Софочка

Софочка родилась с золотым абажуром волос на головке. Её долго ждали. Вначале Лиза, её будущая мама, как это принято в порядочной еврейской семье, должна была получить образование. Где? Вопрос был один, ответов - много. Её папа Рома - музыкант, гордо заявляющий, что он первая скрипка какого-то городского оркестра, считал, что его дочь будет только пианисткой.
- Представляете: на громадной сцене стоит белый рояль, к нему идет в белом платье наша Ли-зоч-ка! Зал замирает, встречая ее, - восторгался он.
- Нет! Нет и нет! Хватит нам одного музыканта, который ходит в коротких штанишках, - намекая на своего зятя, резко заявила Сара Соломоновна.
Моисей Маркович более дипломатично вставлял свое слово:
- Неплохо бы Лизочке быть учительницей, тем более, что рядом с нами находится еврейский педагогический техникум.
- Наши евреи, пусть они будут здоровы, любят греть друг друга в постели. Рождаются дети, подрастают, идут в школу. У Лизочки будет всегда хлеб с маслом, - продолжила мысль мужа Сара Соломоновна.
- А если она захочет еще и халу? - съязвил Рома.
- Дай Бог, чтобы у нее не был такой Моцарт, - Сара Соломоновна смерила зятя уничижительным взглядом, тем самым поставив точку на обсуждении будущей специальности Лизочки.
И когда через три года она закончила обучение, появилась новая проблема: замужество! Видной партии не просматривалось не только на горизонте улице Еврейская, на которой проживало семейство Зильберман, но во всей округе.
Те, кто были побогаче - сынки банкиров, заводчиков и прочей еврейской верхушки, даже не смотрели в стороны Лизы. А те, кто был беднее, за пять километров обходили дом Зильберманов. Побаивались острого нрава и языка дважды «эс», как называли Сару Соломоновну.
А годики тикали, как часы, даже быстрее…
И тогда снова собрались на семейный совет.
- Рома, - взяв зятя за локоток, нежной кошечкой посмотрела ему в глаза Сара Соломоновна, - может, в твоем местечке есть хороший парень на примете? Ты же хочешь своей тохтер (дочери)счастья?
- А-а, понимаю, из него хотите вить веревки, как из меня?
- А ты бы хотел сразу из грязи попасть в князи?
- Вы меня вытащили из грязи? - огрызнулся Рома и, хлопнув дверью, закрылся в своей комнате.
- Мама, и что вы лезете в нашу жизнь? - топнула ногой Цыля, роскошная, как и ее мама, своей еврейской красотой.
- Вот и иди к своему полоумному, накукуй ему ночью, что нашей Лизочке уже двадцать два года. Еще немного и старой девой останется, - ответила Сара.
Не известно, как куковала Цыля Роме, только через пару месяцев с большим фанерным чемоданом в квартиру Зильберманов заявился местечковец по имени Исаак. Кудри-черные, глаза - огненные. Своей внешностью он очаровал сразу всех женщин.
- Ну и чем вы будете кормить свою семью? - осмелился спросить дважды «эм» -Моисей Маркович.
- Вот этими руками! Я кузнец! В местечке был первым!
- Азохон вэй! (Боже мой) - опустился в кресло дважды «эм», - сын Айзика – инженер, сын Мэера - зубной врач. Что ты о них сказала? Шлеперы (Неудачники). А кузнец тебе подходит? - не успокаивался он, обращаясь к жене.
- Зато, какой красавец! - восторгалась она кузнецом.
Короче, вы догадались, что произошло? Если Давид пришелся по сердцу даже Саре Соломоновне, то сама Лизочка не верила счастью, которое ей привалило из захолустного местечка.
Давид устроился на металлургический завод, Лизочку приняли учительницей в еврейскую школу. Молодые души не чаяли друг в друге. И как вы думаете, долго нужно было ждать появления шейне мейделе? Она появилась ровно через девять месяцев.
- Кто у нас кусочек золота? - хлопает в ладоши бабушка Цыля.
- Софочка! - поднимает вверх руку двухлетняя девочка.
- Кто у нас шейне мейделе? - влюбленными глазами смотрит на внучку дедушка Рома.
- Софочка! - бросается к нему на шею внучка.
Ах, какое короткое еврейское счастье, какое короткое…
Забрали на военные сборы Давида и Романа. Побледнела, осунулась Цыля. Лизочка неотрывно следит за газетными новостями, шаркают старыми тапками по квартире бабушка и дедушка. Не смеется, закатываясь смехом-колокольчиком Софочка, даже ее золотые волосы потускнели.
Газеты успокаивают, наперебой расхваливают заключенный Пакт о мире с Германией, только Сара Соломоновна - тертый калач.
-Чем сильнее звон, тем больше от него вонь, - качает она головой.
- Как на подводной лодке, - и подниматься опасно, и плыть неизвестно куда, - разводит руками Моисей Маркович.
Цыля успокаивает родителей:
- В Минске народ веселится в парке, открыли Комсомольское озеро, идут концерты в Доме офицеров, танцы - в парке Челюскинцев.
И вдруг, война! А так трещали о мире?
Через два дня после нападения Германии на СССР немцы уже бомбили Минск, через неделю вошли в город, а вскоре приказали всем евреям переселиться в отведенный район.
Моисей Маркович нашел где-то телегу, нагрузил на нее теплые вещи, обувь, даже дрова - придется же зимовать. В гетто их разместили в комнате еще с одной семьей.
- Переживем! И не это видели! - успокаивала всех Сара Соломоновна, а сама оценивающим взглядом осматривала дом. Походила по одной комнате, потом по второй и, позвав двух мужчин: своего мужа и мужа своей новой соседки - Зяму, предложила сделать под полом укрытие.
- Мало ли что, должны где-то мы спрятаться во время налетов.
Выкопали яму в кухне, песок вынесли ночью за дом, укрыли его лопухами, старым мусором. Стали тренироваться: заскакивать один за другим в «малину».
- Сколько у нас будет времени при налете? Максимум до пяти минут, как услышим рядом выстрелы, крики людей. Засекаю время: поднимаем доску. В укрытие прячется первой Лиза с Софочкой. С ребенком нужно больше времени. Вторая, - бросила взгляд на соседку по комнате - 40-летнюю Малку, за ней - ее сын - восьмилетний Моше, потом - Зяма, за ним - Цыля, а потом я или ты Моисей? - посмотрела на мужа.
- Ты, Сарочка, ты! Я остаюсь наверху, закрою доской укрытие, наверх половичок, провожу мокрой тряпкой по полу. Чтобы собаки вас не обнаружили.
- Хорошо! Ты – мужчина! Вызываешь огонь на себя, - пробует шутить Сара Абрамовна. Смотрит на часы и истошным криком вопит: «Нем-ц-ы-ы»!
Никто не понимает: шутит она или на самом деле что-то услышала.
Моисей срывается с места: в две секунды отрывает с места доску и в открывшееся отверстие первой бросается Лиза, мама ей в руки подает Софочку, затем по очереди прячутся все остальные.
- У-х-х,- вытирает вспотевшее лицо дедушка, - молодцы! Перекрыли время.
Жизнь тем временем продолжалась, внося изменение каждый день. Всех евреев обязали прикрепить к одежде желтые лоскутки, запретили ходить по тротуару, выходить за пределы гетто, не посещать русский район.
А, если с голода живот втягивается до ребер?
Рабочий паек дают Лизе и Цыле, которые устроились на швейной фабрике. Приносят, что могут домой. Но не хватает. Софочка смотрит на взрослых большими глазами, протягивает ручки к ним: «Брейт, брейт» -хлеб, хлеб.
+лицо в фартучке Сара Соломоновна.
- Бабушка, живем! - довольный Моисей заходит в комнату, - поменял резиновые сапоги на муку, - Я могу и в галошах ходить, - спеки Софочке пирожки.
Сара быстро поднимается с места, берет с места пакет и ее лицо становится белее него.
-Это не мука, это не му-ка, это не мука, - плачет она, размазывая белую известку по лицу.
- В темноте я не рассмотрел, спешил вернуться в гетто, - сжимает лицо руками, - не немцы - свои вогнали нож в спину.
Ночь прошла, словно и не наступала. А утром совсем рядом послышались выстрелы, звон разбитых стекол, лай злобных собак.
- Срочно всем в «малину», - закричал Моисей, отодвигая тяжелый стол, под которым поднималась вверх доска.
Все повторилась, как во время тренировки: первой вскочила Лиза, ей подали в руки Софочку, набросили на нее легкую курточку.
- Возьмите воду, вдруг придется долго сидеть, - закричала Малка, пропуская в погреб всех остальных.
Автоматные очереди были уже совсем рядом, когда Моисей, замаскировав вход в «малину», присел, опустил уставшие руки.
- А-а, пархатый, - ударил его полицейский, - где все?
- На работе, - выплевывая выбитые зубы с кровью, - ответил Моисей, думая о том, как отвлечь внимание на себя. На всякий случай приготовил для самозащиты тяжелый молоток, спрятав его в ведре. Согнувшись, словно падая, выхватил молоток и опустил его на голову ударившего его полицейского.
- Юде! Швайне, - заорал немец, выпуская очередь в строптивого еврея.
… Когда все стихло, Сара Соломоновна приподняла доску и в открытой щелочке увидела окровавленное тело мужа. Это была первая жертва в семье.
…Через месяц снова послышались крики и выстрелов.
- Все срочно в подземелье, - закричала Сара, оставаясь наверху.
- Мама, мама! Срочно спускайся! - хватает ее за руки Цыля.
- Нет! Теперь моя очередь! Быстро в «малину»!
Сара Соломоновна все успела сделать, даже набросила на себя любимую белую шаль.
Злые собаки, ворвавшись в дом, набросились на нее. Пинками женщину выбросили на улицу - по ней уже двигалась колонна таких же избитых и окровавленных людей.
В доме остались две женщины и двое детей: полностью опустошенные и разбитые. Но живым человек, как бы ни было трудно, в землю не полезет.
- Слушайте меня, - Цыля никогда не брала на себя первое слово в семье: все решали мать, отец, муж. Привыкла к этому. И вдруг она поняла, что сейчас ей принимать решение.
- В огороде за старым сараем я обнаружила погребок. В доме мы не должны больше прятаться - это опасно, - посмотрела на дочь Лизу и соседку Малку.
- Что мы можем там сделать? Схрон?
- Да! Только незаметно.
Когда в июле сорок второго года по Минскому гетто прокатилась очередная волна погрома, в новое укрытие за домом спрятались все, кроме Цыли.
- А где остальные, - напали на нее полицейские, - ты думаешь, будем искать? Сейчас зажарим, как куропаток.
Выстрелом в упор убили Цылю, облили дом керосином, чиркнули спичкой. Черные бревна падали с грохотом. Горячие искры летели по улице, треск пожара доходил до укрытия, в котором, задыхаясь от дыма и жары, сидели оставшиеся. Перешли в другой дом, но недалеко от погреба. Жили, прячась от облав, меняя остатки одежды на какие-то продукты.
- Спи, мейн тохтер, - прижимала к себе Софочку Лиза, - а сама считала дни, прожитые в гетто: уже прошел целый год?
В сентябре 1942 года по гетто снова разнеслись крики. С них всегда начинались карательные акции.
- Теперь пришла уже моя очередь, - сказала Малка, - бегите в погреб, я его закрою крышкой, солому набросаю наверх. Распустила черные, волнистые волосы. Подумала про себя, что совсем еще молодая, тридцати нет, как сын будет без нее?
Когда Лиза с детьми выползла из укрытия, она увидела кровавый след от Малки, под ударами автоматов ее погнали к месту расстрела.
… Дождь колотил по крышам, стеклам, а Лиза собиралась в последнюю дорогу. Ценой жизни Софочку сначала спас ее дедушка, потом бабушка, потом мама, потом Малка. Теперь пришло и ее время… Оставив дочь двум знакомым женщинам, Лиза вывела Моше – сына Малки на улицу. Спрятались в густой траве.
- Слушай меня внимательно! Как только луна зайдет за облака, станет темнее - у нас будет несколько минут. Я подниму проволоку, а ты быстренько перелезешь под ней и побежишь к дому с закрытыми белыми ставнями. Там тебя будет ждать девочка.
Прижала к себе мальчика. Поцеловала: -И вот еще что, - мою дочь зовут Софа Зильберман. Запомни! Я умоляю тебя, найди ее после войны, если останешься живым.
Все утро Лиза разговаривала с дочерью, как со взрослой:
- Мейн тохтер (доченька моя) сегодня я тебе передам другой тете. Потом я к тебе приеду.
В курточку, которую одела на нее, зашила записку с именем и фамилией и, спрятав ребенка в одежде, влилась в колонну людей, уходящих на работу.
Вышла за территорию гетто, прошла несколько улиц. Софочка уже начинала похныкивать, соседи по колонне потеснились, чтобы Лиза была в центре колонны - подальше от идущих по краям конвоиров.
Впереди показался железнодорожный мост, раздался гудок паровоза, в толпе произошло некоторое замешательство. Выбрав момент, Лиза бросила сверток с ребенком одной женщине, которая во все глаза смотрела на колонну.
- Сбереги ее! Богом молю, сбереги!
Сверточек пролетев в воздухе, шлепнулся на землю. К нему бросился рядом идущий полицейский, но колонна вдруг стремительно приняла вправо, закрыв дорогу полицейскому.
- Жиды! Всех перестреляю, - выпускал очереди по людям.
Евреи падали, разбегались, но, когда полицейский подбежал к месту падения ребенка, его уже не было. Не было и женщины, которая подхватила девочку, она провалилась, как сквозь землю.
… Я летел в самолете Тель-Авив – Минск.
Рядом со мной сидела красивая женщина с золотой копной волос.
Разговорились.
- Софа, - назвала она себя, - в Израиле живу уже двадцать лет, а это моя мама Анастасия Николаевна.
Мама так мама! Но я не мог не заметить, что две женщины совсем не похожи друг на друга. Одна по внешности чистокровная еврейка, вторая - славянка. И, тем не менее, как они смотрели одна на другую, как разговаривали, было видно, что родней у них нет никого. Я не вытерпел, стал расспрашивать. И тогда Анастасия Николаевна мне поведала рассказ о том, как все было.
- А я добилась того, чтобы моя приемная мама была признана Праведницей мира. И теперь она живет в Израиле вместе со мной, - включилась в разговор Софа.
- А куда вы летите?
- В Минск!
- Мою маму расстреляли после того, как она выбросила меня из колонны, но перед этим помогла бежать из гетто мальчику, который прятался вместе со мной.
- Что с ним?
- Он жив! Вырос и женился на девочке, которая ждала его за проволокой, завела в русский детский дом. Нашел меня, считает своей сестрой, я его - братом. Летим на свадьбу его дочери, - рассказывала мне Софа.
- Она полукровка! Такая шейне мейделе! Такая шейне мейделе! - все повторяла по дороге.
Наш самолет, прорвавшись через облака, шёл на посадку в Минске, где когда-то на улице Еврейская жили Сара Соломоновна и Моисей Маркович, Рома и Цыля, Давид, Лиза и Софочка с золотым веером волос на голове…