Глава седьмая. Картина Репина

Картина Репина.

Сегодня мы проезжали над рекой по мосту, и мне вспомнилась другая поездка,  в Харковь и обратно, когда мы проезжали реку Волгу, а я смотрел в окно, пытаясь сосчитать пролёты большого моста, что мелькали перед глазами.

Я глядел вниз и даже испугался – казалось, что наш вагон и весь состав висит над водой. Пожилой мужчина, ехавший с нами подошёл  к окну и, глубоко вздохнув, сказал:

– Вот она, матушка Обь.

Мост отгремел железом и остался у нас за спиной. Вскоре за мостом пошли высокие мачты с проводами, натянутыми между ними. Я знал, что это высоковольтная линия. Мелькнул маленький полустанок и несколько мостиков. Поезд прибавил ход, как будто он куда-то опаздывал. Проводник прошёл по вагону и громко объявил:

– Поезд прибывает на станцию города Новосибирска.

Пассажиры вагона зашевелились, доставая вещи с верхних полок и из под сидений. Мы вышли из вагона и долго шли по каким-то туннелям, в которых ярко горел электрический свет. Наконец, мы вышли на улицу. С наружи вокзал выглядел очень красивым зданием. Фасад здания был полукруглый, вверху, посередине были большие часы. Мы два раза спросили как нам проехать в Заельцовский район и называли улицу, может и зря, Дуси Ковальчук. Нам показали остановку трамвая, номер шестой, и посоветовали у кондуктора уточнить остановку, она в курсе дела.

Мы поехали на трамвае и мать спросила правильно ли мы едем, кондуктор ответил, что правильно. А когда мы назвали номер дома по адресу он уточнил, что сходить надо через одну остановку, немного пройти вперед по ходу трамвая.

– Направо будут чётные номера. Вам надо сорок второй. Разберетесь.

Мы сошли на остановке и идти пришлось совсем немного. Подойдя к дому мы увидели на нём табличку номер сорок два. Дом имел ворота и  калитку, возле которой имелась большая широкая лавочка.

– Давай сядем на минутку! – сказала мать.

Мы сели и оглянулись. По правую руку, откуда мы приехали, шла широкая асфальтированная дорога. Улица Дуси Ковальчук или кончалась налево или там был крутой поворот, потому что очень недалеко высились многоэтажки.

– Ну, пойдём.

Мать встала и толкнула от себя калитку. В открытом проёме я увидел большой двор. Ближе к нам стояла Анна Федоровна, а за её спиной стоял Косарев. Увидев нас Анна Фёдоровна воскликнула:

– Вот это да! Откуда это вы?!

Мать ответила:

– С поезда. Не ожидали?

– Да вообще-то нет, – сказала Анна Фёдоровна и как бы смутилась. – Пойдемте за ограду, посидим на лавочке. Хозяева ушли в больницу. Сын у них взрослый. Болеет и лежит в больнице.

Мы сидим на лавочке.

– А зятёк почему не выходит? – спросила мать.

– Выйдет ещё, не спеши, мама.

– Что-то совсем не весело ты это говоришь.

– А чему веселиться? Второй день пьёт. С утра ушёл на работу, а к обеду уже дома и хмельной. На работе, говорит, отпустили.

Анна махнула рукой. Калитка открылась, Косарев вышел и сел рядом с матерью.

– В гости к нам пожаловали или как?

– А как вот примите так и будет.

– Ну а что? Живите, места хватит.

– Ты, Михаил, распоряжаешься жильем как своим! – сказала Анна Фёдоровна, – сам ведь живешь на последнем предупреждении со своей пьянкой.

– Ну! Пошло-поехало! Вот, посмотри, мать, какая у тебя дочь умница, меня на путь постоянно наставляет. Ну что? Проходите в дом. Посмотрите наши хоромы.

И он пьяно захохотал. Пока мы сидели на лавочке Косарев, наверняка, добавил и дойти до кондиции ему не хватало совсем чуть-чуть. Ему никто ничего не ответил и он снова ушёл во двор!

Анна Фёдоровна, повернув голову, сказала:

– Вон, идут наши хозяева.

К лавочке подошли мужчина и женщина. Женщина сказала:

– Здравствуйте, вы, скорее всего приезжие? Я так думаю потому, что живу здесь давно и всех в округе знаю в лицо.

– Да. Это моя мама с братом.

– Так вы прямо с дороги? Давай, Анна, проводи гостей в дом, в нашу комнату.
Сейчас мы сообразим что-нибудь перекусить.

– Так, я пойду в малушку, маленько отдохну, – сказал мужчина.

Он держал в руках тросточку и слегка хромал. Он толкнул калитку, но ему навстречу вышел Косарев. С трудом шевеля языком тот сказал:

– А у нас вот гости приехали. То ли в гости, то ли на житьё, не понятно.

– Дайте пройду.

Косарев посторонился и снова сел на лавочку. Хозяйка несколько растерялась. Не могла понять, то ли сидеть на лавочке, то ли вести людей в дом.

– Давайте, – сказала она, – посидим ещё минутку. Как вас звать-величать? – обратилась она к матери.

– Варвара Александровна, – ответила мать.

– Так вот что, я сразу вам скажу. Жить в своём доме рядом с вашим зятем у меня нет никакого желания. У мужа также. Этот вопрос пусть они разрешают сами. Что касается вас, то я ведь совсем не в курсе ваших планов. Единственное чем могу вам помочь – у меня есть две знакомых хозяйки, не семейные, сдают жильё в наём. Живут недалеко от нас. Места у них вполне достаточно для любой семьи. Давайте поужинаем, я схожу к ним или вместе сходим. Кто из вас пойдёт мне без разницы.
Она провела нас в дом, мы помыли руки и сели за стол. Она нас очень сытно и вкусно накормила. Меня оставили дома, а Анна Фёдоровна с матерью и хозяйкой ушли. Я уселся на лавочку и горестно вздохнул. Ну, вот, кажется, мы и приехали.

Вечером мы: это я, мама и Анна Фёдоровна, были на новом жилье. Это была та же улица Дуси Ковальчук. Хозяйка, Валентина Павловна, так она назвала себя, была женщиной средних лет.

– Располагайтесь и смотрите. Если затянется жильё до зимы в вашем распоряжении малушка во дворе. Тогда топливо запасти надо. А так, большая комната в вашем распоряжении. Могу предложить две кровати и постельное. Живут ещё у меня три студентки. Это в другой комнате напротив вашей, ну, а кухня… кухня общая.

Пришёл Косарев, протрезвевший и какой-то смирный. Утром он ушёл, сказал, что идёт на работу. Мать поговорила с Валентиной Павловной по вопросу где можно ей устроиться или поискать работу. Анна Фёдоровна повела меня в школу. Мы пришли к большому двухэтажному зданию. Возле него было много деревьев и всяких насаждений. Территория школы была огорожена забором, вход во двор был через калитку. У входа в здание висела вывеска: Новосибирская, общеобразовательная (мужская) средняя школа.

Анна Фёдоровна ушла в кабинет учительской. Я ожидал её, сидя на небольшом диване. Когда мы шли домой она мне поясняла, что я определен в седьмой класс «Б», первое занятие будет тридцатого августа. Линейка в десять утра.

– Ты всё взял для занятий из Мишкино? Ручки, тетради, учебники? Ну, всё, что будет надо.

Я сказал, что к занятиям готов.

– В школе будут заниматься только мальчики. Школа так и называется «мужская», понял?

Я повторил, что всё мне понятно.

После школы мы зашли в магазин, купили хлеба и других продуктов. После обеда пришла мать.

– Ну как дела идут? – поинтересовалась Валентина Павловна.

– Да вот, мы устроились в школе, – сказала Анна Фёдоровна.

А мать сообщила, что завтра выйдет на работу.

– Здесь недалеко есть парикмахерская. Двухэтажное здание, два больших зала: мужской и женский. Уборщица нужна. Мне всё объяснили. Работы много, но я думаю, что я с ней справлюсь. Рабочий день с восьми и до пяти.

Пришёл Косарев к вечеру и, как ни странно, трезвый.

В доме Валентины Павловны проживало три студентки. Они все жили в одной комнате. Выходили в общую кухню редко, а больше ходили питаться в столовую.

Косарев пояснял, что завтра он приобретет керогаз. Этот агрегат представлял из себя большую киросиновую лампу с крупным фителем. На нем можно было готовить обед.

Шли дни. Вот и подошло первое сентября пятьдесят третьего года. Мне почему-то казалось, что я давным-давно уехал из Мишкино. Занятия в школе начались, как и планировалось, со школьной линейки. В первый день мы все перезнакомились. Было очень непривычно, что вокруг тебя одни пацаны и ни одной девчонки. Я не могу сказать, что здесь были собраны одни хулиганы или трудные дети. Нам нравилось то, что мы здесь одни мужчины и ни одного ябедника здесь не будет. Мы неправильно, но всё же называли таких людей доносчиками или сексотами, искажая слово «секретный сотрудник».

Надо сразу сказать, что подростковая дурь выходила из нас в самом неприглядном виде. Мы постоянно занимались всем, чем угодно, но только не учёбой. Нашими задачами было: вымазать доску воском до начала урока; мел, как правило, исчезал бесследно; «классную» тряпку выбрасывал первый ученик, входящий в класс; любые два ученика, вошедшие в класс первыми, подставляя тубаретки, выворачивали лампочке, все были обучены тому, чтобы подложить на цоколь лампочки облизанную бумажку и ввернуть лампочку обратно – гореть она уже не будет; две или три канцелярских кнопки клали на сидение, куда сядет учитель. Каждый считал своим долгом придумать новую каверзу на следующий день.

Мы увлекались играми, которые, конечно, не только мешали учебному процессу, но и вредили ему. Самой любимой была игра в «жучу». Первое, что надо отметить, что нас гоняли, наказывали, грозились родителями, запрещая играть в эту игру.

Я до сих пор не могу понять что запретного в этой игре. По сути дела это клочок овчины, вырезанный кругляшком. Выбиралась овчина с длинной шерстью, с тыльной стороны крепился груз, мы считали обязательным – свинец. Если эту жучу брали рукой и легонько подкидывали вверх, пушистый комок замедлялся в падении, а мы, не давая ей упасть, играющей подбрасывал ее стопой ноги вверх, нужно было удерживать ее в воздухе.

Жуча имелась не у каждого. Для ее изготовления мы использовали всегда свинец. Выход найден был быстро. Но он оказался опасным с одной стороны, когда мы, без малого, на всех счётчиках обрезали пломбы, то в класс к нам пришёл огромный дяденька и уже не как учитель рявкнул и сказал совсем не как педагог:

– Я вам, уроды, морды разобью! Поняли?!

Повторная встреча с ним не сулила нам ничего хорошего.

Вторым нашим увлечением была «чика». «Чика» или «об стенку» – это игра на деньги. На простенькую мелочь. Мы играли в «об стенку» на улице, за углом. Когда было холодно – в классном коридоре. Нас снова наказывали, отбирали наши жалкие медяки. Мы играли, оставаясь даже после уроков во дворе и даже утром играли до занятий.
Несмотря на все наши проказы мы занимались, и даже начинали стараться усвоить всё, что преподавали. Получали, правда редко, оценки «хорошо». Нас постоянно пугали предстоящими экзаменами, которые называли «выпускными».

Новый год в школе отмечался ёлкой, которая нас интересовала мало.

Мы курили во дворе школы за углом. Было холодно, так что с «чикой» мы обосновались в коридоре. Преподаватели загнали нас в зал и сказали, чтобы мы принимали участие в елочных мероприятиях. Появился дед Мороз с белой бородой и большим мешком, из которого доставал подарки. Кто-то тут же подал идею отобрать у деда Мороза мешок. Но мы всё-таки от этой идеи отказались.

Мать давала, если не каждый день, то часто деньги, мелочь, на буфет. И я один день был богат, на другой банкрот – всё благодаря нашему увлечению.

После Нового года, а точнее двадцать пятого января, у нас в семье прибавился один человек. У Анны Фёдоровны родился сын, его назвали Михаилом.

Январь, февраль и даже начало марта в нашей семье проходили спокойно. Я считал, что мы зиму перезимовали хорошо. Но радовался я,  видимо, преждевременно. После того как Косарев отметил рождение сына и свое двадцатипятилетие, он сорвался и, можно сказать, сошел с катушек.

Валентине Павловне, видимо, всё это надоело и однажды она сказал Косареву:
– Вот что! Забирай свою семью и чтобы твоего духу больше здесь не было!

Она была сама по себе женщина не робкого десятка и слов на ветер не бросала.
Прошла неделя как мы жили уже на другой квартире. Я точно не помню как назывался этот район города. В народе он почему-то назывался «соцгород», что это означало я не узнавал. Запомнилось мне то, что наше жилье (дом) находился в небольшом жилом массиве. Можно сказать, что это напоминало деревенское поселение. Часто в народе говорили: «Наш соцгород как большая деревня».

Рядом с частными домами посёлка проходило большое широкое шоссе. По другой стороне дороги была широкая полоса высокого дремучего бора. Что касается жилья, то оно представлялось половиной большого дома, в нашем распоряжении были сени, чулан, большая кухня и большая комната.

Я продолжал учиться и мне приходилось ездить на автобусе. Обратно я возвращался тем же способом только ближе к вечеру. Большинство из класса задерживались после уроков.Несмотря на довольно прохладную весну мы продолжали играть на улице.

Дома обстановка была плохая. Косарев болтался по каким-то организациям, иногда приходил трезвый, но чаще всего не очень в себе. На экзаменах я с большим трудом справился с математикой, с подсказкамии  шпаргалками. Единственное что меня выручало, я бы сказал, большие успехи по литературе, истории и даже географии.
После сдачи экзаменов я был переведен в восьмой класс и мне вручили свидетельство об окончании седьмого класса.

Про мою дальнейшую учёбу никто ничего не говорил. У меня наступила новая пора в жизни и новые обязанности. Мне вменялось рыскать по магазинам, покупать продукты, ездить за углём, ходить за водой, топить печь, заниматься с Мишуткой, варить ему кашу и так далее. Я вспоминал прочитанное у Чехова «Ванька Жуков», так это наверное про меня!

Мать моя за словом в карман не лазила, а Косарев в ее глазах обрел статус конченного алкаша. Косарев как мог огрызался, но вступать в открытую конфронтацию с матерью не хотел.

Ближе к сентябрю я было раскрыл рот об учёбе и сказал:

– В какой школе я буду учиться?

Все были дома. Первый отозвался Косарев. Он озвучил свою речь словами:

– А зачем тебе образование? Я вот закончил семилетку и мне больше ничего не надо.
 Так и тебе. Была бы голова на плечах, а семилетка это не так уж мало.

Меня удивляло то, почему мой самый дорогой учитель не только меня не поддерживает, но даже не отзывается.

– Мам, я учиться буду?

Мать, наверное, думала о чём-то своём и не сразу ответила.

– Ну… ну там посмотрим. Видно будет.

Я почувствовал спинным мозгом, что учёбе моей конец, учиться я не буду.
На следующий день, когда дома никого не было мать подошла ко мне и сказала:

– Ну-ка, сядь посиди. Надо вот что. Поводишься с Мишуткой, тебе надо с ним побыть, позаниматься.

– Я что? Буду для него нянькой?!

– Ну, а что такого? Поводишься, он уже большой. Пока поживешь на домах.
– Ладно, – сказал я, – значит, надо мне стать домохозяйкой. Так я понимаю? Мама, ты собралась уезжать?

– С чего ты взял?

– Я не подслушиваю о чём вы разговариваете, но я же не маленький. Неужели ты не понимаешь, что я не взрослый, но большой и могу отличить одно от другого.
Мать собралась уезжать. Она долго втолковывала мне, что Анне Фёдоровне нужна моя помощь.

– Поживешь у них, поможешь, поводишься.

Я молчал и ничего ей не говорил.

– Да, мама, я в состоянии тебя понять, но хочу тебе сказать о другом. Видимо, помогать всем – это твоя обязанность, а то, что я разут и раздет, хожу в какой-то рвани с косаревского плеча – тебя это не волнует. Зачем я тебе?
– Не надо, сынок, так. Не надо.

– Нет, это тебе не надо меня так называть. Я не сынок, а похоже, что пасынок.

– Это где ты такому разговору научился? Что, книжек много прочитал?

Я надел телогрейку, шапку и вышел на улицу. Долго сидел за оградой и всё думал и думал. Подошла Анна Фёдоровна, она ходила в больницу.

– Ты что сидишь? Мать дома?

– Дома-дома! Иди, я сейчас приду. Надо мне ещё за углём съездить.

Уголь можно было просто выписать и привезти. Это я так понимал, а вот Косарев это понимал совсем по другому.

– Пункт продажи не так уж далеко, возьмешь санки и привезешь два мешка! Ничего с тобой не случится! Не каждый день, но через день.

Я взял санки, два мешка. Съездил, привез, разгрузил – уже темнело. Я зашёл в дом. За столом сидел Косарев.

– А где все?

– Мишутка твой, – сказал Косарев, – в комнате. А мамка (так он называл Анну Фёдоровну) с Мишуткой. Я вот сегодня выпил немного, устал на работе. Давай что-нибудь сготовь поесть.

Вышла Анна.

– Михаил! Ну когда это прекратиться, вся эта пьянка!

– Ну! Началось опять. Давай, лучше организуй что-нибудь из еды.

Я прошёл в комнату. Мишутка лазил по дивану, слазил на пол и с упорством штурмовал его снова. Меня он знал и очень ко мне привязался. Я часто с ним разговаривал, делал ему козу на пальцах.

Вечер прошёл и пришла ночь. На дворе темно. Мать не вернулась.