Глубокая река свободы. Сергей Параджанов

Глубокая река свободы.
Сергей Параджанов.

Фильмы Сергея Параджанова похожи на течение глубокой реки, бурной в глубине, и спокойной снаружи, без начала и конца.
За неторопливыми движениями, жестами, молчанием кроются такие внутренние страсти, что окружающий мир реагирует всплесками красок и чудесами природных явлений. Дивные превращения, уникальные предметы, становящиеся на глазах произведениями искусства, выразительные лица.
Истинный художник не просто отображает увиденное, узнанное, а предвидит, предвосхищает в своем творчестве грядущее, и говорит со зрителем языком непонятных порой, но очень энергетически насыщенных и ярких образов, нереальных сюжетов, тайны и красоты.
Армянин, рожденный в Грузии, сидел в русской тюрьме за украинский национализм.
- Я человек, чья жизнь и душа мучение – этой фразой начинается один из его фильмов.
Параджанов отсидел более четырех лет в колонии, будучи осужденным по подложным обвинениям. После освобождения ему долго не давали работать, так что лучшие годы творческого расцвета и молодости пришлось потрать на борьбу за выживание, - вместо создания кино, он играл, создавал поделки из подручного материала, коллажи, скульптуры. Творил. А иначе не выжил бы.
Это особое умение переживать жизненные утраты и потрясения в непривычной манере, словно дразня ее, жизнь, заполняя прорехи.
Тучный, с залысиной, и курчавой седой бородой он похож на Сократа, или на Карла Маркса. Его даже приглашали сниматься в роли Карла Маркса, но не захотел.
- Что ты, - уговаривали друзья, - поедешь в Швейцарию, накупишь там шмоток!
- Как? Я - советский Карл Маркс буду покупать какие-то капиталистические шмотки?! Что вы такое говорите?!
Сократа я знаю в изображениях музейных бюстов из бесцветного гипса, а он обрушился на меня всей мощью своей неуемной энергии, низким, чуть глуховатым голосом, пестрым одеянием.
- Я попугай перестройки, одеваюсь в пестрые одежды, и выступаю на цирковых аренах, говорю одно и то же, отвечаю на разные глупые вопросы.
Запись на пленке плохая, звук то и дело прерывается. Он рассказывает о своем аресте, и украденных у него пятнадцати годах творческой жизни, усиливая интонации, голос почти срывается, раскрывает такие душевные тайны, такие внутренние нарывы … Но те, кто задает вопросы, не хотят слушать, они хотят спрашивать, и это тоже часть его жизни, - быть не понятым.
Потому и режиссировал жизнь под себя, вступая в схватку с ней, проигрывая порой, но возрождаясь, как Феникс из пепла, двигался дальше, к признанию гениальности, которую он всегда ощущал, но до времени не мог раскрыть по понятным причинам.
И в сбивчивом водовороте ответов и ненужных чьих-то слов тонет что-то важное, что он хотел сказать, но не услышали, не захотели услышать, не дали сказать…
Такова судьба гения, попавшего не в то окружение, не в те условия, скрывающего за мнимой веселостью невероятную горечь понимания сути. Быть свободным в несвободной стране.

Каждый век рождает своих героев, наделяя их и талантом, и особым знанием, чтобы сквозь страдания и неверие людское пробираться к свету сквозь тьму, вести за собой, воспевать красоту, и быть символом борьбы за свободу.

Он родился в Тбилиси, в 1924 году в семье армянина, антиквара. Любовь к старинным вещам, несущим отпечаток прожитой жизни, хранящим свою историю, - наполняла его с детства, создавала тот особенный мир, в котором богатая оттенками чувств душа развивалась, впитывая и сложность времени, и колорит национальных традиций, и особенности обычаев разных народов, населявших старый Тифлис.
Очевидно, это заложило в его сознании любовь к народному творчеству, к традициям и религиям каждого народа, большого или малого.
Женился рано. Молоденькая девушка по имени Нигяр работала продавцом обуви в ГУМе. Татарка, молдавского происхождения. Их счастье было не долгим. Родственники возмутились ее браку с иноверцем и, приехав в Москву, потребовали у Параджанова выкуп. Денег у него не было. Взять тоже было неоткуда. Оставить мужа Нигяр не захотела. Братья связали ей ноги, и бросили под электричку.
Но трагедия не сломала Параджанова, не отвратила его от мечты – воссоединение всех людей, уважая культуру и религию друг друга.
Потому-то и зазвучит его имя впервые в Киеве, на Украине, после создания настоящего кино, построенного на глубоком знании традиций и обычаев гуцулов, воспевающего  язык и культуру народа в красивой легенде о вечной любви «Тени забытых предков», в противовес множеству пустых кинолент, прославляющих советский строй.
Разрушение устоев и канонов соцреализма.
Время-то какое. 1964 год. Завершения хрущевской оттепели, начало ожесточения в области идеологической пропаганды соцреализма. Положено воспевать образ советского человека, символ, к которому должны стремиться новые поколения людей. А тут зарождение нового, поэтического языка, авангард в кино. Инакомыслие в искусстве.
Тарковский создал «Иваново детство», (1962 год). Параджанов потрясен этим фильмом до такой степени, что пропускает к себе домой только тех друзей, кто смотрел этот фильм.
Его «Тени забытых предков» критикуют, фильм не принят московскими чиновниками.
Но международное признание разом обрушило на него десятки медалей и множество призов на самых значимых кинофестивалях мира, восхищение знаменитых европейских режиссеров. Это спасло фильм. Но вызывало раздражение у власти.
Чувство свободолюбия, внутренняя свобода, которая раскрыла невероятный талант мастера, становилась уже опасной для советской власти, защищающей свои ценности.
А кто определял понятие ценности? И что это за ценности?
Социалистический реализм. Защита завоеваний революции. И защищали их те, кому
Коммунистическая партия доверила это.
Уже расстреляна царская семья, раскулачены богатые крестьяне и сосланы в Сибирь, доживать там в нищете и холоде, уже отобрано имущество у владельцев фабрик и заводов, и расстреляли их самих, и выселены из квартир «семьи врагов народа», отправленные в концлагеря, ГУЛАГи, и в этих ставших коммунальными квартирах живут теперь рабочие, в каждой комнате другая семья, «в тесноте да не в обиде», уже посбрасывали кресты с церквей, и объявили, что Бога нет.
Но, в то же самое время страна стремительно развивается экономически, - освоение космоса, создание атомной энергии, бесплатное образование и медицина для всех, стахановские соревнования на производстве…
Советское искусство воспевает человека труда. А Параджанов вне стандарта. И это было почти преступлением.
Квартира его на седьмом этаже. На балконе установлен огромный портрет Брежнева. Внизу движется многотысячная демонстрация трудящихся, народный праздник. Люди кричат «Мир! Труд! Май! Да здравствует КПСС!», несут разноцветные транспаранты и надувные шары. А Параджанов на балконе. Он вырезал глаз у портретного вождя, и, просунув туда руку, машет демонстрантам. Снизу видно, словно Брежнев моргает. Люди радостно смеются. Но как можно такое позволить? Ведь это же вопреки советской идеологии!
А он уже задумал другой фильм, о войне - «Киевские фрески». Высокохудожественные кадры, похожие на ожившие картины художников-постмодернистов, представленные в виде кинопробы, шокировали советских чиновников, и картину запретили, а пленки приказали смыть. Кинопленки в те времена изготовлялись с большим добавлением серебра и ценились дорого. Только что дорого, а что временно – время рассудит.
И он уезжает в Армению, где, вдохновленный духовным богатством местной культуры, создает другой шедевр – фильм Саят-Нова, впоследствии переименованный в «Цвет граната», 1968 год. Но и этому фильму суждено было попасть под шквал критики пафосных чинуш. Фильм отдали переделывать другому режиссеру, который убрал наиболее спорные кадры, изменив и фильм, и название.
А Параджанову приходится вновь отвечать на глупые вопросы.
- Почему роль народного поэта играет женщина – Софико Чиаурели?
- Софико Чиаурели мужчина, - отвечает он в шутливой манере, - и только притворяется женщиной.
Но тут мы остановимся. Ибо это важно. Важно для понимания тайны, к которой, на мой взгляд, сумел приблизиться Параджанов. Это тайна восприятия человеком себя в разных ипостасях: Я – это Ты, а Ты – это Я, то есть мужское и женское начало существуют в человеке, и проявляет себя так или иначе в зависимости от ситуации и времени.
Восприятие поэтом образа вдохновляющей его женщины, есть ничто иное как особое состояние, когда, он, как в зеркале видит образ собственной любви, себя самого. Поэтому Софико Чиаурели играет сразу несколько ролей: и молодого поэта, и его музу, и любимую женщину… Необычно, смело, и философски обоснованно, его, Параджанова, личным знанием и свободой. Он открывает зрителю иной мир, непознанный, таинственный, зовущий и прекрасный.
Этот фильм тоже завоевывает многочисленные призы на международных кинофестивалях и прославляет режиссера. Но раздражает власть. И от Параджанова решают избавится. Способ всегда один и тот же: был бы человек, а статья найдется.

1973 год. Его обвиняют во множестве преступлений сразу: в спекуляции, незаконных операциях с валютой… Все это столь необоснованно, что в конце концов отпадает, и оставляют только обвинение в мужеложстве (половые отношения мужчины с мужчиной), надуманное и жестокое. Следователь так и сказал, что отправят на пять лет, чтобы там уничтожить. Ведь в колониях таких осужденных считали самым низким сортом людей, издевались над ними, многие не возвращались.
- Меня опидорасили – с горечью и сарказмом говорил он потом, обвинили, что я изнасиловал 340 членов КПСС! Умение обратить горечь в шутку – духовная сила.
Уголовная ответственность за мужеложство существовала в Уголовном Кодексе СССР довольно долго, вплоть до 1993 года. В 1988 я поступила на работу в адвокатуру, и узнала о существовании этой статьи. Но не могла представить, допустить, что это коснется каким-то образом и меня лично. Семнадцатилетняя студентка юрфака университета, со всей пылкостью нежной души, воспитанной на чтении русской классики, я влюбилась в аспиранта, старше меня, привлекательного внешне, образованного, интеллигентного. Он был замечательным товарищем, но не отвечал мне взаимным интересом, и все чаще уезжал на дачу, где неделями жил со своим другом. Я не понимала, плакала по ночам в подушку, продолжала надеяться… А что он мог мне сказать? Впрочем, жизнь умнее нас, и со временем заполняет пустоты. Водоворот событий унес меня к новым берегам. Но осталось чувство чего-то искалеченного изначально, непрожитого.
Параджанов страдал и мучился, пух от голода в лагере, куда Лиля Брик, подруга Маяковского, пожилая уже к тому времени дама, присылала ему копченую колбасу и французские конфеты, «…которые съедало начальство, а я нюхал обертки», вспоминал он.
Чифирь он не пил, «по фене не ботал» (не говорил на блатном языке), в карты не играл, то есть был чужим, но сумел внушить уважение у осужденных, по его меткому выражению, словно сошедших с картин Босха, с такими судьбами, с такими исповедями, которые они доверяли ему, как священнику, шептали на ухо, а он выслушивал каждого, и принимал все на сердце, и вынес из зоны, воплотив в сценарии. Около сорока сценариев. Так и остались где-то лежать невостребованными. Не успел. А что-то с собой унес. За то и уважали его зэки. И не любили надсмотрщики. Он умел воплощать все в творчество даже в зоне, даже в этой грязи и ужасе бытия.
- Плохо метете, заключенный, без огонька! (работать без огонька - то есть без желания)
Проходящий мимо надсмотрщик от холода не вынимал рук из карманов шинели.
Дождавшись, когда следующий раз он будет идти мимо, Параджанов поджег метлу, и мел снег «с огоньком».
Начальство его не любило. Наказывали. Отобрали карандаши и бумагу. Он стал на крышечках от молочных и кефирных бутылок ногтем выдавливать портреты: делал «медали». Эти «медали» удалось переслать на волю. И из них сделали те самые наградные медали, которыми Феллини награждал победителей международных кинофестивалей.
А когда его послали зашивать мешки для сахара, то он сделал из грубых ниток свою лучшую куклу «Лиля Брик», и еще много красивых шляпок, и кукол.
Вдохновившись татуировкой Джоконды на спине заключенного, которая подмигивала, когда он чесал за ухом, или смеялась, когда он растягивал спину во время тяжелой  работы, Параджанов создал множество уникальных коллажей с Джокондой, которые теперь висят в его музее, хорошо, что удалось и их сохранить.
Лиля Брик организовала интернациональный комитет по его освобождению. Она уговорила мужа своей сестры – известного французского коммуниста Луи Арагона приехать в СССР. После событий 1968 года в Праге, Арагон порвал все связи с Советским Союзом, но поехал в СССР, получил награду, какую-то медаль, и, воспользовавшись случаем, просил Брежнева освободить Параджанова. Брежнев даже фамилию эту раньше не слышал, но поручил кому-то узнать, и Параджанова досрочно, на год раньше освободили, запретив жить в Москве, Ленинграде, Киеве, Ереване. Он поехал в Тбилиси. Писал сценарии, создавал куклы, коллажи, скульптуры.

- Самое главное в любой истории – это конец, - говорил он. Вот и его история окончилась грандиозно. Народное признание, музей в Армении, всемирная известность. Тарковский, Лиля Брик, Федерико Феллини, Марчелло Мастроянни, Тонино Гуэрра, Владимир Высоцкий и многие другие яркие и талантливые мастера бывали в его доме, дружили с ним, обожали его.
- Вы вошли в двадцатку самых лучших режиссеров мира, - поздравляли друзья.
- Вы еще не знаете, что я вошел в пятерку самых лучших пидарасов. – с горечью шутил он.
Но я отомщу миру любовью!
Вечная любовь в его фильмах.
Дорога, путешествие, молодой человек, бедный, но честный и чистый душой отправляется в дорогу, чтобы заработать деньги и жениться на своей любимой. Вечная любовь ждет его и ведет к цели. Ашур – певец, странствующий по дорогам, поэт.
По сказке Лермонтова снят фильм «Ашик-Кериб», 1988 год, самый любимый фильм Параджанова, который он посвятил светлой памяти любимого друга Андрея Тарковского. Сказка, сон, поэзия в движениях оживших фресок, фильм о том, каким разным бывает человек, каким влюбленным, злым, огорченным, стремящимся к мечте, красивым и главное разным. Мусульманин ли это, христианин – человек остается верен себе с теми же проблемами и чувствами. О вечной любви, о доброте, о том, что нельзя терять надежду – сказки, помогающие людям верить и жить.
Параджанов так любил этот фильм, что говорил, что может умереть теперь, после того как фильм снят. Ему и правда оставалось жить не долго, а планов и написанных сценариев было еще так много, что все только начиналось, но, не успев начаться по-настоящему, окончилось ранней смертью от рака легких.
Он угасал, но продолжал работать, снимал кино, творил.
Превращал зло в красоту, создавал мистерию.
Любимое его действо – мистерия. Мистерия свободы.

Мою жизнь он тоже превратил в мистерию. Поселился в голове, и не выходит оттуда.
Шепчет мне на ухо во время прогулки по парку: «Смотри, вон сорока стащила из мусорного бака огрызок, и скачет радостно прочь, она думает, что объедками можно насытиться!»
- Ха-ха – ха, - смеется он в тот момент, когда я выбегаю на травяное покрытие футбольного поля гонять желтый мяч. Пас, еще пас, и, наступив на непослушный полу-сдувшийся мяч падаю вверх ногами.
- Ха- ха – ха! Какой же ты футболист! Надо торжественно, вверх!
- Я и сама знаю, что падать надо вверх, но летаю только во сне.
- Не ушиблась?
- Убирайся, - сердито прогоняю я его, - мне нужна моя свобода!
- Но ведь ты свободна теперь, когда я с тобой! Разве нет?
- Правда!
И он распахивает руки, полы пиджака, как крылья, взлетает, летит, вверх!