Глупые люди

Шел скулящий, противный, бьющий по стеклянным хрупким окнам дождь, по своему привлекательный, режущий лица людей, забывших или просто не взявших с собой на улицу зонт.
Я стоял у подъезда и смотрел, как бегут люди, страшащиеся природных стихий, несутся вдоль тесных переулков автомобили, задевая лужи и обрызгивая с ног до головы проходящих бедолаг, из уст которых после слышался мат, обращенный то ли в сторону водителя, то ли машины, неприятной погоды, а может и вообще – Бога.
Сигарета тлела, а ливень не прекращался. Тучи поглощали все под собой своим бледным мерзким полотном. Дома вдали становились похожими на маленькие будки на холсте криворукого художника, который, случайно задев ёмкость с мутной водой, весь этот бледный вид отобразил на незаконченной картине. Или же столкнул бутылки вермута, находясь в ярости или в ненависти к самому себе, коря свои руки за то, что они не могут выразить ничего оригинального и дельного, красочного, как у великих живописцев прошлого. Конечно, после этих суждений, он, выйдя из своей теплой комнаты на балкон, с прокуренным потолком, будет опять же, как и бедные люди, которых водитель окрапил жидкостью из грязной лужи, посылать куда подальше Бога, а затем, успокоившись, вернется к работе.
В мою сторону бежал парнишка в белой рубашке, которая обратно превратилась просто в кусок влажной ткани да нитки с пуговицами. На ногах его были белые адики, в которых он запрыгнул на лестницу у подъезда.
С его волос стекали литрами капли дождя. Они лились, как стекает пот с таких же лиц прыщавых онанирующих подростков. Его пальцы посинели от прохладной погоды, но все же потянулись в карман тонких мокрых брюк достать мятую скомканную, как чек из магазина, пачку синего винстона. Одна из сигарет направилась прямо в его зубы, свисая с них, как леденец на палочке у шпаны или маленьких принцесс. Его рука вместе с сигаретами потянулись ко мне в сторону, но я отказался, кивнув головой.
Зажигалка скрасила эту серость и меланхоличность сероватой Московской улицы, пока незнакомый паренек не заговорил.
– У меня сегодня вообще не удачный день, – пробормотал он, вглядываясь в окна дома напротив, иногда переводя взгляд на мои ноги, точнее на черные грязные кроссовки с дырками на видном месте. – Сначала на автобус опоздал, затем, боясь не успеть на работу зонт оставил в транспорте.
Он притих, при этом по его лицу можно было понять, что он ждет от меня какого-то слова то ли поддержки, то ли сочувствия, может просто любой чуши, лишь бы я не молчал, поэтому мои губы произнесли два скромных слова, это даже не слова, а пару слог: "Да уж". После я, также стоя здесь, у своего подъезда, молчал, то смотря на незнакомца, то на окружающие меня более интересные вещи и, конечно, слушая при этом шелест дождя, смешанный с далеким гулом автомобилей по МКАДу.
– На работу я все-таки опоздал и знаешь что, – прошептал он, подойдя ко мне ближе, словно хотел передать мне на ушко секрет, тайну, как мы часто делали в детстве, в парке за этим домом возле яблонь. – Меня отчитали, как глупого школьника, не следившего за собой, своим лицом, своим поведением. Я давно такого стыда не ощущал.
Он сделал тугую затяжку сигареты, а затем просто резко начал вертеть головой. На него было противно и жалостно смотреть, как молодой человек лет двадцати жалобно ноет на свой неудачливый день, а точнее, день, в который он просто очень сильно суетился, поэтому и загреб небольших, даже малейших, ничтожных проблем.
– Я думал, меня уволят, – всхлипнул он, – думал, мне сделают выговор, отчитают, как в детском саду. Я видел, так делали с моими коллегами, все-таки эти люди, начальство, такое бессовестное, только и делает, что выкачивает из нас все силы, всю энергию, запугивает нас.
Он немного трясся. Его губы с каждой секундой становились всё более и более бледными.
– Знаешь что было потом, после работы? – уставившись на меня, словно ожидая ответа, спросил он. – Я пошел в мак, дождя ещё не было, заказал пару бургеров и картошку с колой, думал, по дороге съем. Я вышел на улицу, направился к пешеходному переходу. Стою, жду, пока загорится зелёный свет на светофоре, как вдруг начало лить, как из ведра. Буквально из ниоткуда начался этот сраный ливень. Господи, за что? За что, Господи? А затем проехала газель, задела ямку с лужей, и вся жидкость полетела в мою сторону, облив и пакет из мака, который буквально через пару минут был, как и я насквозь мокрый, и в нём порвалось дно. Все бургеры полетели на землю. Грязную землю. Я так и не поел.
Он снова уставился на дома напротив, по ту сторону дороги, затем на храм, который стоял около шоссе, находившийся в нескольких метрах от старого заброшенного кинотеатра. Затем, его глаза начали бегать по сторонам, вглядываясь то в мое безэмоциональное лицо, то на густые чернеющие тучи.
– Я был рассержен. За что, боюсь спросить, Господь так не любит меня, зачем он все это послал на меня, за что?
Его стон начал терзать мои уши, потом эти крики летучих мышей преобразовались в гудящий рот старого советского грозного деда, которому в те годы знатно прочистили мозги. Мат, ругань в сторону Бога – вот, что соправождалось потом. Он обвинял его во всем, при этом его глаза заливались сразу и беспомощностью, и гневом. Мне было его жалко. Жалко из-за того, какой он есть, но я видел в нём беспомощную гусеницу, которая способна взобраться ввысь, стать красивой восхитительной бабочкой, но его глупость его же и погубит. Он винил во всем всех, кроме самого себя.
"Глупые люди, – подумал я, услышав, как кто-то в доме, по ту сторону окна, обвиняет Бога в своей болезни и страхе".