Дед Бакий

Хочу  рассказать историю. Происходило удивительное в нашем селе.  Ветра, травы, упрямые облака — всё по сей день видит эту девочку. Ибо не радоваться  ей невозможно.

Много  повидал  на своем веку до ее рождения. Село у нас большое, но люди друг друга знают. Как учитель много книг прочитал, слова ветру не дарю и считаю, что рождается человек с готовой судьбой.  Но она росла особенной.

Однажды после Крещения, 22 января по соседству с нами выкупили дом. Странно нам с женой это  было. Стоял дом без жителей и без дела год. А тут женщина с мужчиной появляются и среди морозов его покупают. Обычно в таких делах соседей спрашивают как мол, что с домом?  Почему его продать спешат? Здесь — молчок,  да и только. Жена моя всегда старалась прежде недостатки рассмотреть, подумала, что семья молодая невезучая, решили прошлое  забыть и с нуля начать. Я ее никогда не слушал. Если слушать — от  ругани стены затрещат.

Женился на ней  не по любви. Любил другую, только не стало ее рано. Лариска рядом была, все брови какой-то мазутой красила. Вид у нее из-за этого колдовской был. Люди говорили — ведьма, а я в ту пору совсем опечалился, и женился на Ларке от одиночества.

Молодая семья купила дом и сразу в нем жить стали. Женщина худенькая была, руки казалось тоньше скалки, и молчала больше. Мне странно это было. Лариска моя всегда громко говорила, порой кричала — хотела, чтобы ее больше всех слушали. А эта женщина, как изящная ваза. Помню, вышла  на крыльцо на третий день, раскрасневшаяся от печки. Лицо скромное, черты яркие. Рукой взмахнула, я ей поклоном ответил.

На голове женщины шаль пуховая. Пальто с воротником из овчины и валенки чистые, белые. Ножка маленькая и валенки  на ней, как на куколке. Засмотрелся я, пожалев, что рисовать не умею. Молодой тогда был. Напомнила женщина мне мою любимую, что ушла. Смотрю на ее лицо светлое, а самому  горько от воспоминаний и жизни прожитой. Комок к горлу из прошлого подступил, из молодости былой.

Тут Ларочка моя, чего, мол, на новую соседку засмотрелся. Этакая худоба теперь по соседству. Муж то молодой, белый, как медведь. Где только подцепила его, увела, небось. Сама Лариска кричит и причесывается, рьяно так, почти грубо.

Разозлился на жену свою злющую:

—  Хватит на людей наговаривать! —  вспылил.  —  Добротой поминать надо.

— Твою что ли ту русокосую? —  говорит.

Помню, вышел  из дома после слов этих и направился к приезжей семье.

— Спасибо, что крышу поправили,  — женщина говорит. — Хотя снег нынче мало валит.

 Она двигалась около печки легко, порхала будто.

—  Ешьте, ешьте пирог луковый с картофелем, а то стынет же.

Я швыркал сахарным чаем и представлял, что женился на любимой своей — рядом стройная, не сварливая, умная.

— Меня Софией величать, — произнесла женщина и засмеялась.

— Муж Софи называет.

 Затем ей неудобно стало, и стала она платок на голове перевязывать, будто лишнее что сказала. Тонкие кисти запорхали в воздухе. Я вдруг представил, как щекой своей дотрагиваюсь до ладоней ее. От такого неожиданного представления  уронил чайную ложку  и как неуклюжий медведь полез под стол достать треклятую ложку. А у самого мысленный образ ее лица перед глазами и не уходит. Стыдно стало, неловко, а она тем временем посуду чистую перебирала.

— В Вас действительно что-то французское есть. Поэтому он Вас Софи, и величает.

 Подумал про ее мужа и как-то внутренне разозлился. Такие женщины, как София не должны принадлежать мужчинам. Она будто выше всего простого, житейского.

— Нет, нет, я дитя родины нашей. Просто муж мой бедовый, странный. Он все на свете своими именами величает. Животные — "Быстролапые". Небо — "Потолок земной". Дети — " Маленькие солнца". Степан даже дом этот "Окошком" зовет, будто на него света больше попадает.

Я подумал,  что действительно света больше попадает с утра, когда солнце встает, но неприязнь к мужу Софи осталась.

— Солнце просыпается,  говорит он, набирается сил и с нами делится. Мы от сил не отказываемся и делами разными занимаемся.  Муж мой любит солнце, а я —  ветер. Он не понимает, почему  люблю ветер, но я знаю, почему он так ценит солнце.

— Он детей любит, — догадался я, мысленно проводя параллели.

— Верно, сказали. Вот мы ребеночка и ждем, — стыдливо посмотрела она на свой живот.

Я глянул и действительно — видно. Немного совсем, если только приглядеться.

— Хорошо переносите? — спросил я.

—  Это же не болезнь!  —  засмеялась София.  —  А что не болезнь, все в радость!

Я взглянул в глаза ее и оторопел —  сила в ее  немыслимой мне показалось. Мне даже не по себе от ее добрых слов стало. Мы с Ларой дома слова как-то иначе используем, будто неправильно — односложно и скучно. София —  другая женщина. Красотою наделена женскою и умом земным. Я даже мысленно поблагодарил Господа за новое соседство. Точно, будто прислал кто их свыше  в наше село.

София тем временем собрала крошки пирога со стола и пригласила нас с Ларочкой на новоселье.

— Не понравится Вам, София, моя Ларочка. Не любит она людей. Злость порой берет.

— Это испытание, дядя Бакий, испытание только и всего. У каждого свое испытание. А почему — дядя Бакий, Вас так зовут?

— А потому что отец мой баки носил, бакенбарды, точно граф какой.

— А каково ваше имя на самом деле?

— Сергеем величали при рождении. Но Бакием мне приятнее. Жизнь меня, как Сергея сложнейшая была. А Бакий — сильнее, выносливее.

— Значит, и я Вас так называть буду.

— Кого хотите мальчика ли девочку?

— Кого небо пришлет. —  София загадочно улыбнулась и побежала посмотреть, где ведро для уборки оставила. Вернулась спокойная,  светлая изнутри, как прежде.

— Откуда Вы приехали, если расскажете?..

— Секрет это, но вы его сохраните, по глазам вижу. Поженились мы три года назад, в городе жили. Степан хороший, один недостаток — наивный он. Женщина одна заглядываться на него стала, как на своего. «Мой, — говорит.  — Отдай мне, другого себе найдешь». Я ей ничего не сказала,  — все равно бы  не поняла.

Плакала всё, когда одна оставалась. Он суровым стал. «Злюсь на нее, — однажды произнес. — Притворяется, и меня к себе, как прищепку на нитке притягивает. Своим называет,  а какой я ее? Человек же ничей. Не хочу ей принадлежать, хочу только с тобой быть, как раньше». — Вот мы продали квартиру и уехали не сказали людям даже куда. Про ребеночка узнали и теперь здесь радуемся. Главное радоваться, а жить всюду можно. — Она улыбнулась губами, глазами и посмотрела мне в лицо, как в самое сердце.

Я подивился ее философии жизни. Молода она была для таких мыслей, нежна для ее новой жизни в этом доме. Но все-таки я невольно согласился с ее словами и когда вернулся Степан из леса, я пожал ему руку и домой ушел. Новоселья так и не было, потому что София приболела. У нас здесь места лютые зимой. Она разгоряченная на крыльцо вышла и простуду подхватила. Степан ее постоянно хмурый ходил, переживал. Даже когда София выздоровела, и то переживал.

Весной она много стирала. Проходя мимо, я часто слышал ее пение. Тонкий голос интонировал правильно.

Лариска моя часто наведывалась в ближний город и однажды отравилась чем-то. София узнала от людей и мне в школу принесла воду целебную. Они со Степаном на выходных ездили к Живому Источнику за водой. Лариска долго сопротивлялась. Сидела босая  у печки с бледным лицом и не хотела воду пить. Но потом сдалась и на следующий день уже начала вставать.

Весь май пока Степан наблюдал за лесными жителями и фотографировал их для городского журнала, София и тетка Василиса по лесу гуляли.

София любила гулять по лесу. Она вдыхала воздух, точно благословение неба. Василиса постоянно приглядывала за ней. Живот Софии уходил по бокам, и ходила она все медленнее. Василиса рассказывала всяких историй разных, но София не слушала ее. Она любила слушать ребеночка внутри себя.

         Родила в июле. Степан был счастлив и все заглядывал к жене, спрашивая, что принести, что подать. София потеряла много крови и бледно улыбалась. Много людей в ту пору помогли молодой семье. Даже Лариска стала чаще ходить к ним и меня ругать за то, что детей у нас нет.

— Зачем не настоял? Ну, вот как ты мог? Посмотри, какая у них девочка! Она могла быть нашей. Я бы ухаживала за ней, ох ухаживала бы! — причитала она.

— Так ты же все фигуру берегла, чтобы мужчины на тебя красавицу оглядывались.

— Они и сейчас оглядываются, хоть мне и полвека стукнуло, только не нужны они мне, а ребеночек бы уже выучился!

— Они оглядываются на твой громкий голос,  граммофон, да и только.

— Да, но кукушку  не ругают за то, что она кукует.

Девочку нарекли Галиной. Молодая семья много трудилась. Степан продал в журнал много отличных фотографий и получил за это большие деньги. Ребеночек был спокойный. Спал тихо, казалось, даже не ворочался, будто под мир подстраивался. Почти не плакал и рос, как на глазах. Но жизнь разное видела. Пришла беда в этот дом и Степан однажды не вернулся со своей фотопрогулки.

Зима была. Мороз обжигал щеки и мысли. Он ушел спозаранку и нашли его утром. Может  зверь, какой напугал, или другая причина была, только нашли его замерзшего под деревом. Много толков ходило, но Степана было уже не вернуть. У Софии молоко пропало, и Лариса ей помогала прикорм для Галины готовить. София таяла на глазах.

Прошло время, но так она и не смогла жить без Степана. Осталась Галина у нас на руках. Лариса и я удочерили девочку. Много хлопот с бумагами было. Лариска порой плакала, до того времена тяжелые случились, но я смотрел на Галинку, и откуда-то приходили ко мне силы.

Однажды девочка захворала, и я держал ее на руках всю ночь. Качал, качал, да и уснул. Приснился мне сон странный. Просили меня во сне часовню построить, чтобы люди могли в нее приходить и отдушину находить. Церковь в селе была, только далече от наших лесных мест. Рассказал я про этот сон только тетке Василисе.

— А ты дом, — говорит, — Галинкин продай и на эти деньги часовню построй.

Откуда, — говорю, — у меня деньги на часовню. И не буду я ничего продавать. Дом единственное, что у девчонки есть!  — Василиса была согласна со мной. Но потом я  решился и однажды так соседке Василисе сказал:

— Нам какое-то дело нужно. Что-то, что поможет Галю вырастить.

— А деньги  где возьмешь?

— А мы переедем в дом девочки. Переедем, а из нашего дома часовню сделаем. Ребята — строители молодые, соображают, помогут. И дом так за Галей и останется.

Но Лариска моя не молебная была. Спорила со мной, насчет часовни, никак не соглашалась. Жалко ей дом свой было. Василиса ее кое-как уговорила, говорит: «Ларису все добром поминать будут».

— Ладно, может, помогу кому, — промолвила тогда  жена. Но часовни она так и не увидела. Забрал ее неожиданно Бог к себе, а Галину на мое попечение оставил.

Девочка росла смышленой и спокойной. Ходила в школу и хорошо училась.

— Дед Бакий, ; говорит, ; а когда часовня будет готова, я тебе во всем помогать буду. Люди будут нас благодарить и деньги станут приносить.

— Да что ты, Небушко мое, не нужны мне чужие деньги.

— Но люди будут их с благодарением приносить. Не возьмешь, злиться станут.

— О чем ты?  За что благодарить будут?

— За помощь, дед Бакий.

         Я не понимал ее тогда. Но смотрел на ее белые кудри, и нарадоваться не мог. Плакал около окна от счастья. Не мог понять, за что на меня это счастье свалилось.

Только друзей у моей Галины не было. В школьной сумке она пустую катушку от ниток носила, да чистый листок обязательно. Только всегда он чистым оставался. Мне это странным казалось, но внучка моя, как я величал её с гордостью, причин не рассказывала.

— Не время еще, —  вымолвит  и голову склонит загадочно, точно Софи.

Музыку слушала классическую. За кругляшами этими мы в город ездили, и Галя сама выбирала. Девчонки ей завидовали, парнишки боялись.

После школы Галя без трудностей поступила в колледж педагогический на искусствоведческий. Счастливая  приезжала на каникулы. Бежит от дороги такая тонкая, светлая, словно нежностью наполненная. Обнимет меня руками и смеется, смеется своему придуманному счастью. Русые кудри рассыпаются по плечам, а башмаки обходят каждый цветок, чтобы не навредить. Сначала Галина в недостроенную часовню забегает. Поет там нежные песни и слушает свое эхо.  Затем выходит из дверей часовни и восторженно оглядывается на мир. Смотрит на жизнь вокруг, а после в дом бежит.

Училась так моя внучка пять лет. В дни  приездов, наглядеться на Галину не мог. Когда она получила диплом, то решила не оставаться в городе, а вернулась в родное село.

         Мне и многим нашим друзьям это казалось странным. Люди рвутся в большой город, чтобы там остаться. А моя красавица решила жить там же, где жила всегда.

— Галя, небушко, ты подумай хорошо. Зачем тебе село? Если ты из-за меня так все решила, то не переживай за деда.

— Дед Бакий, с тобой рядом должен быть близкий человек. А кто тебе ближе, как не я? Но есть еще одна причина, по которой я должна жить здесь.

— Какая же причина? - спросил я.

— Я нужна людям.

— Конечно, нужна. Каждый человек  нужен.

— Позже ты поймешь меня, дед Бакий.

— Когда придет это "позже", Небушко?

— Когда часовня достроится,  — ответила она с уверенностью.

Больше Галю не спрашивал об этом. Сейчас я понимаю все, и меня поражает многое. Откуда моя маленькая приемная внучка могла все знать заранее?

Галя устроилась в школу работать. В ту самую школу, в которой я проработал так много лет. Она вела урок Истории в средних классах.

Дети любили ее урок, и если в расписании он стоял в числе первых, то ученики приходили намного раньше. Многие школьницы старались подражать Гале. Делали такие же прически, имитировали походку. Галина смеялась, когда я говорил ей об этом. Она твердила, что дети не задумываются о счастье и поэтому  они счастливы.

Галина старалась учить детей на примерах из жизни людей. Дети прибегали со школы и пересказывали все родителям. От них я узнавал, что моя Галя довольно мудрая для своего возраста и добрая. Что у нее душа ребенка, которая стремится в мир. Люди поощряли это, но были и те, кто осуждал. Всегда есть тот, кто осуждает. Такова жизнь.

Однажды Галина принесла корзину белых грибов из леса, замочила их в воду и вдруг села за пустой стол.

— Ты чего такая таинственная? — спросил я и сам подивился, до чего моя Галина хороша стала.

Красное платье до колен, белая косынка, завязанная позади. Яркое загорелое лицо, в котором будто листья осенние отражаются. Туфли с перепонкой посередине и волосы, перевязанные в хвост малиновой тесьмой.

— Я только что встретила свою судьбу, — прошептала она тихо. — Ох, и до чего же хороша моя судьба! — она заглянула мне в глаза и улыбнулась.

Потом я узнал, что пока моя Галя собирала грибы в лесу, познакомилась с новеньким школьным преподавателем. Он должен был приступить к своей литературной работе с пятнадцатого сентября.

Девочка радовалась каждой встрече с пареньком. Он выглядел серьезным и спокойным, что мне, несомненно, нравилось. То он неожиданно мимо пробегал, то в магазин, не спеша шел. А порой просто на Светлой Поляне гулял. Проходил мимо дома нашего и Галю тихонько у крыльца ожидал.

Иногда он на нее будто насмотреться не мог, а она расцветала на глазах еще больше и говорила обо всем на свете. Слышал я нечаянно один их долгий разговор, который поразил меня до глубины души.

— Ты любишь Солнце?  Галя, ну не молчи, скажи, ты любишь Солнце?

— Конечно. Но  больше я люблю горы и долины, леса и дороги.

— А дороги зачем?

— Жизнь ведь состоит из дорог. Каждый куда-то идет.

— Но ведь иногда и останавливается?

— Останавливаются обычно, когда болеют. Нужно стремиться, понимаешь? Найдешь куда путь держать — поправишься.

— Но все равно я не люблю дороги. Они пыльные и не очень ровные.

— А мои дороги по бокам все в цветах и травах. На них много соринок, но есть и живинки, которые радуются мне.

— В школе твердят, что ты нелюдимая. Выходит немного у тебя друзей?

— Природа — самый верный друг. Люди твердят, но во многом заблуждаются. Многие люди заблудились и нужно помочь найти им дорогу.

— А мне?

— Бывают, что дороги общие.

— Я бы хотел, чтобы наши дороги стали общие. Хотел бы быть тобой, понимаешь?

— Каждый должен быть собой.

— Ты не выглянула вчера в окно, когда я сорок минут ждал твоего лица.

— Порой достаточно смотреть сердцем, а не через окно.

— Я обижен на тебя за это. Немножко.

— Это твоя обида. Каждый борется со своей обидой.

— Если ты еще раз так не выглянешь, я буду прогуливаться с Татьяной. Говорят, она влюблена в меня.

— Слушай себя.

— Тебе все равно, да? Тебе все равно!

— Равно только в формуле, а люди и ситуации не бывают равны.

— Я ухожу.

— Твоя воля.

— Зачем ты так? Ты же знаешь, нравишься мне!

— Иногда на вопросы лучше отвечает поведение, а не слова, — она направилась на кухню. Он стоял под дождем еще минут двадцать, затем ушел.

— За что ты так с ним? Хороший он паренек, —  сказал я.

— За будущее, —  кратко ответила она.

Только потом я понял ее.

Через два месяца у него заболела мать, и он уехал из села. За ним уехала Татьяна. Люди говорили, что она, будучи школьной медсестрой, предложила парню ухаживать за его матерью. Тот согласился.

В школе ходило много толков. Одни считали, что Галя специально умничает, чтобы возвышаться над людьми. Другие были уверены, что Гале парень и не нравился вовсе. Мнения третьих Галя не разделяла больше всех. Именно тех, кто жалел ее девичью красоту, вновь поселившуюся в селе. Будто людям хотелось, что бы ее краса растаяла, как забытый снег.

Постоянные толки людей заставили Галю уйти. Школьники не понимали этого решения и совсем не принимали его. Галя просто занималась домашними делами и разговаривала со мной.

— А помнишь, дед Бакий, я была в красном платье, когда он впервые увидел меня?

— Конечно, Небушко, помню. А почему ты его больше не надеваешь?

— И ты, наверно, считаешь, что ушла я из школы зря? Думаешь, с моей стороны это довольно опрометчиво? —  она склонила голову чуть набок. — Надену, когда часовня будет достроена.

— Не виню тебя. Принимаю твои решения, как должные. Мама твоя сделала бы так же. Человек должен быть выше пересудов. За деньги не переживай, моих  пока хватит.

— Деньги у нас будут, дедушка Бакий. Только не в них счастье.

— Галина, можно у тебя спросить?

— Конечно, дедушка.

— Порой ты так говоришь, словно наперед знаешь, что нас ждет.

— Каждый человек думает так, как ему нравится. Тебе нравится так думать обо мне.

— Ты так редко отвечаешь "да" или "нет"...

— Так отвечать  человек не в праве. Это ответы жизни.

— Если бы он вернулся за тобой, ты бы уехала с ним? Ты обо мне не беспокойся…—  Галя не дала мне договорить. Посмотрела прямо в глаза и ответила:

— Будет иначе.

И все стало, как раньше. Внучка моя вставала рано, пекла пироги, поливала цветы летом, кормила птиц зимой. Убиралась, гуляла по лесу, читала книги. Порой посмотрит на часовню и улыбнется своей внутренней улыбкой.

         Спустя несколько месяцев в село вернулась Татьяна. Удрученная, молчаливая, ходила она по дорогам с подружками, ничего им не рассказывая. Когда Татьяна проходила мимо нашего дома, то отворачивалась и прибавляла шаг. Возвращение этой девушки принесло печаль в жизнь моей Гали. Никто ничего не говорил, не рассказывал, и поэтому Галя о причинах ее одинокого возвращения ничего не ведала. Но если мы не знаем, то додумываем.

         Вот и Галя в раздумьях теперь часто была. Сидела на скамеечке с книгой. Подстриженные коротко белые кудри пышно тянулись к небу. Тонкие руки, так похожие на руки Софии, аккуратно перелистывали страницы. Порой девушка задумывалась и смотрела по сторонам. Часто следила за ласточками, и казалось, ждала кого-то.

         В итоге, от ее недосказанности, захворал я. Заболел и слег. Внучка моя травы заваривала и святой водой поила. Однажды утром, пришла с рассветом и говорит:

— Поднимайся, дедушка, лечить тебя буду.

— Тяжело мне, Галя, может час мой пришел?

— Ты долго будешь жить. Встань и вытяни руки вверх. —  Она показала как.

         Я послушался. Галя стала что-то нашептывать и затем ушла. Я опустил руки и подошел к окну. Со дня на день мы собирались часовню открывать. Галю надо как-то встряхнуть, вдохновить.

Вдруг  увидел, что Галина моя в красном платье в часовню прошла вместе с Татьяной. Не по себе мне стало, страшно за внучку. Татьяна недобрый человек, и девочку мою невзлюбила давно. Помочь надобно, —  думаю. И в часовню тихонько направился.

— Расскажи, что с тобой и я быть может смогу помочь тебе.

Услышал я голос Галины.

— Мне мама сказала,  ты странная стала. Брата моего якобы, словом вылечила. Это правда?  — проговорила с некоторым недоверием Татьяна.

— Есть во мне силы. Но все и от тебя зависит. —  Галя смотрела на Татьяну спокойно. Даже чересчур спокойно для соперницы былой.

— Я хотела, чтобы он относился ко мне, как к тебе, —  Татьяна выдержала паузу, ; помогала ему за матерью ухаживать, только слишком она уже слаба была. Так и не поднялась. Горевал он, ужасно горевал. Тебя вспоминал. Слишком часто вспоминал. Я и встрепенулась однажды, как птица раненая. Говорю: «Хватит меня мучить! Я рядом с тобой быть хочу, а ты этого не видишь! Да вижу  все, —  говорит, — только одного твоего желания быть вместе, мало. Помнишь деда Бакия? Он Гале рассказывал, как любил одну, а на другой женился. Не бывает толку в любви внешней, придуманной!» — Так и сказал, — опустила голову Татьяна.

Мне стало неловко, что невольно услышал, но точно к половицам примерз. Стою, и уйти не могу.

— И чем дело кончилось? —  спрашивает Галина, а голос дрожит немного. Надеюсь, Татьяна не заметила этого.

— У него дом сгорел.

— А он? Он жив? —  Галя привстала со стула в ожидании ответа.

— Жив. Дом его на отшибе. Около леса. Маленький такой. Рядом что-то горело, потом на дом перекинулось. Только ушла я. Обиду затаила и ушла. Оставила его! —  тут Татьяна заплакала и заголосила страшно:

— Он красивый, не пропадет, а меня все равно не полюбит. Я старалась, помогала ему во всем, а он и не смотрел на меня. Ты ему все глаза застила. А я, замуж выхожу!

— За кого? — тревога появилась в голосе моей внучки.

— За Димку.

— За Бурундучка?

— Мы в город уедем. Бурудуковой стану. Не хочу здесь оставаться. Мне кажется, все знают, как я за ним, учителем везде ступала.

—  А зачем ты ко мне пришла?

— Помоги мне. Скажи, что делать. Может я неправильное творю? Ненавидела тебя сильно. Мне кажется, это я, дура, беду на него накликала.

— Измени жизнь свою. Отношение к миру. Думаешь об обидах и они двери закрывают перед тобой. Возьми катушку пустую, —  вынула катушку Галина. — И нитки разноцветные приготовь. Каждого цвета по метру. Свяжи их между собой крепко на несколько узелков, и на катушку намотай. Это будет твоя судьба счастливая. Только думай с добром и радуй людей. Будет у тебя дочка красивая. Назови ее по-особому. Как назовешь, так и судьба сложится. —  Улыбнулась Галина и встала. Стоит такая миниатюрная в красном платье и вновь, словно изнутри светится. Прослезился я от того, как она на Софи похожа, а еще любимую мою из молодости  мне напомнила.

А Татьяна вдруг вновь как заплачет и на колени перед Галей моей падает:

— Я ему так нехорошо про тебя говорила, придумывала всякое. Прости меня дуру. Прости меня глупую!

— Я все ведаю, Татьяна. Вставай. Ты лучше к иконе нашей единственной подойди и мысленно прощения попроси. —  Галя направилась к дверям, а я на крыльцо вышел.

— Давно ты тут, дед Бакий?

— Давно, Небушко.

— Ты понял все про меня, а дед Бакий?

— Понял, —  сказал я, а сам ничего не понял совсем. Татьяна еще в часовне была, когда мы с внучкой в дом пошли.

— Дар у меня, дед. Дар от Бога. Знаю я о многом и как помочь ведаю. Часовня, она словно родная, уже неделю, как помогает мне людей поддерживать. Не будем ее официально открывать, она уже с первых трудов вступила в жизнь нашего села.



Много месяцев минуло, а девочка моя все людей спасает. Кого словом странным поддерживает, кого чистым листом вдохновляет. Будущее знает, настоящее исправить помогает. Люди из города наведываться стали — деньги, иконы несут. Расцвела наша часовенка, осветил ее батюшка и постоянно людей принимает. Галя моя устает порой, но все равно помогает. Прозвали ее "Зонтик", за то, что как радугой накрывает и терпение приносит.

Волосы ее отросли и стали, как прежде, только лучше. Красное платье штопает, но не снимает, в память о первой встрече с учителем тем. Хотя одежды новой много  разной, модной, но с умом. Приехал учитель литературы как-то в часовню и предложение моей Гале сделал. Она предложение приняла через месяц, а через неделю их в родной часовне и обвенчали.

Как-то раз спросил я свое Небушко о моей судьбе:

— Другим столько говоришь, а про меня молчок. Скажи обо мне хоть что-нибудь.

Посмотрела она на меня так хитро, словно знала, что спрошу. Смотрит, а глаза светятся и слезы в них:

— Дед Бакий, есть в тебе действительно кровь графская. И мама моя, Софи —  двоюродная сестра твоей любимой.