Кто я?

Отрывок (в сокращении) из повести «Хаос и музыка» – http://proza.ru/2018/09/04/730
...
Сергей понял, что не следует более самообольщаться. Угрозы следователя не шутка. Необходимо в течение отпущенного ему на размышления времени либо принять предложение Елизарова – «признать» за собой вину в двух преднамеренных убийствах, либо отвергнуть. Чего проще – "признай" и живи до суда без побоев и страха смерти в отдельной камере. За год откроются новые факты по обоим случаям убийств, найдутся свидетели... В худшем случае, если не найдутся, то он заявит на суде, что признания ложны и даны с единственной целью – защитить свою жизнь.

– А если отвергнуть эти мерзкие обвинения, то для друзей, знакомых, учеников я все равно буду убийцей, – прошептал вслух Сергей, – убийцей, убитым в тюрьме сокамерниками...

– Нет, не так, – возразил он минутой позже, – если я их отвергну, и друзья, и ученики, и Алла будут знать, что я не признал вину. У них останется право выбора – верить мне или следственным органам. А главное, я останусь честным перед самим собой. Умру честным, не терзаясь угрызениями совести... А не все ли равно, как умирать? Кто я такой, чтобы это имело для меня значение – не сейчас, а в следующий миг после того, как меня убьют?

Сергей потрогал свое лицо кончиками пальцев. Жесткую щетину первых дней заточения сменила мягкость бородки. Поперек лба прощупывался небольшой шрам – след от удара о косяк двери. Он отстранил ладонь, посмотрел на нее, затем приложил к груди:

– Это – я, Сергей Карякин, – произнес вслух, как бы вглядываясь внутрь себя. – Если меня убьют, то не будет этой бороды, этого приобретенного три дня назад шрама, этой ладони... Нет, неправда. И бороды, и шрамы не вечны. Они появляются и исчезают в течение жизни неоднократно. Все клетки моего тела с младенчества и до настоящих дней тоже неоднократно обновлялись. Ежесекундно часть клеток умирает, и ежесекундно рождаются тысячи новых. Жизнь и смерть постоянно дополняют друг друга. Одно без другого невозможно!

Сергей задумался, потом взял выданные ему следователем для записи "признаний" казенные листы, шариковую ручку и стал переносить на бумагу свои размышления.

Мое глубинное самосознающее «я» и мое постоянно меняющееся тело, – записал он первую строчку, – образуют единство, суть меня, Сергея Карякина. Пометил внизу листа дату – 16 сентября 1998 года – встал, прошелся от дверей к зарешеченному окну, ища в глубинах сознания подтверждения только что зафиксированным на бумаге мыслям и ощущениям... Вернулся обратно. В коридоре послышались чьи-то гулкие голоса. Кто-то ругнулся матом. Лязгнули разграничивающие пролеты тюрьмы двери. Издалека донесся чей-то истошный вопль и следом, перекрывая его, гомерический хохот...

Внезапно Сергей поймал себя на мысли, что и этот вопль, и этот хохот, отражаясь в сознании, не только вызывают в нем гамму эмоций, ассоциаций, видений, но как бы замещают на миг его «я». Его «я» сливается с ними, покидает камеру и возвращается в нее лишь тогда, когда в нее возвращается внимание Сергея.

– Нет, «я» – это не просто единство некой глубинной самосознающей сути и бренного тела, «я» на своей периферии – это нечто неуловимое, бесконечно меняющее свои пространственные и временные границы… Если у человека болит зуб, то меняющаяся часть «я» становится болью, локализуется в ней, если человек читает книгу – «я» читающего соединяется с «я» главного героя, ощущает его радость, гнев, печаль… У идущего по улице слепого «я» находится на кончике белой трости, ощупывающей дорогу. «Я» – это нечто неизменное, позволяющее отождествлять себя младенца с собой настоящим, и одновременно «я» это то, что оживает мыслями, эмоциями, ощущениями, сливаясь с тем, на чем сосредотачивается внимание…. «Локальные я» могут возникать и возникают в любых точках пространства-времени, перемещаться в прошлое и будущее, сливаться с фантазиями… – Сергей снова присел на корточки возле тумбочки, чтобы зафиксировать мысль на бумаге и снова засомневался. – Если «локальные я» – исчезающе малые мгновения, то чем тогда является та глубинная сущность, которая фактом своего существования образует эти бесчисленные мгновения, появляющиеся и исчезающие в лучах ее внимания? «Большое я»? Но без локальных, маленьких «я» – без тактильных, слуховых, вкусовых ощущений без эмоций, мыслей, без хранимых в памяти образов прошлого – оно не обнаружимо. Не существует! Не существует где? В материальном мире?

Наконец он решился и записал:

Я, Сергей Карякин, это единство души («большого я») и вечно меняющихся, появляющихся и исчезающих в лучах ее внимания, бесчисленных «локальных я». Направленность моего внимания может определяться как постоянно возникающими внешними раздражителями, так и непосредственно волеизъявлениями души. Степень моей реальной свободы определяется тем, насколько свободна душа, насколько она независима от внешних раздражителей в выборе объектов внимания.

Затем он поднялся с корточек, дошел до двери, в раздумье дотронулся до нее, ощутил холод металла… "Если мою душу, благодаря стараниям следователя, отделят от тела, то она обретет абсолютную свободу? Ни холод, ни жара, ни чувства жажды или голода не будут отвлекать ее от возвышенного самосозерцания?"

– Бр-р-р! – Тряхнул он плечами, отгоняя мысли о подобной перспективе. Что-то в глубинах сознания явно противилось возможности столь радикального освобождения. Слабость и неустроенность души? Боязнь реализации иных «локальных я», определяемых связями не с внешним миром, а с этим таинственным затаившимся на дне души «некто»?

Сергей вспомнил книги Ясперса*, вспомнил личный опыт отождествления себя с внутренним голосом, нашептывавшим ему мальчишке, стоявшем на высоком волжском мосту "А что, слабо прыгнуть вниз?" и потом, как тот же голос, завладев его маленьким «локальным я», из потемок детского сознания подтрунивал всадить найденный в песочнице нож в спину проходящего по улице пожилого человека: просто так ударить, беспричинно. Тогда на мосту он до крови закусил губы и больно стукнул себя по шее тыльной стороной ладони, а позднее, на улице – шарахнулся с тротуара в кусты и с какой-то неистовостью принялся мастерить дудочку из подвернувшегося под руку ивового прутика. В обоих случаях тот пытавшийся овладеть им «некто» был посрамлен. Не жаждет ли он реванша?

Но душе было ведомо и другое начало, более органично сливающееся с нею, не отталкиваемое, а желанное. Одно из самых сильных переживаний в жизни он испытал на Рыбинском водохранилище. Вечер был теплый, над водой тихо загорались звезды. В какой-то момент, ему показалось, что их отражения – огоньки светящихся под водой окон. Вспомнились рассказы Паши Емельянова о находящейся там, в глубинах рукотворного моря, Мологе. О мологжанах, не пожелавших расстаться с городом и разделивших его судьбу. В рассказах Паши Молога представала то сказочной феей одевающейся по весне в белый подвенечный наряд из цветущих яблонь, вишен, черемухи, то заботливой матерью, то убеленной веками сказительницей, повествующей о былом Моложском княжестве, величайшей на Руси ярмарке**, о княгине Ольге***, взбунтовавшихся холопах**** …

То ли под впечатлением Пашиных рассказов, то ли красота августовского вечера была тому причиной, но Сергей неожиданно почувствовал тогда, что воды Рыбинского моря плещутся не вне его, а в самых глубинах сердца; и там же загораются звезды, и окна домов легендарного города. Разделяющие внутренний и внешний миры границы исчезли, исчезли временные рамки, но он не ощутил себя потерянным – напротив, в этот миг ему как бы открылся тайный смысл человеческого бытия. Бытия, не ограниченного временем и пространством, не вычлененного искусственным путем из мира, а составляющим с ним единое целое и вместе с тем свободного. Он коснулся руки Аллы, но не знал, как выразить в словах, открывшуюся ему Истину. И тогда в его сердце зазвучала музыка. Музыка погибшего города. Города, вознесшегося на небо в благолепии своих храмов, красоте цветущих садов, жертвенных судьбах своих горожан. В этой музыке не было траурных нот, не было упрека. Это была светлая, божественно-прекрасная музыка. Звуки рождались как продолжение ласкающих песок волн, как звон далеких колоколов, как набегавшие на глаза слезы. "Музыка! Ты слышишь музыку?" – спросил он у Аллы. В ответ она сжала его пальцы и, склонившись, поцеловала их…

– Аля, Альбина, где ты сейчас? – прошептал Сергей, забыв о разбросанных на тумбочке листах бумаги, забыв о Елизарове, необходимости чудовищного выбора...

Время медленно возобновило отчет секунд. Звезды, море, Молога таяли в глубинах сердца...

* Карл Теодор Ясперс (1883-1969) – немецкий философ, психолог и психиатр.
** Мологская ярмарка славилась на Руси с конца XIV века. Ярмарку организовал в 60-ти верстах выше устья реки, возле так называемого Холопьего городка, мологский князь Михаил. После вхождения Мологского княжества в состав единого Русского государства, Иван III перенес ярмарку в устье Мологи, на левый берег прямо напротив города. Значение Мологской ярмарки стало падать в конце XVI века, когда на Волге появились многочисленные мели, препятствовавшие прохождению крупных торговых судов. Ярмарка была перенесена в Рыбную Слободу (ныне город Рыбинск), а затем в Макарьев и Нижний Новгород.
*** Легенды рассказывают, что в мологских краях часто забавлялась охотой княгиня Ольга. В версте от города находился огромный валун, на котором княгиня якобы когда-то присела отдохнуть. В память о том событии валун носил название «Ольгин камень».
**** С легендой о взбунтовавшихся холопах связано название Холопьего городка. Однажды, гласит легенда, новгородские воины отправились попытать военной удачи к вратам Царьграда. Удачен или нет был тот поход, история умалчивает, а только вернулись они домой лишь через семь лет. К тому времени их жены вышли замуж за рабов, которые встретили своих господ возле стен Новгорода с мечами и копьями. Но господа, бросив на землю щиты и оружие, пошли на холопов с плетками, и холопы в страхе бежали от разгневанных их коварством хозяев. Позднее опальные холопы поселились на берегу Мологи в тридцати верстах выше устья реки и основали там так называемый Холопий городок.