мест. Лет пятьдесят она уже прожила за тысячу километров от отчего дома.
Сегодня она живёт одна в большом доме в селе. Дети, внуки – они далеко. Сейчас на дворе май, можно на час-другой выйти в огород, поскрести. Но устаётся быстро. Все и приятели, что телевизор да рукоделие. За ними и времечко бежит,  и мысли. Последних вообще трудно удержать, из стороны в сторону пошатываются. О чём только не передумается, что только не вспомнится. Прибавят ли пенсию. Свою-то ей начислили копеешную: заработок воспитателя детского сада да сгоревший сельский сельсовет, в сейфе которого находилась её трудовая  книжка.  Не все даты смогла восстановить. А она начала работать в совхозе, учась в начальной школе: зарабатывала на ранец. Хотя, положив руку на сердце, после смерти мужа ей передали его пенсию. Она выше. И дочке меньшой плохо живётся среди мужниной родни, и её старшая дочка, внученька, уехала учиться за тридевять земель, и младшие её болеют.
Зазвонил телефон. Подружка из соседнего села напомнила о себе. Они перезваниваются каждый день, подолгу болтают, делясь последними новостями.
- Меня пригласили в школу, – сразу поделилась подружка. – Прислали приглашение. Я – дитя войны. Тебе тоже? Мы же одних лет.
- Нет, – ответила Лариса Васильевна. – А когда и где?
- Восьмого мая в школе. Это у нас. У вас, наверное, в клубе?
- Всегда проходит в клубе. Но мне пока ничего не принесли. Но время-то есть.
- Конечно, есть. Ещё принесут.
Но её не принесут ни на следующий день, ни через два.
Мысли, как вши, терзали ум. Терзали ум, как некогда, когда она была несмышлёной девчонкой, эти маленькие злые насекомые расплодились в её длинных спутанных в колтуны волосах. Они кусались. Однажды мать, возвратившись с поля, увидела, как яростно чешет голову дочь, подойдёт, посмотрит её голову, затем молча возьмёт большие портняжьи ножницы, также молча острижёт все волосы, бросит в печь, затем наголо обреет девочку. Лариска ревела долго и навзрыд. И за что, спрашивается?
Но волосы отрастут. И обида на мать немного отойдёт. Как, впрочем  и на бабушку. Которая каким-то шестым чувством угадывала, когда дед с внучкой присядут под окошком на заваленку и затянут трубку. Тут же в слюдяном окне появляется её лицо, начавшее опухать от голода, и строгий голос требовал прекратить безобразие. Дедушки не станет в 1943-ем, бабушка продержится дольше…
Потом они вернутся в город. В город, с которого спешно бежали, когда в семи километром от их дома зазвучали взрывы. Враг бомбил аэродром, базировавший на окраине.
Странно, но с годами эти звуки в памяти возникали ярче и ярче. Возвращался и страх. Страх неизвестности. Страх неясности.
Хотя – спустя несколько лет – его место займёт голод. Голод, которому было ни по чём кусок хлеба в сто двадцать пять граммов. Но так жили все. Детская карточка – ста двадцать пять, иждивенческая чуть больше, рабочая тоже больше, не на немного.
Лариса Васильевна позвонила в город другой знакомой. Мол, там кого поздравляют с Днём Победы, приглашают на мероприятия.
- А кого приглашать-то? Ветеранов, вдов немного, в основном из домов не выходят. Их поздравляют на дому. Остались дети войны, – услышала в ответ. – И то, если смогут прийти. Многие же болеют.
- А меня не приглашают, – пожаловалась она. Сказала, и сама не поняла, для чего. Чтобы её пожалели или бросились помогать, выяснять? Никто не поспешит.
И она поспешила сама. Позвонила в клуб. Те сослались на школу. Позвонила в школу – те обвинили клуб. Точнее сообщили: «Объявление висит в центре около магазина. Сходите и прочитайте». Старуха аж слегка крякнула: по дому и двору с тростью ходит, куда ей более километра плестись. Рассердилась. И словно разорвался очередной снаряд. Потемнело в глазах. Трясущимися руками взяла таблетку, положила в рот, проглотила, запила водой. Отошло. Отлегло. Позвонила в поселковый совет. Там тоже развели руками: приглашают-то, мол, всех, кто в списке. «А есть ли я в списке? – подумалось ей. – Я же не местная, для всех приезжая, ещё и русская. Всю жизнь мне этой национальностью тычут…».
Тяжко.
И вновь где-то рядом взорвался снаряд. Ударил под самое сердце.
Она добралась до кровати. Легла.
Мысли, как вши, расползались во все стороны и кусали, кусали, кусали…
И вспомнился дед в лаптях и с трубкой во рту. И сто двадцать пять граммов хлеба, которые продавец отрезал большим ножом от душистой, с тёмно-коричневой корочкой буханки. Ещё почему-то льняной жмых, которым тоже можно насытиться…
Сколько часов так пролежала, Лариса Васильевна не поняла. Когда встала, оделась и пошла на улицу к почтовому ящику.
Но никакого пригласительного и сейчас в нём не было.

9 мая 2018 года.