XII 2

Андрюха, нехотя поднявшись на писк будильника, выключил телефон и кое-как заставил себя подойти к Тане. Ласточка сидела на песке и кормила младенца абрикосом. Тот жадно обсасывал мякоть, и Чернявый с тоской подумал, что не к добру это. Надо запасаться пелёнками. С ребёнком на руках, тихая и серьёзная, Таня выглядела настолько естественно, что невольно навевала мысли о чём-то далёком, но крайне важном, о чём-то глубинном, внутреннем и тёплом. Она будто сделалась старше, сильнее, и одновременно с тем – мягче. Словно изнутри её освещала сила материнской любви. К не ею рождённому ребёнку… а он бросил своего, и теперь бережёт чужого. Парадокс? Забавный?.. Андрюха подумал, что, должно быть, Таня тоже ему в некотором роде мать. Она ведь помогла ему появиться на свет.
Отогнав неприятные мысли, Андрюха решительно шагнул вперёд, как отважный солдат, что собирается лечь под танки и подорвать один из них. Кроме шуток – ощущения были, в целом, схожи.
— Ну, Танюха… – пробормотал он, – сдавай смену.
— Пусть поест и уснёт. – Таня улыбнулась. – Тебе будет легче.
Андрюха уселся рядышком. Он не умел говорить «спасибо».
— Вот, тоже мне, ещё чего выдумала… ты давай, поспи, там, отдохни, всё такое.
— Я не устала. – Таня быстро взглянула на товарища. – Ты какой-то не такой.
— Никакой я обычно бываю по пятницам, – пошутил Андрюха, косясь на ребёнка. – Но сейчас у меня вынужденный отпуск. – И вдруг спросил прямо: – Как думаешь, у Женьки такой же будет?
— Или такая же. – Таня, снова улыбнувшись, отвернулась обратно и поправила кофту, чтобы ребёнку было удобнее.
— Что?.. – не сообразил Андрюха.
— Такая же. Если у неё родится дочка.
— А, ну, да… – Чернявый смутился. На него в упор глянули два широко распахнутых, синих, как летнее небо, глаза. – А знаешь, он прикольный. Когда молчит.
— Угу. – Таня осторожно убрала абрикос и подсунула на его место пропитанную водой тряпицу. – Надо ему имя дать.
— А?..
— Имя, говорю. А то человек – и без имени. Нехорошо как-то. Андрюха, что с тобой? Ответ «не знаю» не принимается.
Андрюха завозился на песке.
— Ответ «не твоё дело» тебя устроит? – с надеждой уточнил он. Таня укачивала младенца.
— Не-а.
Андрюха повозился ещё немного, покусал губы, поглядел по сторонам и, наконец, решился:
— Тут такое дело… я тут немца завалил. Ну, из винтовки. Понимаешь?
— Понимаю. – Ласточка серьёзно поглядела на товарища. Как будто и правда, поняла. Поняла всё с первых же слов. Андрюха ощутил некоторое облегчение. И слова полились вдруг сами собой. Может, оттого, что она казалась идеальным слушателем.
— Я раньше как думал: вот, люди живут и умирают, это пофиг. То есть, смерть – не такая уж трагедия. Ну, типа скучать, там, будешь по человеку, и всё такое. Ну, будет, там, его не хватать… а так – ни фига это не трагедия, а просто естественный процесс. Ну, жил, там, человек и помер, просто так полагается. – Андрюха смутно подозревал, что слог его весьма далёк от литературного, но по-другому всё равно не стал, да и не смог бы. Зачем – если мысль он и так сумеет донести. Да и Таня не жаловалась. – И на войне – это нормально. Ты же была на войне, ага?
Она молча кивнула.
— И… это как? Ну, когда вокруг тебя люди пачками дохнут? – взволнованно уточнил Чернявый. Ласточка осторожно повела головой, вытягивая волосы из-под свёртка с ребёнком. Призадумалась на несколько секунд.
— К этому не привыкаешь. Ты это хотел узнать?
— Почти. Я хотел узнать, что чувствуешь, когда убиваешь?
— Бывало так, что и мы убивали, – тихо проговорила Таня. – Когда не хватало рабочих рук, и мест… и приходилось выбирать, кого спасать. Этого ни за что не передать словами. И взгляды, и фразы… а чувства… – Таня смотрела прямо перед собой, заглядывая в свою память. – Понимаешь, это нельзя объяснить. Только если сам проживёшь. Один офицер сказал мне: «Ты лучше меня застрели, дочка. Молодые салаги пусть ещё поживут…» – Голос сорвался, она тяжело сглотнула. – А кто-то цеплялся за подол, плакал, умолял, целовал руки… это… когда привозят раненого, а ты видишь, что он безнадёжен, что всё кончено, а он плачет и повторяет «я с мамой не попрощался», или «у меня же сын, у меня сын, вы понимаете, у меня сын»… или просто «как же так…» – Ласточка сморгнула набежавшие слёзы. – Андрюха… война – это не только страшно. Это больно чудовищно, она никогда не кончается. Она всегда остаётся с тобой. В снах ли, в воспоминаниях, в случайных лицах. А тем более, больно, когда режут друг друга те, что совсем недавно братьями себя звали, единым народом были. И за что режут-то? За выгоду своих политиков, за ложь, за фальшивую мечту. Умирают… за чужую прихоть.
— А немцы? – после недолгой паузы спросил Андрюха. – Немцы – они за что умирают?
— Да всё за то же. Только, знаешь… враги – они ведь тоже разные бывают. Один враг тебе сигаретку подаст. А другой – унизит перед смертью, да ещё и помучает. Одного и убить-то честь. А второго – попросту необходимо придушить как чумную крысу, чтоб заразу не разносил. Фашисты – они и есть почти все изверги, подлые, жестокие и бесчеловечные. И вот таких надо давить, как гадину.
— А первые враги тебе когда-нибудь попадались?
Таня улыбнулась сквозь слёзы.
— Нет. Ни разу.
— Тогда получается, фашисты ничем не отличаются от других людей?
Таня покачала головой.
— Нет. Отличаются. Только ведь тоже – не все. Ты первый раз в жизни кого-то убил.
Андрюху передёрнуло.
— Ага. Ну, знаешь, застрелил из винтовки.
— Ты говорил. Я ведь тоже вчера впервые убивала, а не спасала. Не считая эвтаназии.
— Так, эвтаназия запрещена, не?..
— Убивать тоже запрещено, а на войне убивают.
— А-а… Слушай, ну, ты, вот, это, – очень содержательно сказал Андрюха. – Ты ведь когда убиваешь… ты не думаешь, что он враг или, там, вообще, фашист. А видишь, что он человек. Такой же точно, как и ты. Он дышит, разговаривает, ходит. И кровь у него красная. И боится он точно так же, как ты. Короче – человек он. И ты… стреляешь – вроде, как, в самого себя. Или в своего брата. Понимаешь?..
— Понимаю, а как же. И они тоже чьи-то братья. Да только война – она не оставляет права на сентиментальность. Почему солдат учат слепо выполнять приказы? Потому что, если они не будут их выполнять на уровне рефлекса – они начнут думать и сомневаться. И погибнут первыми. Поэтому – стреляй без промаха. Пока не выстрелили в тебя. И убивай, пока тебя не убили. А хороших и плохих на войне не бывает. Бывают свои и чужие. Третьего не дано.
Помолчали. Ребёнок успел засопеть – наверное, его убаюкивали тихие голоса. Андрюха вздохнул.
— Интересно, почему Рыжий… – он замолчал, отчего-то не решаясь произнести вслух. Будто словами он обвинит друга.
— Спроси у него.
— А может, Марков врёт?
— Не врёт.
— Он тебе не рассказывал?
— Рассказывал, – ответил вместо Ласточки Владимир. Он неслышно подошёл со спины. – Не спится, философы?
— Разбудить боимся, – пояснила Ласточка. И в этот момент издали донёсся звук выстрела. Затем ещё.
Таня вскочила, припав на раненую ногу, Андрюха вскочил следом. Звук повторился. Затем ещё, и ещё.
Подошли Олег и Джейми.
— Опять немцы?
— Непохоже, – возразил Владимир. Он обернулся – чтобы увидеть огненные следы в небе. – Это не выстрелы. Это сигнальные ракеты!
— И о чём они сигнализируют? – спросил Андрюха. – Здесь люди есть!
— Одна красная – пауза – три красных. Если мы не поспешим, очень скоро их здесь не будет. – Владимир поправил куртку. – Таня, Андрюха, со мной. Олег, охраняй Маркова и поглядывай на окружающие скалы. На всякий случай. Дитё отдайте Георгию.
— А я?! – возмутился Декстер. – Я тоже могу пригодиться.
— За медика пойдёт Таня. Она лучше твоего держится на ногах.
— Я в порядке! – рявкнул Джейми – и немедленно согнулся в приступе кашля. – Товарищ командир!
— Я вижу…
— А знаешь, что, Дэннер?.. – выпрямился Декстер. С трудом – но выпрямился. – Это не задание. А значит, я твои приказы не выполняю. Я иду с вами.
— Пока вы спорите, они рискуют умереть! – вмешалась Ласточка. Владимир хлопнул Джеймса по плечу.
— Уймись, герой. Ты будешь нас задерживать – ты еле ходишь. Это во-первых. А во-вторых – если ты навернёшься со скалы и умрёшь, ты уже никому не принесёшь пользы, а ты навернёшься. Лучше подожди нас и сгоняй за водой, раз тебе жажда деятельности покоя не даёт. Всё ясно?
— Он прав, – заметил Олег. – Ты ползаешь как контуженый, а идти надо быстро.
Джейми выдохнул. Он явно злился на свою слабость. Или на Маркова – за неё же. В конце концов, это по его приказу его отходили до временной инвалидности.
— Ладно, – сказал он. – Мы вас ждём.
И трое бегом кинулись на оставивший в тёмном небе дымный след призыв о помощи.


На берегу, зарывшись носом в песок, сиротливо лежал маленький самолётик, вроде тех, на которых летают путешественники, и перевозят мелкие грузы. Он почти уцелел, только погнул крыло об скалу, плюс пробоина в фюзеляже. Владимир и Таня, переглянувшись, прибавили шагу, зато Андрюха остановился и сдвинул предохранитель.
— Идите, – сказал он. – Я тут постою.
Люк заклинило. Промучившись с ним минуты две, Владимир махнул рукой и полез на крыло, чтобы попасть в кабину через разбитый боковой иллюминатор. Здесь нос самолёта, врезавшись в скалу, загнулся вниз, и у Маэстро вырвался нервный смех – уж очень грустный вид приобрела машина, будто понурилась. Ухватившись за выбившую иллюминатор сосну, он оказался внутри. Следом в кабину спрыгнула Ласточка.
Пилот полулежал в кресле. Владимир склонился над ним – и распахнул глаза.
— Вот, чёрт! Ласточка!
Таня осторожно приблизилась, стараясь не ранить ноги битым стеклом.
— Ни фига себе, осколочное ранение, – сочувственно проговорила она, присаживаясь на корточки и раскрывая сумку с немногими остатками медикаментов – спирт, добытый Олегом в одном из помещений больницы, лидокаин, бинты, перекись водорода и полторы бутылочки физраствора. – Будем здесь стёкла вынимать?
— Не перетаскивать же эту клумбу со стеклянными хризантемками. – Владимир принялся осторожно расстёгивать шлем. Собственно, лётчик оказался одет в гимнастёрку, у которой, к тому же, ещё и были подняты рукава. Осколки разбитых иллюминаторов впились в кожу, и из-под них сочилась кровь.
— Мы, похоже, правда, в каком-то другом мире. – Ласточка принялась вытаскивать стёкла, помогая себе кончиком ножа. Владимир смочил бинт спиртом. – Я такой формы не знаю.
— Я знаю. Это наша форма.
— Ваша?.. – Таня даже обернулась.
— Это форма Константы. Я полагаю, он нас спасать прилетел. И не долетел.
— Долетел, считай… – пробормотала Таня. – Это Герда его прислала, как ты думаешь?
— Может, и она. Только, скорее всего, они сами нас нашли. – Владимир помогал ей, и выражение лица у него оставалось совершенно спокойным. Да только она знала, что спокойствие это – столь же фальшивое, как больница, из которой они сбежали. Из-под шлема рассыпались блестящие рыжевато-русые прямые пряди. Раненый оказался очень красивым – волевые черты, чистая кожа, большие глаза, правда, закрытые.
— Кто он? – спросила Таня. – Ты его знаешь?
— Если и знаю, то не помню.
Лётчик открыл глаза – и немедленно скривился от боли. Глаза оказались светло-карими.
— Привет, – улыбнулась ему Таня. – Потерпи немного, ладно? Ты за нами прилетел?
Редкий профессионализм, мысленно восхитился Владимир. Болтает с пациентом в опасно накренившемся разбитом самолёте как ни в чём не бывало.
— Я… – хрипло выговорил лётчик и поглядел на Владимира, – я за… кажется, да. Только я, похоже, позвоночник сломал.
— Вот ещё! – фыркнула Таня. – Всё с тобой в порядке, только стёкла вытащим и пойдёшь своими ногами, ясно? Так, как тебя зовут-то?
— Валера, – отозвался раненый, тревожно покосившись на иглу в её руках, и нервно уточнил: – А это обязательно?.. То есть, я…
— Нервный ты. – Владимир, усмехнувшись, перехватил его за плечи. – Потерпи уж, раз разбился. Действуй, Ласточка.


Разбудил Николая телефонный звонок. Точнее, не сам звонок, а конкретно Лебедев, который вошёл в комнату с отчаянно трезвонящей трубкой в руке и долго тряс его за плечо. Поскольку спал геолог на полу – кровать он уступил Зине – а Сашке раны мешали двигаться, диверсант пребывал не в лучшем расположении духа. Кончилось тем, что он, разозлившись, попросту пнул геолога, и тот, наконец, открыл глаза.
— Ты чего дерёшься?.. – сонно поинтересовался Николай. Сашка передал ему телефон.
— Табуреткой его тресни, – порекомендовала с кровати Зина, переворачиваясь на живот.
— Жалко, – сказал Сашка.
— Нашёл, кого жалеть…
— Але, – принял вызов Николай.
— О, я вас разбудил? – донёсся взволнованный голос Мишки. – Извините, пожалуйста…
— Два часа ночи, – сообщил геолог. – Что-то случилось?
— У Тани телефон не отвечает! – выпалил студент. – И у Владимира, и у Андрея. Уже два дня, как дозвониться не могу!
— Да ну, – Николай потёр глаза свободной рукой, – не психуй ты… дела, наверное.
— А психую и не я, – скорбно уведомил Мишка. – Понимаете, Фёдор тоже пропал. На работе ничего не знают, я звонил, мне сказали, сами дозвониться не могут…
— Блин… – пробормотала Зина, садясь и сбрасывая одеяло. – Ни минуты покоя…
— Ладно, – смирился Николай. – Приезжай тогда, что ли, обсудим.
— А мы уже здесь.
— Мы?..
— Я и жена Фёдора.
В итоге все собрались на кухне, прибежала даже страдающая бессонницей Мариночка и Маша, которая тихо скользнула в уголок и оттуда ловила каждое слово.
— Так, говорите, они все вместе исчезли? – допытывалась жена Фёдора, темноволосая и кареглазая Катя. – А кто ещё?
— Ну, вообще, Аня тоже вчера не пришла, – внесла лепту Мариночка, грея руки в рукавах кофты. – Но я подумала, что она дома.
— Нету её дома. – Мишка призадумался. Потом вдруг выдал: – Кажется, я догадываюсь, где она может быть.


Рыжая успела выспаться, и валяться в постели без дела ей вскоре надоело. Она выбралась из-под тяжёлого тёплого одеяла и уселась возле окна. Далеко внизу белел припорошённый снегом двор. Эндра обхватила колени руками. Ей стало грустно. Убить проклятого Кеттера можно, если постараться. Только как потом выбраться? Она не имела представления. Да и есть ли здесь вообще машина? Солдаты сразу скрутят её или до того, как она успеет поднять руку на лорда, или после. Во втором случае дело будет сделано, но хотелось ведь ещё вернуться. К Владимиру, к Тане, к Маше, к Андрюхе, как они там? Может, Котова стоит отравить? Но ему всегда наливают слуги, к вину и не подобраться, да и где достать яд? Целитель помог ей, соврав, будто она больна, но это не означает, что он  согласится снабдить её отравой – это куда опаснее. В случае провала никто не станет с ними церемониться, а кому охота подписывать себе смертный приговор. И всё же, Эндра была уверена, что какой-то выход должен быть. Какой-то выполнимый, вполне очевидный выход. Может быть, Кеттер любит устраивать пиры? Тогда яд подсыпать было бы куда проще... Хотя, он не очень похож на человека, который любит веселиться.
От мыслей Аньку отвлёк скрип двери. Пришёл лекарь, о котором она только что вспоминала.
— Тебе, я вижу, лучше, – он поставил сумку. – Но всё-таки очень неосмотрительно с твоей стороны так скоро вставать с постели.
Лисицина спустила ноги со стула и уселась поприличнее.
— Со мной всё хорошо, – сказала она. – Вы же сами...
— Говорил, – кивнул целитель. Теперь Рыжая разглядела, что глаза у него не только тёмные, но и вполне красивые, с хитринкой, лукавые, как будто он про себя шутит надо всеми окружающими, и ему смешно. – Ну и что? Если тебе не хочется, чтобы милорд немедленно потребовал тебя к себе, то ложись.
Эндра пересела на край кровати, но лекарь непреклонно толкнул её на подушки и укрыл одеялом.
— Зачем вы? – шёпотом спросила Рыжая. – Зачем вы ему соврали?
— А что, не нужно было? – южанин двумя пальцами взял её запястье, щупая пульс.
— Нет, но... То есть, я вам благодарна, но это для вас опасно. У вас должны были быть причины.
— Тихо. Ты мешаешь мне измерять твой пульс, девица. Если ты чем-то недовольна, я могу хоть немедленно объявить милорду, что я хорошо лечил тебя, и ты уже совершенно здорова.
— Не надо, – испугалась Анька и замолкла, чтобы не мешать.
Целитель тщательно её осмотрел и поднялся.
— Скажите хотя бы, как вас зовут? – спросила Лисицина.
— А ты не помнишь? – он прищурил глаза и внимательно поглядел на неё. – Раньше ты прекрасно помнила, что меня зовут Махоментари. Ты единственная помнила это из всех обитателей замка. Остальные зовут меня просто Тари. И, кстати, раньше ты не говорила со мной так, как будто меня здесь много.
— Что? – не сообразила Эндра, потом спохватилась. – Прости.
— Ничего. Я знаю, эльфы так долго живут, что у них не очень добрая память. Но что-то ты выглядишь слишком здоровой, мне это не нравится. На-ка вот, выпей.
Эндра послушно глотнула чего-то мутно-коричневого из чашки и едва не поперхнулась – жидкость оказалась отвратно-сладкой и сразу закружилась голова. Не как от алкоголя, а противно. Ослабли руки, выступила испарина.
— Что это такое? – пробормотала Анька.
— Не все лекарства сладкие, – назидательно сообщил Тари, беря свою сумку.
Эндра почти не видела, как он ушёл. Она чувствовала себя совсем слабой, стены неспеша кружились и всё как будто плыло куда-то, покачиваясь, ка огромный корабль. Лисицина не знала, сколько времени прошло. Потом сквозь пелену она видела Кеттера, которого окружали какие-то люди. Он недовольно кривился, разглядывая её.
— Ей насколько плохо? – спросил он Махоментари, который стоял чуть позади него. Тот только пожал плечами и поклонился. – Ты плохо её лечишь. Я велел поставить девку на ноги.
— Я этим и занимаюсь, милорд. Она сильно ослабла, как я и сказал, милорд. Без лечения ей было бы хуже.
Кеттер обернулся.
— Смотри, – сказал он. – Я обещал тебя наградить, если ты быстро справишься со своей работой. Если ты не справишься, я тебя тоже... награжу. Только по-иному.
Лекарь только улыбнулся змеиной улыбкой.
— Я всё помню, милорд. Жизнь девицы вне опасности, мне просто нужно несколько дней.
Кеттер кивнул и потерял к ним всякий интерес. Эндра провалилась то ли в сон, то ли в забытье, и уже не слышала, как за ушедшими затворилась дверь.

Когда она пришла в себя, то сперва решила, что всё ещё бредит, и растерянно захлопала ресницами. Возле её постели сидел Мишка. Настоящий, живой Мишка с альбомом. Эндра даже едва не окликнула его по имени, но вовремя спохватилась. Этот человек был как две капли воды похож на вольного художника Романова, но очков он не носил, зато носил чёрный берет со щегольским белым пером и чёрную куртку с той же проклятой гербовой виверной на нашивке. Он сидел, закинув ногу на ногу, и увлечённо что-то рисовал, пристроив альбом на колено. Полная служанка поставила на столик рядом с постелью поднос, с которого аппетитно пахло чем-то варёным, и вышла.
— Ага, очнулась, – поднял голову художник. Голос у него тоже был до неприятного Мишкин. – Можешь есть, но не вертись сильно, иначе будешь мешать.
Эндра уселась в постели. Отвратительная слабость отпустила, головокружение прошло. Очевидно, действие «лекарства», которым напоил её Махоментари, закончилось.
— Ты кто такой? – спросила Анька, подвигая себе поднос. Есть хотелось, и очень.
— Я? Я – Дени, придворный художник его милости лорда Кеттера, – сообщил художник. – Не скачи, как заяц. Я хочу нарисовать большое полотно. Оно будет называться «Аутодафе Порока». Порок будет изображён в виде эльфийской женщины на костре, и его я напишу с тебя. Можешь гордиться.
Он снова склонился над альбомом, поглядывая, временами на Аньку – видимо, трудился над набросками. Мишка тоже так делал, он не раз её рисовал. Эндра присматривалась к человеку с альбомом – Мишка, или, всё же, нет? Странное получается сходство, быть того не может. Хотя, они все успели убедиться, что, случается, происходят и более странные вещи. Да и откуда здесь взяться Мишке? Он остался в Москве, и адрес московской квартиры Котова, кажется, ему незнаком. Анька откусила кусок хлеба и принялась жевать. Хлеб был жестковат, но вкусен, к тому же, она сильно проголодалась. Нужно сосредоточиться. У Мишки небольшой шрам на виске – в детстве он упал с дерева.  Обычно этот шрам не видно за дужкой очков. Рыжая поглядела на увлечённо рисующего художника – шрам был на месте. Мишка имел привычку во время рисования карандашом держать ластик в зубах, чтобы всегда был под рукой. Здесь никакого ластика, конечно, не было, а рисовал Дени кусочком угля. Мишка носил цепочку, на которой висела маленькая металлическая сова. Цепочки в вырезе рубашки не было. Мишка близорук – Дени, в самом деле, прищуривался, когда поднимал на неё взгляд. Но многие художники щурятся, глядя на натуру. Когда они расстались в Москве, у Мишки на пальце был пластырь – должно быть, обрезался. Анька перевела взгляд на его руки – пластыря не было, но на пальце краснел свежий порез.
— Мишка, – очень тихо зашипела Лисицина. – Ты откуда?
— Оттуда же, откуда и ты, – ответил придворный художник Дени, не поднимая головы от работы так же тихо.
— Но как?
— Не глупи, Анька. Я знал, что ты поехала на квартиру к Котову, кинулся следом, но не успел. Цифры на табло машины могли быть только данными последнего перемещения – то есть, твоего. И я нажал пуск. А дальше совсем просто. Я представился безработным художником, этот тощий лорд велел что-нибудь нарисовать, и я нарисовал. Ему понравилось. У здешних, видимо, с перспективой совсем плохо, а я... ну, ты знаешь. И меня взяли на службу.
— Погоди. Я думала, ты не знаешь адреса.
— А я и не знал. Но я расценил, что машину Котов держит в своём главном логове – в основной квартире, а не где-нибудь. А найти адрес в базе нетрудно.
— А очки? Ты же плохо видишь?
— Ну и что? У меня всего минус два. А очки я спрятал, как только прибыл. Кто их тут знает, может, меня за эти очки обвинят в колдовстве.
— Могут, да... – Анька отложила кусок хлеба, который всё ещё машинально сжимала в руке. – А твоя сова? На цепочке?
— Тоже снял на всякий случай. Она у меня в кармане. Рыжая, ты что, не веришь, что это я?
— Верю.
— Тогда ешь, а то ты смотришь на меня как на призрака.
Мишка черканул что-то в своём рисунке и поднял взгляд, рассматривая натурщицу.
— Вот проклятое племя, как же трудно вас рисовать, – сказал он громко и прибавил снова шёпотом: – Ты извини, если переиграю.
— Почему ты Дени? – спросила Анька, берясь за миску с бульоном, на этот раз с кусочками варёной курицы.
— А почему бы и нет? Помнишь аббатство Сен-Дени в Париже? Помнишь, какое оно красивое?
— Ты неисправим... – Лисицина обеспокоенно вздохнула.
— А что, ты не согласна?
— Я согласна, что аббатство красивое, но я не согласна, чтобы ты рисковал.
— Я мужчина, – прошипел новоявленный Дени. – И тебя не брошу, даже если бы и не было уже поздно поворачивать назад.
— Мишка... – Анька натянула одеяло. – Ой, Мишка, не заиграйся...
— Не беспокойся, – утешил Мишка. – Я всё контролирую. 

Следующие несколько дней Кеттер Аньку не беспокоил. Несколько раз приходил лекарь. Он осматривал её, но приторной отравой больше не поил. И, кажется, не склонен был отвечать на её вопросы.
— Почему ты мне помогаешь, Махоментари? – допытывалась Эндра.
— Не мешай. Иначе я не слышу, что происходит в твоей груди.
— Ничего интересного там не происходит. Почему ты мне помогаешь?
— А что, не нужно?
— Это ты уже говорил.
— И ты об этом уже спрашивала.
— Но ты не ответил.
— Так почему ты решила, что теперь отвечу? Лучше ляг, тебе нужно отдыхать.
— Тебя не переспорить, Махоментари.
— Конечно. Я родом с востока.
— А я эльф. Я упрямая. Так почему ты мне помогаешь?
Целитель вздохнул и поправил ей одеяло.
— Ты видела, как он со мной обращается, – наконец, сказал он. – Такое прощать нельзя.
Мишка регулярно приходил «на этюды», и они могли спокойно общаться, разве что нужно было говорить очень тихо. Это могло продолжаться, пока Эндра была мнимо больна, но несколько дней у них в запасе ещё было.
— Я изучил планировку, – говорил «Дени». – Ничего особенного, обычный средневековый замок, все службы на месте, в кольце стен.
— А машина? – спросила Лисицина. – Машину ты не нашёл?
— Не так скоро, погоди. Найду чуть позже.
— Мишка, – вздохнула Анька. – Будь осторожнее. Котов тоже не дурак. Может быть, он тебя и взял потому, что думает, что мы связаны.
— Может, – согласился вольный художник. – А может и нет. Чего он вообще от тебя хочет? Зачем ты ему нужна?
Эндра понизила голос ещё больше.   
— Он ждёт... чтобы я спела ему какую-то песню.
— Он что, музыкантов найти не может?
Она пожала плечами:
— Вот этого я не знаю. Может быть, это что-то магическое... Я ничего об этом не помню.
— Ага, – Мишка кивнул, отряхнул уголь с пальцев. – Это нечто вроде прошлой жизни, как я понимаю. Не переживай, я читал кое-что об этом. Здесь окружающая обстановка тебе может напомнить всё, что ты забыла. Так что погоди немного.
— Лучше бы я этого не вспоминала, – фыркнула Анька. – Не хочу я ничего петь этому фашисту.
— Ничего, – успокоил Мишка. – Не вздумай его бояться. Ещё поглядим, кто кого. Подумаешь, меломан чёртов.

— Что-то долго ты её лечил.
— Зато теперь она полностью здорова, милорд. – Махоментари поклонился и разве что не поправил на Эндре куртку и не сдул пылинки – вид у него был такой, будто он не исцелил, а создал её из ничего. Кеттер придирчиво глядел, а Анька чувствовала себя до крайности глупо в чёрной форменной куртке.
— Хорошо. – Милорд, наконец, насмотревшись вдоволь, кинул лекарю вышитый кошель, который тот ловко поймал и снова поклонился, с виду очень довольный. – Иди прочь. А вы, кто там, принесите...
— Милорд, – выдавила Эндра. – Можно не так быстро...
Тари скрылся за дверью, а Кеттер скривил губы:
— А чего мне ждать по-твоему? Сейчас принесут лютню, ты споёшь, что должно.
— Всё не так просто. – Они с Мишкой вчера потратили некоторое количество времени, придумывая достойную отговорку. Лисицина, чувствуя подступающий животный ужас, очень тихим шёпотом призналась, что боится.
— А ты не бойся, – успокоил мнимый Дени.
— Ты не понимаешь, – ещё тише пискнула рыжая. – Если я откажусь сделать, как он хочет, он может... Понимаешь, Мишка, он может... Я не боюсь ничего, я не неженка, но это...
— Пустяки, – Мишка сдул угольную пыль со своего листа. – Я видел его подземелья тоже. Место не из приятных, я никак не допущу, чтобы ты туда попала.
Эндра не очень верила, что Котов поверит в подобное враньё, но терять всё равно было нечего.
— Всё не так просто, милорд, – сказала Анька, смущённо теребя рукав курточки. – Эльфское волшебство очень капризно.
— И? – Кеттер продолжал буравить её стальным взглядом.
— Оно не терпит холода.
— Всегда терпело, а теперь не терпит?
— Это старое и очень сильное волшебство. Милорд это правда, клянусь, – Эндра вдохновенно подняла глаза на лорда. – Я больше не могу, я очень устала. Пусть будет, как вы хотите, я спою, но нужно время. Нужно тепло, листья, весна... Пожалуйста, подождите до весны.
Кеттер глядел на неё ещё некоторое время, и вдруг расхохотался. Эндра едва не подскочила от неожиданности, а потом поняла, что хотя бы и немного времени, но они выиграли.
— Я подожду, – сказал Кеттер, отсмеявшись. – Не до весны, конечно. Но я слышал, что ушастые и впрямь не терпят холода, так что, может быть, ты и не врёшь. Только не думай сбежать, на сей раз ничего не выйдет.


— Нафиг я… во всю эту байду ввязался… – безостановочно ворчал Андрюха, пока они с Владимиром помогали Валере добраться до лагеря. Лётчик краснел от стыда, но молчал, Владимир берёг силы, а Ласточка и безо всяких разговоров задыхалась, на каждом шагу проваливаясь в песок и, таким образом, ничто не мешало Андрюхе выражать недовольство.
— Да не бормочи ты! – встретил их Джеймс. – И без тебя голова болит. Вам больше никого не удалось спасти?
— Больше никого и не было. – Лётчик, скривившись, выпрямился и тут же ухватился за Владимира снова.
— Присядь, – порекомендовал тот. – Я помогу.
— И поешь, – прибавил Олег. Георгий, ловко управляясь одной рукой (в другой он держал ребёнка), развернул лежавшую тут же, на песке, чью-то куртку. Внутри обнаружились вымытые фрукты. Воду принесли во фляжке. Она была не очень чистая, зато пресная.
— Негусто у вас тут с едой, – наконец-то улыбнулся Валера. – Если кто-нибудь сгоняет до самолёта, там есть сухари, крупа и консервы. И посуда.
— Я пойду, – немедленно вызвалась Таня.
— А ты по дороге не свалишься? – осадил её Владимир.
— Я провожу, – поднялся Олег.
— И фашиста покормите, – напомнила Ласточка. Остальные переглянулись.
— Да ладно, не пропадёт, – отрезал Андрюха. – У него вон, какие стратегические запасы. – И байкер выразительно надул свои тощие щёки. – На случай длительной осады.
Георгий засмеялся.
— Да что ж мы – сами фашисты, что ли? Покормим, конечно. Вы идите.
— Ещё еду на него переводить! – немедленно взбесился Андрюха. – Неизвестно, на сколько мы здесь застряли! Слышь, порезанный, у тебя там продуктов много?
Валера осторожно потрогал рану на груди.
— Ну, для такого количества народу – не слишком. И младенец у вас тут ещё… впрочем, его можно кормить кашей и сухим молоком.
Таня так и сияла. Она, пожалуй, больше других переживала за малыша.
— Валера, ты настоящий клад, – торжественно сообщила она, взволнованно стиснув руки.
— Это не я, а снабженцы. – Лётчик осторожно переменил позу. Он был бледен, но держался. Таня с Олегом ушли, остальные накинулись на фрукты – от голода уже темнело в глазах. Один только Владимир, пробывший без еды не так долго, спокойно грыз яблоко. Затем встал и подошёл к пленнику, сунув несколько абрикосов в карман.
— Эй, фашист. – Селиванов потряс его за плечо, и генерал встрепенулся. – Есть хочешь?
Марков ответил презрительным молчанием.
— А зря, – сообщил Владимир, принимаясь грызть один абрикос. – Сидеть тебе ещё долго.
— Вы мне всё равно руки связали, – наконец, заговорил Марков.
— Ну и что? Я бы тебя покормил.
Марков удивлённо распахнул глаза. Потом буркнул:
— Странный ты. Я твою семью убил, а ты меня абрикосами кормишь.
— Ну, я ж не ты, – пожал плечами Владимир и принялся за следующий абрикос.
— Были бы отравленные, я бы ещё понял.
Владимир закашлялся, подавившись.
— Вот, ты кретин!.. – только и выговорил он. Махнул рукой, поднялся и вернулся к остальным.
— Ну как, благородный порыв не оценили? – ехидно поинтересовался Андрюха при виде него.
— Лопай молча. Валера, а где мы, хоть?
Лётчик пожал плечами.
— Не знаю. Я сбился с курса.
— Ничего, проверим навигатор. – Владимир улёгся на ещё тёплый песок и принялся смотреть на звёзды. Ни одного знакомого созвездия. И куда это они угодили?.. Одна из звёзд заскользила вниз по небосклону, и Владимир успел загадать желание – чтобы все вернулись домой живыми. Звёздочка нырнула в море далеко за горизонтом. Отсюда они сливались в единое целое – небо и море. Верхний тёмно-бархатный купол отражался в нижнем, будто трепещущем гладким шёлком. Таня говорила, что ей нравится северное море. Почему?.. Это ведь тоже красивое. Всё в природе красивое, с неожиданной злостью подумал Владимир, только люди лишние.
Ветер донёс голоса – Таня с Олегом возвращались в лагерь. Владимир почувствовал облегчение – и на этот раз остались живы. Теперь каждую минуту дёргаться, переживать, беспокоиться… когда опасность грозит твоим близким – во что угодно поверишь, в любую ерунду. Даже в падающие звёзды. Все свои знания, весь свой жизненный опыт, все интеллектуальные ресурсы будешь готов обменять на хотя бы призрачную – но надежду уберечь друзей и любимых. И уже неважно, что звезда – всего-навсего далёкое небесное тело, которое просто подчиняется своим природным законам, и желания никак исполнять не может. Ничто не важно. Важно только одно: чтобы вернулись живыми. Все. Все до единого.
Владимир обернулся и приподнялся.
— …и вот, они едут вдвоём на одном велосипеде, а за спиной у того, что на багажнике, здоровенный такой рюкзак. На колдобинах позвякивает…
— Да сколько туда напихали? – сквозь фырканье выговорил Олег. Оба задыхались от быстрой ходьбы.
— Пузырьков двести. – Танин смех колокольчиком звенел над побережьем. – А впереди – канава, и через неё мосток. Ну, как, мосток… две доски перекинули, чтоб ходить можно было… А вы и костёр не развели, тунеядцы?
— Так точно. – Олег бухнул на песок ящик с консервными банками. – Наелись и бездельничают тут.
— Олег, не ведись, – сказал Андрюха. – Она эту историю про спирт уже третий раз рассказывает.
— Я первый раз слышу, – возразил Олег.
От шума младенец на руках у Георгия проснулся и немедленно засопел, разрабатывая лёгкие. Милиционер принялся его укачивать, но это не помогало.
— Чего встали? – прикрикнул охранник. – Костёр, быстро!
— Уже, – невозмутимо отозвался Владимир, из-под ладоней которого неровно вспыхивал огонёк. – Веточек мне дайте, кто-нибудь.
Младенец, наконец, закричал, да так жалобно, что даже Андрюха не разозлился.
— Заморите малого голодом, – буркнул он, подкидывая Владимиру горсть тоненьких сосновых веточек.
— Фёдор, – неожиданно перекрыла поднявшийся шум Ласточка. – Его зовут Фёдор.
И все притихли. Даже младенец взял паузу.
— Почему Фёдор? – изумлённо спросил Андрюха. Владимир вскинул голову, но тут же вернулся к костру.
— Помолчал бы ты, – тихо проговорил он.
— Ну, да, – так же тихо согласился Джеймс. Потом посмотрел на Ласточку и улыбнулся. – Хорошее имя.
— А-а… – запоздало сообразил Чернявый. Он смущённо опустился на песок, обхватив себя за плечи, словно ему вдруг сделалось холодно. – Так-то оно правильно, конечно…
— А отчество? – уточнил Олег.
— Георгиевич, – сказал Андрюха, и все засмеялись.
— Да идите вы, – буркнул младший лейтенант. Но улыбался.

Чуть позже, посовещавшись, всё-таки решили немного поспать. Тем более, что и раненый Валера, и Андрюха уже клевали носом, да и Таня то и дело, замирая, хваталась за сердце. В итоге устроились штабелем возле догорающего костра.
А Владимиру не спалось. Он глядел на небо, всё ещё машинально выискивая хоть одно знакомое созвездие, хотя и понял давно, что никогда его не найдёт. Всё равно искал. Где-то внутри у него по-прежнему тлел слабый огонёк надежды. Ведь как они смогут вернуться домой? На чём? Не на разбитом же самолёте через галактику…
Пока он размышлял об этом, луна тихо ползла по небосклону, приближая утро. Здесь тоже был всего один спутник, и он обманчиво напоминал Владимиру о доме. Вскоре мысли начали путаться – усталость взяла своё. Дэннер отрешённо слушал уютное сопение Фёдора-младшего на руках у спящей рядышком Ласточки. Вот было бы здорово, если бы мы были настоящей семьёй, подумал Владимир и уснул окончательно.
Пробуждение было не самым приятным: кто-то окатил его холодной солёной водой.
Владимир дёрнулся рефлекторно, но обнаружил, что не может двигаться, а кисть правой руки моментально полыхнула болью. Он мотнул головой, стряхивая воду с лица. Перед глазами обнаружился сапог. Этот-то сапог и придавил его руку.
— Не дёргайся, – велел кто-то по-русски. – Башку откручу.
— Ты кто такой? – осведомился Владимир, выдернув руку и попутно содрав кожу о песок. Подобрался, сгруппировавшись. Над ним стоял коренастый мужчина, одетый в одни только джинсы, истрёпанные настолько, будто он в них всё побережье по-пластунски прополз. В руке незнакомец сжимал нечто вроде примитивного самодельного копья, приглядевшись к которому, можно было в наконечнике угадать обломок кузова, местами сохранивший ещё розово-блестящую эмаль.
Этот самый обломок и ткнулся Владимиру в глотку, вероятно, вместо ответа на вопрос.
— Будешь мне тут разговаривать… – И мужик довершил угрозу тактильно, снова шарахнув подошвой по повреждённой кисти. Владимир, задохнувшись от боли, сжал руку в кулак. Откуда-то доносился истошный младенческий плач.
— Где мои друзья?
— Сказано тебе…
Владимир резко вскинул руку, брызгая песком в лицо незнакомца, другой рукой изо всех сил дёрнув копьё, и мужик повалился ничком. Дэннер перехватил его за шею, быстро приставил к горлу нож, просунув руку под густую бороду противника.
— А теперь говорить будешь ты, – сообщил он. – Толково и обстоятельно.
— Жить надоело? – сквозь зубы процедил незнакомец. – Отпусти меня!
— И не подумаю. Где мои друзья?
И тут в спину упёрлось ещё одно, судя по ощущениям, копьё.
— Правда, отпусти, – посоветовал мелодичный женский голос. – А то инвалидом останешься.
— Он умрёт первым. Бартер? – не впечатлился Владимир.
Женщина выдохнула сквозь зубы, но оружие опустила.
— Послушай, мы не убийцы…
— Уместное замечание для людей, начинающих разговор с драки.
— Да кончай ты фашиста! – прохрипел джинсовый, благоразумно не дёргаясь. Владимир оттолкнул его, и бородач неловко клюнул носом, явив миру побитые сапоги со сквозными дырами и крепкий зад.
— Я не фашист. Но и вы могли бы вначале… – начал было Владимир, оборачиваясь.
— Ка-акой красавчик! – провозгласила женщина, бесцеремонно оглядывая его сверху вниз. На вид ей было лет семьдесят, и солидный возраст совсем не вязался с молодым, серебряным голосом. – А ну-ка, замри. – Она медленно обошла Владимира по кругу, внимательно разглядывая со всех сторон и не преминув хлопнуть пониже спины.
— Эй! – возмутился Маэстро, но женщина только рассмеялась.
— Не фашист, говоришь?.. – Жилистая рука крепко обхватила за подбородок. Владимир дёрнул головой, высвобождаясь.
— Нет.
— И правда, – вынесла вердикт женщина. – Извиняй, обознались. А ты вставай, размазня!..
Бородач поднялся, протирая глаза.
— Так где мои друзья? Вы не сказали.
— Пошли, – отозвалась женщина и двинулась вглубь побережья, на ходу извлекая курительную трубку. Бородач, тихо матерясь, потащился следом. Они миновали песчаную полосу и углубились в лес. Женщина извлекла откуда-то мутную бутылку. – Выпьешь?
— Благодарю, нет.
— Не доверяешь. Правильно. – Женщина расхохоталась и основательно приложилась к бутылке сама. Владимир заметил татуировки на её шее, когда она откинула голову. – Тебя как звать-то?
— Владимир.
— Будем знакомы, Володя. Я Элеонора. – Тут Элеонора остановилась, сделав знак остальным, и вдруг – пронзительно свистнула, сунув два пальца в рот. Впереди щёлкнуло. – Теперь пошли.
Она рукой отвела ветви, под которыми казавшаяся монолитной гранитная скала внезапно будто провалилась внутрь, являя искусно замаскированную дверь. Не увидь Владимир как она её открывает, ни за что бы не догадался.
Компания прошла сквозь скалу и оказалась в пещере.
Здесь море врезалось длинным языком в берег, прорезав породу, и за долгое время выточив в граните полость почти правильной, круглой формы. Сверху, из продольной щели в «потолке» пещеры косыми лучами падал холодный лунный свет, обозначая сочную зелень деревьев и мха, серебром играя в воде; только сейчас сделалось заметно кругленькое озеро, из которого выбегал ручей, стремясь к морю. Возле ручья и примостился дом, стоящий на добротно вбитых сваях, и с крышей, крытой самой настоящей, хоть и кустарно сделанной, черепицей.
— Уютно, – прокомментировал Владимир. Элеонора довольно усмехнулась в ответ.
На крылечке дома сидела Таня с Фёдором на руках. При виде компании она вскочила и кинулась Владимиру на шею.
— Ты живой! Ура-а… – И Ласточка уткнулась ему в плечо, судорожно вздохнув, отчего малыш недовольно завозился в её руках – ему сделалось тесно.
— А я испугался, что тебя убили, – признался ей Дэннер.
— А я испугалась, что тебя убили! – Таня отстранилась и торопливо заговорила: – Они напали ночью, выпустили нервно-паралитический газ. А я пошла к воде, перепеленать Фёдора, возвращаюсь – а они там…
— Да кто – они? – не выдержал Владимир, который слушал, распахнув глаза.
— Как это – кто? – проворчал бородач. – Ты чего, совсем блаженный?.. Кто-кто. Фашисты!
— Фашисты, – подтвердила, закуривая, Элеонора. Владимир молча обернулся обратно к Тане.
— У них чёрная форма и виверна на штандарте, – Ласточка развела руками. – Я не знаю, кто они такие. Но точно кавалерия. И пользуются холодным оружием. Оружие, обмундирование – всё как в девятом-десятом веке. Лёгкая экипировка, похожая на ту, которую использовали монголы.
Владимир, протянув руку, молча реквизировал у Элеоноры бутылку. В бутылке оказался обжигающий полынной горечью самогон.
— Где остальные? – только и выговорил он. Ласточка закусила губу, помедлив. – Ну! – прикрикнул Владимир.
— Со мной Валера, Джейми и вот, он, – Таня кивнула на вновь притихшего малыша. – Маркова они забрали, а ребята ушли на разведку.
Владимир опустился на крыльцо, не выпуская бутылку. Таня осторожно устроилась рядышком, прижавшись лбом к его плечу.
— Мы его вернём, – тихо произнесла она. – Обязательно вернём.
Дэннер только рукой махнул. Все замолчали.
— Иди, хоть, поешь, герой, – ворчливо произнесла Элеонора. – А то развезёт щас.