Пичи апай

Она заболела давно. Не побереглась в ветреный день – и вирус группы Д мгновенно вонзил в нее свои коготочки. Сначала ее не насторожило появление небольших высыпаний герпеса на теле. Полечилась слегка. Подумала, прошло. А нет. Болезнь ушла в тело и свой пир справляла там. Резвилась уже шестнадцатый год.
Поэтому ее племянница, когда звонила, традиционный вопрос «Как здоровье?» не задавала. А спрашивала: «Как настроение?» На что та отвечала:
- Настроение бодрое. Иду ко дну.
Племянница улыбалась: ничем не помочь. Только словом поддержать.
Женщина родилась до войны, в 1936 году, деревне. С возрастом какие-то странности стали происходить с ее памятью. Забывалось близкое настоящее – в деталях всплывало далекое прошлое.
И сейчас ей вспомнилась ее пичи апай, родная  младшая сестра отца. Пятнадцать лет она маялась такой же болезнью. Тоже простыла, в лесу, когда зимой 1945 года послали деревья заготовлять. Одежды никакой не было, еды тоже. Военные, послевоенные годы голодные. В последние месяцы своей жизни так болела, что не могла в доме ни печь истопить, ни хлеба себе испечь.  Когда родня узнала об этом, вечером приехала на санях к ней, забрала ее и увезла к себе в соседнюю деревню.
Сохранилась ее фотография. Невысокая хрупкая женщина. Черты ее  лица тонкие, миловидные. На ней национальное платье из простой ткани в мелкий цветочек.
Пичи апай звали Евдокией.  Когда брат залечил карбункул на ноге, его вновь призвали в армию в декабре 1941 года. Отправили на учебные курсы в Можгу. У него, уже вдовца, осталось трое детей. Она взяла их к себе в свой маленький дом.
Пичи апай могла делать всё: шила, вязала, ткала, вышивала, пахала, стряпала, даже печь могла сложить.
«Нищета, всему ее научила нищета», – вспоминая те годы, когда осень, зиму и весну она сидела на печи из-за отсутствия одежды и обуви, думала пожилая женщина. Она давно пережила свою пичи апай. Той было чуть больше сорока, когда ее не стало.
Осенью девочке надо было идти в школу. А в доме ни одной хорошей ткани, из которой можно было бы сшить одежду для ребенка. И пичи апай собралась в Можгу, к брату. Может быть, он что-нибудь сможет достать для детей. Сходила. Повидалась. За одно и попрощалась. С войны брат не вернулся. И хорошо помочь мануфактурой тоже не смог. Все, что дал, это свои портянки, длинные, узкие, полусинтетические. Ими раньше  солдаты обматывали ноги перед тем, как обуть ботинки.
Из этих портянок пичи апай сшила младшей племяннице юбку. Из наволочек – кофту. Из желтой дерюги – пальто, которое прошила льняной ниткой. В такой одежде она пошла в школу. А что было на ногах: лапти или обноски от других детей – не помнит. Но обувь была. Она появилась у нее только тогда, когда она пошла в школу.
Ее лицо тронула улыбка. Она вспомнила, как с пичи апай пошли в сельскую лавку перед школой. Брату, который был старше ее на два года, купили тапочки для школы, ей – после рева – карандаш. Он потом все равно достался брату, который быстро его исписал на свои рисунки пистолетов и ружей.
Нищета. Черный хлеб, да и то не досыта.
Даже ручки не было. Стальное перо для письма выдавала учительница. Его привязывали к карандашу. Так и писали. Приглянулась стальное перо девочке. Она осторожненько убрала его в свой пенал.  Да! Пенал у нее был! От кого – не знает, но пенал был, такая узкая коробочка с крышечкой. Учительница стала собирать эти перья после урока. Нашла перо в ее пенале. Девочка много выслушала нотаций.
«Сразу дали по рукам. Больше чужого ни разу не брала», – вновь она вспомнила, вздохнула и покачала головой.
Нищета.
Почему-то вспомнилась деревенская кузнеца у реки. В ней работал отец. Наковальня под крышей. Четыре столба, к которым привязывали лошадей, когда их подковывали. Она и брат как-то летом прибегали к отцу. Мама, наверное, попросила отнести обед.
Резкая боль пронзила от груди до спины, расползлась по телу. Женщина в миг вся сжалась, согнулась, завернулась в одеяло. Стала таким маленьким комочком под одеялом. Эти надоедливые боли всё чаще и дольше. Столько уже лет. Стала замечать за собой, что пьет много воды. И почки прихватывает. Сердце все-таки крепкое.
Хотя в детстве сколько выпало лишений. Видимо, они закалили ее тело.  В 1944-ом году сирот, брата и сестру, увезли в Вавожский детский дом. Одежда, еда были. В столовой всегда первыми кормили малышей. Бывало, только хлопнут двери столовой, как из всех спален выскакивали  дети и бежали наперегонки к ним. Выстраивались в очередь. Через год этот детдом расформировали, ее перевели в другой детский дом. Он ее научил всему: и готовить, и дом вести, и вязать. Одежду, если и была в магазине, ей купить было не на что. Вязала всё: носки, варежки, колготки, рейтузы, юбки, кофты, платье, пальто.
И на смерть сама себе связала платье. Лежит уже десять лет. Цвет выгорел. Платье стало нежно-сиреневым.
Профессию в училище тоже получила хорошую. Метроном. Сначала практика на заводе. Купила себе первое пальто. Первая командировка в Щепково. Затем Байконур, другие населенные пункты. Работала быстро и качественно. Не гордилась, помогала коллегам. Уважали. Ценили. Хотя и из деревни. Сирота. Удмуртка. Нищая.
Вдруг ни с того ни с чего привиделись мама в своем удмуртском платье, в платочке, папа в кузнечном большом фартуке, старшая сестра с блюдом пельменей, брат на мотоцикле. Рядом с ним муж. Сын. Какое интеллигентное лицо у ее взрослого сыночка. Он кивает ей, манит рукой. Ей стало тепло, хорошо, боль отступила.
Позвонила племянница.  Ей ответили длинные гудки.

4-5 февраля 2015 года.