Любовь, смерть, бессмертие и осваивающий человек 6

3. Смерть и бессмертие как факторы смысложизненного самоопределения человека
3.1. Место смерти в смысложизненном самоопределении
3.2. Смерть и перспектива бессмертия
3..3. Что-то вроде беглой критики
3.4. Смерть и бессмертие в диалектике
3.5. Смерть, бессмертие и умирание
3.6. Смерть, бессмертие и социальные условия
3.7. Бытие, небытие и вечность в смертельно-бессмертном процессе


3. Смерть и бессмертие как факторы смысложизненного самоопределения человека



3.1. Место смерти в смысложизненном самоопределении


Как известно, человек выделяется из бесконечного многообразия вещей тем, что не просто временится и простерт, подобно любым вещам, но знает, понимает это. Стало быть, он осознает временность, следовательно, преходящесть, смертность своего существования. Вместе с тем, он не только знает свой конец, смерть, но, превращая данный факт в предмет усиленных переживаний, рефлексии, рано либо поздно, доходит до рокового отношения к смерти, как к своей сокровенной неизбежности. И сокровенность выражена не столько в обычно негативном смысле, когда смерть принимаема за безмерно ужасное, в высшей степени нежелательное. И ничего не поделать: нужно лишь примириться с данной неминуемостью. Между тем, «сокровенность», «сокровенная неизбежность» смерти выражается также в положительном смысле. И, к сожаленью, данный аспект присутствия смерти в человеческой жизни часто упускается из внимания. Или осмысливается поверхностно.

Обыкновенно смерть представляема людьми бездумно, в качестве «абстракции», внешней истины, не имеющей к ним касательства. Или, на худой конец, — «маячащей где-то там, далеко», что обычно видится бездумному сознанию. Ко всему прочему, сознание данное как бы универсализует смерть, распространяет ее в качестве исключительно человеческого момента (кстати, любого ли, тоже вопрос) на все живое и даже неживое. Смерть отождествляется с тем, что называется «конец», «исчезновение», «прекращение», и т.п.

Но, рано или поздно, смерть, даже в том виде, как обычно представляема, осознается исключительно значимым моментом человеческого бытия. Тем более, — обнаруживаясь по своей подлинности. Крайне потрясенный глубинным «открытием смерти», — переживая факт сокровенной сращенности с ней на эмоциональном, ментальном уровне, — человек полностью ревизует свое мироотношение. Иначе говоря, он кардинально преображается. Причем, экзистенциальный вариант «преображения» — не единственный. Жизнь наполняется серьезными смысложизненными самоопределениями.

Поначалу, с роковым открытием своей конечности, смертности человек испытывает ужас безнадежности, паническую растерянность. В последующем столь непосредственное переживание-«шок» несколько смягчается. Например, на экзистенциалистский, или «прогрессистский» лады. Но как бы примирительно и понимающе ни относиться к своей кончине и смерти, люди в преобладающем большинстве никогда не расстаются с различно гнетущим приятием собственной безысходности, обреченности. Тревожно-обеспокоенный, ужасающий опыт сказывается, — даже, когда в смерти усматривается положительный момент, она принимается адекватно, — на духовном становлении, на результатах творческой активности человека. Обычно влияние не непосредственно, поскольку сознание смерти как бы «загоняется вглубь», в подсознание, оно срабатывает безотчетно как некий «комплекс». И последний (в преимущественно негативном плане) откладывается на жизнедеятельности людей в той либо иной форме.

Вряд ли в этом смысле правомерно полагать, что экзистенциальный вариант «сведения счетов» с выпадением из жизни снимает вопрос относительно комплекса смерти. Факт смерти и для экзистенции (к тому же, формирующейся в условиях производящего мироотношения) судьбоносен, ужасающе трагичен, ко многому обязывает, равно высвобождает на многое. Больше. Видимо, ни на каком уровне самореализации человек так глубоко не переживает, озабочен исчезновением из жизни, как на экзистенциальном. К тому же, коль скоро перед нами экзистенция, осваивающе живущая, способная возвысить отношение к смерти за пределы негативности, подлинно понять ее, увязывая с бессмертием.

Присутствие комплекса смерти в духовном опыте ближайшим образом объясняет остроту, с какой перед людьми встает вопрос о смысле, цели и призваниях в жизни. Касается сказанное людей любых исторических эпох, формообразований. И, конечно, существует множество факторов, актуализирующих смысложизненную проблематику, формирующих и задающих существо озабоченного отношения человека к себе, действительности, вообще, само сознание человеком себя, окружения. Достаточно в этом плане указать: перед нами сущее «человек», практически-созидающее с бытием. А потому — свободное, сознательное, живущее мирно и временно. Как таковой, человек, среди прочего, не может обойтись без трансцендентной, любящей, озабоченной самореализации. И временность существования (как и всего сущего) он открывает не столько в силу своей смертности, но поскольку есть сущее, практически-созидающее, добавим, с бытием. Да и смерть свою в подлинном смысле — не принимает ли он сквозь призму своего практического бытия!..

Известно ведь, довольно долго в начальной истории человек не ведает смерти. Во всяком случае, не переживает прекращение жизни, смерть подобно современному человеку. Ведь для нашего глубокого предка уход из наличной жизни означал всего на всего переход в жизнь другую. Как знать: не более значимую и жизненную ли, нежели текущая. К тому же, «перегородка» между этой и той жизнью достаточно проникающая. Отсюда и многообразные обряды захоронения, предстающие пышными «проводами» умершего в «другую жизнь». И такое приятие с теми либо иными вариациями, уточнениями, конкретизациями сопровождает человека на всем отрезке его бытия натурально-личной практикой вплоть до «нового времени». Оно же, различно заимствованное, сохраняется даже в современном религиозном опыте, независимо от конфессий.

Как бы ни обстояло с отношением к фактору смерти, последнему в человеческих устремлениях осмыслить и реализовать жизнь принадлежит весьма значимое место. Как знать, нуждается ли в целеполагании, равно свободе, любви, заботе, смыслах сущее, неподверженное смерти, не знающее ее?..

Несомненно и то, что проблематика смерти становится в высшей степени актуальной с приходом Нового времени, де время заявляет о себе с особой силой. Здесь человек, отпадая от бытия, от себя самого, начинает жить неподлинно, производяще-присваивающе. Именно в эту пору, длящуюся до сих пор, формируются, так сказать, секулярно-светские представления смерти на платформе научного (нерелигиозного) подхода. Они всего более отстоят от истины, выхолащивая из процессов, связанных со смертью, сокровенное. В том числе — выражающее выход в бессмертие. Смерть и бессмертие в данных видениях предстают абсолютно противоположными, всецело исключающими друг друга. Именно отсюда, кстати, смерть низводится к обыкновенному выпадению из жизни, исчезновению, издыханию. И, так представшая, оживотненная, она не делает никакой разницы между человеком и животным. Между тем, ниже будет показано, смерть — исключительное достояние человека, и животные лишены привилегии смерти. Больше того. Как человеческая (духовная, духовно-практическая) принадлежность смерть, вопреки распространенным видениям, ведет к бессмертию. Стало быть, оба момента (смерть и бессмертие), будучи атрибутами человеческого бытия, пребывают во внутренней диалектической связи.

Однако, все это Нововременному человеку, производяще присваивающему мир, не ведомо. Он, повторяем, оживотняет смерть, обрекая человека на безоговорочное исчезновение. При этом данный человек всячески пытается избежать ее как абсолютную негативность и, тем самым, стать «бессмертным». Вот, в качестве такового он и захватывается, переживает, «ломает голову» поисками путей и средств поведения, которые бы позволили «сохраниться», «не исчезнуть», как-либо «обойти» смерть и т.д.

Действительно, проникшись собственным, неминуемо конечным, «земным уделом» (смертностью), человек (и не только Нововременной) буквально ошеломляется вопросом о назначении, смысле своей жизни, о том, для чего последняя прожита. «Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет? Неужели смерть? Нет, не хочу!.. Не может же быть, чтоб все всегда были обречены на этот ужасный страх» [Толстой Л.Н. Смерть Ивана Ильича // Собрание сочинений. В 12-ти томах. Т. 11. — М.: Правда, 1984. — С. 143]. Так мучительно ищет ответы, терзается герой известной повести Л.Н. Толстого. Зачем тогда жизнь, коль скоро прекратится? Зачем, вообще, я возник, для чего все, ежели неотвратимо ждет исчезновение, какова цена всех тех забот и хлопот, которые несешь? Что делать, как себя вести, чем жить в наличной бесперспективности? Тем более, — когда даже отпущенный срок жизни во многом призрачен, крайне ущербен (болезни, лишения, злосчастья...), жизнь в любой момент прерываема и т.д. Неужто во всем этом нет какой-либо логики, смысла? Может, все же, смерть преоборима? Может, существуют пути обретения бессмертия, пусть даже хоть какого? Как быть, что делать, куда идти?..

Столь трагическое приятие смерти, связанных с ней, последствий, равно глубокая озабоченность означенными вопросами, отягчает любого мало-мальски мыслящего человека. Больше. Тема жизни и смерти, — соответственно, места и назначения в мире, смысла человеческой жизни, — превращается в мировоззренчески главенствующую. Ей присваивают центральное место в становлении, как отдельного человека, так и человечества в целом. История мировой культуры являет извечную связь поисков смысла человеческой жизни с попытками разгадать таинство бытия и небытия, а также со стремлением жить вечно. «Жить»! И, если не материально, то хотя бы духовно («идеально», в исторической памяти, культуре, религиозном опыте) победить исчезновение людей, смерть.

Нет, пожалуй, ни одного серьезного мыслителя, кто бы не направлял творческие усилия, искания на «разгадку» тайны жизни и смерти во всем многообразном их переплете, включая «сцепку» смерти с бессмертием. Опять же, величина мыслителя прямо соразмерна значимости, вкладу его в рационализацию смертно-бессмертной «связки». Здесь наиболее полно обнажается смысл проделанной им работы, всего творческого пути. Кстати, по таким же критериям, оцениваема и любая культура, мировоззренчески-ценностное жизнеотправление (философия, религия, искусство).

Так что, о смерти, ее переживании, страхах смерти, равно многом другом, сопровождающем уход человека из жизни, а также «цеплянии» за нее ради бессмертия, написано больше, чем достаточно. И написано часто умно, проникновенно, с пониманием, наблюдательно. Особенно много пишут специалисты: медики, психологи, физиологи, антропологи. И, что характерно, авторы в своих исканиях нередко восходят на философско-мировоззренческий уровень осмысления вопросов. Тем не менее, дальше, помимо общих фраз стоического уклона, они обыкновенно не идут. И о смерти говорят в, обозначенном выше, универсализующем смысле.

Не лишне еще раз заметить, Говоря о конечности человека, о смерти, смысле жизни, мы ближе всего подходим к заботам именно отдельно взятого человека, кем и где бы он ни был: личностью, экзистенцией, человеческим бытием, индивидом. Человек на уровне общего (общности, общества, рода, института), — хоть тоже характеризуется осмысленностью существования, живет целесообразно, озабоченно, подвержен прехождению и т.д., — тем не менее, не обладает телом, не имеет лица, сердца. Бестелесное общее (общность) не чувствует, не переживает, не радуется, не любит. Ему не «болит»... Да и само по себе оно куда долговечней отдельного человеческого сущего. Живет оно, одним словом, «не так». Ожидаемая кончина, прекращение его не столь печалит, не «сильно» заботит. А, ежели и имеются заботы, то, опять же, в основном на уровне отдельных людей, носителей его... Можно сказать, потому, общество, человеческая общность вообще, не претерпевает смерти, не умирает, но просто исчезает, прекращается, сменяясь другим.

Ведь что есть общество (род) вне и без обыкновенных людей!.. К тому же, общество — это с самого начала обобществленное «Я», общество в моем лице. Человек ведь не «абстракт, присущий отдельному индивиду», он есть «мир человека, государство, общество» (К. Маркс) в данном лице. Он есть «родовое человеческое существо». Да, в таком виде общество весьма близко подходит к человеческой отдельности и наоборот. Все же, общество (род, человечество, история), будучи сущностью, содержательно общим человека, не живет само по себе: Воплощено, обнаруживает себя каждым отдельно взятым человеком. Оно, пусть и неповторимо, исключительно, особенно, тем не менее, проявляется, и в этом смысле объединяет, удерживает в целокупности, неразрывности своей каждого из людей (явлений). Так оно образует некоторый исключительный континуитет, многомерное пространство-время, где и как только возможен человек. В том числе в качестве отдельности.

До такого понимания, правда, далеко не все доходят. К тому же, на известном (частнособственническом, отчуждающем человека) этапе человеческой истории дела так складываются, что общество и отдельный человек, род и индивидуальный носитель-представитель его противостоят друг другу. И противостояние может принимать крайние (до неузнаваемости) формы. Именно это мы наблюдаем с приходом нового времени как абстрактно-общего образа, коим отливается производящий способ человеческого бытия в мире.

Здесь собственные жизни общества и отдельного человека, метафизически отъединенных на совершенно самостоятельные сущие, не имеют почти ничего общего между собой. Потому-то, возможны и ведут разговоры о «смерти» (и «бессмертии») человека и общества как бы порознь, к тому же, внешне противостоящих, уплощенно понимаемых. Мы потому берем их в кавычки.

Правда, во взглядах диалектически мыслящих авторов (например, Гегеля) доходят до воззрения, что род (общество) и индивид соотносятся по принципу взаимосвязи понятий «единичное» и «общее». Отсюда — ставшая общепризнанной, классической, идея, что общество живет прехождениями образующих его, отдельных людей. Каждый единичный человек, исчезая, оставляя наличную действительность, так либо иначе, увековечивается, продолжается в обществе (роде), которое обогащает своим существованием, созидательностью, опытом жизни. Как понятно, это «обогащение» и продолжение носит лишь идеальный, духовный характер, прекращая физическую данность людей.

В принципе, это верная мысль. Однако, идеалистические позиции Гегеля и его последователей, — неспособность их проникнуть в подлинную тайну и суть человеческого бытия, метафизический характер философствования вообще, — не позволили развить ее до полноты, конкретности. Лишь марксистская социально-философская теория позволяет пролить подлинный свет на всю человеческую проблематику, раскрыть истину смысложизненных исканий современного человека, важнейшее место среди которых (впрочем, всегда) занимают вопросы смерти и бессмертия.

Сказанное, разумеется, не означает, что марксистская философия, подобно «отмычке» от любых «замков», способна на преодоление каких угодно трудностей и бед, к тому же, в области духовной работы. Увы, она не «волшебник», в раз снимающий с человеческих плеч груз проблем с «неясностями», чтобы уготовить безоблачные горизонты и просторы впереди, убивающие, тем самым, дух, человечность. Нет. Слава Богу, не может она одним или больше «махами» сладить с какими угодно вопросами человеческого существования, коль скоро, к тому же, они смысложизненны, общечеловечны. Точно также, не дает она окончательные ответы, больше, не снимает проблемы смерти и бессмертия, и вообще, очень многого не решает, будучи, кстати, тоже ограниченной своим временем и условиями существования. Собственно, так и должно быть. Ведь любая философско-мировоззренческая проблема, помимо прочего, будучи общезначимой, смысложизненной, никогда не может быть окончательно разрешена и снята с повестки, стало быть, исчезнув. Разве что, находит адекватное и устраивающее наличное конкретно-историческое состояние человеческого движения, осмысление, понимание. Данной установкой мы и будем руководствоваться в своих попытках разобраться с предметом нашего интереса.

И поскольку никакой другой реальной перспективы продления жизни отдельного человека, помимо означенного пути (по крайней мере, пока) не видится, продолжение жизни в «идеальном» состоянии человека как общность (общество, род) может вполне устраивать и марксистский подход. Верно, правда, общество тоже бывает не «идеальным» (ненормальным), потому и не долговечным. И для него имеется своя общность («история», «человечество»), которую исчезающее общество питает.

Но, идет ли речь об обществе, об истории, даже об исчезновении, уничтожении таковых в той либо другой данности, — это, нельзя не признать, как бы не совсем с отдельным человеком связано. Особенно при господстве частной собственности, отчуждения, характерных «не идеальному» обществу. Даже в подлинной истории человечества, где преодолеваются частнособственнические отношения и отчуждение, с сопровождающими их коллизиями, этот, скажем так, «диссонанс» между жизнью человека в качестве отдельного носителя и представителя общества и обществом не устраним, сохранится. Стало быть, не преодолевается трагедия человеческой жизни, ибо она, по крайней мере, в качестве телесно-физической данности обрывается. И, повторимся, она далеко не столь долговечна как жизнь «бессердечных», «бездушных» сущностей: общностей, культур, социальных институтов даже.

Можно конечно, сожалеть, сокрушаться (опять же, на уровне человеческих единичностей) о разрушенном обществе, строе; можно продолжать жить воспоминаниями о нем. К тому же, — с надеждами и устремлениями на реставрацию, что иной раз вполне доступно. Однако, все это не идет ни в какое сравнение с уходом, — еще ужасней, безвременной кончиной (смертью), — отдельного человека. Тем более, близкого, родного, тебя самого...

Тут дело обстоит совершенно иначе. Мало того, что каждый человек (личность, экзистенция, человеческое бытие, уже этим самым претендуя на вечность) уникален. Мало, что прокладываемый им путь неповторим в принципе. Он далеко не просто некая бестелесная, «неживая» абстракция, «чистый дух», к чему, собственно, сводится известная общность, социальный институт. По крайней мере, — как чисто общественное явление, то, где человек (личность, индивид) раскрывается лишь в качестве социального сущего. Общественное в такой своей данности — разве не этап на путях человеческого самораскрытия? Очевидно же, человек не ограничен существовать лишь пределами общественного. Будучи родовым сущим, он — история, человечество. И прежде всего — мировое сущее, человеческое бытие. Кто его знает, какие формы еще может принять в дальнейшем развитии родовая сущность человека, например, с выходом во вселенную...

Одно ясно тут. Как родовое сущее человек, конечно же, не сводим к некоторой робинзонатической данности. Того хуже — к «атому», «атомарной пыли», или участнику некоей «публичности», как предстает в современных условиях отпавшего от бытия, отчужденного человека.

И все же. С самого начала, отдельный человек прежде всего (и не главным ли образом), — живое, с сердцем, тело. Причем, с теми глубочайшими содержательными смыслами, которыми светится данный феномен. Ведь живущее тело «заземляет», «укореняет» человека как родовое сущее, его душу, наполняет реально-жизненной конкретикой. Телу принадлежит отнюдь не последняя роль в придании собственному «владельцу» как раз этой конкретной человечности, человеческой существенности. Именно от тела исходит человеческая сердечность: неповторимость, исключительность, чувственность, живость, аффективность, эротизм...

Мало того. По крайней мере, на первых порах телом своим человек гуда больше связан с бытием, нежели душой. Вообще, что значит душа («эти глаза напротив...»), коль скоро она вне собственного живого тела (уникального обиталища, источника, «породителя», цели)? Короче, — всего того, что оживляет (радует, волнует, заботит, любит) ее: связывает с миром, окружением, в том числе с бытием, родом. Конечно же, тело в таком видении отнюдь не сводимо к простой «биологии» с «химией»... Оно в известном смысле и совпадает с тем, что называется «жизнь». Человеческая кончина (смерть), между тем, «разъединяя» тело и душу, лишает последнюю опоры, возможности, назначения, существования. Причем, — именно как данной (не доступной «изобретению», реставрации вне собственного персонального носителя) души, сердца.

А, с другой стороны, что, коль скоро «тело» принадлежит человеку, превращенному в ту самую «атомарную пыль»? Так ли уж тогда много скажут «эти глаза напротив...»? Ведь, иной раз, тело наше смотрится хуже звериного!.. Во всяком ли, тем более, только что означенном, теле присутствует бытие? Так ли уж такое тело соединяет душу с бытием, одухотворяет ее, способно любить? Так ли уж предсмертные крики-вопли такого тела, — а они куда громче иных, отбытийных, криков, — сродни тому, что называется «невинная слезинка ребенка»?.. Если да, то ведь и предсмертные хрипы любого другого животного, — которого мы умерщвляем, в частности, «ради набивания своего живота», — тоже должны напоминать нам «слезинку ребенка»...

Вообще-то, осмысливая данные вопросы, поневоле приходишь к выводу, что, существуй, развивайся, человек естественно (в связи с бытием, не отпавши от него), он бы не смог так опустить свою телесность (только ли?) ниже животности. Лишь существование, отрывающее человека, тело, все, выражающее его, от бытия, на это способно. Лишь, отпавши от бытия, человек, его телесность и душа полностью расчеловечиваются, раздуховляются. Точнее, Взамен духовности от бытия человек всем своим существом заполняется духом деструкции, распада, небытия.

Верно. Каждый отдельный человек, помимо тела и души, имеет также дух. И хорошо, коль скоро последний от бытия, бытийно направлен. Это имеет место всегда с человеком, не отчужденным от самого себя и бытия условиями безбытийности, формируемыми производящей практикой, в, отпавших от бытия, обществе и истории.

Вообще, человек потому человек, что сущее духовное, духовно-практическое, нацеленное на мир, бытие. В каждом «Я» такого духовного сущего заявляет себя, помимо духа, души и тела также общество, мир. Последние, конечно, есть мое общество, мой мир. Но, в свою очередь, и «Я» есмь представитель и носитель общества, мира. Потому-то человек — мировое сущее. К тому же, не просто на уровне всеобщности, но и в каждой конкретной отдельности.

При этом (надо повториться) как бы я ни был связан с другими, как бы ни мыслил себя моментом всеобщего целого по названию «человек», как бы ни являл собой мир человека, Я — это Я, — неповторимое, исключительное, по-своему выражающее общество, мир, по-своему связанное с бытием. Будучи миром, обществом, я со своим духом, телом и душой, вместе с тем, есть все это по особенному, своеобразно. С моим приходом, существованием (не обязательно как личности, экзистенции, человеческого бытия, даже в качестве индивида) в наличную действительность многое исключительно преображается, устраивается. Причем, настолько, — что никто другой вместо меня и за меня не совершит, не увидит это. В принципе ведь, меня не подменить! В том числе и тем более — автомату, роботу, какому угодно ИИ, сколь бы сложным и сингулярным он ни был...

И, вот, меня не станет, не станет всего, что от меня, моего, неповторимого, исключительно уникального, незаменимого! Я умираю. Прекращается не чья-то, а моя жизнь (в мире, в духе, душе и теле). Допустимо ли такое?!..

Даже, когда «Я» просто индивид, человек массы, — один из бесчисленного множества таких же, как Я, отчужденных раздавленных обстоятельствами частнособственнического, производящего способа существования, — разве и в этом случае моей уникальности нет?.. Пусть, она ничтожно мала. Так ли уж меня можно «заместить» тогда? Так ли уж «ничтожна» моя смерть, мой уход из жизни, исчезновение?.. Наконец, есть ли это «исчезновение» умиранием? А как тут с бессмертием? Где и как обрести его?..

Прежде, чем двинуться дальше, необходимо сделать еще одно, очень важное замечание. Оно связано со сказанным о родовой сущности человека, вернее, о диалектике человека как единства отдельности и рода.

На первых «предысторических» этапах данной диалектики, когда человек развивается как бы «в-себе» (Гегель), его родовая сущность почти никак не прослеживается. Мы видим множество отдельных людей (представляющих себя «Робинзонами»), кое-где объединенных в некие общности. Существо последних тоже никак не улавливается, потому, схватывается всевозможными поверхностными видениями. До сих пор в научном сознании царит понимание общества и его институтов, подразделений, производных от того, что называется «публичность». Отсюда, если между отдельным человеком и общностями, куда он входит, усматривается какая-либо связь, то лишь внешне, извращенно. Общности же предстают чем-то случайным, результатом воли («злой» или «доброй») людей. И сами последние, повторимся, предстают «Робинзонатически»: ничем не отличными от животных по природе своей.

Родовая сущность человека, если и усматривается, то лишь в каких-либо сверхъестественных предметах. Последние, — господствующим религиозным сознанием размещаемые за пределами обычной жизни («на Небе», в «потусторонности»), — настолько далеки от самих людей, от обществ («на Земле»), что находить какую-либо определенную связь между ними крайне не просто.

Можно говорить обо всем этом довольно долго. Но, если предельно сжато, человек выступает здесь в качестве родового сущего в неузнаваемой данности, скрыто от самого себя, почему выше мы воспользовались Гегелевским термином «в-себе». Люди не сознают своей родовой сущности. Если она и видима, то всегда в крайне превращенных, нераспознаваемых адекватно формах. В этом смысле люди существуют во многом подобно животным. Последние тоже реализуют свою особно-популяционную диалектику, совершенно безотчетно.

Не усматривая свою родовую сущность, — не понимая ее, не ведая, что опытом всей своей жизни обогащает ее, продолжает, развивает, сохраняет, — каждый человек, тем не менее, именно это все и делает течением собственной жизни. И потому, — уходя из последней, передав свой опыт, свои достижения, все лучшее, что совершил, накопил, роду, — сохраняется, удерживается, увековечивается здесь. Причем, — как говорится, «по заслугам и плодам своим». Но ни род этого не знает, тоже будучи не зрелым, «в-себе», ни сам его носитель и представитель, отдельный человек. Потому-то свой уход из жизни последний (и все) так представляет что просто исчезает, погибает, выпадает из мира. Род, правда, здесь не в счет: о нем нет речи, о нем и не подозревают. А те сверхъестественные, таинственные силы, «миры», куда по уходе из жизни отдельный человек «переселяется», никак не напоминают ему его родовую сущность.

То же самое наблюдается, коль скоро наш, «оставивший сей мир», уходит в «мир иной», обретая бессмертие. Этот «иной мир», «потусторонняя жизнь», «царство небесное», «жизнь после смерти» и проч., разумеется, человек никак не связывает со своей родовой жизнью, и, так, отчужденно пребывающей, своей сущностью.

Но, вот, в своем становлении человечество достигает состояния всемирно-исторического процесса, глобальности. Больше того. Сегодня мы видим как, благодаря научно-техническому прогрессу, интенсивно складывается то, что В.И. Вернадский и другие великие мудрецы современности именуют «ноосферой». Ы, далее, видим, как последняя весьма быстро актуализуется, становясь такой «идеальной», виртуальной реальностью, которая все более срастаясь с реальностью актуальной, уже во многом доминирует над ней. Человечество, тем самым, достигает уровня диалектики, когда, опять же, воспользовавшись терминами Гегеля, можно сказать, из «бытия-в-себе» перерастает в «бытие-для-себя»... Вооруженное, в добавок, осваивающе-произведенческим пониманием и созиданием действительности, постигающими истину человеко-бытийного соприсутствия, вообще, специфического бытия человека в мире, оно способно уже на подлинно-историческое самоосуществление. А на уровне каждого отдельного своего представителя и носителя, человечество научается, в частности, действенному совладанию со смертно-бессмертной диалектикой.

Это, среди прочего, означает, что каждый человек в состоянии, — во всяком случае, ему открыта (должна быть предоставлена, коль скоро в современном мире дела идут нормально) такая возможность, — прозрачно сознавать и утверждать свою родовую (бессмертную) сущность, собственную связь со всем человечеством, родом. По крайней мере, — пока на ноосферном (виртуальном) уровне. Это, далее, значит, что отдельный, нормально формирующийся, — в нормальном, ответствующем подлинной человечности и бытию, мире, — представитель человечества (общества, рода) приобретает возможность, средства для самостоятельного (свободного) определения своей судьбы в рамках ноосферы, человечества в целом. Он уже способен прогнозировать и сознательно устраивать, — к тому же, чем дальше, тем больше, — свое посмертие после физического ухода из жизни. Другими словами, наш современник в силах распорядиться своим бессмертием: строить его еще в полном здравии. То есть, сам, вполне определенно, свободно и уверенно формирует, обеспечивает его, не будучи (по крайней мере, как прежде) зависящим от воли обстоятельств, случая, «рока»... Так ведь до сих пор всегда было в истории. И люди обретали бессмертие весьма случайно, постольку, поскольку.

Правда и то, что, предоставляемые возможности, способности-перспективы открывают перед нашим современником также серьезные требования, коим он призван ответствовать, коль скоро выбрал самообеспечивающий подлинно исторический путь. Но ведь и сил, средств у него предостаточно. И то ли еще окажется в руках, оставайся только он по-настоящему человеком, осваивающе-практически утверждающимся в мире, высвобождающим последний из «хлябей и болот» отчуждения и расчеловечивания..


3.2. Смерть и перспектива бессмертия


Хорошо о соотношении смерти и бессмертия, — в частности, недопустимости сведения смерти к животнообразному уходу из жизни, а также о надежде, вере в бессмертие (пусть и духовное, виртуальное), с которым связывают бытие, Бога, — говорит известный отечественный ученый и мыслитель, Владимир Михайлович Бехтерев в своем небольшом исследовании «Бессмертие человеческой личности как научная проблема» [см.: http://www.vusnet.ru/forum/]. «Ведь если бы наша умственная или духовная жизнь кончалась вместе с тем, как велением рока обрывается биение сердца, если бы мы превращались вместе со смертью в ничто, в безжизненную материю, подлежащую разложению и дальнейшим превращениям, то, спрашивается, чего стоила бы сама жизнь? Ибо, если жизнь кончается ничем в смысле духовном, кто может ценить эту жизнь со всеми ее волнениями и тревогами? Пусть даже жизнь скрашивается стремлениями в лице лучших умов к вечным идеалам истины, добра и красоты, но для самого человека, живущего и действующего, чем можно было бы оправдать преимущества этих идеалов по сравнению с теми или иными своекорыстными стремлениями? Ведь если нет бессмертия, то в жизни нет и морали, и тогда выступает роковое: "все дозволено!"» [Там же].

Нет в этом случае нужды, смысла заботиться о других. Ведь они, как и я, — не сегодня, так завтра, — кандидаты «в ничто». А с последним обессмысливается вполне естественно и всякая нужда в морали, человечности. Смерть человека без идеи спасения, бессмертия, признаваемого религиями и народами планеты, «разве не устраняет почву из-под всякой вообще этики и даже из-под всех стремлений к лучшему будущему» [там же]?

Коль скоро смерть неизбежна и она безоговорочно обрывает жизнь любого человека, имеет ли смысл заботиться о будущем, о завтрашнем дне вообще? Заботиться о других, иметь перед ними обязанности, тем более, долг, — разве не теряет все это смысл? Не следует ли ничего не искать от жизни? И только наслаждаться утехами, предоставляемыми ею. Ибо с прекращением жизни все равно ничего не останется. «Между тем иначе сама жизнь, как дар природы, протечет без тех земных удовольствий и наслаждений, которые она способна дать человеку, скрашивая его временное существование» [Там же].

С этими «учеными речами» перекликаются другие, пусть, и не ученого, и даже не реального, но все же, весьма значимого Шекспировского героя. Да, речь о монологе Гамлета, как одной из первых Нововременно-литературных попыток решить бессмертно-сакраментальный вопрос: «Быть или не быть», коль скоро человек обречен на смерть как бесследный уход из жизни: впереди и позади — пустота, нет просвета. Жить ли достойно, или не жить, — все равно, ждет нежеланная, бессмысленно-уничтожающая смерть...

И, конечно, вовсе не просто о смерти как безоговорочном уходе из жизни идет речь в Гамлетовом вопрошании, вовсе не просто приходится ступать на его стезю... Больше. Если даже смерть настигает как некий результат исполненности жизни, если случится, что человек расстается с жизнью намеренно (оставим в стороне «случайность» и «нежелательности» с «обидами»), — то ведь отнюдь не потому, что смерть выступает самоцелью, или неким, само собой разумеющимся, «долженствующим» (в связи с чем «ничего не попишешь») эпизодом нашего существования. Тем более, не в том дело, чтобы поднимать на вселенский уровень вопрос о жизни, отождествив в Гамлетовом вопросе «жизнь» и «бытие». Ясно ведь, никто из нормально живущих не усомнится в предпочтительности жизни перед смертью, в нежелательности последней.

Даже в самые тяжелые, ужасные и «безвыходные» мгновения люди исполнены веры, надежды, что есть в жизни нечто, слишком много значащее, спасительное, чтоб так просто расстаться с ней, перестать хотеть жить. А коль скоро иной раз и предпочитают жизни смерть, — не будучи ли исполнены надежды, веры, что, тем самым, избегнут небытия, удостоятся подлинной бытийности, «жизни без конца»?.. Еще точней: они полны веры, что посредством смерти обретут куда большую, значимую жизнь, переродятся, восходя к существованию, более высокому, развитому, «достойному». Не в этом ли выражена так называемая «подлинно духовная смерть», противостоящая животной (деструктивной) смерти? [О своеобразии и соотношении духовной и животной смертей, равно, сопровождающем их феномене страха смерти, См.: Алиев Ш.Г. В.А. Роменец о Смерти как факторе смысложизненного самоопределения человека // http://filosofia.ru/76750/].

Правда, духовно можно и «навеки почить» (Н.А. Некрасов), но, опять же, в том смысле, когда смерть выступает и понимается как все то же безоговорочное прекращение жизни. Или же — бездумно-безвольное «скольжение по накатанному» наличности (животно-деструктивная смерть). Подлинно духовная смерть тоже, вроде, прекращает жизнь. Но «прекращает» ради новой, куда светлой и зрелой жизни, полнящейся бытием. В этом смысле она (смерть) выступает своего рода скачком от низшего к высшему в процессе становления, преодолением смерти, овечнением в известном отношении. Между тем, смерть в другом случае, если и может считаться скачком, то лишь как исчезающий уход путем разрушения. Как раз потому, она может быть названа «деструктивной (животной) смертью».

Но пойдем дальше. Как бы дело со смертью ни обстояло, как бы наше телесно-душевное и духовное естество ни «возмущалось», «протестовало», страшилось относительно наступающей смерти, аргументируя свою исключительность, жизнезначимость, тяготея к вечности, люди удостоверены, причем, на извечном и личном опыте: уходить приходится! Смерть непреодолима, бессмертие, оставляющее человека вечно живым, в том же теле (как хотелось бы), не достижимо. Нет как обойти физическую (да и духовную, коль приходится) смерть. По крайней мере, — прямо и непосредственно: способами и путями, которые истории до сих пор ведомы. Видать, никакими располагаемыми, во всяком случае, пока что, средствами, да и никогда в принципе, человеку не добиться бессмертия, сохраняя наличную жизнь, не умирая. Бессмертие тем более, физическое не достижимо, подобно тому, скажем, как приобретаются обыкновенно нужные предметы, цели. Так, захотел — нажал на кнопку, заплатил, попросил, размахнулся, выстоял и проч., — глядишь, очутился «в дамках» абсолютного бессмертия, «со всеми потрохами»!.. Для этого человеку предстоит радикально преобразиться. И не в Бога ли?.. А может, в аватар?..

Смерть, по всему, роковой удел сущего, по названию «человек». И, что важно, не только в негативном плане, как только отмечено. Она выступает роковостью и в положительном смысле. Во всяком случае, «положительность» в том, как раз, выражена, что смерть в своей роковости (если, конечно, не деструктивная, животнящая, как дурное исчезновение) восходит, стало быть, выводит человека к бессмертию. Она, другими словами, присваивает человеку также черту бессмертия.

Надо, имея в виду положительное значение смерти в жизни человека, принять, что последний — конечное сущее. И как таковой он неминуемо обречен на прехождение. Другими словами, смерть. Невозможный вне смерти, человек не живет, не испытывая смерть. И свою конечность человек ни в коем случае не способен преодолеть, как бы ни был развит, как бы ни существовал. Другое дело, что само конечное как таковое в себе самом содержит и бесконечность. В этом смысле конечное, чреватое бесконечным, как-то и бесконечно. Однако лишь человек в ряду данных конечностей таков, что не только несет свою бесконечность (бессмертие), но знает это. Больше, — утверждается в ней. Но это другой разговор, и мы его не упустим. Сейчас же важно подчеркнуть именно конечность (другими словами, смертность) человека и то, что это не столько недостаток, негативность, но скорей положительное достоинство.

Состоит оно уже в том, что для пребывания в бесконечности (бессмертии), для бесконечного (бессмертного) существования своего человек должен быть готов, дорасти, дослужиться. Без подготовки (пребывания в конечности, смерти) вряд ли он выдержит груз бесконечности. Если бессмертие и величайший дар, величайшее достояние, то оно в не меньшей, быть может, куда большей степени и тягчайший груз, который далеко не всякий способен вынести. Больше, Будь, скажем, человек изначально бессмертным (бесконечным), не ведай смерти, конца своего, — что, вообще-то даже трудно представить, не говоря уже о том, чтобы действительно быть, — как бы многого он не ведал, не испытал, если вообще ничего!..

Пребывание такого (бессмертного) сущего характеризовалось бы: абсолютной теменью, бездействием, неведением, бессмыслием, безжизненностью. Действительно, что есть жизнь, как не постоянное превращение, рост, исчезновение, возникновение, рождение, перерождение, обновляющийся, саморазвивающийся, самоорганизующийся процесс. А жизнь человеческая по сравнению с этим биологизмом ведь принципиально выше, бесконечно сложней и многообразней, в том числе по части умираний и возрождений...

Если представить бессмертным современного человека, — живущего лишь для себя, «атомизированно», своемерно, «вещно», отпавши от мира, от других людей, не соединенного с ними внутренне, цельно, не проникнутого заботами и нуждами своего общества, народа, мира, не служа последним, — разве не станет он испытывать это бессмертие (между прочим, и свободу) как тягостное наказание, нечто невыносимое. Не выдерживая, убегая от него, он просто деградирует, животнится, исчезнет как человек. В лучшем случае, бессмертие для него — нечто лишнее, ненужное, даже мешающее быть человеком, не дающее обнаружить себя, реализоваться. Хорошо об этом, а также о положительной роли смерти в противопоставлении бессмертию говорит Замечательный советский поэт-мыслитель, Роберт Рождественский:

Если б только люди жили вечно,
Это было бы бесчеловечно...
Как узнать, чего ты в жизни стоишь?
Как изведать, что такое риск?
В море броситься? Так не утонешь!..
На костер взойти? Так не сгоришь!..
Поле распахать? Потом успею...
Порох выдумать? А для чего?!
Наслаждались бы ленивой спесью
Пленники бессмертья своего.
Ничего они бы не свершили!
Никогда б не вылезли из тьмы...
Может, самый главный стимул жизни
В горькой истине, что смертны мы?..

Весьма убедительное и многозначащее заключение! Выходит, не только смерть противочеловечна, но и бессмертие, коль скоро оно дурное, бессмертие дурного человека. Смертен ли он, или бессмертен, — это не спасает: в любом случае, настигает смерть. А если перед нами, опять же, дурной человек, — другими словами, живущий бесчеловечно, отпавши от подлинной человечности и бытия, — И смерти-то он не испытывает, как будет показано ниже.

Смерть, как и бессмертие значимы, в том числе положительно, лишь для людей, способных на них, заслуживающих смерти и бессмертия. Лишь таких людей смерть побуждает ценить жизнь, дорожить каждым ее мигом. Она дает прочувствовать, понять себя, свои силы, способности, подвигает на созидательное восхождение, на утверждение красоты, истины, любви. Она же предостерегает от бессмысленных деяний, ложных путей, укорачивающих, отнимающих жизнь... Собственно, этому самому служит и бессмертие.

Все это и многое другое, — не означает ли, вместе взятое и порознь, что смерть, пожалуй, один из весьма немногих факторов нашей жизни, который только и делает нас людьми. Не будь мы смертны, — разве оставались человеком? Человек есть человек, именно из-за того, что смертен. Но именно в силу смертности, он также и бессмертен! Хотя бы потому, между прочим, что она всего более подвигает к бессмертию, без устремленности к бессмертию, и смерти не узнать. Это надо бы понять каждому.

Надо, далее, понимать бессмертие далеко не просто средоточием счастья, благоденствия и безмятежности, как хотелось бы многим. Есть в нем также, как и в смерти, множество темных, до ужаса сторон (о чем ниже). И все они не оставляют человеку, — такому, как пока есть, существует в массе своей, — шанса оставаться самим собой, если не исчезнуть. Или в корне преобразиться на путях подлинной человечности и бытия, начав жить осваивающе-произведенчески...

Стало быть, «вечной спутницей жизни» современному человеку, — сколь бы при этом он ни жаждал, искал, удостаивался бессмертия, — остается смерть. Вплоть до исчезновения. Он не способен, не может быть абсолютно бессмертным, не испытывая смерть. Точно также — смертным, не устремленным как-либо к бессмертию. Отсюда вывод: смерть (вплоть до исчезновения) — сокровеннейший и неотторжимый удел человека.

Вообще-то, смерть (как бы ее ни понимать, но заслужить) неотторжима от человека всех времен и пространств. Он (коль скоро остается человеком) всегда призван «стоять лицом к смерти»: направляясь к ней, или противоборствуя, тщетно пытаясь «увернуться» (вплоть до пройдохи Сизифа)... Так было и есть в истории, надо думать, будет и впредь, как бы при этом смерть не представлялась. Коль скоро же люди не претерпевают смерти, но исчезают бесследно, прекращаются безоговорочно, — они подобны животным, их жизнь (самими ли, или окружением) низведена до животности.

Означенные «призвания-борения», — «проскочить»-таки, в бессмертие, быть бессмертным, добиваться его, превозмогая смерть, — тоже человеку всех времен свойственны. В том числе нашему современнику. Так что, и бессмертие неотъемлемо присуще человеку. Другое дело, как его понимать, как добиваться, как нести, пребывать в нем.

Что верно, будучи результатом, целью избавления от смерти, даже внутренне связанное с последней, бессмертие не приходит само собой, даром, «выпадая с небес». Его человеку предстоит заслуживать, где бы ни проявлял себя. И религиозная сфера не составляет исключения. Религиозными посулами бессмертие так просто не достается людям, пусть и в посмертной жизни. Его удостаиваются заслугами, как говорится, «верой, правдой и рвением с усердием»... В общем-то подобное имеет место также в светской жизни.

На самом деле. Смерть преодолевается, ведет к бессмертию насыщением жизни (личной, общественной, мировой) высшей человечностью и событийностью. Оно и понятно: лишь бытие вечно, в равной мере бессмертно. И человечность светлей, выше полнотой соприсутствия бытия. Чем больше бытия в человеческом существовании, в делах людей, тем ближе вечность, бессмертие. Иначе, без бытия, вне бытийной (в этом плане и человечной) нацеленности всякие «нужности», «призвания», заботы, связанные с осмысленностью существования, мало что значат, мало как отдают бессмертием. В свою очередь, соприсутствие бытия прямо и непосредственно сказывается на подлинном служении человека миру, обществу, ближнему своему: его расцвету, свободе, развертыванию созидательности, благополучия, счастья.

Вот, в таком ключе: не вынося смерть, хоть она и выглядит сокровенной неизбежностью, не примиряясь с данным, наиболее трагичным фактом жизни, вместе с тем, мощным движителем созидательности, человек любой области истории, по сути, все усилия, искания устремляет на преодоление собственной конечности (смертности), на достижение вечности, бессмертия, другой сокровенной «константы» человеческого бытия. И если не реального, прижизненного, — то, хотя бы духовного, виртуального, в памяти веков, истории. Другими словами, в роде.

Я памятник воздвиг себе нерукотворный!
К нему не зарастет народная тропа!
Вознесся он главою непокорной
Выше Александрийского столпа.

Так восклицает, удовлетворенный исполненным, гениальный русский поэт. И он уверен:

Нет! Весь я не умру. Душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья избежит.

Все же, для успокоения обычных, ничем себя не проявляющих людей в обществах, где уже царит отчуждение, противостояние человеческой единичности и рода, общего и отдельного в человеческом бытии, тоже существует своего рода «лазейка» к бессмертию. Правда, — не личного (как данного человека), но в роде (обществе, человечестве). Ничем себя особо не проявивший (не «заработавший» вечной жизни) может утешиться, с легкой руки Гегеля и аналогично видящих дело авторов, поскольку своей смертью в качестве единичности и телесной данности он «обретает» вечность в плане рода (человеческой всеобщности, духовности, виртуальности, нетленного «идеального человека»).

Такое обезличивающее бессмертие, вообще-то, мало кого удовлетворяет. Люди обыкновенно ищут бессмертие личное, собственное, «физическое». Однако, коль скоро «физически» его не обретешь, по крайней мере, пусть, достанется, что доступно. Но и такое бессмертие (в потустороннем ли мире, или в посюстороннем) единственно, где и как обретаемо пока что, — причем, не обязательно даже после физической смерти, — так, на, общеизвестных с давних пор, стезях. А именно: серьезного духовно-практического самоутверждения в выпавшее время, заслуживания исторической памяти (незабвенности в духе).

Верно даже, по обретении вечной духовно-практической, идеальной жизни на данной, доступной стезе посмертного превозмогания смерти, — следовательно, самоувековечивания, приобщения к бессмертию, — люди способны подняться до своей общезначимости, вплоть до «вселенского признания», подлинного существования. Нельзя не согласиться здесь с Габриэлем Марселем, что довольно часто люди, заслужившие нефизическое (внетелесное, «интерсубъективное», можно сказать также «виртуальное», незабвенное) существование после смерти, оказываются более значимыми, куда «близкими» нам («живыми всех живых»), нежели при обычной, телесно воплощенной жизни.

Что ни говори, все же, нельзя не признать: данное («идеально-бестелесное», виртуальное) бытие, идет, скажем так, в не очень-то большое сравнение с реальной телесно-воплощенной, жизнью. «Жизнью» в мире, — Даже незатейливой, ординарной, ничем особо не приметной, — которую отнимает (к тому же, безвременно) смерть. Опять же, обретение бессмертия (пусть и заслуженного) пребывает во власти неопределенности. Наши старания могут прерваться на каждом миге. Да и не любому, не всегда и везде «дар бессмертия выпадает». Во всяком случае, это свидетельствует протекшая история. И вряд ли что изменится в дальнейшем. Так, видимо, будет всегда, когда далеко не каждому, застигнутому смертью, уготована (причем, не только субъективно, но и объективно) эта самая «виртуальность», память народов, «нетленный удел». Точно также, «потусторонняя блаженная жизнь».

Что сказать, когда уж очень многие, — в силу ряда обстоятельств, даже заслуженные, заслужившие, — уходят в небытие, полное забвение куда чаще, нежели кто из «пробравшихся», удостаиваемых актуальной вечности в культуре и бытийности. Приведенные строги великого соотечественника, гордящегося своим «нерукотворным памятником», помимо прочего, свидетельствуют, «тропа», ведущая к подобной «вершине», оказывается и затаптываемой. «Увековеченный памятник», увы, не избегает «тления»... Сколько тому примеров в истории! Как часто потомки оказываются неблагодарны и краткопамятны по немалому кругу причин! И, что интересно, в высшей степени просвещенные XX и XXI столетия, не именно этим ли отличаются?.. Поневоле приходит догадка, что и времена бывают разноприимчивы к «памятникам». Особенно времена «разбрасывающие камни»...

Не потому ли, среди прочего, великий Шекспир провозглашает устами своего героя: мы и в бессмыслице жизни, влача жалкое существование, покорно сносим все невзгоды и унижения, «щелчки и удары обидчицы судьбы», лишения и притеснения со всех сторон. Мы готовы жить так сколь угодно — лишь бы не уходить, лишь бы не умереть, остаться в жизни, — с «памятниками», или вовсе без них. Больше, мы готовы ради еще одного мгновения, еще одного вздоха на этом свете и в своем теле отдать все, чем располагаем, любые богатства. Как не вспомнить другого героя из Достоевского: «Как ни жить — лишь бы жить!»...

Да, очень даже мало чем всевозможные апелляции к «идеальному» (в интерсубъективности, «виртуале», «незабвенности») существованию взамен реальному утешают. Вряд ли они могут компенсировать, успокоить. Тем более, обыкновенного человека, располагающего слишком малыми шансами на данное существование. По крайней мере, — теми возможностями проявления, при-сутствия в реальной жизни, которые до сих пор обеспечивают культурные средства одухотворения, «виртуализации», интерсубъективизации, а также удержания в людской (вплоть до всенародной, общечеловеческой) памяти.

В этом смысле неслучайно, в христианском «Царстве небесном» на Земле по Втором Пришествии предполагается: люди, воскреснув, будут жить вечно не только как души, но также телесно. Впрочем, почти все религии сулят человеку «вечную жизнь» после смерти. Причем, посмертные существа в «потусторонности» ведут себя, строят взаимоотношения будто располагают телесными органами. Иначе ведь и смысл сохраняться ими пропадает!..

Тем не менее, заметим, повторяясь, как же призрачна (в том числе своей безвестностью) эта, сулимая религиями, «вечная жизнь». Как же проигрывает перед реальной, земной («посюсторонней») жизнью! Как же людям не хочется оставлять последнюю, менять на что-либо другое, «потустороннее»!..

Так что, со смертью своей, — как бы она ни была «сокровенна», не отменима и сколь бы ни «туманились» бессмертные перспективы, или они даже приободряли в виду духовно-практического (умирающего) наполнения смерти, — человек никогда не примирится. И не только из-за не устраиваемости вырабатываемыми, скажем так, «эрзац-моделями» «идеальной» компенсации смерти. Причем, — не только от религий. Не станем воспроизводить последние, в силу их общеизвестности. К тому же, по ходу развертывания нашего предмета разбирательства с ними, так либо иначе, не миновать. Ведь довольно многих устраивают именно данные идеально-компенсаторные модели...

В самом начале своей переживательно-рефлективной встречи со смертью человек, обособившийся из рода, тем более, индивидуализированный вплоть до атомизации (Новое время), потрясенный, сразу же преисполняется негативом по отношению к ней. Оно и понятно, ведь смерть бесцеремонно, без обиняков пресекает его жизнь, «удаляет навечно». Этот негативный опыт смерти, к тому же, наследуемый из прежних эпох, человек всегда будет нести с собой, не оставит, даже исполнившись положительно-зрелым, умудренным отношением к ней, став личностью, экзистенцией, человеческим бытием.

Поскольку люди с несомым прежде всего смертью (несказанный ужас, страх, муки, болезни, страдания, лишения, физическое исчезновение) опытом, никогда, по крайней мере, безоговорочно не примирятся, что даже естественно, — они также неустанно будут добиваться сохранения, увековечивания своей жизни, бессмертия. И, прежде всего, — реального, не «эрзацного», половинчатого (в духе, в виртуальности, незабвенности и т.п.). Будут для этого пущены в ход все располагаемые средства и пределы вечности. Утверждение жизни означенным образом, — в частности, беспрестанный поиск путей и средств приобщения к актуальной вечности, содержательное пополнение «копилки» своего увековечения, бессмертного существования, к тому же, реального, избавляющего от смерти, — представляя такого рода усилия людей, собственно, выражают, что называется «смысложизненные искания». Здесь существо человеческой заботы на всем протяжении истории. Сохранится она, надо думать, и впредь, покуда существует человек.

Конечно, забота данная выходит далеко за пределы, чтобы человек сводил жизне-смертную проблему к простому увековечению собственной телесности, как бы ни воздавать, как бы высоко ни «котировать» ее в соотношении с духовно-душевным началами. По большому счету, в телесности заключен довольно большой смысл. Это, между прочим, хорошо знает Н.А. Бердяев. Однако, его современник, обыкновенный человек, даже представления об этом не имеет. Для него телесность — то, что выражает чувственность, несет довольство, организмическое, как бы сказал Шекспир, «еду да сон», в конечном счете, животное начало. Такая «телесность» (соответственно, обеспечивающая ее наличность) надо понимать, человечность не исчерпывают. Потому Человек не может быть сведен в поисках бессмертия к «животному» (телесному). Иначе, вопросы жизни и смерти не удостаиваются смысложизненного ранга, просто теряют значимость.

«Потеря» налицо также, коль скоро человек довольствуется «вечным существованием», застыв в наличности (сущем), сколь бы «благим» оно ни казалось. Нужны серьезные трансформации наперед, по образцам должного. А они, кстати, обретаются в сфере духа, духовно-практического, жизнеутверждающей деятельностью.

Отсюда вытекает, вроде, очевидное. Серьезный, по-настоящему реализующий себя, человек не может не настроиться на трепетно-достойное (далеко не безразлично-бессмысленное, беззаботное) проживание «отпущенного времени» (жизни). Последнее он призван «умощивать» (созидательным служением другим, обществу, народу, миру) «кирпичиками» своего (стало быть, и общества, мира) увековечения. Даже «увековечения» прижизненного.

Поневоле тут вспоминается наша замечательная «Песнь тревожной молодости» А.Н. Пахмутовой И Н.Н. Добронравова. Вспоминается также:

Лишь тот достоин счастья и свободы,
Кто в бой за них идет всегда!

Надо, все же, понимать, в какой «бой» и кто идет; не будет ли он «ломать дрова» с «черепками»? Не окажется ли слоном в посудной лавке? А всего лучше — не столько в бой идти за бессмертие со свободой (они, кстати, сродни), но повседневным, исцеляюще-сохраняющим, ответствующим зовам бытия и со-вместно с ним вершением, обретать истину, одействлять потаенные лики мира, служить возвышению человечности «на ступеньку выше» (В.И. Ленин).

И, что чрезвычайно важно понять, по крайней мере, касательно протекшей истории и дня сегодняшнего, сколь бы ни весомы были заслуживаемые «кирпичики», они, все же, уготавливают бессмертие, вечность в духовном (идеальном, интерсубъективном, виртуальном, ноосферном) плане. Актуальному (телесному, физическому) увековечению протекшая доныне история шансов не оставляет. Между тем, кто его знает, как сложатся дела в дальнейшем, как бы иной раз категоричными мы ни были на этот счет. Здесь виртуальная реальность, ноосфера (другими словами, общечеловеческое, род), куда овечняется (кстати, уже сегодня) человек своими заслугами, все более срастается с реальностью актуальной, обретая, к тому же, неуклонно растущую значимость в человеческом бытии. А с другой стороны, ведь ведущиеся сегодня интенсивные разговоры, даже строительства, так называемого «сверхчеловека», «ультрачеловека», «трансгумана» (данные и другие наименования, по сути, выражают одно и то же), ведь далеко не беспочвенны...

Как бы там ни было, остается повторить: коль скоро с обретением физического (актуального) бессмертия ничего не поделаешь, — во всяком случае, пока, Да и будущее, скажем так, «не вполне обнадеживает» на этот счет, — выпадает довольствоваться «дозволенным», доступным. А именно: по возможности добиваться духовно-практического со-присутствия (почему не навечно, бессмертно?) в истории, жизни Других, с бытием, в человеческом роде. Тем лучше, когда бы это «вечное со-присутствие» отдавало высшей жизненностью, аж светилось «ярче звезд», «грело сильнее любого огня». Между тем, ведь это уже дело рук и духа самих людей!..

К тому же, — разовьем выраженную парой абзацев выше мысль, — не предстает ли сегодня, тем более, впредь, доступный («виртуальный», духовно-практический, социально-исторический, этико-идеальный) план бессмертия в чем-то куда реальным и жизненным, нежели существование другого, физически живущего! Ведь, повторимся, прогресс человеческих умений и в данной области снискивает растущие возможности с горизонтами, обеспечивающими их врастание в актуальную реальность. Это уже очевидно, наблюдая за современными достижениями науки и техники. В частности, на поприще развития информационных систем, искусственного интеллекта, интерактивных технологий, природоподобной техники, генной инженерии, медицины и т.д. Кстати, нельзя не видеть: и в плане продления физического существования (например, даже путем клонирования, генетического редактирования) человека наблюдаются, вроде бы, обнадеживающие подвижки. А что говорить о «подвижках» и перспективах цифровизации с механизмами обработки большого массива данных (big Data) и, вообще, электронно-информационной техники!.. Обо всем этом ниже пойдет еще разговор. Пока же постараемся разобраться хоть немного в природе осмысливаемых предметов.



3..3. Что-то вроде беглой критики


И впрямь, прежде, чем вести разговоры об обнадеживающих перспективах бессмертия,
разберемся, хоть предельно сжато, что означают понятия смерти и бессмертия. Как они соотносятся, неужто между ними пролегает бездонная пропасть, как обычно представляется?

Начнем с бессмертия. Что под ним понимать ближайшим образом, вроде бы, всем ясно. Не потому ли наши «умные» словари на этот счет напрашиваются в «сестрицы» таланта. Оно, собственно, понятно. Что расписывать общеизвестное! У всех имеется, вроде, достаточный опыт (особенно смерти), отдающий, к тому же, умолчанием, вплоть до фрейдовского вытеснения. А что есть бессмертие, как не противоположное смерти!..

Между тем, не так все просто. С пониманием бессмертия и путей, ведущих к нему, обстоит куда сложней и разноречивей, нежели как открывается смерть. Одни прямо отрицают его, другие, напротив, лишь в нем усматривают смысл существования человека и мира вообще.

Признающие бессмертие, снова-таки не могут найти общего языка на предмет средств и путей его достижения. В целом эти подходы различаются, с одной стороны, попытками компенсаторно-иллюзорного обеспечения бессмертия. К ним в основном примыкают религиозно-мистические, иррационалистические видения. Второе направление пытается осмысливать достижение бессмертия на рациональной почве, средствами науки, техники.

В обоих направлениях при этом одни предлагают бессмертие после смерти, в потустороннем (виртуальном) от актуальной реальности, пределе. И среди них можно встретить как представителей религии, так и выразителей научно-технического прогресса.

Другие идеологи бессмертия пытаются присвоить человеку вечную жизнь, преодолев, исключив смерть. Среди них преобладают представители науки, вообще, рационалистические мыслители, как древности, так и современные.

Вообще, все они связывают бессмертие с человеком. Имеют в виду человеческое бессмертие, хотя, признают его, как и смерть, за другими сущими. Обще для них также понимание, что, если смерть есть результат деструкции, прекращение (обычно небытие) какой-либо жизненности, то бессмертие, будучи противоположным всему такому, выступает удержанием, сохранением последней. Смерть в ее духовном, духовно-практическом плане (соответственно, бессмертие) обычно не рассматривается. Стало быть, диалектическая связь между смертью и бессмертием не прослеживается. «Википедия» потому определяет бессмертие как «жизнь в физической или духовной форме, не прекращающаяся неопределённо (или сколько угодно) долгое время» [https://ru.wikipedia.org/wiki/].

Мы считаем, будет точнее, что бессмертие есть не просто результат акций самосохраняющейся жизни, но также сам данный процесс обессмерчивания, по большому счету, пребывания в бытии. В этом смысле бессмертие (как и смерть), само по себе, вне понятий, с которыми ближайшим образом связано («человек», «жизнь», «вечность», «время», «бытие», «мир» и др.), довольно мало что значит. Оно наполнено смыслами этих понятий и лишь с ними «звучит».

Вот почему бессмертие с самого начала связано именно с жизнью, проживаемой человеком. Бессмертие применимо лишь к человеку, как-то даже нелепо находить у «братьев наших меньших» бессмертие. Правда, если кое-кто из последних удостаивается незабвенности, даже памятников, то ведь уже как бы одухотворенный, очеловеченный. А в основном, относительно бессмертия «братьев меньших» (актинии, гидры и т.п.) в ученых кругах наблюдается довольно большой скепсис.

Так что, вполне оправдано бессмертие осмысливать противоположностью смерти. Причем, оба понятия связаны между собой посредством человека, его жизни. Говорить о смерти и бессмертии бесчеловечных, тем более, неживых сущих как-то не корректно, не принято. Хотя, как знать, имея в виду довольно размытую границу между живым и неживым. Но, все же, коль скоро перед нами не просто жизнь, но жизнь человеческая, она непременно сочетает в себе (не диалектически ли?) смерть и бессмертие. И понять второе без осмысления первой не удается.

Смерть обычно предстает авторам результатом прекращения жизни, исчезновения, разрушения живого существа, как переход его из бытия в небытие. В противоположность этому всему, бессмертие мыслится вечным пребыванием в жизни, вечной жизнью какого бы то ни было живого существа (включая человека). Мы же полагаем, что бессмертие предстает способностью именно человека всегда оставаться живым, вечным, не умереть, не исчезнуть, не уничтожиться. И даже — пребывать в бытии. Но, с одним неизменным условием: в качестве человека.

Да и смерть свойственна лишь человеку. Кстати, неверно связывать смерть с уничтожением. Собственно, и бессмертие. Выражение «уничтожение» предполагает превращение сущего в ничто. Между тем, как мы знаем [СМ.: Практика: общий взгляд извне // Там же. — 3.2.2], ничто — другое наименование бытия. Вернее, его конкретизация. В этом смысле присваивать какой-либо вещи, включая живое, уничтожение будет для нее слишком большой и невозможной «роскошью». Нет нужды, однако, углубляться в существо терминов, удовольствуемся принятыми.

Ну, а вот, превратиться в небытие [См. Там же] сущее, в том числе человек, вполне может, поскольку уничтожаясь внешне, деградирует, прекращается как именно данное сущее (в том числе человек), становится сущим более низкого порядка. Правда, возможно и иное уничтожение, уничтожение внутреннее, преодолевающее, развивающее. В этом случае преодолевающее уничтожение ведет сущее к восхождению, приращению, обновлению и т.д. Наличие данных разновидностей уничтожения, собственно, обусловливает две, означенные выше, смерти в человеческой жизни: животнообразную и одухотворенную (духовно-практическую).

Постоянно пребывающая в пространстве и времени, противоборствующая небытию, жизнь бессмертна. Нельзя не согласиться с данным видением. Однако, ближайшее рассмотрение обнаруживает, что «постоянство», «вечность», «неисчезаемость» (хотя бы относительная) и т.п., — вещи, достаточно неопределенные. Вдобавок, выражающие не только живое, не только бессмертное, но много чего. Скажем, уже на уровне телесности в нашей жизни имеется немало из того, что существует довольно долговременно (кости, волосы, ногти, — одним словом, так сказать, «твердые» элементы тела). Точно также многие клеточные образования, из которых оно состоит, результаты его мумификации, следы активности и т.д. Значит ли это, что они бессмертны? Разумеется, нет! Вместе с тем, одно и то же ли бессмертие, претерпеваемое, скажем клеткой, каким-либо простейшим организмом (в частности, размножающимся за счет бесполового деления или вегетативным путем) и тем же человеком? Одно и то же ли оно (бессмертие) применительно к различным представителям живого?.. Везде здесь отрицательный ответ.

Тем более, отрицательный, — имея в виду означенное «противоборство небытию». Какое из живых сущих живет так? Кто из живых, кроме человека, способен противоборствовать небытию?..

Точно также, можно видеть: представления бессмертия, — тем более, его достижения, осуществления, — в различных культурах, на различных этапах истории далеко не одинаковы. Имеет смысл отсюда вести речь о различных формообразованиях бессмертия. И они, разумеется, характерны лишь человеку.

В целом относительно смерти, — во что она выливается, как приходит, — говорят одно и то же. Все понимают ее как прекращение жизни. Причем, неважно: человека ли, животного, растения. Нам представляется, такое понимание следует серьезно уточнить. И «уточнить» в том направлении, где бы обнаружилось, что дочеловеческие сущие, в принципе, не претерпевают смерти, ибо она — привилегия человека и не сводима к простому прекращению жизни.

Единодушны авторы и касательно того, что сама по себе смерть как граница между жизнью и нежизнью (к тому же, человеческой), есть. На этот счет, восходя к эпикурейцам, имеется даже немалый мистически-иронический скепсис. Собственно, оно так и есть: вести разговоры о смерти самой по себе, не касаясь путей, ведущих к ней и от нее, как-то даже бессмысленно. Но, вот, единодушия касательно того, как она приходит (и, вообще, приходит ли), как люди расстаются с жизнью, как умирают (опять же, всегда ли), — уже нет.

Множество проблем существует, множество неясностей. Кое-какие мы уже наметили себе, а другие обнаружатся, и, надеемся, получат осмысление в предстоящем погружении в предмет. В частности, мы продолжим обоснование того, что бессмертие и смерть — неотъемлемые атрибуты человека, человек есть сущее смертное и бессмертное. Именно этими своими чертами во многом он разнится от всех остальных живых сущих.

Мы уже знаем, животному, по серьезному счету, неверно присваивать смерть и бессмертие, что бы противоположное на этот счет ни утверждалось. Довод, что любое сущее смертно, а бессмертие на уровне братьев наших меньших вполне находимо, тогда как в человеческой истории дело данное «покрыто мраком», и, в лучшем случае, сомнениями, — никак не убедителен. И это так, поскольку животное не умирает, нет у него мира. С этим, как будет показано ниже, связана подлинная смерть. Потому, животное не умирает (не теряет или входит в мир), но прекращает жить. То есть, осуществлять элементарные био-физиологические отправления: дышать, реагировать на воздействия извне, осуществлять свойственную ему, реактивность. Все его органы прекращают функционировать, подавать признаки жизни, поддерживать работу организма и проч. Прекратив жить, став природным элементом, животное как бы поддерживает, продолжает царящий в природе био-гео-ценоз. Кстати, как часто в ненормальных условиях и с человеческими существами происходит подобное же!..

Если, все же, оставлять за животными смерть, то разве что как напоминание животной, деструктивной смерти, свойственной человеку. И последний, претерпевая ее, — как правило, обрекаемый господствующими ненормальными условиями, — очень недалек от животности.

Итак, в понимании смерти, — ее социально-практического, культурного статуса, особенностей, — далеко не все однозначно в существующих взглядах. Не входя в их конкретику, проконстатируем еще раз, смерть — сугубо человеческая данность. Она определяется социально-практическими, культурными обстоятельствами человеческого бытия. Отсюда, искать ее у «братьев наших меньших» бессмысленно, как и начала практические, культурные. Даже претерпевая животно-деструктивную смерть, человек уходит из жизни иначе, нежели животные. Уже в этой смерти присутствуют известные элементы, отличающие человека от животного (например, захоронение).

Хотя, какие-то предпосылки тому, как настигает человека смерть, как он умирает, так либо иначе, находить в животном мире тоже не мешает. Собственно, и истоки человеческого. Ведь, что ни говорить, мы начинаем свое происхождение отсюда, являемся известным результатом эволюции на Земле. Правда, лишь «известным результатом», остальная (львиная доля) целого, образующего данный результат, совершенно иной. А именно, от историко-практической природы.

Можно даже усмотреть, как восходя по эволюционным ступеням, живое все сложней («цепляясь») расстается с жизнью. И это усложнение, в свою очередь, скоррелировано усложнением самой их био-физиологической, психической организации, жизненной активностью, интенсификацией взаимоотношений с окружением и проч. Чем сложнее живое, тем сложней и уход (в том числе в плане избегания своего уничтожения) из жизни. Видимо, простейшие живые организмы, не доросшие до полового размножения, ведущие крайне ограниченный обмен энергии, вещества, информации с окружением, малоподвижные, практически, могут не исчезать довольно долго, если не «вечно». Однако, повторимся, признавать за ними бессмертие — весьма проблематично.

Жизненная активность и устройство человека, конечно же, идет в мало какое сравнение с тем, как все это свойственно живому, даже существам, самым близким к нему, ибо, повторяем, человек живет социально, практически, культурно, с бытием. Потому естественный способ ухода из жизни (и, все же, насыщение-таки эволюции опытом своего пребывания), достаточный животным, не может устраивать естественно-историческое существование человека. Последний естественно-животным покиданием жизни не смог бы накопиться, оставаться человеком, был бы вынужден начинать свой жизненный путь всегда заново.

Так, на место животного исчезновения из жизни приходит смерть, характеризующаяся умиранием [См. об этом: Алиев Ш.Г. В.А. Роменец о Смерти как факторе смысложизненного самоопределения человека // там же]. И, как понятно, человеческий умирающий уход (и сохранение в жизни) принципиально иной, нежели естественный уход, наработанный эволюцией.

Не входя здесь в тонкости, можно (как обычно делается, причем, даже безотчетно) объединить три момента, образующих умирание, — 1) процесс выражающий расставание человека с жизнью, движение его к смерти, 2) саму смерть, 3) а также посмертное обхождение с ушедшим, — в понятие смерти. Тогда сразу обнаружится: у людей, в зависимости от многих факторов, последняя протекает по-разному. Выше, а также в только что обозначенной ссылкой работе, мы в этой связи говорим о животнообразной, деструктивной смерти и о смерти одухотворенной (умиротворяющей, бессмертящей).

Конечно, и данные градации можно подразделить на соответствующие категории. Несложно также увязать смерть (как и бессмертие) с мировоззренчески-ценностной ориентацией культуры, общества, человека, с его духовно-практической самореализацией и т.д. Тогда, — к тому же, при понимании смерти как «водораздела» между бытием и небытием, — обнаружится довольно большое разнообразие смертей. И, между прочим, — «воскресений» из них. Мы, однако, не будем всего этого касаться.

Но ведь и бессмертие свойственно человеку. В нас, устремленных (даже инстинктивно) жить, бессмертие, так либо иначе, присутствует существенным моментом. Независимо, как и насколько адекватно осознается, оно, пожалуй, самое желанное и значимое в структуре человеческого бытия, в его смысложизненном настрое. Бессмертие, несомненно, главенствующая цель существования, что только и дает возможность человеку терпеть свой уход из жизни. И оно-то подразумевается, предполагается в свете умирающего подхода к смерти. Больше — включается в процесс умирания как момент последнего, в случае одухотворенной смерти.

Между тем, такую близость между смертью и бессмертием обычное сознание не усматривает. Оба, неотъемлемых от человека, момента оно привыкло располагать в диаметральной отдаленности, как несовместимые. Люди потому постоянно стремятся к бессмертию, убегая от смерти, не принимая, отрицая ее всяко. Но, если приглядеться ближе, от смерти ли бегут? Так ли уходит из жизни человек? Так ли уж безоглядно противостоят друг другу смерть и бессмертие?

Вроде бы, «да!» резюмирует данные вопросы. Но чье это «да», кому принадлежит? От этого весьма многое зависит. Если, например, взять человека, неподлинно живущего, — отчужденного, отпавшего от бытия и человечности (а таков наш массовый современник), — для него, на самом деле, смерть и бессмертие суть взаимоисключающие понятия. Между ними нет ничего общего, помимо, разве что, чего-то живого. Потому-то Бессмертие выглядит как результат борьбы против смерти, преодоления ее посредством полного избавления, уничтожения. Точно также смерть выглядит безоговорочным отрицанием бессмертия. Отсюда, между прочим, следует, в силу непреодолимости смерти, невозможность бессмертия, его иллюзорный характер, коль скоро-таки, ищут. Что примечательно, Именно безбытийный человек, по шизофреничной природе своей, до взаимоисключения раздвигая смерть и бессмертие, стоя лицом к смерти, больше всех занят поиском бессмертия.

Вместе с тем, смерть видится ему по преимуществу сведенная к животному уходу из жизни. Отсюда, поневоле будешь принимать бессмертие в таком же духе. Усмотреть какую-либо положительную связь между смертью и бессмертием, так представшими, тем более, находить в них высшую смысложизненную ценность, просто невозможно.

Вообще, нельзя не заметить, человеческая смерть в протекшей истории (да и сегодня) обычно у многих людей мало чем отлична от ухода из жизни братьев наших меньших... От подобного ухода настоящая смерть и бессмертие отстоят слишком далеко. И, тем не менее, даже при животнящем (деструктивном) понимании и приятии смерти уже выискиваются пути обессмерчивания. Что правда, без всевозможных религиозно-компенсаторных механизмов с мистификациями (мы не будем их касаться) здесь не обойтись.

С другой стороны, что ни говорить, но люди-таки, в отличие от животных, претерпевают смерть, как бы ее ни понимали. И, хоть из-за полнейшей расчеловеченности, исчезают подобно животным, тем не менее, такому прекращению своей жизни они стремятся придать характер смерти. Последняя, в отличие от исчезновения животных, — как бы к ней ни относились, понимали до сих пор лишь животным уходом из жизни, — так либо иначе, социально обставляема. Показательны в этом плане пассажи одного из персонажей, а именно, «гробовых дел мастера», Безенчука из хрестоматийной книги. Имеет смысл привести весь замечательный отрывок, где он расписывает свое видение.

— Умерла Клавдия Ивановна! — сообщил заказчик.
— Ну, царствие небесное, — согласился Безенчук, — преставилась, значит, старушка... Старушки, они всегда преставляются... Или богу душу отдают — это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, — значит, «преставилась»... А, например, которая покрупнее, да похудее — та, считается, «богу душу отдает»...
— То есть как это считается? У кого это считается?
— У нас и считается. У мастеров... Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели не дай бог помрете, что «в ящик сыграли». А который человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, «приказал долго жить». А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят — «перекинулся» или «ноги протянул».
Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что «дуба дают». Так про них и говорят: «А наш-то, слышали, дуба дал»...
Потрясенный этой, несколько странной классификацией человеческих смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
— Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
— Я человек маленький. Скажут «гигнулся Безенчук». А больше ничего не скажут.
И строго добавил:
— Мне «дуба дать» или «сыграть в ящик» — невозможно. У меня комплекция мелкая...

Так что, и в условиях расколотого человеческого бытия довольно часты формы покидания людьми жизни, которые, в общем-то, достаточно отличны от исчезновения животных. Больше того. Как бы «за спиной» людей, на полу безотчетном уровне формируется и зреет уход человека из жизни, который, собственно, обставлен процессом умирания. Поскольку существо понятия «умирание» осмыслено нами в означенном месте, несколько ниже воспроизведем кое-что из сказанного там.

Пока заметим, что смерть (умирание) человека сопровождается целым набором предсмертных и посмертных обрядов, ритуалов, форм, обычаев, которые, собственно, и можно выразить понятием «умирание». Здесь окружение, близкие, общество, — всяко соучаствуют умирающему, предпринимают усилия для его излечения, спасения. Когда это не удается, они, опять же, облегчают расставание уходящего с жизнью и свое с ним. Его окружают теплом, любовной заботой, признаниями, выражениями благодарности, родственной близости и т.п.

Умирающий, естественно, страдает: болеет, переживает, понимает свой уход из жизни. Борясь за последнюю, он, Соответственно, принимает разного рода социально-значимые меры. Передает свои дела, наследство, заветы, замыслы тем, кто продолжит начатое, доведет не законченное, воплотит, что ему не удалось, о чем он мечтал, чего хотел... И, тем самым, по возможности и по заслугам мир (прежде всего, посредством близких) сохранит его присутствие в продолжающейся жизни.

Умершего продолжат, удержат, сохранят в культурно-исторической памяти, в духовно-практическом движении, теми либо иными реально-практическими делами, которые будут опираться на оставленный им опыт, открытие, изобретение, вплоть до вдохновения, побудительной энергии, силы. И, конечно же, присутствие, продолжение это в посмертии будет носить уже не телесно-физический (актуально-реальный) характер, но духовный, все более виртуализуемый, даже превращаемый в момент ноосферы на известном этапе общественно-исторического, научно-технического прогресса.

Что характерно, данный процесс обычно вершится как бы безотчетно для самих людей, как нечто само собой разумеющееся, не подлежащее рефлексии. Вообще, участие других в жизни отдельного человека, — тем более, в моменты, связанные со смертью, — рассматривается как что-то внешнее. Особенно такое видение ширится с приходом Нового времени и торжеством производящей практики, отпавшего от бытия, человека.

Здесь обыкновенно считать, что люди привыкли соучаствовать, помогать друг другу; существует некая традиция, обычай, принятое; потому люди это блюдут. А так, на деле, каждый человек — сам по себе. Ведь он, аналогично животному (даже «вещам»), некоторое сущее само по себе, проявляющее жизнь, пусть и с кой-какими особенными чертами. Его общественная суть, тем более мировая, бытийная, — все это обыкновенным людям условий, где царит разобщенность, социальное и иные отчуждения, просто не ведомо, даже выглядит чем-то очень даже неправдоподобным. Потому, держа перед глазами явления смерти, умирания и обессмерчивания, как правило, на социально-духовной специфике всего этого никто не сосредотачивается. Напротив, ищут совершенно иные, преимущественно мистические, сверхъестественные (религия в помощь) и технические пути, средства обессмерчивания.

Оно и понятно. Людей ведь интересует бессмертие, так сказать, «живое»! Чтоб не только в духе, но также в теле (к тому же, своем) я был жив да цел-невредим и вечно жил... Отсюда, даже к, сулимой религией, «загробной жизни» относятся без особенного рвения, предпочитая посюсторонность, «телесность»... Доходит вплоть до приведенного выше, «Как бы ни жить, лишь бы жить». Причем, здесь, — в этом теле, в этом мире, среди всего, что уже есть... Впрочем, жажда физического существования, пребывания в посюсторонней вечности при теле да здоровье, — она, пожалуй, свойственна человеку любого времени и обстоятельств. Да и иметь дело с так явленным бессмертным — не мечта ли, сокровенное желание всех живых, как бы признанные бессмертные не высились своей величественностью над ними.


3.4. Смерть и бессмертие в диалектике


Продолжая разговор об отношении к бессмертию и смерти в различных социально-исторических условиях и подходах, укажем, что для осваивающе-произведенческого видения между данными понятиями, поскольку они выражают подлинно человеческое существование, имеется достаточно тесная связь. Потому бессмертие столь же реально, как и смерть.

В этом плане общепризнанное и безапелляционное присвоение человеку черты смертности нуждается в серьезной корректировке, поскольку человек (коль скоро подлинно живет) также бессмертен. Заключение, отнимающее у человека бессмертие, не верно, ибо, повторяем, человек не только смертен, но также и бессмертен.

Данный факт очевиден даже из элементарных соображений. Так, обезопасив, избавив себя от возможности помереть («исчезнуть») от определенной болезни, тех либо иных социальных коллизий, бед, климатических невзгод (холода, наводнений, жары и проч.), — научившись ладить со всем этим, — мы обеспечиваем себе относительную «вечность», бессмертие. Во всяком случае, если последнее и не достигается «автоматом» (например, в условиях неразвитых обществ, где царит социально-экономическое и иные отчуждения), не обеспечивается безоговорочно, то, по крайней мере, реальные возможности складываются, накапливаются. Если мы не обеспечиваем себе всеобъемлющего бессмертия, то, по крайней мере, от преодоленных болезней и невзгод точно гарантированы.

С другой стороны, мы ведь всегда в состоянии, опираясь на достижения науки, техники, прогресс культуры, общества, быта, продлевать свою жизнь: совершенствовать лечение, удлинять время человеческой активности, отодвигать старость, стало быть, смерть. Вместе с тем, нет же такого принципиального препятствия-преграды, по достижении чего мы не сможем увеличить сроки существования человека. С каждым прогрессом науки, техники, практики, культуры, условиями жизни наши возможности в данном плане неуклонно растут, множатся. И, как знать, сколько будет существовать человек спустя 10-20 лет, еще позднее. В этом смысле, поскольку преград человеческому долголетию не существует, — пусть даже естественные органы наши не способны работать свыше отпущенного, разве не удастся их обновить, заменить хотя бы на искусственные, — мы можем также заключить, что он, по сути, бессмертен. Во всяком случае, вечен.

В конце концов, достигнет же человек такого уровня развития своих способностей, что и впрямь, может посчитать, что решил вопрос о своем бессмертии. Самое же главное здесь в том, что проблему бессмертия можно решить куда успешней и скорей. Достаточно человечеству обустроить общественную жизнь на осваивающе-произведенческих основаниях, предполагающих событийное человеческое бытие. Здесь преодолевается социальное неравенство, отчуждение, эксплуатация. Будут созданы условия для всемерного развертывания человеческих сущностных сил. Люди раскроют свою свободную созидательную активность всеобъемлюще, со-творчествуя с бытием. Труд превращается в первейшую жизненную потребность служения обществу, его благу и процветанию. Продлевая свою жизнь, человек одновременно станет продлевать и множить созидательные силы, способности. Он сможет вносить в процветание и благополучие своего мира так много, что всего этого вполне хватит для воздвижения себе «нерукотворных памятников». Человеческий род, ближайшим образом обнаруживающийся ноосферой, навсегда вберет его в себя, если даже актуальности не достанет сил продлить ему существование. Вполне потому оправдана уверенность: в недалеком будущем человечество весьма потеснит смерть, если не преодолеет. По крайней мере, — в качестве животно-деструктивного исчезновения..

Аналогично, кстати, бессмертна (вернее, смертно-бессмертна) и культура, практика, история. Пусть не в прямом смысле (хотя, почему бы и нет?), но в опосредствованном.

Вот, в этом ракурсе признаем же мы, что человеческая жизнь конечна и, одновременно бесконечна. То же самое с практикой, историей, культурой. Говорим же мы, что человек такое сущее, которое способно творить по меркам любого вида, универсально, даже по мерам, которых нет в непосредственной природе. Но, с другой стороны, известно: любой человек, любая культура, уровень (этап) практики непременно конкретно-историчны, ограничены своим же состоянием развития. И как таковые, пребывающие на данном уровне, они (вместе с ними человек), разумеется, никак не способны существовать, творить по любым меркам, быть абсолютно универсальными. Тем не менее, в принципе, в перспективе (для человека не ограниченной), кроме тех возможностей, которые достижимы здесь, ничто не мешает ему идти дальше, подниматься выше, выходить за пределы, к возможностям, способностям и потребностям творчества, новым, до сих пор недоступным.

Рассуждая аналогично относительно смерти и бессмертия, мы имеем полное основание заключить, что человек одновременно смертен и бессмертен. Он столь же бессмертен, сколь смертен, в конечном счете, в принципе...

Именно в этом, с другой стороны, состоит диалектика. Здесь противоположные стороны (у нас смерть и бессмертие) некоторой, скажем так, «диалектической пары» существуют, взаимообусловливая и отрицая друг друга. Своеобразие таких реалий как «бесконечность», «вечность», «безграничность», «бесчисленность», «беспредельность» и т.п., — да и, вообще, любой категории, существующей лишь «в паре» со своей противоположностью («форма», «внешнее», «целое»), — в том, что сами по себе, самостоятельно они невозможны, не существуют. Нет где-то бесконечности самой по себе, без конечного. Нет вечности (безвременья) самой по себе, без времени, не состоящего из мгновений. Нет безграничного без границ. Нет самодостаточной формы без содержания. Нет внутреннего самого по себе, нет бесчисленности без чисел. Нет сущности самой по себе... Все они, как говорят, «транзитивны», возможны только и только в связи со своими противоположностями, как бы восполняющими и одновременно исключающими их.

Точно также нет смерти без бессмертия и наоборот. В ком-то (из людей) и как-то они связаны взаимополагающе и исключающе. Самого по себе, в чистом виде бессмертия нет и быть не может. Оно возможно лишь благодаря и через смерть, как ни парадоксально это звучит. Собственно, разве ведали б мы смерть, без ведома бессмертия, по тому же парадоксу?..

Вообще и по большому счету, нет ничего такого, что могло бы быть само по себе. Разве что Бог, бытие, мать-природа, материя (это четыре названия одного и того же) таковы. Но как же при сем они трудны для осмысления, если вовсе недоступны ему!. Не потому ли так много наименований одному и тому же, никак при этом не опонятливаемому?..

Кстати, касательно понятий, которые начинаются с приставок «бес» («без»), «не», — уже этим самым они выражают, что как бы несамостоятельны, предполагают нечто такое, отрицанием (транзитивностью) чего только и обретают свою значимость.

Итак, коль скоро человек будет существовать, творить истинно, не самоуничтожаясь, восходя, прогрессу его возможностей в плане продления жизни нет конца. Кроме того. Он найдет в себе силы, ум, дабы заполнять существование подлинно значимым содержанием, смыслами, подобающими высокой человечности и бытию. Достаточно для этого начать жить осваивающе-произведенчески, событийно. Иначе ведь бессмертие (а у нас о нем речь) просто бессмысленно. И оно, как будет показано ниже, не может быть сведено к вечности в смысле неуничтожимости, непрекращаемости жизни.

Надо также, говоря о бессмертии, не забывать, что человек — далеко не просто некоторое существо, заключенное «между шляпой и башмаками» (У. Уитмен). Он также «мир человека, государство, общество», — все, что творит, чем утверждает себя. В этом смысле он, конечно же, бессмертен. И, надо понимать бессмертие не только социально-исторически, гуманитарно-этически, но также универсально-бытийственно, в конечном счете. Следует при этом не терять из виду относительность данного понятия на каждом конкретном отрезке человеко-бытийного становления.

Еще один общедиалектический момент. Мы (как и все вокруг) во многом развиваемся, — индивидуально ли, общественно-исторически ли, — на противоречивом основании. По сути, противоречие служит, причиной нашей конечности, ограниченности, стало быть, преходящести. Беды, коллизии, и т.п. (в итоге, «смерти»), испытываемые конечными вещами, — от этого самого противоречия как его выражения, свидетельства. Отсюда и смерть человеческая, — единичного ли человека, общества, — это обнаружение, результат, свидетельство данного противоречия. Не было б его, — и смерти мы не знали, не были бы вещи конечны. Надо только понимать, не единственно беды, слабости с другими негативами обнаруживают противоречие. Оно выражено и, так сказать, «положительностями», тем, что сохраняет устойчивость (скажем так, ведет к бессмертию).

Собственно, в самом общем виде противоречие — это взаимное полагание и взаимное отрицание положительного и отрицательного сторон одной и той же вещи. К тому же, — в одно и то же время, в одном и том же месте и в одном и том же плане. Можно и так сказать применительно к человеку: противоречие есть связь смертного и бессмертного в означенных отношениях.

Все, в силу своего внутреннего противоречия, конечное (ограниченное, ущербное, слабое, несамостоятельное и т.п.) преходяще, исчезает или возникает. Но не бесследно, а двигаясь, переходя в иное состояние. Причем, — удерживая положительные (сохраняющие, продолжающие, не дающие вещи полностью распасться) моменты. Тем самым, поскольку имеет место движение (по крайней мере, внутреннее, то, что называется самодвижением), — оно, в конечном счете, от, действующего внутри вещи, противоречия. Отсутствуй противоречие, — стало быть, вещи непротиворечивы внутри себя, — очень трудно объяснить, почему они конечны, преходящи («смертны»). Больше, движутся, развиваются. Придется искать причины самодвижения (а в нашем случае «смертности») за пределами самих вещей, в неких случайностях. Вот, примерно как и почему противоречие выступает источником движения, В том числе развития, поскольку последнее есть частный случай движения, включая такую вещь как человек. А он существует и отдельным человеческим существом, и обществом. Он же история, человеческие события и дела.

Каждое противоречие не только разрушает вещь, но также подвигает ее дальше, удерживая положительности, прибавляясь ими, на такую ступень, где бы она уже не страдала данным, стало быть, преодоленным противоречием. Собственно, «положительности» потому и называются так, что выражают данный сохраняющий («бессмертящий») переход. Совершив последний, вещь «разрешает», разрушившее ее, противоречие. Тем самым, для последнего вещь, обновившись, прибавившись новыми положительностями, качествами, становится неуязвимой, неподсильной. Отсюда-то, «смерть» в прежней данности (от прежних противоречий) ей не грозит.

Однако, суть заключается в том, что, преобразовавшись, вновь сложившись, вещь (как, собственно, все в мире) не свободна от противоречия. Причем, — тоже нового, соответствующего обновленной вещи. И оно-то снова подвигает, смертя своими негативами, нашу новообразованную вещь к дальнейшему прехождению, обретению таких качеств (положительностей), которые бы делали ее неприступной, неуязвимой («бессмертной») данному противоречию.

На морском берегу галька приобретает, благодаря постоянному прехождению, такие формы (округлость, крепость, лежание на мало доступном воздействию извне месте и проч.), которые делали бы ее менее подверженной воздействиям извне, разрушению, уязвимости. По этому же принципу происходит совершенствование организмов на ступенях эволюции живого. Везде и всюду наблюдается подобный механизм развития. Так вещи движутся все дальше и выше, сложней и совершенней, по линии самосохранения, восхождения, («овечнения»).

Почему «самосохранения» и «восхождения»? А потому, скажем еще раз, что, вновь возникающие вещи на соответствующих ступенях, будут настолько развиты, сложны, устойчивы, положительны, что пройденные (разрешенные) противоречия и выражающие их беды, которые некогда двигали (разрушали) «предшественников» вещи на нашей ступени, будут уже несостоятельны повлиять на нее. Теперешняя вещь не подвержена этим самым, пройденным противоречиям, ибо, как говорится, «разрешила» («сняла», «обессмертившись») их по ходу восхождения к себе, какой стала.

По большому счету, это восхождение по ступеням усложнения, самосохранения (можно сказать, «обессмерчивания») и выступает развитием вещи. Надо понимать, что развитие не есть то, что вещь себе позволяет или кто-то навязывает ей этот процесс. Оно (во всяком случае, по ходу сущностного движения) есть результат работы в вещах означенного внутреннего противоречия. Совершающееся, благодаря последнему, Самодвижение вещи, собственно, и оборачивается развитием.

Итак, Не «зарываясь» дальше в «материю» противоречия как источника движения и развития, мы можем заключить: наш сущностный переход на более высшую ступень (кстати, по линии очеловечивания), возникшую разрешением противоречий прежней ступени, стало быть, преодоления последней, означает, что они (противоречия), следовательно, беды, связанные с ними, не будут больше беспокоить, не смогут впредь ограничивать наше существование. Тем самым, укрепив располагаемые положительности, став неуязвимыми для разрешенных противоречий и, вытекающих из них бед, мы по отношению к ним обретаем, скажем так, «иммунитет». То есть неуничтожимость, устойчивость, вечность (бессмертие). Освободившись (разрешив, преодолев) от одних противоречий и перейдя на более высшую сущностную ступень, мы разворачиваемся, страдаем новыми противоречиями, выражающими нашу теперешнюю суть. Потому, опять становимся, хоть и по-новому, но уязвимыми, ущербными, преходящими, смертными. Но, снова-таки, мы, испытывая свою конечность (с вытекающими отсюда следствиями, в том числе работой по ее преодолению), будем вынуждены прекратиться в качестве обладающих данной сущностью, перейдем на более высокую ступень. И так далее.

И, вообще-то, никогда невозможно достичь такого состояния в нашем восходящем сущностном движении, где бы мы освободились полностью от своих внутренних противоречий. Последние, каждый раз по-новому выражая суть, обновляясь, постоянно будут сопровождать наш рост, двигая все дальше и выше, обесконечивая (бессмертя) в отношение пройденного пути, встречавшихся тут противоречий, и оконечивая (смертя) в отношение предстоящего движения.

Короче говоря, в плане преодоленных («разрешенных») противоречий на соответствующем этапе сущностного развертывания мы обретаем недосягаемость для смерти, вечность. Противоречие же, коим данная ступень развертывания выражена, делает нас, как мы есть здесь, конечными, ущербными, смертными.

Верно и то, что, преодолев сущностное движение, — у вещей не может быть бесконечно много сущностей, — мы, рано или поздно, высвобождаемся из противоречивого самодвижения, достигаем такого состояния, где выступаем во всеобщности (идеальности, бесконечности, роде). Это-то состояние мы, как раз, обретаем, преодолев себя физически, своей единичной смертью обеспечивая существование целого, родового, субстанциального, которое, как отмечалось выше, живет, продолжается нашей смертью и жизнью в качестве отдельных существ. Собственно, это удел любого из людей, — будь он простой, обыкновенный, ничем не проявивший себя, или, напротив, «Великий»... Правда, «великий» (уже на уровне индивидуальности, тем более, личности, экзистенции, человеческого бытия) обретает и другую жизнь: собственное бессмертие, чего не скажешь о простом, обыкновенном представителе и носителе рода (индивиде)...

Верно здесь также, что личное бессмертие человеку обеспечивает далеко не любая ступень общечеловеческой истории, но лишь созревшая для этого в своем развертывании от в-себе-бытия к для-себя-бытию. Известно ведь, на самых ранних этапах становления человека как родового сущего отдельный представитель рода еще не мог обособиться, выделиться в качестве некоторой самости. У него нет даже собственного «Я», индивидуального сознания... Точно также он не сознает, не дает себе отчета о своем роде.

Позднее у первобытного человека формируется тотемическое, анимистическое и проч. мироотношение, где, опять же, род предстает какими- то отчужденными, сверхъестественными сущностями. Как таковой он возведен на недосягаемую для обыкновенного человека «божественную» высоту. Оторванный, тем самым, от своего рода, человек, хоть потом и обретает собственное сознание, но оно изначально извращенно являет как своего носителя, так и его род, родовую сущность. В таком сознании смерть с бессмертием тоже принимаются извращенно, в форме всевозможных религиозно — иллюзорных видений.

Лишь освободившись от последних, — опустив «святое семейство» с «небес» на «землю», осознав в нем себя, собственную сущность, свою принадлежность ей, вместе с тем, обособленность, самость, а сущность отпускает его на самостояние, — взаимоотношения сущности и непосредственных представителей ее начинают пребывать в гармонии, снимая отчуждение. Тем самым, человек как родовое сущее развит до для-себя-бытия.

С этого момента, можно сказать, человеческое бессмертие выступает как бы двояко: и по сути, в роде, и в отдельности. Уходя в ноосферу, заслужив этот уход, умерший человек не просто растворяется здесь, не просто пребывает в виде тех либо иных следов, но также сохраняется своей индивидуальностью (например, теми же аватарами). Во всяком случае, по данным «следам», аватарам всегда можно составить конкретный цифровой образ, оставившего их, человека, «оживить его», «воскресить». Разрабатываемые сегодня (тем более, впредь) облачные технологии, Big Data, аддитивная техника вполне способны на это. К тому же, когда восстанавливаемый аватар не симулякрован. Собственно, симулякры, заместившие современного производящего человека, воссоздаваемы еще легче. Правда, поскольку перед нами уже не человек, стоит ли это делать, — тоже немаловажный вопрос.

С другой стороны, и в своей отдельности человек, благодаря НТП, способен обрести вечность, даже бессмертие. Достаточно для этого соединить непосредственно с душой, духом и телом носителя их, искусственный интеллект, облачные технологии, нейро системы. Другими словами, надо надеяться, вооруженный всеми данными информационно-кибернетическими средствами, ИИ, человек, причем, не только в плане рода, но и в плане отдельности, актуально живущей человеческой единичности будет способен как-то овечниться. И, оставаясь нормальным человеком, не превращаясь в придаток («шестеренку») созданной техники,, обнаруживая себя подлинно человечески и с бытием, обессмерчиваться. Опять же, — в известном смысле, ракурсе.

Да, «в известном ракурсе». Абсолютного и безоговорочного бессмертия (как, впрочем, вечности), к тому же, как обыкновенно хочется отдельному человеку, не добиться. Причем, какими бы техническими средствами ни располагать. «Для одних людей (их всегда меньшинство) «невозможно», да и нет нужды в этом, поскольку они уже, скажем так, «исполнились» бессмертием (духовным, даже духовно-практическим, виртуальным, интерсубъективным, ноосферным) своими «нерукотворными памятниками». Для других («не исполнившихся») — в силу невыносимости бессмертия, не готовности их к нему. А для тех, кто хочет глубже разобраться, абсолютное бессмертие невозможно по причине особенностей человеческой природы, вытекающей, в свою очередь, из специфического способа бытия человека в мире.

Означенный и доступный всем людям, вариант (обессмерчивания в роде a la Hegel), выходит, единственен и вполне удобоварим. Больше. Перед нами, вроде, по признанию многих, непреложный «закон природы». Он, напомним, гласит: род (вид, общность, общество) живет, насыщаясь, прирастая, даже вечнясь, жизненными свершениями, приобретениями своих отдельных конечных носителей и представителей. В такой («идеальной», виртуальной) форме род, общество, к тому же, сохраняет (бессмертит по возможности) данных единичных носителей. Так бессмертясь, последние обычно умирают.


3.5. Смерть, бессмертие и умирание


Но, как бы там ни обстояло, человек, все же, не биологическое существо и не рядоположенная с другими вещами! А связь между смертью и бессмертием не сводима к механико-диалектической и даже органической (популяционно-особной) схеме, вроде, общей для всего движущегося, независимо, живое оно или нет. Взгляд сквозь призму категории противоречия открывает лишь абстрактную схему. Она получает специфическую конкретизацию на уровне движения живого (в той же популяционно-особной диалектике). Применительно же к человеческой «материи» противоречивая картина достаточно поверхностна, во всяком случае, нуждается в серьезной конкретизации.

Так что, вроде очевидный вывод, что смерть и бессмертие — категории универсальные, охватывают не только человеческую жизнь, но и все сущее, включая неживую материю, очень даже неверен. Ибо не оправдано смешивать понятия, выражающие движение вообще (уничтожение, возникновение, прекращение, «удержание», «снятие» «отрицание», «положительное», конечное, бесконечное и проч.) с смертью и бессмертием. Последние понятия, с образующими их языковое поле, — «умирание», «овечнение», «страдание», «сохранение», «интерсубъективизация», «оживление», «воскресение» и т.д., — приложимы исключительно к человеческому существованию. И то, — всякому ли?..

Потому, приведенная нами схема, описывающая противоречивую диалектику смерти и бессмертия, хоть в целом, в абстрактной данности и верна, все же, нуждается в корректировке, спецификации. Тем не менее, на сущностном уровне рассмотрения Она вполне себя оправдывает. Для подкрепления ее, попробуем воспользоваться еще другими аргументами. В частности, таким, как «умирание».

Начнем с констатации не раз фиксируемого: животные (тем более, неживые сущие) не смертны и бессмертны. Важнейшей причиной тому выступает, свойственный человеку, фактор умирания. Для подкрепления данного утверждения, снова обратимся к нему. Действительно. Что значит «умирание»? К тому же, достойное.

Приглядевшись, можно заметить: в животном мире, где царит означенный закон продолжения рода за счет особей, перестав жить, каждое отдельное существо бесследно уходит, не удерживается в роде (популяции). Нет в последнем того, что называется «виртуальной реальностью», «интерсубъективностью» вплоть до ноосферы и проч. Это все свойственно индивидуально-родовой взаимосвязи в истории, выражающей смертно-бессмертную природу человека. Хотя, в силу действия означенного закона на уровне живого, наблюдается нечто от накопления информации, продолжения материи и энергии, негэнтропийного, диалектического движения и т.д., полагать, что «животное умирает» (того пуще, обессмерчивается), строго говоря, не подходит. Разве что — в поэтических сравнениях, преувеличениях. И уходит-то животное из жизни в основном как-то незаметно, как говорится, «в одиночку», продолжая круговорот природных процессов.

Увы, нечто похожее и в человеческой действительности встречаемо, в силу многих факторов, ненормального существования обществ, людей. И с этими «ненормальностями» мириться, — к тому же, когда они напрочь изжили себя, человечество переросло их, — ни в коем случае не допустимо...

По большому счету, в человеческой истории, жизни, состоящих из, обладающих сознанием, субъектностью, людей, последние, тем более, выдающиеся (индивидуальности, личности, экзистенции) не заслуживают животный уход из жизни. Покидая актуальное пребывание в мире, они, повторимся, создав себе «памятники нерукотворные», умирают (у-мир-ают). То есть у-миро-творяются. Подчеркнутые выражения, как нетрудно заметить, содержат довольно значимый и емкий круг смыслов, которые не мешало бы эксплицировать. Мы, однако, не станем заниматься этим, оговорившись, что в, означенном выше месте [Алиев Ш.Г. В.А. Роменец о Смерти как факторе смысложизненного самоопределения человека // там же], попытались несколько «покопаться» тут.

Сейчас же подтвердим, что человеческое умирание, к тому же, уводящее в бессмертие, не являет простой естественный процесс круговорота вещей природы (что имеет место с животными). Уходящие путем умирания из актуальной жизни (человеческого бытия), благодаря своему созидательному вкладу, не выпадают из мира, общества, культуры, стало быть, бытия. Но, Заботливо сохраняются, можно сказать, «родифицируются». И родификация (захоронение) осуществляется не только телесно-физически, — на кладбище, в мавзолеях, храмах, пантеонах и т.п., — но также в сфере духа (интерсубъективности, виртуальности, незабвенности, актуальной вечности). Все данные локализации являются ближайшими обнаружениями, формообразованиями общечеловеческого, родового начала человеческого бытия. Сам процесс духовно-физического захоронения (хоронения), при этом непрерывно обставляем соответствующими традициями, ритуалами, символами увековечения, воздаяния, памяти.

Так, претерпевающий смерть, умирающий обобществляется, ородняем, омиряем. Самое же главное — имеет место, обеспечивается, сплошь продолжающееся (бессмертное) участие, — причем, непрерывно «оживляемое» на путях общения, привлечения к у-частию, — незабвенно «захороненных» в актуальной вечности, на практике.

Кстати, наличие означенных духовно-практических «захоронений», исторической памяти, традиций, обрядов, предметов и символов, прежде всего, свидетельствует, что перед нами именно человеческая реальность, мир людей, культура, человек как родовое сущее. До всего этого животные не возвышаются, опять же, не умиротворяясь. Исключительно человек, — хорошо потрудившись, исполнив смысл своей жизни, оставив достойное и нетленное, «всегда нужное», наследие, «добрые дела» (лишь так возводятся «нерукотворные памятники»), — уходит из актуальной действительности, умирая. Другими словами, умиротворенно, со спокойным сердцем, погружаясь (в-мирая) в актуальную (родовую) вечность. Ведь он (человек, особенно современный, буржуазный) часто весьма отстранен, отделен от мира!..

Разумеется, одновременно с данным процессом в-мирания вершится благодарная работа по приятию, сохранению, родификации, умиротворению его со стороны окружения (общества, мира). Тем самым, он может стать «бессмертным», оживляемый в виртуальности (виртуализованный), покоясь духовно для человеческого бытия, человечества, мира. И данное обессмерчивающее «становление» часто начинается уже прижизненно.

Человек, исполнивший себя, свои замыслы, реализовавшийся сполна в благодарном мире, проживший достаточно долго, до глубокой старости, умиротворяется (умирает) вполне спокойно: с чувством исполненного долга. Даже — ждущий, довольный вершащимся. Так он себя принимает («упокоивает»), умирая. Так его принимают, соборуя и поминая, и не умершие, не «упокоившиеся». Выражение «умирание» преимущественно такой (положительный) смысл и передает. Здесь перед нами положительное отношение (и умирающего, и провожающе-принимающего окружения) к смерти, ее положительное, жизнеутверждающее измерение.

Дополняя только что сказанное, нельзя не заметить, нормальный, творчески живущий человек, вдобавок, полный еще сил, созидательных возможностей, уход из жизни, не расценивает чем-то желанным. Как бы он ни творил, чего бы ни достиг, как бы ни увековечил себя в жизни, как бы ни был доволен собой и проделанным, — для него, коль скоро хватает сил, жизни «никогда не будет достаточно», он не готов покинуть ее. Жизненная активность полного еще творческих сил человека не пресыщается жизнью.

Пресыщением страдают (именно страдают) обыкновенно бездельники, которые, по сути, ничего и не сделали в жизни, ничего не творят в положительном, жизнеутверждающем смысле. Они только тем заняты всегда, что прожигают (разлагают) жизнь, причем, настолько, что «уже устали». Но заменить такой деструктивно-уничтожительный образ поведения им нечем, — нет сил, умений. Они не способны на это в принципе. А потому-то их удел без остатка описываемый нами деструктивный страх смерти.

Да, тем, кто ничего в жизни не совершил, не пожил как следует, бессмысленно ее протранжирил, — им смерть страшна, мучительна. Ибо где-то там, в подсознании, сквозит, что жизнь не прожита, что она даже не начата. Ничего не сделано путного. И человеком то по-настоящему не успел стать! О реальных перспективах попасть в актуально-родовую вечность человеческого бытия (положительную виртуальность, куда там бессмертие) для него и речи даже нет, какие бы иллюзии на этот счет ни строил.

Между тем, сколько вокруг таких уходов, сколько людей, не реализовавшихся, бездарно и бессмысленно исчезающих в небытийную вечность. Стало быть, — испытывающих к смерти лишь негатив, животный страх!.. И, тем не менее, как же страстно они жаждут бессмертия, не ведая (да и нужно ли оно) при сем, совладают ли с ним...

Конечно, нередко покидают жизнь в нестерпимых муках, страданиях и те из людей, которые, хоть даже обеспечили себе бытие в незабвенности заслугами («нерукотворными памятниками»), еще полны сил, энергии для новых деяний, потому горят желанием «пожить». Реальная физическая жизнь для них притягательна и по многим другим, даже личностного характера причинам. Однако, ни сами они, ни общество, окружение не готовы, не способны справиться, перебороть настигшую их болезнь, избавить от мук, страданий, излечить. И здесь перед нами, действительно, серьезная трагедия умирания. Хорошо о ней и связанных социальных, психологических, медицинских проблемах говорит известный советский ученый, профессор В.А. Роменец [См., например: Роменец В.А. Грезы. О жизни и смерти / Роменец В.А. Жизнь и смерть: постижение разумом и верой. — 2-е изд. — С. 206 — 228]. В частности, он подчеркивает, что общество, близкое окружение, по крайней мере, призвано всеми доступными средствами облегчить уход умирающего: окружить его со-участием, сердечным теплом, чутким вниманием, поддержкой, заботой, одновременно приуготовляя его к заслуженному бессмертию (в незабвенности рода).

Между тем, как же многие умирают, да и живут всегда, а в наше время особенно, не только как существа, но даже по-скотски, растительно. Увы, они не выбираются из данного состояния, но погрязают в нем все глубже. Что еще хуже, — в этом им усердно помогает и наличное общество, в частности, родное отечество вместе с учреждениями и соответствующими функционерами, подвизающимися здесь и превратившими медицину, охрану здоровья в «сферу оказания услуг». Можно приводить бесконечное множество фактов, как попавший в сегодняшнюю отечественную больницу, — а надо полагать, где господствует частнособственническое присвоение, это встречается сплошь да рядом, причем, без ссылок на всякого рода ковид-эпидемии, — еще вполне жизнеспособный, могущий легко выздороветь человек, окажи ему надлежащую помощь, просто хиреет и подыхает как последняя скотина. Кстати, у всех на глазах, кинутая без какого бы то ни было догляду. А все потому, — что ему нечем «заплатить»... Но оставим эту сторону (уж слишком печальную) дела, и переключимся на завершение разговора о месте умирания в смертно-бессмертной диалектике.

Из характеристики умирания, снова вытекает утверждаемое нами: смерть и бессмертие очень даже близки. Ведь, по сути, обеспечивая нормальный процесс умирающего ухода человека из жизни, мы одновременно и обессмерчиваем его. Умирание ведет, стало быть, не только к смерти, но также к обессмерчиванию, коль скоро оно (умирание) вершится, обставлено, осуществляемо в подлинном смысле, по большому счету. «Счет» же данный, что ни говори, заслуживается жизнеутверждающим бегом (деяний, свершений) человеческой жизни. Заслуживается он и готовностью, способностью мира (общества) принять, воздать, сохранить умершего по его подлинным заслугам.

Тут вполне возможны ситуации, когда человек, умерев, не обессмертится, но претерпит смерть. Правда, тогда покидание умирающим актуальности, отпуск его должны проходить, быть обеспечены окружением тоже так, что он, преисполненный (пусть даже субъективно) жизнью, будет встречать смерть как нечто «естественное», долженствующее. И близкие проводят его подобающе, с миром...

Выходит, и борясь со смертью, и двигаясь к ней путями умирания, люди также пекутся о бессмертии. А, с другой стороны, последнее в процессе и результате подлинного умирания сопряжено с одухотворенной смертью. Умирая, претерпевая смерть таким образом, человек обессмерчивается, с одной стороны, в своей родовой сущности. Причем, как бы потенциально, по общей диалектике вещей. А с другой и главной стороны — коль скоро «наработает» (преодолевая смерть, сознательно увековечиваясь) особые заслуги, лично. Он тогда обретает олицетворенное бессмертие в духе (виртуале, интерсубъективности, культуре, вплоть до исторической незабвенности, вечного поминания и присутствия в родовой сути человечества). Тем самым, он перестает присутствовать в мире (претерпевая смерть) в качестве некоторой, единично локализованной в физическом теле, жизни. Зато присутствует здесь идеально, духовно, даже духовно-практически.

Правда, со стороны третьей, обретши родовую жизнь, вернее, актуально-родовую вечность, он в современных условиях, благодаря достижениям НТП, в частности, облачным технологиям, электронно-цифровым средствам, обретает возможность присутствовать в мире (в виртуальной и дополнительной реальностях, прежде всего) бесчисленными аватарами, цифровыми образами. Причем, — на вкус и цвет «ожививших» его.

И, что примечательно, обессмерчивание человека путями умирания не может не проходить через смерть. Больше. Бессмертие не возможно иначе, как через смерть, умирание. Не умирая, человек не может достичь бессмертия, не возвысится до последнего.

Другого пути к бессмертию (хотя бы символического), помимо умирания, не существует. Если-таки, его предполагают, верят в него, ищут, то лишь потому, что не понимают подлинного существа человека, умирания. Рассчитывают, далее, какими-либо религиозно-мистическими средствами и путями заполучить это самое бессмертие. Например, прямо «вознесясь на Небо», непрерывно (бесконечно) живя и проч. К тому же, в качестве некоего «атома», «Робинзона»...

Умирание имеет место даже в случае, когда человек удосуживается бессмертия (славы, почета, всеобщего признания, увековечения в памятниках) при жизни. Он достигает этого через известное перерождение, омирение, вмирание (тем самым, прекращение прежней жизни), ведущих к переходу (скачком) на более высшую духовно-практическую ступень.

Имеет место умирание также в случае трансгуманного обновления. Другими словами, превращения современного производящего человека через симукляризацию и аватаризацию (об этом ниже) и захват, растворение последних в системе, дошедшей до сингулярности, искусственного интеллекта, в «ультрачеловека», «постхумана». Или, говоря проще, — созданием гибрида «человек-машина», киборга...

Как в данном, так и предыдущем вариантах мы имеем дело с феноменом качественного обновления, скачка из прежнего в новое состояние. Здесь скачком, как раз, выступает смерть.

Правда, скачок в первом случае от второго отличен тем, что ведет к действительному обессмерчиванию человека, благодаря НТП и социо-культурному прогрессу истории. Во втором же случае, в силу включения (и растворения) человека в искусственную техносферу, — чем сложней и могущественней последняя, тем мельче здесь человек, — она буквально сводит человека на нет. Так что, если в первом случае человек дорастает, бессмертясь, даже до сверхчеловечности, не теряя при этом человеческое начало, то в случае втором, человек, впрямь перерастает самого себя, полностью растворяясь в универсальной сингулярной техносистеме. И, коль скоро данному сущему можно присвоить состояние бессмертия, то, разве что, в смысле части этой самой техносистемы.

После всего сказанного становится очевидным: взгляд, что животным свойственно умирание неверен. Умирает, испытывая смерть и бессмертие, лишь человек. Причем, — в мире, обществе, и отнюдь не каждый. Смерть — далеко не просто физическое явление, чистая биология, прекращающая жизнь существа, как обычно представляется. Если б дело обстояло так, человек ничем бы не отличался от обыкновенного животного, издыхал бы как оно. И, в общем-то, тоже не испытывал смерть (равно бессмертие), будучи моментом биосферы. Между тем, он социальное, мировое, живущее с бытием сущее. И в этом смысле также и бессмертен. Вернее, смертно-бессмертен, поскольку не исчезает, не издыхает, но умирает. А бессмертия достигает через смерть.

В нормальном, человечном и бытийствующем обществе, мире смерть и бессмертие суть предметы, взаимосвязанные посредством умирания. Последнее при этом не должно представляться чем-то односторонним, касающимся лишь претерпевающего смерть. В умирании, как показано, со-участвует также окружение человека, весь мир, провожающий и принимающий его в себя навеки. Так и должно быть, имея в виду, что в подлинном смысле смерть (тем более, бессмертие), феномены социо-культурные, духовно-практические. Уже потому, уход из общественной, культурной жизни, переживание ухода и сопровождающие данный процесс, события, дела далеко не ограничиваются лишь этим (скажем, Иваном Ильичем Л.Н. Толстого) человеком. Тем более, — в качестве некоторого потреблянта, индивидуума, сведенного в своей «вещности» до «атомарной пыли», «Робинзона».

Смерть и бессмертие, равно, сопровождающие их, процессы, дела, задевают, вовлекают, заставляют переживать, со-участвовать окружение человека. И чем шире и емче он живет, чем значим он для окружения, общества в целом, для мира, тем больше последнее принимает участие в его умирании, уходе, захоронении и сохранении. Ведь не только «под каждой могильной плитой лежит целый мир» (Г. Гейне). Умирающий также уходит, — и его отпускают, готовят, соборуют, сохраняют, поминают, держат в соответствующей незабвенности все остальные, — на миру, с миром, в мир.

Вот, в этом смысле, можно утверждать: такая (одухотворенная) смерть, ведущая к бессмертию, — а другой она не должна быть, — несомненно, отсутствует у братьев наших меньших. Им не может быть ведомо умирание. Стало быть, смерть. Тем более, — бессмертие. Ибо умирание (у-мир-ание) — исключительно удел человека в силу специфического способа его бытия в мире. Точно так же с бессмертием. Оно, как и смерть, продукт, результат совместных усилий, деяний людей, общества, мира...

Но и в благополучном (в частности, событийном) обществе, надо думать, будут встречаться отклонения, «ненормальности» в делах умирания, стало быть, смерти и бессмертия. Ибо люди в любом социуме живут различно. Каждый проходит собственный жизненный путь, осложненный своими перипетиями, случайностями, «грехами» с «падениями» со «взлетами». Потому, могут происходить и неумирающие уходы из жизни, вплоть даже до самоубийств, гибельно-трагических обрывов жизни и проч. Но, подчеркнем, в нормальном (событийном) обществе складываются наиболее благоприятные обстоятельства, чтобы люди не только подлинно человечески проживали свою жизнь, но также по-человечески, ответствуя бытию и своей родовой сущности, одухотворенно умирали. Стало быть, обретали смерть, совпадающую с бессмертием в зависимости от наполнения жизни созидательными делами, достижениями, заслугами. Соответственно, — признаниями, воздаяниями.

Этого не скажешь об обществе и людях, безбытийно (отпавши от бытия, отчужденно, присваивающе, производяще, безродно, симулякрально) живущих. Здесь человек в основном не умирает, но исчезает (выпадает) из жизни (кстати, при жизни, став симулякром). Потому царит сплошь негативное (животное) приятие смерти. Положительное (одухотворенное) отношение, ведущее к обессмерчиванию, — весьма редкая случайность. Отсюда также всевозможные варианты, попытки добиваться бессмертия путем негативного (например, посредством некоего «чуда», или достижениями НТП) преодоления смерти. Оно и понятно: человек не может жить, не устремленный к бессмертию, точно также, избавившись от смерти, как бы при этом ни понимать то и другое.

Далее, важно понять, говоря об умирании, вообще, соотношении смерти и бессмертия, следующее. Если смерть (тем более, погибель, прекращение жизни) выглядит чем-то от непреложности, неизбежности, — тем, от чего никуда не денешься при всем желании, какие бы меры не принял, — то бессмертие выступает преимущественно духовно-практической потребностью, нуждой, стремлением, результатом, наполняющим и крепящим смысл человеческого существования. Ибо, кто бы мы ни были, как бы ни осмысливали свою жизнь, — оставаясь самим собой (человеком), — не можем (не должны) быть лишены бессмертной перспективы. Другое дело, опять же, как она выглядит, куда ведет, чем реально заканчивается для доискивающегося.



3.6. Смерть, бессмертие и социальные условия


Сразу оговоримся, на предполагаемых заголовком вопросах мы остановимся тоже лишь общо. Не будем разбираться в конкретике: в истории, в том, как соотносятся означенные предметы в пространственно-временной перспективе, в связи с социально-экономическими реалиями, практико-культурными переменами и т.д. «Разборки» данные, нуждаясь в особых разысканиях, увели бы нас весьма далеко от преследуемых целей и задач. К тому же, выше мы, так либо иначе, затрагивали предстоящее осмыслению. Потому, теперь и впредь будет даже непросто избежать повторов, пересказов.

Мы обнаружили, что умирание, одухотворенная смерть по сути своей ведут к обессмерчиванию человека, бессмертию. Подлинная смерть, — а она не может быть не одухотворенной, — обеспечивает бессмертие, еще точнее, она же есть залог бессмертия. Но, подчеркнем еще раз: это все налицо, если умирание и смерть вершатся подлинно человечно, по-настоящему. Другими словами, в форме одухотворенности, созидательности, человеко-бытийной исполненности. Тогда, бесспорно, бессмертие (как и смерть) неотъемлемо от человека, кто бы он ни был. А общество, мир, сложившиеся здесь объективные порядки, не только способствуют, но также предзадают все это.

Конечно, смерть и бессмертие неотъемлемы от человека, в принципе, вообще. В жизненной конкретике, между тем, дела могут обстоять существенно иначе. Другими словами, возможны и существуют времена, объективные порядки, — социально-исторические, политические, культурные, общественно-психологические, морально-нравственные, медицинские, бытовые, — где людям не дано нормально (духовно, исполненно, подлинно человеческим вариантом) умереть, обрести смерть, тем более, обессмертиться. Они живут отчужденно, неподлинно, отпавши от человечности и бытия. Уход из жизни их тогда во многом подобен тому, как перестают жить животные, вообще, распадаются, исчезают нечеловеческие вещи. Что говорить, коль скоро сам человек с приходом Нового времени уподоблен животным, «вещам», даже тому, что называется «атомарная пыль»...

Так что, нормальное, человеческое умирание, человеческая смерть для огромного множества людей оказываются просто недоступными, «слишком большой удачей», «роскошью». При господстве условий отпадения человека от себя самого и от бытия, — что выражается явлениями отчуждения, — как далеко не любой человек даже умирает, испытывает смерть (скажем, животно подыхает, если не хуже), так и с бессмертием. Далеко не каждый удосуживается бессмертия. Разительный пример сказанному являет современная действительность, воспитанная закатным этапом производящего способа человеческого бытия в мире. Она поражена тотальной симукляризацией, а также, невесть откуда свалившейся ковит-пандемией. Под прикрытием и используя последнюю, мировая транснациональная корпоратократия развернула, видимо, последний решительный натиск на мир с целью окончательного его порабощения и превращения в единый цифровой концлагерь.

Сколько бесчеловечности, духовного разложения, опустошения и беспрецедентной несправедливости в хлябях, где барахтается современный человек! Какими только опасностями мир не захлестнут в своей кризисной агонии! А что за чудовищные меры спасения при этом предлагаются, предпринимаются!..

Несомненно, смерть и бессмертие всегда обставлены, обеспечены нашим социально-культурным окружением, миром. Здесь люди их заслуживают, удостаиваются, или, напротив, лишены. И, хоть человек (кто и как бы ни был), в принципе, смертен и бессмертен, каждый в зависимости от объективных условий умирает, удостаивается, претерпевает смерть, а также бессмертие по-своему. Одно верно: не «в одиночку», вопреки тому, как многим кажется, в силу их индивидуалистического, изначально извращенного и отпавшего от бытия видения, отношения к действительности.

В этом смысле, если где-либо, затерявшись в джунглях безбытийности, бесчеловечности, даже выброшенный за ненужностью, подобно мусору, кто-либо из нас уходит в небытие, — это вовсе не значит, что его уход никак не связан с нами, — с тем, что мы сейчас делаем, живем. Ибо это мы в современном, взаимозависимом мире, своей духовной опустошенностью, разбытийвленностью, потреблятской развращенностью и куриномозглой безоглядностью, превращенные в симулякры, втягиваемые в единую сингулярную техносферу искусственного интеллекта, обрекаем ближнего (стало быть, и самих себя) на такое небытие, бесчеловечный уход из жизни.

Конкретный характер, особенности проявления смерти и бессмертия зависят от множества привходящих обстоятельств. Но прежде всего, — от состояния человеческой практики, от, предоставляемых последней, уровня человечности и бытийности, знаний, умений, техники, от образованного на ее основе общества, в конце концов, мира. Львиная же доля здесь принадлежит активной жизненной позиции, жизненному пути, проходимому людьми как одновременно субъектами и объектами обоих процессов. А это, опять же, результат, вместе с тем, условие, коими располагает соответствующая разновидность специфического способа бытия человека в мире (практика). Поскольку о специфике, роли практики в существовании и становлении человека нами развернуто расписано в другом месте [См., например: Алиев Ш.Г. Практика: общий подход извне // https://cloud.mail.ru/public/552r/eVpqg1DsY], мы о ее месте в смертно-бессмертной диалектике ведем разговор лишь вскользь. Как знать, не зря ли?..

Да, часто случается: какие бы усилия человек ни прикладывал, как бы ни тщился жить подобающе, «как следует» (коль скоро знает это), старания его оказываются тщетными по причинам, не от него зависящим. В этом смысле люди не застрахованы не только не умирать (пусть даже знают «рецепт»), но, не выпадать из жизни, подобно животному. И, повторяем, такое может иметь место даже в условиях подлинного человеческого бытия. Причем, не только в силу разного рода привходящих обстоятельств, случайностей.

И все же, независимо от складывающихся в обществе дел (особенно касательно бессмертия), от факта, что человек, уже потому что человек, смертен, никуда не деться. Столь безоговорочную связь человека с бессмертием, между тем, не приходится находить. Его общество не может обеспечить, каким бы ни было. Бессмертие, хоть безусловно связанно с человеком, что ни говори, но достается как бы избирательно. Другими словами, далеко не каждому оно присваиваемо, далеко не каждый из нас так уж, прямо и непосредственно бессмертен, заслуживает. Свойственное человеку в принципе, бессмертие не предполагает свою, скажем так, «поголовную» и безоговорочную присущность людям, к тому же, тут, сейчас и сполна. Во всяком случае, так дела обстоят в доныне протекшей истории, так обстоит сегодня.

Надо думать, будущее тоже не составит исключения. Вряд ли и тогда бессмертие достанется человеку, так сказать, «автоматически», «даром»: его придется заслуживать, как, впрочем, было всегда.

Другое дело, надо надеяться, будущее избавит человечество от, царящих в протекшей истории, социального неравенства, угнетения, нищеты, разложения, отчуждения, — стало быть, неподлинного человеческого бытия. Как раз, в силу последних и ряда других деструктивных факторов, преобладающая масса трудящегося народа, населения, по сути, лишается реальных возможностей заслуживать бессмертия, равно по-человечески (одухотворенно) встречать смерть.

Именно, по означенным только что причинам, люди до сих пор в основном покидают жизнь животнообразно. Потому смертность свою человек являет по большей части отнюдь не в однозначном смысле (исключительно благодаря и в процессе одухотворенного умирания). Увы, обычно ему не остается уходить «в мир иной» не иначе, как по-животному, если не еще хуже.

Какова смерть, таково и бессмертие. Животная смерть с последним не связана: между животной смертью и бессмертием — абсолютная дистанция. Вею умирание, считай, сводится на нет, человек бесследно прекращается, исчезает. Многие люди уходят («отправляются» обществом) из жизни далеко не подлинно человечески, но животно, если не хуже...

И само умирание тогда выступает в форме распадения человеческого, деструкции, провала в забытие. Тем и страшна такая смерть, тем непригляден, ужасен страх такой смерти. Ведь она сначала низводит человека до животности, простой «вещности», чтобы, затем, «промучив», превратить в никчемный прах.

Тогда ничем таким, что от него сохраняемо в продолжающемся роде, человек не откладывается, никак не обессмерчивается, никакого значения для продолжения рода не имеет. А если и имеет, то, подобно любой другой живой или неживой вещи, сущему (во все том же роде), ничем не выделяясь из их числа.

Но так не должно быть. Человек ведь принципиально иной, нежели остальные сущие. Инаковость уже коренится в самом главном, откуда произрастают остальные специфические моменты человеческого бытия. И, несомненно, к главенствующим началам следует отнести подлинно понимаемую смертно-бессмертную данность человека, обусловленную его специфическим способом существования в мире (практикой). Между тем, протекшая и нынешняя история скрадывает, если не полностью вытравливает не только данное понимание, но также, производные отсюда, черты, разнящие человека от остальных сущих. Этого, разумеется, нельзя допустить, ибо иначе теряется сам человек.

По крайней мере, давно пришло время, чтобы устранить причины, ведущие к такой нивелировке человека, его смертно-бессмертной сути. Ничто не должно прочить бесчеловечное существование, лишать специфическую связь человека с жизнью. Недопустим его ненормальный уход из жизни, отнимающий возможности бессмертия. Того хуже, подменяющий последнее иллюзиями. Все это так, имея в виду, что современное человечество созрело уже покончить с неподлинным бытием человека и вытекающими отсюда следствиями.

Нужно, изъясняясь определенней, избавиться от отчуждающих и обесчеловечивающих социальных условий, царящих до сих пор повсюду, от животнящей, «вещефицирующей», симулякральной жизни людей. Точно также — оздоровить культуру, дух, мировоззренчески-ценностную осмысленность существования человека. Наконец, и самое главное, предстоит выправить то, откуда они (равно все остальное в человеческом бытии) произрастают. А именно: практику. Она-то, в конечном счете, выступая производяще-техническим присвоением человеком себя и действительности, сегодня подавляет и изгоняет подлинную человечность с бытийностью, низводит человеческое бытие до «вещно»-животной, потреблятской жизненности. И не стоит удивляться, почему здесь коренятся смертельно-бессмертные злосчастья человека. Как иначе может быть, коль скоро он живет ненормально! То есть, отпавши от подлинной человечности и бытия, обращенный лицом к животному (даже «вещному») уходу из жизни...

Верно, лишь человеку свойственно бессмертие. Причем так, что он одновременно и смертен. И если смерть в известном смысле от «естественности» человеческого бытия, — от его прошлого и настоящего, от его конечности, энтропии, разложения, вещности (к тому же, вырождающейся в «вещность»), — то бессмертие от вечности, от должного, негэнтропийного, созидательности. От того, что человек может обрести, если только хочет и способен оставаться человеком. А последний не просто живет, но живет человечески! И, собственно, в зависимости что и как понимать эту самую человеческую жизнь, как «жить по-человечески», прежде всего и главным образом, наполняется содержанием, смыслом понятие бессмертия. Вообще-то, и смерти, коль скоро она одухотворенная. Хорошо об этом говорит известный отечественный мыслитель, И.А. Ильин [Иван Ильин. О смерти и бессмертии. Письмо первое. О смерти // https://www.mgarsky-monastery.org/kolokol/3617].

Между тем, человеческое в жизни — вещь, далеко не константная, но весьма подвижная. Часто оно просто неуловимо, особенно для видения, напрочь отпавшего от бытия (безбытийного). Таковым является наш современник, буржуазный человек, — ученый ли, мыслитель, политик, художник, моралист, не говоря уже о массовом обывателе. Для него хоть бессмертие всего более желательная «вещь», тем не менее, пожалуй, самое невыносимое, недоступное, извращенно понимаемое. Потому-то он (будучи, в принципе, безбытийником) склонен (часто того не замечая) подменять бессмертие всевозможными суррогатами, эрзацами, опять же, «вещного» порядка. А от реального бессмертия — бежать, коль скоро оно выпадает. Бессмертие даже воспринимается в качестве некоторого проклятия, наказания людей (Агосфер, Свифтовские Джонструльдбруги, Сизиф и проч.).

Но в любом случае, независимо, как видится бессмертие и смерть, всегда и везде человек предстает единством смертности и бессмертности. Здесь первая сторона (в случае животной смерти) выражает пассивность, тяготение вниз, конец, деградацию. А вторая — восхождение, борьбу за себя и мир, за соприсутствие бытию, бесконечное. Если смерть приходит обычно, помимо воли и стараний человека, — к тому же, будучи животной, «утаскивая» последнего в, скажем так, «животную юдоль», — то бессмертие обретается именно напряжением усилий, стараниями оставаться человеком. Борьба за человечность, за свободу, за восхождение на новую ступень человечности и соприсутствия бытию, в общем-то, равносильна борьбе за бессмертие.

Вторая разновидность смерти (одухотворенная смерть) как раз и служит такому самоосуществлению человека. Она-то и находится, как мы показали, во внутренне-диалектической связи с бессмертием.

Во многом свобода и человечность по их подлинности созвучны бессмертию и одухотворенной смерти, борясь, достигая их, человек непременно оказывается лицом к смерти, больше, часто претерпевает последнюю (причем, не только духовную). То же самое следует сказать о подлинных носителях свободы и человечности: личности, экзистенции, человеческом бытии. Если они действительно таковы, то на их жизненном пути непременно встречались смертельные преграды, им приходилось заново рождаться «в духе» [См.: Евангелие от Иоанна, глава 3, 3-11]. Правда, сколько при этом неудач случалось! Ведь отнюдь не все, кто пытается родиться личностями, экзистенциями, достигают этого. А еще большее число их может претерпеть физическую смерть...

Став действительно личностью, того больше, человеческим бытием, человек, тем самым, актуально овечняется. Вообще, личность, экзистенция, человеческое бытие выводят человека на уровень универсальности, если угодно вселенскости, преодолевая атомарную данность человека как индивида (в производстве).

Как нетрудно понять, одухотворенная, духовно-практическая смерть сама на бессмертие тянет: «...Смертию смерть поправ». Оно и понятно, ведь она внутренне содержит в себе бессмертие, предполагает его. Выше мы это не раз видели. Хорошо это показывает также И.А. Ильин в своем первом письме о смерти [См. Иван Ильин. Указ соч.].

Своеобразие бессмертия в том, что никак не сводимо к какой-либо вещности. Оно, скорей всего, феномен духовный, духовно-практический. Именно потому бессмертие достигается через духовную, духовно-практическую смерть. Как пока свидетельствует история, человек физически (телесно) безоговорочно смертен. Но именно в плане духовном, испытав соответствующую смерть, он может достичь бессмертия. Опять же, — может. Ибо бессмертие далеко не обязательный удел каждого из людей, даже умершего духовно. Смерть же именно такова. Бессмертящая смерть (попирающая смерть), к тому же, слишком большое испытание-груз для неподготовленного.

Чтобы быть бессмертным, человеку, далее, недостаточно, осуществив комплекс мер (скажем, построив себе некий «нерукотворный памятник», написав картину или какую другую вещь), на этом успокоиться раз навсегда, поскольку созданный результат, уже «засветившись», будет самостоятельно оставаться каким есть, присутствуя в бытии неустранимо, напоминать о себе и т.д. Необходимо, чтобы к нему «народная тропа не зарастала», поддерживать памятник, не давать ему разрушаться. В этом смысле смерть не только в направление деградации, энтропии, но и ведущая к восхождению (во всяком случае, по большей части своей), вещь индивидуальная, приходящая как бы итогом: объективно, естественно. Между тем, бессмертие — нечто, осуществляемое совместными усилиями людей, общественно, исторически.

Вот почему, недостаточно, чтобы я, создав что-либо, — пусть даже «супер исключительное», к тому же, физически-вещественное, — уже тем самым и обессмертился. Этого мало! Нужно еще, чтобы остальные люди, мир приняли созданное мной: хранили, берегли, воздавали, почитали, пользовались, распредмечивали в деяниях, творчестве. И это вполне нормально, возможно, ибо, по большому счету, они суть продолжения меня, я в них и они во мне, существующие со мной в едином мире, роде.

Главное же здесь в том, чтобы бессмертящий меня творческий процесс с результатами моего освоения мира (вообще, поприще, где я подвизаюсь) было не столько физически-вещественным (из области налично-сущего), сколько духовно-практическим. Речь Именно о духовно-практическом, но не практически-духовном. Существо данных понятий, в частности, как уровней творчества, освоения человеком мира осмыслено нами в других работах. В том числе «Практика: общий подход извне», на которую не раз ссылались (см.: 4.2 и 4.3). Написано об этом и на страницах темы «Коммунизм, смысл жизни, время» [См.: http://www.kprf.org/showthread-t_29546-page_16.html. — сообщения 155, 160; http://www.kprf.org/showthread-t_29546-page_17.html; http://www.kprf.org/showthread-t_29546-page_18.html. — сообщения 165-177; http://www.kprf.org/showthread-t_29546-page_19.html. — сообщения 185-188] на форуме kprf.org.

Выражаясь буквально одной фразой, в лице духовно-практического (освоения) Перед нами поворотный момент в истории (того либо иного поприща): то, что вдохновляет, организует, настраивает человека на новые свершения. Еще точнее. Духовно-практический опыт, созидательность начинает восхождение человека на новую ступень бытия, истории, человечности.

Практически духовное же (освоение) в каком-то смысле отражает (мимесис) сложившуюся жизнь, как бы итожит, обобщает пройденный отрезок движения человека, истории. Конечно, он тоже много что значит для пополнения духовной сокровищницы человечества на диалектических путях человекостановления в соответствующей области. Тем не менее, именно за духовно-практическим созиданием, что бы там ни говорить, прежде всего, следует оставить приоритет по части восхождения в новые реалии, качественного обновления наличного.

Порой даже трудно определить, какой род созидательности являет соответствующий творец (художник, политический деятель, мыслитель). Часто в его творчестве сочетается тот и другой моменты. Тем более, что духовное освоение мира как таковое, будучи итогом практически-духовного движения и началом движения духовно-практического, как бы единит в себе где-то первую и вторую ступени (уровни) творчества. Видимо, принадлежность созидателя определенному уровню освоения действительности свидетельствует: то, как его творчество преломляется в культурно-историческом наследии современников и последующих поколений людей, как он своими идеями влияет, вдохновляет, ведет за собой других, как, руководствуясь его идеями, замыслами, люди объединяются, преображают действительность, меняют лики мира.



3.7. Бытие, небытие и вечность в смертельно-бессмертном процессе


Ближайшее понятие, которым после человека и общества конкретизуется бессмертие (да и одухотворенная смерть), это бытие. Здесь нет нужды пускаться в разъяснения, как его и, тесно связанные с ним, понятия («Бог», «Мать-природа», «Материя», «Ничто», «небытие») понимать. В ряде других мест [См., например: Алиев Ш.Г. Практика: общий подход извне // Там же. — разд. 3; его же: атеистическая религия // http://proza.ru/2019/11/10/13] это сделано нами в достаточной мере. Из сказанного там, очевидно, что любой человек, хоть и не располагает рациональным понятием, логически осмысленными представлениями бытия, все же, какой-то, хотя бы неположительный, отрицательный опыт (чем бытие не является), у него есть. Больше того, имеются и некие смутные переживания, «проблески» бытия. Эти «проблески», сведения в основном лежат в области неосознаваемого даже, подсознательного, где-то и воли, понимания.

Тем не менее, они служат уже активности, формированию отношения человека к вещам, выступают основанием, почему нужно держаться бытия а не небытия, к чему стремиться и не стремиться, что хорошо, что плохо. Иначе бы люди были совершенно дезориентированы, не могли совершать даже элементарные поступки, не говоря уже о серьезных делах, отношениях. Вообще, без присутствия бытия они ни на что не способны, в том числе не могут сохранить себя в качестве людей.

Бессмертие, стало быть, невозможно, будучи насыщено небытийностью. Тем более, безбытийностью. Нужно различать данные выражения. Не пускаясь в пространные разъяснения, отталкиваясь, к тому же, от сказанного о небытии в другом месте [См.: Там же], укажем лишь следующее. Небытие означает, выражаясь одной фразой, отпадение явлений человеческой жизни от былой бытийной насыщенности в силу деградации, исчерпанности, негативизации их (по тем либо иным причинам преимущественно объективного характера).

Безбытийность (отпадение от бытия, разбытийствление) же это способ жизни, существования производящего человека, когда он сознательно отвращается от бытия, противоборствует даже ему (атеизм, богоборчество, нигилизм, либерализм). Правда, часто это все тоже происходит по объективным основаниям (скажем, отчуждению). Однако, у производящего человека, так либо иначе, всегда (особенно в современных условиях) имеется возможность обратиться лицом к бытию, понять истинное положение вещей, свое предназначение в мире. Но он намеренно не хочет это делать, строя всевозможные безбытийные оправдания.

Невозможное без бытия, бессмертие, — как и вечность, бесконечность (кстати, во всех смыслах), — несомненно, важнейший атрибут бытия, ближайшим образом в высших его формообразованиях. Поскольку человек, живущий безбытийно, отпавши от бытия, не может рассчитывать на бессмертие, последнее только тогда возможно, когда бытийственно, выражает бытие. И чем больше бытия в жизни, чем полней она выступает осознанным бытием, тем ближе к бессмертию. Человеческая жизнь, всецело выражающая бытие, заведомо бессмертна. Как уже знают древние даосы, следующие «естественному ходу вещей (пути Дао)», постоянно «возобновляли себя, не умирая» [Википедия // Указ. соч. — Там же].

Если и возможно бытийствование без жизни, то, надо думать, это, когда живущий бытийно, заслуживает для себя по смерти вечность. Как известно, бытийно живущий человек, особенно исполнивший себя, — реализовавший свои идеалы и цели, отдавший все лучшее в жизни служению миру, преумноживший его и человечности возможности, тем самым, не отпадая от бытия, овечнившийся, — расстается с жизнью куда легче, нежели так называемый «безбытийник». Иначе не может быть уже потому, что он после смерти не исчезает безоговорочно, но, удерживаясь в незабвенности человеческого рода, впадает в вечность. И не просто «вечность», но актуальную, положительную вечность, выражающую бессмертие.

Кстати, не является ли данная вечность как бы принадлежностью и самой жизни? Миру она принадлежит, значит, и жизни тоже. Во всяком случае, — в принципе, если не сейчас вполне, то где-то там, впереди точно. А главное — совпадая с бессмертием.

Покидая жизнь исполнившись, умерши, человек не выпадает из вечности, — причем, актуальной, положительной, жизненной, — не теряет бытийственность. Другими словами, сохраняется актуальной связью вещей мира, в незабвенности человеческого рода. Ибо, так пребывающее, удерживается в бытии, в круге вещей, образующих мир человека. Как таковое, став по большому счету реалией, без чего люди не обойдутся, оно не обделяемо их благодарной, сохраняющей и оберегающей, стало быть, обессмерчивающей заботой. Ему удается преодолеть время и пространство, стать подлинно бессмертным, поскольку, повторяем, исполнилось, не теряет свою практически-человеческую значимость. А отсюда — и соприсутствие, покров бытия, не поглощается безбытийностью, небытием.

Означенная вечность, имея нечто, напоминающее о себе в дочеловеческой природе, как нетрудно понять, исключительно человеческая привилегия, неся возможность бессмертия. Собственно, так и должно быть. Ведь и бессмертие только человеку дано, как и бытие, Бог, мать-природа, все вокруг. А еще точнее, «все вокруг» видит себя глазами такого человека, которому, постольку, оно (все вокруг) дано. Вот, между прочим, также потому, в положительную вечность может уйти, также сохраняться здесь после смерти, по-новому «живя», лишь человек, при условии своей полнокровной, с бытием реализации. И единственно для человека, — не только для данного, в конечном счете, для человечества и, возможно, для наших космических братьев по разуму, — стало быть, для бытия такая вечность и есть, имеет смысл. Она-то во многом отливается бессмертием.

Правда, что значит, полнокровно и с бытием жить? Как исполниться в означенном смысле? Ведь далеко не каждый человек, пусть и бытийствующий, обретает вечность. А сказанное о полноте бытия, об исполненности, — оно все ведь отдает лишь схемой, формой. Где взять жизненную конкретику для содержательного наполнения формы, схемы? Положительная вечность же — далеко не удел любого бытийно осуществляющего себя человека. А с другой стороны, бытийно живущий ведь утверждается в мире далеко не по каким-то готовым стандартам. Он, к тому же, будучи событийным человеческим бытием, прокладывает в жизни собственные пути, свой вклад вносит в окружение, неповторим. Разве можно тогда расписать ему, что и как вести себя? Нет. Он, осваивающе относясь к действительности с соответствующими следствиями, как говорится, дозрел до того, чтобы «стать господином» осуществляемых дел, мыслей и поступков! Разве что некие общие моменты, ориентиры, установки, общезначимые заботы он разделяет с остальными, такими же как сам, «ассоциированными индивидами»...

И, все же, Вполне возможно, имея в виду степени бытийствования, соответственно, вечности, часто бытийствующий, даже событийствующий, выступающий событийным человеческим бытием, человек не «заработал» вечности, бессмертия. В любом обществе, мире, в том числе событийном, людей столько, и их жизненные пути столь расходятся, что далеко не каждому (причем, по ряду причин) уготовлены означенные перспективы. Тем более, — что в условиях событийного человеческого бытия «калиточка», ведущая в «бессмертный сад», окажется расположенной, главное, доступной далеко не также, — точнее, выше, — как это некогда бывало. О человека здесь куда большее ожидается, он на куда большее способен. Стало быть, груз свободы и ответственности, «страха господня» его не сравнимы с тем, что приходилось нести восходящему по ступеням бессмертия в прежней истории.

Как мы видим, бессмертие тесно связано с вечностью. И последняя занимает ведущее место в круге предметных определений бессмертия. Часто подмывает отождествлять оба данных понятия в виду их совместимости в ряде случаев. На самом же деле это будет не совсем верно. Причем, имея в виду актуальную (положительную) вечность. Ибо, чтобы человек был действительно бессмертным, недостаточно одной лишь вечности. Тем более, любой. Вечность, разве что, вместилище для бессмертия, условие. В ней бессмертие разворачивается. И то, — не во всякой.

На самом деле. Внимательно присмотревшись, легко обнаружить: подобно всему, в мире, коим живет человек, вечность тоже разнолика. Имеется множество ее разновидностей. В интересующем нас плане для бытийно существующего человека легко выделить как минимум три варианта видения и приобщения к ней. Один из них доступен людям при жизни, а две — по смерти.

Лишь одна из последних («актуальная», «положительная») как бы обща для бытия и небытия. Как мы видели, по уходе из жизни люди заслуживают ее, эту положительную вечность, у-мир-ая, умиротворяясь. она, будучи активом бытия, не прекращает действенное участие в человеко-бытийном строительстве. В частности, — новых ликов мира, жизни, бытия. В со-бытийном и событийном созидании люди не только сохраняются такой вечностью, коль скоро достойно оставляют наличную жизнь, но приуготовляют для себя ее, еще живя.

Больше. Посредством данной вечности люди способны приобщиться к бессмертию при жизни. Причем, тоже в активе бытия. Оно пока, в силу неразвитости средств виртуализации, приближения последней к актуальной реальности, не вполне жизненно, в этом смысле виртуально. Между тем, ожидающее его, с перспективой дальнейшей актуализации виртуальной реальности, благодаря научно-техническому прогрессу, весьма обнадеживает...

Актуальная посмертная вечность, повторимся, весьма близка бессмертию. Но не совпадает с ней, к тому же, полностью. Можно быть актуально вечным, но не бессмертным. Бессмертность, мы считаем, наполнена куда большей конкретикой, содержанием и смыслами, нежели вечность. Ибо его следует постоянно удерживать, сохранять, подобающе потребляя (распредмечивая, используя в работе актуальной жизни). Между тем, это не всегда так бывает. Например, многие, реально обессмертившие себя трудами и заслугами, не находят встречного признания, погружаются в забвение.

Во втором роде посмертной вечности бессмертие никак не уместимо. Она представляет собой что-то, выражаясь языком бухгалтерии, на вроде «замороженных» или «отложенных» в бесконечность, «активов», даже пассивов, «убытков» бытийного становления. Человека по смерти здесь ждет состояние праха, забвения. Эта пассивная («убыточная») вечность часто и неправомерно связываема с небытием. Но и бытийно живущий человек может впасть в нее иногда. Например, коль скоро «сорвался»: по тем либо иным причинам, не выдержал бремя свободы и ответственности за несомое, не нашел свой жизненный путь, призвание, в конечном итоге, деструктивно отпал от бытия...

В принципе, любой человек, не удосужившийся положительной вечности, стать бессмертным, по смерти впадает в данную вечность. Хоть она с бессмертием прямо не связана, возможность, так сказать, «воскрешения», пребывающие в данной вечности, «останки», как полагают некоторые авторы (например, русские космисты, трансгуманисты, приверженцы цифровых технологий и так называемых «big Data»), сохраняют. Об этом, как и о возможности вечности при жизни, равно о вечности безбытийной, о самом небытии, ниже.

Сейчас же отметим, что обретение вечности в посмертии и даже при жизни далеко не досужий разговор, не какая-то идеалистическая мистика, домысел. Любое свое начинание мать-природа утверждает, строит, как понятно, не с «чистого листа», не с нуля. Она пользуется всегда обретенной прежде информацией, кумулируемым в процессе становления, материальным, энергетическим, информационным, смысловым достоянием. Следовательно, каждая новация, каждый очередной шаг в природном развитии предполагает сохранение, удержание наработанных реалий, ступеней восходящего становления как сам себя конструирующего процесса. В этом, собственно, суть диалектического движения, предполагающего, чтобы поступательно-восходящее развитие все свое несло с собой, ничего не оставляло вне захваченности данным потоком. Лишь посредством опоры на достигнутый и непреходящий опыт предшествующего движения мать-природа беспрестанно порождает (сотворяет) все новое и новое, выступает качественно бесконечным многообразием своих проявлений. Иначе она как непрерывное становление просто невозможна, немыслима. Вот, этот-то непреходящий опыт, информация, материальная организация, связи, отношения, структуры, формы, — которые, будучи ступенями роста природных феноменов, подспорьями, условиями дальнейшего обновления, — удерживаются, сохраняются, накапливаются природой, бытием. Другими словами, овечняются, становятся непреходящим, вещно-вечным активом бытия. Повторимся, именно этот актив выступает основанием, условием и средством дальнейшего развертывания соответствующей материальной системы, предметной области. Особенно сказанное очевидно на примере высших этажей становления природно-материальных систем. Но очевидней всего в общественно-практической, исторической данности.

Очень хорошо идею, причем, материалистически звучащую, в целом совпадающую с только что выраженным нами, — что люди в посмертии не просто исчезают, но сохраняются, обретают вечность, — проводит в ряде своих публикаций известный отечественный писатель и общественный деятель Ю.И. Мухин. Так, В статье «Как жить?» он пишет: «Природа создает из всех нас свой ум, свой мозг. В том мозгу Природы пассивная часть умерших людей, не создавших при жизни в теле нужной напряженности своих душ, будет как бы заживо погребена и будет выполнять функции глубокой памяти ума Природы. А та часть умерших людей, которая создала при жизни в теле напряженность своей души достаточную для преодоления рубежа естественного отбора, пройдет естественный отбор и будет продолжать жить активной жизнью и там, выполняя функции активной части мозга Природы. И это и есть смысл нашей жизни на земле — стать частичкой ума Природы» [Мухин Ю.И. Как жить // https://forum-msk.org/material/society/12291641.html].

Понятно, о пассивной вечности (особенно касательно человека) нужно вести речь как о посмертной. То есть, как результате регресса, утраты вещами, — включая человека (в добавок, не только бытийного), — жизни, активного взаимодействия с реалиями мира. Выпавшее из данного взаимодействия, ушедшее деструктивно из жизни (безбытийной или даже бытийной, вследствие распада последней), обретает статус «праха». Другими словами, перед нами разложенные элементы, прежде органически объединенные живой (бытийно или безбытийно, неважно) вещью. Но, прекратившись в бытии или небытии, вроде, должна же последняя (в нашем случае, человек) обрести состояние вечности (вещности). Ведь, результат деградации (прах), никуда не девается из вечного бытия. Больше. Представляет некоторую связь, целостность образующих ее элементов. Стало быть, перед нами снова бытие. Вернее, обнаружение, проявление бытия, его вечности.

Но с другой стороны, из данного видения и, вообще, общедиалектического подхода с очевидностью вытекает и то, что вещи как таковые не могут быть вечными в какой бы то ни было данности. Причем, и в пространственном и временном планах. Они, самое большее — носители, моменты вечности (бесконечности). Правда, одна вещь, по названию «человек», хоть и не вечна (бесконечна) вот, тут, сейчас, однако, стремится к тому, чтобы стать таковой. Потому, в принципе, таковая.

По-настоящему Вечно (бесконечно) лишь бытие. Оно и понятно, ведь какая угодно вещь, уже потому, что вещь, нечто, имеет свои границы, за которыми прекращается. Вещь подвержена возникновению и исчезновению. Отсюда, она с неизбежностью обречена на прехождение, невечность, конечность. Даже вечность пассивного свойства не присуща ни одной вещи. Причем, — ни во времени, ни в пространстве. Лишь бытие (оно же Бог, материя, мать-природа) может быть расцениваемо такой вечностью, поскольку вмещает абсолютно все вещно-конечное многообразие сущего..

Верно при сем и то, что атрибутом вечности бытие располагает, будучи одновременно и невечным, пребывающим диалектическим единством вечного (бесконечного) и преходящего, беспрестанным отталкивающим себя от самого себя, отрицательным единством. Среди прочего, вот почему оно недоступно фиксации, регистрации в форме какой-либо пространственно-временной данности, чтойности.

Таким образом, мы должны проконстатировать, что пассивная вечность, выявленная нами, в каком-то смысле, особенно, когда речь заходит о сущих вне мира, не касающихся человека, есть нечто весьма призрачное, проблематичное. Не случайно отсюда в обычном словоупотреблении «вечность» (о ее разновидностях не говорят) фигурирует в качестве оценочной, психологической категории, термина, выражающего гипертрофированные, иносказательно-нетерпеливые переживания продолжения некоторого большого или значимого отрезка времени. Говорят в этом смысле о человеке, которого никак не дождутся, устали ждать, что он «канул в вечность», что «целая вечность» прошла, а его так и нет. Об умершем человеке говорят, что он «отошел в вечность». О ком-либо могут сказать, что он «вечно все путает», «вечно спешит», или «вечно опаздывает» (в смысле всегда) и проч.

И все же, касательно реалий мира, самого человека пассивная вечность вполне оправдана и имеет смысл. Особенно в смысле посмертия людей, которые не успели, не сумели, не нашлись как по-настоящему осуществиться в мире... Как говорится, «кладбище ждет всех нас», кем бы мы ни были. А лежащий в могилах прах, готов к воскрешению, превратившегося в него, некогда живого человека, по замыслам мудрого, Николая Федоровича Федорова. Впрочем, к этому готов и «массив следов» («данных»), в общедоступной виртуальной реальности, по которому адепты цифровых и облачных технологий рассчитывают привести заново в мир кого угодно из усопших...

Кстати, смерть, — не единит ли она бытие и небытие в состоянии вечности? В общем-то, да. Но, — как только что мы заметили. Активная, прямо связанная с бытием, «прибыльная» (положительная) вечность, принципиально иная, нежели вечность «пассивная», «убыточная», служащая, разве что, поддержанию круговорота вещества в природе. Хотя, тут далеко не так все просто. Ведь в природе все из чего-то состоит, везде и всюду царит становление бытия и ничто. Существование здесь небытия (соответственно, пассивной вечности) — вещь довольно условная, относительная. Собственно, это касается и активной вечности. Ведь та и другая имеют реальный смысл, значимость применительно к проявлениям человеческого бытия. За его пределами вопрос об их подлинности, наличии, как бы сказал великий Энгельс, «вопрос открытый»...

Если, несмотря на существенную разницу, активная и пассивная вечности наступают с прекращением человеческой жизни, то третий род вечности, — для живого, событийно существующего человека. Здесь он пребывает прижизненно, не претерпевая смерть.

Надо понимать, данный род вечности имеет не только временную природу (в качестве чего-то нескончаемого во времени), как может показаться из сказанного. Он проявляется также пространственно. Другими словами, прижизненная вечность простерта не только во времени, но и в пространстве. Кстати, не простерта ли она также в смыслах, отношениях?..

Пространственно выраженная, вечность должна как бы проходить в разрезе через все вещи сразу, каждой касаясь, отражая, обнимая. С любой из них она взаимодействует, преломляет в себе. Причем, — в одно и то же мгновение. Если иметь в виду, что каждая вещь, — а человек, человеческое бытие с самого начала таковы, — пребывает в так называемой универсальной взаимосвязи и взаимодействии, что она обретает свою реальность, будучи взвешена «на весах» всей целокупности вещей, сказанное должно быть очевидно. Правда, очевидна тут и относительность такой «взвешенности», вечности вообще. Однако, как будет показано ниже, вечность такого рода применительно к подлинно (экзистенциально, событийно) живущему человеку имеет большое значение.

Человек, осваивающий мир, не живет иначе, как проникнутый влиянием всего богатства своего окружения. Он вбирает в себя каждую вещь, в любой вещи усматривает соприсутствие других вещей. Например, в капле воды он находит целый мир. Вместе с тем, он сам живет полнотой, единением вещей своего окружения, в каждой из них преломлен, преломляя ее в себе. Мир потому человеческий мир, что дела здесь обстоят именно так. И свою заботу о действительности (практическую деятельность) осваивающе-экзистирующий человек способен проявлять, будучи как раз взаимопроникающе связан с вещами вокруг.

Однако, верно здесь и то, что жить, осуществлять себя означенным образом в строгом смысле конкретный человек, будучи конечным сущим, не способен. Круг вещей коими он живет и где отражен, всегда как-либо ограничен. Мир человека непременно имеет границы. Но (и в этом вся суть), человек есть такое (родовое) сущее, в-мире-бытие, которое никогда не довольствуется наличным, сущим, уже готовым. Он постоянно раздвигает пределы своего мира, постоянно вовлекает в орбиту заботы все новые и новые сферы и горизонты бытия. И в данном процессе роста, возвышения (кстати, и нисхождения) он ничем не ограничен, помимо той развитости, которую представляет на соответствующем этапе собственного становления. И продолжая развитие, восходя, преодолевая достигнутое, он беспрестанно ширит и множит себя, мир, формы и связи со-присутствия бытию. А последнее не только не мешает, не только как-либо противодействует этому, но, напротив, всяко по-могает, вдохновляет, зовет. Ведь человек, по большому счету, подобающий помощник бытия, бытийного созидания.

Вот, таким образом он обесконечивает (стало быть, обессмерчивает) себя. Так постоянно трансцендирует конечное состояние, где обретается на достигнутом этапе своего становления, так строит и продлевает время с пространством. Потому, если человек (в данном месте, моменте) не способен всецело и абсолютно вобрать свое предметно-вещное окружение, стало быть, жить всем многообразием вещного богатства вокруг, то к этому он постоянно устремлен. И, повторимся, нет пределов, «потолков», которые бы как-либо мешали ему двигаться дальше и выше по линии восхождения, полноты бытия, мира, саморазвертывания. Возникающие «пределы», только и только от ограничений, заблуждений, ложных путей, видений, куда он может впасть. Причем, — часто даже роковым, инфернальным образом. Не несет ли современность, где бесчинствует производяще-присваивающий человек, именно эту опасность?..

(Продолжение следует)