XI 2

Они стояли за дверью хозблока, морщась от запаха хлорки, резины, крахмала и несвежих половых тряпок. Ласточка осторожно выглянула в коридор, но коридор был тих и пустынен.
— И что мы намерены делать? – спросил Джейми. – Где твои друзья?
Ласточка вернулась обратно и прикрыла за собой дверь.
— В подвале, – отозвалась она. – Нам нужно оружие...
— В самом деле? – фыркнул Декстер. – Ну, это ты меня удивила, я тебе скажу.
Таня зашипела и толкнула его в бок.
— Это не смешно!..
— Конечно же, не смешно. А зачем ты нужна Маркову?
Таня уселась на какой-то ящик, нащупав его в темноте.
— Не знаю, он не сказал.
— Сукин сын. – Декстер закашлялся и поспешно зажал рот ладонью. – Хитрый сукин сын.
— А зачем ты ему нужен? – прищурилась Ласточка.
Декстер тяжело привалился к стене, обхватив себя одной рукой за бок. Ему было явно нехорошо.
— Да пошёл он...
— Джеймс. – Ласточка заставила себя подняться, требовательно заглянула ему в глаза и повторила вопрос: – Зачем ты нужен Маркову?
Декстер выдержал взгляд.
— Да какая разница.
Ласточка скрестила руки на груди и усмехнулась.
— Ты меня спрашиваешь, а сам ничего о себе не говоришь. Не доверяешь?
— Я никому не доверяю, – сообщил молодой человек. – И в особенности – красивым женщинам.
Ласточка рассмеялась.
— Не надейся переключить меня! – сказала она.
— Да?.. – Джейми смущённо улыбнулся. – Обычно срабатывает.
— Не в этом случае. – Ласточка шагнула вперёд, оглядывая коридор из-за двери. – Я-то знаю, что я некрасивая женщина.
— Почему? – искренне удивился Декстер. – Ты красивая.
— Фрики ушли. Идём.
Они прошли коридор без приключений, настолько быстро, насколько позволяло состояние здоровья, которое, сказать по правде, становилось всё хуже и хуже. Свернули в открытый проём, соединяющий коридор со следующим, уводящим в западное крыло. Здесь пришлось остановиться и нырнуть за угол – мимо, чётко печатая шаг, как ходят обычно люди в крайней стадии раздражения, шли двое немецких солдат. Ласточка даже дышать перестала.
Солдаты были совсем близко – она уже чувствовала запах давно немытых тел, видимо, с гигиеной в больнице было всё-таки туго, и только надеялась, что сами немцы не учуют за ним запах от Декстера, которого тоже слишком долго били и держали в подвале. Тане казалось, что от него на весь коридор разит потом, кровью и грязью, и их непременно заметят. Декстер, похоже, думал о том же. Он неожиданно обернулся и, наклонившись к самому Таниному уху, прошептал:
— Дай швой пояш!
Ласточка сообразила, чего от неё хотят, только спустя секунду, когда догадалась, что свистящее «с» прекрасно слышно даже если говорить шёпотом. И на всякий случай, вопросительно поглядела на Декстера, осторожно указав на тонкий байковый поясок больничного халата, благодаря которому халат до сих пор не распахнулся. Джеймс кивнул. Шаги приближались. Ласточка потянула слабый узел, и поясок скользнул в подставленную ладонь.
— Никуда не уходи, – велел Декстер, обмотав один конец вокруг кисти.
— Стой! – дёрнула его Таня, но молодой человек легко высвободился из её слабых пальцев.
А потом вдруг вылетел в коридор наперерез немцам.
— Рехнулся, – выдохнула девушка, чувствуя, как сердце резануло осколком стекла, и невольно хватаясь за грудь. В глазах предательски потемнело, и Ласточка успела ощутить, как сползает на пол. Сквозь звон в ушах смутно донеслись глухие удары.
Когда зрение вернулось, первое, что увидела Таня, оказалось перекошенное посиневшее лицо. Один из солдат лежал поперёк коридора, и с распухшей шеи свисали концы её пояса. Она быстро перевела взгляд и увидела, как Декстер довольно ловко для раненого пригнулся, уходя от удара прикладом, пропустил руку солдата над плечом, шагнув вперёд и неуловимым движением перехватывая запястье. Немец стряхнул его, как кошку, но оружие выронил. Декстер упал на спину, захрипел, вслепую нашаривая упущенную немцем винтовку. Дрались молча. Ласточка чуть не расплакалась от осознания, что ничем не сможет помочь товарищу, но вставать благоразумно не пыталась. Сейчас её возня могла стоить Декстеру жизни, отвлекая его от противника, и приходилось сидеть неподвижно и стискивать зубы от бешенства, вызванного собственной беспомощностью и бесполезностью.
Немец, тем временем, наклонившись, ухватил Декстера за ворот, но и без того изодранная рубаха не выдержала, с треском разойдясь по шву. Солдат пошатнулся, видимо, не ожидал, но не преминул ударить противника в челюсть. Бил он сильно, от корпуса. Джеймс, наконец, дотянулся до винтовки и ударил в ответ наотмашь, и на этот раз немец полетел на пол. Ласточка ощутила мокрое босыми ногами и рефлекторно покосилась на убитого. У того на поясе висел нож.
— Чёрт!.. – выругалась Таня, и, дотянувшись, принялась отстёгивать ремешок непослушными пальцами. Секунды, казалось, растягивались в маленькую вечность каждая. Немец швырнул Декстера об стену, тот в ответ подставил ножку и дёрнул его за плечо, разворачивая, оба полетели на пол. Нож, наконец, тяжестью лёг в ладонь. Таня приподнялась, опираясь локтем на труп, тело было всё ещё тёплым и непривычно-мягким, словно тряпичная кукла. Немец перехватил Декстера за шею. Таня коротко размахнулась, отводя плечо назад, разворачивая корпус, и, как можно сильнее, швырнула нож.
Немец замер, неестественно выгнулся, вскинув руки. Тане казалось, что время остановилось. Резная рукоятка торчала из спины, лезвие вгрызлось в позвоночник, а солдат всё не падал, и Ласточке начало казаться, что он сейчас обернётся, как ни в чём не бывало, встанет и убьёт их обоих. Но он, наконец, упал. Тело тяжело шлёпнулось на мягкий линолеум. И сделалось тихо.
Декстер вдруг выгнулся, скорчился, повернувшись на бок, ухватился за горло, задыхаясь от кашля. Таня с облегчением откинулась на тело убитого солдата, ощутив вдруг, как силы её оставили. Живой... Декстер живой. Остальное неважно.
И снова большой мягкой кошкой навалилась темнота.
Когда она очнулась, над головой был чистый белый потолок. Декстер сидел в изножье кровати, уже без рубахи, и зубами затягивал повязку на боку. Таня разглядывала его из-под полуприкрытых век, пытаясь установить характер повреждений, но никакой конкретики не выходило – всё тело, во всяком случае, та его часть, что была видна Тане, представляла собой один большой кровоподтёк. Бинты празднично белели на багрово-фиолетовом.
— Ты бы уж тогда целиком замотался, – слабо порекомендовала Таня. – Как мумия.
Молодой человек вздрогнул от неожиданности и обернулся.
— Ты шутишь, значит, всё в порядке, – резюмировал он. Ласточка качнула головой.
— Ничего не в порядке, – сказала она. – А где трупы?
— Здесь. – Декстер поднялся и, осторожно наклонившись, принялся натягивать форменную фашистскую рубаху. Ласточка успела увидеть обоих убитых – они лежали тут же, в маленькой палате-боксе, на полу, укрытые простынями. Таня отвернулась. Ей не хотелось смотреть на трупы. Казалось, что в груди образовалась огромная пробоина, и из этой пробоины тянул мертвящий склизкий холод. Словно невидимая гильотина разрубила её пополам, и одна половинка осталась в прошлом, а другая – изуродованная – теперь будет всегда. Таня ощутила, как трясутся руки. А может, они от холода тряслись. В палате было невыносимо холодно.
Декстер с тревогой обернулся. Затем подошёл к ней и осторожно присел на край кровати.
— Ты точно в порядке?
Таня ощутила, что голос пропал, и смогла только кивнуть. Ей одновременно хотелось заорать во всю глотку, что нет, всё плохо, и – никогда больше не произносить ни слова. Джеймс ещё раз поглядел на неё и положил свёрнутый байковый поясок на одеяло.
— Ты меня спасла, – нерешительно заговорил он. – Благодарю.
Таня, наконец, разомкнула губы, запоздало ощутив боль в висках.
— Я всех спасала. Нас всех. Не благодари.
Джейми помолчал.
— Я немного не рассчитал. Я думал, что смогу с ними справиться.
Таня отвернулась, безразлично разглядывая стену. На уровне её глаз оказался подтёк краски. Слабый и маленький, почти незаметный, он вносил беспорядок, нарушая ровную глянцевую поверхность. Маленький, но неуместный подтёк. Его здесь быть не должно. Он портит. Если бы маляр вовремя махнул, едва касаясь, уголком кисти, то стена была бы ровная.
— Я знаю. Иначе бы ты не вышел.
Снова повисла пауза. Соскоблить бы его лезвием. Чтобы он здесь не мешался. Он мешает. Он портит стену.
— Ты можешь идти?
Сейчас бы ножик. Одно движение, легонько нажать – и будет ровненько. Будет чисто.
— Таня!
Ну, что он от неё хочет, а?! Что ей сказать-то?! «Я тебя слышу»?.. Было бы странно, если бы она его не слышала.
— Мы должны идти. Спасать твоих друзей! Я не знаю, где их искать, и кого искать!
Да, он же правда не знает. Надо встать. Но тело не ощущается – как вставать?.. И подтёк. Его нельзя так оставить.
Декстер рывком поднял её с кровати.
— Идём отсюда! – громче повторил он, встряхнув Ласточку за плечо.
Она будто очнулась. Да... надо идти. Ещё немного – и эта стена свела бы её с ума. Подтёк тут же услужливо встал перед глазами, и от этого начало как-то нехорошо мутить. Таня обвязала пояс вокруг талии и поднялась.
— Идём.
Декстер протянул ей руку, но тут Ласточка упала обратно на кровать, широко раскрытыми глазами глядя в пространство.
— Я не могу, – выдала она.
— Ты должна. – Декстер присел рядом. – Я понимаю, тебе плохо...
— Джеймс. – Слова падали тяжёлыми градинами. – Я его убила.
— Ну, да, – покосился на тела Декстер.
— Ты не понимаешь. – Таня качнула головой.
— Не очень, – признался Декстер.
— Я человека убила.
— Фашиста.
— Он был человеком.
— Он был фашистом.
— Но – человеком!
— Да нет. – Джеймс осторожно коснулся её плеча. – Фашистом. Тут уж что-нибудь одно – либо человек, либо фашист. А он – фашистом был. Ясно тебе?
Таня судорожно вздохнула, затем вдруг подалась вперёд, уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Декстер сидел молча, обнимал её и гладил по спутанным волосам. Ласточка ревела, кусая губы, изо всех сил стараясь удержать рвущиеся из груди стоны – а вдруг солдаты услышат и придут на голос. Губы распухли и болели, было холодно, а голова горела, и не хватало воздуха, и слёзы душили и сдавливали горло, а легче от них не становилось. Джеймс ничего ей больше не втолковывал, и за это она была ему благодарна.
— Тяжело тебе, – сказал он. – Первое убийство, да?
Ласточка кивнула. Как же хорошо, что он понимает.
— Я сам три дня пил, когда первого завалил, – сообщил Декстер. – И ревел точно так же. Первое не забывается. Мне было двадцать. Тебе сколько?
— Д-двадцать... семь... – выговорила Таня и замолчала, когда новый поток слёз обжёг глаза.
— Хреново, – посочувствовал Декстер. – Чем человек старше – тем труднее. Это как езда на велосипеде. Или секс. Первый раз должен быть в юности, всё-таки.
— Значит, я снова буду реветь. – Таня улыбнулась сквозь слёзы. Слова товарища оказали на неё умиротворяющее действие. И правда – нашла, по кому реветь. Был бы человек, в самом деле. А то, может, вот этот самый немец в её деда из своей винтовки целился, как знать. – Извини, Джейми. Мне очень стыдно, что я расклеилась.
— Ничего, – улыбнулся Декстер и дёрнул плечом – по рубахе поползли мокрые пятна. – Я ж говорю, это нормально. – Он поднялся и, наклонившись, реквизировал у покойников оба боекомплекта – два ножа, два пистолета и одну винтовку с патронами. Сунул Тане ножи и пистолет. – Пойдём? А то там твоих друзей, может, пытают, а мы тут расселись.
Таня кивнула, затянув портупею поверх больничного халата, и слабо улыбнулась, представив, как выглядит со стороны. Джеймс обернулся и сдавленно зафыркал, показав ей большой палец. Таня отмахнулась.
И они вернулись в коридор.


Николай встал из-за стола и собрал грязные чашки.
— Не мужское это дело – посуду мыть, – лениво покосилась на него Зина, но геолог только отмахнулся.
— Вот и мыла бы сама, – сказал он. – Чего расселась, царевна лягушка?
— Мне надо отойти кое-куда. – Девушка поднялась, рассеянно глядя в пространство, будто о чём-то задумавшись. – Присмотришь за остальными?
— Вали отсюда. – Николай брызнул в неё водой, не оборачиваясь. – Ключи возьмёшь в прихожей.
— Угу. – Зина как-то потерянно вышла в коридор, едва не врезавшись в дверную коробку. Николай, правда, стоял к ней спиной, и ничего не заметил. Подошёл Лебедев.
— Давай, помогу тебе, – сказал он. Николай хотел было возразить, но диверсант молча оттеснил его от мойки. Геолог не стал спорить. Он прекрасно знал, каково человеку ощущать себя беспомощным и бесполезным. Он приоткрыл окно и закурил, присев на подоконник.
— Это вместо мыла, что ли? – Сашка разглядывал бутылку с моющим средством для посуды.
— Ага.
— Чудно...
Николай глубоко затянулся, в кухню ворвался снежно-мокрый городской ноябрь, взметнув волосы.
— Сашка...
— Ну.
— А какая она, Москва? Там, в прошлом.
Лебедев задумался на несколько секунд. Помолчал. Руки его работали, а вот мысленно он был уже не здесь. Николай видел по глазам.
— Светлая. Везде свет. И простор. Тихая. Особенно, на рассвете. Но я там только проездом был, мельком. – Сашка обернулся, улыбнулся и пожал плечами. – А ещё машин столько не было. И было спокойно. Огни не резали глаза. Всё было... гармонично. У вас вывески горят, как новогодняя ёлка, и фасады как будто пытаются друг друга перекричать, и поэтому хаос. А там – вывески тихие, и дома выдержаны в едином стиле. Больше я не видел. Я был на вокзале. Нас отправляли на войну.
Геолог прищурился.
— Тебе не нравится современная Москва.
Лебедев кивнул.
— Да. Совершенно не нравится.


Вообще-то, в такую погоду было опасно ездить на мотороллере, но Зину не смущала погода. Девушка огляделась, привычным движением натянув шлем, торопливо вставила ключ, попав лишь со второго раза. Руки тряслись.
Мотороллер взревел, быстро набирая скорость, и понёсся в сторону лесополосы по тихим ночным улицам. Спустя несколько минут слева потянулись деревья. Зина развернулась, игнорируя двойную сплошную, пересекла проезжую часть и свернула на тропку, где из-под колёс немедленно ударили потоки грязи, окатив её с боков, но девушка только крепче вцепилась в руль, удерживая машину, которая прыгала по колдобинам, то и дело взбрыкивая, как норовистая лошадь.
Путь окончился под сенью деревьев, после того, как Зина, петляя по размокшим тропкам, прошла вглубь лесопарка. Здесь было темно и пахло прелой листвой. Шум машин гасили деревья, и оттого он казался далёким морским прибоем. Зина остановилась, соображая, куда идти дальше, и постепенно уловила тяжёлый, приторно-вязкий след в пространстве. Могила. Скривившись, девушка направилась по следу.
Труп лежал в овражке, лишь едва присыпанный тонким слоем земли и листьев. Навстречу Зине метнулась перепуганная душа, полетела за правым плечом, отчаянно цепляясь за рукава и что-то беззвучно повторяя.
— Отстань, – досадливо поморщилась Зина. – Я тебя жечь не стану.
Душа замерла на секундочку и увязалась снова.
— Если не будешь мешаться, – повысила голос девушка, – потом вернусь и сожгу! А сейчас отстань.
Душа отпрянула, и даже на мгновение обрисовалась. Девчонка лет шестнадцати. Зина вздохнула.
— Вас тут таких полон лес, – сердито уведомила она. – Что ж мне, всех откапывать?
Душа понуро отвернулась.
Тот, кто был нужен Зине, каким-то образом успел взгромоздиться на могильный холмик, и уже деловито выкапывал наполовину сгнившую кисть руки, капая чуть светящейся голубой слюной. Сама сущность оказалась чёрной, как провал, с длинными мохнатыми лапами и горящими точками глаз. Обычный падальщик. Зина с отвращением смотрела, как он поедает кисть, и ждала. Душа с ужасом наблюдала за своей исчезающей рукой. Черты плавились, как воск.
— Хватит, – не выдержала Зина. Сущность обернулась, выплюнув тускло блеснувшее колечко.
— А, ну, наконец-то, – констатировал падальщик, облизываясь. – Пришла. Давай, спрашивай, что хотела.
Зина шагнула вперёд.
— Кто натравил нечисть на Владимира?
Падальщик подскочил на полусогнутых – как лягушка.
— А при чём тут Чёрный Волк? Нечисть должна была сожрать вашу Ласточку. Бездна не прощает беглецов. Она всегда их догоняет.
— Облажалась ваша Бездна, – заметила Зина. – Ну, а ты – чего вокруг него крутишься?
Падальщик хрипло засмеялся.
— А ты что, его охраняешь?
— В некотором смысле.
— И в каком же? – возвращаясь к трапезе, поинтересовался падальщик.
— Моё задание конфиденциально. Так не скажешь?
Падальщик мотнул головой, заодно оторвав руку по локоть.
— Моё тоже кон-тинентально, – огрызнулся он. Зина махнула рукой.
— В любом случае держись от Волка и его жены подальше, ясно?
— Я подожду, пока его пристрелят, – осклабился падальщик, роняя руку из зубов. Та с чавканьем шлёпнулась на прелую листву. Зина, обернувшись, развела руками.
— Прости, подруга. Тебя сожрут раньше, чем я до отделения доеду.
Душа ещё что-то кричала, но Зина развернулась и поспешила покинуть мрачное место.


В камере немного похолодало, впрочем, и раньше было не очень-то тепло. Кормить пленников никто, похоже, не собирался, и все коллективно сочувствовали беременной Карине, которая то и дело бегала в угол, где стояло ведро, оставленное немцами в качестве уборной. От ведра исходил неприятный запах, будущую мать тошнило, приходилось бежать к ведру, отчего тошнило ещё хуже. Получался замкнутый круг.
Георгий уже с полчаса безразлично разглядывал потолок, Герда сидела, сжавшись от холода и о чём-то крепко задумавшись, Андрюха тихо матерился. Фёдор ходил взад-вперёд.
— Интересно, куда они нашу Ласточку дели? – грустно спросил Андрюха у стола. Стол не ответил. – Жива ли ещё. Вдруг, убили, суки. Они, гады, могут. Сначала Ласточку грохнут, потом нас – по очереди. Потому что твари вонючие. Им, уродам моральным, всё пофиг, такой мрази всегда всё пофиг...
— Почему ты её так называешь? – прервал тираду порядком уставший от ворчания Георгий. Андрюха сплюнул, обхватил себя за плечи и нахохлился.
— Потому что её так прозвал один рыжий придурок. И приклеилось. Ей подходит.
— А ты на воробья похож, – сказал младший лейтенант.
— Иди ты в жопу, – немедленно вспыхнул обидчивый Андрюха, – сам ты перепел.
— На очень замёрзшего зимнего воробья. – Георгий засмеялся и запустил в него щепкой. – Да ты не обижайся.
Андрюха, на всякий случай, покосился, понял, что это шутка, и расслабился. Затем принялся ворчать вдвое усерднее.
— Если эти сукины дети ещё раз сюда припрутся – я им покажу Кузькину мать...
— Уймись, Никита Сергеевич. – Герда широко зевнула. – У них оружие.
— Да имел я в виду их оружие, и их самих тоже имел, – грозно сверкая чёрными глазами, заявил байкер. – Пусть только сунутся!
— Сунулись, – оповестил общество Фёдор, замерев и взглядом указывая на дверь.
Снаружи доносились голоса. Говорили по-немецки, громко и недовольно. Затем послышалась возня, удары и – короткая очередь. Зазвенели ключи.
— Марков, – объявила Герда.
— Котов, – рискнул Фёдор.
— Оберфюрер какой-нибудь, – предположил Андрюха.
— Наши, – проявил оптимизм Георгий. Дверь распахнулась.
— Я выиграл, – резюмировал младший лейтенант.
На пороге стоял незнакомый молодой человек в полевой форме Вермахта, перехватив в боевую готовность «Фольмер», и рядом – Ласточка.
— Ни фига! – подскочил Андрюха. – Ах ты, сукин сын, а ну, иди сюда, убивать буду!
— Стой! – вскочила Герда. – Это же...
— Достали, фашисты грёбаные! – Андрюха одним прыжком оказался рядом с незнакомцем и рукой отвёл ствол винтовки. – Катитесь к своему Гитлеру, суки!
— Погоди! – повисла у него на руке Таня.
— Да погоди ты! – поднялся Георгий. – У неё же оружие!
— У меня же оружие!! – заорала Ласточка, вклиниваясь между Андрюхой и «фашистом».
— Не надо меня убивать! – подтвердил молодой человек на чистом русском.
— Ой... – Андрюха отвалился, оглядывая его с ног до головы. – Так ты наш, разве?
— Наш... – выговорила совершенно ошалевшая Герда. – Декстер... ты что, привидение?..
— Сама ты привидение. – Джеймс опустил винтовку. – Я думал, тебя немцы убили!
— Это они тебя убили! – опомнилась Герда.
— Что?! Да это я тебе на могилу тюльпаны таскал! – не сдался Декстер. – Прям под звезду фанерную!
— Ну, не знаю, кого вы там в могилу закопали, черти рогатые, но я – жива. – Герда оправила плащ. Остальные растерянно слушали разговор.
— Ладно, это я вижу, – согласился Декстер. – Ты нашла командира?
— Нет, но я нашла его друзей, – улыбнулась Герда. – И между прочим ты пришёл сюда вместе с одним из них.
— Чего?! – удивился Декстер.
— Чего?! – в унисон удивилась Ласточка, и оба посмотрели друг на друга. Затем Таня, опомнившись первой, обернулась к девушке: – Герда, о ком речь? Ты про Владимира?
— Ты знаешь Владимира?! – распахнул синие глаза Декстер.
— Мы все знаем Владимира! – прервал содержательную беседу Фёдор. – Если, конечно, вы не про Ленина тут на весь дом орёте.
— Про Маяковского, – фыркнула Таня. – Ну, так, мы потому и здесь.
— А говорила, не знаешь Маэстро, – сказал Декстер.
— Потому, что я не знаю никакого Маэстро, – пояснила Таня. – Я знаю Владимира.
— Селиванова? – уточнил Джеймс.
— У меня три варианта, – снова ввернул Фёдор. – Вы тут решили устроить встречу старых друзей?
— Нет, – улыбнулась Ласточка. – Мы за вами пришли. Выходите.
— Там же немцы, – возразила Карина, опасливо покосившись через плечо Ласточки за распахнутую дверь, но Декстер качнул стволом винтовки.
— Там трупы, – сказал он. – Идите, не бойтесь.
— Ты иди вперёд, а я сзади подстрахую, – сказала ему Таня. – Карину в серёдку, а мужчины могут забрать у немцев оружие. Стрелять все умеют?
— Все в армии служили, – отозвался Фёдор, который уже шагнул в коридор и, наклонившись, снял с трупа винтовку. Не помогла она фашисту. – Эка древность... Володя бы оценил.
— Очень надеюсь, что он никогда её не увидит. – Таня качнула головой. – Лишь бы не приехал сюда нас спасать.
— Ой, точно! – Андрюха даже нож выронил и резко распрямился. – Рыжий ведь совсем придурок! Ему ничего не стоит притащиться сюда в одиночку и кинуться под пули! Если меня он ещё подумает спасать, то за Ласточкой точно кинется! И за тобой, пузатая.
— Надо спешить, – резюмировал Декстер. – А что, вы давно с нашим командиром знакомы? – поинтересовался он на ходу у Ласточки, которую младший лейтенант всё-таки вытеснил вперёд, и теперь она шла на шаг позади Джеймса, прикрывая друзей сбоку.
— Недавно, – отозвалась та. – Недели полторы-две.
Сказав это, Таня поняла вдруг, что дни, пролетевшие с момента их встречи с Владимиром, слились в одну неясную линию – дорога, погони, драки, сражения, круговорот новых лиц. Как будто она очутилась в некоем остросюжетном кино, где героям не дано ни минуты передышки – они постоянно вынуждены куда-то бежать, с кем-то драться и от кого-то прятаться, а в перерывах торопливо зализывать полученные раны. Она с детства мечтала о приключениях, но на деле они здорово выматывали и путали мысли. Без конца болело сердце и кружилась голова, и Тане каждую минуту казалось, что вот-вот она упадёт и никогда уже больше не встанет. Она успела привыкнуть к непрерывному шуму в ушах, и к застилавшим то и дело взгляд серебристым звёздочкам. В такие моменты хотелось прижаться к Владимиру, но его не было рядом, и хорошо, и прекрасно, что он дома, в относительной безопасности, где ему грозит только суд за Машу, да травмы на работе, а здесь – Марков и фашистские пули, и как же хорошо, что его здесь нет. Он ведь не пойдёт за ними!
— Там же Сашка, ты же должен о нём позаботиться!.. Ты не пойдёшь...
— Куда? – обернулся Декстер, и Таня сообразила, что произнесла последнюю фразу вслух.
— А... это я так... – отмахнулась она. – Не обращай внимания.
— А я думал, дольше, – сообщил Джейми, отводя с лица тёмную прядь. – Вы очень похожи. Я всё никак не мог понять, кого ты мне напоминаешь, а теперь знаю, что его.
— Похожи? – Тане это польстило. – Чем же?
— Многим. – Декстер вскинул руку, останавливая компанию на повороте коридора, и осторожно выглянул. Убедившись, что между ними и лестницей никого нет, махнул рукой и продолжил путь. – Ты точно так же щуришься, когда что-нибудь заподозришь. И так же барабанишь пальцами мелодии, когда нервничаешь, как будто играешь на пианино. Если ты злишься, то играешь Шумана. Он тоже его играет.
Лестница приближалась.
— Вы оба любите советские песни...
— Это тебе неизвестно, – улыбнулась явно призадумавшаяся Таня. Декстер улыбнулся в ответ.
— Известно. Ты постоянно их цитируешь и напеваешь мелодии. А как насчёт любви к Маяковскому?
— Я могла упомянуть его просто так.
— Всё зависит от того, как именно упомянуть. – Ласточке было непостижимо, как это можно подмечать подобные незаметные мелочи. Хотя, в мелочах следует искать человека, как сказал Достоевский. – А ещё я заметил, что ты любишь ножи. Это его любимое оружие.
— Бинго. – Таня только развела руками.
— Ты всегда такой внимательный? – поинтересовался младший лейтенант.
— Работа обязывает, – пояснил Декстер.
Ласточка вдруг изогнулась, ужом скользнув ему наперерез, к стене.
— Ты чего? – немедленно обернулся Джеймс, но она махнула рукой.
— Идите, я догоню.
Декстер кивнул и продолжил путь, но Георгий подошёл к Тане.
— Нам лучше не разделяться, – напомнил он.
— Знаю, – коротко ответила Ласточка. Она внимательно смотрела на висящий на стене плакат.
— Тогда я с тобой, – сообщил младший лейтенант и отвернулся, следя за коридором.
— Ага, – только и ответила Таня. Мысль дразнила, близкая, но недосягаемая. «Санпросветбюллетень». И ниже стандартные статьи о санитарных нормах, рекомендации, картинки. Что же с ним не так...
— Немцы!!.. Все назад!!
Выстрелы загремели, отражаясь от стен, брызнули осколки бетона, краски, взорвалась и погасла лампочка. Таня выбежала навстречу, вскидывая пистолет. На этот раз она не будет лить слёзы по извергам, убивавшим её народ. Раз, два, три – спуск.
Череп лопнул, как перезрелая груша, враг тяжело повалился на стену и скатился по ступенькам под ноги Декстеру, Карина завизжала, Фёдор дёрнул её в сторону, уводя с линии огня, кровь залила пол, забрызгала стены. Андрюха метнулся за перила, и оттуда, снизу, всадил пулю в следующего солдата, которого добил Георгий из винтовки. Таня припала на колено, сообразив, что слишком слаба для стрельбы стоя, и успела увидеть, как падает подстреленный Фёдор, как Декстер упрямо вскидывает оружие кровоточащей рукой, и как двое немцев отступили назад.
Таню будто подбросило. Не дать уйти! Они же тревогу поднимут.
Она вскочила, перемахнув через Георгия, одним прыжком взлетела по лестнице, рука сама швырнула нож. Второй солдат обернулся, Ласточка, споткнувшись, полетела на пол, в последний момент бросив вес на колени, чтобы не упасть, и задохнулась от боли, но выстрелила.
На этот раз ей повезло меньше: нож вошёл под каску, разорвав глазницу, а вот пуля угодила в живот второму немцу, он споткнулся, но удержался на ногах. Ласточка упала на четвереньки, выронив пистолет и чувствуя, как в груди снова разгорается пожар, увидела чёрный провал ствола, и было уже всё равно, только не хотелось умирать, стоя на коленях. И она знала, что не успеет подняться.
— Не стрелять!
Ствол исчез. За спиной немца стоял Марков. А позади Маркова – ещё несколько человек в чёрно-серой форме.


Плечо намокло горячим и липким. Сквозь туман в глазах Ласточка увидела серую рубаху и некогда накрахмаленный ворот, затем фрагмент чьей-то шеи. Кто из мужчин держал её, можно было догадаться и по рубахе, но мысли путались. Длинные тёмные волосы... Декстер?.. Чьи-то громкие сердитые голоса доносились как сквозь вату.
В глазах медленно прояснилось.
Декстер стоял на коленях, обхватив её за плечи, чтобы не падала, и от него остро пахло кровью. Он смотрел не на Таню, а на Маркова.
Тане хотелось задать несколько вопросов, но она спросила только:
— Ты ранен?.. Сильно?..
— Нет, – тихо отозвался Джеймс, не отрывая взгляда от Маркова.
— Что они говорят?
— Что мы нужны живыми. Марков бесится, немцы тоже. – Джейми помолчал, слушая продолжение. – Он им что-то пообещал и не выполняет. Они злятся. Он говорит, что ещё не время, и чтобы они потерпели.
— Хор-рош там шептаться!! – В затылок Декстеру врезался приклад.
— Русский!.. – изумлённо прошептала Таня. Джеймс выпрямился, скривившись.
— Заткнитесь, я сказал!
— Предатель, – тихо проговорил Декстер. – Перебежчик.
— Я сказал, мол...
— А ну, там! – рявкнул Марков, обернувшись. – Я кому сказал, не порть товар!
Таня ощутила, как Декстер прижал её к себе. Его трясло от боли и от злости, но синие глаза сверкали. Ласточка сцепила зубы, чтобы не завыть от досады и отчаяния. Это она во всём виновата! Если бы они с Декстером не кинулись выводить остальных из напичканного солдатами здания, а сбежали и привели помощь!.. Теперь поздно...
Она уткнулась в плечо Декстера, чуть не плача и бессильно стискивая кулаки. Ныли ссадины, но Ласточке казалось, что ей должно быть, по справедливости, больнее.
Марков шагнул в их сторону, с трудом наклонился. От него пахло чесноком и колбасой. Сильная рука грубо развернула Танино лицо за подбородок. Дыхание у генерала было хриплым и шумным, как у большой собаки.
— Я тебя предупреждал, героиня, – зло процедил он. – Я тебя фрикам отдам, пусть развлекутся. А у тебя мозгов прибавится...
— Не смей! – зашипел Джеймс, который, конечно, почувствовал, как прижалась к нему Ласточка после этих слов. – Не смей...
— Тебя забыл спросить, рыцарь.
— Я сказал, не смей. – Невзирая на раны и незавидное положение, в голосе Декстера вдруг зазвучали стальные нотки, и Марков даже отшатнулся.
— Заткнись, а то и тебя отдадим, – пригрозил со спины перебежчик, но Марков не обратил на него никакого внимания. Он только усмехнулся.
— Защитник нашёлся...
— Да подавись ты угрозами, – ледяным тоном прервал Декстер. – Она мой друг, и я её в обиду не дам.
— Как патетично, – фыркнул Марков.
— Она умрёт, – сказал тогда Джеймс. – У неё сердце не выдержит. Ты ведь не хочешь, чтобы она умерла.
Марков окинул Таню критическим взглядом, прикидывая, стоит ли прислушаться к его словам, и, наконец, согласился и выпрямился.
— Ладно, ты прав. В камере она не подохнет?
Декстер сверкнул глазами, но промолчал.
— Вот ты её и понесёшь, – заключил Марков. – И не вздумай делать глупостей, Джеймс. Твоё упрямство слишком дорого тебе обходится.
Декстер упал бы, не поддержи его с одной стороны Фёдор, а с другой Андрюха. Вдвоём с байкером они поддерживали Таню, пока она еле переставляла ноги по пути обратно в подвал. Слёзы обожгли глаза. Дура, дура, дура, мысленно повторяла Ласточка. О чём она только думала...


Эндра, стараясь не ёжиться на пронзительном холоде, зашагала в сторону внушительной каменной твердыни. За снежной пеленой она угадывалась тёмным призраком, но теперь, когда снег поутих, обрисовалась во всей своей красе. Это был замок-крепость, будто сошедший с фотографии. Только, в отличие от исторических замков, которые Анька никогда не видела вживую, но очень хотела, этот замок был обитаем. От него тянуло дымом, запахом людей и скотины, выпечки и отходов. Словом, запахом человеческого жилья.
Дорога в свежем снегу была едва различима. Анька шагала, утопая почти по колено. Старенькие ботинки и джинсы тотчас промокли, налились снежной тяжестью. Эндре было не привыкать мёрзнуть, но теперь почему-то показалось, что вот на этот раз она непременно простудится.
Она не сразу поняла, что каменная твердыня уже не маячит сквозь снежную пелену, а нависает огромной тенью над головой. Под ногами сделалось твёрже – начался мост. Над воротами хлопали, будто угрожая, стяги, промокшие под снегом. Эти стяги были Эндре знакомы. Она не помнила хорошенько, откуда знала их, но не сомневалась, что знала, причём, прекрасно эту зелёную, будто светящуюся виверну, извивающуюся, бьющую хвостом и скребущую лапами чёрное поле.
Привратник не сразу заметил на мосту невысокую, припудренную снегом фигуру. А когда заметил – ахнул, вгляделся. Заиндевели даже ресницы. А Эндра глядела на привратника, одетого, словно в хорошем историческом кино, в отороченную мехом шапку и чёрную куртку, на плече которой, на шевроне билась все та же виверна, и раздумывала, что следует сказать, чтобы её пропустили в замок.
Но беспокоилась она зря. Привратник вгляделся в побледневшее от холода и снега лицо и оскалил гнилые, жёлтые зубы:
— А-а, припёрлась, тварь блудливая!
Снег снова разошёлся, и, должно быть, за белым вихрем было не видно, как Лисицина изумлённо распахнула глаза. А привратник ухватил её за плечо и рванул к себе, стиснул – видимо, боялся, что сбежит, хотя, куда тут бежать, да и зачем, раз уж сама пришла.
Привратник гаркнул что-то, Эндра не расслышала, что именно, но поняла, что он кого-то зовёт. Явились двое солдат, позвякивая оружием. Привратник толкнул Аньку прямо к ним в руки.
— Велено сразу господину доставить, как только сыщут тебя. А ты, гляди, сама явилась…
Эндру грубо повлекли по коридорам. Снег таял на волосах, ресницах и воротнике куртки, и растаявшие капельки неприятно холодили кожу. Один из солдат грубо ущипнул её ниже талии, хохотнул паскудно, наткнувшись на вспыхнувший гневом взгляд. Но его «ухаживания», к счастью Эндры, продолжения не получили – её втолкнули из коридора в какую-то комнату.
Здесь было совсем темно, горел только камин. Другого света не было и в неясных живых бликах посверкивало развешенное по стенам оружие. Тускло блестели мечи, глевии, ножи, кинжалы, сулицы, луки и арбалеты. Анька поймала себя на мысли, что ей, почему-то, очень хочется примерить к руке, например, вот тот лёгкий клинок. Или вот этот лук, тоже лёгкий, грациозно изогнутый. Но ход её мыслей снова был прерван – её толкнули дальше, вглубь комнаты и ушли.
Анька огляделась внимательнее и поёжилась. После холода в сухом, ласковом живом тепле её била дрожь. По крайней мере, это было лучшим объяснением, чем то, что она дрожала от волнения, или, того хуже, от страха. Эндра присела возле камина, протянула озябшие руки к огню. Она понятия не имела, долго ли придётся ждать, но пока было время подивиться происходящему и поразмыслить.
Её здесь знали, и знали хорошо. И, похоже, именно, в том качестве, в каком она и предполагала. А значит, сны не подвели, не оказались бредом после медикаментов или галлюцинациями расстроенной психики. Лисицина подкинула дров в камин, в успевшее проглотить то, что было, пламя и снова присела в кресло. Она передёрнула плечами, стараясь не дрожать, потёрла руки о колени, отогревая закоченевшие пальцы.
Она не могла отделаться от мысли, что и эта комната, и этот камин ей знакомы. Анька снова нащупала в кармане оружейную тяжесть и, не сдержавшись, нервно вздохнула, сжала руками виски. После мороза разболелась голова.
Знакомый, стремительный, уверенный шаг она узнала сразу. И не смогла не удивиться, хоть и знала, кого именно увидит, видела прежде. Котов чуть приостановился на пороге, шагнул и упал в кресло. Вместо дорогого костюма и отглаженной рубашки, в которых она привыкла его видеть, на нём была белая шерстяная котта, высокие сапоги, в каких удобно ездить верхом. Стальные, холодные глаза оглядели Эндру так, что ей стало неуютно и захотелось куда-нибудь скрыться. Но она только ещё упрямее сдвинула брови.
Следом за Котовым вошёл и эскорт – несколько солдат, вооружённых клинками. Интересно, он по собственному дому всегда передвигается с охраной, или… боится? её, Эндры? Последняя мысль так удивила Аньку, что она вздрогнула от неожиданности, задумавшись, когда Котов заговорил. Голос у него был все такой же – резкий, словно металлический. Как звяканье мечей его охраны.
— Между прочим, – будто небрежно обронил он. – Кто тебе позволил сидеть в присутствии своего лорда?
Лисицина не успела ничего сказать, как один из охраны ухватил её за воротник и вздёрнул на ноги.
— Обыщите девку. – Котов небрежно шевельнул рукой, затянутой в кожаную перчатку.
Эндра только охнула, как её развернули, толкая носом на спинку кресла. Чужие, крепкие, наглые руки пробежались по плечам, груди, бокам и ниже.
— Вот, – солдат положил на невысокий резной столик извлечённый из Эндриного кармана пистолет. Тот самый, который у неё отнял Владимир, и который она стащила обратно и взяла с собой, сюда. Довольно глупо было надеяться, что его не отберут. Глупо, но Анька надеялась.
Её отпустили, но сесть не позволили, так и пришлось стоять перед бывшим отчимом.
Эндра вдруг поняла – перед ней вовсе не Григорий Станиславович Котов. Никакой не отчим. Это был он, но и не он, в то же время. Она вспомнила другое имя. Настоящее его имя. Этого человека в сапогах и котте звали Франсуа Кеттер, северный лорд. А она Эндра, не Анька Лисицина, никакая ему не приёмная дочь, а менестрель, прислуга без воли и свободы. И даже без жалования. Эндра вспомнила, как Кеттер хозяйским жестом швырнул толстый, вышитый кошель с золотом и таким же жестом подозвал её к себе. От этого воспоминания и этого осознания ладони Аньки взмокли, а к горлу поднялся горький ком, то ли от сдерживаемых слёз, то ли от тошноты. Противно. Господи, как противно. Она сглотнула – её слёз здесь никто не увидит. Это Владимиру или Тане можно уткнуться в плечо, они не выдадут и всё поймут. И никогда не станут высмеивать влажные глаза. А перед этой сворой – ни за что. Эндра рассердилась, и это помогло справиться с собой.
— Значит, вернулась? – тем временем продолжал Кеттер. Он протянул руку и подхватил пистолет со стола. – Хотелось бы поинтересоваться причинами.
— Холодно, – брякнула Эндра первое, что пришло в голову.
Кеттер кивнул, будто это объяснение его вполне устроило. От камина дышало теплом, и теперь Лисициной стало жарко. Под курточкой, подаренной ещё тётей Раддой, взмокла футболка, Анька машинально встряхнула головой.
— Имей в виду, – сказал лорд, –  больше никаких побегов не будет. Я об этом позабочусь. Не знаю, почему тебе пришло в голову вернуться, но это было твоей ошибкой. Очень большой. Если, разумеется, ты не изменила своё решение.
Анька понятия не имела, о каком решении идёт речь. Память ничего не соизволила подсказать на сей раз, поэтому она ограничилась тем, что неопределённо качнула головой.
— Ясно, – лорд Кеттер показал в улыбке зубы, острые, будто у вампира. А, впрочем, кто его знает, может, он и в самом деле вампир. Теперь Эндру бы не удивило даже это… – Тебе придётся ответить за всё, и вернуть всё, что ты украла.
— А что я украла? – спросила Эндра. Становилось душно, ей очень хотелось сесть, и она прижалась бедром к спинке кресла, опуститься в которое не позволял солдат, бдительно торчавший за спиной и чутко дышавший прямо в затылок. Вряд ли Кеттера и правда настолько волнует, что уставшая девчонка из прислуги посмеет сесть в его присутствии – это было бы для него слишком глупо. Больше походило на то, что он и вправду её боится. Чем она ему так опасна, Лисицина не имела понятия. Было обидно: может быть, ей достаточно лишь вскинуть руку и испепелить проклятого врага, так что останется только горстка золы – магии Эндра бы тоже не удивилась. Или не зря так знакомо и призывно поблёскивали луки и клинки на стене, будто сами просились в руку?
— Тебя трясёт, – снова улыбнулся Кеттер, на сей раз едко и насмешливо. Что-то слишком часто он улыбается – его происходящее настолько забавляет, или он прячет некую неуверенность? – От страха или от холода? Сядь! – неожиданно отрезал он. Эндра опустилась, почти упала в кресло. Стальные глаза лорда сузились, разглядывая её лицо.
— Принесите вина, – бросил он, не оборачиваясь. – Недорогого, но подогретого. И найдите девке переодеться.
Анька сперва удивилась такой заботе, но быстро вспомнила, что нужна ему живой и, желательно, здоровой. Вошла полная, какая-то вся домашняя и уютная женщина. Она принесла кувшин с нагретым вином, от которого пахло корицей и гвоздикой, кружку и смену одежды.
— Переодевайся, – велел ей Кеттер.
Лисицина вспыхнула и уточнила:
— Здесь?
Двое охранников заржали. Кеттер опять оскалился в усмешке.
— Если прикажу, – сказал он, – разденешься и на городской площади. – Он проигнорировал яростно загоревшийся взгляд Аньки и приказал снова: – Переоденься! Или тебе помогут.
Эндра не стала ждать «помощи». Она знала, а теперь и убедилась, что церемониться с ней здесь уж точно никто не будет.
Она поднялась, стараясь скрыться за высокой спинкой кресла. Скинула куртку, джинсы, футболку и ботинки. На смену оказались короткие, по колено, штаны, башмаки, льняная рубашка и чёрная куртка, на рукаве которой красовался шеврон, такой же, как у охраны и привратника у ворот – извивающаяся виверна.
Анька, стараясь не обращать внимания на липкие взгляды мужчин – причём, глаз с неё не сводили не только охранники, но и сам лорд – влезла в сменную одежду, машинально затянула шнуровку рубашки. Дожидавшаяся её служанка протянула кружку, приятно согревшую пальцы. Солдаты воздержались от замечаний, наверное, опасались лорда. А вот сам он не отказал себе в удовольствии презрительно скривить губы:
— Тощая. Слишком. И за что я платил?
— А вы, что, есть меня собрались? – сострила в ответ Эндра, отхлебнув вина. Оно оказалось кисленькое, но всё равно совсем не похожее на то, что называют дешёвым вином в Москве. К тому же, оно пахло пряностями.
Лисицина тут же получила чувствительный тычок в спину и едва не поперхнулась.
— Думай, с кем говоришь, – буркнул солдат медвежьим голосом. – Одичала на воле? Говори вежливо и прибавляй «милорд».
Кеттер откинулся на спинку кресла и с каким-то мрачным удовольствием глядел на Эндру. Рыжая упрямо поджала губы.
— Нечего бить меня теперь, – сказала она. – Если я и сбежала, то вернулась. Хотя могла и не возвращаться.
Лорд Кеттер отмахнулся.
— Ты вернулась не от большой любви, – сказал он. – Значит, или побоялась замёрзнуть где-нибудь в подворотне, как собака, или снова украла что-нибудь. И прибежала за защитой. Или… – он подался вперёд, – неужели надумала спеть, как должно?
Лисицина понятия не имела, что именно она должна петь, поэтому уткнулась носом в кружку. Пусть понимают, как хотят. И Франсуа Кеттер понял.
— Так я и думал, – усмехнулся он и прибавил: – Если бы ты не была так слаба, я бы приказал своим людям научить тебя покладистости. Они знают в этом толк… Но ты выглядишь совсем дохлой. К тому же, мой прежний палач – ты его, конечно, помнишь – скончался. А нового я пока не видел в деле, возможно, что он переусердствует, а этого допускать нельзя.
Он говорил настолько спокойно, что до Лисициной не сразу дошёл смысл сказанного, а, когда дошёл, она почувствовала, как спине колюче пробежали мурашки, а руки невольно стиснули кружку. На сей раз именно от страха.
Кеттер вдруг резко подался вперёд, ухватил её за волосы над ухом, рванул к себе, заставляя пригнуться. Анька ойкнула от боли и неожиданности.
Она подняла глаза, насколько могла из своего неудобного положения, и наткнулась на ледяной, словно царапающий взгляд Кеттера. Такой же был у него, когда он был Котовым и приказывал врачу делать ей уколы. Пожалуй даже, сейчас этот взгляд царапал ещё больше. Пальцы у лорда были тоже будто стальные, и держали крепко и безжалостно.
— Ты споёшь, – очень тихо и очень медленно сказал он. – Ты споёшь мне. Убить я тебя не убью, и ты это знаешь, потому что мне нужна твоя песня. Но заставить смогу, так что ты будешь выть от боли.
Глаза Эндры распахнулись от ужаса. Кеттер, несомненно, это заметил, потому что на его тонких губах появилась насмешливая улыбка. Анька разозлилась. Сильно, будто кто-то толкнул настойчиво в бок.
— Это всё? – прошипела она. – Всё, что вы можете? Угрожать девке расправой, и думаете, что я боюсь?
Лорд Кеттер отпустил её волосы и откинулся назад в кресле.
— С тебя и этого довольно, – сказал он. – Можешь тявкать, как лисица, что не боишься, но зубы у тебя стучат со страху.
Эндра только фыркнула в ответ.
— Эй, – окликнул Кеттер одного из солдат. – Принеси ей лютню.
— Зачем? – удивилась Лисицина.
— Ты менестрель, – пожал плечом лорд. – Вот и работай. Я желаю послушать пение. А там, глядишь, доберёмся и до более стоящих вещей.
Принесли лютню. Анька никогда не видела этот инструмент вблизи. Она была очень искусно сделана, и, когда Эндра тронула струны, отзывчиво и мелодично зазвенела. Но как именно на ней играют Лисицина не имела совершенно никакого понятия.
Лорд Кеттер выжидательно глядел на неё.
— Ну, – поторопил он.
Анька перехватила инструмент половчее, положила, было, пальцы на гриф, но вдруг охнула и уткнулась лбом в деку. Рыжие волосы упали на глаза. И почувствовала, как Кеттер цепко ухватил её за плечо, на этот раз небольно. Он несильно встряхнул её и заглянул ей в глаза.
— Что такое? – на этот раз его холодный взгляд был более обеспокоенным, чем злым или насмешливым. – А ну, живее, зовите лекаря.
— Не надо лекаря, – пробормотала Эндра, обхватывая крепче лютню, но её, разумеется, не послушали.
Лекарь явился быстро. Он немедленно велел переправить Эндру в постель. Один из солдат подхватил её на руки. Лютню пришлось выпустить.
Постель оказалась несколько влажной, но довольно уютной, а комната, где она находилась – маленькой, с окнами, забранными частой решёткой. Целитель выгнал всех за дверь. Кеттер, который зло вертел в пальцах хрустальный бокал, сжал его запястье и сказал:
— Девка требуется мне живой и, по возможности, целой.
Лекарь понимающе кивнул и прикрыл за ним дверь, потом принялся осматривать Аньку. Занимался он этим довольно долго и тщательно, руки у него были тонкие и быстрые. Видимо, родом он был откуда-то с юга, о чем сообщали тёмные волосы и немного раскосые глаза, тоже тёмные. Закончив своё дело, лекарь выпрямился и чуть прищурился.
— Что я могу сказать, девица. Отсутствие пошло тебе на пользу. Твои суставы пришли в полный порядок.
Эндра наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц, лёжа под одеялом. Ей, в который раз на сегодняшний вечер, стало страшно.
— Кроме этого, могу сообщить, что ты, хотя и достаточно устала, но здоровье твоё в полном порядке. По крайней мере, пока. Но не вызывает сомнения так же и то, что это может быстро и неприятно для тебя измениться. Правда, врать ты умеешь, это видно.
Он опустил рукава, которые закатал во время осмотра, и жестом остановил открывшую, было, рот Эндру. Прежде, чем она успела что-либо сказать, он распахнул дверь.
Анька почувствовала, как у неё противно слабеют колени. Слуги подвинули стул лорду Кеттеру, чтобы он мог сесть, и наполнили его бокал вином. Но он нетерпеливо отставил его, так резко, что рубиновые тёмные капли выплеснулись на столешницу.
— Ну? – поторопил он стоящего перед ним целителя, который спокойно складывал свои принадлежности в кожаную сумку.
— Я осмотрел девицу, милорд, – сказал тот. – Что тут скажешь? Вы не жалеете её здоровья, а бегство, кроме того, подорвало его всерьёз. Она не сможет работать ближайшие несколько дней, как бы тщательно я ни лечил её, милорд. Она переутомлена и сильно остыла на морозе. Так что, если вы собираетесь её за что-то наказывать, придётся отложить это тоже.
Лорд Кеттер поджал тонкие губы и поглядел на Эндру, которая лежала под одеялом, свернувшись в калачик.
— Ладно, – сказал он. – Надеюсь, недели тебе хватит, целитель, чтобы сделать из девки что-нибудь полезное. Если сумеешь – награжу.
Лекарь поклонился и вышел. Ушли и остальные. Лисицина слышала, как щёлкнул ключ в замке – её заперли.
Анька не была уверена, что за ней не подглядывают в щель или скважину, потому осталась в постели, тем более, что обдумать происходящее ей не мешало. Правда, к своему стыду, долго думать не получалось. Анька быстро провалилась в сон.
Когда её разбудили, метель за окнами уже закончилась. В узких окнах, сквозь решётку было видно, что наступили густо-синие глубокие сумерки, а белые хлопья медленно кружатся и падают, совсем как в сказочную новогоднюю ночь. Впрочем, Анька не знала, отмечают ли здесь Новый Год.
Разбудила её девушка с длинными русыми косами, одетая просто, но аккуратно. В руках она держала чашку и ложку.
— Проснулась? – немедленно затараторила она. – Мы все за тебя испугались, когда ты вернулась. Но все обошлось, как хорошо. Мы думали, что милорд тебя накажет, а он велел тебя лечить, – она хихикнула, видимо, ей это казалось особенно забавным, протянула чашку. – Я принесла тебе бульон. Ты сама есть можешь? Или тебя покормить?
— Не надо меня кормить, – испугалась Эндра, беря чашку. Внутри оказался вкусный куриный бульон. – А ты кто?
Девушка обеспокоенно пощупала лоб Лисициной.
— Ты чего, – спросила она, – так сильно больна? Или шутишь?
Анька сообразила, что ляпнула не то, и уставилась в чашку с бульоном. Она лукаво показала кончик языка между зубами и спросила:
— Испугалась?
Девушка хлопнула глазами и засмеялась.
— Притворяешься? Пугаешь? – хохотала она, поправляя выбившуюся из косы прядку. – А я, представляешь, знала, что ты вернёшься. Ты же обещала меня взять с собой к эльфам. И метели такие, куда же бежать. Правда, дядя Оливье два дня назад выпил рябиновой водки и говорил, мол, не вернётся эльфка. А я знаю, что ты слово всегда держишь. Ты ведь правда меня с собой заберёшь, когда к своим уйдёшь, к эльфам-то?
— Разумеется, – заверила Анька, которая пыталась выбрать из болтовни девушки ценную информацию. Та очень обрадовалась и обхватила Эндру за плечи.
— Я так и знала. А эльфы, правда, все, как на подбор, красивые?
— Правда, – подтвердила Лисицина немного рассеяно. – Может быть, ты даже выйдешь замуж.
Девушка оторопела на секунду, потом смутилась и поспешно забрала у Эндры полупустую чашку.
— Если ты поела, я заберу... Пойду, обрадую остальных, они ждали, чтобы ты пришла в себя...
— И что теперь?
— Радуются. – Девушка пожала плечами, потом снова обняла Эндру, порывисто и крепко. – Эндра, мы все за тебя волновались, зачем ты так... Подумаешь, уши у нас разные...
Она выбежала, а Анька удивлённо тронула себя за ухо и замерла. Оно не заканчивалось, как положено, на привычном месте, а было несколько длиннее, и заострённой формы. Лисицина ойкнула и зажмурилась, потом снова тронула исследуемый орган. Его форма не изменилась.