Дмитрий Митюрин. Измаил на Висле

Автор статьи: Дмитрий Митюрин (журнал "Военная история", июнь две тысячи двадцать первого года)
  Старославянское слово "прага", означающее "порог", закрепилось не только в названии чешской столицы, но и в имени правобережного предместья Варшавы. Именно "перескочив" в тысяча семьсот девяносто четвёртом году через польский "порог", Суворов вынудил мятежных варшавян к капитуляции и получил за это жезл фельдмаршала. Сам же полководец сравнивал этот штурм со взятием Измаила.
  В тысяча семьсот семьдесят втором году, воспользовавшись польскими смутами, Россия, Австрия и Пруссия провели первый раздел Речи Посполитой. Для укрепления государственности и под влиянием идей Французской революции польские либералы добились введения в стране новой конституции (третьего мая тысяча семьсот девяносто первого года), которая соседям поляков крайне не понравилась.
  И дело заключалось даже не в том, что по своему духу эта конституция была антимонархична, но и в отмене принципа "либерум вето". До этого, подкупив нескольких или даже одного депутата сейма, иностранные державы могли блокировать любой законодательный акт. Теперь же подобная практика пресекалась на корню.
  Создав "карманную" Тарговицкую конфедерацию, русские и пруссаки вняли её призывам, а заодно в очередной раз заступились за угнетаемое шляхтой не польское и не католическое население. После короткой военной кампании "Конституцию третьего мая" отменили и в качестве штрафных санкций отрезали от Речи Посполитой ещё ряд областей. Чтобы "бунтовщики" не обижали короля Станислава Понятовского, в Варшаве расположился русский гарнизон под командованием генерала Осипа Игельстрома.
  Однако бунтовщики не угомонились. Вспызивавшие то здесь, то там мятежи обрели вождя в лице Тадеуша Костюшко, который шестнадцатого марта тысяча семьсот девяносто четвёртого года был провозглашён диктатором в древней польской столице Кракове. Одержанная им при Рацлавицах победа над отрядом Александра Тормасова вызвала во всей Польше взрыв энтузиазма. Семнадцатого апреля тысяча семьсот девяносто четвёртого года, в Великий четверг, восставшие варшавяне внезапно атаковали рассредоточенные по городу русские части.
  Не проявивший должной бдительности Игельстром явно переоценил богобоязненность поляков, не постеснявшихся, однако, использовать звон церковных колоколов как сигнал для начала кровопролития. Около пятисот безоружных солдат Киевского гренадерского полка были перерезаны в церкви, когда готовились принять причастие. Общие же потери русских в ходе "варшавской заутрени" составили более двух тысяч убитыми и около тысячи семисот пленными. Лишь половина корпуса смогла вырваться из ловушки. Сам Игельстром спасся, по слухам, благодаря укрывшей его в своих покоях любовнице графине Гонорате Залуской.
  Давно уже уставший от попыток проявить хотя бы чуток самостоятельности, король безропотно уступил всю реальную власть произведённому в генералиссимусы Костюшко. То, что начиналось как обычный польский "рокош" (мятеж), превратилось в полноценную войну Речи Посполитой против России и Пруссии.
  Пруссаки с присоединившимся к ним русским корпусом Ивана Ферзена в конце июля осадили Варшаву, но отошли ни с чем через полтора месяца. Русские, однако, действовали с большим успехом, тем более что посланные для подавления мятежа войска возглавил сам Суворов.
  Продвигаясь к Бресту, в серии боёв он разгромил корпус Кароля Сераковского. На соединение к Суворову двигался отделившийся от пруссаков Ферзен, который десятого октября тысяча семьсот девяносто четвёртого года при Мацейовицах нанёс поражение самому Костюшко и взял его в плен.
  При получении известия о пленении Костюшко в Варшаве началась паника, а выполнявший функции правительства Высочайший совет начал стягивать для обороны столицы все имевшиеся в наличии части. Новым главнокомандующим назначили Томаша Вавржецкого, его заместителем - Юзефа Зайончека.
  Украинский историк Николай Костомаров характеризовал их довольно язвительно: "Зайончек был более учён, чем опытен, более запальчив, чем отважен, более самолюбив, чем рассудителен. Вавржецкий был только хороший ритор. Он грозил виселицею всем, кто только осмелится заикнуться о мире с Москвой, и держал этим в страхе умеренных, но никто не был свидетелем его личной храбрости. Он себе разъезжал по Варшаве в королевской карете, давал балы и обеды: двадцать четыре музыканта играли за столом верховного полководца, по обычаю предков и отцов, в то время как судьба Польши висела на волоске".
  Хотя подавляющее большинство обывателей предпочли бы капитуляцию, ритм города определяли радикалы "ура-патриоты". О подлинных настроениях скорее можно было судить по той флегматичности, с которой жители участвовали в оборонительных мероприятиях или записывались в войско.
  Тем не менее, с учётом подошедших подкреплений, и поскольку речь шла о крупнейшем городе Польши, по ружьё поставили до тридцати тысяч. Правда, это не значит, что под ружьём они действительно "стояли". Дисциплина в польских подразделениях, мягко говоря, хромала, а поскольку многие военнослужащие предпочитали проводить время в кругу близких, далеко не все из них могли оказаться в решающий час в нужном месте.
  Считая переправу через Вислу делом излишним, Суворов решил овладеть польской столицей через Прагу. Но для начала он сосредоточил все находившиеся рядом русские силы, попутно разгромив под Кобылками прорывавшийся из Литвы четырёхтысячный корпус Станислава Мокроновского.
  Второго ноября двадцатипятитысячная армия Суворова подошла к Праге для нанесения повстанцам (да и всей Речи Посполитой) смертельного удара.
  От противника Прага была защищена двумя линиями земляных укреплений. Внешняя полоса тянулась перпендикулярно Висле на восток и, достигнув песчаных холмов, практически под прямым углом сворачивала на юг, упираясь в один из болотистых притоков. Укрепления, частично не достроенные на левом крыле, были, однако, довольно сильны, поскольку представляли собой ров и находившийся за ним вал с тройным палисадом, усиленный в самых опасных местах бастионами. Артиллерия состояла из более чем сотни пушек против примерно восьмидесяти имевшихся в распоряжении русских.
  Однако при длине шесть с половиной километров для защиты этих укреплений требовалось около двадцати тысяч солдат. В реальности такого количества войск на Правобережье практически никогда не было, хотя и указанная Вавржецким цифра десять тысяч тоже является явно приуменьшенной. К тому же после начала штурма можно было рассчитывать подвести подкрепления из Варшавы по довольно широкому мосту, соединявшему столицу и Прагу. Главной же ошибкой поляков было то, что они ждали методичной осады, хотя и логика, и репутация Суворова, казалось, просто вопили о неизбежности штурма.
  Недавний пример пруссаков демонстрировал, что для блокирования всей Варшавы двадцать пять тысяч войск недостаточно, а блокирование одной Праги было бессмысленно при сохранении свободного подвоза продовольствия по левобережью. И вообще осаждать крепости Суворов не любил, а осада Кракова в тысяча семьсот семьдесят втором году была одной из редких неудач в его полководческой биографии. Зато вполне свежи были впечатления от недавнего штурма Измаила, когда тридцать тысяч русских смогли первокласной с каменными стенами крепостью, защищаемой тридцатипятитысячным гарнизоном.
  Правда, даже потеряв Прагу, поляки могли уничтожить связывающий предместье с Варшавой мост и продолжать оборону. И здесь оставалось одно из двух: либо ворваться в столицу на плечах отступающего неприятеля, либо перемолоть в Праге столько вражеских войск, чтобы готовность к дальнейшему сопротивлению у противника пропала начисто.
  Подойдя к Варшаве второго августа, Суворов, впрочем, постарался убедить врага, что готовится именно к осаде. Стремительно возведённые напротив правого вражеского крыла батареи уже утром следующего дня открыли огонь, отвлекая внимание от недостроенного участка пражских укреплений, где и предполагалась решающая атака.
  Свои войска Суворов разделил на семь колонн, разместившихся дугой с севера на юг в следующем порядке: первая генерал-майора Бориса Ласси и вторая полковника Дмитрия Лобанова-Ростовского (под общим командованием Отто Дерфельдена), третья генерал-майора Петра Исленьева и четвёртая генерал-майора Фёдора Буксгевдена (под общим командованием Павла Потёмкина), пятая генерал-поручика Ивана Ферзена, шестая капитана Василия Рахманова и седьмая генерал-майора Андрея Денисова. Первые четыре колонны должны были атаковать левое крыло и центр неприятеля, пятая и шестая - идти на штурм на правом крыле, когда их товарищи уже прорвутся на вражеские позиции. Денисову предстояло двигаться вдоль болотистого берега Вислы и, прорвав неприятельскую оборону у самой реки, овладеть мостом до того, как разбитые поляки успеют его уничтожить.
  Перед каждой колонной двигался отряд из пятисот человек с фашинами для заваливания рва и лестницами для залезания на вал. Сапёров в свою очередь прикрывали по сто - сто двадцать стрелков. Имелся при колоннах и резерв, которому предстояло по овладении первой линией укреплений обеспечить в валу проходы для следовавшей между колоннами кавалерии. Находившиеся при пехоте полевые орудия планировалось сразу затаскивать на вал для обстрела второй линии укреплений.
  Тактика штурма доступно объяснялась подчинённым в приказе: "Идти в тишине, ни слова не говорить; подойдя же к укреплению, быстро кидаться вперёд, бросать в ров фашинник, спускаться, приставлять к валу лестницы, а стрелкам бить неприятеля по головам. Лезть шибко, пара за парой, товарищу оборонять товарища; коли коротка лестница, - штык в вал, и лезь по нем другой, третий. Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, храбро, по-русски. Держаться своих в середину, от начальников не отставать, фронт везде".
  Поскольку многие участники штурма пережили "варшавскую заутреню" и в красках расписали её своим товарищам, Суворов ожидал резни и, пытаясь её предотвратить, завершил приказ следующим пассажем: "В дома не забегать, просящих пощады - щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать. Кого убьют - царство небесное; живым - слава, слава, слава".
  Штурм, начавшийся в пять утра с сигналов ракет, продолжался четыре часа в полном соотвествии с диспозицией: сначала удар по левому крылу неприятеля, потом по правому.
  Суворов в реляции особо выделил действия колонны Буксгевдена, которой, прежде чем добраться до укреплений, пришлось передвигаться по зыбучему песку. Через волчьи ямы солдаты перебрались при помощи лестниц, но в тот момент, когда они добрались до главной линии укреплений, с тылу атаковала польская кавалерия. Два батальона бросились в штыки и обратили противника в бегство. Главные силы Буксгевдена овладели валом, однако при дальнейшем продвижении задержались возле ограждённого частоколом зверинца. Здесь держал оборону один из польских полков, стостоящий из евреев. Пятьсот солдат этого полка сражались с ожесточением и полегли почти все, за исключением полковника.
  Как только первая линия укреплений была взята, в бой ринулась кавалерия. Будущий генерал-губернатор Санкт-Петербурга Пётр Толстой, командуя двумя эскадронами, ворвался на польскую батарею, захватив со своими подчинёнными восемь орудий и получив ранение картечью в руку. Суворов представил его к ордену Святого Георгия третьей степени.
  Вавржецкий и Зайончек бежали после падения первой линии укреплений и ужаснувшего защитников взрыва склада боеприпасов. Фамилию Зайончек в Польше впоследствии обыгрывали как "Зайячек" (зайчик). Но соратник Костюшко генерал Якуб Ясинский погиб героически, прикрывая отступление.
  С выходом отряда Денисова к мосту защитникам Праги оставалось либо умереть, либо сдаться. Однако выбора у них зачастую не было. Из воспоминаний участника штурма фон Клугена: "В нас стреляли из окон домов и с крыш, и наши солдаты, врываясь в дома, умерщвляли всех, кто им ни попадался... Справедливо говорят, что пролитая человеческая кровь возбуждает род опьянения. Ожесточённые наши солдаты в каждом живом существе видели губителя наших во время восстания в Варшаве. "Нет никому пардона!" - кричали наши солдаты и умерщвляли всех, не различая ни лет, ни пола...".
  Оказавшись в Варшаве в безопасности, Вавржецкий начал сгонять горожан, чтобы те разрушили мост через Вислу, но под огнём русских орудий рисковать жизнью никому не хотелось. Мост, впрочем, действительно загорелся: по одной из версий, его подожгли по приказу Суворова, который боялся, чтобы вошедшие в раж войска не продолжили пражскую резню уже в самой Варшаве, и приказал своей артиллерии открыть огонь по мосту. Войска занялись грабежом, а сновавшие по Праге офицеры убеждали горожан искать укрытия в русском лагере.
  Утром пятого ноября, когда было сочтено, что своё право на добычу солдаты удовлетворили, началось водворение дисциплины. Суворов в этот же день, сидя в шатре на деревянном пеньке, вёл переговоры с польской делегацией о капитуляции. Добившись чего хотел, он отбросил саблю со словами: "Покой! Покой!", "Мир! Мир!".
  Восьмого ноября русские войска вошли в Варшаву, а девятого, убедившись, что ничего страшного не случилось, городской магистрат поднёс Суворову хлеб-соль, городские ключи и золотую с бриллиантами табакерку с надписью: "Варшава - своему избавителю". Императрица Екатерина Вторая, помимо чина фельдмаршала, пожаловала полководцу имение Кобрино с семью тысячами душ крестьян. Других участников штурма тоже не обидели, наградив как минимум памятными медалями.
  Оставившая город польская армия разошлась по домам после известия об амнистии. В следующем году Россия, Пруссия и примкнувшая к ним Австрия окончательно ликвидировали Речь Посполитую.

***
  Удостоившись чина фельдмаршала, Суворов обошёл девятерых равных ему по званию, но старших по выслуге лет военачальников. Чтобы отметить этот успех, Суворов расставил у себя в палатке девять стульев и, перепрыгивая через очередной стул, называл фамилию очередного конкурента, восклицая: "И этого обошёл!". Закончив свои скачки с препятствиями, он воскликнул: "Виват, фельдмаршал Суворов!".