Глава 9 День поклонения

   Как всегда, накануне дня поклонения мужчины поселка выехали в портовый город, где стоял храм Единому. Двинулись с восходом солнца, группа набралась до ста человек. Среди богомольцев были и седые старцы и отроки, которым исполнилось тринадцать лет, с этого возраста они были обязаны прибыть в храм и предстать перед служителями Единого, и в дальнейшем вместе со всеми мужчинами четыре раза в году являться на поклонение в храм. Ехали на ослах и мулах, раньше у амеев были и кони, но бусманы запретили владеть ими под страхом смерти. Кони были привилегией бусманов, и в первую очередь использовались в боевой коннице. Раз в году за плату бусманы выделяли кобыл для покрытия ослами. Рождающиеся от спаривания мулы были крупнее ослов, могли нести большую ношу и двигались быстрее. Мулы вполне устраивали амеев как для работы, так и для передвижений, они были выносливы и неприхотливы. Кони же требовали специального ухода, значительных затрат в содержании, и раньше, до бусманов, служили только для выездов знати.

   Процессия богомольцев вытянулась на пятьсот шагов и трусцой подвигалась на юг, копыта животных поднимали легкую пыль, длинные тени сопровождали кавалькаду. Домовладелец, он же хозяин постоялого двора, у которого Иохим снимал каморку, ехал на муле в первых рядах как один из наиболее уважаемых жителей поселка. Рядом ехал и лавочник, вечный соперник хозяина постоялого двора. Они периодически начинали подгонять своих мулов, желая опередить друг-друга, но вынуждены были приостанавливаться, когда вплотную приближались к старосте. Обгонять старосту, как лицо доверенное бусманам, они не имели права.

   К полудню паломники достигли ложбины, в которой был родник, и росли смоковницы. Здесь амеи располагались, чтобы перекусить и переждать знойное послеобеденное время. Животных отпустили пастись на луговину, которая зеленела в низине, но ослы и мулы тоже лезли в рощу под тень деревьев, их отгоняли пинками и криками, но это не помогало. В конце-концов, и люди и животные сгрудились в роще. После еды люди уснули, и роща огласилась храпом, который изредка перекрывали крики ослов. Когда солнце уже заметно склонилось к западу, люди проснулись, разобрали животных и двинулись дальше. До города оставалось меньше половины пути, и на закате кавалькада паломников въезжала в городские ворота. Ослов в город не пускали, только мулов, ослы оставались за городской чертой без привязи и какого-либо надзора. На обратном пути, если хозяину не удавалось найти своего осла, он брал любого оставшегося. Конфликты из-за этого возникали редко, люди в городе гибли чаще, чем пропадали ослы за городом.
   
   В городе те, кто побогаче, устраивались на постоялых дворах, но большая часть богомольцев ночевала под открытым небом на берегу моря. Во время штормов море выбрасывало на берег много травы, которая под солнцем быстро высыхала и служила удобной подстилкой. Утром, отряхнувшись от песка и травы и совершив традиционное омовение, паломники шли к храму. Здесь на площади перед храмом собиралось больше тысячи человек. Рядами верующие вставали на колени и совершали общую молитву. После молитвы выстраивались в очереди и получали благословение, целуя знак магического треугольника и получая на лоб метку. Метка сохранялась ровно девяносто дней, человек без метки не мог считаться правоверным амеем, общество от него отворачивалось.

   После благословения старцы и уважаемые мужи заходили в храм, где слушали религиозные диспуты и сами в них участвовали, а еще просили у слуг Единого советов в делах, а также докладывали им о происшествиях, которые считали важными. Лавочник в этот раз зашел в храм, чтобы доложить о том, как ромбид Иохим что-то у него выпытывал. Служитель Единого, выслушав рассказ лавочника  про дьявольский свет в старом храме ромбидов, не мог сообразить, что в этом может быть важного. Но лавочник сразу заявил, что его малого ума не хватает постичь козни ромбида, потому  и обращается к светлому уму служителей Единого. И еще, по той взволнованности, с какой говорил лавочник, служитель почувствовал, что дело может и вправду оказаться серьезным, и потому проводил лавочника к настоятелю.
Настоятель молча выслушал рассказ, немного помолчал и стал задавать вопросы: как давно живет в поселке ромбид, что за храм, что за свет в нем бывает и как часто, исправно ли платит ромбид и не берет ли он в долг, а потом спросил:
- А как часто этот паломник-ромбид посещает блудниц?
Лавочник понял, что вопрос касается не ромбида, а есть ли в поселке блудницы, и как их терпят правоверные, поэтому ответил вопросом:
- А разве есть в нашем поселке блудницы?
Настоятель на такую дерзость наотмашь ударил лавочника по лицу, потом схватил плетку и еще ударил бы, но тот пал ничком, закрыл голову руками и завопил:
- Прости, учитель,  своего верного слугу. Ученье отцов «не спеши ответить, лучше спроси сам» так не вовремя и не к месту повернуло мой недостойный язык. Каюсь перед твоим светлым ликом и мудростью твоей. Не от дерзости так ответил, глупость опередила разум мой…
Настоятель с досады хлестнул лавочника по задранному заду, поостыл и уже спокойно сказал:
- Дерзость твоя неслыханна, ты червь предо мной, и только я могу задавать тебе вопросы. И в наказание ты теперь будешь следить за ромбидом и раз в месяц приезжать ко мне с докладом и рассказывать о каждом шаге поднадзорного.
- Да, учитель, да. Я буду следить за каждым его шагом и обо всем в подробностях тебе доносить. А не прогневаешься ли ты, учитель, если спрошу по этому поводу?
Настоятель дернул губой, воистину этот лавочник достойный сын своих отцов, позволил:
- Спрашивай…
- А если, о, учитель, случится что-то очень важное, что надо будет передать срочно, как мне поступить в этом случае?
- Так и поступи, сообщи немедленно…
- А как? Вдруг я буду немощен, смогу тогда послать кого-либо?
- Можешь послать…
- А как, можно ли послать письмо или передать с посланником изустно?
Настоятель стал раздражаться от назойливости лавочника, но подумал: «А не сексот ли он тайной стражи, и чьей, нашей или бусманов? С ним надо быть осторожным», ответил:
- Сам сообразишь. Если гонец будет не болтлив и не глуп, не разболтает и не перепутает, можешь изустно. А если неграмотен и глуп, но верен, лучше письмом…- потом добавил, - как тебя учили…
- Лавочник понял намек и на несколько секунд замешкался, с  языка уже готова была слететь фраза: « А где бы я мог научиться такой мудрости?», но вовремя сдержался и торопливо запричитал:
- О, учитель, если бы я был обучен такой мудрости, не утомлял бы тебя глупыми вопросами. Только из желания верно сослужить и не наделать больших глупостей беру на себя дерзость отнимать твое драгоценное время. И еще, о, учитель, могу ли я недостойный рассчитывать на то, что, давая наказ, ты намерен сделать меня доверенным соглядатаем?
Настоятель мысленно усмехнулся: истинный амей никогда не забудет о выгоде, но платить ему не следует, по крайней мере, в ближайшее время.
- Рассчитывать можешь, - согласился настоятель, - но не думай, что буду платить тебе сразу, усердие надо еще доказать. А скажи, где сейчас паломник-ромбид?
- Позавчера он ушел сюда, в город, он ходит пешком, ночами, говорит, таков его обет. Вчера он должен был быть здесь, да и сегодня тоже. Обычно он уходит в город на три-четыре дня, на  встречу с паломниками-единоверцами.
Настоятель задумался. Обычно о прибытии очередной группы паломников-ромбидов ему докладывали, в прошедшие недавние дни никаких паломников не было. Лавочнику сказал:
- Вот и хорошо. Найди его и сообщи мне сегодня же вечером, где он остановился и чем занимается… Ступай.

   Лавочник трижды поклонился и, пятясь задом, покинул комнату настоятеля. Как только тот ушел, настоятель позвал доверенного слугу и приказал:
- Сейчас отсюда вышел лавочник из ближнего северного поселка. Проследи за ним, но скрытно, опасаюсь, он сексот бусманов. Слуга поклонился и вышел, не проронив ни слова.

   Вернулся слуга перед закатом и сообщил, что лавочник сначала встретился со своими односельчанами, потом ходил по базару и расспрашивал, далее пошел на пристань и тоже расспрашивал, а недавно свернул в веселый квартал к блудницам. Настоятель усмехнулся, подумал: «Это хорошо, что он свернул в веселый квартал, посмотрим, насколько там задержится», потом отпустил слугу.

   Лавочник пришел уже после заката, часа через полтора после слуги. Он был удручен и не скрывал этого. Сразу упал на колени и стал виниться:
- Учитель, я прошел весь город, но нигде не встретил ромбида, более того, никто, из тех,  кого я спрашивал, тоже не видел его, ни сегодня, ни вчера…Что прикажешь мне сделать еще? Завтра односельчане возвращаются домой, мне остаться, или идти с ними?
- А достаточно ли ты искал, все ли проверил?
- Не сочти за дерзость, думаю, вполне достаточно. И не только я, но и двое моих племянников, которые знают ромея-ромбида в лицо. Я даже ходил в веселый квартал и спрашивал у блудниц, но и они не знают такого ромбида. Прости мне грех посещения  нечестивого места,  не по зову похоти, а по нужде ходил туда…
«Не в меру усерден этот лавочник, видимо очень хочет стать доверенным соглядатаем. Ну, что ж, может в дальнейшем и понадобится. По крайней мере, не глуп», - подумал настоятель, ответил:
- Возвращайся в поселок, а когда ромбид вернется, поспрашивай его, только исподволь. Надеюсь, у тебя хватит ума не насторожить его.

   Расставшись с лавочником, настоятель задумался, одна ли корысть движет лавочником, или он все-таки сексот тайной стражи, и потому столь настырен. В любом случае надо доложить об этом первосвященнику, и буквально завтра же, когда настоятели прибудут в Главный храм Единому по окончании дня поклонения.
После общего сбора  настоятель попросился на прием к первосвященнику. Когда подошла его очередь, и он предстал перед главным духовником,  сказал следующее:
- О, учитель, вчера мне докладывал лавочник из поселка, что на севере в тридцати миленах от нашего порта. Он сказал, что его насторожил ромбид, живущий у них в поселке. Ромбид отбывает обет своей веры и ходит в разрушенный храм, что рядом с поселком. Все бы это не стоило  вашего внимания, но уж слишком  настырен был этот лавочник, опасаюсь, что он сексот бусманов.
Настоятель ждал ответа стоя на коленях и опустив лицо, как положено перед первосвященником, но тот молчал. Это длилось долго, настоятелю показалось, что кто-то подходил к первосвященнику, а затем ушел, но поднять лица настоятель не смел. Наконец первосвященник ответил:
- Хорошо, мы приняли к сведению. Что еще?
- Больше не смею вас тревожить, - ответил настоятель.
- Хорошо, иди…

   Настоятель покинул резиденцию первосвященника с неясной тревогой. Чтобы значила эта долгая пауза, не разгневал ли он Первого. Хотя нет, отвечал тот спокойно и доброжелательно. И все же, почему так долго не отвечал.
А в тот же день к вечеру слуги тайной стражи Единого получили приказ скрытно захватить ромбида из северного поселка для допроса с пристрастием.