Новый год

Шел второй день нового года. Три женщины сидели за столом на кухне двухкомнатной квартиры. На нем обычная закуска для праздника: шампанское, вино, салаты, холодец, конфеты, голубцы…
Две, хозяйка Людмила Евграфовна и ее подруга Валентина Семеновна, примерно одного возраста, ближе к восьмидесяти. Волосы обеих выкрашены в рыжий цвет. Одна, когда говорила или улыбалась, обнажала прекрасно сделанные зубные протезы, вторая то и дело держалась за щеку: под конец года выдумала лечить зубы. Третья, Татьяна, подошла с опозданием на сорок пять минут. Она  была моложе их лет на двадцать.
Хозяйка налила в фужеры шампанское. Выпили за них самих, за благополучие в новом году.
- Главное, чтобы был мир, – произнесла хозяйка квартиры. – Войну-то мы насмотрелись. Хотя мама в нашем доме всякие разговоры о ней пресекала. Кто не заговорит, она его останавливала. Не надо – и всё. Даже папа ничего не говорил. А всю войну прошел, до Берлина. Всё, что и сказал:  строил ложные, из дерева аэродромы. Немцы принимали их за настоящие, бомбили, а плотники строили новые.
Ее ровесница молчала и лишь изредка покачивала головой. С разговорчивой Людмилой Евграфовной она была из одних мест. Из Орловской области. Обе приехали в Ижевск по распределению после окончания техникумов. Здесь вышли замуж, родили детей, сделали карьеру, овдовели и сегодня радовались правнукам.
Из окна кухни, в которой они сидели, хорошо просматривался противоположный дом. Он был такой же, как их дом: пятиэтажный, с четырьмя подъездами, на восемьдесят квартир. Ко второму подъезду подошла «скорая». Вышел медик в синей болоньевой куртке с чемоданчиком, подошел к двери подъезда, набрал номер домофона, вошел.
- Кому-то плохо, – заметила Татьяна. – «Скорая» пришла.
- Перепил, новый год встречал, – предположила хозяйка.
С нею согласились.
Но медик вышел быстро, «скорая» отъехала. Но минут через пять, пока разливали вино, появилась машина «полиция», и мужчина в штатском с папочкой подошел к двери того же подъезда, набрал номер домофона, вошел.
- Что-то там не так, – вновь сказала Татьяна, выпив вино. – Полиция приехала.
- Не нравится мне это слово. Когда слышу его, сразу война всплывает. Натерпелись мы, – проговорила, покачав головой, Людмила Евграфовна.
Ее приятельница вновь покивала головой в знак согласия. Молча.
- Натерпелись мы, натерпелись.
Женщины выпили, закусили.
Из подъезда вышел полицейский. Сел в машину, она уехала.
- Видимо, кого-то убили.
- Возможно.
- А мог и сам умереть. Давление. Инсульт.
- Вспоминать ту войну не хочется, а помнится. Детская память цепкая, – не в тему произнесла Людмила Евграфовна
Хозяйка  глубоко ушла в себя. Ее словно не стало в настоящем, сейчас, за столом. Это длилось  минуты три. Она была там, в своем детстве.
Ей было-то всего четыре года. То время она помнит фрагментами, осколками разноцветного стекла, рассыпанными на полу, из сломанного калейдоскопа.
 
Они пришли.

…В их доме немцы квартировали, а в соседнем была комендатура… По всей деревне солдаты с автоматами. Днем можно было ходить с осторожностью, а вечером нет. Поймают после девяти – стреляют без предупреждения.  Особенно под их прицелом  был спуск к реке, откуда вся деревня брала воду...
… Немцам кто-то доложил, что один пожилой мужчина оставлен в деревне для связи с партизанами. Согнали всех на площадь. Детей, тоже. Мужчину повесили.  Что значит для ребенка увидеть такое…
Младший братик

Немцы заняли их деревню в сорок первом. Сразу стали заставлять работать всех, кто мог  работать. Отца с самого начала войны мобилизовали наши, и он отступил вместе с войсками. У мамы на руках осталось четверо. Старшему – девять, сестре – шесть, мне – три с половиной и младшему, Володьке, – восемь месяцев. Куда маме с грудничком на сельхозработы? Она так и ответила немцу. В ответ он просто пристрелил младенца. Направил оружие на другого из нас – мама согласилась.

Яблоки

Осенью урожай был. Но люди голодали. Однажды немцы в соседний двор, к комендатуре пригнали грузовик. Полный кузов яблок. Мальчик-сосед, возрастом постарше, предложил своровать яблоки с кузова,  сказав, что эти яблоки съедят вместе. Он подсадил ее, она влезла в кузов. Он остался внизу. Она брала яблоки и сбрасывала. Он подбирал их и прятал за пазуху. Немец заметил ее из окна. Вышел. Мальчишка убежал. Ей попало. Бил немец от души большой голой ладонью по маленькой детской попе. Не воруй, мол. После этого она пролежала несколько дней. Яблок мальчишка ей так и не принес…

«В войне нет правых. Нет победителей и побежденных. Есть только сломанные и надломленные судьбы», – подумала Людмила Евграфовна.
Слова Татьяны вернули к реальности, действительности:
- «Ритуал» приехал. Там кто-то умер.
- «Ритуал» приезжает, когда и человек еще жив. Мой дедушка еще жив был, а они уже в квартиру вошли и свои услуги предлагали… Со «скорой» у них, видимо, договор, – монотонно произнесла Людмила Евграфовна.
Меж тем из спецмашины вышли двое с носилками, подошли к двери того же подъезда, один из них набрал номер домофона, вошли. Через несколько минут дверь подъезда вновь открылась, вышли двое с носилками, на котором лежало завернутое в черный целлофан тело. Дверь подъезда закрылась. Носилки погрузили в фургон машины. Машина сделала круг по двору и уехала.  Почетный круг.
- Никто из людей не вышел проводить, – сказала хозяйка квартиры.
- Был человек – и нет человека, – подытожила Валентина Семеновна, молчавшая всё это время.
- Один, видно, жил…
- Или другому плохо…
- Что теперь-то. Обратно не привезут. Из морга похоронят. А мы с тобой, Валентина Семеновна,  в ушедшем году свою, маленькую, победу одержали, – с очередным вздохом проговорила хозяйка. – Сколько кабинетов чиновников обошли, сколько справок собрали, сколько сами бумаг написали, чтобы свою правоту доказать. Тут же обещают – тут же отказывают. Да тебя еще и виновной выставляют. Мол, таких льгот не заслужили. В Орловской области такие льготы действуют – здесь нет. Трудно нам с тобой пришлось.
- Я гадала. Мне выпало, что мне поможет одна женщина старше меня. Так и получилось. Позвонила сестре. Она меня на шесть лет старше. Спросила, какие у нее бумаги есть? Она мне их перечислила. Там и решение суда. В нем написано, что наша семья была угнана в концлагерь и содержалась там несколько месяцев. До освобождения советскими войсками. Я ее и спросила, почему мне не говорила, я-то маленькая была. А она в ответ: «Ты не спрашивала».
- Да кто в те годы в семьях открыто говорил о войне? Режим-то был сталинский. Сказать лишнее – себе дороже. И молчали.
- Да, тяжелое было времечко. Повтора бы не было. Сегодня по телевизору передали, что в Киеве две тысячи человек в масках и с факелами по городу маршировали. Страшновато.
- Давайте, по стопочке нальем. Выпьем за мир.
- За мир во всем мире, – добавила Татьяна.
Они просидели еще с часок, до начала сумерек. Говорили о внуках, военный маневрах, о ценах, о соседях, о пенсиях. Мало ли тем для разговоров у женщин…

03 января 2015 года.