Инструкция вертолётчику Мемуары

               Мемуары "Инструкция вертолётчику"

С пожеланием, чтоб мои мемуары дошли до нынешних преподавателей и курсантов СВВУЛ!

Аннотация.
 
1 глава посвящена трагическому периоду жизни родителей с 1940 по 1945 годы, 2, 3, 4 и 5 главы описывают самую яркую часть моей жизни - учёбу в СВВАУЛ, дальнейшую службу в ВВС и Авиации ПВ СССР. Героями повести являются начальники, инструктора и однокашники по сызранскому лётному училищу, мои войсковые командиры и товарищи по службе.

Основная идея произведения: За свои проступки в виде грубых и неоправданных нарушений лётной дисциплины лётчикам приходится жестоко расплачиваться, когда карьерой, а порой жизнями всего экипажа и пассажиров. И если катастрофические последствия не коснулись лично меня и моих товарищей, то это можно объяснить лишь счастливой случайностью и только.
Что касается названия повести, то не ставлю целью кого-либо поучать, а по прошествию многих лет хочу предоставить отрицательный опыт, как свой, так и моих товарищей, выпускников прошлых лет. Поведать о собственной халатности, самонадеянности, предостеречь молодёжь от безграмотной эксплуатации техники всеми членами экипажа.

                * * *
Содержание:
1 глава Вброд через жизнь
2 глава Махнув серебряным тебе крылом
3 глава Ленинский полк
4 глава Инструкция вертолётчику
5 глава Розовые чайки

                * * *

2 глава Махнув серебряным тебе крылом

Башкирия. Военкомат Ленинского района гор. Уфы. 1967 год

Военком, пожилой капитан, с участливостью поглядывая на мой унылый вид, зачитал отрицательные ответы из Оренбургского, Балашовского и Армавирского училищ. Затем решительно вытащил новый лист:

— А давай-ка, сынок, напишем рапорт в Сызранское военное авиационное училище лётчиков. Года два, как открылось, там большой недобор. Думаю, не откажут.

Спасибо вам, товарищ капитан Злобин, спасибо за путёвку в лётную жизнь! Не то стать бы мне мало престижным еврейским врачом в башкирской глубинке, в кои прочила мама. Впрочем, от судьбы не уйдёшь, грядущее свершилось буквально, как в известной песне: Коль Восток — так это Дальний. Коли Север — так уж крайний.

Мне повезло, на дворе стояла осень 1964 года. Ещё длилась Хрущёвская "оттепель...".

                * * *

"И никому об этом не расскажешь,
Как ветры гимнастерку теребят,
Как двигатель взревает на форсаже,
Отталкивая землю от себя.

Плывут леса и города,
А вы куда, ребята, вы куда?
А хоть куда, а хоть в десант,
Такое звание - курсант".

Сызрань. Войсковой приёмник СВАУЛ. Медкомиссия. В коридоре холодно, сквозит, кругом обнажённые тела. Мелко вздрагивая гусиными пупырышками, очередная пятёрка таращится друг на друга: Гутовец на Клюкина, Матюш на Безбородова, а я в страхе пялюсь на дверь.

Выглядывает медсестра:

— Следующие пять!

В большой просторной комнате тепло, хотя не особо уютно. Нас профессионально рассматривают десятки пар глаз. Серьёзные, внимательные — врачи. Подкрашенные, со смешинкой — юные создания в белых халатах. Раздалась команда, "конвейер" заработал:

— фамилия, имя, рост, вес, пульс, давление, проверка зрения…

— Руки поднять! Опустить! Кругом! Нагнуться! Раздвинуть ягодицы! Лучин! Я сказал раздвинуть ягодицы!

Направляющийся уже к двери длинный, белобрысый, сутуловатый парень из предыдущей группы, голосом хирурга (с лёгким прибалтийским акцентом) неожиданно продолжает:

— Скажи "а"!

— А…а…а… — послушно тянет нагнувшийся.

Сестра болезненно морщится и утыкается лицом в журнал. Плечи её подёргиваются. Хирург внимательно смотрит на шутника, хмыкает и грозит на удивление длинным изящным пальцем:

— Илакавичус, отправлю домой!

Наша группа уже сидела во дворе на выходе из санчасти, когда показался последний кандидат, ладный, стройный парень с накаченной, не в пример нам, мускулатурой. Он вышел в одних трусах. Следом невысокого роста, худенький, белобрысый Бахур волок его одежду. А парня вёл под руку и уговаривал не лить бестолку слёзы Панкратов. (Запомнил его по увлечению, достойного самого Галилея. Впоследствии, где бы не встречал, Лёша с усердием шлифовал увеличительные стёкла из толстого плекса.) Как мы узнали, парень прошёл почти всех врачей, у всех запись — "Годен к лётной работе без ограничений". Оценив спортивную фигуру, последний спросил:

— Молодец! Каким видом спорта занимаешься? Нам спортсмены нужны.

— Боксом, мастер спорта.

Так и не начавшаяся лётная карьера, на этом и закончилась. В таких случаях медицина предполагает микротравмы головного мозга. А мы, бледные, с нитевидными мускулами, ещё облитые домашним жирком, выходит, пригодны? Где справедливость?!

                * * *

Есть, есть и есть, это неутомимое желание сопровождает, невзирая на время суток. Несытость, постоянное, сосущее, выгрызающее из нутра наши молодые организмы, заставляет после казённых харчей распихивать остатки хлеба по карманам. И что странно, кушать хочется почти с новой силой сразу после приёма пищи.

Обед. Солдатская норма. Серо-бурый рассыпающийся в руках "вторичный" хлеб, на пятьдесят процентов смешанный кукурузной мукой (привет от Никиты!), кусок ржавой селёдки с утроенным зарядом соли. На столах алюминиевые бочки со щами из квашеной капусты доледникового периода с ярко-оранжевыми кляксами комбижира. На второе — "кирза" или ячневая каша. Иногда жидкая гороховая, на удивление, вкусная, дома такую не ел.

Нашему временному командиру отделения старшине второй статьи Косте Рубану сказочно везёт, снюхался с работницей из хлеборезки. Всамделишная баба-яга из местных. Горластый, отъевшийся белым пеклеванным хлебом с нашим сливочным маслом, ночью он исчезал в "неизвестном" направлении.

Едва усаживаемся за длинными столами по десять человек, как рыжемордый сержант в красных погонах ВВ надсаживает глотку: Встати з місця! Ну, встаём. Сісти! Кто-то продолжает бубнить. Опять: Встати! Сісти! Садимся. Оп-па! Поднос с хлебом на две трети пуст. Старший стола Толя Арефьев с суровым выражением лица разводящим (половник) разливает щи по мискам, а то, что остаётся на дне в виде разваренного свиного сала, вываливает в посудину кандидата Томецкого, (а на улице +25!) костистого, жилистого парня. Я не знаю, знакомо ли было ему чувство сытости? Но всю это жуть Юра с удовольствием поедал почти без хлеба, точно птичье молоко.

Селёдка и кирзовая каша окончательно отшлифовывают наши юные тела, домашнего жирка, как не бывало. Сегодня распрощался с последней бородавкой на левом мизинце, которые не смогли вывести одуванчиком соседские знахарки. Все пять усохли и начисто отлетели. Все такие разные, мы становимся неуловимо похожими друг на друга. Чем? Да хотя бы ушами. Они стояли торчком и реагировали на любой подозрительный звук — жующий, хрустящий, чмокающий, на отрыжку и даже на тишину, уже чем-то вызывающую подозрение. Однажды у какого-то литературного критика вычитал рассуждения о развитии таланта у будущих знаменитостей, вынужденных вести нищенский образ жизни. Мол, чувство голода заставляет испытывать всю палитру чувств и переносить их на холст или нотный стан. Спорить не берусь, на то они и гении. Однако, имею свой дурной опыт. Хабаровск, 1973 год. Семья на западе. Два дня отгула после месячной командировки. В лётную столовую добираться через весь город. Дома шаром покати, в магазинах тоже самое. Из съестного на полках плавленые сырки, сложенные в египетские пирамиды, соль и консервы "камбала в томате" (брр!) Возвращаюсь из ресторана "Вечерний", и там "рыбный день". А так хочется мяса! Подхожу к подъезду дома, злой, голодный. Вижу у крыльца играет соседский мальчик, лет трёх. И такой он розовенький, пухленький, сочный на вид, что ни к месту разыгравшаяся фантазия, к счастью для нас обоих, возносит меня на четвёртый этаж "хрущёвки". Не помня себя, вскрыл последнюю банку свиной "китайской стены" и сожрал, давясь и ужасаясь самому себе.

Это что. Чувство голода, если оно по-настоящему истинное, как и любовь, способно изменить человеческую судьбу. Ещё будучи лейтенантом, начинал службу в Приморье, в вертолётном полку им. В.И.Ленина. В связи с дефицитом кадров, пришёл в полк из запаса сроком на два года один борттехник Боря Передрий. Незаметный мордастый увалень, однако, через месяц его знал почти каждый. 15.00. Обед. Он в числе первых. Быстро всё проглотит и на улицу под дерево, курить. Через полчаса со следующей партией уже наземных техников опять в столовую за их ряды. Полковой шутник Алик Серман, командир вертолёта Ми-6, пустил по рядам свой шарж, изобразив "обжору Балоуна", героя из известного сатирический романа, одновременно жующим и сидящим на горшке. Так вот этот Боря в конце второго года подал рапорт остаться в кадрах, к неимоверной радости супруги. Она же и пожаловалась соседке, что перед приходом гостей муж однажды умял все котлеты со сковороды, а вдобавок из холодильника смёл остатки сырого фарша.

                * * *

Вступительные экзамены позади. После завтрака на следующий день ко мне подходит сержант Ерёма, передаёт просьбу-приказ майора Паняева отправиться в кладовку под лестницу. Заглядываю. За небольшим столом на табурете сидит крепкий, крупноголовый парень. Перед ним груда откуда-то вырванных с мясом радиодеталей, пара заводских паяльников и несколько разноцветных мыльниц. Догадываюсь, в моей автобиографии вычитали, что закончил одиннадцатилетку с производственным обучением по профессии слесарь-монтажник радиотехнической аппаратуры. Знакомимся. Калугин Саша, также увлекался радиотехникой. Неуверенность в завтрашнем дне подстёгивает обоих. Всю следующую неделю с утра до вечера стахановскими темпами разбираем радиоблоки непонятного предназначения, выискиваем нужные детали, распаиваем, затем клепаем из них транзисторные р/приёмники и втискиваем в целлулоидовые футляры. Первый хрипит, пищит и делает вид, будто принимает. Следующие два экземпляра после ночных доработок начали тускло вещать голосом диктора Балашова. Утром отдаём сержанту. В обед Вася Ерёма подзывает нас и глядя поверх голов, требует ещё один, для себя. Вздыхаем с облегчением. Это означает, что продукция послевоенной шарашки принята на ура. После чего переглядываемся, дружно киваем и мысленно посылаем его в гальюн, как поделился однажды моряцким сленгом несостоявшийся кандидат Рубан.

Мандатная комиссия. Навстречу вылетает Володя Конюхов, соломенного цвета вихры счастливо топорщатся. Моя очередь. Захожу, докладываю. В глазах одни звёзды, большие, маленькие. Председательствует хозяин училища, весёлый, моложавый на вид, генерал-майор. По обеим сторонам длинного стола сидят в порядке старшинства — молчаливые полковники, озабоченные подполковники, нахмуренные майоры и очень серьёзные капитаны. Тем не менее лица у всех доброжелательные. Но всё меняется в одночасье, когда пожилой майор с серым обличием кадровика громко зачитывает мою анкету: фамилия, имя, год рождения, место рождение и, словно лично им добытую информацию о вражеском шпионе, национальность! Тишина. Озорные глаза генерала плотоядно сверкнули:

— Значит, летать решил, Роман Липо;вич? (почему-то отчество моего отца вставил) Ты же в школе хорошо учился, оценки неплохие. Из тебя бы отличный врач получился или юрист, а? (мама, как в воду глядела, уговаривая поступить в мединститут)

В вопросе звучал и ответ: быть тебе кем угодно — водопроводчиком, нотариусом, хоть проктологом, но только не лётчиком. Этот же приговор я прочёл и на мужественных военных лицах. Внезапно стало шумно, многие с разрешения закурили, озабоченно перекладывая документы. Понял, для них я стал, как бы помехой, из-за которой оттягивается вызов очередных кандидатов.

— Свободен. Давай этого грузина, Лалиашвили, — кадровик протягивает генералу папку, достаёт ещё одну, — и пусть готовится Мутянко, — читает по слогам, — Пе-те-рис.

Как и всякий еврейский мальчик, я во многом комплексовал и был довольно боязлив. Но сейчас не двигался — не мог, ноги не несли. Что ответить?! Этот бравый украинский дядька с тремя рядами орденских колодок и медалей на груди, явно просчитался. Даже смертельно раненый заяц бывает опасен для охотника. Стоящий перед ним юноша в свои неполные восемнадцать лет прошёл не меньшую жизненную школу. Десять лет маршировал в школьно-военном обмундировании, подпоясанный армейским ремнём с буквой "Ш" на бляхе. Орал в строю: "Партия наш рулевой!", В пионерских лагерях: "Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих!" и прочие надлежащие патриотические шедевры. На колхозных полях собирал урожай картофеля, капусты, моркови и выгребал от говна курятники. На демонстрацию старался выбрать портрет Пельше (у него были добрые глаза). В школьном сочинении с гордостью писал, как в дни зимних каникул в тридцати градусный мороз честно отстоял в очереди четырёхчасовую вахту в Мавзолей и отдал пионерский салют товарищу Ленину. Стоял на часах у школьного бюста лётчика-героя Гастелло. И теперь перед начальником училища замер сознательный, твердокаменный комсомолец, только тот ещё этого не знал. Пронзительным дискантом смертельно раненого Павлика Морозова, глядя прямо в рысьи генеральские глаза, я по-военному заявил:

— Товарищ генерал! Светлые образы лётчиков-героев Великой Отечественной Войны, а также подвиг первого космонавта Мира Юрия Гагарина вдохновили меня овладеть мастерством военного лётчика и защищать свой народ и партию Ленина высоко в небе!

С последней фразой я, конечно, переборщил, только откуда у меня всё это взялось?! До сегодняшнего дня помню дословно свой нелепый рапорт. Остановила прозвучавшая откуда-то сбоку команда — Свободен! В голове что-то выключалось и лица начали странно расплываться. Опустошенный, точно сдутый первомайский шарик, побрёл на выход. Через несколько часов томительного ожидания я с бесстрастностью стоика воспринимаю своё фамилие в списке принятых в училище.

Дорога в авиацию началась для нас с разгрузки вагонов с углём на станции Сызрань-товарная, затем первая помывка в бане, первое обмундирование. Возвращались тихими пыльными улочками пригорода. Перед глазами маячили стриженые затылки, торчащие уши, мешками дыбились гимнастёрки. Мы не узнавали друг друга. И всё это перемещалось в облаке крепкого духа яловых сапог, сдобренного утробными звуками каблуков — бух-бух, бух-бух…

Курс молодого бойца. Тепло. Сентябрьское солнце ласкает. Сижу в индивидуальной ячейке, вырытой сапёрной лопаткой. Ладони полыхают, ноги гудят после двухкилометрового марш-броска в противогазах. Сержанты ещё раньше отсоединили маски от коробок, посмеиваются, а нам откуда знать?! Хрипели и задыхались, как загнанные жеребята.

В соседней ячейке мой командир отделения мл. сержант Осипов. Затянувшись украдкой, он выдыхает сигаретный дым себе за пазуху. Бывшему военному музыканту Суворовского училища, как видно, тоже несладко, но здоровая философия все побеждает:

— Не жалуйтесь, товарищ курсант, а стойко переносите тяготы и лишения воинской службы, — свисающие с Бориного мордастого лица щёки печально колышутся, — и учтите, до полётов нам предстоит сожрать ещё шесть с половиной метров селёдки!

На бруствере передо мной СКС - 7,62-мм самозарядный карабин Симонова. Ожидаем условного противника. Беру оружие в руки, прицеливаюсь во врага — в крайнюю от стада корову. Точно учуяв, она задирает голову и ревёт, видать, рада предстоящему избавлению от "сытой" колхозной жизни.

Глаза закрываются, ужасно хочется есть и спать, но корова не даёт мне покоя. Подходит вплотную, подставляет разбухшее вымя и участливо спрашивает маминым голосом: сынок, молочко пить будешь? Доверчиво чмокаю губами…

— Может и подушку дать, товарищ курсант?! — бурёнка ревёт и бьёт копытом по промокшей от пота пилотке.

Ах, товарищ командир по строевой подготовке! Нет в вас ничего человеческого, капитан Янко!

В яловых сапогах идти тяжелее, чем в кирзовых: они сделаны из толстой кожи по самое голенище. В левом сапоге порядок. В правом пожар, портянка и ступня разбежались по разным углам.

— Товарищ капитан! Разрешите переобуться?

— Выйдите из строя, курсант, две минуты. Дого;ните.

Капитан Янко, всё-таки в вас есть что-то человеческое!

На плацу с карабином в руках и примкнутым штыком капитан показывает очередной приём штыкового боя:

— Повторяю. Коли;; ! Делает изящный выпад вперёд, мгновенно поворачивается на сто восемьдесят градусов и наносит удар прикладом воображаемому противнику сзади. Это у него получается легко и красиво.

— Следующий!

Очередь невысокого паренька с печально-задумчивыми коровьими глазами. Он усердно повторяет упражнение.

— Товарищ курсант! Вы что изобразили, ро;хля?! Повторить! Ваше фамилие?

- Курсант Рохлов.

Взвод дружно смеётся. Да он давно знает всех наперечёт. Ну, товарищ капитан!

Физо. Как и со школой, не сложились у нас отношения. Подход-отход — пять, упражнение — два, общая — три, такая позиция в училище не проходит. Не уложитесь в нормативы, будете иметь зелёный вид, примерно так объяснял нам начальник физподготовки.

Кросс. Три км в полном снаряжении. Дружно рвём со старта. Вперёд сразу вырываются привычные к труду выходцы из русских, украинских и прибалтийских сёл — Истомин, Разенков, Ярополов, Кярема… Отстаю почти сразу. Впереди у курсанта Тыквы скатка съезжает до пояса, затем пол шинели волочится по земле, но и за ним не поспеваю. Мимо, бухая сапогами, проносится долговязый Рязанцев. Пот заливает глаза, едва передвигаю ноги. Финиш. Один на земле, пара-тройка блюёт. Присоединяюсь.

Спортзал. Подтягиваюсь полтора раза. Начфиз что-то отмечает в журнале, указывает на левый фланг. Картину цинично портит Вася Хаустов. Пятнадцать раз без передыха! Капитан еле останавливает. Что касается коня, то на мой взгляд, его изобрели изверги. С третьей попытки "пятую точку" уже не ощущаю. А тут ещё на очереди какой-то батут, никогда прежде не видел и не слышал. А Сашке Каспруку по;фиг, сальто выкручивает, аж дух захватывает. И где так надрессировался?!

Казарма 2 АЭ. По распорядку — Обед. "Экскадрилья, становись на эпицентер!" - звонкий голос старшего сержанта сверхсрочной службы Бахтинова сметает со стёкол осенних мух. К подобным перлам мы уже как бы начали привыкать и с интересом ожидаем всё новых. Но что удивительно, в устах старшины любая околесица начинена здоровым деревенским фольклором. Сбегаем по лестнице, на дороге строимся в колонну по четыре.

— Шагом Арш! Курсант Басманов, запевайте!

Федя молчит, очевидно, пытаясь хоть как-то оттянуть этот досадный момент. Вот так драть глотку он не может, по приказанию душа не откликается.

— Курсант Басманов, запевайте! - не отступает старшина.

Федя горестно воздыхает, роняет "кхе-кхе" и лишь затем сочным баритоном в который раз увековечивает Стальную птицу, что пролетает там, где не пройдёт пехота. Мы печатаем шаг и дружно подхватываем:

Турбина, громче песню пой,
Неся в полёт стальные крылья!
За вечный мир в последний бой,
Летит стальная эскадрилья!

Столовая.

— Экскадрилья, стой! Нале-во! Слева по одному… Отставить. Курсанты Вязьмин и Кушнер, выйти из строя, привести обувь в порядок! И как с такими сапогами вы хлеб в руки берёте?!

Возмущению старшины нет предела. "Экскадрилья" молча рыдает. А зря, это человек желал нам добра, в меру своей образованности приучая будущих офицеров к опрятности, как в прямом, так и в нравственном отношении. Вскоре сытые, повеселевшие, дружно подхватываем припев:

— Над милым порогом качну серебряным тебя крылом!

Мы возвращались в казарму, чтоб после короткого отдыха отправиться в УЛО на самоподготовку. Уже много позже, проходя службу в авиации ПВ, едва ли не дословно воплощал в жизнь слова этой задористой песни. Взлетая с хабаровского военного аэродрома, подворачивал вертолёт чуть вправо и на полста метрах проходил над крышей своей "хрущёвки". Заслышав приближающийся грохот, на второй слева балкон четвёртого этажа выбегала жена с сыном на руках и успевала помахать мне рукой. Так я прощался перед длительными разлуками и таким же макаром возвращался. Телефона у нас не было, а над домом кроме меня никто так не пролетал. По прибытию счастливого отца и любимого мужа ожидали вожделенные пельмени, выкроенные из остатков перемороженной дикой козлятины, оставшейся с прошлой командировки.

Ясное осеннее утро. Плац. Поздравления начальника училища с началом учебного процесса завершается разводом под звуки духового оркестра: "Нам разум дал стальные руки-крылья". После чего на головы обрушивается масса дисциплин — аэродинамика, самолётовождение, конструкция вертолёта, двигателя, метеорология, тактика общевойсковая и ВВС, и много чего ещё. Всего около пятнадцати предметов. На первом месте История КПСС, куда же без неё?! Первые пятнадцать минут перед началом занятий приём на слух азбуки Морзе. Как объяснил мне мл. сержант Рябков и здесь не обходится без ненормативной лексики. Никогда бы не подумал, что цифрой "3" можно послать человека куда подальше.

Аэродинамика. В ушах ещё звучат ти-ти-та, а рука майора Козлова уже чертит на доске какую-то кривую и толстую трубу с неравным профилем, затем мелом пронизывает её стрелками. Так с Закона Бернулли открывался нам главный секрет крыла: Её Величество Подъёмная сила!

Вертолётовождение. Истинный курс, компасный, магнитный… Голову распирает. В конце недели преподаватель Мягких принимает зачёты. Его повадки соответствуют фамилии, но суровость резюме майора не оставляет надежды. Не сдал какой-либо предмет, вместо увольнения казарма. Но, как и отдельным тупоголовым, мне ни выходного, ни самоподготовки не хватает. После отбоя бредём в ленкомнату зубрить конспекты. Иногда не разберёшь, что сам написал, буквы вкривь и вкось, сверяем друг у друга.

Метеорология. Майор Марфель объясняет доходчиво и интересно: циклон, антициклон, виды облаков. Название предмета "марфология" перешло, очевидно, от предыдущих курсантов. Заполняем синоптическую карту. Костя Тырин в своём амплуа: …тёплый фронт окклюзии своим верхним концом упирается в конец холодного фронта, чтоб его, и размывает к хренам весь гребень.

Тактика ВВС. Первая пара. Глаза закрываются, под монотонный голос преподавателя рука начинает постепенно сползать со строки конспекта. С трудом разлепляю веки. Рядом внезапно всхрапывает Коля Кащавцев. Майор Салов окидывает взглядом класс и таким же нудным голосом продолжает:

— Кто спит… Встать! — неожиданно громко командует он.

Вскакивают несколько человек, недоумённо таращат глазами. Курсанты смеются, дремота уходит. Под диктовку Салова заносим в секретные тетради ТТД иностранных самолётов.

— С нашими Миг-17 и Миг-21 понятно, а F-4A для чего в секретную? — подаёт голос, как всегда, взвинченный уже с утра Юра Мозгачёв.

— Чтобы враг не знал, что мы что-то знаем, — бубнит ему Толя Соколов.

Майор сурово ухмыляется.

21.00 Личное время. С Володей Рохловым сидим в курилке. Пасмурное небо, моросит. Молча курим. На душе не лучше, вспоминается дом, родные места. Когда ещё отпуск? Из "мыльницы" зазвучала мелодия. Рохлов напрягается, просит сделать погромче. Из массивного динамика, выкрученного из старой телефонной трубки, льётся хрустальный голос его любимой певицы Клемент:

— Долго будет Каpелия сниться, Будут сниться с этих поp…

Его лупатые карие глаза медленно наполняются сыростью.

— Остроконечных елей ресницы Над голубыми глазами озёр.

Гляжу на него и у самого защекотало в носу. Он частенько с грустью вспоминал свою Карелию.

Смотрю на часы, скоро отбой. Отбой! На мой взгляд, так слаще этого слова в армии не бывает.

— Нет! Рубон! — оспаривает Володя, — Рубон есть жизнь, а жизнь одно мгновение!

Да кто ж спорит? На сытый желудок и спится слаще. Но кое-кому и этого недостаточно. Стою в наряде. После вечерней проверки подходит Бодопрост и уже дважды за последний месяц просит разбудить в 3 ночи.

— Так будил в прошлый раз, ты же не встал.

Валера хитро улыбается:

— Проснусь, а мне ещё 3 часа, как подарок.

После внутреннего наряда или караула спать до отбоя запрещено уставом. Дремали в разных местах и никто особо не возражал. Заглянул в сушилку, забито. Лезу с шинелью под кровать. На вечерней проверке старшина звена обращает свои торчащие лопухами уши в мою сторону. За спиной Коля Милованов:

— Сейчас тебе "У;фы" влупят!

Пророк.

— Куфнер, за наруфение распорядка дня объявляю наряд вне очереди!

Кравцов к тому же не выговаривает буквы "ш" и "х". Одно достоинство, с его уст даже редкий мат, типа "фуйня", звучит забавной шуткой. 

После отбоя сон не идёт, обида точит, ворочаюсь, сетую на судьбу, не даю спать лежащему на соседней койке Клопову. Ещё и Осипов за опоздание в строй наряд влупил. Серёга полусонно бормочет:

— Да угомонись ты, чего с ушей возьмёшь? Скажи спасибо, не расстрелял. И вообще, ну их всех в жопу, давай спать, Михалыч.

Как ни странно, его "Михалыч" успокаивает. Ухожу в отключку. Спасибо тебе, Серёжа!

Первый караул. Зима мягкая, сидим в курилке. Завтра заступаем всем звеном на охрану вертолётных стоянок. Служба ответственная, требует теоретической подготовки. Командир отделения захлопывает устав гарнизонной и караульной службы ВС СССР:

— Кому что не ясно?

Тырин:

— А по малой надобности тоже кнопку жать?

Не поднося руку к своему носу, мл. сержант Оспов скашивает его в сторону и сильным выхлопом продувает ноздрю. Зеленоватого цвета сноп ракетой вонзается в девственный снег. Удивительно, я попытался как-то повторить, так забрызгал шинель.

Боря пренебрежительно вскидывает голову:

— Часовой это уже не человек, а приложение к оружию. Точнее, труп, закутанный в тулуп, проинструктированный до слёз и выброшенный на мороз. Дошло?

Костя придурковато рассматривает Борю:

— Теперь дошло, какой с покойника спрос? — заглядывает под рукав, — Командир, на обед пора, мы-то ещё живые.

Заступаю в третью смену. Темень. За окном снег. В караулке душно. Тяжёлый дух от раскисшей овчины, валенок, оружейной смазки и керосиновых ламп, приправленный запахами борща и котлет, плюс сигаретный дым, вызывают мрачные предчувствия. Затопали. Освободилась комната отдыха. Наш черёд — мой, Серёжи Клопова и Кости Тырина. Опоздал!! Серёга плюхнулся первым и при этом в нарушении инструкции снял сапоги и размотал портянки! Накрываюсь шинелью с головой, выжидаю, когда развеется "газовое облако" над Клоповскими онучами. В казарме спим рядом и всякий раз удивляюсь, отчего так ноги воняют? На что он растягивает в довольной улыбке свой широченный рот: ты шо, не знаешь откуда ноги растут? Если честно, так это даже не рот, а настоящая пасть, куда входит его собственный кулак. Пусть кто-нибудь попробует повторить?! В баню Серёга ходит раз в месяц, но бельё меняет, как и положено по уставу. И никакой старшина ему не указ, плевать он на него хотел!

Не успел толком задремать, пихают в бок: на пост! Нас подняли, мы проснулись, нас толкнули, мы пошли, рычит сквозь зубы Костя. Облачаемся в тулупы и валенки. Разводящий мл. сержант Соловьёв. Во дворе заряжаем карабины, примыкаем штыки. Бредём по колено в снегу. Он лёгкий и пушистый. Мой пост. У столба с фонарём сменяю "кадета" Тарантова. "Пост сдал". Пост принял". Всё, я часовой! Ну ладно, ни спать, ни есть, но разговаривать? С кем?! Вокруг никого. Хотя… осенью под Троекуровкой сам видел, лось стоял посреди болотища. Говорят, волки загнали. Волки… Опять пошёл снег, в двух шагах ничего не видать. Мурашки под тулупом. Передёргиваю затвор, патрон в патроннике. Хватает ума поставить на предохранитель. Прижимаюсь спиной к столбу, над головой родная "лампочка Ильича". Понимаю, надо двигаться по установленному маршруту вокруг стоянки, оттягиваю момент, сейчас, сейчас… "А снег идёт, а снег идёт…", доносится далёкая песня.

Открываю глаза. Снег-таки идёт. В мою сторону движутся тени, четыре, в колонну по одному:

- Стой! Кто идёт?!

Спасает обильный снег. Следы быстро заносятся и не понять, ходил ли я вообще?

Первый прыжок. Задираем головы. Высоко в небе звенит Ан-2. От самолёта отделяется точка, затем выскакивает оранжевый вытяжной парашютик, раскрывается купол. Начальник ПДС приземляется красиво, обе ноги в центре круга.

Очередь нашей группы. Идём к самолёту. На спине основной, впереди запасной, унты привязаны за колечки на комбезе. Оглядываюсь. Слава Миронов, Рудик Маслов, лица тревожные, не иначе как выброска в тыл врага. Подумал, у меня не лучше. За ними Клопов. Щерится зубастой улыбкой. Неужто не страшно?!

Заходим, рассаживаемся по указанным местам. Начальник ПДС лично пристёгивает каждому фалы к тросику. Короткий разбег, взлетаем. Высотомер показывает 900 метров. Истошно ревёт сирена — на "боевом курсе". Дверь открыта. Пошли первые. Ступаю на рифлёный обрез, смотрю в белую бездну. Тоненькие ниточки дорог, пятна лесных массивов. Внутри что-то протестует, поднимается в глотку и застревает. Только сейчас доходит, как дорога собственная жизнь. Пальцы в перчатках накрепко вцепляются в дверной проём. Сзади слышится глухой мат, затем толчки в спину. Не пройдёт! Держусь мертвой хваткой. Распечатывает крепкий пинок под зад. Профессионально! Лечу вниз, обхватив в последней надежде запаску. Глаза зажмурены, в ушах свистит. Кабы не сильный рывок за шиворот, так и летел бы до самой земли. Вскидываю голову — круглый, наполненный воздухом купол Д-1. Родненький ты мой!

Возвращается способность видеть. Впереди, сбоку, чуть выше, ниже такие же парашюты. Считаю: восемь! Живы! Все взбудораженно что-то вопят. На высоте скорость снижения ощущается по-другому, кажется, висишь неподвижно в воздухе, только немного вращает. Земля приближается медленно, пока вдруг не начинает угрожающе надвигаться. С земли доносятся команды: ноги, держать ноги! Занятия на тренажёре не проходят даром, руки крест на крест на передние лямки. Тяну, пока не разворачиваюсь набегающему спереди полю. Полусогнутые ноги прижаты друг к другу, хотя ужасно хочется задрать их выше ушей. Земля! Толчок, падаю на бок, как учили. Волочусь немного, подтягивая под себя стропы. Сгребаю купол, тащусь по рыхлому снегу на старт. Клоп уже там, смолит "Примой".

- Ну, как?! - спрашиваю.

Машет рукой:

- Да, как обычно, и вообще, меньше прыгать — дольше жить.

Прихожу к такому же мнению: лётчику это ни к чему. Положено раз в год, а больше ни-ни.

Лётчики-инструктора. Наконец-то впервые встретились со своими инструкторами. Это, как родителей не выбирают. Первым нашу лётную группу принял капитан Носов, крепкий, рассудительный мужик с ироничным взглядом. Что понравилось нам, в общении прост, доступен, спокойно выслушивал наши нелепые вопросы, но отвечал, обстоятельно, по-деловому. А то, что он к тому же ещё и правильный человек я однажды сам убедился. В очередной будний день, отстояв вахту у тумбочки, ушёл в свой кубрик и плюхнулся на заправленную кровать, тем самым преднамеренно совершив злостный проступок. Ну, а потом, пользуясь случаем, что все ушли на обед, притулился на самый край. Видимо, я отключился и не услышал шаги. Открываю один глаз, передо мной кто-то стоит. Вскакиваю. Инструктор. Лицо серьёзное, а глаза улыбаются:

— Нарушение устава, знаешь?

Киваю.

— Ладно, иди, умойся холодной водой.

Таким я и запомнил его на всю жизнь.

Вскоре Александр Васильевич Носов отбыл в Москву, в Военно-воздушную академию. Если честно, мы с огорчением восприняли эту весть, словно чуяли о грядущих переменах. Теперь нашей лётной группе "достался" капитан Барчук П.А. Среднего роста с безликой внешностью работника внутренних органов. Пётр Антонович Туз, как окрестили его сами инструктора, с первой же встречи отличился чрезвычайной въедливостью. Вопросы, достойные опытного следователя, задаёт мастерски, последовательно выведываю у ещё неподготовленных и неокрепших душой юнцов подноготные тайны. Ответы капитан фиксировал в свой дневник и впоследствии грамотно ими пользовался.

В соседней группе занятия закончились. Краем уха слышу, инструктор лейтенант Барыкин описывает с подробностями вынужденную посадку курсантов из предыдущего набора Бузина и Стародубцева на деревенскую баню. Негромкий смех вызывает, как местный колхозник приблизился к вертолёту, потрогал трубку ПВД (приёмник воздушного давления) и изрёк исполненную гордости фразу за отечественное вертолётостроение: Вот, маленькая машинка, а пушечку имеет!

В нашем же кубрике мёртвая тишина. Пётр Антонович не любит ни инициативы, ни лишних вопросов, громких разговоров, ответы только по существу. Приветствует уставное выражение лица. Улыбка приравнивается к нарушению дисциплинарного устава. Юмор? Боже упаси — трибунал! Да, чуть не забыл, волосы на голове к следующей встрече, чтоб не более трёх сантиметров! И всё потому, что Пётр Антонович Очень! Серьёзный! Человек!

Но надо отдать и должное, чист, опрятен, брюки тщательно выглажены. Кстати, материал для мундира младшему офицерскому составу выдавался "особый" - из-под утюга стрелки сохранялись не более часа-двух, натёртые же земляничным мылом со внутренней стороны, чуть дольше, но вскоре в любом случае бесследно исчезали. Сами брюки после первой стирки морщились, усыхали на пару сантиметров и вытягивались в коленях, представляя реквизит более достойный для Чарли Чаплина. В данном же случае ничего не скажешь, у Петра Антоновича была на редкость заботливая супруга.

Сызранская незабываемая весна 1965 года.
Наземная подготовка. Аэродром Троекуровка.

По команде забираюсь в пилотскую кабину Ми-1. Всё, как в УЛО. Но первое, что ощущаю, это запах. Он особенный. Пахнет разогретым коленкором, плексигласом, эмалью приборной доски, пропылённой тканью и ещё чем-то. Полный восторга, я ещё не знал, что это специфическое дыхание пилотских кабин станет сопровождать меня всю лётную жизнь, все двадцать один год, на каких бы типах не приходилось летать. Он всюду одинаков. Он встречал первым, прежде чем опускался в пилотское кресло и ставил ноги на педали. Стоило его учуять, как отключались внешние раздражители, приходило спокойствие и чувство защищенности. Рядом привычный экипаж, лётчик штурман, бортовой техник, (в Арктике) бортрадист. Это твоя особая семья, которая после короткого перерыва вновь в сборе. Мы верили друг в друга, мы зависели друг то друга и это объединяло нас крепче, чем обыденные человеческие отношения. А выбывание или замена члена экипажа всегда воспринималось болезненно, ибо слётанность, спаянность команды ценилось исключительно всеми.

С нетерпением ждём свою первую лётную смену. Скорей бы закончились тренажи, сдача зачётов по району полётов — реки с основными притоками, "поднятые" высоты, шоссейные, железные дороги и десятки населённых пунктов, военные и гражданские аэродромы с их позывными и курсами посадки, частотами приводных р/ст и многое другое. Никогда бы не поверил, что всё это можно запомнить и нарисовать на листе чистой бумаги за тридцать минут!

После обеда ведут на склад ОВС. Возвращаемся в казарму загруженные новенькими комбинезонами, шлемами, планшетами, перчатками и штурманскими принадлежностями. На душе празднично.

К слову сказать, не завидую сегодняшним курсантам, два года вариться в метафизическом котле, прежде, чем доберутся до живой техники. На своём веку повстречал всяких, как настоящих асов со средним образованием, так и "академиков", самоуверенных и откровенно тупых камикадзе, не способных учиться новому, ни учить подчинённых. Но таких, к счастью, оказывалось в меньшинстве.

Предварительная подготовка. Командиром полка на завтра объявлены полёты. Много их было впереди, но эти запомнились, как и первый школьный день. На всю жизнь. Расположились в своём "кубрике" перед инструктором, точно цыплята перед наседкой. Между нами на раскрытом чемодане зелёный квадрат, обозначенный по углам красными флажками из жести. Капитан берёт в руку выструганный из дерева зелёный макет вертолёта:

— Все полёты будут начинаться не на аэродроме, а здесь. Показываю и рассказываю…

Дальше поочерёдно кружим над стартом "пеший по-конному". Разбираем особые случаи в полёте, радиообмен, пока всё чётко не уложили в голове то, чего добивался лётчик-инструктор. Так одним из крепко уяснивших, кого лётная планида первым испытала на прочность, оказался курсант Клопов, которого, как и всех нас, к этому готовили, этому учили и жёстко спрашивали.

Во второй половине вывозной программы он вылетел в зону с командиром звена майором Слепенько. На высоте 800 м после выполнения ряда пилотажных элементов по команде перевёл вертолёт на СНВ (самовращение несущего винта). Вот здесь и оказался тот самый особый случай, который всей лётной группой мы отрабатывали до одурения. На минимальных оборотах двигатель заглох, и повторные попытки запустить не увенчались успехом. Садились на вспаханное поле.

Здесь надо отдать должное высокому профессионализму инструктора, который и заключался как раз в том, что он практически не вмешивался в управление, потребовав от курсанта лишь озвучивать свои действия по СПУ(самолётное переговорное устройство). То что приземлившись на пашню вертолёт мягко завалился на правый борт, уже не имело значения. Значение имело в дальнейшей Серёгиной лётной судьбе, где обретённая уверенность и мастерство дважды подобным образом выручали классного лётчика, спасая жизни экипажа и пассажиров.

Впрочем, действия экипажа в особых случаях полёта, доведённые до автоматизма, должным образом отличают практически всех вертолётчиков, получивших профессию в стенах сызранского училища. Спроси любого отставника, бывшего выпускника СВВУЛ, к примеру, действия экипажа Ми-8 при отказе обоих двигателей на малых высотах? Не сомневаюсь, ещё не открыв рот, его левая рука непроизвольно, как бы сбросит ш-газ, левая нога сунет педаль вперёд до упора и РУ сместит вперёд и влево. И всё это одновременно, причём ещё успеет метнуть взгляд вверх на пожарные краны, перекрыл ли их бортовой техник?!

Что примечательно, и через десятки лет, прогуливаясь с семьёй по парку, частенько ловлю себя на том, что невольно, порой без всякой необходимости, примечаю любое дуновение: движение ли дымов, шевеление листьев на деревьях, полосу ряби на воде, в каком направлении взлетают птицы и прочие определённые признаки направленности ветра. Потому, как для всех, кто работал на малых высотах, его направление у земли это вопрос жизни, не говоря уже о сильных порывах.

Ознакомительный полёт. Упражнение №1. Время 30 минут. Согласно плановой таблицы после Осипова и Милованова полёт выполняет курсант Каспрук. Поднимая сапогами пыль, Саша печатает шаг, выражая таким образом наш общий протест к бездушному капитану. Подходит к работающему вертолёту, вскидывает руку к шлемофону, залезает. Дверь захлопывается, машина взлетает. Затем ознакомительный полёт дожидаются Лобзов и Клопов. После дозаправки лечу я и Костя Тырин.

Спрашиваю разрешение. Сажусь в кресло, надеваю парашют, пристёгиваюсь.

— К запуску готов.

— Запускайте.

Десятки раз отработанным движение приступаю к запуску. Ошибиться невозможно. Сзади инструктор, слева обветренный механик с красными ручищами, как две мои. Попробуй ошибись! Лопасти НВ сливаются в сплошной сверкающий диск. Слышу, капитан запрашивает разрешение на взлёт. Затем мне:

— Взлетаем! За управление держись мягко, не зажимай.

Странно, Барчук перешёл на "ты".

Отрываемся. Зависаем. Нос вертолёта неожиданно опускается и вместо неба вижу набегающую на меня землю. Волосы встают дыбом. Сейчас начнём "пахать" винтами! Едва сдерживаюсь, чтобы не потянуть на себя ручку управления. Кресло давит на тело, скорость нарастает, трава сливается в сплошной зелёный поток. Но вот машина выравнивается и через остекление фонаря в восхищении вижу голубое безоблачное небо. Ощущение, что эта бесконечная синь всасывает меня, как пушинку.

Хлопок по плечу. Оборачиваюсь. Удивительно, Барчук смеётся!

— Курсант, не теряйся.

Сержусь на себя и начинаю по-хозяйски осваивать пространство кабины. Нет, не зря он нас дрессировал. Побегав глазами, начинаю постепенно замечать показания некоторых приборов на вибрирующей панеле. Высота 150 метров… в наборе… скорость 100 км/час… Только теперь заметил главный прибор по центру приборной доски — АГК-47Б (авиагоризонт). Высотомер показывает 300 метров. Горизонтальный полёт.

— Держи управление.

Держу! Теперь полёт по прямой более напоминает мокрый извилистый след, оставляемый быком на пыльной дороге.

— Заметь ориентир, держи на него. Да нет, вон на те дачи у протоки. Нарушений не будет, свожу раков ловить.

Ну да, наверно, огород вспахать некому.

Барчук докладывает конец работы в зоне. Снижаемся к четвёртому.

— Выполняй разворот. Легче. Отпусти. Отпусти! Не зажимай, твою мать!!

Держу направление на ворота, обозначенные красными флажками.

— Запоминай по фонарю положение флажков, выдерживаем по ним глиссаду.

Земля. Посадка. Слева, словно на злого османца, несётся "кубанский козак". Сверкая глазами из-под надвинутого на лоб шлемофона, Костя Тырин едва ли не с парашютом вырывает меня из кабины.

Сегодня всей лётной группой "висим", в смысле, отрабатываем полёты на висении. Открытая правая дверь зафиксирована на контровку механиком. У Барчука лицо ярко-пунцовое, распаренное, как после бани. Комбинезон расстёгнут до пупа, брюки подвёрнуты до колен, но от этого, кажется, ему не легче — противопожарная перегородка за спиной пышет доменной печью.

Торопливо пристёгиваюсь. Тяну шаг-газ, отрываюсь от земли. Кто-нибудь пытался, сидя на иголке, сохранить равновесие? То же самое пытаюсь и я. Обозначенного флажками квадрата 50x50 м не хватает. Земля налетает, то слева, то справа, вперёд, назад.

— Смотри в левую полусферу, вовремя замечай начало движения… Педали, педали не зажимай! Садись, б…!

Земля. Ба-бах!

- Е… отпусти ручку! Я не могу с каждым бороться. Зови следующего.

Эскадрилья на полётах. Я во внутреннем наряде, глаза слипаются. Откровенно завидую пускающему пузыри Юрию Гришину. Весело напевая "кто может сравниться с Матильдой моей", мимо проносится гружённый большим узлом грязного белья Володя Груздев, заменивший на сегодня каптёрщика Васю Поповича. Ведь спал не больше меня, откуда силы берутся?! Торчу полусонным дневальным "окле" тумбочки, как предельно точно выражается наш старшина Бахтинов.

Проклятье, забыл! Старшина ещё утром предупредил обоих, чтоб нашли время и смазали оружейным маслом зелёную филёнку по обеим сторонам ступеней на внутренней лестнице. Володю теперь не догнать, придётся покинуть пост, и наскоро выполнить поручение. Вскоре через верхнее окно на лестничной клетке солнечный свет озорно падает на натёртые маслом ступени. Они сверкают и переливаются, потому как случайно задел часть приступка и из замызганного и шершавого, он приобрёл блестящий праздничный вид. Знаю, лучше переборщить, чем недоборщить, как часто говорит старшина. Масляной тряпкой любовно смазываю оставшуюся часть лестничного пролёта, после чего мою руки и отправляюсь к своему посту.

Сон прошёл. Выдвигаю ящик, читаю конспект по истории военного искусства, скоро зачёт. Только дошёл до фаланг Македонского, как внизу хлопает дверь. Топ - топ - топ. Узнаю хромовые сапожки старшины: Бах… бах… бах… Ох, мать… бах…

Подобной замысловатой лексики в своей жизни я ещё не слышал. Разбил что? Опосля зашаркали медленные неровные шаги. Дверь распахнулась. О, Господи! Бахтинов?! Кровавый взгляд забойщика скота! И без фуражки?! Из ленинской комнаты выскочил, как всегда, перепуганный насмерть дежурный по роте мл. сержант Гвоздев.

О последствиях моего усердия не хотелось бы вспоминать. В ближайший месяц, пока у старшины заживали локти и колени, не находилось ни одной дыры, куда бы он меня не запихивал при каждом удобном случае. И правильно делал, инициатива в армии наказуема. А его я жалел, хотя он и посоветовал мне, как передал мне Миша Гайзер, виртуозно совмещавший будущую профессию лётчика с обалденной работой столяра, таким вообще не рождаться.

Небольшое предисловие от неудачника-кандидата 1964 года:

"Набираем высоту, уходим в зону,
Вылезает изо рта обед казённый,
А из зоны возвращаешься зелёный
И облёвана приборная доска"

Слова песни несостоявшегося курсанта Варфоломеева. Закончил аэроклуб, летал на Як-18. Его рассказ в курилке, как он однажды выполнял "петлю Нестерова", заставил многих усомниться. Было жарко. Взлетел с открытым фонарём. В верхней мёртвой точке потерял скорость, выпал наполовину из кабины и пока самолёт преодолевал её, держался обеими руками за ручку управления.

4.15 утра. Подъём. За окнами ещё ночь, организм додрёмывает, но душа ликует. Сегодня мой первый самостоятельный вылет! Трясёмся на грузовых МАЗах. Двенадцать деревянных сидений, закреплённые поперёк кузова, заполнены скрюченными курсантами. Свежо. Комбинезоны продуваются. Теснее прижимаемся плечами друг к другу, но на воздухе оживаем. Аэродром. К борту! Несёмся к стоянке. Наш механик уже на месте, капоты открыты. Дружно налетаем на авиатехнику. У каждого свой круг обязанностей. Вдвоём с Лобзовым расчехляем "кровную" лопасть несущего винта, складываем чехол, присоединяем к другим двум и относим в контейнер.

Приезжают инструктора. В воздух поднимается разведчик погоды. После предполётных указаний расходимся по машинам. Первыми в нашей группе вчера самостоятельно вылетели четверо. Остались Милованов, Лобзов и я. С командиром звена выполняем поочерёдно контрольные полёты по кругу. Дозаправляем вертолёт. Ждём заключительную проверку техники пилотирования для определения готовности к самостоятельному вылету.

Бензовоз отъехал. Слепенько машет руками. От будки КДП к нам направляется начальник училища. В шлемофоне, в новенькой кожаной куртке, в сапогах, в синих галифе с голубыми лампасами. Строимся по ранжиру. Бодро отвечаем на приветствие. Мельком покосившись в листок, Кисель с ехидцей вперяет в меня ежистый взгляд:

— Роман Михалыч, мы с вами сегодня летаем.

Отвечаю, точно старому знакомцу:

— Да я в курсе, товарищ генерал.

Круглое, с тёмно-розовыми родимыми пятнами, лицо майора Слепенько убито вытягивается, глаза закатываются ко лбу. Генерал хмыкает, суёт бумажку в нагрудный карман и развернувшись, шагает к вертолёту.

Замечу, кстати, прозвище "Роман Михалыч", подобно епитимьи, наложенное с лёгкой руки начальника СВВАУЛ, впоследствии станет слоняться за мною по всем местам службы. Как выразился один древний мыслитель, "молва — отличная бегунья". А вначале по дурости я что-то мнил о себе, затем воспринимал, как шутку или дурачество, потом сердился, обижался, ну а со временем плюнул на всё и перестал обращать внимание.

Запускаю, запрашиваю, взлетаю. С набором высоты незаметно отпускает мандраж, поскольку всё внимание уходит на пилотирование, обстановку в воздухе, радиообмен и глиссаду снижения. Посадка. Колёса касаются земли, вертолёт проседает на стойках. Вывернуть полностью коррекцию "шаг-газа" не удаётся, прерывает крепкий хлопок по плечу. Не успеваю обернуться, как Фёдор Герасимович не по-генеральски выпрыгивает из машины, разрешающе взмахивает рукой, закрывает дверь.

Далее свершается то, что так часто приходило во снах. Запрос. Взлёт. Высота 100 метров, первый разворот. 200 метров — второй. Бросаю взгляд назад, инструкторское кресло пустое, ручка управления повторяет мои движения. Я один! Переполняет удивительное чувство единения с машиной, ещё не до конца осознанное. Почти физически ощущаю, что-то входит в моё девятнадцатилетнее нутро, вцепляется, чтобы уже никогда не уйти.

Покидать вертолёт не тороплюсь, хочется чуть задержаться в кабине, надышаться её запахом. А Коля Милованов уже колотит по колену, с другой стороны по шлемофону стучит фуражкой Слепенько. К стартовому автобусу бреду ничего не замечая. Немудрено, я ещё в полёте.

1965 год, вечер 31 декабря. Казарма 2 аэ. Личный состав в Доме офицеров. Внутренний наряд в составе мл. сержанта Рябкова, курсантов Ивашкина, Поваляева и меня несёт внутреннюю службу. Настроение, хоть в атаку. Стою у тумбочки, остальные ушли на ужин. Только дописал письмо, подходит ефрейтор Баженов из группы обслуживания, включён в совмещённый наряд. Интересный субъект. Постоянно озабоченный какими-то проблемами, то и дело оглядывается по сторонам. Белки глаз вечно красные и часто слезятся.

Захлёбывающимся шёпотом сопит в ухо, хотя кроме нас здесь никого нет:

— Услышишь на лестнице, свистни.

— Я не умею.

— Ну, крикни.

— Ладно.

До слуха доносятся хлопки дверцами прикроватных тумбочек, звяканье стекла. Вскоре подходит с полным стаканом. Разит одеколоном. Из кармана достаёт ещё один стакан. Разливает поровну и всё это разбавляет водой из графина. Жидкость приобретает мутно-молочный цвет. Поднимает свой:

— Давай за Новый год.

— Ты что?! Я не смогу.

— Пей, говорю! Цветочный виски.

— Да я и водку не пью, а эту дрянь…

— Как хочешь. А ещё лётчик будущий!

Выпивает. Не знаю почему, но подействовало. Хватаю стакан и стараясь не дышать, проглатываю. В глотке дерёт, в носу парфюмерная фабрика. Глаза наполняются слезам и становятся такими же, как у ефрейтора. Суёт зубчик чеснока:

— На, запах отбивает.

— Ох… тьфу! Отобьёшь тут, разве, что керосином.

В голове начинает шуметь, тянет в сон. Едва дождался смены. Казарма стала наполняться народом. Первым заметив выходящего из умывальника замкомвзвода, Вася Мартынюк крутит рыжим носом:

— Беги скорее, пока Коновалов не засёк.

Я бы может и запамятовал тот случай, кабы не отвратительный запах, преследующий меня почти весь январь, что в спортзале, что в туалете.

Тренировочные полёты. Жду своей очереди у посадочных ворот. Осипов заканчивает последний полёт. Подходит инструктор, в миролюбивом тоне выспрашивает расчётные данные по кругу. Отвечаю. Он с улыбкой что-то отмечает в своём блокноте, затем присаживается на корточки и начинает его торопливо перелистывать. Благодушное настроение Барчука вновь играет со мной злую шутку. Непозволительно расслабляюсь:

— Товарищ капитан, "мордолёт" на четвёртом.

Инструктор ухмыляется, кивает, ставит какую-то пометку в своих записях. Вертолёт приземляется и мы с Борисом меняемся местами. На вечерней поверке старшина звена от лица капитана Барчук объявляет мне очередной наряд за неуважение к старшему по званию.

Полёты по маршруту. Привезли стартовый завтрак. Едва накрыли стол в помятом автобусе, каждый рвётся успеть поесть до своего вылета. Сержант Ерёма, как обычно, первый, уже там, о чём-то перешёптывается с официанткой. Мне не к спеху, по плановой выполняю только третий по счёту маршрут. Не спеша намазываю на хлеб масло, кладу кружок колбасы и всё это сверху припечатываю сыром. Луплю яйцо. Кто-то по внешней связи докладывает о выходе на КПМ (конечный пункт маршрута). Сидящие напротив Володя Ермишин с Зайцевым Алексеем вскакивают, доглатывают кофе, выскакивают из автобуса.

Мой черёд. Первый самостоятельный вылет. На инструкторском сидении курсант Милованов выполняет обязанности штурмана. Уже в наборе открывает планшет, с деревянным стуком роняет на пол НЛ-10 (навигационная линейка), достаёт что-то белое. Ему по барабану, это у него третий маршрут без передыху. Сочувствую.

Высота 400 метров. Ясно. Видимость более 10 км. Тружусь, определяю на контрольном этапе путевую скорость, боковое уклонение, ввожу поправку в курс. В расчётное время выхожу на первый ППМ (поворотный пункт маршрута), деревеньку у "поднятой" высоты. Докладываю РП. Кошусь назад. Коля шуршит, похоже, четвёртым конвертом. Ставлю "свежий" курс. Мотор работает ровно, 575 лошадиных сил надёжно тянут первый советский вертолёт Ми-1 ко второму ППМ. Температура масла немного повысилась, на один зубец приоткрываю створки маслорадиатора. Порядок. Смотрю вниз, на речушках, озерках десятки купающихся. Им хорошо, а в кабине душновато, подшлемник намокает. Оглядываюсь, Коля озабоченно дешифрирует письмо от самарской подружки. С диапазона УКВ ухожу на частоты АРК-5 (автоматический радиокомпас), вращаю рукоятку. В наушниках кларнет выводит знакомое танго моего отрочества, "Маленький цветок". Вздыхаю.

Подходит расчётное время ППМ. Кручу головой, Коля спит, уютно провалившись в блистер. Ладно, пусть дрыхнет. Усиленно "привязываюсь" к местности. Странно, маршрут уже дважды отработан с инструктором, а детали не узнаю. По курсу какие-то строения, грунтовая дорога… должна пересекаться с шоссе… а вот нет её. Доворачиваю вправо на 10°. Вон! По краю леса отсвечивает асфальтом дорога, нет, это не шоссе… На АВР-М стрелки показывают 13.22. Две минуты, как прошли поворотный. В голове насмешливо зазвучали строки из услышанного в курилке опуса про экипаж Ли-2: штурман карту вертит по-всякому, смотрит на землю — везде одинаково.

Это про меня. Штурманское дело невзлюбил с первых же занятий, как и школу, что в будущем довольно своеобразно отразилось на моей не слишком удачливой карьере. Но об этом позже. Колю будить бестолку, пока со сна врубится. Кручу рукоятку, настраиваюсь на ДПРС (дальняя приводная радиостанция), доворачиваю на КУР 0° (курсовой угол р/ст). Как утверждал Мягков на первом курсе: для особо "одарённых" штурманов и лётчиков существует один вариант добраться до дому: КУР на ноль — мозги на массу.

Жму кнопку первого канала. В ушах, тронутый помехами, знакомый голос. Докладывает курсант Кулль:

— Тфадцать фтарой на четфёртом, расрешите посадку!

Со 140 км/час увеличиваю скорость до 150. Руководитель полётов майор Лупандин называет мой позывной. Докладываю расчётное время прибытия. Захожу на посадку. Коля подъём, приехали!

Его Величество Плац. Немного предыстории. Как известно, он является ещё с античных времён площадью для парадов и строевых военных занятий. К несчастью, к плацу относится вся территория нашего училища, где одиночные военнослужащие обязаны передвигаться только строевым шагом, бегом, рысью, аллюром, да как угодно, но только не цивильной походкой. Если судить по начальнику курса, то нет для курсантов важнее предмета, чем строевая подготовка. Вот уж бич божий для всех расхристанных, в мятой, неопрятной форме, по несчастию оказавшихся на глазах майора Паняева. Но бывало, что и его ставили в тупик некоторые знатоки Строевого устава Вооружённых Сил СССР:

— Курсант Карпачёв! Ко мне!

Карпачёв, как шёл валиком, так и шёл, разве что изменил направление.

— Курсант Карпачёв! Ко мне! Бегом!

Карпачёв перешёл на строевой шаг и так и печатал сапогами, пока не остановился за четыре шага до начальника. Занудным, монотонным голосом доложил, как и положено по уставу. На что уж выдержанный майор и тот освирепел до крайности:

— Курсант Карпачёв! Почему не выполнили команду?! Я приказал, бегом!

Как рассказал невольный свидетель, ответ курсанта вверг Паняева в некий ступор, после чего тот ещё долго смотрел ему вслед.

— Товарищ майор, команды "Марш!" не было.

Впрочем, и аккуратисты не стремились попадаться на его пути, непременно найдёт придирку. Заставит вернуться в казарму, привести себя в порядок, вернуться и доложить. Но надо отдать ему должное. Не знаю, как на других курсах, но в наше бытие Михаил Максимович намеренно подлость никому не чинил, даже тем, кто заслуживал. Почему? Потому что Человек! И как часто случается, оценили мы это, увы, много позже, на склоне своих лет.

Осень 1966 года встретила нас в городе Пугачёве. Аэродром Давыдовка. Вид Ми-4 го впечатлял. Толстобрюхий, солидный, не то что худосочный, вертлявый Ми-1. Из подфюзеляжной гондолы угрожающе торчит ствол крупнокалиберного пулемёта А-12,7. Да это же настоящая боевая машина! И с новым инструктором повезло: капитан Скареднов оказался невредным мужиком, доброжелательным и в меру требовательным. При редких встречах Владимир Ильич рассказывал всякие случаи из инструкторской работы, делился опытом.

Зима, занятия, весна, первые наземные подготовки пролетели незаметно. Начались лётные смены. Вывозная программа ни у кого не вызвала трудностей, все получили добро на самостоятельные полёты. Наконец первый тренировочный полёт по маршруту. На правом сидении курсант Каспрук сосредоточенно работает с картой, заполняет бортжурнал, клацает ветрочётом, щёлкает НЛ-10. У Саши всегда всё всерьёз, это не я или Коля. Не блудим, по месту и времени попадаем на оба ППМ, по времени выходим на КПМ. Запрашиваю посадку. Немного не рассчитал, по крутой глиссаде несёмся в посадочные ворота. Саша голосит:

— Рома, уходи на второй круг!

Бормочу в ответ:

— "Не ссы, не ссы — сядем". (С Сашиных слов, я забыл этот эпизод)

Сел со значительным перелётом.

Задним умом представляю, что пережил дышащий перегаром в наши затылки б/техник Резенов. Впрочем, он был не одинок. Однажды ст. лейтенант Заяц, чаще молчаливый, проговорился, что сразу по окончании Харьковского училища пришлось около полугода летать с кубинскими ребятами. Парни неплохие, да горячие. Однажды курсанты в полёте о чём-то заспорили, аргументов не хватило, так принялись драться. Пришлось обоим слегка надавать по головам. Полегчало всем троим. А вот с албанцами, к счастью, терпеть страх не довелось. Ни один из "воинов Скандербека" не вылетел самостоятельно.

На третьем курсе с дисциплиной посвободнее. С Петей Широким в пятницу вечером смывается в Дом офицеров на новый французский фильм "Фантомас". А в субботу увольнительная в город. Ранний вечер, Петя не в настроении, предлагает купить винца перед танцами. А что купишь, если кроме "перцовки" в Пугачёве ничего не найти? Устроились на берегу Иргиз. Тепло, парк зеленеет через речку, слышно, как оркестр настраивает инструменты. Бумажный стаканчик вмещает около ста грамм. После первой приятно зашумело в голове. Петя повеселел, наливает по второй. Хочется прилечь и просто глядеть в небо. Лучше б не ложились. Открываю глаза, мрак! В парке ни единого огонька:

— Петька, нам кранты! Без двенадцати одиннадцать!

Едва успели к вечерней проверке.

В воскресенье после завтрака тороплюсь в Дом офицеров на репетицию. В холле ни души. Зато в соседней комнате за закрытой дверью жуткая разноголосица. В сопровождении ударника надрывается труба, рвёт жилы контрабас. Доносится какой-то крик и какофония резко обрывается. Чуть приоткрываю дверь. С баяном наперевес Володя Карпов что-то пытается доказать Коле Романюку и примкнувшему к ним Саше Неверову. Лишь Съедугин Лёшка с невозмутимым лицом продолжает пощипывать свой инструмент. Прикрываю дверь.

Ну, наконец-то! В вестибюль вваливаются Усольцев с Геной Янковским. Устраиваемся в углу. Дима накидывает ремни баяна и мы все вместе прочищаем горло:

— "До свиданья, до свиданья свежий ветер, белопенная волна...".

Вторым голосом петь не просто, стараюсь изо всех сил. Времени мало, на следующей неделе концерт в каком-то колхозе. Какая-никакая, а свобода. Потому и в самодеятельность напросился, хотя талантов за собой не замечал. Вот Эдик Богатырёв — и на гитаре, и на контрабасе, и поёт душевно.

К слову сказать, сколько лет прошло, а его песню: "нет на свете краше маленькой Наташи" и сегодня напеваю своей внучке. Спасибо тебе, Эдик, твои песни часто сглаживали тогда нашу спартанскую жизнь.

На третий раз прогоняем песню почти до конца. Доходим до "папироска, в три колечка завиток", переглядываемся и идём перекурить. Возвращаемся. Дима кивает мне головой, растягивает меха.

— "Школьный городок, встаёт она, ра;ковая остановка" — тяну самозабвенно.

Димка отпускает баян, хватается за живот:

— Ракова;я! Ракова;я!

Смеёмся до икоты. Нам весело. А через день грянул гром…

Во вторника моя очередь, заступаю дежурным синоптиком. После полётов договорились с Петькой сбегать в самоволку, искупаться на Иргизе. Подвела карта. Сунул в комбез, чтобы отдать по приезду начштабу аэ, да забыл. Вернулись, когда поиски синоптической карты не увенчались успехом. Приказ командира аэ гласил: трое суток гауптвахты. Самое неприятное, приказали подстричься наголо. Позорище, на третьем курсе больше полутора месяцев ходил с лысой головой. Какие уж там увольнения?!

Август 1967 года. Отрабатываем полёты строем в составе пары. Но это для курсантов полёты строем, в то время, как для остальных обитателей Пугачёва, в частности, для юных выпускниц городских школ, это называлось полёты "кучками". Означает, что курсанты заканчивают учёбу и следуя мудрым материнским советам, требуется срочно выходить замуж за одного из будущих лейтенантов, генералов. Это уж кому, как повезёт. Или что-то изменилось с тех пор?!

Позади государственные экзамены. Шьются мундиры, впереди присвоение офицерского звания и служба Советской Родине. А в промежутке томительное месячное ожидание Приказа, что у всех курсантов военных лётных училищ СССР, а затем России и по сей день прозывается Голубым карантином. Благословленное, безмятежное время! Но вот отгремел на плацу гимн Военно-воздушных сил. Преклонив колено и "целуя знамя в пропылённый шелк", тогда все мы, лейтенанты ВВС, ВМФ и Авиации Погранвойск, плавали в дымке мечтаний. На совместном банкете с инструкторами обмыты лейтенантские звёздочки, а на утро уже разъезжаемся по всей стране. И весело и грустно. Прощаемся по сути мальчишками, крепкими, счастливыми, здоровыми и никто из нас в ту пору не ведал своей дальнейшей судьбы — у кого-то безоблачной и успешной или не совсем удавшейся, а у кого горькой и трагической.

                3 глава Ленинский полк

Взамен эпиграфа:

— Эй, шнурок, загадку слышал? Не министр,
а с портфелем, не лётчик, а летает?

Тем временем мой путь лежал на Дальний Восток, в Приморье, в неведомый мне Отдельный Краснознамённый авиационный полк имени В.И. Ленина. Ту-104 летел навстречу солнцу, за окном лайнера быстро наступал рассвет. Сказочно-розовые облака пока ещё ни о чём не напоминали. Это случится нескоро, в далёкой и бескрайней Арктике, где на берегу небольшой речушки Пантелееха я впервые обнаружил розовую чайку. А несколько позже у заброшенного посёлка Амбарчик в устье Колымы, где могучая река впадает в Северный ледовитый океан, увижу целую стайку этих волшебных созданий, одна встреча с которыми, говорят, приносит счастье. В кресле тепло и уютно. Я летел навстречу рассвету и турбины многообещающе пели:

"Hо жизнь не зpя зовут боpьбой,
И pано нам тpубить отбой Бой Бой
Оpлята учатся летать…"

Село Черниговка. Станция Мучная.
319 Отдельный Вертолетный полк им. В.И. Ленина.

С выпуска СВВАУЛ-67 года нас, молодых вертолётчиков, прибыло в полк человек десять. Распределили по экипажам на должности лётчиков штурманов Ми-4. Что удивило с первых дней, так это отношение к нам. Можно сказать, отческое, хотя и прозывали нас шнурками. Командиры экипажей, наскоро переученные лётчики с Миг-17, 21 и Ил-28, казались нам, двадцатилетним юнцам, стариками (это в чуть более тридцать-то лет?!) Помогали с устройством, растолковывали местные порядки. Коллектив спаянный. Многие с сожалением вспоминали до Хрущёвские времена, когда платили за налёт, а в полковую кассу ходили с чемоданчиком-балеткой. Что и породило у самолётчиков меткие поговорки: дескать, уход на второй круг не позор, а кружка пива, а посадка не что иное, как прерванный уход на второй круг; В полку ещё дослуживали участники войны, в основном, техники, а на счету командира полка полковника Савченко было, кажется, два или три сбитых немецких самолёта.

Суббота. После получения на складе лётного и штурманского снаряжения отправляемся кто куда. Некоторые по частным домам, что грудились за пределами гарнизона, а большая часть в офицерскую гостиницу. Одновременно в полк прибыли выпускники челябинского училища штурманов на вертолёты Ми-6.

Пока знакомились, в номере, уставленном двумя рядами коек, со станции прибыло "горючее", новенький штурманский портфель с шестью полулитровыми бутылками. На этикетках синими буквами выведено: "Спирт питьевой". Никогда прежде не слышали о таком. Витя Казарин разводит руками:

— Водки не было, вот ещё икры красной в пивной взял, —  Выуживает из портфеля промокший кулёк, из-за пазухи достаёт буханку чёрного хлеба.

Рассаживаемся по кроватям вокруг стола с нехитрой закуской. Разлили по трети стакана, выпили не дыша, как подсказал более опытный в таких делах Володя Гудымов и сразу запили водой. Пошли разговоры, а в голове ясно. Выпили ещё, то же самое. Что за дрянь, в горле дерёт, воняет, а толку чуть! Игорь Турский разливает сразу по полстакана. Опустошаем. Кажется, доходит... Последняя фраза Юры Энгельса доносится до меня, как из барабана. Просыпаюсь в воскресенье к обеду. Голова в тумане, во рту кисло. В подвешенном состоянии нахожусь до самой ночи. Теперь и до меня дошла вся коварность этого 96 процентного зелья.

Понедельник. В восемь часов открывается лётная столовая, в 9.00 построение на небольшом плацу перед зданием штаба. Две эскадрильи Ми-4, третья и четвёртая, Ми-6. Звучит вошедшая в историю авиации команда: Лётчики в методический класс! Техники на аэродром!

Но прежде об известной побасёнке, давно гуляющей по полку. И хотя я не сторонник пересказывать авиационные анекдоты, но каков внутренний смысл?! Возвращается лётчик с отпуска, в курилке рассказывает:

— Дожидаюсь в ресторане отбивную, зевнул, глаза закрыл. Открываю, женщина стоит:

— А вы могли бы меня съесть.

Настроение поганое:

— Да не питаюсь я свининой. А она:

— Вот уж не думала, что ослы мясо едят.

— А я ... эээ... ыыы... — Опешил малость.

Дошло до комполка. На построении команда — лётчики в методический класс! Собрались. Заходит:

— Полчаса, чтоб дали достойный ответ даме!

Проходит время:

—  Ну?!

Все молчат, в головах ничего толкового. Тут приподнимается старый авиатор:

— Командир, надо бы напрямую — дура ты, твою растак...!

Поучительного, конечно, мало, но напрашивается вывод. Растерялся профессионал, обязанный за считанные мгновения, что на земле, что в воздухе принимать грамотные решения. Выходит, недоучили.

Володя Гудымов попал в экипаж командира 1 эскадрильи Сыромятникова, высокого, сухощавого майора. Мне "достался" капитан Шевченко, простой широколицый мужик. Подхожу, представляюсь. Ухмыляется золотыми коронками:

— Да садись, Саней зови.

Как известно, в авиации всё начинается с изучения района полётов и сдачи зачётов. На первом занятии штурман полка подполковник Курпас вывешивает десятикилометровку и раздаёт по листу чистой бумаги. В радиусе пятидесяти километров мы должны перенести все принятые ориентиры: реки с протоками, города, посёлки, дороги, высоты, выучить данные запасных аэродромов и т.п. На следующем занятии принятие зачётов. Поразительно, прошло столько лет, многое забылось, а позывные аэродромов помню: Черниговка - Советник, Хороль - Цветной, Воздвиженка - Свая...

Начались трудовые будни с тремя лётными днями-ночами в неделю. Выполняю первый контрольный полёт со своего рабочего места лётчика штурмана, с которого в общем-то прежде не пилотировал. На левом сидении замкомэска капитан Новик. То ли от непривычки, то ли от волнения, взлетаю, что называется, рогом в землю.

— Но - но, охлынь трошки! — чуть придерживает ру.

Посадка. Степан Тереньтьевич подмигивает:

— Молодець, хороший льотчик. Гони следующего.

— Ну как? — встречает на старте Шевченко.

Я улыбаюсь довольный:

— Сказал, молодец, хороший лётчик.

Саня хохочет:

— Хорошие летчики летают в хорошую погоду, а плохие в плохую! Пошли на запуск, хороший лётчик.

Не считая проверок техники пилотирования, Шевченко держаться за ручку давал редко. Беломорину в зубы, от выруливания до взлёта, как минимум, две штуки, взлетал с третьей в зубах, с прищуренным взглядом. Это надо было видеть! Я же откровенно завидовал Гудыму. Сыромятников в редких случаях брал управление на себя, только когда замечал грубую ошибку. На земле называл всех нас хлопцами. И вообще, был мужик, что надо. Поговаривали, из бывших крестьян, один из первых выпускников Пугачёвского училища вертолётчиков. Мы его зауважали с первого дня и во всём старались походить на своего комэску.

В понедельник в полку объявлена тревога. На дворе январская стужа. Первыми на стоянки убывает техсостав. Пока в штабе доводят задачу, вертолёты греют моторными подогревателями, затем б/техники запускают и прогревают двигатели...

Вначале небольшое, но важное отступление для несведущих. Подогреватель это такая штука, смонтированная на трехколесной тележке, посредством которой в первую очередь согревается, помимо двигателя и редуктора, сам техперсонал. Имеется ввиду, что МП-44 ещё та вещь! Покамест умудрится запустить её при низкой температуре и горемычный б/техник с полсотни раз прокрутит коленвал заледеневшего цилиндра, то первым сам же и разогреется. В то время мы были непозволительно молоды, крайне гордились своей профессией лётчика, так ещё и носы задирали перед технарями. Мало кто из нас тогда задумывался о нелёгкой службе авиационных специалистов. И только с годами приходило понимание, в каких условиях им приходилось работать, когда в составе экипажа несли мы службу на границе, месяцами жили бок о бок на погранзаставах, брандвахтах, в продуваемых вагончиках, завшивленных землянках. На необорудованных стоянках, будучи такие же молодые, не накопившие должного опыта, техники выполняли ответственные регламентные работы, где контроль осуществляли лишь их совесть да училищные знания. В морозные ветреные ночи вынужденного ночлега на точках, когда командир и штурман беспробудно спали, б/технику приходилось раз, а то и дважды за ночь бежать к вертолёту и прогревать двигатель, а утром первым мчаться на стоянку, дабы слить и проверить перед вылетом топливо.

                * * *

25 февраля 2017 год. Дорогие наши авиаспециалисты, инженеры, техники, механики! Пользуясь случаем, от лица ветеранов авиации хочу поздравить вас с праздничным днём инженерно-авиационной службы России! Не осудите нас, когда-то недогадливых несмышлёнышей. Ведь это вы настоящие профессионалы! Нет слов, чтобы рассказать о вашей самоотверженности, выдержке и любви к своей нелёгкой профессии авиатора. Это вы в жару и холод, на открытом ветру обнажёнными руками кропотливо выискиваете и устраняете неисправности. Это вашими исцарапанными, часто помороженными руками, а не молитвами, машины поднимаются в воздух и возвращаются назад. Печально, но это вас, сохраняющих жизни лётчиков и штурманов, за ваши труды нередко обходят наградами. Пусть это останется на совести командиров. Мы же, бывшие рядовые лётчики, низко кланяемся вам, дорогие наши боевые друзья! Живите долго и счастливо!

                * * *

Тем временем автобус доставляет лётный состав на стоянку. Штурману звена ст. л-ту Фанкину везёт, убыл в Хабаровск на ВЛК и меня временно назначают в экипаж командира звена Виктора Андреева. Обдавая крепким выхлопом перегара, со свинцовым лицом капитан плюхается на своё сидение. Надо спешить, готовность каждой АЭ фиксируется по последнему вертолёту, перелетевшему на взлётную полосу. Температура головок достигла 120 градусов. Бортовой техник кивает. Далее происходит нечто необъяснимое. Не включая муфты сцепления, командир полностью вводит коррекцию (!) и тянет ш-газ вверх (!). Обороты мгновенно забрасывает свыше двух с половиной тысяч и кабы не опытный техник звена Кушнарёв, который немедля дотягивается до моего ш-газа, двигатель пошёл бы в разнос.

— Зарегулировал, б..! Не тянет!!! — перекрывая рёв мотора, орёт Андреев.

Мы оба в недоумении тычем пальцами в ночное небо, где на фоне ярких звёзд неспешно описывают круги контурные огни НВ.

Не ошибусь если скажу, что во всей авиации СССР понедельник всегда считался тяжёлым днём, а тут только старый новый год проводили. Измывательство над организмом! К слову сказать, старики не терялись, иначе для чего установлена кислородная система? Маски на лица и минут через пять после похмельного синдрома, как не бывало.

Сегодня пол дня проторчали в парашютном классе, готовили парашюты к завтрашним прыжкам под руководством начальника ПДС капитана Мозолевского. Он же по штатному расписанию лётчик штурман у командира полка. Неординарная личность. У Джона нынче фартовый день: и сам напрыгается, и от старичков, не желающих приобщиться к этому делу, получит соответствующую мзду натурой. А у меня в голове одна мысль, не подведёт ли наш штурман аэ. Капитан Николай Николаевич Лысов такой же холостяк и живём мы с ним в двухэтажном ДОСе в одной квартире, он в южной комнате, а я в противоположной. При солнечной погоде в морозы у него теплее, в моей колотун. Греемся у него, для профилактики варим горячий пунш из алжирского бочкового вина и яблочного сока. Коля с характером, любит подшутить, но не заносчивый. Как-то пожалился ему, что с прыжками ещё с училища не в ладах. Обещал содействие. Допили. Тут я вспомнил последние полёты и стал жаловаться на жизнь, мол, совсем летать разучусь, сижу за мешок с картошкой. Коля ухмыляется:

— Загадку слышал, не министр, а с портфелем, не лётчик, а летает?

Достаёт из тумбочки заварочный чайник с отбитым носиком, содержимое разливает по стаканам. Пахнуло ужасающим запахом санчасти.

— Отравишь, эфиром воняет!

— А на душе легче станет. Крепись, сынок.

Коля затаивает дыхание, выдувает свою дозу и запивает холодным ароматным чаем из носика большого солдатского алюминиевого чайника, до верха набитого лозой лимонника. Набираюсь храбрости. И точно, отпустило. До полуночи выбиваем в такт песни чашками по столу, скандируем вполголоса:

И только тверже выходила из огня
Суровая, доверчивая Русь.
Ну как ты обходилась без меня?
А я вот без тебя не обойдусь...

На утро грузим парашюты в машину. Джон отводит меня в сторону, суёт под нос журнал, молча тычет толстенным пальцем против моей фамилии. Расписываюсь. К вечеру стол в квартире ломился от четырёх бутылок сорокоградусной корейской "самбяки", прозванной в народе "особняком" и глубокой миски с отварным картофелем. Начальник автороты, Колин друг, открывал ножом вторую банку сайры, когда распахнулась дверь. В комнату в крепчайшем подпитии, в по пояс измазанных ползунках вваливается Джон. Что нас больше всего озадачило, так это при каких обстоятельствах в 30 градусный мороз он нашёл грязищу, когда весь гарнизон завален снегом?!

К слову, о "парашютных маньяках". Иногда, создаётся впечатление, от одержимых прыжками безумцев и душевнобольных их мало что отличает. И те и другие нередко добровольно обрывают свою жизнь. Я только начинал служить в Хабаровске, когда случайно дошла печальная весть о гибели Валентина Горшкова, командира вертолёта Ми-6. Классный лётчик, казалось бы летай и летай. Вместе с тем необузданная страсть к прыжкам привела к трагическому финалу. А бывало доходило и до абсурда. Едва приземлившись, "маньяки", не посмотрев, хватали, казалось, свой же уложенный парашют, дожидались посадки этого же борта и только в воздухе обнаруживали в парашютной сумке чей-то скомканный купол. Иное дело профессиональный риск, к примеру, парашютисты пожарники. Так в однажды в Биробиджанском а/п Жёлтый Яр проводились однодневные сборы парашютистов пожарной охраны. В тот день во второй половине дня возвращался с границы. Услышав встревоженный радиообмен диспетчера с бортом Ан-2, мы поняли, что едва не стали свидетелями трагедии. Разбилась молодая неопытная девушка. Купол основного переплёлся с запасным. Потом рассказали, несли её к санитарке, а тело в кожаной куртке и таких же брюках колыхалось, как студень.

Осуществилась мечта, купил мотоцикл Иж Планета-2. Путём жесточайшей экономии скопил четыреста рублей, двести занял у Коли Лысова и рассчитался с Шогиным, командиром Ми-6. Конечно, не новый, но выбирать не приходилось. Теперь требовалось обмыть. Хватаю чей-то старенький штурманский портфель и на станцию в магазин. Затовариваюсь. Потом на аэродром, там всего вволю, и отстой Б-95, и масло. Погода прохладная, продрог. Подъезжаю к стоянке, а у командирского вертолёта копошатся двое, техник звена и сержант сверхсрочник. Оба измазаны до невозможности слитым маслом. Гляжу на чёрную лужу. Ясно, бочка с воронкой опрокинулась. Смотрю на часы, восьмой час вечера, а не уходят. Увидели, аж в лице изменились:

— Сынок, сгоняй, купи пузырёк, - Кушнарёв грязной скрюченной рукой суёт мне трояк.

— Так, товарищ капитан, поздно уже, закрыто всё.

Горестно покачал головой:

— Ладно, заправляйся из отстоя, — вяло махнул на контейнер, а лицо такое страдальческое! — Петрович, ну что со шлангом телишься?!

Залил полный бак. Надо бы ехать, ребята дожидаются, а что-то держит. Догадываюсь, остатки совести. Не верю сам себе, отвязываю портфель, достаю верхнюю бутылку и банку сайры. Подхожу, а из-под нижнего капота четыре ноги торчат. Поблизости свёрнутый чехол с разложенными ключами. Ставлю рядом и бегом к мотоциклу. Утром на построении встречаю капитана, улыбается:

— Петрович там бочку у контейнера поставил, развёл с маслом. Высосешь, ещё добавит.

— Спасибо, товарищ капитан.

— Тебе спасибо, сынок, — руку до боли сжал.

Понятная вещь, любая новость в гарнизоне облетает в считанные минуты. На следующий день перед построением на обед дверь в кабинет замкомэски приоткрывается, капитан Новик подманивает меня пальцем и суёт истрёпанную стопку рублёвок:

— Ключь під пнем.

Отныне на мне лежит ответственность по доставке "горючего". В 15.10. причаливаю к дровянику командира 1 аэ, достаю из щели ключ, сервирую стол. Это значит, переворачиваю ящик, накрываю газетой, расставляю бутылки и нарезаю сало, лук и хлеб. У двери вспомнил, возвращаюсь к полке, из банки выуживаю пару больших, перезревших солёных огурцов и присоединяю. Вовка первым побывал в этом сарайчике, предупредил, командир после чарки откусывает кончик, выплёвывает и выпивает рассол. С сожалением отправляюсь на обед.

Лётная столовая размещалась в центре гарнизона в большом одноэтажном здании. Кормят на убой и разнообразно. К Международному женскому дню официанткам и поварихам сбрасываемся по рублю на подарки. Утром 8 марта вручаем цветы и небольшие сувениры. Женщины работают посменно. После обеда бегу в гарнизонный магазин, покупаю флакон духов для старшей официантки. Женщина в возрасте. Добродушная, ростом от силы метр пятьдесят с хвостиком, широкоплечая, с крепкими руками. Одна на фанерном подносе обслуживала разом три стола! Однажды подскользнулась на чём-то и села на зад, а поднос всё в руках держит. И тут же как-то изловчилась, вскочила на ноги. Это уже мне потом рассказали. Так и прозвали её Неваляшкой. Вот я и решил по случаю подмазаться. А виновата во всём, не поверите, гречневая каша! С детства обожаю в любом виде. Но с молоком по раскладке не предусматривалось, подавали только с гуляшом. Так и от него не хотел отказываться, иначе до утра не дожить. Вечером на ужине при всех лично поздравил с праздником и вручил коробочку с духами. С этого дня дилемма не возникала. Когда была гречка, не спрашивала, ставила передо мной сразу две тарелки, с гуляшом и молоком. Но и я относился к ней со всем уважением, не пропускал ни одного праздника, дарил цветы. Душевная была женщина.

На утреннем построении чертыханье вперемешку с ненормативной лексикой. Начштаба полка грозится отыскать и наказать виновника. Откуда-то появилась мода у стариков рисовать внутри фуражки кота с заднего ракурса, с задранным хвостов и с соответствующими причиндалами. Рисовали всем, несмотря на должности и звания. Прозевал — получай! На свою беду в полк приехал милицейский полковник. Сводили его позавтракать в лётную столовую и на тебе! На закуску здоровущий котяра! Мало того, в штабе оставил шинель в раздевалке, так "птички" привинтили в петлицы. Шутников хватало.

1968 год. В январе политотдел полка организовал во Владивостоке встречу молодых вертолётчиков 1 аэ с моряками тихоокеанского флота. Встретили нас подводники, познакомили со своей службой, провели экскурсию на дизельную ПЛ (на АПЛ у нас не было допуска). Тем не менее поразили кубрики. Тесные, кровати — металлические короткие рамы, обтянутые брезентом. Самое большое помещение, кают-компания, шириной метра полтора, а по бокам с обеих сторон толстенные торпеды висят. Жуть! Однако, после похода всему экипажу отпуск, рядовому составу профилакторий. Потом нас передали надводникам. Посетили Большой ракетный корабль. Конечно, всё было интересно и весело, пока офицеры моряки не рассказали, что по прибытию из длительного похода на берег сходят не все. Так и дожидаются своей очереди, наблюдают в бинокли за своими домами. У кого из нас ещё оставалась тайная зависть к морской службе, здесь же она и утопла в бухте Золотой рог.

Заканчиваются дневные полёты. Экипажи перелётывают на свои стоянки. Бортовой техник ст. л-т Вронский толкает командира в плечо и тычет пальцем в сторону железнодорожной станции. Шевченко, увидев небольшую очередь у синего "чепка", обрадованно выплёвывает окурок. На станции Мучная в ларьке торгует тётя Зина. Славится тем, что в зимнее время эта заботливая женщина в чайнике подогревает пиво и подливает в кружки. Здесь всегда солёная красная рыба, икра на развес. Впрочем, когда случались перебои с пивом, мужики ездили за 20 км, под лозунгом "вперёд на Манзовку!".

Ранняя весна. Суббота. До обеда ещё час, а охотники, они же и рыбаки, толпятся в курилке, обсуждают куда лучше податься, кто что берёт с собой. Транспорт обычный, мотоциклы с колясками. На этот раз командир 1 аэ выполняет обещание взять Гудымова с собой, а ему прихватить меня и Витю Казарина. Едем с ночёвкой. Со столовой мчимся по домам. С Володей снимаем комнату в частной избушке, Витя в общаге. Они оба любители порыбачить, а я ни то, ни другое. Одно прельщает, почти целые сутки проведу в обществе этих замечательных, бывалых мужиков.

Не теряя время, надраиваю наждачкой свою одностволку. Старенький Иж 16 колибра, вместе с советом "стреляй в ухо", одолжил неделю назад у соседа корейца по просьбе нашей хозяйки. Женщина в годах, вдова, держала на откорм кабанчика и каждый раз нанимать кого-то накладно. Кто бы спорил. Зарядил жеканом, взял пару варёных картофелин и смело зашёл в дровяник. Но увидев беззащитные белобрысые "Борькины" радары, метнувшиеся к кормушке, моя решительность начисто исчезла. Окромя мух и комаров, никого прежде не убивал, к тому же в ухо, а тут живой, пыхтящий хряк. Так рука и не поднялась, вернулся, корейца, попросил. Что касается ржавого самопала, так он вскоре всучил мне его в качестве подарка и деньги категорически отказался взять. Дело в том, что нам полагался в зимний сезон уголь и дрова. Дрова мы отдали хозяйке на растопку, а тонну угля самосвал вывалил у соседских ворот. Детей у корейца тьма, от трёх и старше, и все трудятся, что-то куда-то тащат, копошатся на грядках. Мы ни разу не видели, чтобы супруги на крыльце щёлкали семечки, а дети бы просто играли. Наступает сезон, а из овощей и фруктов в магазинах шаром покати или гнильё. Вот люди и возмущались, дескать, у косоглазых помидоры, арбузы втридорога.

В ближайший выходной позвали они на пельмени. Ну что делать? Откажемся, обидятся. Пошли. Стол внушительный, на скамьях вокруг уместились все. Супруга заносит большущий поднос с грудой горячих пельменей. Каждый берёт сколько хочет. Вкусные, мясо сочное. Вот бы и ели молча, так нет, Гудым на свою беду и спрашивает, мол, свининка?

— Ага, — улыбается кореянка, — Мал-мал хрю-хрю, мал-мал гав-гав.

Честно говоря, никогда прежде не замечал за Вовкой такую прыть. Едва дверь не вышиб, она у них почему-то вовнутрь открывалась. Хозяева в недоумении, да и я не сразу сообразил. Ну, собака, что из этого? Ведь известно, корейцы жить не могут без неё, в сарайчиках на праздники откармливают. Правда, как забивают, это я уже потом узнал. Но лучше не видеть, а вернее, не слышать. Подвешивают за задние ноги и бамбуком по бокам, по ляжкам, пока концы не отдаст. Позже спросил у азиата, на кой хрен псину мучаете? Глаза вытаращил: так мясо потом, "мякий-мякий". А ведь верно, вкуснее пельменей с того случая не ел, но и в гости туда ни ногой. Про Вовку и говорить нечего. В столовой уже не спрашивал из кого антрекот, с любого мяса воротило, по меньшей мере недели две.

Охота началась с рыбалки, по другому не скажешь. Весной все мелкие речушки здесь разливаются и равнина кое-где больше напоминает мозаику из бурлящих речушек и озерков. Мужики рыбачат на "саипу". Эту штуковину, в виде рогатины с мотнёй из мелкой сети, они суют в водоворот, после чего наматывают на палец леску, что привязана к ней и ждут. Когда удары от рыбы понемногу затихнут, вытаскивают. Улов необычайный, килограмм по десять за раз. В основном, щуки.

Чистить и жарить рыбу на ужин поручают нам. Кому же ещё?! Здоровенная сковорода на углях скворчит, брызжет маслом. Основательно прожаренные щурята улетают за раз. Пока наливают по следующей, уже в потёмках жарим очередную порцию. Командир 1 аэ с серьёзным видом кивает на фляжку:

- Чего ждём, хлопчики? Заслужили.

А далее у костра начиналось самое интересное, шутки и весёлые побасёнки. Начали с молодых, припомнив, как Гудымов, опоздавший на построение, объяснял командиру, что не смог найти свой галстук, потому пришлось искать запасной. Такое оправдание даже комэску привело в оторопь. Под распахнутой курткой на лейтенантской шее зеленели узлы сразу двух галстуков, одетых один на другой. Досталось и мне. Кто-то из гарнизона заметил, как на днях по дороге в Черниговку умудрился на мотоцикле таранить корову. Так чему удивляться? За рулём недавно, на дороге грязища по колено, вдвоём не разминуться никак. Потом шутили, что так и лежали оба в грязи, таращились друг на друга. Дальше пошли разные курьёзные случаи из собственной лётной практики. Вместе с тем, как я осознал много позже, это были для нас ненавязчивые уроки по истории авиации, поучительные случаи, послужившие в будущем добрым примером истинных товарищеских взаимоотношений командиров и
подчинённых.

Начали с капитана Фролова, с двадцати метров случайно сбросившего с СВП учебную 57 мм пушку. Поднесли ему внеочередную стопку за то, что на разборе полётов своевременно прикрыл грудью командира вертолёта Овчинникова от более тяжкого "преступления". Тот ухитрился в эту же смену подрезать круг Щукину, зам. командиру полка по боевой подготовке.

Добрались и до Шалаева. Нужно сказать, своеобразный был мужик, иными словами, до боли хозяйственный. Его весь техсостав 1 аэ остерегался. Как появится на стоянке с замасленным штурманским портфелем, быть беде! То закатившаяся под настил гайка пропадёт, то в торопях брошенный в траву моток контровочной проволоки исчезнет. Вроде бы мелочь, но потом же надо рыться в ящиках. Уж как капитана не учили. Оставит на время полётов свой портфель в контейнере, технари тут как тут, беззубую шестерёнку впихнут, а то и две. А толку? Вылезет из пилотской кабины, хвать свой сидр и в автобус. Лётчики ему и кирпичи для проверки подкладывали. Нет, не чует! Только улыбается загадочно и в дом тащит. И зачем ему эта рухлядь, так никто и не знал.

Но уж кто был мастер рассказывать всякие байки, так это Бурханыч. Заядлый охотник и рыбак. Так в полку все уважительно называли командира вертолёта Эрика Бурхановича Шарипова. Бывший лётчик с Ил-28. Весёлый, добродушный мужик с прокуренным голосом. Лицо смуглое, круглое со множеством морщинок, брежневские брови, вернее, одна бровь на всю ширину лица. Его карие, удивительно молодые глаза озорно блестят:

— Выбегает на дорогу жена бортового техника, машет руками, зовёт: АПА! АПА! Тьфу, ты! Такси! Такси!

Все держатся за животы.

Помню, ещё недели за две до охоты взял одноствольное приобретение, по пути в гарнизонном магазине прихватил бутылку Токая и домой к Шарипову. Открывает дверь. Видно, уже навеселе, супруга на западе у родителей. Неудобно как-то стало.

— Да проходи, не стой, а то грустно одному.

На плите шкворчит картошка, на кухонном столе початый графинчик. Делать нечего, рассказываю про свою беду, потому как до этого никогда в руках ружья не держал. Прошу разъяснить какой калибр и патроны к нему нужны. Смотрит вопросительно. Пришлось выложить, для чего приобрёл. Повертел в руках, в ствол заглянул, улыбнулся:

— Зайцам не показывай, ушами зашибут. Подожди, — Вернулся из комнаты, поставил на стол три снаряжённых патрона, — Жеканы, не промахнись.

Разливаю по стаканам вино, выпили.

— Спасибо большое, Эрик Бурханович, выручили.

— Пустое, только на охоту один не ходи, — щурит опасливо глаз, — а то вдруг ведмедь на клабуках по квалидору?!

Тут уж вместе смеёмся. Допили вино, он к графинчику тянется.

— Эрик Бурханович, поздно, мне домой пора.

Рукой машет:

— Садись, а то так и не узнаешь, как у меня на родине самолётами торгуют, — разлил остатки по стаканам, — В Чимкенте один казах на ишаке припёрся на военный аэродром. Часовой отвлёкся, а он привязал ишачка к шасси и потащил Ан-2, военный разведчик, к себе в степь. Пока ждали начальника караула, кричал, что у прежнего часового купил за пятьдесят таньга.

Опять смеёмся. Набираюсь храбрости:

— Бурханыч, вы на Ил-28 летали, как машина?

— Машина отличная, ей бы летать и летать. Только ещё при Никите принялись резать, вот и турнули нас на эти стрекозы, деваться некуда, — лицо его посмурнело.

— А как в управлении?

— В управлении приятная, что в полёте, что на посадке.

— А при сильном боковике? — уже прочно захмелев, я демонстрирую ему свои глубокие знания по пилотированию самолёта.

— Так примета есть такая — если вороны летают жопой вперёд, уходи на запасной, — заулыбался Бурханыч, —  Мне как-то заслуженный штурман из соседней эскадрильи пожаловался по секрету. Командир его опытный, да вот беда, с войны слегка контуженный, глазомер временами напрочь теряет, да так, что на пробеге пропадает приборная доска. Подсказывать приходится. Как на посадку заходят, выметается из носовой части от греха подальше, на другое сидение по правому борту. Так молчком фронтовик и прыгал туда-сюда, пока не списали вместе с командиром.

На прощание закурили. Затянувшись, Бурханыч вдруг сильно закашлялся, в сердцах затушил папиросу:

— Травят нас ;рм;н, ёкарный бабай! — он ткнул пальцем в пачку "Беломора", где на оборотной стороне синими буквами занчилось: Эксперементальная табачная фабрика. гор. Ереван.

Бурханыч ещё мягко выразился, это была дрянь почище экскрементов, ею завалили всё Приморье. Потом только выяснилось, что подразумевалось под словом "Эксперементальная". Табака не хватало. Высушенные морские водоросли пропитывали никотином и гнали на продажу.

Воскресенье. Как наглядно определил Коля Лысов, это день недели между долгожданной субботой и чёртовым понедельником. К полудню с Игорем Турским выкатываем мотоцикл из сарая, собираемся во Владивосток на барахолку. У ДОСов вкопанные в землю столы громоздятся купленными в складчину вёдрами с алжирским вином, кастрюлями с картофелем, банками с солёными огурцами и капустой, нарезанным салом и прочей снедью. Собираются семьями, с друзьями, галдят, обсуждают насущные проблемы.

Выезжаем на центральную улицу Боровикова. Со стороны штаба, видим, вдоль дороги прогуливается командир полка с супругой. Савченко крепко уважали в полку, ценили за его человеческое отношение к людям, в особенности к любителям выпить. Он никогда не спешил их наказывать своей властью, во всяком случае до тех пор, пока запои не переходили некий рубеж. К ветеранам-техникам у полковника был неординарный подход. Рассказывали, как-то завёл в кабинет "вечного" старлея, коренастого фронтовика, с венчиком кучерявых седых волос по бокам головы. Тот периодически пропадал на сутки-двое по известным причинам. Для начала обложил его крепкими словами, потом стал допытываться: сколько ж ты, подлец, выпил вчера грамм? На что, понурившись, тот едва выдавил: килахрамм...

Опять-таки и к лётчикам помоложе относился с достаточным пониманием. Одного такого выпивоху, "дважды" старшего лейтенанта Дроздова, карал по-фронтовому, изводил у себя в праваках. Был такой в полку правый лётчик вертолёта Ми-6, опытный, грамотный пилот с немалым налётом. Дважды отдавали приказом на звание капитан, дважды назначали на должность командира вертолёта, но всякий раз отменяли, потому как "крепко", с мордобоем, тот отмечал повышение. Беда была у Юры, тихий, спокойный, семья крепкая, а стоило выпить, хлебом не корми, к первому попавшему с кулаками лезет.

Я не оправдываю безмерное пьянство, в корне не поощряю его, но было бы верхом несправедливости, если не сказать о высоком профессионализме специалистов послевоенных лет, инженеров, техников, лётчиков. При всём их отношении к спиртному, все три года, что я находился в полку, не было ни единой предпосылки к лётному происшествию по вине лётно-технического состава. Да, люди пили, но мастерство, опыт и совесть не пропивали. И только по прошествию лет, будучи сам командиром, дошло, что фронтовики на стоянках, в курилках ненавязчиво делились с молодёжью собственным опытом. Откровенно, чаще с юмором, рассказывали о непростительных ошибках, халатности, промахах в эксплуатации авиационной техники. Должно быть этим они предостерегали нас от неверных шагов, заставляли крепко подумать, прежде, чем что-либо сделать. Как же пригодился впоследствии опыт старших товарищей не верить каждому на слово! Вот один из таких случаев. В начале восьмидесятых на рембазе Пулково принимал перед облётом Ми-8Т. Бортовой техник достаточно опытный. Подсоединили внешнее питание, он тянет палец к кнопке "Запуск". Вдруг, как в голову стукнуло:

— Погоди! Осматривали вместе, а ключ разворота лопаток ты не брал?

— Так заводские испытатели сказали, всё в порядке. Часа три, как с облёта зарулили. Инженер, техники осматривали, тоже самое подтвердили. Да и сам видишь, на стоянке, как в хирургическом цеху, — смотрит испытывающе, — Так что?

— Давай-ка, Миша, слазим на всякий случай, время есть, пиво не скиснет.

Правый двигатель норма. Осматриваем левый. Сюрпризец! На двух рабочих лопатках первой ступени компрессора крупные забоины с лесной орех, больше восьми миллиметров!

— Теперь воистину скиснет...

А я стоял и думал, что техник с ЛИСа точно знал о забоинах, потому торопил запускаться побыстрее. Теперь вот бредёт, собака, с побитым видом, ясно, что премия всем накрылась. Пока разбирались, меняли движок, командировка затянулась ещё на пол месяца. Тут уж не до пива стало, деньги пришлось вымаливать в заводской кассе. Но лучше уж так, чем в Воркуте на меня бы всё это "повесили". Низкий вам поклон, фронтовики!

1968 год. Апрель. На утреннем построении командир объявляет ошеломительную новость. Личный состав нашей эскадрильи отправляется в командировку. В авиационном полку Торжка, на другом конце СССР, нас уже дожидаются одиннадцать Ми-4, которые передают нам, взамен поступившим им "восьмёркам". Три дня на сборы. Больше всех работы у лётчиков штурманов. Получаем регламенты, сборники с данными всех аэродромов, клеим безразмерные пятикилометровки, карты-портянки. По всему маршруту поднимаем высоты, отмечаем основные и запасные аэродромы, как военные, так и гражданские и многое другое.

Отъезд омрачён. За день до убытия отмечаем отъездную. В двухэтажном ДОСе, что стоит крайним справа на центральной улице у самого выезда, собираемся на квартире Юры Малёванного. Его супруга нажарила картошки, ну а мы, Вова Гудымов, Игорь Турский, Саша Рябков и Саша Борисов, выставили на стол по две бутылки "Соджу". Воистину, ужасающая корейская пакость из картофеля! Крепость 20 градусов, откровенно воняет спиртом, к тому же сладковатая на вкус. Но другого не было, даже "особняк" пропал.

Юра призывался из запаса после окончания ДОСААФа и как имевший внушительный налёт, был сразу назначен командиром вертолёта. Внешностью он чем-то напоминал на нашего пугачёвского инструктора капитана Скаредного, да и характером был схож, весёлый, общительный. Выпили хорошенько и Юра затянул свою любимую песню: "враги сожгли родную хату". На работающий телевизор никто внимания не обращал, а тут он зарябил и старший сынишка пожаловался отцу. Лучше бы этот ящик сгорел! Мы отговаривали, но Юра и слушать не захотел, полез на крышу, где на самом коньке стояла антена. Вот и случилась беда, соскользнул и головой вниз. Так и погиб лейтенант Малёваный, и похоронили его другие ребята на местном кладбище. Как ни уговаривали мы отцов командиров, ни в какую, приказ из штаба Армии, убыть точно в срок. Прости, Юра, Царствие тебе небесное! С тех пор прошло много лет, а его и песню, как и свою вину за случившееся, забыть не могу, запала она в мою душу. Я и другой внучке частенько напеваю рвущие сердце слова:

Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам...

На Ми-6 доставляют в Хабаровск, оттуда на Ту-114 прямым рейсом в Москву. С аэропорта перевезли на аэродром Чкаловский, а на следующий день Ан-12-м в Торжок. Городок нам сразу понравился, тихий, зелёный. После приёмки два дня отрывались в "гайке", так старики прозвали шестиугольную пивную. Кажется, вкуснее пива вкупе с солёной килькой никогда не пробовал, до сегодняшнего дня ощущаю запах хмеля.

За день до вылета Вова встретил нашего однокурсника, Толю Филипёнка. Я его так и не увидел, зато услышал от одного бортового техника из местных дурацкую подначку, которая заключалась в его же вопросе: Как там на Дальнем Востоке? От медведей небось на улицах отбиваетесь? Ну не знал, бедолага, что жизнь непредсказуема и земля уже горит под его ногами. Но об этом позже.

Кто-нибудь скитался по российским необъятным просторам на поршневой технике по Правилам Визуальных Полётов? Незабываемая одиссея! Валентин Михайлович военные аэродромы старался избегать, в основном летели по местным воздушным линиям. Кроме погодных условий, проблем никаких, да и откуда им взяться? Одним своим видом, поистине, многоцелевой ударный вертолёт Ми-4 был способен творить чудеса. Пятьдесят семь литров "султыги" (85 % спирта-ректификата и 15 % глицерина) в алюминиевой ёмкости на каждом борту, бывало, выводили из строя целые аэропорты со всем обслуживающим персоналом, синоптиками, врачами, водителями спецтранспорта. А тут впереди флагманский вертолёт, вооруженный двухсот литровой бочкой в грузовой кабине с чистейшим этиловым спиртом. Да кто из смертных устоит?!

До Свердловска шли без приключений. Авиабазу Кольцова упускать было никак нельзя, там и профилакторий, и лётная столовая, а командировочных, кот написал. Часть штурманского портфеля, как у внештатного начпрода, у меня был набит пачками талонов "завтрак-обед-ужин". Использовали не часто, ввиду отсутствия на трассовых аэродромах лётных столовых. Так и привёз обратно в Черниговку, но сгодились в следующей командировке, а потом и вовсе забыл о них. Обнаружил оставшиеся три пачки уже после перевода в хабаровский Пограничный округ. Кстати, до последнего отказывался верить, о чём предупреждали полковые знатоки. Дескать, всучат тебе там "карацуповскую" фуражку с зелёным верхом, чёрным околышком, да с припечатанными спереди авиационной кокардой и крабом. В общем, жуткая картина получалась на фоне краснощёкой, цветущей физиономии. Но реальность превзошла все ожидания, сразу назначили на должность командира вертолёта. Что говорить, при таких обстоятельствах любой колпак бы напялил, лишь бы избавиться от бесовского портфеля и дорваться до "ручки". Так вот в случае задержки с вылетом, всем экипажем навещали армейскую лётную столовую. Однажды в обед встретил там Барчука Петра Антоныча. Подойти бы, поздороваться, а вот в душе ничего не шевельнулось. Возвращались на свою стоянку, настроение мрачное, казню себя, грешно поступил. А тут вдобавок ещё одна неожиданная встреча. Гляжу, идут стороной Тепличкин и Любинецкий. Обрадовался, окликнул, как же, однокурсники! Подошёл лишь Алексей, рукопожатием только и успел обменяться, сразу заторопился, бросился догонять Любинецкого. Тот издалека и рукой не махнул, не узнал как бы. Вот после этого и не верь, что скверные поступки не возвращаются. Правда, гадал долго после этого, но так и не припомнил в чём провинился перед ними.

До Петропавловской лётной столовой не добрались и в канун майских праздников увязли в Кургане на целых десять дней. Запрет полётам. Устроились в гостинице "Москва". К этому времени начало окончательно одолевать безденежье. Правда, выручал спирт и злостных нарушений дисциплины не отмечалось. Комэска был человеком особого склада, сам не злоупотреблял и другим не давал, в особо крайних случаях беспощадно отстранял от чарки. Командирские требования выполнялись неукоснительно: куда бы не расползались по городу, к 24.00 все до одного являлись на его глаза. Сыромятникова уважали и любили, и не обижались.

В связи с тяжёлым финансовым положением личного состава перешли на диетическое питание: утром "стартовый завтрак" из стакана чая с
5-ти копеечной булочкой, на обед две порции рисовой каши в буфете гостиницы. Скромный ужин в ресторане обходился в литр ректификата старшему официанту. А вот как вместить литр в солдатскую фляжку? Так старики физику не забыли. Наполнят под пробку и на горячую батарею. К утру шарообразной ёмкости присваивается звание ФАР-1, фляжка армейская, раздутая, один литр.

Через пару дней улыбнулась удача, капитан Дьячок в городе встретил офицера в лётной форме и двух патрульных с голубыми погонами курсантов. Разговорились. Оказалось, в городе, как год функционирует высшее военно-политическое авиационное училище, выпускающее политработников. Как тотчас просветил нас отощавший ветеран войны техник Вронский, это самая природосберегающая должность в армии: закрыл рот и рабочее место чистое!

Сыромятников не раздумывая, снарядил на стоянку техсостав, освободили парашютные сумки и вместе с ними в посёлок Увал, что в пяти км от города. Начальник продслужбы училища не устоял перед харизмой бравого майора, пошёл навстречу, нам отоварили аттестаты за месяц. В сумки набили консервы, хлеб, сахар, чай. На следующий день почти все стеклянные пепельницы в наших номерах потрескались. Старики наливали немного спирта, ставили вскрытую тушёнку и поджигали. Чем не горячий ужин? Но тут ребром встал вопрос о форме одежды. Офицерские рубашки, не рассчитанные на длительную носку без стирки, уже не выдерживали никакой критики, а от простого мыла и тёплой воды приобретали вид серо-зелёных заношенных онучей.

— Рубахи стирать?! — возмутился Овчинников, - Да ни в жисть!

Комэска вместе со всеми удивлённо крутил головой, наблюдая, как капитан ловко вывернул рубашку наизнанку, вынул косточки из воротника, одел на себя и изнутри застегнул на все пуговицы. Кабы не одетый поверху галстук, в жисть не догадаться.

Девятого мая официально ужинали в ресторане, поскольку правак Овчинникова, Витя Казарин, успел получить срочный почтовый перевод. Но как в День Победы без праздничного фейерверка?! Несправедливо! Резервная ФАР-1 завершила торжественный вечер. Под закрытие официанты настолько наугощались, что изъявили согласие сразиться в храп, до чего понравилась им эта с виду простая игра. Что говорить, в пух и прах проиграли всю дневную выручку, которую до утра и употребляли сообща в том же направлении.

За день до вылета провели в тягостном режиме "выпаривания". Для тех, кто незнаком с Ми-4, не вдаваясь в подробности, поясню: поршневая техника, почитай, такой же человеческий организм. Эксплуатация при низких температурах требует по окончании полёта производить расчётную заливку топлива в маслобак для разжижения масла. Полное выпаривание бензина происходит на следующий день примерно в первую четверть часа полёта. Кстати, подобный опыт мне пригодился на гражданке. Соседи автолюбители долго сходили с ума, когда я утром при -25 с лёгкостью заводил свой потрёпанный москвич 412, но только под угрозой озверевших водителей поделился секретом.

Далее, вплоть до Иркутска, навёрстываем время. Из города вылетели рано. Ясно. Видимость более десяти. Где-то через полчаса на горизонте показался Байкал. Береговую кромку прошли на 200 метров. Захватывающее зрелище. Сверху вода настолько прозрачная, что, кажется, видишь дно. Надо бы бросить монету, чтобы вернуться в эти сказочные места, так и её нема. Саня Шевченко достаёт новую колоду, раздаёт экипажу по шестёрке. В кабину рвётся пьянящий ветер, карты вырывает из рук. Вскоре показался противоположный берег. И вдруг, как из сказки, прямо по курсу возникает небольшой дворец с маковками из сверкающего гранита, обнесённый таким же камнем. По углам в точёных башенках стоят... часовые с ружьями! Во внутреннем дворе стайками прогуливаются женщины в синих халатах и белых платочках. Многие машут руками, очевидно, приглашая в гости. Снижаемся до 50 метров. Армада винтокрылых машин с рёвом проносится над крышами. Суровая действительность бьёт наотмашь, хорошего настроения, как не бывало. За Слюдянкой доворачиваем влево и идём вдоль железной дороги, тянущейся у подножия скал. Голубое небо, грозная близость крутых склонов, свежая майская зелень и молодость берут своё, но горечь осталась.

— Селенга! Селенга! Борты, ваш позывной? — надрывается пронзительный женский голос диспетчера.

Улан-Уде. Плотным строем заходим на посадку. Едва успеваем зарулить на отведённую стоянку, как навстречу, побросав свои борты, наперегонки, как на таран, несутся несколько бензозаправщиков. С ходу разворачиваются, водители суматошно тянут к нам шланги. Саня скалится: знают, собаки, где спирт зарыт!

Толпой идём мимо стоянок Ан-2. Женщины-рабочие, по самые глаза обвязанные платками, заправляют химикатами "кукурузники". Нестерпимо воняет. Бурятки оборачиваются, тычат в нас пальцами и весело кричат: Айяяя! Лёсики плилетели! Эй, стой! Пить будем... Дальше следуют непереводимый на пристойный язык ультиматум. Хохочем вместе с ними.

Ура! Перевод получил капитан Суботич. На следующий день новенький аэропортовский ПАЗик доставил нас к обеду в центральную часть города. Затоваренный нашим "горючем", водитель обещает незабываемую экскурсию. Но город оказался затрапезным, серые заунывные дома, безликие улицы. В одном шофёр оказался прав, поразинуть рты нам всё же пришлось. Тормозит против нововозведенного, на удивление, нарядного здания магазина "Океан".

— Ну как?

— Что как?

— Да окна!

— Мать чесная!

Каждый проём разделён на четыре части, где переплёты со стёклами выполнены в виде свастики, по четыре штуки на окно.

— Немцы, что ли?!

- А то! Шабашники из ФРГ сработали, — не без гордости подтверждает водитель.

— А начальство?

— Думает.

— А потолковее что-нибудь есть у вас? - ухмыляется комэска.

— Да вот, наша главная знаменитость, — мы уже проезжаем площадь Советов, — туристы сюда частенько заглядывают.

— Ни фига себе! - от крайнего изумления Барабуля, так ласково называют между собой старики капитана Жиронкина, едва не вываливается в окно.

Водружённая на высокий гранитный постамент, под лучами весеннего солнца сияла полированной бронзой гигантская голова Ленина.

— Не поверите, самая большая голова в мире! — с сознанием собственного достоинства заявил водитель.

— Заканчивай, экскурсовод, — громко ворчит Аверкиев, пожилой техник по радио, — животы подвело, вези в харчевню.

Совместив обед с ужином, насыщаемся в ресторане "Баргузин", в довольно-таки уютном зале. Каждому достаётся по две порции бурятских бууза, типа мантов. Сытно и недорого. Вышли на улицу перекурить. Вовка толкает в плечо. Смотрю, Боря Лебедев идёт! Прятно встретить однокурсника. Боря всё такой же весёлый, жизнерадостный. К сожалению, переговорить толком не успели, засигналил автобус.

Чита. ЧП! В день прилёта б/техник Шулешко задержался на стоянке, сдавал вохру вертолёты под охрану. Так у самой гостиницы среди белого дня получил в глаз по причине отсутствия папироски. Ещё раз убеждаюсь, мужское начало у нашего комэски развито сверх меры. Если очередной город чем-то ему не понравился, никакие угрозы диспетчерской службы, ни санкции по военной линии не действуют — уговорит, с любым авиационным чиновником найдёт общий язык. Да и безденежье ему порядком осточертело. Пока экипажи по тревоге готовили технику, получили "добро". Через два часа заруливали на стоянку а/порта Нерчинск. Далее нигде особых задержек не было, Магдагачи - Хабаровск - Черниговка прошли за двое суток. Жаль, что проскочили Белогорск. В отделе кадров ВА ещё в 67 году мне сообщили, что наш выпускник Владимир Макаров на день раньше прибыл в штаб и его назначили командиром вертолёта в недавно сформированный ОВО.

Завершая эту главу, не могу не сказать добрых слов о нашем первом войсковом комэске, Сыромятникове Валентине Михайловиче. Это был удивительно задушевный человек, настоящий командир и в наших глазах, без всякого сомнения, выглядел истинным образцом русского офицера, у которого не было страха перед выше стоящим командованием. Уверен, командуй Сыромятников пехотным полком, он и там бы оставался точно таким. Его не боялись, его уважали и любили даже в тот момент, когда он был вынужден объявить выговор. Да, временами горячился не в меру, на дух не выносил хронических опаздунов, которых и костерил прилюдно во всю ивановскую. В то же время нарушителей не прикрывал, он защищал их от чужих нападок и наказывал своей властью, при этом доставалось, в основном, старикам, с кем был в приятельских отношениях, с кем рыбачил, охотился, проводил дружеские сборы в своём сарайчике. Ветеранов же с признаками глубокого похмелья нередко отсылал после развода по домам на пару часиков отоспаться. Нас же, шнурков, беззлобно журил по первому, а то и по второму случаю, но таковых почти не находилось. В связи с государственными праздниками перед обедом, бывало, допускал отличившихся к столу и разом отправлял в столовую. Мы ценили и гордились подобным отношением, и изо всех сил старались не подводить своего комэску.

А в заключении припомню избитую поговорку, типа, бог создал Сочи, а чёрт Читу и Могочи. Думаю, Анатолий Филипёнок соврать не даст, лейтенантом испытал на собственной шкуре пребывние в этом населённом пункте, ютящемся в диких предгорьях Амазарского хребта. К чему это я? К тому, что во второй перегон, вертолёты мы забирали из Кобрина. Заходим на дозаправку в Могочу. Вот тебе на! Восьмёрки?! Видимо-невидимо! Откуда?! Но кого я увидел там первым? Недавнего знакомца из Торжка, б/техника Ми-8. Бродит по стоянке с потерянным видом. По глазам вижу, узнал. Поздоровались, только немногословным стал. А у меня язык не повернулся подшутить, как здесь насчёт медведей? Их, горемычных, подняли по тревоге и всем полком через Россию-матушку в чёртову дыру, без семей, без вещей, на учения якобы. Вот ведь жизнь непредсказуема...

1968 год. В августе полк получил приказ из воздушной армии: для создания боевого ударного вертолёта Ми-4АВ срочно получить и закрепить по бортам фюзеляжа фермы, а на них установить по три балочных держателя БДЗ-57КРВ. Инженеры чертыхались, шутка ли, подвесить по три снаряжённых блока НУРС с каждой стороны! В довершении всего, сверху предполагалось монтировать по две направляющие для ПТУРСов. После завершения всех работ, командир полка решил сам опробовать, как поведёт себя техника с подобной нагрузкой.

Инженер полка представил ему все расчёты, но он с сомнением покрутил головой. Опасения подтвердились, когда Савченко принялся выводить двигатель на взлётный режим. При максимально допустимом наддуве, как в насмешку, полностью вышли лишь амортстойки. Вертолёт вибрировал, точно пришвартованный на газовочной площадке, колёса едва отрывались от земли. Со злости полковник вырубил магнето, сдёрнул шлемофон и не останавливая винтов, слетел вниз. Метнув взгляд со стороны на просевшую до неприличия некогда боевую машину, в ярости сплюнул на землю, вскочил в свой "бобик" и умчался в штаб. Два хмельных доработчика облегчённо выдохнули. Вскоре из штаба армии пришёл очередной приказ устанавливать только по два блока и два ПТУРСа.

На очередной наземной подготовке, когда мы с Вовкой впервые поднялись в подготовленный вертолёт, то ужаснулись. Если против лобового остекления командира экипажа стоял миниатюрный прицел, то против рабочего места лётчика штурмана громоздился здоровенный агрегат, именуемый оптическим визиром, с двумя изогнутыми рукоятками по бокам. Как летать, если впереди ни черта не видно?! По боковому остеклению?! С подавленным настроением мы все, лётчики штурмана двух эскадрилий, возвращались со стоянок и уже открыто завидовали правакам вертолётов Ми-6.

А со следующей недели нам окончательно испортили жизнь. Теперь ежедневно в конце рабочего дня, свободного от полётов, все лётчики штурмана должны являться на автотренажёр и под наставления старшины сверхсрочника тренироваться в пусках ракет. Через полтора месяца тягомотных занятий начались полёты на боевое применение. В первый день на полигон Сантахеза вылетали потоком одиночных вертолётов. Пуски НУРСов опытными лётчиками особых нареканий не вызывали. На следующие полёты дело дошло до ПТУРСов. После пуска по цели многие из штурманов не успевали подхватить снаряд в управляющий луч: он сходил с направляющих и сразу проваливался вниз. Но и после того, как входил в луч, "Фаланга" слушалась с большим запозданием, фактически становился неуправляемым и попадала куда угодно, лишь бы не в цель.

Вскоре началась инспекторская проверка. Взлетаем парами, идём на полигон. Над головами соколом вьётся "папа Грек", так окрестили в полку лётчика-инспектора ВА полковника Грека. Его Ми-1 то вырывается вперёд, то, как в песне Высоцкого, "отстанет, мол так хочу". Впереди уже заманчиво поблескивает Ханка. Один за другим экипажи отрабатывают пуски. Без потерь возвращаемся на базу. На следующий день с утра разбор полётов. Как мы поняли, иногда и в авиации свершается чудеса. Штурман звена из 1 аэ оказался единственным, кто исхитрился попасть в цель, под макет танка и был моментально объявлен снайпером полка. Но до тех пор, пока систему основательно не усовершенствовали, этот подвиг никто не мог повторить, даже сам ст. л-т Фанкин.

Через месяц блоки заменили 250 килограммовыми бомбами. Однако возник вопрос, кто из членов экипажа непосредственно станет вести бомбометание? Где крепить кнопки сброса? Каким образом целиться? Недолго думая, ветераны предложили фронтовой метод, который применяли ещё в Первую мировую войну. Идея командирам понравилась, в результате чего срочна была выработана методика, прицельное бомбометание по "лаптю" станет вести лётчик штурман. Прицелом же назначили "уши Миля". Как только передний обрез правого бокового воздухозаборника вплотную подойдёт к цели, правак жмёт кнопку. Фронтовой опыт сработал! На первом же бомбометании практически все экипажи выполнили задачу в пределах "хорошо"!

Но как мы поняли, это была временная мера. Вскоре поступило указание применять оптические прицелы. К великому огорчению бортовых техников, в гондоле уже проделывались дыры под визир, служивший ещё пикирующему бомбардировщику Пе-2. Опередил новый приказ, который обрадовал одних, зато разогорчил других. Окончательное решение гласило: прицеливание и бомбометание производит опять-таки лётчик штурман. Теперь мы сидели почти, как в танке. Впереди лобовая броня из оптического визира Ш121, нижнюю часть правого бокового стекла по самую грудь защищал массивный пульт управления бомбометанием, а в полу кабины чуть впереди с правой стороны чашки сидения из пола торчала труба ОПБ-1. Дело пошло. Мы были непозволительно молоды, плевались от возмущения и не понимали, что стоим у истоков боевой вертолётной авиации. По итогам года 319-й Отдельный Вертолетный Полк вышел в число передовых.

В первых числах марта 1969 года главнокомандующим ВВС СССР был назначен маршал авиации Кутахов. Политотдел, как всегда, отреагировал мгновенно. Через двое суток в методическом классе над доской красовался то ли кроссворд, то ли воззвание с какой-то пространной шеренгой загадочных букв: ФБП = ПКГ + ЗЭП + НАТ + ВОП. Как сообщил нам зам. по боевой подготовке, плакат является новым наглядным пособием и принялся расшифровать всему лётному составу: первые три буквы означают Формулу Безаварийности Полётов... Он ещё не закончил дешифрировать остальное значение аббревиатур, как старики уже растолковывали по своему: Пока Кутахов Главком, Знайте Эти Правила - Нам Авиаторам Требуется Выпить, Опохмелиться, Повторить!

Вначале 1969 года моё пренебрежение к штурманской профессии продолжилось, точнее, проявилось в протесте. В одном из отрядов Ми-6 появилось вакантное место правого лётчика и мне, наконец, дали добро. Подготовился самостоятельно, сдал на отлично все зачёты и даже выполнил один ознакомительный полёт. Но судьба упрямо вела своей выбитой, каменистой дорогой. В полк прибыла очередная волна офицеров запаса, человек восемь, окончившие Кременчугское лётное училище ГА. Помню Бориса Авдонькина, Виктора Недбальского. По отзывам командиров, ребята мало чем отличались от выпускников сызранцев, обстоятельные, грамотные. И один из них, Дима Ханин, также изъявил желание переучиться на Ми-6 и на таком условии остаться в армии. А так как вакансия была одна, меня отставили. Я соответственно возмутился. В контрольном полёте по маршруту со штурманом полка на малой высоте не вышел ни на один из двух ППМ, а на вопрос подполковника где наше место, пожал плечами. Хватило ума не ответить Курпасу шуткой, что мы, мол, в вертолёте, где же ещё?! После чего одумался и вышел на КПМ с точность + 30 секунд. Отстранили на две недели, сдал по новой р-н полётов. На утреннем построении командир полка объявил меня "сопливым саботажником" и влепил 2 суток ареста при части. Но нас не напугать и жизнь продолжалась.

15 марта 1969 года в 4 часа утра гарнизон подняли по боевой тревоге. Пока оружейники спешно устанавливали снаряжённые блоки, на постановке задачи командир полка объявил о пограничном конфликте между СССР и КНР из-за острова Даманский. Штурмана получили карты, проложили маршрут. В готовности просидели до 10 утра, после чего был дан отбой. Оказалось, пограничники справились и без 319 ОВП. Впрочем, свидеться с жителями поднебесной и прочими хунвейбинами-цзаофаними, мне предстояло уже в недалёком будущем, на са;мом фарватере реки Чёрного Дракона, то бишь Амура-батюшки. Но об этом позже.

Случилось невероятное, Володю Гудымова окрутили. Из далёкого Тирасполя прежде злостный бобыль прибыл с молодой супругой. И вообще год на это выдался особо урожайным. Саша Рябков уже справил ситцевую свадьбу, когда следующим открыл счёт Витя Казарин. Затем, как прорвало, потоком семейных вертолётчиков возвращались из отпусков Юра Энгельс, Саша Борисов, Фомин. Не сдавались только Турский и Лучин. Что касается меня, то и мысли не возникало. Да и откуда ей взяться, когда на наших глазах семейные очаги ютились в дощатых домиках на две квартиры. Входы с противоположных сторон. Одна небольшая комнатка, малюсенькая спаленка и кухня. Отопление печное. На улице общественный ватерклозет и выгребная яма в окружении кособоких сараев с отделениями для каждой семьи. Внутри уголь, снаружи у стенки поленница. Старики смеялись, домой придёшь и начинается пятиборье — зола, уголь, дрова, помои и мусор. Укладываешься, как раз к отбою. К осени завозят топливо. Вода в колонке в конце улицы. Банный день по субботам. Живи — не хочу! Мужики перед командировками затаскивали в дома вязанки дров, воду, а уголь и всё остальное доставалось жёнам с детишками на руках, а у многих грудные. Тем не менее в гарнизоне не без урода, по ночам кто-то дровишки воровал. У одного б/техника с Ми-6 пол поленницы унесли, а человеку утром в Хурбу на неделю. Кстати, название этого военного аэродрома под Комсомольском-на-Амуре старики расшифровывали очень метко, учитывая условия тамошнего гарнизонного выживания. Если мягко выражаться: Хрен Убежишь, Раб Божий, Аминь! Так вот, б/техника товарищи выручили, но проучить воришку решили непременно. Старики подсказали как. Через две недели у штабного летуна, фамилию называть не буду, всю плиту в кухне разворотило, едва пожар потушил. Кружка пороха взорвалась в полене. Внештатный полковой следователь тут как тут. Жаловаться пострадавший отказался, мол, сам виноват.

Вот и выходит, под терновые венцы свадебных маршей идут офицерские невесты. Замуж выходят за лейтенантов, оставляют сытую жизнь под родительским крылом. Жёнами декабристов отправляются в неведомые края, Дальний Восток, в Приморье, на Крайний Север, Камчатку, Курилы, в Среднюю Азию под палящее солнце. Едут в неизвестность, где их ожидают хлипкие домики, продуваемые всеми ветрами, ободранные квартиры, да старые переделанные солдатские казармы. В Арктике видел, ПВОшники на вершинах сопок посреди глухой тундры обустроились, тут и казармы, и склады, и дома. И всё это под недремлющим оком облучающих радаров, а акушерки потом глаза таращат на анемичных искривлёнышей.

Что касается семейного благополучия, то всякое случалось. В Хабаровске, к примеру, были сплошные командировки, доходило до полугода. А у начальников свои заботы, вернулись экипажи, один, максимум двое суток дома и на службу. Марксистско-ленинская подготовка, партийные собрания, дежурство на аэродроме, ещё и дежурным по части норовят засунуть на выходные и праздники, чтоб штабники отдохнули. Некоторые семьи и не выдерживали, распадались. Но в большинстве, жёны терпеливо дожидались своих мужей, лечили больных детей и помочь им было некому. Замполитам не до них, главное, чтоб из командировки мы конспекты привозили с работами Ильича да стойко переносили тяготы воинской службы. Но жёны при чём?! А в трудные времена питались чем? Стыдно сказать, время от времени официантка мне варёные яйца в кульке вручала в конце недели. А тут, помню, только с командировки прилетел, сутки дома, на следующий день дежурным по части. Поздно вечером зашёл в столовую поужинать, а там земляк, поварёнок из Ишимбая объявился. Как услышал, что из Уфы, не спрашивая, кинулся в цех, посудину с жареным мясом всучил. Для хатына, товарищ капитан. По русски он неплохо говорил, а как будет супруга, забыл. Впрочем, татарский я ещё с детства кое-что помнил. Руку жму: р;хм;т, р;хм;т дускай (спасибо, спасибо дружок). А у самого в горле сдавило. Ночью по пути в караул домой завернул. Ребёнка в детском саду кормили, а жена месяц мяса не видела. Так прямо с порога, полусонная, в ночной рубашке, руку в миску и в рот, в миску и в рот. Та ещё картина.

Вот на праздники не забывало начальство продпойками делиться. Заколят кобанчика в подсобном хозяйстве, так каждому технику и лётчику по свёртку с отборными косточками и шматком сала. А филе не про нас, им нужнее, мы понимали. Я всё словами песни возмущался, дескать, "не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить..." А тут в ухо товарищ шепчет — займи в долг червонец до получки! Какой червонец, когда купить жене на день рождение колечко, так это целое событие, разве что букет цветов. А бывало, со службы заведённый приходишь, обидное что-то брякнешь, а она, умница, промолчит, ждёт когда остыну. Потом сам прощения просишь. Тем не менее с большим опозданием понял, что любую дружбу, какой бы она не была, ставить выше семьи непоправимая ошибка. Многие из нас не понимали тогда, что мы значим для своих жён? И отец, и мать! Потому как ближе тебя, любимого, на тысячи вёрст вокруг никого у них нет. Вот так женщины десятки лет и держали вахту, таскались за нами по всем местам службы, из нормальной квартиры в развалюху, из гостиницы в общежитие. Ни кола, ни двора. И редко кто из них возмущался, к командирам бегал. Так одинокими ночами в подушку слёзы и лили у детских кроваток, как в песне поётся. А в письмах родителям — живём хорошо, мама! Жаль, не заведено памятники ставить и представлять к наградам офицерских жён. Как никто другой, они достойны этого. Что же касается "гулящих", то если женщина по-настоящему уважает своего супруга, убеждён, она никогда не пойдёт на подобный шаг. А если решилась, то грош цена такому мужчине.

1970 год. Утром в понедельник 2 марта зачитывают приказ по полку о создании сводного хора молодых офицеров в связи с предстоящими торжествами, посвящёнными 100 летнему юбилею со дня рождения В.И. Ленина. Доводы об отсутствии слуха не достигают слуха начальников. Дом офицеров. Дирижирует чернобровый, лысоватый старшина сверхсрочной службы Яша Аксёнов. Экзотическая личность в своём роде. Вначале проверяет всех по списку, после чего учим слова Песни о Советской армии:

Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед -
Тебе любимая, родная армия
Шлет наша Родина песню - привет!

Под аккордеон дружно орём, что есть мочи. В дверях возникают комполка и Нач. ПО. Для них исполняем ещё раз. Понравилось, улыбаются. Из политотдела столбом валит дым, снуют члены парткома, комсомольские вожаки. Работники тыла запасаются дефицитными продуктами, марочный вином ну и, конечно, "московской столичной" и армянским коньяком. Не "самбякой" же поить гостей?! А на Даниловском Валу столицы уже чеканятся нагрудные значки в честь столетия председателя Совета Народных Комиссаров.

Утром 22 апреля с аэродрома прибывает большая группа во главе с маршалом авиации Кутаховым. За ним шествуют командующий Дальневосточным военным округом генерал армии Толубко и космонавт Герман Титов в сопровождении почётного караула.

После праздничного концерта в Доме офицеров, гости и старшие чины полка со своими супругами следуют в спортивный зал. Всё готово к грандиозному пиру. Расставленные буквой "П", столы ломятся от обилия продуктов, громоздятся узбекскими фруктами. За закрытыми дверями звучат тосты вперемешку с овациями.

Вздыхаем с Вовкой. К космонавту не подступиться, а так хотелось бы пожать ему руку, спросить, как из космоса Земля смотрится? Бредём в биллиардную, а там старенький маркёр да капитан Аверкиев сам с собой играет. Степан Фёдорович замечательный человек, спокойный на удивление. И играет также, долго не целится, подходит, бьёт с ходу и попадает в лузу. Вова достаёт из-под кителя початый "огнетушитель" на 0,7 л и молча разливает по стаканам. Все вчетвером пьём за здоровье вождя мирового пролетариата. Степан Фёдорович смотрит на часы, приглаживает вспотевшие, завивающиеся седым венчиком волосы. Предупредив, чтоб не забыли отдать ключ дежурной, уходят оба. Игра идёт вяло, мажем. Вдруг какой-то шум в коридоре, женские визги, топот ног. Мать честная! Титов заскакивает!

Взлохмаченный, навеселе, захлопывает дверь и щёлк замком. Гадать нечего, хотят ближе пообщаться с живым космонавтом. Честно говоря, я вначале остолбенел, а Вова, широкая душа, хвать из-под стола "гуся" и остатки солнцедара по стаканам:

— Товарищ... Герман Степанович, с праздником вас!

Титов смеётся:

— И вас с праздником, ребята!

Вытер тщательно лоб, губы носовым платком, прислушался. За дверью стало потише. Щёлкнул замком, пожал обоим руки:

— Спасибо лейтенанты, выручили. Удачи вам.

Вот так и сбылась наша мечта, пообщались со вторым космонавтом мира! Кажется, неделю потом руки не мыли.

В начале ноября в полк пришла разнарядка из Воздушной армии — выделить в Погранвойска Дальневосточного пограничного округа двух лётчиков штурманов и б/техника. Так одним росчерком пера судьба повела меня в новую, неведанную прежде жизнь. Вместе с тем терзали сомнения. За прошедшие три года, что приобрёл я, окромя фибрового чемоданчика с личными вещами и мотоцикла? Не только не повысил уровень мастерства, но и растерял последние лётные навыки, так и остался на уровне выпускника 1967 года. И как примут на новом месте, если толком летать не научился?! Одно вызывало чувство сожаления, расставание с такими потрясающими людьми, которые ввели нас, зелёных лейтенантов, в особый мир авиационных традиций, где мы все стали свидетелями добрых, человеческих взаимоотношений между лётчиками и техниками всех степеней, невзирая на возраст, должность и звания.

За прощальными тостами с друзьями пришло время отправляться на станцию. Ночью загрузили меня и чемодан в проходящий поезд Владивосток - Хабаровск. За полсуток отоспался, пришёл в себя. Встречал на вокзале сам Ерофей Павлович. С одиннадцатиметровой высоты Хабаров пристально вглядывался поверх моей головы куда-то в глубины амурского раздолья.

                4 глава Инструкция вертолётчику

Уже находясь на пенсии, случайно наткнулся на незнакомое прежде стихотворение Александра Блока "Авиатор". Три четверостишия особо потрясли меня, возвращая вспять мою молодость, заставили припомнить тот первый страх, который испытал на пограничной заставе Помпеевка. Правда, последние строчки подогнал под современность:

Всё ниже спуск винтообразный,
Всё круче лопастей извив,
И вдруг... нелепый, безобразный
В однообразьи перерыв.

И зверь с умолкшими винтами
Повис пугающим углом
Ища отцветшими глазами
Опоры в воздухе пустом!

Уж поздно: на могучих кедрах
Винтов измятая дуга
И в груде пепла от машины
Рука — мертвее рычага...

Город понравился, большой, чистый, улицы широкие. На вокзале патруль подсказал, как доехать до ул. Постышева. Здание управления КДПО оказалось почти в конце улицы. Доложился. Принял начальник авиационного отдела округа подполковник Никольский. Невысокий, жилистый мужичок. Просмотрел документы и уточнил мои данные:

— Назначаетесь в ОАЭ на должность командира вертолёта Ми-4.

Лечу на крыльях в войсковую часть 2460, проходная метрах в полста. В помещении пусто, все на аэродроме. Дежурный по части капитан Матросов, как он назвался, встретил приветливо. Сделал короткий звонок, назвал меня, после чего повёл по коридору. По ходу в двух словах пояснил, что Цветков из фронтовых лётчиков, на счету три сбитых "мессера" и ещё не любит болтливых. Зашёл в кабинет, представился. Командиром аэ оказался подполковник, седовласый, в возрасте. Действительно, немногословный. С отрешенностью на лице выслушал доклад. Не проронив ни слова, отложил бумаги, изучающе оглядел с головы до ног, неопределенно хмыкнул, кивнул на дверь:

— Аттестат... начпроду... устраивайся... завтра к 8.30.

После чего небрежно махнул рукой, дескать, выметайся. Я и вышел. За порогом пришла здравая мысль, что лаконизм в русском языке, доведённый до уровня жестов, не из самых худших человеческих качеств. Мудрый дядька, однако! Вышел за проходную. Устраивайся! Совет-то хорош, только где, не сказал. По улице Ленина добрёл до гостиницы "Амур". Конечно, мест нет, зато узнал "приятную" новость, гостиницы в городе переполнены, а здесь к ночи раскладушки выставляют для страждущих. Поехал на вокзал, перекусил в буфете, забрал чемодан из камеры хранения и передумал. Тащиться в гостиницу, когда есть свободные лавки? Остался в бурливом обществе пассажиров с детьми, заросших по самый лоб геологов, старателей и бомжей, большей частью состоящей из двух предыдущих категорий. И не пожалел, гремучая смесь, а выдумщики потрясающие.

После утреннего построения замполётной, здоровенный щекастый майор, завёл в кабинет. Расспросил уровень подготовки, кивнул удручённо, дескать, хорошо и на этом. Достал из шкафа новенькую лётную книжку. Задумчиво постучав моим дипломом по столу, Коркунов пробормотал доверительно, что на охрану границы подготовленных экипажей катастрофически нехватает, а из лётчиков и техников шлют в основном из ДОСААФа, рабочих с заводов, шахтёров, колхозников и прочих "ротанов". Кстати, ещё в полку называли так призванных на два года двухгодичников, в отличие от "братанов", в смысле, кадровых. Надо полагать, он их отчего-то сильно невзлюбил. Затем вкратце описал мою дальнейшую службу. Как я понял, ввиду кадрового голода, возить меня станут все свободные командиры звеньев: вводную часть программы лётной подготовки на базе, остальные упражнения при полётах на охрану границы, в комплексе, согласно КБП-АПВ-63 года.

Вопреки предупреждению, состав экипажей эскадрильи мне понравился. Практически все командиры вертолётов, лётчики штурмана старше меня. Нормальные ребята, открытые, с жизненным опытом. Мл. лейтенант Кислицын, мой будущий б/техник, дыша свежим перегаром, подсказал где лучше снять квартиру. После обеда дежурный по части повёз на вещевой склад. Там же переодевшись, можно сказать, окончательно слился с зелёно-лампасным  коллективом. Через неделю в конце рабочего дня начштаба пригласил в кабинет. Приняв лист о сдаче зачётов, майор Котлер предупредил, чтоб я тщательно подготовил полевую форму одежды. В понедельник вечером я должен явиться с двумя солдатами на инструктаж к коменданту города в качестве начальника патруля. Явился, но комендант восторга не вызвал. С ярким румянцем, женоподобный на вид майор внутренних войск вороватым, занудливым голосом четверть часа долдонил про мои обязанности и в заключении дал весьма странный план на сутки, задержать не менее пятнадцати нарушителей воинской дисциплины. Не на того напал. Если и прихвачу для отчёта пару блуждающих пехотинцев срочной службы, то при всём желании им карьеры не испорчу.

Во вторник с утра из комендатуры на выделенном Газ-66 прямиком направился в ГАИ, мой "ижак" второй день пылился на товарной станции. Оставив обоих бойцов в кузове, зашел в здание, оформил документы на получение госномера и вышел, предвкушая скорую встречу с неразлучным конём. Но не тут-то было. Во дворе у машины со злорадствующим видом топтался комендант. Когда успел?! Солдаты оказались правы, его не выносил весь хабаровский гарнизон.

— И как тебя угораздило?! Теперь копию приказа по части я обязан отправить в комендатуру! — Не скрывая досаду, начштаба плотнее прикрыл дверцу сейфа и пыхнул на меня свежезакушенным огурчиком, сквозь который упрямо пробился слишком знакомый для меня аромат перцовки.

— Сдался тебе этот сраный мотороллер!

— Мотоцикл...

— Какая разница?! Объявляю выговор с занесением в личное дело! Идите, товарищ ст. лейтенант.

У двери проворчал с неловким видом:

— Я что, не дал бы время оформить? Нашёл кому попадаться, а ещё земляк, — Котлер досадующе крякнул, развёл руками, — Да не пялься, ничего не могу поделать. Всё, гуляй.

Учебные полёты. Аэродром "Большой". Ознакомительный полёт по кругу. На правом комэска. Со стоянки выруливаю на площадку. Запрашиваю "Терек", взлетаю. Второй разворот, прошёл траверс, иду к третьему. Всё нормально пока. Вот именно, пока, на КУР ноль внимания. Что значит три года летать за мешок с картошкой! Гражданский аэродром "Матвеевский" вылетел из головы, собираюсь пилить дальше к его третьему развороту. Цветков молча стучит по ручке. Не знаю, понял ли он куда я собирался, но ничего не сказал. Получил первый допуск к тренировочным полётам в ПМУ.

1971 год. Учебные полёты "вокруг бани", как таковые, быстро закончились. Вышел из отпуска командир 3 звена капитан Белов, высокий, сорокалетний лысоватый "дядька". Это я его про себя так назвал. Две недели за ним наблюдал и не мог понять. Спокойный до крайности человек, распалить которого задача почти непосильная, конечно, если самому не наглеть. (Со временем на себе испытал) Даже когда на кого-то рассердится, по лицу не определишь, невозмутимость прёт со всех щелей. В то же время сказать, флегматичный или равнодушный, так и этого нет, зашевелит недовольно мохнатыми, взъерошенными бровями и сразу ясно в чём ты оплошал. Начальство с ним явно считалось. Однажды в коридоре у столовой, которая была ещё в помещении штаба, с изумлением наблюдал "оживлённый" разговор Белова с комэской. Цветков, словно разобиженный племянник, периодически дёргал Юрия Николаевича за пуговицу и что-то возбуждённо доказывал. Капитан же, загнанный в угол раздевалки, снисходительно морщился и при этом чего-то выковыривал спичкой из зубов. Ну, не дядька ли?!

В начале июня подзывает:

— Готовься, в пятницу в командировку.

— Куда?

— В Биробиджан.

Когда-то слышал про этот далёкий таинственный город. Ещё будучи подростком, сидя на полу у соседей перед КВН-49, через зеленоватую воду в круглой линзе на ножках, с одинаковым восторгом смотрел всё подряд, художественные фильмы, "голубые огоньки" и прочие успехи народного хозяйства. Однажды показали фильм про колхоз на Дальнем Востоке, "Искатели счастья". Я мало что тогда понял, запомнилась лишь одна строчка из песни: "Дует ветер на Хинган, губы тянутся к губам". И вот надо же, куда судьба привела?!

Уже с утра окутывает духота, + 25, воздух влажный. В Биробиджан въезжаем рано. Улицы пустынны. Только что прошёл дождь. Дворники в удивительно белых фартуках, с короткими бородками, в ермолках, старательно метут тротуары. Пограничный отряд за ж.д. станцией. Нас ждут. Получаем в штабе письменное распоряжение на выполнение транспортного полёта. Выезжаем обратно в а/п Жёлтый Яр. У вертолёта дожидается машина. Загружаем 410 кг продовольствия, это всё, что насчитал штурман звена ст. л-т Шулькин. У Коли всё чётко, до килограмма.

— Ну, давай, выруливай подальше, повиси и вперёд, — Белов невозмутим, хотя знает, с таким весом мне взлетать никогда не приходилось.

Тяну ш-газ, наддув максимальный, стрелка на 1125 мм. Вертолёт мелко знобит. Но вот, точно объевшийся кабан и отплёвываясь из патрубков серо-белёсыми кольцами, с трудом зависает в полуметре от земли и то благодаря воздушной подушке. Чуть отдаю ручку. Машина тут же начинает проседать:

— Командир, грохнемся! — Тяну на себя. Поздно, ручка управления  упирается в ладонь инструктора:

— Спокойно, Рррома, блинчиком...

Ми-4 обречённо тыкается в грунт всеми четырьмя колёсами, а оттолкнувшись, в отчаянном рывке лихорадочно трясётся, одновременно, едва, едва, наращивая скорость. Да здравствует "косая обдувка"!

— А ты?! Вертолёт задрожал — лётчик перестал дрожать.

Граница биробиджанского ПО считалась наиболее сложной, половина застав приходилась на горные участки. Требовался опыт полётов с инструктором, чтобы получить допуск к самостоятельной охране гос. границы. Подходы к площадкам непростые, нужен был определённый навык. Если при минусовых температурах мощность Ми-4 позволяла выполнять взлёты и посадки с максимальным взлётным весом, то летом при высокой влажности и температуре воздуха машина проваливалась, что при взлётах, что при гашении скорости.

П/з Помпеевка. Площадка под самой сопкой. Красный флажок на вышке показывает, ветер слабый, но со стороны горы. Как понимаю, заход только с одним курсом, на второй круг не уйти. Стараюсь, как предупредил инструктор, выдерживать более пологую глиссаду, но при этом невольно упираюсь в педали, намертво сжимаю р/у.

— Отпусти, дурашка. Подгашивай...

"Дядькин" голос невозмутим, но меня это не удовлетворяет. Густо поросший елями крутой склон полностью заслоняет горизонт. Квадрат бетона увеличивается в размерах, несётся к мне. Так бы тянул и тянул шаг-газ, кабы не тот же голос:

— Нельзя, Рррома, наддув, —

В горле, как песок кто насыпал. Уже накрываем площадку. Так мало того, чувствую, гад, вообще управление бросил, ноги с педалей демонстративно убрал!

— Командир, ё..!

— Жди... сам сядет.

Точно расслышав мой скулеж, вертолёт мягко наткнулся на что-то невидимое и завис где-то в сорока сантиметрах от площадки. Вот он, подлинный феномен "воздушной подушки"! Колёса давно стояли на земле, а пот всё ещё тёк по лицу, по шее, по спине. Спасибо вам, Юрий Николаевич, за первую науку!

Отдохнув после двухнедельной командировки сутки дома, на следующий день вылетаем на ближайшую от Хабаровска п/з Тарабаровская. В  комплексе упражнение: полёт по маршруту с посадкой на незнакомую необозначенную площадку. Инструктор командир 1 звена капитан Беляк. Аккуратист. Новенькие фисташково-коричневые туфли, явно не армейского образца, глянцево поблескивают на педалях ножного управления. Заметил, не любит облачаться в комбинезон. Китель и брюки, очевидно пошитые у классного модельера, сидят на нём с шиком.

— Ты ему ещё не рассказывал про начальника заставы? — Вадим Григорьевич оборачивается к стоящему на стремянке б/технику Коле Поповичу. Теперь уже мне, — Интересный человек, можно сказать Кулибин, идеи прут со всех щелей. От него уже в отряде стонут. А недавно добивался разрешения построить силами погранзаставы наблюдательную вышку высотой в сорок метров! Перекрывать визуально Казакевечевскую протоку и русло Амура одновременно.
Его так и прозвали в отряде — Леонардо Недовинченный.

Выгрузили какие-то ящики, возвращаемся обратно.

— Вадим Григорьевич! Козы! — Коля слетает вниз.

Беляк кивает:

— Видишь?

— Нет.

— Доверни.

Слева по курсу, вытянувшись вереницей, несётся небольшое стадо, десятка полтора голов. Снега ещё мало и их светло-коричневые шкуры почти сливаются с рыжеватой марью, поросшей мелким кустарником. Со снижением иду к ним. Трава мелькает совсем рядом, страшновато. Чуть беру на себя ручку. На стремянке возникает заспанная, мордастая физиономия ст.лейтенанта Рудого:

— Товарищ капитан, ниже, я портфелем хоть одну пришибу!

Не сомневаюсь, пришибёт. Портфель у Лёши, как я заметил, набит под завязку, тяжеленный. Не интересовался, что у него там помимо карт, но ручку, уже при мне, чинил дважды.

Коля по СПУ:

— Ниже... ещё ниже...

— Держи плотнее, рядом. Да снижайся!!

Беляк сильно толкает ручку. Клевок, растительность сливается в сплошной ковёр. Захватывает дух, врежемся! Слева чуть впереди несётся вожак, который внезапно ныряет под брюхо. Бах! Бах! Две следующие козы с разгону скользят по запорошённой инеем траве. Выполняю плавный разворот. Беляк не выдерживает, хватает управление и крутым пируэтом заходит на посадку.

— Выключай!

Выскакивает наружу. Едва затормозил винты, обеих коз за задние ноги подвешивают на хвостовой балке. Если бы сам не видел, не поверил. На разделку двух туш потребовалось минут восемь. В расчётное время возвращаемся на базу. Приземляюсь в квадрат, заруливаю. Встречает зам. командира по ИАС. Мясо в трёх мешках вываливается на железку. Делим добычу между экипажем и майором Кофтелевым. Его обделять, себе дороже. Припомнит и при получении спирта непременно заберёт сверх львиную часть, как поведал мне Толя Лапин, командир вертолёта.

Я хотел было отказаться, но Вадим Григорьевич:

— Забери печень и вот этот огузок, хозяйка котлет хоть нажарит тебе.

К слову сказать, в ближайший выходной печёнку с картошкой она нажарила, а котлет в глаза не видел. Наверно, дочке отнесла.

Своего командира звена встречал от случая к случаю, капитан Бандурин постоянно на точках с короткими передышками. Меняем с Беляком его на две недели. Командировка в Биробиджанский ПО, собственно, ничем не отличалась от предыдущей, за исключением одной малоприятной детали, которая тихо отравляла мне жизнь. Закончив задание на границе, всякий раз зачехлялся проклятыми шторками и пилил по приборам до Жёлтого Яра. Как тут не вспомнить апофегму Бурханыча по поводу профессии лётчика, мол, полжизни пялишься на авиагоризонт, полжизни на ж... официантки. Короче, ни покурить, ни полюбоваться природой! А Вадим Григорьевич весь полёт рассуждал с б/техником то о гражданской заварухе в чёртовом Камбодже, то о своём пребывании на Острове свободы, о вонючих кубинских сигарах от которых его постоянно тошнило. При этом он с аппетитом смолил дефицитным Marlboro. Опустошив бутылку боржоми, даже не предложив мне глотка, оба "миротворца" принимались разглагольствовать о выводе американцев из Вьетнама. Так и этого ему мало! При заходе на посадку разрешал открываться на пятидесяти метрах перед началом гашения скорости. Перерекаться себе дороже, наслышан. Этому щёголю ничего не стоило поменяться со штурманом местами, а "крылатого бойца" бросить в гостинице для подготовки "вечернего банкета" или того хуже, на аэродроме, в помощь механикам по благоустройству стоянки. Ну не самодур ли?!

Слава богам! Нас меняет Бандурин, возвращаемся на базу. Через день с Беляком облётываем все пограничные заставы Казакевичевского ПО и в лётной книжке появляется вожделенный допуск на самостоятельную охрану госграницы. Свободен! Наконец я свободен! Если не ошибаюсь, так воскликнул перед кончиной древний мыслитель, видимо не подозревая, что при жизни это слово звучит намного заманчивей.

Сам пограничный отряд расположен в селе Казакевичево в 35 км от Хабаровска, на правом берегу Амурской протоки. Молодых лётчиков пропускают через этот отряд для приобретения опыта. По рельефу местности равнинный участок не представлял особых сложностей, марь, болота, сенокосные угодья да редкие островки деревьев. Вертолётная площадка находится на стрельбище, под склоном сопки. Первый вылет с разведчиками на борту. Старший вытаскивает из "бобика" чёрного цвета ящик размером с диванную подушку и толстыми рукоятями по бокам, схожие на сплющенные и разломанные пополам бублики. Это и есть недреманное око советского лазутчика, аэрофотоаппарат АФА 1950-х годов. Взлетаю с курсом на Большой уссурийский остров, идём вдоль Казакевечевской протоки, она же и граница с Китаем. Доходим до западной оконечности острова Тарабаров, пересекаем русло Амура. Здесь по просьбе главного пассажира гашу скорость до стадвадцати км в час и по левому берегу плетусь к траверсу города Фуюань.

Бортовой техник ст. л-т Перетрухин наклоняется вниз, после чего жмёт кнопку СПУ:

— Командир, просят ещё помедленней.

— Передай, зависнуть не удастся. Чем они там занимаются?

Опережает Рудый:

— Шолкают да шолкают, — белорусский акцент Рудого неистребим, — Чаво ишо им делать?

Видать, плохо "шолкали", дважды проходили траверс и возвращались к Фуюаню. Странный городок. Уже холодно, людей немного, улицы кое-где бороздят обшарпанные "пятитонки", а над крышами ни дымка!

Возвращаемся через п/з Нижнеспасское, разведка заказала обед на себя и экипаж. Вылет "натощак" даёт знать, но лучше б с проходом. На первое щи из сухих овощей с радужными пятнами комбижира, на второе консервированный картофель со шкварками из той же хавроньей шкуры, ну и, конечно, освященный традицией, суворовский компот из плодовых моще;й. Старшина заставы сумрачно разводит руками, дескать, ещё не завезли все продукты.

В отряде экипажам выделен приземистый домик, напоминающий раритетный колчаковский вагон. Но тот, кто назвал эту хибару финским домом, был явно не в своём уме. Длинный дровяник, оббитый сучковатой вагонкой и плоской крышей был излишне герметичен, не пропускал ничего, за исключением холода и сырости. Плоские батареи едва теплились. В полутёмной комнатке стояли четыре заправленные железные койки. К единственному оконцу лепился столик размером в три штурманских портфеля. После недели посещения столовой, на приём пищи больше не ходили. Поварёнка из окружной учебки в отряд направили, кажется, с единственной целью — лишить нас зубов. Как ни бился с ним главный повар, тот умудрялся из свежего мяса готовить подобие мелко нарезанной покрышки и со слезами на глазах утверждал, что это то, чему его учили в школе поваров — "гуляш в сметанном соусе". Выручил начпрод отряда капитан Дыняк, замечательный, понимающий мужик, предложивший неплохую альтернативу, сняться с довольствия и отоварить деньгами наши продовольственные аттестаты. Убили разом двух зайцев. В вечернее время оперативный дежурный иногда давал на часок машину и мы оттягивались пивом в ресторанчике посёлка Бычиха. Ещё имели возможность посещать солдатскую столовую, Виктор дал соответствующую команду. Впрочем, до этого не доходило. Завтраки с обедом чаще совмещали на п/заставах, а в парковые дни за рупь покупали у местной бабки пару буханок деревенского хлеба и трёхлитровую банку парного молока.

Едва успели с утра выполнить 50 - ти часовые регламентные работы, как на стоянку позвонил оперативный дежурный. Срочный вылет Верхнеспасское. На п/заставе выбросили флаг в китайскую сторону, в смысле, подняли на флагштоке красно-зелёное полотнище. К слову сказать, на границе проблемы с заявками не существовало. Дежурный по БИП (боевой информационный пост) напрямую звонит на пост ПВО и уведомляет о вылете борта.

На площадке начзаставы доложил начальнику разведки ПО, что переплывший на плоту из четырёх брёвен на нашу сторону пожилой китаец, ничего существенного не показал. Старик намеревался здесь разжиться продуктами в обмен на свои поделки из бамбука. Но закон суров, его передают китайским пограничникам. Как только лейтенант переводчик сообщил ему об этом, тот сразу поник, перестал улыбаться и с оледеневшим лицом принялся что-то негромко бормотать. Лейтенант объяснил, дедок молится. Жалко его почему-то стало, он напоминал мне героя из восточной сказки, худой, с редкой бородкой и всезнающими глазами тибетского монаха.

Со стороны Фуюаня в нашу сторону вылетел катер. Он шёл почти без сноса, двигатель был очень сильный. Вся группа спустилась к берегу, ну и мы за ними. Когда моторка причалила, по трапу сошли двое китайских офицеров и принялись через переводчика о чём-то говорить с начальником разведки. А меня заинтересовал подвесной мотор, выполненный в виде здоровенного цилиндра овальной формы. Такой видел впервые. Поверху шла серебристая надпись — Yamaha.

Сидеть на бревне надоело и я принял важное решение в одиночку
установить дипломатический контакт с двумя китайскими матросами. Немного было не по себе, ведь неизвестно, как отнесутся к этому начальники с обеих сторон. Но им сейчас было не до этого. Тогда я достал из комбеза непочатую пачку папирос и перебросил её на катер, одновременно ощущая себя клятвопреступником и Миклухой Маклаем. Моряк ловко поймал Беломор, внимательно разглядел рисунок и что-то спросил у товарища. Примкнувший ко мне Витя Перетрухин хихикнул:

— Михалыч, объясни желтокожему, это карта единого образца, по ней с 1932 года все русские лётчики летают.

Но так и не оценив остроумия славянского технаря, как и не разгадав секрета советской картографии, тот покопался в своём кармане и бросил в нашу сторону какую-то плоскою вещицу ярко-красного цвета. Зашуршал песок, к нам подскочил переводчик и сноровисто выхватил у Перетрухина коробочку, прочёл надпись, понюхал для чего-то и с ухмылкой вернул:

— "Великая китайская стена". Сигареты. Травитесь, — оглянувшись искоса, тихо добавил, — Вам бы лучше уйти, товарищи лётчики.

Поднялись на площадку. Думаю, немногим из нас довелось хотя бы раз в жизни наблюдать расстрел. Мы хорошо видели, как на том берегу, пограничники загнали бедолагу по колено в воду и офицер двумя выстрелами из пистолета казнил старика. Целую неделю ни у кого из нас не покидало ощущение сопричастности к этому гнусному зрелищу. В Казакевечево, дождавшись, пока разъедутся пассажиры,
Витя полез на створки, достал свёрток с дежурным НЗ. Тяжело вздохнув, Рудый выудил из недр разбухшего штурманского портфеля чекушку с остатками разбавленного спирта. Отхлёбывали по очереди.

В субботу вечером под строжайшим секретом выехал на рейсовом автобусе в Хабаровск. Дома переночевал и рано утром на мотоцикле уже въезжал в отряд. Экипаж оценил, появилась возможность в вечернее время испить в ресторане свежего пива. Возвращались тем же составом: командир верхом на бензобаке, штурман на сидении водителя, б/техник на багажнике. Настроение боевое, орём узкоглазым врагам на всю тайгу:

— У высоких берегов Амура Часовые Родины стоят!

На блок-посту, едва расслышав, погранцы загодя открывали шлагбаум. Жизнь  казалась прекрасной, но так только в сказках, ибо на взлётном режиме, как известно, расход топлива, типа денег, увеличивается в разы. При жестокой экономии мы вскоре могли рассчитывать лишь на молоко и хлеб. Солдатская норма после второго посещения отпала, изжогу лечили тем же молоком. Но мы были молоды, рвались в небо, ничего не замечали и полнились переизбытком тестостерона!

С утра парковый день. В обед механик срочной службы отправился в столовую, а мы с удочками на берег. Чуть выше по течению у причала пришвартован "Аист". Перетрухин внезапно вытягивает крупного сазана. Уха из него знатная, но одной рыбины на троих маловато, потому на роль Христа б/техник не тянет. В животах давно шкворчит, а с катера чуть ли не каждый час по динамику:

— Команде руки мыть! Бочковые на камбуз!

Потом объедки поплыли, клёв сошёл на нет, рыба окончательно перешла на краснофлотскую пайку.

В 5.30 утра заверещал зуммер. Спросонок не разобрал, кто звонит.

— В 7. 00 чтоб колёса были в воздухе! — голос Никольского разбудил окончательно. Мелькнул мысль, что-то стряслось, если сам начальник авиаотдела схватился за телефон, — У Бандурина неисправность. Тебе подвезут осушительную помпу, доставишь в Амурзет, дозаправишься в Жёлтом Яре и в Казакевечево. Задачу понял?

— Так точно! Что-то случилось, товарищ подполковник?

— "Аист" перевернулся с двумя матросами, — бросил трубку.

Пока солдаты в Амурзете выгружали помпу, спросил у бледного, как смерть, мичмана:

— Кто-нибудь спасся?

— Никто, все четверо, — выплюнул с ожесточением размокшую сигарету,

— Сказали же, двое?

Командир "Аиста" точно не слышал:

— Специально дожидались. Как заснул, оба на судно, спустились втихую по течению, за поворотом подобрали двух местных старшеклассниц и вперёд. А ночью заштормило, волна под шесть баллов...

— Как узнали? Катер ещё не подняли.

— Тут узнаешь, под утро зарёванные мамаши на заставу примчались, — мичман опять закурил, со злостью скомкал пачку, — Накрылась моя служба. С округа звонили, у нас быстро всё решается.

В Жёлтом Яре Бандурина не застал, неисправность устранили,  вылетели в Пашково.

С вечера БИП предупредил, на завтра в 03. 00 (время московское) запланирован оперативный полёт по всему участку с посадкой на Верхнеспасской. Старший, начальник разведки округа. К назначенному времени подъезжают машины. Полковника сопровождает группа разведчиков отряда. Докладываю о готовности. Запускаю двигатель. Жду штурмана. Бежит от домика руководителя полигона. Рудый плюхается на своё сидение, дышит лосем.

— Ну! Дозвонился?!

— То же самое... командир...

— А заставы? Заставы?

— На Верхнеспасской дажжит... сказали, видимость хорошая.

Ещё два часа назад, как только приехали на стоянку, звонил в Хабаровск на БИП в часть, пытался получить прогноз. Солдатик сообщил, по всему маршруту облачность среднего яруса, видимость более 10 км. А здесь началась лёгкая морось. Рваная облачность порядка 500 метров, потому, как ближайшая сопки открыты. Смущала видимость. Сперва бо;льшая часть о. Уссурийского просматривалась, а теперь оттуда клочьями пёрла какая-то мура. Взлетаю, другого варианта нет. К о. Тарабарову видимость уже менее пяти километров. Возвращаться? Сорвёшь задание. И командир аэ вставит, зачем вообще вылетал?!

На минуту поднялся всё тот же шустрый переводчик — начальник просит держаться повыше. Извольте. Пока не прижало, держу высоту 300 метров. Пересекаю русло Амура, доворачиваю влево.

Перетрухин спускается в грузовую. Шипит СПУ:

— Михалыч, полковник лезет к тебе. Я отдал шлемофон, принимай груз.

Начальник разведки какое-то время осматривается и решительно показывает рукой на сопредельную сторону:

— Выходи на правый берег и иди вдоль кромки.

— Так, Китай!

— Не твоя забота, Повыше можешь?

— Не получится, товарищ полковник.

Впрочем, он и сам уже видит, цепляем нижнюю кромку.

— Хорошо, иди так. И прижимайся, прижимайся к берегу.

По курсу Фуюань. Заслышав приближающийся звук с небес, китайцы с удивлением задирают головы. Мальчишки в восторге машут руками.

— Ну, теперь ноту пришлют.

— За всё я в ответе. Видел такой фильм? — полковник весело смеётся, — Всё, в Казакевечево. Молодцы!

На радость пацанам закладываю вираж под 45 градусов, выхожу на свой берег. Лохмотья плотного тумана теперь настойчиво заставляют снизиться до 200 метров. Прижимает ещё больше. Занимаю 150 метров. Всё одно теснит к земле. Уже на сто метров крадусь вдоль берега. Справа едва проглядывает тёмная масса острова. Таробаров.

— Михалыч, доверни вправо на 90, пойдём по протоке.

Доворачиваю. Впереди протока Казакевечево делает крутое "колено". Влечу в Китай, хана мне. Гашу скорость до 100 км/час. Опа! Полное задница, вернее молоко, что впереди, что внизу. Ещё немного и точно влечу. Беру примерный курс 80 градусов. Перехожу на полёт по приборам. Волнения пока не испытываю, точно рядом вместо Рудого сидит Беляк и с чувством смолит сигаретой.

По ушам ударяет:

— Михалыч! Куда?! Назад!

— Лёшка не ори! — голос Перетрухина на удивление спокоен, — Ты лучше прикинь поточнее. Как выйдем на Амур, отверни под 90 вправо, тогда Амурскую протоку не проскочим. А я за землёй смотрю. Правильно, командир?

Вот что значит летать со всеми экипажами! За десятки командировок всему научился.

— Правильнее не бывает... — Потихоньку снижаюсь, подгашиваю скорость.

Рудый ставит курсозадатчик на 85 градусов.

— Пора, по расчёту Амур

Встаю на курс. По прибору держу скорость 90. Вертолёт начинает потряхивать. Нервы на пределе. Странно, галлюцинации за собой не замечал, а в ушах: Спокойно, Рррома, блинчиком... Ну, блинчиком так блинчиком. По радиовысотомеру высота 60... 50... Успокаивает, что топливо наполовину выработано и груза всего ничего, да и деревьев выше пятнадцати метров на острове не сыскать.

50... 45... Скорость 80...

Прокуренный, скрипучий, опаленный всеми видами наркомовских норм, Витин голос для меня в этот раз прозвучал трубой архангела Гавриила:

— Бычиха! Бычиха!

Пассажиры уехали, а я всё сидел в пилотской кабине и заторможенно наблюдал, как по остеклению фонаря скатываются мелкие дождинки. Сидел и думал, когда встречу Беляка, вверну ему что-нибудь душевное, особенное. Или сразу поклониться в пояс? Потом уже, в Хабаровске, так и не решился открыться. Спасибо вам, Вадим Григорьевич, за науку!

За последние недели вылеты участились, ибо территориальные свары с Китаем не утихали. Соответственно возросла нагрузка и на авиационную технику. Малую "сотку" выполняли силами экипажа и вперёд. С разведчиками на борту осуществляли оперативные задания: съёмки сопредельной территории, облёты контрольно-следовых полос. Редкие транспортные полёты на обеспечение продовольствием п/застав, на обратном пути совмещались с поиск нарушителей границы, погранрежима и бесхозных плавсредств.

В понедельник утром поступило указание вылететь в Хабаровск, принять другую машину и вернуться в Казакевечево. Как не обременённого семьёй, для меня это было очередным праздником. Слётанность с новым б/техником лейтенантом Виктором Генераловым произвёл в курилке. Нормальный парень, двухгодичник, призванный на службу после авиационного института. Кислицына уже не застал, уволили по понятным причинам.

К вечеру вылетели в полном составе. А утро началось с мелких пакостей. После взлёта отказали оба указателя скорости, на приборах УС-250 стрелки прыгают в разнобой. Возвращаться? В грузовой кабине ящики с консервами и два офицера с отряда. За бортом - 1° С, ясно, до п/з Проточная меньше 15 км. Там разберёмся. На всякий случай включаю обогрев трубок ПВД, может конденсат замёрз. Смотрю на Генералова, он руками разводит. К Рудому обращаться нет смысла, в вертолёте может определить только неисправность радиокомпаса советского производства, списывать девиацию да проконтролировать под хвостовой балкой контровку на кранике слива противообледенительной жидкости. Неожиданно стрелки УС-250 напоследок дружно вздрогнули и резко крутанувшись вправо, показали реальную воздушную скорость. Чудеса! Винты ещё вращаются, Генералов уже внизу. Вид смущённый. Спускаюсь. Мммда! Через прожжённые насквозь неснятые чехлы жуликовато выглядывают входные отверстия ПВД.

Посадка на п/з Тарабаровская. Дожидались разведчиков на площадке. Замученный на вид старшина заставы отправил солдат с грузом на склад и присел к нам. Закурил. Спросил у Рудого:

— А где мой земляк?

— Перетрухин? В Хабаровске. Передать что?

— Да вот, хотел телеграфным переводом выслать, отец бычка прикупает, — достал из кармана бушлата сложенный пополам пухлый конверт с адресом.

— Давай, завтра с Бычихи вышлем. А что такой взмыленный?

— Так опять китайцы здесь свою баржу затопили. За ночь ила столько нанесло, фарватер снова к нашему берегу сдвинулся. Пограннаряды не успевают отдыхать, по десять часов на ногах. Теперь вот по новой ждём, когда наши начнут дно углублять. Балаган, короче.

В сопровождении замполита заставы к площадке направлялись разведчики. Старшина встал, затоптал окурок, поблагодарил нас. На прощание доверительно пробормотал:

— Наш умник предлагал перед протокой соорудить затворную плотину. Так где столько рук найти? — он криво усмехнулся, — Мол, вошла баржа и на мель её, родимую.

Через день новая напасть. Пока с Рудым в отряде получали распоряжение на вылет, Генералов с механиком готовили технику. Вылетели с зам. начальника разведки, он же, как бы негласный куратор экипажей. Владимир Иванович (фамилию запамятовал) был мужик понимающий, всегда чем мог, помогал лётчикам. Приехали на стоянку. Мотор прогрет, б/техник доложил о готовности. Не тратя времени, взлетаем. Только пересёк Амурскую протоку, из-под капота неожиданно начало выбивать масло. Залило всю правую часть фонаря. Разворачиваюсь, иду на посадку. Температура масла в норме, в пределах 90°. Выключаюсь. Механик ещё не успел уйти, смотрит на остекление исподлобья. Витя за стремянку, распахивает створки:

— Мухамедзянов, тащи ветошь!

Подходит Владимир Иванович:

— Ну так что делать будем? Обломались?

— Как только выясним, сразу позвоню.

Только "бобик" уехал, Генералов сверху орёт:

— Бегом сюда, Мухамедзянов! Твоя работа?! Чтоб ты...!

У кого-то прочёл, в Сербии, в отличие от России, матом не выражаются, они на нём говорят. По моему в этот день инженер-механик Новосибирского авиационного института переплюнул и Сербию. Забрался наверх. Батюшки! Рядом с заливной горловиной маслобака зияло остроугольное отверстие.

— Отвёрткой, сволочь! Говорит, видел на базе, техники так открывают. Когда туго откручивается, отвёртку упирают в вороток крыши и ладонью хрясь!

— Не рассчитал. Пойду звонить.

Я спустил было ногу, не представляя даже, как буду докладывать в Хабаровск. Впрочем, исход предсказуемый. Как ни доказывай, меня же и обвинят в порче техники.

— Командир, звоните майору. Через полчаса можно вылетать.

Я опешил:

— Как так?

— Пойду вырежу чопик, вобью и долью масло. До завтра продержимся, а в парковый день снимем бак и запаяем.

— Так алюминий можно паять? — ко мне мало-помалу стала возвращаться уверенность в завтрашнем дне.

— У нас на курсе лаборант так залудил коллектор. Достал из батарейки "твердый электролит" и смешивал с порошком канифоли. Потом нанёс пасту на алюминий и запаял обычным припоем.

Минут через сорок взлетели. Владимиру Ивановичу объяснил, ослаб хомут на трубопроводе. Через день отреставрированный маслобак водрузили на законное место. Следы пайки почти не просматривались, закрашено со знанием дела.

Командировка закончилась, как и обычно всякое хорошее. Нас сменил экипаж Володи Кусова, такого же выпускника СВАУЛ. Узнал прискорбную новость, Цветкова и замполита п/полковника Вагина уволили в запас. Всегда жаль достойных людей, пусть даже со всеми своими слабостями. В субботу в Хабаровск прибыли после обеда. На аэродроме встретили инженер и дежурный по части. Чего гадать и так ясно. Есть в части майор Бураков, замначштаба из погранцов, толковый мужик. Как я догадался, не его причуда сразу ставить в наряд офицеров, отсидевших пол месяца на границе. Вердикт нового комэски п/полковника Стрельникова был по императорски лаконичен — в наряд грести всех, "от лысого до лысого". В понедельник вместо отгула заступаю дежурным по части. В 13. 00 отпускают на отдых.

К этому времени я женился. Дома пусто, супруга в институте. На всё про всё четыре часа, не считая поездки на трамвае до Центрального микрорайона, до дома минут пятнадцать ходу, ну и, естественно, назад. Только задремал, под окном, где шла запасная ж.д. ветка, шум, детские крики. Вскочил, смотрю, в открытых вагонах среди каких-то конструкций резвятся детишки, вопят что есть мочи, стучат железом по железу. Понятное дело, это надолго. А впереди бессонные сутки и от силы часа полтора на сон в казарме. Выход нет. Плетусь в кладовку, достаю подаренный мне взрывпакет. Поджигаю шнур, бросаю через форточку внутрь конструкций и тут же захлопываю. Конечно, я не слишком рассчитывал, что детки разбегутся, больше надеялся на жителей нашей хрущёвки. После жуткого ба-бах! в распахнутые окна высунулись все кому не лень и едва ли не хором ещё минут десять обрушивали ненормативную лексику на своих "безмозглых" отпрысков. Жалея, что не запасся ещё одним боеприпасом, поставил будильник и с лёгким сердцем рухнул на диван.

Не знаю кому как, но разного рода приключения меня не оставляют. Ночью на "бобике" возвращаюсь из караулки. Далеко впереди, где улица поднимается к перекрёстку, стоит посреди дороги одинокий, осевший на бок "Урал". Чертыхнувшись, шофёр "бобика" резко выворачивает баранку. По пустынной улице мимо нас летит здоровенное колесо и кабы не водила... И вообще, служебные поездки мне явно противопоказаны. В одну из командировок в Биробиджане опрокинулись на Газ-69 в канаву не доезжая Птичника. Заклинило левый "кулак". Тогда отделались одной шишкой на всех, на лбу механика. После чего заботливые погранцы заменили газик раритетным изделием курганского автобусного завода 1958 года выпуска. Если откровенно, залазил в него с тайным чувством страх. Мчимся на аэродром со скоростью 55 км/час, входя в земной резонанс вместе с КАвЗиком. Водитель в замусоленной робе на ходу начинает что-то болтать, при этом постоянно оглядывается назад. Пару раз оборвал его, мол, сынок, ты лучше на дорогу смотри. Не доходит. И вдруг в один момент он заглохнул. Ну наконец-то! Ан нет! Разворачивается ко мне всем корпусом и с изумлённым видом протягивает баранку, дескать, с чего это она?! Помню только свой вопль: Тормози ...ять! ...ять! Никогда в жизни так больше не орал.

Остановились вровень с обочиной. Вставили в шлицы чёртов штурвал, водилу назад, за баранку сел Рудый и обратно в отряд. Я к оперативному дежурному, машина неисправна, замените. Он завгару, а тот — автобус уже исправили, пусть едут, свободного транспорта нет. Спорить с оперативным глупо, но и вылет нелья срывать, по крайней мере, по нашей вине. Вышел, объявил экипажу и двум механикам: в колонну по одному шагом марш. Так прошли через КПП. Сержанту сообщил маршрут: направляемся в город, а там по центральной улице в аэропорт. Каких-то 25 км и Жёлтый Яр. На выезде из города догоняет новенький ГАЗ-69 зам. начальника тыла. И что? Через неделю опять КАвЗик, разве что покрашенный, с новым водителем.

Хабаровск, 1972 год. Сдал дежурство. Вечером по ул. Гамарника тащусь домой посреди толпы старших офицеров из управления ПО. Вижу, навстречу идёт какой-то генерал-майор. Те, кто шёл впереди, практически одновременно с самим генералом отдают ему честь, а потом оборачиваются вслед в явном недоумении. По мере приближения, гляжу, форма одежды на нём весьма странная. Ни золотого шитья на околышке, ни кокарды из лавровых листьев. Никогда не видел генералов в простой серой шинелке, обычной фуражке, да и звёздочки на погонах, как у младших офицеров. Но от греха подальше, тоже было начал поднимать руку, как за спиной раздался смех:

— Иван Григорьевич, ты что, не в курсе? Вчерашним приказом введена форма одежды для сверхсрочников.

— Ааа... Прапорщики?! Чтоб его ...ять...ять!

Потом уже всякие шутки пошли, типа, вижу в ресторане, на вид генерал, а пьёт, как сверхсрочник. Забавно, если не переносить на конкретных людей. Не сделаю открытия, среди офицеров и даже генералов выпивохи мне встречались не реже. Выходит, дело не в статусе, а во внутренней культуре. Скажу большее. Чтобы не городили о сверхсрочниках и прапорщиках, знаю и помню о них только хорошее. Честные, умелые и добросовестные ребята, каждый профессионал в своей области, не без грехов, как и все мы. Со многими специалистами служил годами, летал в одном экипаже с б/техниками, с б/радистами и не знаю ни одного случая, когда бы прапорщики подводили или не справлялись со своими обязанностями. В некоторых вещах, как более искушенные, бывало, подсказывали молодым членам экипажа и открыто делились своим опытом.

Строевой плац. Температура воздуха - 22°С. Лёгкий ветерок, но пронизывает от души, ни шинель, ни портупея, ни опущенные шапки не спасают.

— Ровняйсь! Смирно!

Начальник штаба печатает шаг навстречу новому командиру эскадрильи. Докладывает. Недослушав рапорт, Стрельников останавливает его и не смущаясь, в присутствии подчинённых выговаривает:

— Приведите головной убор в соответствии с уставом, товарищ майор, — При минусовых температурах клапана опускают и завязывают под подбородком.

Все затаили дыхания. Было видно, что начштаба несколько растерялся от непривычного обращения, тем не менее ответил с достоинством:

— Я и при более низких температурах уши не опускал, товарищ подполковник.

— А я и не прошу вас уши опускать, а клапана завяжите.

Сзади послышались затаённые смешки, тем не менее у большинства офицеров это вызвало негативное впечатление. Все понимали, подобные вещи высказывают наедине. Значит пришёл с заранее намеченной целью, карать и закручивать гайки. Уж на что Бандурин, волевой, принципиальный по натуре человек, так и тот бормочет мне в строю: я уже от своей фамилии стал вздрагивать. Все монологи Стрельникова заканчивались единообразно: В аэ процветает пьянство! Дисциплины нет! За всё время короткого пребывания никто не видел его улыбки, травил офицеров с большим мастерством. С тех пор не люблю очень серьёзных людей, либо подлецы, либо карьеристы.

Днём пришла неприятная весть с аэродрома. Во время облёта Ми-4 отказал двигатель и капитан Бандурин совершил вынужденную посадку в посёлке Горького. Потом с усмешкой на мрачном лице он рассказывал в курилке, что рассчитывал сесть на автобусную остановку, а подъехал автобус, пассажиры вышли. Протянул чуть дальше, сел на дорогу, правда, задел законцовками лопастей за балкон. А я слушал его и удивлялся, как это у него получается улыбаться с мрачным выражением лица?

В обед поднялся в читальню, попросил у библиотекаря, по просьбе супруги, выдать на неделю большой англо-русский словарь, даже не предполагая, чем это может обернуться для меня. Забрал книгу, присел за стол и открыл свежий журнал "Авиация и космонавтика". Сразу привлекло внимание короткая статейка о виражах на вертолёте на предельно малых высотах. С рисунком, со схемой. Здорово! Впервые такое встретил. Перечитал дважды. Понял суть, максимальный крен не должен превышать значения высоты полёта. Достал записную книжку, принялся зарисовывать. Ага! Высота 30 метров — крен 30°. Ясно. А если 20 метров, тогда крен 20°? Выходит, слова известной песни всем вертолётчикам надо срочно менять на "всё ниже и ниже, и ниже стремим мы в полёт наших птиц!". Твёрдо решил операцию "вираж" отложить до ближайшей командировки.

Прошло два дня. После обеда дымим в курилке. Следуя личной традиции, к нам боком подходит л-т Коваль. Со словами, ребята, "дайте закурить", протягивает руку, определённо рассчитывая на "пшеничный" Беломор. Так прозвал старшина аэ прапорщик Романов папиросы фабрики Урицкого. Толя Степанов улыбается. Володя Капуста переглядывается с Валерой Малковым, со вздохом лезет в карман. Его опережает Валера Матросов, с невинным видом протягивает опешившему "стрелку" открытую пачку Прибоя. Коваль морщится, но деваться некуда, берёт. Ну, слава богу! Хоть закуривает от собственных спичек. Кто-то трогает меня за плечо. Поднимаю голову, "особняк" собственной персоной! Кивает в сторону. Отходим. Вообще он парень неплохой, неприятности никому не доставлял. Начал издалека. Для начала спросил, как успехи в службе. Затем сообщил, что через неделю отправляюсь в командировку, хотя мой командир звена об этом ни сном ни духом. Потом о семье, как жена, успевает ли с учёбой в Институте культуры? А он-то откуда знает? Здесь мне, как в голову стукнуло. Успевает, говорю, правда с английским трудности, словарями обложилась перед сессией, но не сдаётся. На такой оптимистической ноте и разошлись, довольные друг другом. Кстати, уже завершая свою службу в Арктике, Особый отдел сыграл в моей жизни, сам того не ведая, можно сказать, богоугодное дело. Но об этом позже.

Сегодня опоздал на служебный транспорт, в часть добираюсь на городском автобусе. На душе мрак — впереди "марксо-ленинская", лётная столовая "с пролётом", разве что на построение успеваю. Наконец, появился ЛиАЗ. Затискиваюсь в салон. 8.00 утра, зима, темно, зябко, пассажиры мрачные. Сзади два полупьяных бомжа. Один мечтает вслух:

— Щещаасс Петра на работе застукаем, не отвертится. Вечером хвастал, затоварился на неделю на разгрузке вагонов. Погуляем, оторвёмся от души.

Пассажирам от услышанного, думаю, как и мне, стало ещё хуже, жизнь показалась мрачнее обычной. Многие ощутили подобие зависти, тащись с ранья на работу, мать твою, когда другим по барабану!

Второй бомж всё молчал, наконец, смачно зевнул, потянулся:

— Ох, невмоготу... ссскорей б на работу!

От дикого хохота водитель автобуса вынужден был притормозить, с чёрой завистью глянул в перегородку. С наступлением холодов Хабаровск наводняли ватаги бичей со всего края, в том числе с Сахалина и Камчатки. А соберутся отлавливать их на вокзале, гремя мыльницами, они бросаются в аэропорт. Итак, всю зиму, как кегли. Сосед по лестничной клетке рассказал, как однажды в субботу закончил работу, опустил ковш экскаватора на крышку колодца теплотрассы. Пришёл в понедельник, раскочегарил технику часам к 11, поднял ковш. И тут пушинкой отлетает в сторону тяжёлая чугунная крышка, оттуда, словно из преисподней, выскакивает тройка бомжей и мордами в слежавшийся снег. Один черпает, грызёт вместе со льдом, а свободной рукой грозит ему кулаком. Впрочем, среди них часто встречаются и вполне интеллигентные люди. Как-то в Ленинграде прошёл ВЛК, к вечеру зашёл в пельменную перекусить. Смотрю, следом заходит пожилая семейная пара, бедно, но прилично одетая. Мужчина обошёл все освободившиеся столик, собрал недоеденные пельмени в одну тарелку, поставил перед супругой, посолил, поперчил и они принялись трапезничать, по другому не скажешь. Салфетки за ворот, мизинчики оттопырены, аккуратно допивают томатный сок, слитый в один стакан. Конечно, картина для глаз тягостная, но и утешало, что люди не теряли человеческое достоинство.

"Особняк" не сочинил. В ближайшую субботу в очередной раз меняем в Казакевечево экипаж Василия Имангазиева, они с Кусовым вместе заканчивали училще. Вообще, что касается слётанности, то из-за нехватки подготовленных лётчиков и скорой выработки ресурса, состав экипажей, к великому нашему огорчению, часто перетасовывался. Менялись штурмана, б/техники сдавали на регламенты одни борты и принимали другие.

Воскресенье отсыпались, вернее приходили в себя от строевой жизни. В понедельник по разработанной схеме снялись с довольствия и правильно сделали. В штабе отряда ознакомился с планов вылетов, там почти ежедневно оперативные вылеты на границу, они же и транспортные. Во вторник облёт всего правого фланга, возвращались одни, оба офицера разведотдела остались на двое суток на п/з Луговая. Другой случай не скоро подвернётся. Большой уссурийский остров для испытаний самое то, равнина с редкими деревьями. Ввожу в крен 30°, высота полёта по РВ-2, 30 метров, запоминаю, т.к. при крене, ежу понятно, высоту покажет завышенную. Левый вираж нормально, правый хуже, в смысле, мурашки по коже, земля близковата, непривычно. Повторил всё сначала, уже лучше. На АГК-47Б градуировка через 15°; 20° на глаз точно не выдержу. Была не была. Высота 15 метров для полёта по прямой не проблема, а вот вираж начинать страшновато. Земля совсем рядом. Левый. С трудом выдерживаю крен и высоту, кажется, движение по кривой никогда не закончится. Пронесло. Правый. Уследить одновременно за креном и высотой тяжело, отвлекает близость земли, скорей бы вывести. Это последнее, что успел подумать. Ощутимый удар и вертолёт накрывает желтоватое облако. Сено?!

— Командир, ослеп?! — дурным голосом кричит Бажанов, — Стог задели!

— Надо садится, — недовольно скрипит Перетрухин, — кажись, законцовки побили.

Особой вибрации не ощущаю, но посмотреть надо. Захожу на ближайшую п/заставу Уссурийская. Втроём вываливаем, смотрим законцовки лопастей. Плекс одного контурного огня чуть надтреснут. Можно сказать, обошлись малой кровью. Подбегает встревоженный дежурный по заставе. Объясняю, всё в порядке, тренировочная посадка.

— Михалыч, а оно тебе нужно? — ворчит со стремянки Виктор, — А кабы орясина сверху?

— Всё, ребята, простите, с маневрами завязано. А законцовка?

— Так на базе со старой сниму. А между прочим это работа, Михалыч! — Перетрухин хитро щурится.

— Намёк понял, вечером за мой счёт на Бычиху.

За рюмкой вспомнилось одно из последних дружеских наставлений Беляка, словно чуял мои будущие художества. Сказал, у тебя самый опасный период, как и у всякого молодого лётчика: приходит умение, а опытности ещё нахватает. И не вздумай охотиться с борта, нынче не те времена. Точно в корень зрел. На следующий день приступили к работе с левого фланга. На борту разведчики во главе с зам. начальника разведки. Пока облетели с посадками все заставы, начиная с Чирков, подошло время перекусить. Через БИП ещё с утра обед заказали на п/з Тарабаровская. В прошлый раз старшина обещал угостить рыбным пирогом из сига. На площадке никто не встречает, редкий случай. Всегда или дежурный по заставе или начальник заставы встречал. На этот раз везём "Леонарду" по его просьбе китайскую сеть из жилки. Рыба худо-бедно ловится, а сети дряхлые, часто рвутся. Свободная смена периодически забрасывает, консервы уже всех достали. С сетями же у нас затруднений не было, поскольку в задачу входил поиск и уничтожение бесхозных плавсредств, а где лодки, там ищи сети. Кстати, наши соседи своей паутиной загадили все ближайшие протоки, как и Амур. Почему-то стремились ставить у нашего берега, будто здесь рыбы больше, чем у ихнего.

Идём к заставе. Появляется какой-то незнакомый капитан в сопровождении понурого старшины. Оказывается, это новый начальник заставы, разведчики забыли сообщить. Капитан Шаркун бодрым голосом довёл Владимиру Ивановичу обстановку и повёл группу в канцелярию. Улучив минуту, старшина, с сумрачным выражением лица, извинился, что пироги накрылись. Подойдя вплотную, тихо прошипел:

— Гришка Шаркун всё к рукам прибрал, что солдаты ни наловят, отправляет в отряд. У него везде знакомые и всем угодить желает. Ясное дело, метит в округ. Свежих продуктов солдатам нахватает, а он и дичь, что я позавчера подстрелил, уже сегодня в Казакевечево отправил. Всех четырёх коз! Так и этого мало, с подсобного хозяйства обоих хряков с утра закололи. Засаливают и готовят к копчению. Боюсь, к личному подсвинку доберётся, уже намекал, мол, земля-то государственная.

Позвали на обед. На столе разносол тридцатых годов, щи из прокисшей капусты, кирзуха на воде и по куску чёрствого хлеба, точно пекарня сгорела. Ясно, он и свеженький хлеб гонит по тому же маршруту. Плюнули на это дело. Вернулись на борт, разложили на ящике свой штатный нз: сало, хлеб, лук. Только собрались перекусить, смотрим, мимо пара бойцов бредёт с границы. Не иначе, отмахали пешим порядком километров двадцать пять. Едва плетутся. За спиной у одного ящик, под названием рация. Оба при оружии, ракетницы на ремнях, подсумки с рожками. Общий вес немалый, если учесть выбитую вихляющую тропу среди заснеженной кочки и незамерзающей кое-где топи. Ребятишки заметили накрытый газетой ящик, остановились, как вкопанные. Бажанов, пока мы с Перетрухиным соображали, вскочил и по шматку сала с хлебом им в руки. Кто бы видел их глаза?! Больше на заставе не появлялись, хотя и звали нас к обеду, ждали на площадке. Через год усердного выполнения своего долга перед должностными лицами, перевели Гришу в Хабаровск. И куда?! В нашу эскадрилью зам. командира по тылу, где и здесь с успехом продолжал безнаказанно традицию мошенника.

От п\з Петровская идём назад. Разведчики остаются до завтра на п/з Забеловской, а мы в Казакевечево с посадкой на п/з Нижнеспасская, от зам. начальника разведки передать какой-то пакет. Встречает вся тройка: нач. заставы, замполит и старшина. Выяснив, что экипаж один,
начальник, бросив на нас многозначительный взгляд, уносит пакет. Замполит, молоденький лейтенант, год, как из училища, локтем старшину в бок. Степаныч, прапорщик, лет на пять постарше меня, мнётся:

— Михалыч, выручай... кабанов нынче развелось, а солдат килькой в томате кормим.

Замполита, как прорывает:

— Пограннарядам по 15 - 20 км в оба фланга, приходят совсем никакие. Их бы мясцом подкормить, из отряда пока ничего не обещают на ближайший месяц.

Этих людей знаю, такие не врут и не воруют. Глянул на экипаж:

— Ладно, давайте двух-трёх человек, мы сами не справимся. Только не говорите никому, дойдёт до начальства, а время уже не то, снимут с должности в два счёта.

У замполита лицо прояснилось:

— Так я тоже с вами, сейчас с нарядом приду.

Тут я вспомнил одно выражение, услышанное в полку от стариков, что употребление спиртного в присутствии замполита, считается не пьянкой, а мероприятием. А здесь охота, разница небольшая.

Кабанов действительно много, чуть ли не косяками бродят. Взлетаю в сторону тыла. Через три-четыре минуты полёта вижу стадо, голов десять, с подсвинками. За этими гоняться нет смысла, разбегутся в разные стороны. Заслышав грохот над собой, бросятся к перелеску, а успеют, с высоты не достанешь. Подгашиваю скорость, снижаюсь и подрезаю главарю путь. Секач здоровенный, метр с лишним в холке, несётся к другому перелеску. Не видел бы, не поверил, берёзки, точно спички сшибает, а следом по снегу траншея вьётся. Голос Бажанова:

— Командир, по курсу деревья!

Перепрыгиваю и снижаюсь насколько возможно, держу у левой стойки, как Вадим Григорьевич учил.

— Витя, ну что они?!

Ответ заглушают автоматные очереди, следом в кабину вонь пороховых газов. Кабан мордой вниз, по инерции дорывает ещё пару метров. Дальше не вижу. Ветерок слабый, разворачиваюсь по ветру, плюхаюсь в нескольких метров от туши:

— Витя, пусть ещё всадят, как бы чего не вышло.

Два контрольных в голову картину не изменили. Секач оказался очень тяжёлым, килограмм за двести. Смотрю, как репку в сказке, тянут потянут, а вытянуть не могут. Не вырубая двигателя, отключаю муфту сцепления, соскакиваю с Перетрухиным вниз. Бажанов за нами. Когда затащили в грузовую кабину, все дружно хрипим, как загнанные лошади.

На площадке встречает нач. заставы:

— Ребята, никуда вас не отпущу. На БИП, как услышали выстрелы, сержант самовольно позвонил в отряд, доложил, что экипаж заказал у нас обед, — разводит руками, смеётся.

До захода солнца чуть меньше получаса, успеваем. Экипаж сыт, душа поёт, стемнеет, тронемся на Бычиху. Сегодня Дыняк оперативный дежурный, не подведёт. Иду на пятнадцати метрах, с траверса п/з Проточная деревья почти не встречаются. А одинокий восьмиметровый дубок по курсу приятное препятствие. Крона широкая, могучая, ещё не всю растеряла жёлто-красную листву. Не знаю, что меня сподвигнуло зацепить верхушку, вероятно избыточная лихость вкупе с глупостью. Бухнуло, что в твой бубен. В кабине вдруг стало тесно, ворох листвы на приборной доске, на нас, на полу. Даже испугаться не успели. Перетрухин пулей вниз. Жду с замиранием сердца. Появляется:

— Ну, Михалыч, доигрался! Плекс в гандоле вышибло. Кабы сук потолще, пулемёт бы сорвало.

— Нет, командир, теперь бутылкой не отделаешься, по ящику на брата, — бледное лицо Бажанова выражала всю серьезность ультиматума, — А ведь ещё стекло менять, денег не хватит.

Деньги не понадобились. На утро Дыняк поинтересовался точными размерами, через час на стоянку доставили плекс. Вроде обошлось, разве что в конце недели Владимир Иванович поинтересовался, как это меня угораздило? Вот разведчик! Мужик порядочный, перед ним крутить не стал. Под конец доклада он только крепко стукнул мне пальцем по лбу и назвал "оболтусом".

Подходит большая "сотка", идём в Хабаровск менять машину. На базе Бандурин сообщает оглушительную новость, Казакевечево отбой, через неделю лечу с ним в командировку в Биробиджан. Штурман ст. л-т Лёша Ходосов, б/техник Боря Нартов. Провезёт по горным заставам, даст допуски и со следующей командировки работаю самостоятельно. Уже по прилёту, в отряде сообщают, экипаж Лапина в составе лётчика штурмана Валеры Малкова и б/техника Высоцкого сел на вынужденную в горном участке при возвращении с границы. Отказал двигатель. Не скоро бы узнали, да Валера, можно сказать, совершил подвиг, по тайге, по сопкам добрался до первого населённого пункта, оттуда отправил сообщение и точное место посадки. После чего из Хабаровска вылетел Беляк со специалистами на борту во главе с инженером.

В аэропорту Жёлтый Яр ждём команды на вылет. С базы должен вылететь наш Ан-2, который доставит необходимые запчасти на местный аэродром Амурзет, он рядом с одноименной п/заставой. Позвонили. Взлетаю. В командировке со своим командиром звена впервые. В управление не вмешивается, дымит сигаретой, о чём-то беседует с Нартовым. Идём сразу на п/з Благословенное, оттуда до Амурзета минут пятнадцать. Ага! Наконец услышали радиообмен, Коля Ульянков запрашивает посадку. Подходим ближе, слева п/з, правее аэродром с небольшой грунтовой полосой. Странно, самолёт должен быть здесь, а мы не видим его. Замаскировался?! Уже на прямой. Батюшки светы! Конец полосы заканчивается небольшим овражком и оттуда под углом в сорок пять градусов выглядывают два спаренных крыла. Обман в зрения у всего экипажа одновременно?!

— Вот это от винтааа! — Борина рука указывает на край полосы, где взад-вперед мечется человеческая фигура. Ульянков?!

Пока выключался, экипаж уже обступил командира Ан-2. Подбегаю. Бандурин:

— Как это полосы не хватило?!

— Без закрылков садился, — убитый горем, Коля нервно прикуривает сигарету от своего же бычка. Не дожидаясь закономерно вытекающего
вопроса, судорожно щиплет свои усы и отрицательно качает головой, — Не спрашивай, сам не знаю.

— Понятно... — принюхивается Бандурин, — Так иди, звони, обрадуй Стрельникова.

Подхожу ближе, от Коли разит таким перегаром, спичку поднеси, вспыхнет. Вообще он парень правильный, добряк, поделится последней сигаретой. И лётчик отменный, вот одна беда и есть. Пошли к самолёту, штурман Ульянкова остался там. Забираюсь в грузовой отсек, запчасти скатились к хвосту, масло разлито, воняет ацетоном. Из пилотской кабины доносится заунывный повторяющийся речитатив Коли Кириенко:

— Раз, два, три, Белячок, раз два, три, мудачёк...

Понятно, опять Вадим Григорьевич ему за что-то вставил. Поднялся, заглядываю в распахнутую дверь, здороваюсь. Не отрываясь от важного дела, Коля печально кивает и меланхолично напевая, продолжает задним числом заполнять штурманский бортжурнал. Причём от него попахивает не менее знакомым запахом портвейна "777". Вскоре подошли заставские солдатики и мы все принялись перетаскивать железки на наш борт. Появился немного оправившийся от злоключения Ульянков:

— Поставил условие, хочешь летать, грузи на баржу, вези в Хабаровск и ремонтируй за свой счёт.

Сделка не из самых плохих, как нам тогда казалось. Уже в части мы все сбросились и Коля выполнил договоренность. Вот только Стрельников остался тем, каким и был по сути. Ульянкова уволили в запас.

После трёх дней непрерывных вылетов, в субботу парковый день. С границы привезли большой кусок калужатины. При нас рыбаки у п/з Головино вытянули "белорусью" огромную рыбину и отпилили нам сантиметров сорок. Для ухи почти всё готово, за исключением картошки, лука и, как оказалось, главного компонента. Владимир Андреевич снарядил Ходосова в отряд с наказом привезти необходимое и повторил: ...и пару морковок прихвати. К обеду механики зачехлили технику, мы развели костёр. Ждём. Приехал. Докладывает:

— Вот, картошка, лук, а морковь на складе плохая, взял, что дали, — достаёт из газетного кулька два красно-бурых жухлых плода.

— Чтоооо?! Какая к чёрту морковь?! — от возмущения командир звена едва не прибил его этими же морковинами.

Тут и до меня доходит, что имел ввиду Владимир Андреевич. Нартов хохочет. Пришлось в буфете срочно приобрести плодово-выгодного вина. А что нам оставалось, когда на сухую, это уже не уха, как говорится, а рыбный суп? Слой жира в ведре на два польца, наелись от души, больше не лезет. У ведра остался один из механиков. Сидеть не в силах, так он лёг на бок и всё черпает, черпает, пока здесь же не уснул с ложкой в руке. Жаль, не было фотоаппарата.

Получив все необходимые допуски, проводил ком. звена на рейсовый Ан-2 до Хабаровска и начал работать самостоятельно. В августе поступил приказ из округа: двумя бортами обеспечить горные п/заставы продовольствием. С базы вылетел Бандурин, первым загрузился и пошёл на дальние заставы. Мы следом на ближние. Вернулись раньше, в аэропорту дозаправились, загрузились, ждём. В тени и под навесом жарко, а влажность несусветная, 98%, едва дышим. По радио слышу, наш борт запрашивает у диспетчера посадку. И нам команда: подкатить две металлические бочки ближе к стоянке. Непонятно, но приказ выполнен. Заходит, зависает метрах на двух. Что это?! Обе передние стойки скошены градусов под тридцать назад! Из открытой двери вываливается Коля Попович, хватает бочку, ставит впереди одной стойки. Вторую с Нартовым водружаем у другой. Вертолёт плавно опускается и замирает. Здорово! Как в цирке!

Тот, кто работал на Ми-4 прекрасно знает, при высоких температурах и влажности воздуха машина не то, что с грузом, с полной заправкой едва взлетает по вертолётному. И по самолётному не разбежишься, если впереди кочка да камни. Вот и учили нас, завис насколько возможно, отошёл назад, ручку от себя, колёсами о бетон, подскакиваешь и вперёд, ждёшь косой обдувки. Правда, каждый инструктор учил по-своему. Если Белов, к примеру, обучал органами управления действовать плавно, добиваясь одновременного касания всеми четырьмя точками, то Бандурин требовал действовать энергичней, ударяясь передними колёсами. И только потом, приобретя некоторый опыт, понял, каждый по-своему был прав. Всё зависело от многих факторов, к примеру, когда по курсу в непосредственной близости препятствие, а чуть далее склоны сопок. Здесь уже не до плавности. Покрепче приложился о площадку, едва набрал скорость, ручку "трошки" на себя, лишь бы перепрыгнуть провода и сразу от себя. Именно так натаскивал меня Беляк. Что говорить, целая наука! Мне повезло, я впитывал опыт своих замечательных инструкторов и летал с ними так, как требовал каждый из них. В частности Бандурин прибавил мне решительности в напряжённых, опасных ситуациях, именно то, чего мне так не хватало вначале и чего я пронёс через всю свою службу. А стойки он подогнул на той же чёртовой Пампеевке. Взлетал при полном штиле. Кроме груза, на борту добавилась пора дезинтерийных бойцов. Выхода два, или рисковать, или в сопку.

Что касается передних стоек, то изобретательность Поповича не знала границ. Хромоникелевую сталь с помощью местного сварщика-сантехника он удачно заменил отрезками водопроводных труб соответствующего диаметра. После покраски и некой маскировки, стойки выглядели, как родные. Потом вертолёт, при непосредственном участии капитана Львова, так и ушёл в Мары, где завершил свой боевой путь, доверив тайну местному литейному цеху.

Служба продолжалась. Командовать парадом прибыл майор Молчанов. Новость оглушила уже на базе. Благодарение богу! Избавились наконец от существа, которое и человеком-то назвать, язык бы не повернулся. Новый комэска оказался выше всяких похвал, приятный в общении, открытое лицо, крепкие руки, короче, настоящий русский мужик. Вскрылась, правда, небольшая на первый взгляд странность, ну с кем не бывает? Пристрастился Александр Михайлович спозаранку вылазить из-за лётной столовой через дыру в заборе, в то время, как дежурный по части ждёт командира со стороны проходной. Рапорт, как полагается, отдать. Вот и мне приходилось периодически играть в кошки-мышки, в надежде где-то да поймать его. Ан нет! Умудрялся неожиданно возникать в совершенно другом месте, типа, из автопарка. Как попадал туда, ума никто не мог приложить. Поталогия! Выразился так однажды всё тот же Бандурин. Всё встало на место уже в Воркуте, при встрече с комэской ОАЭскадрильи, когда он услышал от меня фамилию Молчанов. Оказалось, Александр Михайлович бывший подчинённый п/полковника Черского. Ну что сказать, переплюнул своего учителя!

Вскоре и замполит той же масти объявился, капитан Тищенко, из танкистов. Черноволосый красивый мужичок с проницательным взором бывшего наводчика, которого ребята избегали при каждом удобном случае. Так вот, если уж начал разговор о политработниках, то продолжу до конца. Всяких встречал за свою службу, были и такие, с которыми, не думая, в разведку бы пошёл. К примеру, в Пугачёве был подполковник Окунев, чрезвычайно справедливый человек, скольких курсантов из беды вытаскивал. В Хабаровске имел честь служить под началом п/полковника Вагина, майора Ольхова Ивана Фёдоровича. Душевные люди, к которым, не боясь последствий, приходили со своими бедами офицеры и прапорщики. Перед самым переводом в Воркуту прибыл новый замполит, его ещё не видел, но сказали, однокашник. Захожу в кабинет, а там широколицый, светловолосый майор. Лицо в мелких веснушках, идёт навстречу, улыбается. Эдик Сергун! Обнялись, словно братья, друг друга расспрашиваем обо всём. От него же узнал, что в Воркуте Виктор Неробеев, в той же должности. Долго сожалел, что не удалось послужить под началом Эдуарда Петровича. Всегда радовался за наших ребят, которые росли в должностях и званиях, и мечтал служить с ними, знал, в обиду не дадут. Но попадались и такие замполиты, с коими не соскучишься. Как любил задавать молодёжи загадку на сообразительность незабвенный Бурханыч — как на одну путёвку отдохнуть летом всей частью?

Так вот, после очередной командировки в коридоре встречает меня Тищенко и сходу в лоб:

— Товарищ капитан, вам доводили приказ из округа? Все экипажи, вылетающие на границу, должны быть членами КПСС. Пишите заявление на вступление в кандидаты.

Вначале растерялся, во-первых, был не готов, не испытывал особой нужды вступать в какие-либо организации. Для меня существовала одна цель - летать и летать! А тут какие-то собрания, выступления. А во-вторых — я разозлился. Нехорошо он говорил, словно железом тыкал, но огрызнуться поостерёгся, от таких можно ожидать чего угодно:

— Товарищ капитан, так я же инородец. Таких в войну фашисты вместе с цыганами и политруками расстреливали. Выходит, мы все одной крови, — я в тайне надеялся, что после такого ответа он отстанет от меня, но просчитался.

— Прекратите! Чтобы к вечеру заявление на столе у секретаря парторганизации лежало! Идите.

Похоже, у Чапаева Фурманов был с человеческим лицом, а у этого горе-политработника, как в поговорке про солдат, куда не целуй, везде задница. И это ещё мягко выражаясь.

Вскоре меняю экипаж, машину и отправляюсь в ББЖ, так мы писали в полётных листах аббревиатуру города. Лёша Ходосов, лётчик штурман, б/техник Володя Громов не могут нарадоваться после трёхмесячной муштры и нарядов на службу. И меня радует, следом начинаются сборы для подготовки лётчиков к полётам в СМУ в том же а\порту Жёлтый Яр. Прогноз обнадёживающий. Все необходимые допуски даст комэска. Бандурин выполняет полёты на границу, мы же рвёмся в облака. Наконец лётные книжки заполнены, командир звена улетел на базу. Перед вылетом на границу захожу в профилакторий доложится командиру, там же ночевали и экипажи. Дрыхнут. В комнатах духан от султыги. За мной заходит Валера Плясов, с утречка решил прогуляться в ближайшем лесочке. Увидел, смеётся:

— Нехорошо у командира последнюю бутылку пива воровать.

Вот это номер! Захожу второй раз за все сборы, я с экипажем ночую в отряде и уже навешивают.

— Да не бери в голову, Михалыч, это уже не в впервой, спросонья употребил и решил, твоя работа.

Посмеялись, но осадок остался:

— Григорич, передай, как очнётся, вылетел на левый фланг, оперативный полёт. Прогноз хороший, горы открыты.

Так до конца зимы экипаж больше не менял, на день в Хабаровск на регламенты и назад. Возвращаемся с границы. На подходе неожиданно стало резко потряхивать, кратковременно терялась мощность двигателя. Затем режим восстанавливался на какое-то время и опять по-новой. Итак, до самой посадки. Бортовой техник опытный, сразу осмотрел двигатель, проверил топливо, фильтры. Всё в порядке. Посовещались, решили не рисковать. Позвонил от диспетчера командиру. На следующий день прибывает инженер авиаотдела округа п/полковник Камышанов. С посеревшим лицом, перегар на метр, брюки выше щиколотки. Вытащил фильтр на бензощитке, а он воткнут обратным концом и щиток не закрыт. Мы ждали проверки, потому Володя сунул просто так. А вот Камышанов иного мнения, утверждает, что так и летали. Мы даже растерялись, вставить правильно фильтр по другому не удастся, выбьет всё топливо. Поставили. Залез, запустил двигатель, раскрутил винты, на оборотах всё отлично. П/полковник толкает в плечо:

— Пересаживайся на правое сидение, сам опробую.

— Не положено, товарищ полковник, — я его уже и в звании повысил, думал, может дурь пройдёт. Дудки!

— Вылазь!

Да хрен с тобой. Спускаюсь вниз, отхожу подальше к б/технику.

— Он что, свихнулся?

Камышанов с возмущением зовёт к себе. Я отрицательно качаю головой. Не отключая винтов, инженер бросает работающий вертолёт, по борту сползает осторожно вниз. Заскакиваю на своё место, лётчик штурман на своё. Ввожу коррекцию, тяну "шаг". Взлетный режим, машину энергично тянет вверх. "Шаг" вниз и тут же вверх. Приёмистость отличная. Итак, несколько раз. Выключаю двигатель. Володя крутит пальцем у виска и показывает на удаляющуюся фигуру Камышанова. Через полчаса с рейсовым Ан-2 инженер вылетает в Хабаровск. Вечером звоню комэске. Командует, продолжайте полёты, повторится, звони инженеру. А чего ждать? Звоню Кофтелеву, рассказываю, он доходчиво растолковывает в чём дело. В том, что мы с Громовым недоученные кретины и забыли эксплутационные случаи, доходит сразу, но поздно. Ларчик открывался просто: температура отрицательная, воздух влажный, воздухозаборник на капоте двигателя плотно забивается инеем. После чего срабатывает клапан и открывает подкапотное пространство с горячим воздухом. Мощность резко падает. Лёд оттаивает, и обороты восстанавливаются. По прилёту на базу оба ознакамливаемся с письменным выговором от инженера авиаотдела. Кстати, про таких, как мы, уже было сказано одним лётчиком, сбежавшим из плена: ребята, учите матчасть, бьют больно.

Мне везло, благое время было, топливо без ограничений. Учебные полёты согласно КБП АПВ - 63 г. (Курс боевой подготовки авиации погранвойск) планируешь сам, план надо выполнять, замполётной каждую неделю названивает. В светлое время выполняем полёты на границу, к вечеру короткий передых и учебные полёты день с переходом на ночь. Реально никто не контролирует, главное, чтоб по документам всё сходилось. Бывало настолько уставали, что некоторые элементарные упражнения выполняли "пеший по-конному". Бензин списывали а/порту. В Жёлтом Яре ОПРС находилась не в створе ВПП, а в несколько в стороне от полосы. Приходилось изворачиваться и придерживаться собственной схемы захода. Когда же возвращались с границы после захода солнца, диспетчер заранее предупреждал нашего водителя, звонил на ПВО о начале учебных полётов и уходил домой. Тот, в свою очередь, выезжал, ставил автобус перпендикулярно к центру полосы и включал дальний свет. Точно также и при ночных полётах. Единственное неудобство, каждый раз с трудом дозванивался до комэски, требовалось добро. Тренировочные полёты по маршруту ночью с посадкой на незнакомую необозначенную площадку чаще выполнял в районе ближайших погранзастав. Ориентиром служили сваленные повсюду бочки или брошенная техника, а иначе как проконтролировать точность места посадки?

Однажды переоценил свои возможности, хвостовым винтом обрубил порядочную ветвь. Обошлось малозаметной вмятиной и это стало для меня тревожным звонком. Обычно программа УБП для лётчика штурмана предполагает небольшое количество часов, а весь упор делается на командира экипажа, в том числе полёты по приборам и отработку взлётов и посадок на незнакомые, ограниченные площадки. Посчитал, что это в корне неверно. С тех пор все экипажи, с кем приходилось летать, вовлекал в процесс взлёта, захода и посадки. Начинал с ограниченных площадок, основу основ работы на границе. Благо, керосин вволю. Ульдурский хребет под боком, а там таких пятачков море. Захожу, на высоте 15 - 20 метров зависаю. Лётчик штурман сдвигает блистер, по грудь высовывается, ноги на педалях, наблюдает за ХВ. Хвостовая балка вписывается в просеку. Отлично, при необходимости корректирует по направлению. Б/техник следит за НВ, докладывает, если летят листочки или иголки, нормально. Мелкие веточки, стоп машина, подбираю другую площадку. У меня же задача: следить за режимом, выполнять снижение без смещений и производить посадку. Итак, по пятнадцать - двадцать посадок подряд и в разных местах. Точно также выполнялись полёты в закрытой кабине при заходах на посадку. После нескольких учебных смен постепенно появлялась уверенность друг в друге. Так приобретался навык к совместным полетам. На границе это здорово выручало. Тот кто постоянно летал по "линейки", подбирал площадки вблизи речушек и озёр на предмет осмотра пограннарядом бесхозных плавсредств и др, не даст соврать.

Как-то в одну из первых командировок в начале зимы садился на свежевыпавший снег. Раздувал, как прописано в инструкции, не помогает. Ветра практически не было и пытаясь хоть за что-то зацепится взглядом в вихрящейся белой массе, едва не опрокинул машину. Ощущение потери пространственного положения, как убедился, не зависит от опыта, оно всегда присутствует в подобных ситуациях. Об этом иногда проскальзывали статьи в журналах "Авиация и космонавтика" семидесятых годов, но конкретных рекомендаций, как садиться по острой необходимости и выходить из подобных ситуаций не встречал, а те что были, меня не устраивали. С тех пор с содроганием вспоминал тот случай, пока не решился на заранее обдуманный шаг, вместо полётов вокруг "бани", отрабатывать взлёт и посадку в закрытой кабине. Лёша Ходосов парень понятливый, пилотировал у меня с рабочего места намного чаще, чем в других экипажах. Отрыв от земли, взлёт, заход, снижение до 30 - 40 метров особых затруднений не вызывали, но на посадке было неизмеримо сложнее. Ни с поступательной скоростью, ни вертикально приземлиться так ни разу и не сумел. Лёша покрепче меня был, в последний момент хватал управление и сажал сам. В общем, бросил я эту, на первый взгляд, легкомысленную затею, но одно крепко усвоил, лётчика штурмана следует непременно тренировать помимо курса УБП и давать регулярно летать даже за счёт собственного плана. Так или иначе это когда-нибудь окупиться сторицей. И только много позже, на Колыме, узнал, что гражданские лётчики заранее заготавливали чёрные флажки на штырях и сбрасывали в подобных ситуациях в первом заходе, во-втором спокойно производили посадку.

Но самое удивительное случилось со мной после командировки с Беляком. Непонятным образом его уроки не прошли для меня даром, обратный путь с границы частенько и совершенно добровольно выполнял в закрытой кабине. Тем не менее наука всецело доверять приборам вошла в кровь не сразу.

Хороша биробиджанская область, кабы не болота, комары, духота да влажность. Ложишься и встаёшь с мокрой постели. Жить при ПО теперь приходится у самой проходной, в покосившихся хоромах "от бабы Яги", где постоянно сдвигались железные ворота и круглые сутки визжали дурным голосом. До этого экипажи располагались в городской гостинице, но очередной начальник войск округа, случайно обнаружил лётчиков в верхнем этаже над рестораном "Центральный". Комфортные условия возмутили генерала, и он повысил нашу боеготовность. К зиме ничего не изменилось, "удобства" на улице, в двух комнатках "козлы" для обогрева. В а/порт выезжать затемно, потому хочешь не хочешь, чтоб не замёрзнуть, на ночь принимаем по пятьдесят грамм вонючего гидролизного спирта. Кому жаловаться? Комэска трясётся перед каждой папахой, слова поперёк не скажет за экипажи. Как-то после очередной полубредовой ночи получаю задачу срочно доставить нового замначальника политотдела отряда в село Ленинское. Февраль, держится под - 30. К вертолёту подъезжает уазик, из него вылетает группа комсомольцев из округа во главе с майором. В парадных шинелях с портупеями, в хромовых сапожках. А приказ по округу ещё с осени был: на границу в зимний период форма одежды полушубки и валенки. Не дожидаясь разрешения, комсомольцы заскакивают в грузовую кабину. Я докладываю: экипаж к вылету готов и пользуясь случаем, сообщаю, что в домике холодно, не высыпаемся, может чем поможет? Короче, после своего доклада минут десять выслушивал сказку про белого бычка, про пресловутую "тяжесть воинской службы", про повышенные оклады, начисление выслуги год за полтора и прочую ахинею. И я, мол, бедняга, с вами летаю не один год, а выслуга год за год. На что Лёша Рудый, хронический выпивоха, не выдержал, пробурчал под нос, типа, мой штурманский портфель тоже летает. Рассвирепел я тогда не на шутку, но промолчал.

Со взлёта беру курс п/з Головино. Прикинул, по береговой черте на Ленинское аккурат час с небольшим лёту. Для них достаточно. Поворачиваюсь к б/технику Гулину и с серьёзным видом: у нас БО - 20 (бензиновый обогреватель) сдох. Дважды объяснять не пришлось. Гена слетел в грузовую кабину, склонился над патрубком, из которого бил тёплый воздух и заткнул его меховой рукавицей поглубже. Встал, развёл руками, дескать, обогрев отказал. Минут через десять по всему корпусу дробный топот, чем-то на лезгинку похожий. И чем дальше, тем искуснее. Площадка на Ленинском бетонная, большая, расчищенная. По краям снежные брустверы с метр, проход только к дороге имеется. Сажусь, естественно, почти вплотную левым бортом в противоположную сторону. Вываливают ребятки, а обойти никак. А я что? Садился против ветра. Тяну шаг, зависаю на полметра на пару минут для "надбавки за выслугу", взлетаю. Генка смеётся: созрели, как на костылях передвигаются, жалко смотреть. Не знаю, пошла ли наука впрок, только вскоре перевели экипажи в гостиницу военторга, в большую просторную комнату с батареями во всю стену.

Хабаровск 4 ноября 1974. Правду говорят, счастье пучит, беда крючит. После того, как мне присвоили квалификацию "Военный лётчик 2 класса" наслаждался недолго, ибо прибавилась головная боль. Спирт! Оказывается, он нужен всем, причём позарез, начиная с замкомандира по ИАС, зам по тылу, начсвязи и ещё каким-то доработчикам, не считая, естественное дело, самим экипажам, в командировках почти любой вопрос можно решить. Так вот, если в Ми-4 на щётки стеклоочистителей в 3-х литровом бачке над головой правака плескался чистый спирт, то основной бак на 57 литров заправлялся спиртоглицериновой дрянью. А т.к. над нами ещё выше стоял "обер-шталмейстер", то бишь прапорщик, начальник склада ГСМ, то его алчность не знала предела. В его власти было выдавать спирт и глицерин раздельно, а мог и смешать в отместку. В конечном итоге если экипажу и доставалась одна неполная канистра, то и это почитали за счастье. И вообще, если на земле султыга являлась источником многих бед, то в небе из-за неё разворачивались Шекспировские драмы. Взять хоть один из прошлых полётов при установленном минимуме погоды в талантливом стенографическом пересказе б/техника Михаила Савченко:

Стрельников, с тревогой в голосе:

— Потряхивает...

— Снизимся, послетает, — недовольным тоном Бандурин запрашивает снижение до 300 м и вход в круг.

— Я тебе послетаю! Включай!

— По прогнозу слабое обледенение, командир, — чуть повернув голову, Бандурин подмигивает Мише, — Спишем и так, не впервой.

Вибрация усилилась.

— Оглох?! — медведем рычит Стрельников, — Жми, говорю!

Шутки кончились, подумал Миша. Одеревеневшее, волевое лицо Бандурина неожиданно приобретает обиженно-удивлённое выражение:

— Командир, рука не подымается!

— Включай! — Стрельников уже орёт так, что и без шлемофона бьёт по ушам, — Включай, говорю!

Последствия оказались необратимы. За восемь минут всё содержимое осиротевшего бака, смывая лёд, растворилось в бездушных СМУ.
С третьего поворота до посадки радиообмен и переговоры в кабине больше напоминал последнюю шифрограмму выжившего в бою радиста. Допуск к полётам комэска записал в лётную книжку Бандурина лишь через полторы недели, когда припёрла командировка. Как тут не вспомнить старую притчу о первых вертолётчиках, услышанную из уст того же Эрика Бурхановича:

Госпиталь. Командир Ми-4 проходит ВЛК. Главврач звонит в часть:

— В чём дело?! Ваш лётчик день и ночь не спит!

Через день заявляется его б/техник с большим, завёрнутым в газеты плоским свёртком под мышкой. Отыскивает палату, подходит к кровати командира, разворачивает и ставит перед ним... приборную доску. Минуту командир смотрит на неё, после чего голова набок и засыпает. Через день опять звонок:

— Что за деятель приходил?! Всем медперсоналом будим вашего летуна! Вообще не просыпается!

На утро заходит всё тот же, склоняется к командирскому уху, шепчет:

— Командир, обледенение! Включаю ПОС!

Лётчик вскидывает голову, открывает глаза и чуть ли не кулаком в лоб:

— Я тебе включу, твою мать!

Очередная командировка в Биробиджан обещает быть нескучной. Есть такая "примета", когда суфлёр дополнительной 500 литровой бочки наглухо обмотан заводской целлофановой плёнкой. Б/техник Коля Попович после всех предполётных мытарств, в том числе установки ёмкости, забыл освободить наконечник и выставить его в блистер. Николай, техник знающий, опытный, но временами излишне суматошный. Потому, наверное, и получил в АЭ прозвище Пиночет, хотя, надо полагать, никакой связи с военным переворотом в Чили особый отдел у него не нашёл бы. В итоге, после перекачки топлива в воздухе, новенькая, только полученная со склада бочка приобрела вид недоделанной гармоники. Пока я в состоянии транса мысленно представлял размер предполагаемой дыни, причём от всех начальников сразу, Коля испарился. И у вертолёта его не оказалось. Пока с Рудым крутили головами, объявился.

Отдуваясь, подкатил тележку с воздушным баллоном за контейнер, подсоединил удлинённый шланг и крикнул остолбеневшим механикам:

— Чего уставились? Бочку вытаскиваем и подальше.

— Ты что задумал?!

— Вносить коррективы.

Ситуация патовая. Подумал, если и разорвёт, то, по сути, ничего не изменится. Сняли, оттащили. Покопавшись, Коля приладил шлаг к суфлёру. Не отвечая на дальнейшие расспросы, скомандовал:

— Все ко мне!

Зашипело. Вот уж не думал, что 150 атмосфер способны сотворить чудо, по крайней мере, для нас с Колей. Ярко-жёлтого цвета волны, глухо пощёлкивая, медленно выпрямлялись, пока, относительно, не выровнялись.

— Ну, Пиночет! — Рудый в восхищении причмокнул, — Ну, шылкунчик!

На следующий день плановый облёт с разведчиками левого фланга. Горы закрыты. Вылетели с рассветом. Последняя посадка на п/з Союзной. Заказан обед. Садимся в предвкушении наваристого борща. Встречает нач. заставы с фельдшером. Без головных уборов, бушлаты расстёгнуты. Начальник сообщает, на Помпеевке беда, случайным выстрелом тяжело ранен замполит, лейтенант Затылкин. С отряда уже позвонили, всё на усмотрение командира экипажа.

Я знаю его. Высокий, спортивный, красивый парень, год, как закончил военно-политическое училище погранвойск. Кажется, жена на сносях.
Ситуация безвыходная, Помпеевский хребет закрыт полностью и БИП заставы подтверждает. Единственная возможность добраться туда только по Амуру. Бандурин как-то рассказывал об аналогичной ситуации, когда по погоде сидел на Пашково и с Дичуна потребовалось срочно забрать раненого солдата. Взял карту, каких-то сорок километров. Но каких? Смотрю на Рудого:

— Ну?

— А шо, ну? С Беловым здесь по Амуру ползали. Вот, Пиночет не даст соврать, с нами был.

— Доберёмся, командир, — Коля пальцем ведёт по 2 х километровке, шевелит губами, — Все повороты наперечёт, восемь штук.

Хорошо, когда в экипаже уверен, а вот себе я не очень доверял. Одно дело в простых условиях через провода скакать, а здесь, как по коленчатой трубе продираться. Решение даётся тяжело. Перевешивает то, что русло реки на этом участке достаточно широкое, смогу развернуться. По крайней мере мне так казалось.

— Коля, высаживай всех. Фельдшера на борт. Пусть передадут на заставу и в отряд.

Со взлёта выхожу на средину русла. Сквозь рваную облачность проходят как бы сумеречные лучи. За очередным поворотом навстречу плотная дымка, но оба берега просматриваются. Снижаюсь до 50 метров, вода тёмно-свинцового цвета вызывает невольный озноб. Ещё один поворот, ещё... Левый берег пропал, жмусь к правому. Вот теперь точно не развернусь, мелькает мысль. До склонов рукой подать, кажется, законцовки лопастей вот-вот заденут сосны. Понимаю, что это не так, до них не менее полутора - двух диамеров винта. Облачность прижимает уже до 30 метров. Теперь полёт больше напоминает движение под сводами какого-то призрачного туннеля. Постепенно мной овладевает отчаяние. Пот заливает глаза, не успеваю утираться. Как могу, по Беловски успокаиваю себя когда-то услышанной фразой: "в ком есть страх, в том есть и Бог". Значит прорвёмся, Рррома!

— Какой изгиб? — Коля постоянно заглядывает через плечо Рудого.

— Кажись, пятый...

— Кажись?! Киряльщик х..! — вырывает карту из его рук, — Михалыч, устье Борозовой проходим. Как вправо начнём поворачивать, скорость подгашивай и ближе к склону держись.

Верю на слово. Доворачиваю. Скорость по прибору 60 к/час. Деревья расступаются, смотрим во все глаза. Есть! Чуть левее по курсу проступает четырёхугольник бетона. Спину холодит насквозь промокшее бельё. Захожу. Посадка. Не сразу отрываю ладонь от ручки, пальцы не разгибаются.

Фельдшер убежал, подошёл дежурный, рассказал, как дело было. В районе заставы объявились медведи. Как уже заядлый охотник, замполит решил накормить свежим мясом личный состав. Забежал домой за ружьём, зарядил оба ствола, схватил патронташ и в кузов Газ 66 -го. Потом что-то вспомнил, спрыгнул вниз. Приклад о землю раньше него и заряд картечи с одного ствола под подбородок. Челюсть разнесло. Поднесли носилки. Знаком спрашиваю фельдшера. Отрицательно мотает головой, разводит руками. Жаль очень парня. Выходит, не успели. Дверь захлопнута. Взлетаю в сторону Помпеевской долины. Взлётный режим. Максимальный набор высоты. По высотомеру 800 в наборе. Вышли из облаков. Ясно. В нескольких километрах левее зловещим клыком выступает вершина горы Царь. Беру курс на Жёлтый Яр.

Надо сказать, на Помпеевке и до этого трагического случая происходило неладное с медвежьей тематикой. Предыдущего замполита со служебным несоответствием в одночасье убрали в отряд. С вышки сообщили, медведица с медвежонком к заставе подошла. Так тот не нашёл лучшего, как схватить в оружейке гранатомёт и выпалить в косолапого. Ошмётки мяса со шкурой ещё потом месяц скармливали служебным собакам. Что же касается медвежонка, то годовалую самку "усыновили" всей заставой и назвали "Машкой". Росла в достатке, развлекала пограничников, пока не попала под заднее колесо Газ 66. Что-то там придавило, она перестала расти, но характер изменился, принялась огрызаться и вредничать. Первым прочувствовал на себе новый повар. Прежний до самого увольнения приучал "Машку" к солёным огурцам. Только завидит белую куртку и к погребу, дежурит. Тот в первую очередь доставал ей в миске огурцы, она хватала и жрала. А молодой стал мороженое мясо доставать, как выложил на край, так она со злости хвать его лапой по голове. Он кувырк вниз. Сразу не понял что стряслось, второй раз поднялся без огурцов, опять по кумполу получил. Хорошо, увидели, подсказали.

В конце декабря транспортный полёт. Загрузили продукты под завязку, даже сопровождающего не взяли. Начали с п/з Благославенное и так по Амуру по всем заставам вплоть до Пашково. К обеду выгрузили последнее, собрались вылетать, выбегает солдатик. Приказ из отряда, ночёвка в Пашково, утром с катера забрать важного китайца с сопровождающим. Плетёмся на заставу, обида гложет, предпраздничный ужин в ресторане накрылся. Захожу в канцелярию, у начзаставы вид не лучше, у покойного отца сороковины и помянуть нечем. Смотрит так жалобно:

— Выручай, Михалыч, сгоняй до Архары.

— А там как?

— Позвоню, архаровцы встретят.

Зеленчука помню ещё с отряда, не подведёт. Каких-то 70 км на малой высоте, да такого ПВО здесь ещё не придумали, проверено. Полная поддержка экипажа. Через час с хвостиком в комнату затащили здоровенный ящик со всем, что полагается для поминок. Помянули. Утром капитан лично принёс к борту десятилитровую канистру со свежайшим пивом. Сказал, заказывал отдельно, для лётчиков. С пассажирами вылетели только к вечеру. После захода солнца подходим к Жёлтому Яру. Странно, полный мрак, лишь отдельные огни фонарей. Диспетчер ушёл домой, с этим ясно, но почему ВПП не освещена? Автобус должен был занять своё место у полосы, как и предупреждал я механиков перед вылетом. Сели на стоянку, никого. Автобус стоит у КДП! Коля Попович не был бы авиационным карацюпой, если б не отыскал механиков в балке. Замок сломан, дверь прикрыта. Короче, нашли канистру с остатками султыги. Оба вусмерть. В отряд нельзя, договорился с бабкой в кочегарке, оставил на ночь. На следующее утро ранний вылет. Приезжаем. МП-44 тарахтит, механики крутятся вокруг расчехлённого вертолёта. В японской армии, я где-то читал, офицер имеет права наказать подчинённого не ранее, чем через трое суток! Мудро. Но здесь не Япония. По приезду в отряд, за полчаса до отбоя позвонил в казарму, вызвал механиков на плац (60 ; 80) и объяснил, что в качестве шефской помощи требуется очистит его ото льда и снега. В 5 утра доложили. В 8.00 выехали на аэродром на парковый день.

С весной все те же проблемы, китайцы интенсивно нарушают пограничный режим. Учащаются оперативные полёты на поиск нарушителей границы, погранрежима, бесхозных плавсредств.
Постоянные облёты КСП с разведчиками на борту, съёмки сопредельной территории. Изредка транспортные полёты. Начальники застав рассказывают, пароходы с  хунвейбинами мотаются по Амуру, агитируют, в смысле, снимают штаны и зады выставляют в нашу сторону. На п/з Екатерино-Никольское замполит решил по-своему агитнуть. За сутки подготовились. Только "красногвардейцы" за штаны, с заставы портрет Мао в полный рост! Так отучали и "хунов", а потом и каких-то цзаофаней. Погранцы шутили, это тот же "хун", деликатно выражаясь, только в целофане.

В начале лета на базе меняем очередную машину, экипаж в том же составе. Механики те же самые. Попович нарадоваться не может, понимают по одному взгляду. Давно мечтал поглазеть с вышки на сопредельную территорию. Свободное время наконец выдалось на п/з Амурзет. Китайцы строили рокадную дорогу. Оптика сильная, наблюдал больше часа и удивлялся, за всё время ни единого перекура. Работали, как заведённые, ни разу спины не разогнули. Совещание закончилось, разведчики отправились в столовую. Ко мне подходит начзаставы:

— Разведка остаётся ещё на сутки, можете вылетать. Да, картошка нужна? Шефы с баржи сгрузили за год вперёд, складировать уже некуда.

— Кто же откажется?

— Сколько?

— Ну, мешка по три на брата.

Ежов, добрейшей души человек, частенько снабжает экипажи, то свежей рыбой, то дичью. Мы все ему были благодарны, потому как в Хабаровске в магазинах шаром покати, консервы да хлеб.

— По три чувала? — он с сомнением косится на меня, — Не тяжеловато будет?

— В авиации, что б ты знал, свой груз не груз!

Минут через двадцать в канцелярию заглядывает запыхавшийся дежурный по заставе. Вертолёт загрузили. Ещё раз поблагодарил Ежова и отправился на стоянку. Экипаж на месте, двигатель прогрет. Попович с Рудым ухмыляются, с чего бы это? Раскрутил винты, тяну шаг, уже взлётный режим! Первое впечатление, машина пришвартована на газовочной площадке. Коля хохочет, тыкает пальцем вниз. Выключаюсь. Открываю дверь в грузовую кабину. Батюшки! Картофель под самый потолок до самых створок. Подсчитали, ровно девять китайских чувалов, только в каждом, мешков по двенадцать нашенских! Полчаса дожидались разгрузки.

После взлёта беру курс через п/з Пузино, иду на высоте 10 метров правее линии ЛЭП Амурзет - Пузино - Благословенное. Не помню сколько раз смотрел в детстве фильм "Валерий Чкалов", но эпизод пролёта прославленного лётчика под Троицким мостом впечатлил на всю жизнь. А в Пугачёве за пару месяцев до выпуска меня осенило когда-нибудь повторить этот героический поступок. Мысль проверить себя, понять чего стою, как лётчик, не оставляла все последующие годы. Уже будучи в командировках много раз откладывал, обзывал себя камикадзе. Да видать, пришло время, другого случая может не повториться, на борту постоянно пассажиры. На траверсе острова Пузиновский высота линии около 8 метров. До этого десятки раз здесь проходил, прикидывал, рассчитывал. Сейчас или никогда! Разворот влево со снижением, земля стремительно набегает, справа мелькает опора и сразу набор высоты. Уфф! Позеленевший в лице, Коля Попович крутит пальцем у виска. Рудый так и ничего не сообразил. Дурная привычка заполнять бортжурнал со взлёта до посадки в первые десять минут полёта, не позволила ему испытать должный аффект. Коля же до самого аэродрома отмалчивался, искоса, встревоженно поглядывая на меня. Я его понимал. Уже в центре города нащупал неприкосновенные 25 рублей на подарок супруге, остановил автобус у ресторана Центральный и предложив обоим сойти, отправил транспорт с механиками в отряд.

Прошла неделя, уже и забывать стал свой "подвиг", да вот ЛЭП не забыла, напомнила... Взлетаю с п/з Благословенная с группой разведчиков, иду на Амурзет. Ветер у земли северный, порывистый, дым с труб срывает. Жмусь к Амуру, снижаюсь пораньше, чтоб правым разворотом зайти на посадку. Внезапно, точно в фильме ужасов, в левой части фонаря всплывает тетива кабеля и начинает перетирать переплёт. Счёт на мгновения и винт намотает эту дьявольскую паутину. Скорость резко падает, будто кто-то тянет за хвост. Трудно сказать, что спасает нас, возможно, срабатывает навык, заложенный всеми тремя инструкторами. Без резких движений, со скольжением, блинчиком, блинчиком ухожу вправо. Обошлось обломанной стойкой антенны по левому борту.

Начало августа. В горных участках жара переносится ещё тяжелее. В дневные часы влажность воздуха доходит до 98%. Каждый в экипаже спасается по-своему. Рудый в майке, Попович по пояс голый, я вообще в трусах. Блистеры сдвинуты, единственное спасение, сквозняк. Пьём постоянно и через пот всё моментально выходит. Спустя пару дней в пояснице стрельнул первый звонок и, к сожалению, далеко не последний.

Во второй половине месяца, как обычно, транспортный полёт по горным заставам. С п/з Союзное уже идём напрямую в Жёлтый Яр. Ближе к вечеру температура воздуха немного падает, за бортом + 25. Одно желание, добраться до аэродрома и искупаться. Прошли траверс села Новотроицкое. Хлопок по плечу, рука вперёд:

— Медведи! Снижайся!

Точно по курсу переваливается медведица, следом два чёрных комочка. О, боже! Когда угомонится?! Ведь поклялись завязать с этим делом до осени. А сейчас это скорее самоубийство, на борту около 300 кг требующей ремонта радиоаппаратуры с четырёх застав. Убеждать бесполезно, отрицательно мотаю головой.

— Снижайся, команд...

Дальше следует кратковременный обрыв связи. Коля внизу, прилаживает своё орудие 12-го калибра. Оно у него всегда в готовности. Картечь закипает в стволах.

— Михалыч, держи чуть правее. Ниже!

Из безвольного положения, тело Рудого, в прохудившейся майке, принимает вертикальное положение. Похоже, охотничий азарт сроден с эпидемией чумы. Голос разума сдаётся, подгашиваю скорость. Снижаюсь. Болотистые озерки, мелькая в предвечерних лучах, розовато поблескивают. Вот она! Размашистый бег объятого страхом животного по-своему красив и стремителен. Медвежата постепенно отстают, но держатся рядом. Выстрелы практически сливаются. Перекатившись через головы, оба замирают бурыми шариками и тут же уходят из поля зрения. Мысли, как таковые, отсутствуют, действует лишь инстинкт скорее убийцы, чем охотника. И никто из нас в этот момент не задавался вопросом, зачем нам столько дичи? И как затянем на борт 300-килограмовую гору мяса?

Медведица в каких-то метрах. Её бег сопровождают ошмётки болотной травы и грязи, чувствуется, она ещё полна сил. Очередной дуплет ставит точку этой безумной охоте. Разворачиваюсь, посадку рассчитываю, как можно ближе к трофею. Осложняет отсутствие ветра, ни одна травинка не колыхнётся, зелёные лужи несутся застывшими бельмами. Гашу скорость загодя, 80.. 60... 50... Высота 15... 10... 5... Зона воздушной подушки, вертолёт должен зависнуть... Хрен, сыпется, будто её вообще не существует в природе. Наддув максимальный, едва сдерживаюсь, чтобы не подорвать шаг-газ, тогда точно впечатаюсь по самое брюхо. Кочка; высокая. Сяду, неизвестно чем обернётся. Казниться поздно. Мелькнуло, у Лапина была почти схожая ситуация, из-за кочки завалился на бок. Вот он, бессмертный парадокс Гегеля: "История учит человека тому, что человек ничему не учится из истории".

Теперь одно на уме, выкарабкаться с этого дерьма! Хорошо бы по-Бандурински приложиться передними колёсами, только где твердь? Сплошное болото. Выдерживаю взлётный режим, чуть отдаю ручку. Скорость увеличивается незначительно, машина продолжает сыпаться, колёса чиркают по воде. По-настоящему приходит страх, подмывает взять на себя, а в ушах Беловское: блинчиком... блинчиком. Ручка зафиксирована в том же положении, нагрузку держать трудно, не до триммеров. Цепляюсь уже осями. Вынужден немного взять на себя. Вертолёт чуть взмывает, теряет скорость и вторично, теперь уже четырьмя колёсами, рвёт жижу. И опять ручку на себя и снова вперёд. Машина со стороны скорее всего напоминает взбесившуюся ковбойскую лошадь. По бортам, по остеклению, через винт бьёт фонтанами грязь, сгустки ряски влетают в открытую кабину. Кажется силы на исходе, хочется бросить всю эту бессмыслицу, плюхнуться в кочкарник и будь что будет. Спокойно, Рррома, блинчиком, блинчиком... То ли топливо подработал, то ли ветерок потянул, но вертолёт затрясло. Замер, жду, скорость медленно, слишком медленно стала нарастать, 40... 50... 60... Спасибо вам, Юрий Николаевич!!! Спасибо за науку! Только в коня ли корм?

В пятницу 23 августа 50 часовые регламентные работы. В кои веки подряд два дня нет вылетов. На восемь вечера заказан столик в "Востоке", как-никак, день рождения. Зачехлили к обеду. Только приехали в отряд, звонок оперативного дежурного, бывшего начальника заставы с Головино. Знакомы с ним. Рыжий, широколицый, веснущетый здоровяк и кот его под стать хозяина, такая же мордастая рыжая бестия. Когда увидел впервые кота на его рабочем столе, поразился таким сходством. Верно говорят, животные постепенно приобретают черты своего хозяина или наоборот? Прихожу в штаб, а он мне новость по-секрету, замполит АЭ инкогнито едет инспектировать экипаж. Вот те, бабушка, и Юрьев день! Бреду в нашу фанзу. На крыльце растерянный Рудый с какой-то полукруглой алюминиевой ёмкостью. На скамье корчится от смеха Попович. Останавливает ужасающе-знакомая вонь. Крыльцо в коричневой пене. С трудом признаю пятилитровую канистру, добытую у начпрода для питьевой воды. Так вот почему не нашёл на борту! Не ожидал от Лёши. Оказывается, в тайне решил мне к этому дню подарок приготовить, брагу. Неделю держал под крыльцом, наглухо закрытую, вот и раздуло. Счастье, что открыл на улице, не в помещении. Коля сказал, гейзер выбило метров на пять и осталось всего ничего. К вечеру едва управились с наведением порядка. Короче, праздник был испорчен. Посидели в "Востоке", выпили по стопке фронтовой, вернулись рано. У Тищенко нюх, как у собаки и никакое день рождения для него не оправдание. Это была наша последняя встреча. Вскоре обнаружилась у него саркома, в госпитале скончался. Царствие ему небесное! Всё же человек был неплохой, за всё время никому ни единого выговора.

В 5 утра вылет по обстановке на п/з Кукелево. Саму заставу от русла реки отделяет ворох заливов, а по весне и вовсе не понять где что. Вот и выставили подальше для наблюдений брандвахту, где периодически нёс службу пограничный дозор. Если в общих чертах, произошёл курьезный случай, по своей абсурдности переплюнувший многие солдатские "подвиги". К вышке, где находился пограничник, неожиданно подошёл молодой китаец и что-то принялся бормотать. Естественная реакция, спуститься, задержать и ракетой доложить на заставу, была сходу отвергнута бравым бойцом. Его можно понять, только заступил на пост и единственная возможность пол дня приятно отдохнуть нарушена каким-то чуркой! А ведь его ещё до вечера охранять надо, делиться пайком! Махнул дулом автомата в сторону Амура, дескать, дуй откуда припёрся! Тот ушёл, но потом опять вернулся. Итак, шесть раз, как выяснили следователи. И только на седьмой он вызвал тревожную группу. В китайце же меня поразила экипировка. Прежде, чем забраться на борт, попросился по малой нужде. Ждать пришлось долго, на нём оказалось пять пар шаровар и все с завязками. Вот это выдержка! У меня бы терпение лопнуло.
Быть бы нач. заставы уволенному в запас, да начфиз округа защитил. Валерий Михайлов четвёртый год берёт все призы в округе, мастер спорта по боксу в полутяжёлом весе! Неординарный, бритоголовый здоровяк с собственным методом работы с подчинёнными. В канцелярии висели наготове две пары перчаток, после отбоя приглашал нарушителей дисциплины и вручал перчатки: защищайся! По второму разу ему никто из бойцов не попадал. Многое ему прощалось. Но однажды не сработало, прислали рьяного замполита. Валера долго терпел стукачество Лёвы. Как-то заночевали там, так он до ночи упрашивал меня привезти ему нормального замполита. Разумеется, мы оба были навеселе. Потом где-то месяца через два вдруг встретил его в Хабаровске, назначили начальником стройроты. Разговорились. Несколько раз вызывал Лёву на задушевный разговор, обещал исправиться, не помогает, опять за своё. Схватил его за грудки и через окно вместе с рамой вышвырнул. Теперь вот новое место, а методы старые. Через месяц стройроту было не узнать, отморозки, пьяницы, злостные самовольщики, они выполняли план на 105 процентов. Но и здесь донесли, уволили, а жаль.

С Кукелево в Жёлтый Яр вылетели во второй половине дня. Высота полёта 300 м, облачность 2 - 3 балла. Солнце сияет. Настроение прекрасное. Случайно прослышав о прошедшем дне рождения, Валера вручил мне новенькие боксёрские перчатки. Я отшучивался, лётчик и бокс вещи несовместимые. Но он заверил, повесь на стену, как ружьё в спектакле, однажды пригодятся. Надеваю одну на руку, с намёком показываю Рудому:

— Гляди, применю! Приди ещё раз под утро полупьяный! В каком дровянике тебя в последний раз угораздило вымазаться углём?!

Коля смеётся:

— Бесполезно, бурого угля из Ушумунского месторождения ему здесь на тысячу лет хватит.

Рудый с ухмылкой хлопает по портфелю:

— Мало будет, с Донецка ишо хлопцы нашолкают.

Подходим к Жёлтому Яру. Слева тянется хр. Улдура, по курсу небольшое кучевое облако. Ослепительно-белое, похожее на громадную, скособоченную песцовую шапку. Обходить нет времени, до закрытия буфета 20 минут. Буфетчица обещала оставить на экипаж по коробке зефира в шоколаде. Через день вылетаем в Хабаровск, хоть что-то привезти домой.

Ныряю. Моментально темнеет, словно день внезапно угас. Вот, никогда бы не подумал, а снаружи такое пушистое. Стало сильно потряхивать. Попович машет, давай назад! Да видать, раздумывал слишком долго. Кому-нибудь слон ударял под зад? Это даже ни в какое сравнение не идёт, ощущение, будто выстрелили тобою из пушки, как у Менхаузена и тут же провал в бездну. Стрелка вариометра вращается чуть ли не во все стороны. Такое чувство, что швыряет вверх и вниз одновременно. Левым креном под немыслимым углом разворачиваюсь на обратный курс. Напоследок чувствительным ударом бросает резко вниз. Вываливаемся, как с того света. Высота чуть более ста метров. Свет во всю режет глаза. Удивительно, как вертолёт не развалился на части. Низкий поклон конструктору Милю, что создал машину, рассчитанную на подобных идиотов, верно, хорошо знал лётный состав. А ведь Марфель предупреждал — никогда не входите в кучевую облачность!

В продолжение этой нерадостной темы хочу добавить, что, к большому сожалению, я был не одинок. Подобным образом, как я понял из письма однокурсника Николая Левина, едва не поплатился жизнью на острове Кунашир наш товарищ Коля Дорожкин. Он был вынужден сесть на склон вулкана Тятя, решив пролететь через его дымку. Погиб со всем экипажем Ми-8 однокашник Керас. Возвращаясь из командировки, Витандас решил пролететь над искусственным орошением, в результате врезался на большой скорости в землю. Почему же фортуна улыбнулась мне? Ответ, вероятно, услышу лишь Там.

Понедельник. В 7. 00 отъезд на аэродром. В 9.00 вылет на правый фланг с начальником 63 ПО. С вечера легли рано, всем экипажем, часов в 11. В 6 утра будит солдатик с БИПа, встаём, а Лёшина койка пустая. 6. 20, Рудого нет. Идём с Колей в столовую, в горло ничего не лезет. Попили чай. Повар приготовил "термосок" с собой. Подъехал автобус с механиками. Смотрю на часы, 6. 50. Что делать? Что делать? В такой ситуации и Чернышевский не помощник. Зарубить вылет? Матчасть неисправна? Закономерный вопрос, почему накануне не доложили? Вылетать без штурмана? А появится в отряде, обязательно попрётся к оперативному дежурному. И мне капут. В общем, куда не кинь, всюду клин. Подбегает Попович, предлагает ехать одним, а там найти причину. Тоже не выход, этот же гад здесь будет. Не дураки, догадаются. Коля толкает: оно идёт. Непонятно с какой стороны появился, едва залезает в автобус. Несусь к оперативному дежурному, хватаю штурманский портфель. В 7. 05 отъезжаем. Рудый храпит на заднем сидении. Жёлтый Яр. Попович с механиками готовят вертолёт к вылету, прогревают двигатель. Я к синоптикам. Прогноз хороший на весь день, горы открыты. На КДП к диспетчеру. Бобров: ПВО в курсе. Потом допытывается, когда же я привезу свой мотоцикл? Его разваливается, путина началась, горбуша попёрла. Привезу, привезу. А в голове: как бы самого не попёрли. Мало того, что командиру АЭ не доложил обстановку, так ещё забулдыгу за собой тащу.

На КДП поднимается начальник а/порта Попков. Показывает на дорогу: к вам едут. Галопом к вертолёту. Коля молодец, с механиком Рудого угнездили на своём месте, с головой провалился в блистер. Из УАЗика выходит полковник Цаганков. Прикладываю ладонь к козырьку, докладываю о готовности. Озабоченно машет, здоровается за руку, поднимается в грузовую кабину. Для него мы солдатскую ватную подушку обернули новеньким лопастным чехлом, по прилёту обратно на створки. Цаганков мужик что надо, без амбиций, экипажам по пустякам слова не скажет и мы отвечали ему взаимным уважением. В чём это заключалось? Взять хотя бы прогноз, по которому можно принять двоякое решение на вылет и всё станет ясно. Задачи, которые Цаганков ставил на земле и даже коррективы в воздухе с его стороны, старались выполнить до конца, вплоть до существенных нарушений НПП. В противном же случае всегда можно сослаться на массу объективных причин. Думаю, с этим встречались многие экипажи и наглым начальникам отвечали подобным образом. В конце концов, решение на вылет принимает только командир экипажа.

Взлетаем. Ставлю курс на Екатерино-Никольское, далее с посадками по всем заставам. Рудый зашевелился, пытается пилотировать. Попович с яростью натирает ему уши. Кажись, помогло: моргает, достал бортжурнал. На п/з Союзном без выключения, нач. заставы на борт передал какой-то пакет. Коля оборачивается вниз:

— Начальник сюда просится.

Киваю. Цыганков поднимается:

— Командир, до Помпеевки по Амуру. Пониже сможешь?

Киваю. Со взлёта выхожу на русло, жмусь ближе к берегу, высота 30 метров. Справа, рядом, почти над головой грозно возвышаются лесистые склоны сопок. Красота необыкновенная, но всё смазывает поганое состояние. Не приведи Господь, эта пьянь что-нибудь брякнет.

— Давай по фарватеру, мне надо кое-что рассмотреть, — горланит Цыганков, — И, пожалуй, чуть ниже.

Киваю. Снижаюсь до 15 метров, жмусь к противоположному берегу. Частые изгибы русла заставляют быть на пределе. А водная гладь подразнивает, манит к себе. Понемногу с души отпускает. Давно заметил, полёты на предельно малых высотах поистине благотворны, вылечивают от угнетённого состояния духа. Очередная извилина. Опа! Прямо по курсу дымит чудо прошлого века, пароход "Дружба". Как из фильма Волга-Волга. Гребное колесо с деревянными лопастями за кормой лихо пенит амурские волны. Сближаемся. Картину портит скопище хунвейбинов на палубе, на пристройках, у самой трубы. Машут цитатниками, что-то орут, грозят кулаками. Снижаюсь до предела. Со стороны, ревущий вертолёт, похоже, идёт на таран. Мелькают скрюченные фигурки, летит навстречу несуразная мачта с гроздьями мудреных фонарей, антикварными динамиками и уносится назад.

Цыганков скалит зубы, хлопает по плечу и уступает место б/технику. Бросаю взгляд на Колю. Он хватает карту с приборной доски, какое-то время вглядывается, затем уверенно тычет в следующий излом, изображая рукой крутой поворот. Набираю небольшую высоту, подгашиваю скорость, правым разворотом вхожу в устье речушки Помпеева. На площадке встречают офицеры. Через час деж. по заставе приглашает на обед. Поповичу:

— Гляди, опять развезло, не надо было воды давать.

— Обойдётся, постерегу. А ты иди, ждать будут. Мы здесь перекусим. Я ему банку горчицы со столовой прихватил, на хлеб вывалю, сожрёт, протрезвеет.

Отказался от наваристого борща, но не устоял перед солдатской миской с крупными кусками желтоватых сотов, с налипшими кое-где пчёлами. Белый, ноздреватый, тёплый заставской хлеб, политый густым, ароматным мёдом, вызывает, больше, восторг, чем насыщение. Запиваю крепко заваренным чаем и не могу остановиться. Останавливает шум за дверью. Совещание закончилось! Не успел, Цыганков обошёл вертолёт, повернувшись спиной, отлил в сторонке. Оборачивается, показывает Рудому на свои часы:

— Если через Пашково без посадки, во сколько будем в Жёлтом Яре?

Опережаю, брякаю на глаз:

— Через час пятьдесят, товарищ полковник.

Не тут-то было, Лёша бросает вниз свою задолбанную прибаутку:

— В шесть секунд, товарыш командир.

Не знаю, что отвлекло Цыганкова, он уже пошёл и фразы, по-видимому, не расслышал. А может, вида не подал. У меня возникло неодолимое желание по прилёту хорошенько вмазать Рудому в глаз и непременно без перчатки. За все его похождения разом, в том числе и за регулярный "стук" на всех членов экипажа. Как коммунисту с большим стажем, бывшему шахтёру многое сходило с рук и с этим приходилось считаться. Единственная его заслуга: в жаркие дни, когда за бакал пива, казалось, отдали бы всё, а в карманах пусто, мы наскребали по сусекам всю мелочь и если набиралась пара рублей, отправлялись в городской парк. Вечерами на одной из аллей собирались любители шахмат, играли под интерес. Рудый, бывший мастер спорта по шахматам, за час с хвостиком выигрывал пару-тройку партий и мы с облегчением шествовали в "Амур". В последний раз не повезло, нарвался на одного старикашку, проигрался вчистую. Оказалось, местный чемпион Биробиджана. Даже денег с помятого гусара не взял. А вообще, на Лёшку я зла долго не держал, мне его было по-человечески жаль. Я уже дослуживал, когда каким-то образом дошла весть, Рудый умер. Подумал, пусть и ему земля будет пухом!

В конце месяца убываем в Хабаровск, ресурс выбит со всеми плюсами, остался на перелёт. И опять наваливаются наряды, лекции, собрании, учебные дни, зачёты. Из сапог и портупеи почти не вылезаем, за исключением редких полётов. Как тут не понять декабристов, отдававших жизни за свободу народа. Словно в утешение, хорошая новость, Юрия Николаевича назначали на должность начальника штаба. Время обеда, иду по коридору. Дверь с табличкой "Начальник штаба" открывается, выходит Белов, но заметив меня, заводит в кабинет, защёлкивает замок, усаживает. Смотрит строгим взглядом поверх очков:

— Ну что, Рррома, доигрался?!

Знаю его приёмы. Уныло качаю головой. Улыбается:

— С какой новости начать? Если с хорошей, то в недалёком будущем на переучивание с тобой поедем. Из Благовещенска уже отправили в Тбилиси первые экипажи.

Воспринимаю без особого восторга:

— Какая разница на чём летать, Юрий Николаевич? Лишь бы летать!

— Не скажи. Один знакомый экипаж на Большом прокатил на Ми-8. Фантастика! Ещё Беляка прочат на замкомэску, грозил, возьмётся за тебя. Бандурина переводят на повышение в Благовещенск.

— Здорово! А плохая новость?

— В госпиталь идёшь. Скрябин сказал, у тебя ВЛК закончилась, послезавтра на Базу Каф, ложишься на стационар. По возвращению получишь новую машину и в командировку.

— Опять с Рудым?! — Кто-то наверху так и не услышал мои мольбы.

Смеётся:

— С Ходосовым пойдёшь. Доволен?

— Не то слово!

Повернувшись к сейфу, открывает дверцу, чем-то там булькает, достаёт две неполные рюмки:

— От Котлера наследие. Давай! Гордись, Рррома, не всякий начштаба тебе предложит, — вздыхает, — Кончились мои командировки.

— Юрий Николаевич, а кто вместо вас?

— Точно не знаю, ждём командира звена из Благовещенска.

В отличие от начштаба, в госпитале узнал точно. Сижу в курилке, смолю папироску, почитываю, что оторвал для своей предстоящей нужды. На газетный клочок упала тень.

— Куфнер, привет! — в селезёнке болезненно ёкнуло. Подымаю голову. Не может быть! Уфы?! Мой заклятый друг Витя Кравцов!

Приехал с единственной просьбой. Пока моя семья на западе, вселиться временно со своей семьёй в мою квартиру. Особая злопамятность мне не присуща, к тому же однокашник. Лезу в карман, вручаю ключи.

На построении Беляк доводит мне состав экипажа, убывающий на смену в Биробиджан. Лётчик штурман Алексей Ходосов, б/техник Михаил Савченко. Оба намного старше меня. Надёжные проверенные мужики. Мне и до этого приходилось с ними летать. Лёша, хотя из двухгодичного набора, отличный штурман. Савченко специалист, которых поискать. Уже на аэродроме перед выруливанием Вадим Григорьевич, в качестве доброго напутствия, показывает мне кулак. В ответ ему демонстрирую большой палец, дескать, ни за что и никогда! Знал бы я, как судьба обернётся...

Переучивание на Ми-8 прошло обыденно. А запомнился больше лаваш, за которым бегали в овощной магазин за территорией городка, где сдачу давали вином на разлив с пучком свежей зелени. Везде торговали усатые дядьки, у которых даже купить коробку спичек, то рубль лучше не давать, сдачи не допросишься. Горцы, сидят высоко, не слышат! Месяц писали конспекты под диктовки Махова и других преподавателей. Сдали зачёты и обратно на Дальний Восток. Потом опять сборы, но уже в Благовещенске. А там наши: Костя Тырин, Серёжа Клопов, Миша Шматок. Первый полёт с п/полковником Мозгуновым на Ми-8 произвёл, конечно, сильное впечатление. После Ми-4 это, как бы с фронтовой "полуторки" пересесть на мерседес. Чуть ш-газ взял, а ощущение, будто своей же рукой на небеса себя возносишь. А вот запуск двигателей, пока не привык, действовал угнетающе. Вначале пронзительный визг, словно за спиной десятки ведьм верещат, а потом тянутся слопать, железными зубами дробно клацают.

Далее по накатанной, учебные полёты, допуски. Вызывает Беляк и доводит, что в интересах службы, пока экипажи полностью не будут готовы к полётам на границу, мне предстоит отработать пару месяцев на Ми-4. Отработал. Последний перелёт в Хабаровск. Этот день запомнился на всю жизнь. Зарулил на стоянку, выключился. Ребята ушли на обед, а я какое-то время сидел в кабине и что-то не отпускало, не давало так вот запросто выбраться из пилотской кабины. Напоследок дошло, я прощался с винтокрылой машиной. Всё гладил ручку, сжимал в ладони ш-газ, трогал пропылённую приборную доску, бездумно сдвигал блистер, словно хотел сказать Ему на прощание известное только нам обоим. Может, то, что я сроднился с Ним, а теперь нас разлучают?

Ми-4 приглянулся мне ещё семилетним мальчиком, когда впервые увидел его вблизи, громко ревущим, с вращающимися винтами, с лётчиком, сидящем высоко под самой крышей пилотской кабины. В училище мне особо нравился процесс занятия рабочего места командира экипажа. Для этого надо было подойти с левого борта к люку аккумуляторного отсека, схватиться рукой за первый поручень, левую ногу поставить на сварной приступок и подтянувшись, воткнуть носок правого сапога в потайную ступень. И так поднимался, пока не опускал левый сапог на "ухо миля". Оставалось лишь схватиться за ручку рамы остекления фонаря и правой рукой сдвинуть за рычаг дверь пилотской кабины. Не знаю, как для кого, но для меня это казалось священным ритуалом. Я получал безмерную радость, словно поднимался в кабину тяжёлого бомбардировщика Пе-8 времён Второй мировой войны, где под каждым из четырёх капотов бился живой, "пламенный мотор" АШ-82. В тот раз так до конца и не осознал, что творилось у меня в душе. Лишь в конце службы, на Колыме, когда выполнял свой последний полёт, день вылета который сам же себе и назначил, наконец, прозрел. Там, в Хабаровске, прощаясь с Ми-4, пусть не по своей воле, но я предавал его. Предавал, как друга и боевого товарища, отдавшего мне всё для того, чтоб я осознал себя настоящим лётчиком. С "восьмёркой" было проще, я почти не думал о ней, простился без особого сожаления, а поршневую "четвёрку" долго не мог забыть. Она и сейчас мне частенько снится, живая, горячая, с неистребимым запахом пилотской кабины, с белыми, дымными кольцами первого утреннего выхлопа, а я бесплодно тянусь лицом к пыльному, темно-зеленому борту. Если б можно было вернуть юность, и вымолить прощение...

Первая командировка на Ми-8. В составе нового экипажа лётчик штурман Лёша Хаймёнов, б\т Валера Поляков. С аэродрома "Большой" в командировку вылетели с группой инспектирующих офицеров округа сразу на правый фланг 63 погранотряда. До вечера управились. Горы закрыло. После захода солнца взлетел с Головино. Пошёл снег, но видимость сохранялась в пределах четырёх - шести километров. При подходе к Жёлтому Яру удивило обилие огней, особенно у здания аэропорта. Загадку разъяснил вымотанный до предела Попков. Две недели назад поступила сверху команда подготовить город, дорогу и прилегающие к ней заборы, вплоть до аэропорта, к возможному приезду Генерального секретаря ЦК КПСС. Только тогда вспомнил, в выпуске новостей часто сообщали о поездке Брежнева по Транссибу. Но причём здесь Биробиджан? А вот в обкоме партии так не думали.

Крупными хлопьями пошёл снег. Небольшая площадь перед зданием дымилась в свете прожекторов. Было чему удивляться. На старый, выбитый асфальт, на многочисленные лужи, на снег самосвалы вываливали горячий битум, который немедля втаптывался катком. По дороге в отряд фары на поворотах выхватывали из темноты зелёные, свежеокрашенные выправленные изгороди. А в центре города вообще творилось немыслимое. Под мокрыми хлопьями весенного снегопада покрывали побелкой фасад здания гостиницы "Центральная"! Так в подавленном состоянии и ввалились в отрядный "отель". Хорошо хоть маляры до "Востока" не добрались, а то где бы отмечали успешное начало командировки?

Правда, одно портило настроение, в течении всего срока законспектировать по три работы В.И.Ленина. Когда?! Постоянные вылеты чередовались парковыми днями и регламентными работами. К вечеру не то что ручку взять в руки, ложку ко рту донести лень. Откладывали на потом, иногда пописывали, потому как привезти пустой конспект было весьма чревато. В тумбочке кто-то забыл потрёпанную книжку с половиной вырванных страниц. Перед сном открыл. Н.В.Гоголь. Повесть "Шинель"! Вспомнил, я же перед отлётом на складе шинельное сукно получил! Училищная, как решето, продувается насквозь. Не откладывая, на следующий день у отрядного начвеща выпросил тюк ваты и прочие аксессуары. Узнал адрес ближайшего портного. Прикинул финансы, свободных оказалось целых десять рублей. Маловато. Пошёл к начпроду, в счёт будущих заслуг выбил тушку мороженого барана. Выкроив свободный день, на своём автобусе отправился к небезызвестному мастеру, обшивающему местных пограничников. Встретил маленький, сухенький старичок с чёрной ермолкой на лысой головке. Поторговались, не без этого. Накинул пятёрку. Через неделю явился пешем порядком со всем экипажем. Выносит. Одел, сидит, как влитая, только, похоже, он затолкал под подкладку всю мою вату. Грудь колесом, плечи как у Поддубного. Не подходи! Пуля не возьмёт! Выбирать не приходилось. Поблагодарил мастера. Ну, как у писателя: "и себя не уронил, да и портного искусства тоже не выдал". А капитанская шинель мне ещё долго служила, вплоть до увольнения в запас.

Начало весны. Вернулся с границы. Смотрю, рядом с нашей стоянкой армейская восьмёрка. Рядом суетятся краснопогонники, что-то затаскивают. Подхожу. Ба! Валера Манаков, командир экипажа из Черниговки. Узнал, отошли в сторонку. Новости не радовали. У Вити Казарина умерла супруга, остался с сыном. Сыромятников ушёл в запас. Боря Передрий плохо закончил, турнули с б/техников, уволили. Выпил на стоянке, раскрутил винты, решил полетать. Инженер Петя Бухарин едва успел вырубить двигатель. Порадовал немного только Коля Лысов, женился таки на Рузане. К сожалению, академию так и не закончил, вернулся в полк. На том и распрощались.

Закончилась очередная проверка по техники пилотирования. Отыскал недалеко от Жёлтого Яра командира отдельного звена ПВО, майора Дегтярёва. Прежде никогда не встречались, у них была своя площадка с двумя бортами. Устное разрешение на проверку от комэски получил. Подхожу к стоянке, а навстречу мне Саша Рябков! Улыбается, всё такой же кучерявый. Год, как перевели замполитом. Пошли к Дегтярёву. Толковый мужик, понял с полуслова. Попросил только с собой старшину для чего-то взять. На следующий день взлетаем. Промучился майор один круг и предложил срочно завалить кабанчика к женскому дню. У него один борт неисправный, а у второго ресурс вышел. Ну как откажешь? И он заранее знал, чем закончится. Пошли в сторону Ульдурского хребта. Сказал, кабанов там немерено. Точно, прямо под склоном стадо, голов на десять. Выбрал молодого, отогнал в сторону, пристроился рядом. Старшина орёт, ниже. А я не могу, боюсь. Застращали, мол газовая связь, приёмистость не та. А старшина всё орёт. Тут Дегтярёв выхватывает управление, шаг вниз, земля вот она! Кричу громче старшины: Шмякнемся! Он тут же шагом подхватывает и опять к земле, и опять вверх. Спрашивает, понял?! Ну тут и я врубился, запугали всякой хреновиной! Да на восьмёрке можно делать, что хочешь, только чуток плавнее. Завалили кабанчика, у них же разделали и за стол. До сих пор вспоминаю свежину.

План лётной подготовки увеличился. Учебные полёты выматывают. С утра вылеты на границу, вечером короткий отдых и день с переходом на ночь. Фактическое стартовое время никого не интересует, главное, чтоб по документам всё было правильно оформлено. В экипаже брюзжание. А что делать, над головой подтверждение на классность. После пяти вечера синоптики разбегаются вместе с диспетчерами. Когда по прогнозу обещают СМУ, договариваюсь с начальником связи аэропорта. Гриша Шуть парень обязательный, и в ПВО позвонит, и автобус к ВПП выгонит, и поруководит с вышки. Спешить ему некуда, холостяк. Не зря приглянулся он замполётной, впоследствии Беляк добился его перевода в погранавиацию, в нашу АЭ на ту же должность.

Не успел в Хабаровске толком порешать все накопившиеся семейные проблемы, как ещё одна напасть. Вадим Григорьевич экстренно дал допуск с инструкторского сидения и опять в командировку. С училища прибыли лейтенанты Николай Лосев, Сергей Шуваев, Лунёв, Брянцев. С Шуваевым полетал немного, а с Лосевым отправился в Биробиджан. Скажу одно, практически всех выпускников СВВАУЛ отличала хорошая подготовленность и чистота техники пилотирования. Через две недели в Хабаровск, смена машины и экипажа. Только в авиации случаются подобные перипетии, рядовому командиру вертолёта вывозить новоиспечённого командира звена. С Володей Авдеевым ещё на Ми-4 летал; как штурман, выше всяких похвал, а вот технику пилотирование пришлось дорабатывать, потому как в ДОСААФе многого не дают.

В эскадрилье суета, инспекторская проверка из Москвы. Затягиваются на шинелях портупеи, скрипят сапоги, дописываются последние строчки конспектов по марксистско-ленинской подготовке. Прибыли. Старший группы полковник Ванюшин. Через несколько дней с вечера дали отличный прогноз: находит циклон, дождевая облачность. Утром на аэродром. Небо затянуто, 10 баллов, нижний край 200 метров, дождь, дымка, видимость 4 - 6 км. В плановой таблице я последний. Погода резко ухудшилась. Полковник просит РП продолжить по своему минимуму. Взлетаем. Вход в облака на 150 м. Первый заход по схеме. На втором выход из облаков на 100 м, заход на посадку при видимости 2000 м. Разбор полётов. Все лётчики АЭ получили высокую оценку. В лётной книжке старший группы делает мне запись о допуске к полётам в СМУ, 100 ; 2000. Инспекторская закончилась. Зашёл в кабинет за лётной книжкой. Не знаю, чем ему приглянулся, только Ванюшин предложил написать рапорт на учёбу в школу лётчиков-испытателей. Молчанов ехидно хмыкает. Подаю, как посоветовал Ванюшин. На рапорте виза: "У нас все полёты на границу испытательные". Понял. не дурак. Через полгода подаю рапорт на поступление в академию. На рапорте: "По служебной необходимости... и т.д и т.п". Понял, что дурак.

Перегон на рембазу Ми-8 Хабаровск - Варфаломеевка. Сдаём машину, через день принимаем другую. После облёта на стоянке у ЛИСа встретил своего однокурсника, Леонида Агафонова. Отметить бы встречу, да ему уже вылетать. Попросил десятку на экипаж, обещал вернуть в Хабаровске. Лёня, где мой червонец?!

Перед вылетом разговорился с одним рабочим, бывшем техником с полка. Знает Гудымова, командир звена, принимал Ми-24. Головой качает. Выруливал на старт, а из ползунков бутылка торчит. В общем, не просыхал. Вылетаем. На обратном пути обязательная посадка в Черниговке для штурманского контроля. Приятная новость. Садимся. В штабе встречаю Петю Антонова. При мне был командиром вертолёта, сейчас зам. штурмана полка. Без лишних разговоров ставит подпись. Сказал, что Гудымов первый в полку, кто посадил Ми-24 с отказавшими двигателями. На днях назначили на должность командира 1 АЭ. Не верится. Захожу в кабинет. Всё по-прежнему, разве что за столом Вова с какими-то бумагами копается. Встреча была жаркой. Отбили вылет на сутки и пошли по знакомым...

В Хабаровске сдаём машину. В штабе для меня новость, не совсем приятная. Командиром звена у меня стал Витя Кравцов. Штурман звена Брянцев тут же рядом и сразу требование лоб: к обеду представить ему лично все штурманские документы за перегоны. Ух ты! А птички-то по окрасу собрались! Витя сопит, по-человечески объясниться не желает. А я ему свой диван, как брату?! Тогда мне приходится растолковать Брянцеву: сынок, дядя уже и забыл, как выглядят бортжурналы, ты лучше к Хаймёнову обратись, авось не пошлёт. Смотрю на своего непримиримого однокурсника и понимаю, ветхозаветный мудрец был прав, кривое не может сделаться прямым. Уже прошло немало лет, Серёжа Клопов мне по скайпу рассказал, что отправился Брянцев далеко, аж в академию! С 3 классом! А после замкомэской на Комчатку с тем же классом, лётчиков учить! А там перепугались, вскоре отправили назад, в Хабаровск. Молчанов в трансе, с жалобой к генералу Рохлову, мне он не нужен! А генерал, мол, сам же выдвигал, теперь вот жуй. В конце разговора Сергей Николаевич выдал весьма мудрое изречение: есть такая профессия, дураков в академию отправлять. Впрочем, случай не из редких.

Очередные выборы в местные Советы депутатов трудящихся. С группой агитаторов вылетаем во Владимировку, маленькую деревушку на левом берегу Амура. Стоянка час. Сидим, ждём. Вдруг подходит пожилой мужчина в рваном ватнике, в руке бутылка из-под шампанского. Спрашивает нерешительно, можем ли мы солярки налить? На удивлённые взгляды объясняет, два месяца сидят без керосина. В деревне одни старики, молодые поубегали, хлеб и муку иногда только завозят. Обещает парного молочка принести. Поляков кривится: дедушка, ты вёдра неси и другим скажи. За полчаса все жители перебывали, благодарят в нашем лице советскую власть, все посудины уже заняли. А нам стыдно в глаза им смотреть. Валера только посоветовал соль в керосин подмешивать, чтоб не вспыхнуло.

Завтра вылет в Биробиджан. Мотоцикл загрузили на створки, мне уже не до него, а диспетчеру в самый раз. Отошёл подальше перекурить. Подошедший б/техник Витя Орлов с возмущением крутит головой:

— Михалыч, до чего бредовая песня: вечером, когда пилотам скажем прямо делать нечего?

— А что не так?

— Как это нечего делать?! Тупо распевать, когда на столе есть Чего?! Абсурд какой-то.

Смеёмся. Виктора знаю давно, ещё на Ми-4 летали. Толковый техник и до крайности позитивный человек. Вижу, к нам направляется новый зам. командира по ИАС. Быстро тушу папиросу, кладу в наколенный карман комбеза. Майор Лахно личность не ординарная. Можно сказать, истинный сподвижник воздушно-реактивного двигателя. В смысле, сдвинулся ещё с академии. Лекции по теории ТРД его конёк. Имел однажды несчастье задать вопрос: для лётчика это имеет какое-то прикладное значение? В результате пришлось законспектировать целую главу из учебника. Впрочем, не жалел, узнал много интересного, что не додали в Тбилиси.

— Курили? — водит носом, — Потом окурки по всей стоянке?

— Что вы, товарищ майор?! Я никогда не бросаю окурков, а ложу в штаны, — поспешно достаю из кармана вещдок.

Какое-то время Иван Фёдорович ошарашенно смотрит на бычок, на меня. Ухмыляется:

— Говорите, "ложу в штаны"?

Здесь мы уже все вместе хохочем. Как я заметил, Лахно человек прямой и не вредный, с ним можно договориться, если только не упрётся. Личную технику пришлось выгрузить, так и не выполнил обещанное. А потом, к несчастью, Бобров разбился, подвёл старенький мотоцикл.

В конце декабря вылетаем к подножию Сутарского хребта. На борту зам. нач. разведки отряда с группой каких-то обросших таинственных геологов с большими котомками. Распоряжение выписано, вопросами не задаёмся. Показали точку на карте. Сложновато. Верховье р. Дитур и летом непросто отыскать. Геолог тычет прокуренным пальцем в узкую лощину, что тянется правее горы Сохатуха, где речушка расходится на два рукава. Уже легче. Погода благоприятствует. Единственное место для высадки, небольшая плешь среди еловой рощицы. Ёлочки, как на подбор, высокие, стройные, с голубоватым оттенком. Высаживаем без выключения.

Нас должен менять очередной экипаж. Через два дня наступает новый год. Звонит комэска, объясняет, для детских утренников срочно нужна ёлка. И в часть не забыть. Поздновато, конечно. Заявку на Хабаровск протягиваю через ту самую площадку. Выскакиваем с топорами и ножовкой. Минут через сорок грузовой отсек забит до предела. Осталось четырехметровую красавицу пристроить. Подвязываем лапы, запихиваем в лопастной чехол и швартуем к левому подвесному баку.

С разгаром лета приходят пожары, горит торф, кочка и всякая растительность. С высоты зрелище впечатляющее и, кажется, нет силы способной остановить огонь. По моему мнению, несмотря на все достижения науки в этой области, принцип пожаротушения во всём мире остаётся в зачаточном состоянии. Что изменилось с тех пор? Как и в библейские времена, и в наше время традиционно применяются всё те же вода, песок, вёдра, багры и лопаты, а из современного добавились углекислый газ, пена и средства доставки. То есть по-существу, в области пожаротушения не изменилось абсолютно ничего. Очевидно, мы идём тропою Герострата, вместо того, чтобы начать Противопожарные войны. В горных районах ощущается незначительно, зато на равнине в сторону Хабаровска не продохнёшь. К вечеру так надышишься, только воду и пьёшь. В очередную командировку поступил приказ: технику оставлять на точках, смена экипажей по железной дороге или самолётами аэрофлота. В первый и в последний раз выбрал самолётом, на свою голову. Кто летал на Ан-2 в летний период, не даст соврать. В пассажирском отсеке вонища от блевотины. Мы забились к пилотской кабине, но проку мало. Началась болтанка, а с ней цепная реакция: первыми извергали те, кто сидел в хвосте и пошло поехало. Дурной пример заразителен, сами едва сдерживались.

В Жёлтом Яре приняли технику. Как и прежде, вылеты на границу. Часто возвращались после захода солнца, выполняя в комплексе учебные упражнения. Из Хабаровска сообщили, Беляк перевёлся в Алма-Атинский полк, на его место прибыл Замараев из Благовещенска. Долго сожалел, что не смог проводить его, поблагодарить за науку. После очередного прилёта диспетчер попросил подняться на вышку. Наверху Попков с двумя работниками аэропорта и двое незнакомых молодых человека. Знакомимся. Первый секретарь ЦК областного комитета ВЛКСМ и член бюро. Звучит предложение высадить охотничью группу всё в то же предгорие Ульдурского хребта. Мне бы их сразу культурно послать, да видать, не вся лихость из меня вышла. Это и стало моей трагической ошибкой. А то, что этот район является заказником, узнал только впоследствии. И Дегтярёв мне не сказал, не мог не знать.

Высадил группу на следующий день рано утром, перед вылетом на спецзадание. По возвращении с границы высадил офицеров и запросил у диспетчера пару кругов в районе аэродрома. Он был в курсе. Прохожу над местом, где десантировал "зверобоев". Стоят голубчики, разводят руками. Сажусь, беру на борт, взлетаю с одной мыслью, избавиться от них побыстрее и дело с концом. Не тут-то было. Крики из грузовой: кабаны! Разворачиваюсь, справа по борту стадо с десяток голов. Кивнул б/технику. Валера к входной двери. Захожу, снижаюсь, держу рядом. Выстрел, ещё дуплет. Секач заваливается. Сажусь, затаскивают добычу и сразу взлетаю. Едва набрал полста метров, как прямо по курсу трое человек с карабинами на плечах. Охотоведы! Машут руками, требуют сесть. Прохожу над ними, иду на аэродром. На душе тревожно, наверняка видели белую полосу под балкой. Дальнейшее нет смысла описывать. Комсомольцы, диспетчер, разумеется, открестились, но винил я только себя, не зря Вадим Григорьевич кулак мне показывал.

В завершении очередной встречи, военный следователь позволил себе пошутить, мол, чистосердечное признание — добровольный путь в тюрьму. Отделался снятием с должности и строгим выговором по партийной линии. Назначили начальником группы обслуживания по вооружению и по совместительству внештатным начальником группы объективного контроля. Но что интересно, на пару друзей в АЭ чуть поубавилось, с кем прежде летал, кого вывозил. Вот и познались в беде.

Прошла неделя, другая. Приезжаю с аэродрома. Белов:

— Зайди.

Зашёл, стою у дверей.

— Закрой замок.

Лезет в знакомый мне сейф, опять чем-то булькает. Рюмки с янтарной жидкостью на стол. Чую запах хорошего коньяка. Интересное начало.

— Ну что, Рррома, за твою новую должность, — Выпил, промокнул губы салфеткой, — Беляк был прав, дуролом ты самый настоящий. Теперь не знаю чего и ждать. Сейчас в Москве новый начальник авиаотдела, Рохлов. От него хорошего не жди. Это я так, по-секрету. В общем, думай. Подвернётся случай, замолвлю словечко.

— Спасибо вам, Юрий Константинович.

Махнул рукой:

— Готовься, в Лебяжье поедешь, из ШМАСа солдат заберёшь.

С документами из строевого отдела иду к инженеру, отпрашиваться за билетом. В кабинете Лахно и техник звена Гена Гулин, недавно отдали приказом. Докладываю. Иван Фёдорович откладывает в сторону формуляр:

— Командировочные получил? Не хватит, телеграфируй, Геннадий Иосифович вышлет из чёрной кассы. Завтра можешь не выходить.

— Держись, Михалыч, глядишь, всё образуется. Слышал же, в Тикси Хабибулин утопил в озере "восьмёрку" вместе с пассажирами, только экипаж спасся? Год отсидел на метеостанции, восстановили, — Гулин на прощанье протянул руку, улыбнулся,  —  А у тебя ни одной предпосылки, воскресят, никуда не денутся.

— Год пройдёт, не заметишь. Если что, поможем письмо составить. И это, курить бросай, — Иван Фёдорович морщит нос, — табачищем несёт.

Что говорить, выкуривал по две пачки в день, казалось, только это и спасает. Вместе с тем двукратные поездки через всю страну на многое открыли глаза. Оказалось, то что видишь из окна поезда не идёт ни в какое сравнение с тем, что смотрится сверху. Гигантские просторы подавляли своим великолепием. Иногда казалось, что сутками смотришь нескончаемый фильм с короткими перерывами городов и станций. А перед глазами плывут и оживают слова, что пели когда-то в школьном классе: то берёзка, то рябина, куст калины над рекой. И снова бесконечные поля, леса, луга. От окна отходил, чтоб только пересчитать солдат, перекусить и опять к вагонному окошку. От Иркутска до дрожи ждал встречи с Байкалом. Вот и говори, что приметы не сбываются. Казалось, бросили обычные игральные карты и вот я, вернулся. Правда, в другом качестве, но сейчас это не имело никакого значения. Я нисколько не жалел, что судьба повернулась мне иным, суровым боком. Это был ещё один и, наверное, самый важный урок, который преподносила жизнь. От Слюдянки поезд шёл вдоль Хамар Дабанского хребта. Справа зеленеющими волнами неслись лесистые склоны, а по левую сторону величаво синела вольная, безбрежная гладь. Байкал благосклонно дарил свою красоту. Как скупец, не желая ничего потерять, пропустить, надолго прилипал к окну.

Добросовестно ждал год. Тишина. Лахно помогал составлять правильно письма, как мог, морально поддерживал. Сперва слали в авиоотдел ПВ, безответно. Потом на имя начальника пограничных войск КГБ СССР. Ответили из секретариата: на рассмотрении. Прошло больше года. Из комитета партийного контроля наконец ответили: ваш вопрос будет решён в ближайшее время. Еще через два месяца уже заготавливал послание на имя председателя КГБ СССР, когда явилась первая ласточка: готовится к переводу в петразаводский полк. Друзья поздравляли. Еще через два месяца прошло, уже заготавливал послание на имя председателя КГБ СССР, когда явилась первая ласточка: готовится к переводу в петразаводский полк. Друзья поздравляли. Но как узнал позже из достоверного источника, начальнику авиаотдела крепко досталось за волокиту в решении моего вопроса. Только к осени пришёл приказ на перевод... в Воркуту, ОАЭ. Железные объятия генерала Рохлова ещё только начинали сжиматься.

А в заключение хочу сказать, прощаться с близкими товарищами всегда непросто. Неделями, месяцами, годами пребывая с одним и тем же кругом лиц, начинаешь настолько привыкать, что все члены экипажа воспринимаются почти как семья. Постоянно вместе, точно, на орбитальной станции. Узнаёшь друг от друга такое, что лучше не распространяться. Ночью по шагам узнаёшь кто шлёпает в туалет, кто именно в потёмках так жадно хлебает воду, кашляет, дышит и даже чихает. Привычки каждого это особая статья. К примеру, всякий раз накануне выходных, к вечеру Витя Перетрухин периодически выходил "до ветра". И что странно, с каждым возвращением его шатало всё сильнее, пока не отрубался, задрав ноги в дырявых носках на спинку кровати. Долго искал причину, пока случайно не обнаружил зарытые в снег пару пустых "гусей". А бывало, некоторые обижались по-детски. То слово не так сказали, то пошутили не по делу, ну всё, как в многодетной и дружной семье. Конечно, старались дважды подумать, чтоб ненароком не обидеть. Лёша Ходосов в командировках вырезал из дерева то пистолет, то ещё какую игрушке, сыну привезти. Миша Савченко, большой любитель автопилота АП-34, хлебом не корми, в полёте, как заведенный: дай порулить! Ну, рули! Всё это была наша жизнь, где из наших привычек и убеждений, упрямства и слабостей, выковывалось то, что называется сплочением единомышленников. А на языке авиаторов во все времена называлось слётанностью экипажей. Я и по сей день с любовью и уважением вспоминаю своих товарищей, с кем бороздил дальневосточное небо. И выпускников СВВАУЛ и лётчиков из запаса:

Николая Лосева,
Сергея Шуваева,
Николая Шулькина
Валерия Малкова
Володю Капусту
Валерия Плясова
Вадима Толмачёва,
Виктора Бажанова
Алексея Хаймёнова,
Алексея Рудого
Алексея Ходосова.

И дорогих моих бортовых техников:
Геннадия Гулина,
Михаила Савченко,
Владимира Громова,
Николая Поповича,
Виктора Перетрухина
Виктора Генералова
Валерия Полякова,
Андрея Пашкова,
Анатолия Степанова,
Виктора Орлова,
Владимира Елисеева.

                * * *

"У военных — каждый знает — Середины не бывает:
Коль Восток — так это Дальний.
Коли Север — так уж крайний,
Где болота, а не суша, Где темнее да поглуше".

5 глава Розовые чайки

Сентябрь 1979 года. Не иначе как в подтверждение этих строк неизвестного автора, осенняя Воркута распахивает свои колкие объятия. Серое безликое небо, серый город. На душе мрак. В штабе Отдельной арктической эскадрильи представляюсь командиру. Подполковник Черский, крепкий, широкотелый, широколицый мужик, из-под тёмных бровей искоса бросает взгляд то на представленный документ, то на меня. Морщится, с пренебрежением в голосе бросает:

— Значит, от Молчанова? Был у меня праваком. Как он там?

— Командует...

Не дожидаясь полного ответа, продолжает:

— Проблема с тобой. У меня не хватает командиров экипажей, а тебя в Москве утвердили на должность старшего лётчика штурмана. И где ты успел генералу дорогу перебежать? Уговариваю, но пока безрезультатно. Ладно, дуй к начальнику штаба. Замполит послезавтра появится, успеешь представиться.

Временно устроился в гостиницу. За два дня сдал все зачёты, получил штурманские принадлежности, познакомился с вертолётчиками. Леонид Аникин, командир звена, честно говоря, не внушал доверия, какой-то пришибленный, невысокого роста, лысоватый, с бегающими глазками на круглой мордашке. Зато остальные ребята вполне нормальные хлопцы, среди которых молодые выпускники СВВАУЛ Сергей Прокопенко, Валерий Ковалёв, Валерий Аблясов. Командиром вертолёта оказался такой же недавний выпускник. В отличие от своего крутого папаши, Коля Рохлов, белобрысый улыбчивый паренёк, являл одновременно пример благодушия с подчинёнными, в то же время зачастую перечил начальству. По вполне понятным причинам на замечания ему мало кто отваживался.

Стучу в дверь с табличкой "Замполит", вхожу. Из-за стола с улыбкой выходит майор. Виктор Неробеев почти не изменился, выглядит моложаво, правда, растительности на голове поубавилось почти до нуля. Со лба свисает небольшой хохолок, за что и получил у офицерского состава прозвище "чупчик". Впрочем, отзывались о замполите вполне благожелательно. Он обрадовал, мою семью ожидает двухкомнатная квартира. Но более всего обнадёжило решение комэски параллельно с вылетами в качестве лётчика штурмана, вывозить по командирской программе. Вечером Виктор пригласил на ужин. Встретил с супругой, приятной миловидной женщиной. Посидели, вспомнили училище, своих однокашников.

Учебные полёты. В плановой таблице первый. Четыре полёта по кругу. Очень волновался, как скажется на мне долгий перерыв на технику пилотирования. По себе знал, от первого впечатления зависит многое, если не всё. Сразу раскусил, Черский не из тех, кто хвалит. Или сделает замечание, или промолчит. Промолчал! Значит, похвалил. В душе эйфория, я буду летать!

На лестничной площадке дымим со штурманом звена. Капитан Пётр Сверенюк, человек весьма корректный, худощавый, выбритый до синевы, постарше меня. Мы с ним быстро сдружились. На его осторожный вопрос отвечаю, что полностью согласен, обстановка в АЭ оставляет желать лучшего. Да что говорить, прямо-таки хреновая. После пары недель пребывания почувствовал разницу. В отличие от Хабаровска, большая часть офицеров выглядела подавленная. И как в подтверждение, в перерывах, в столовой, в автобусе шутки и побасенки звучали весьма редко, чем во все времена отличался лётно-технический состав. Прапорщики же смотрелись намного уверенней, а некоторые, порой, развязанными и дерзкими до неприличия. Потом только дошло, это же "хитрый север"! Многие так называли воркутинскую эскадрилью. Двойной оклад, выслуга год за два, что летай, что портянки выдавай со склада. Три часа полёта и ты в столице нашей Родины. Лётчики и техники держатся до последнего, знают, через пять лет замена, а кого и пораньше турнут. А сверхсрочникам что переживать? Продлил контракт и дальше служи, в Малороссию всегда успеет. Не в обиду сказано, их здесь обитало в большинстве. Мало того, устанавливали свои негласные порядки. Уж на что замполётной майор Анатолий Козлов, выдержанный, интеллигентный человек, пришедший вскоре на смену такого же уважаемого Ивана Романюка, так и он частенько шёл на поводу.

Вскоре был подключён к регулярным вылетам на границу в составе экипажа капитана Аникина. С Воркуты маршрут обычно пролегал к низовьям р. Печоры, через Нарьян-Мар к северному побережью Баренцева моря, через острова Колгуев, Вайгач, с выходом на Карское море вплоть до Амдермы. Всё было внове и крайне захватывающе. Первым поразил Нарьян-Мар. Казалось, весь город жил в дощатых, обветшалых домишках, среди которых кое-где обелисками возвышались административные здания. Пока ожидали офицеров с погранзаставы-КПП, перекусили в буфете аэропорта фирменным блюдом, беляшами с олениной. С пограннарядом вылетели на Колгуев, посадка на северной оконечности острова. Пограничники с Аникиным ушли на маяк, б/техник с б/радистом остались на вертолёте, а меня заинтересовало какое-то светло-серое существо у самой воды. Подошёл ближе. Мать честная, да это же нерпа! Детёныш еще небольшой, меньше метра. Густой мех покрыт тёмными кольцами. Вокруг никого. Отбился? Не утерпел, взял на руки. Тёплый, упругий, кряхтит. Прижал его, как ребёнка. Чувства не передать. Очень не хотелось отпускать.

П/полковник добился таки своего, меня назначали на должность командира вертолёта. Как я понял, мера была вынужденная, Колю Рохлова перевели в Тикси на повышение, командиром звена. В короткие сроки получил все допуски. "Освоение севера" началось со срочного вылета. В отряд позвонили из диспетчерской службы а/порта, пропала связь с гражданским Ми-8, обслуживающим отдалённые точки. Последняя засветка: Азимут 290, Удаление 90 км. Чётко осталось в памяти. Выслали резервный борт, но просят продублировать. Оранжевое пятно среди кочки и снежных наносов заметили издалека. Вертолёт распластался на брюхе, одна из задних створок валялась рядом, от винтов обрубки, хвостовая балка наполовину оторвана. Как узнали потом, упал вертикально с двадцати метров. Удивительная конструкция М.Л. Миля, среди экипажа и пассажиров большинство тяжело раненых, но погибших ни одного. Никого из пострадавших не обнаружили, очевидно, уже забрали. Жуткое зрелище, до этого никогда не доводилось видеть подобное.

Плановый вылет Воркута — остров Вайгач. Пограничная застава на мысе Болванский Нос. Забираем офицера с пограннарядом, идём на Варнек, единственный посёлок на юго-восточной оконечности острова. Места тоскливые, болота, озерки, лишайники. Картину оживляют лишь стада домашних оленей, бродящих по всему острову. Собственно, отличают их от диких, разве что местные ковбои с длинными палками. Спросил у старлея, к чему такая жердина? Ведь и так целыми днями на ногах, а тут таскай за собой. Да и волков на острове почти не осталось. Объяснил, что с такой штукой ненец за день пройдёт за стадом вдвое дольше, чем без неё. То на одно плечо положит, то на другое, то за спину закинет. Вот мышцы и работают по очереди, а другие как бы отдыхают.

В ноябре темнеет рано. Резко похолодало. В Амдерме при заруливании на стоянку пошёл снег. Заночевали на погранзаставе. Утром разбудил грохот турбореактивных двигателей. Начались полёты Гвардейского истребительного авиаполка ПВО, расположенного по другую сторону аэропорта. Едва оторвавшись от полосы, очередной Ту-128 с рёвом скрылся в низкой облачности. Внешний вид перехватчика вызывал невольное восхищение. Часа через три стало проясняться и полёты закончились. Перед вылетом оставалось время и начзаставы дал нам машину. В поселковом магазине приобрели на экипаж две ножные швейные машины и кое-какие подарки к новому году. Мы уже выходили на улицу, когда ко входу подкатила оленья упряжка с ненцами. Мужчина быстро ушёл в магазин, а женщина с двумя маленькими детьми и подростком, лет двенадцати, осталась ждать. Пока мы перекуривали, ожидая офицеров, появился хозяин упряжки с четырьмя бутылками водки. Нас это заинтересовало. Он запихнул две бутылки под шкуры, одну затолкнул за отворот малицы. Оставшуюся протянул женщине, которая тут же сорвала пробку, с жадностью отпила, после чего сунула мальцу. Тот сделал пару глотков, не морщась утёрся и вернул матери бутылку. Ещё не успели толком удивиться, как самоед прыгнул в нарты, и упряжка скрылась за снежной пылью. Но что окончательно добило нас, так это простая ненецкая женщина-мать. Она появилась откуда-то с окраины посёлка с меховым свёртком подмышкой и когда её неуверенная походка привела к злосчастному магазину, мы с ужасом увидели торчавшую из оленьих волос голую ножку ребёнка. И это при двадцати градусном морозе!

Впрочем, дивился не долго, последующие полёты по Ямалу достаточно ясно обрисовали картину беспробудного пьянства более половины коренных жителей. Как-то в посёлке Табей, что на восточном берегу полуострова, разговорился с директором школы-интернат и его супругой, продавцом магазина. Когда подходит время забоя оленей, то приходит указание торговать вино и водку с 23.00 до 24.00. Потому как, едва пригубив спиртное, ненцы уже не способны ни на что. Вдобавок всю оставшуюся ночь стучат в двери и окна, пожаловалась женщина, требуют добавки и грозятся поджечь. А по посёлку до утра сомнамбулами бродят пьяные дети, женщины и старухи. Что касается 7-8 летних будущих школьников, то собирают их со всех стойбищ чуть ли не насильно. В первый раз, когда молодой директор прибыл к месту службы, учительница из местных посоветовала не купать их. Но от детей исходили такие миазмы, что он настоял на своём. И чуть было не попал в тюрьму, потому как на следующий день у подавляющего большинства детей обнаружилось воспаление лёгких. Уберегло то, что вовремя подоспел борт и детей спасли.

Пребывание на базе тяготило, наверное, это везде так, где лётчики, как говорил Бурханыч, отдыхают только в воздухе. Но свою лепту вносила и полярная ночь. Ко второй половине декабря Воркута погружалась в сумерки, а затем окончательно темнело. В учебные дни лекции, строевые занятия, зачёты по пограничной подготовке. Экзаменовал лично нач. штаба Мухамадеев и строевой смотр проводил он же. Причём с особым пристрастием проверял цвет носков, наличие иголок с нитками и носовых платков. Выговоры на офицеров, но не прапорщиков, сыпались одни за другим. Короче, являл образец требовательности. Всё бы ничего, да вот промашка вышла у майора. Прикарманивать стал понемногу подарки шефов, предназначенные солдатам. Вошёл во вкус и однажды оптом прибрал к рукам всю партию цветных телевизоров. Конечно, потом хвостик нашёлся, втихую уволили бедолагу, но карьеру многим лётчикам крепко подпортил.
 
Физические занятия завершались бассейном, расположенном в здании клубно-спортивного комплекса. Начальник отдельного арктический погранотряда, на территории которого располагалась ОАЭ, разрешал пользоваться в любое время. Однажды мы пришли утром, кажется, Валерий Мухин, Юрий Шильников, ещё кто-то, среди которых был и я, чтобы поплавать до начала занятий. Так уж вышло, что первым переоделся и прошёл душевую ст. лейтенант Губин, правый лётчик самолёта Ил-14. Мы только вставали, как Игорь почти сразу вернулся:

— Ничего не получится, вода ледяная, не грели, — он с разочарованным видом принялся одеваться.

В раздевалку зашёл сам генерал Седых. Не ошибусь, если скажу, Владимир Ильич пользовался всеобщим уважением и среди отрядных и у лётчиков. Удивительно демократичный, приветливый с подчинёнными. Он редко повышал голос даже, когда был рассержен или приходил, говоря научным языком, с постинтоксикационным синдром. Тем не менее на подобную слабость все закрывали глаза.

Мы встали. Поздоровался, буркнул:

— Как лягушатник? — не ожидая ответа, скинул спортивный костюм и прямиком в бассейн.

Губин, видимо озабоченный собственными проблемами, а возможно и с глупым желанием подшутить, бросил вдогон:

— Нормально, товарищ генерал.

Мы ещё не успели сообразить, как Седых скрылся за дверью. Через десяток секунд послышался громкий всплеск, который издаётся обычно при прыжке с вышки. И следом дикий рёв раненого полярного медведя. Распахивается дверь, вылетает генерал с воплем:

— Где эта жердина?!

Счастье Игорька, который сразу за всплеском сообразил, что отмочил. Схватил в охапку свои манатки и шмыгнул к выходу. Наверное, прошло не меньше недели, пока Седых пытался отыскать "мерзавца", допытывался то у Тарасевича, то у Кононова.

Думаю, он мог бы сделать это в тот же день, но не пошёл на это. Я уже увольнялся, когда начальник медсанчасти майор Синдеев рассказал, как перед своей отставкой Владимир Ильич подолгу отлёживался в своей палате. Подводило сердце. По-человечески было жаль его, такие генералы встречаются не часто и Алексей Фёдорович делал всё зависящее от него.

К слову сказать, с этим бассейном и у меня приключилась неприятная история. Пока плескался, кто-то умыкнул cамозаводящиеся часы Seiko, подаренные мне на прощание Колей Лысовым. Ребята сказали, никого из посторонних не видели, заходил только прапорщик Василий Михин. Не подумал бы на него, тихий, улыбчивый. Тем не менее его любовь к чужому добру, к сожалению, подтвердилась уже будучи в Черском, куда и Васю перевели, но в качестве старшины. Там у меня родилась дочь и ребята, как водится, сбросились на коляску, вручили деньги Михину для покупки. Долго бы мне пришлось дожидаться подарка, кабы при всех не насел на него. Так ведь ещё обиделся.

В последних числах июля Черский предупредил, что в отряде ожидают инспектирующего из главного управление пограничных войск. По завершении проверки Седых предлагает вывезти инспектора и его свиту в арктическую тундру. Побывать на празднике "День Оленевода", а потом показать Ямал и жизнь аборигенов. Сам комэска полетит на правом сидении. 2 августа вылетели к острову Левдиев, прошли вдоль восточного побережья Байдарацкой губы, а от острова Торасавэй взяли курс на конечный пункт нашего путешествия, Усть-Кару. Тундрового населения сошлось много, объяснили, что только на праздники и встречаются. "Высокие" гости уединились со старшинами, а мы стали наблюдать соревнования на оленьих упряжках. В стороне разделывали оленью тушу. Зрелище не для слабонервных. По ходу разделки, руками по локоть в крови ненцы с вожделением лакомились кусочками внутренностей, которые отхватывали своими ножами. Но после экскурсии в чум, где нам предложили отведать отварное мясо с налипшей "приправой" из оленьих волосков, аппетит приказал долго жить. В надежде развеяться, экипаж отправился к торговой ярмарке, где сразу заинтересовали столы с книгами. Вот этого делать бы не стоило, все издания были на языках народов севера, что окончательно нас добило. Дабы совсем не впасть в отчаяние, поплелись на борт, где б/радист Валя Змеевец обещал поделиться продпайком в виде всё тех же сала, лука и хлеба.

Вернулись к заходу солнца. Утром взял добро на Яптик-Сале, посёлок на западном побережье Обской губы. Прогноз по ямальскому району, лёгкая дымка, видимость 8 - 10 км. Часа через два подъезжают на трёх машинах. Из первой выходит комэска с раздутым портфелем в руке. Пока гадали, что там может быть, из второй молодцевато повыскакивали вчерашние гости, генерал-лейтенант средних лет и двое полковников в возрасте. Из третьей появился ещё один мо;лодец, как оказалось, повар из гостиницы "Воркута". Покуда грузили всевозможные продукты и сопутствующие атрибуты, Черский занял правое сидение. Со взлёта набираю 800 м и лётчик штурман ставит курс на остров Левдиев. Минут через сорок впереди засинела Байдарацкая губа. Снижаюсь до 200 м, как и запланировано, рассчитываю посадку в факторию Усть-Юрибей.

— Потом, давай на Яптик-Сале, — Черский бьёт по ручке — оттуда по береговой черте на Тамбей.

Кто бы возражал? Подворачиваю влево, иду напрямик к западному побережью Обской губы. Над посёлком беру общий курс на север. Черский встаёт, молча указывает штурману на своё место и покидает пилотскую кабину. Как я понял, комэска отправился выполнять просьбу начальника ПО, лично показать гостям красоты севера. С Тамбея беру курс на Усть-Юрибей. Вскоре впереди заблестели озёра. Большие, маленькие и совсем крохотные, с чистейшей прозрачной водой. Точно монисты, рассыпанные щедрой рукой самодийского божества, покрывали они сердцевину Ямала.

По всем признакам у земли полнейший штиль. Захожу на грунтовую площадку фактории. Плечо трогает рука, оборачиваюсь. Черский показывает правее. Метрах в трёхстах в стороне, у русла реки Юрибей, темнеет вытащенная на берег лодка, рядом одинокий чум. Мужчина и женщина, по всей видимости семья рыбаков, копошатся у большой, свежевырытой ямы. Двое подростков подтаскивают туда мелкий кустарник, клочья мха. Не сдуть бы жилище, мощусь чуть подальше.

Судя по оживлённым голосам, турне по Ямалу инспекторам пришлось по душе. Экипаж вышел следом. Комэска кажет три пальца. Ясно, стоянка три часа. Тёплая и безветренная погода, ни мошкары, ни комаров, обещает для всех приятное отдохновение. Разумеется кроме повара, поднаторевшего в подобных выездах. Он быстро сервирует походный столик, затем ловко собирает мангал и вываливает из мешка заготовленные дровишки. Потянуло дымком.

О чём-то посовещавшись, четвёрка направилась в сторону чума. Насторожило то, что Черский прихватил свой портфель. С чего бы? Пошли инспектировать, намекнул б/техник Серёжа Каширкин, раньше нас догадавшийся о содержимом ручной клади. Будучи утонченным эпиграмматистом, его двустишия били точно в глаз, но не всегда отличались приличными выражениями. Мы потянулись к рыбакам. Александр Павлович, как видно, уже договорившись, выкладывал на шкуру бутылки из-под шампанского. Остальные сгрудились у ямы и с интересом наблюдали, как женщина торопливо набивала мешки вперемешку сигом и муксуном. Осталось только на дне. Погрузив четыре мешка на узкие нарты, поволокла к вертолёту. Валентин не выдержал, догнал и потянул за постромки. Насчёт ямы Серёжа растолковал мне. В свежем виде комяки, нанайцы рыбу не едят, а складывают в ямы на недельку, пока не подтухнет и не станет нежной на вкус. Так и говорят здесь, с "комяцким засолом".

Вернувшись, набрали шашлыков от поварских щедрот и пошли к машине. Чем занимались гости мы не видели, не до этого было, оленина таяла на губах. Потом вздремнули. Разбудил шум, повар закинул упакованный ящик. Подошли остальные. Странно, генерала нет.

— Запускайтесь и туда, — из-за спины б/техника Черский знаком показал на широкую песчаную отмель метрах в четырёхстах.

Понятно, человек решил прогуляться в одиночестве. Была б команда. Подлётываю. Песок слежавшийся, тем не менее, от винта поднимаются тучи пыли и накрывают генеральскую фигуру. Чуть развиднелось, не верю глазам. Распластавшись с раскинутыми в стороны руками, словно на черноморском пляже, инспектор, несомненно, изображал посадочное "Т".

— У военных чинов от инфантерии открываются лучшие профессиональные качества, — начитанность невозмутимого Каширкина поражала.

После захода солнца заруливаем на стоянку. Зачехляемся и в автобус. Гости, в сопровождении комэски, уже в бане, нашей всеобщей гордости, построенной на аэродроме для прилетающих из командировок экипажей. Ночным рейсом инспекторы покинули гостеприимную Воркуту.

На душе праздник "курбан-байрам"! Пришёл приказ Министра обороны СССР о присвоении квалификации "Военный лётчик первого класса"! Ребята поздравляют. Намекают. Обмыли в чебуречной.

Спрашиваю у Сверенюка:

— Где лучше представиться командиру? В штабе лезть с бутылкой в кабинет как-то неудобно.

Сделал изумлённые глаза, потом засмеялся:

— Здесь так не принято. Просто зайди, представься. Руку пожмёт, разве мало?

Не поверил. Пётр призывался с аэроклуба, с лётными обычаями малознаком. А я с первых дней службы в части был свидетелем добрых традиций. И чтобы в полку представиться комэске с пустыми руками? Да не поймёт! К тому же, Александра Павловича, в отличие от его бывшего правака, я всё же уважал. Особых гадостей людям не чинил. Обещания всегда выполнял, даже вопреки мнению вышестоящего начальства и до конца отстаивал своих подчинённых.

В тот же вечер в ресторане "Север" приобрёл лучший армянский коньяк "Арарат" за бешеные по тем временам деньги. Явился на квартиру. Позвонил. Хозяин самолично открыл дверь. Держа перед собой презент, с порога представился по всей форме. Черский нахмурился, но руку протянул. Я так и не узнал с какой целью он её протянул, только от внезапной растерянности вложил в неё злополучный пузырь. Удивлённо хмыкнул, поблагодарил, произнёс: "ну, пока" и закрыл дверь. Честно говоря, я и не жалел, что не предложил мне рюмку. В конце концов, у каждого своя жизненная позиция.

В начале декабре прибыл новый начальник штаба ОАО. Командир поставил задачу провезти его по ряду застав для ознакомления с участком. Маршрут Воркута — Мыс-Каменный — Диксон — Эклипс — Челюскин. Вылетели по плану, курс на Мыс-Каменный. Эшелон 2100 м. Через 6 минут запрашиваю азимут - удаление. Диспетчер:

— На линии. Удаление 7 км.

Что за бред?! Достаю свою НЛ-10. С недавних пор таскаю её с собой, не хочется штурманов отвлекать по пустякам, а для подсчётов в уме туп. Единственное, что помню с училища, это перевод м/с в км/ч. По НЛ-10 выходит, несёмся со скоростью взбесившийся полуторки, аж 70 км/ч? Да быть такого не может! Сверенюка не трогаю. На одиннадцатой минуте запрашиваю снова. Ответ:

— А 71°, на линии. Удаление 16 км.

Заметив мою горячку, Петя смеётся:

— Рррома, не лякайся! Полярный Урал не биробиджанские холмы, здесь встречняк и поболее 100 км/час.

Вот одесса чёртова! Зря про Белова сболтнул! Едва перевалили, путевая скорость приметно увеличилась. Огни ВПП увидели, когда стрелки времени полёта показали 2 ч. 50 м. В аэропорту подполковника встретил начальник заставы "Мыс Каменный". Стоянка полтора часа. Быстро дозаправились и в столовую. Б/радист Серёжа Киселёв ещё в полёте передал, пограничный экипаж, как всегда, накормят фирменным пирогом из рыбы. Из столовой к диспетчеру. Фактическая погода Диксона - облачность 6-9 баллов, слоистая. Высота нижней границы облаков 300 м, временами снег, видимость 2 - 4 км. Ветер на высоте 1500 м - 210° 40 км/час. Принял решение вылетать.

Длительные полёты в полярную ночь дают знать. В воздухе уже два часа и до Диксона пилить ещё порядка двух, но чувство такое, что прошла вечность и мы одни в этом рокочущем багрово - красном мирке приборов. И какое имеет значение, что за бортом, десятибальная облачность или ПМУ? Ни огонька, ни горизонта, разве что блеснёт порой кусок тускло-звёздного неба. А внизу бездонная дыра непроглядной тундры, да невидимые языки морских заливов. Ощущение не из приятных. Конечно, в первые годы присутствовала романтика севера, куда же без неё? Многочасовые перелёты, небезызвестные острова, архипелаги, гигантские ледники, полярные станции, о которых прежде знал по наслышке. Потом стал задумываться. При полётах над морем вне видимости берего¬вой черты через час - полтора зачастую пропадает вся связь, ни с аэродромом вылета, ни с конечной точкой маршрута. А уж если заиграло северное сияние, то и последняя надежда, б/радист, слеп и глух, ни азимута, ни удаления, короче, тьма! Всё, как в песне: "назад пятьсот, вперёд пятьсот". Есть, правда, ещё редкие точки ПВО, где дежурный - локаторщик что-то может подсказать, если опять-таки связь не пропадёт. Как-то при очередном полёте от мыса Каменная Коса на Диксон, резко усилился боковой ветер. И если бы не подхватил радар (позывной "Плита 48", на всю жизнь запомнил), то неизвестно, хватило бы топлива. Когда определились, ушли в море далеко за остров Олений. Вот и надейся на голые расчёты.

Неустойчивая метеорологическая об¬становка Арктики постоянно преподносила сюрпризы, когда до запасного аэродрома на вертолёте дойти не всегда реально. Посадка ниже своего минимума, снижение едва ли не до бетонных плит в снежной пелене была не редкость, особенно в Тикси. Что касается средств спасения экипажа на воде в погранавиации такого понятия вообще не существовало. Коллективные и индивидуальные спасательные средства, плоты, нагрудники, аварийные радиобуи и прочая фигня, то не про нас. Главная надежда вертолётчика в "механизме холодной дрожи", если верить медицинскому термину, да и то лишь в течении нескольких минут при температуре воды 1 - 2 градуса. На худой конец, плечо надёжнейшего друга "Макарова". Доказано, не подведёт. Светлая память Николаю Фёдоровичу!

Заночевали на Диксоне. Утром в план: Эклипс — Челюскин. Погода благоприятствует. Два часа полёта и мы на п/з Эклипс. Мрачное, безрадостное место. Включённый на время прожектор осветил несколько балков в окружении разнообразного мусора, пару убогих хозяйственных построек и дымящуюся трубу котельной. Но внутри, тем не менее, по-домашнему тепло. Аппетитно пахнет печёным. Пока офицеры проводили совещание, гражданский повар в снежно-белой курточке и таком же колпаке сноровисто расставлял на столах подносы с горячими беляшами.

Дежурный вызвался показать заставу. Внутри полный порядок, шторы на окнах, комнатные цветы в жестяных банках. В предбаннике поразил большой бетонный бассейн, доверху наполненной морской водой. С опаской сунул руку. Подогретая! Пригласили к столу. Начштаба, испробовав первый беляш, удивился, откуда здесь свежая говядина? Оказалась, курьёзная история. Завезли яловую корову, в скором времени доставили молодого бычка и заперли их в балке, мол, сами разберутся, не маленькие. Прошло больше полугода, а у коровы и признаков беременности нет. Подождали ещё месяц и решили от быка избавиться, задаром кормить накладно. Два дня, как закололи. Начштаба, видать, был крестьянских кровей, покрутил головой и пошёл в офицером в балок. Вскоре заявляются. Начзаставы в крайнем смущении, подполковник хохочет. Оказывается, низкий потолок не давал быку исполнять обязанности, ни за что загубили животное.

На Челюскине пробыли более двух суток. Немного отоспимся и в кладовку, выбирать очередной фильм. Банки с плёнками до потолка, наверное, со времён Челюскина, начиная с "Броненосца Потёмкина" и заканчивая "Волгой, Волгой". Два - три фильма подряд и перерыв, толи на обед, толи на ужин, всё перемешалось. Наконец откопали более современную картину, "Дни лётные" 1965 года выпуска. Впервые я увидел его в полку, фильм запомнился по песне "Небо, ты радость и ты наша беда". Замечательные строки, только вот на Челюскине уже смотрел другими глазами. Некоторые фразы героев фильма настолько резали слух, что Сверенюк высказал предположение, с которым все дружно согласились — роли военных лётчиков играли исключительно работники политотдела.

В Воркуте на аэродроме подполковник объявил экипажу благодарность, пожал руки и уехал. Подзывает Черский, смотрит из-под бровей:

— Готовься в Тикси, Рохлова сменишь.

— Так он же...

— Чего непонятно? Приказом со вчерашнего числа в должности командира звена. А он будет ждать здесь, пока всё разрешится. Ясно? Через три дня вылетаешь нашим бортом. Вопросы?

Да какие вопросы? Опять у Николая драма. Парень неплохой, только вот личные проблемы генерал за него решает. Только замыслит в очередной раз жениться на ком вздумает, так сразу "стук", вылетает папаша, за шкирку и в самолёт. До следующего раза.

— Товарищ командир, но вы же в курсе, у сына проблема со щитовидкой, а там, как я слышал, со специалистами туго.

Александр Павлович помолчал, пошевелил всеми десятью пальцами (была такая привычка):

— Вот что, лететь в любом случае придётся. Год продержишься без семьи, решим вопрос о переводе в Черский. Там с больницами порядок. Да, с квартирой не тяни, устроишься, освобождай, Николай Николаевич вселится.

Весенний Тикси встретил обычной майской погодой. У земли + 5°, пронизывающий ветерок. Штаб отдельного звена в посёлке на территории мангруппы. Встретил зам. комэска Каменских Владислав Афанасьевич. Бравый майор с мужественным лицом. Единственно, что насторожило, доскональный какой-то, ставит точки после каждой фразы и спрашивает, всё ли я уяснил? В соседнем подъезде на втором этаже открыл дверь, отдал ключи. Сказал, двухкомнатная квартира определена для командира звена. Хотел пояснить, что семью не ожидаю, сюда бы семейного, да передумал. Настоит на своём, а потом опять за своё - правильно ли его понял?

С инженером Валерием Запорожским сдружились в первый же день. Компетентный, с обострённым чувством справедливости. Мог бы и не говорить, сам догадался, что отношения у него с Каменским оставляют желать лучшего. Познакомился с личным составом звена. Виктор Кузютин, лётчик штурман, выпускник СВВАУЛ, Владимир Аргунов, б/техник, б/радист пр-к Фонов, Алексей Скиба, правый лётчик самолёта Ил 14 и другие. Ребята нормальные.

Выехали на аэродром. У пограничников стоянка отдельная, два Ми-8 и Ил-14. Основную площадь занимала отдельная транспортная эскадрилья Ан-12х и вертолёты Ми-8. Во время плановых полётов командно-диспетчерский пункт занимал их руководитель полётов. Два дня ходил на занятия к дежурному штурману аэропорта, ознакамливался с районом полётов и прочими документами. К вечеру отчитался перед замкомэской, по пути прихватил буханку хлеба в солдатской столовой и пошёл домой.

Что за херня?! Уже на третьем, а аэродром не узнаю. Долетался! А где же наша стоянка? Кузютин, как язык проглотил, мычит. Выполняю четвёртый, на прямой открываю рот... О Боже, свой позывной забыл! Как назвать себя? Я вертолётка, разрешите посадку?!

Проснулся в холодном поту. Включил свет, на будильнике только пять утра. До выезда ещё полтора часа. Лучше встать, а то звонок не услышу. К автобусу подходим вместе с Запорожским. За рулём завгар Сергей Овчаренко. Солдаты и спецы уже внутри. На аэродроме приятная встреча, начальник штаб отряда. Уже полковник! Доложился, поздравил. Пожал мне руку и предупредил, Саскылах отменяется, посадка только в Усть-Оленёк, затем по береговой черте Оленёкского залива, по дельте Лены и домой.

Село располагалось на правом берегу реки Оленёк и от других отличалось разве что названием. Грустно осознавать, но чем дольше продолжалось моё пребывание на севере, тем чаще приходила уверенность в том, что подавляющее большинство населённых пунктов за семидесятой широтой создавалось спятившим архитектором, причём по одному и тому же проекту. Среди россыпи дощатых убогих хижин возвышалось административное здание и пара - тройка домов на сваях. Иногда из кирпича либо из экспериментальных блоков из стекловаты, крытые листами алюминия. Вызывало удивление, разве что колонии коричневых тараканов, обитающие внутри таких блоков, которых ничего не брало, кроме кипятка из чайника. В Черском как раз проживал в таком доме, регулярно поливая раз в неделю, но увы, эти бестии плодились вновь.

Если полуостров Челюскин скромно выделялся, в основном, залежами ржавых бочек, то побережье Оленёкского залива, как и дельта Лены, дополняли завалы леса, который ещё рубили заключённые лагерей тридцатых годов. Шириной в десять, пятнадцать метров, они тянулись до самого горизонта. Старый лес лежал вперемешку со свежим, который всё также сплавлялся россыпью или в пучках. Как пожаловался мне местный рыбак из Усть-Оленька, топляки обломили винты у половины жителей.

Прошло менее полгода и чем больше узнавал Тикси, тем больше он начинал мне нравиться. Да, климат суровый, низкие температуры, постоянные туманы, хмурое небо, погода часто и резко меняется, а вокруг каменистые, безжизненные сопки. Мало того, атмосферное давление скачет, солнышко редкий гость и в июле парочки гуляют по посёлку в "сибирских майках" под моросящим дождём. Коротким же арктическим летом, когда бухта очищается от льдов, вся жизнь в портовом посёлке подчинена навигации. Это может продолжаться и два месяца и месяц, а то и вовсе неделю, другую. Господь ведает. Работа в порту круглосуточная. В зимний же период зачастую подолгу бушует пурга, да такая, что авиатехнику заметает по самые блистеры. Лопасти не швартовали, сорвёт вместе с законцовками. Потом всем составом раскапывали весь день. Порывы ветра достигали до 40 - 50 м/сек. В такую погоду мало кто решался выйти на улицу, ГТСки развозили хлеб и молоко по домам. А у нас служба. Утром вышел из дома, наст, как камень. Только нос за угол, швырнуло наземь и покатило назад. Итак, два раза. На третий, на четвереньках к дороге, по столбу встал и в проходную.

Но как у всякой медали есть и другая сторона, это заполярная весна, когда за короткие тёплые дни буквально на глазах расцветает тундра. Разноцветные причудливые цветочные ковры покрывают землю. Особенно выделялся как бы жёлтыми всплесками тундровый мак. Следом выклёвывались россыпи мелких грибочков, только собирай. А на озёрах песцы тявкают, подачки выпрашивают у рыбаков. Прошло много лет, а тиксинская весна так и стоит перед глазами с бесконечными радужными волнами до самого горизонта.

Поставлена задача доставить на п/заставу Нижнеянска группу офицеров разведки. Стоянка час. Затем курс на Новосибирские острова. По маршруту полёта выполнить облёт западной оконечности острова Бол. Ляховский, центральную часть острова Мал. Ляховский с последующим перелётом на остров Котельный. Посадка на полярную станцию Темп. Стоянка четырнадцать часов.

От Мал. Ляховского визуально взяли курс на возвышенность Малакатын-Тас. До Котельного дошли за час с хвостиком, усилился встречный ветер. На западной оконечности острова полярную станцию определили лишь по антенным мачтам. Два почерневших от времени бревенчатых барака почти сливались с серым галечником. Рядом ещё пара каких-то развалюх. Посадку произвёл на западной оконечности острова на песчаной косе. Деревянный настил из полусгнивших досок, ведущий к постройкам, во многих местах угрожающе прогибался. Все прошли в здание станции. Внутри сухо и чисто, но как-то неуютно, в отличие от других полярок. По потолку змеились пучки проводов, стены пестрели обрывками лозунгов и журнальных картинок.

Прибывшие офицеры распределились по комнатам полярников для индивидуальных бесед. Экипаж остался в столовой у раздаточного окна. Вскоре вернулся бородатый мужик с двумя полными вёдрами замороженного картофеля. Покрытые инеем, круглые клубни казались маленькими пушечными ядрами. Мелькнула мысль, что нас решили побаловать к чаю на сладкое. А дальше на наших глазах происходило нечто интересное. Пока один из помощников бросал картошку в тёплую воду, другой выхватывал ядра, ловко очищали и бросал в чан с кипящей водой.

Тут Фонов толкнул меня и показал в дальний угол. В простенке, распятая деревянными колышками, темнела серебристо-серая шкура какого-то неизвестного животного. Судя по размерам, телячья, но с достаточно длинным и плотным ворсом. Заметив наши заинтересованные взгляды, повар, рубивший за соседним столом оленью грудинку, решил по ходу объяснить её происхождение. Он рассказал, что две недели назад забыл прикрыть плотно дверь в погребе. А ночью туда проник полярный волк. Очевидно, тот настолько оголодал, что до утра поотгрызал от каждой туши сколько мог и когда повар зашёл туда, волчара настолько объелся, что не пожелал сдвинуться с места, только злобно сверкал своими глазищами.

Так незаметно за разговорами прошло полчаса. Собеседования подходили к концу, когда один из полярников поставил перед нами чашку с отварным картофелем, политый шкварками на свином сале. Что сказать, вкус у этого блюда оказался не хуже, чем в первоклассном ресторане, причём сладостью и не пахло.

Начальник станции предложил гостям перед вылетом слетать к Нерпичьей губе. В обрывистом берегу его люди обнаружили ещё два непарных бивня мамонта. Попросил перевезти к станции и заодно запастись раритетными трофеями, костями, зубами и небольшими бивнями. На десяти метровой высоте из обрывистого уступа торчали темно-желтого цвета бивни, возле которых на верёвках копошились трое верхолазов, а внизу среди комьев земли и льда валялась огромная кость, напоминавшая толстый обглоданный мосол, с лохмотьями сероватой плоти. Но гораздо большее удивление у меня вызвало то, что наружный срез берега слегка напоминал гигантский бутерброд изо слоёв льда с земляными прослойками. Не удивительно, что берег постепенно обрушивается. Перед погрузкой прикинули на глаз. Каждый бивень взрослого мамонта весил не менее ста килограмм. Сейчас уже не помню кому что досталось, но бивень мамонтёнка ещё долго хранился у меня.

В Нижнеянске посадку на полосу произвёл по-самолётному, хотя особой причины на то не было. И вообще, процесс приземления на значительной скорости мне доставлял временами большее удовлетворение, чем рядовая посадка. Я бы и не упоминал об этом, если бы этот "подвиг" не повторил впоследствии Виктор Кузютин. Будучи назначенный на должность командира вертолёта, он на скорости 100 к/час произвёл приземление, как выяснила комиссия и прокатился через всю полосу, пока не снёс опору высоковольтной линии. Кабы я мог предвидеть, то ещё раз объяснил бы то, что известно каждому курсанту вертолётчику. Что тормоза вертолёта не настолько эффективные, а в особых случаях следует притормаживать винтом, периодически увеличивая тягу с последующим отклонением её назад, в разумных пределах, конечно. Всё, как в известном анекдоте, когда поталогоанатом, проверяя студентов на внимательность, проводил одним пальцем по трупу, а в рот совал другой. Тем не менее, когда узнал об этом происшествии, долго не отпускало чувство вины.

В конце июня Каменский зачитывает приказ: в составе штатного экипажа срочно вылететь на Диксон. На вопрос, что случилось, обиженным тоном пробурчал, что подробности ему (замкомэске!) не удосужились довести. В аэропорту Диксон-остров уже ожидают наши борта из Воркуты и Черского. Группу лично возглавляет начальник авиаотдела. Доводит приказ личному составу: по распоряжению правительства СССР силам Отдельной Арктической авиационной эскадрильи в наикратчайшие сроки совершить высадку пограничной камендатуры на остров Земля Александры архипелага Земля Франца-Иосифа. В течение дня вертолёты были загружены под потолок: продукты, кровати, пассажиры и прочее военное имущество. Тремя бортами вылетели на следующий день по маршруту Диксон - мыс Желания (Новая Земля) - посёлок Нагурское, северная оконечность острова Земли Франца-Иосифа. Флагманский вертолёт возглавлял семейный экипаж: Коля Рохлов, на правом его батюшка. Второй борт: замкомэска черского звена, Юрий Кожура со своим штатным экипажем. На третьем борту правое сидение занял п/полковник Черский, а впереди нас на табурете над пультом автопилота возвышался наш личный флагман Николай Рубцов со своим астрономическим прибором.

Полёт над водами Баренцова моря на высоте 200 метров, могучие зеленоватые волны, пронизанные солнечными лучами, ясная погода в полярный день спровоцировали в пилотской кабине непринуждённую, можно сказать, творческую обстановку. Напевая под нос и постоянно что-то подправляя, Рубцов корпел над прибором. Александр Павлович благодушно улыбался и иногда подшучивал над Колей. У меня же вызвало чувство восхищения две громадные туши каких-то животных. Они внезапно вынеслись из морской пучины и словно совершая неведомый ритуал, почерёдно переваливали друг через друга, пока не скрылись из виду.

Через два часа полёта на горизонте в лёгкой дымке появилась тёмная береговая полоса. Новая Земля. По мере приближения к Северному острову стали проявляться обрывистые, изрезанные фьордыми берега со сползшими шапками льда. Всё это чем-то напоминало берега Котельного и Ляховских островов. Ещё через четверть часа уже можно было с лёгкость определить где заканчивается северная оконечность острова. Обрывистая скала, получившая название мыс Желания, в первый момент показалась оторванной от суши, пока не стали заходить на посадку. Прошли над какими-то домишками на узкой полосе суши, когда поступила команда произвести посадку на самостоятельно подобранную площадку.

Окружающая картина ничем не отличалась от других арктических мест, куда проникали первые полярные экспедиции 30 х годов, а следом и полярные станции. Куда не кинь взгляд, захламлённая земля пузырилась грудами ржавых бочек из-под топлива. Пока производилась дозаправка из наземных ёмкостей, мы с Юрой Кожурой отошли покурить подальше от начальников. Рохлов терпеть не мог табачного дыма, ни самих куряк. И что самое мерзостное, если прежде узнавал о пристрастии к табаку молодого выпускника СВВАУЛ, вопрос о назначении его командиром вертолёта решался однозначно, вернее никак, пока лётчик не переводился в какой-либо отдалённый округ. К соседней группе курильщиков приблизился пожилой мужчина, как оказалось, начальник полярной станции, над балками которой мы прошли. Видимо, встретив свежих людей, он нашёл в них благодарных слушателей. Мы подошли в тот момент, когда раздался громкий хохот. В конце семидесятых, как он рассказал, на мыс Желания заходил д/э "Павел Пономарев", разгрузился и отправился дальше. А на следующий день парторг станции не обнаружил среди вещей особо "ценного" груза для красного уголка, бюста Ленина. Отчаявшись, дал срочную радиограмму о пропаже. Всей командой несчастные моряки пол суток обыскивали корабль. Нашли в рундуке в катере от СПТР, закрепленного на палубе. Украл один из матросов. В объяснении написал: из-за "большой любви" к В.И. Ленину.

Взлетели в таком же порядке. Курс на Землю Александры. Условия полёта ничем не отличались от предыдущего, разве что от избытка солнечного света и бликов от воды начинали уставать глаза. Мы уже входили в зону архипелага, когда ведущий, имевший непосредственную связь с полярной станцией "Нагурская", сообщил о резком изменении обстановки. С моря надвинулся плотный туман, видимость почти нулевая. Посоветовавшись с Черским, Рохлов принял решение совершить посадку на Землю Георга, не долетая восьмидесяти километров до Нагурское. До пункта посадки оставалось ещё полста, когда прямо по курсу моё внимание привлекло серебристого цвета облако, которое как бы лежало на линии горизонта. Несколько удивлённый, тронул Рубцова за плечо и показал пальцем на странную матово-серебристую массу. Коля расплылся в улыбке, поднёс мне карту и карандашом тронул поднятую высоту с отметкой 416. Справа чернело наименование: купол Брусилова. Так это ледник?! Постепенно он увеличивался в размерах, занимая центральную, вытянутую в длину, часть огромного острова. Значительную территорию земли покрывали льды, а скалистые берега, как и на Новой Земле, скалились бухтами и узкими трещинами бесчисленных заливов. Удобное, относительно чистое от крупных валунов место для посадки нашлось в паре километров от ледника. Экипажи и пассажиры вывалили наружу. Вид исполинского ледника потрясал своими размерами. По сравнению с ним, наши вертолёты выглядели ничтожными козявками. Задрав головы, мы с восторгом наблюдали, как по иссера-серебристому куполу к подножию струились голубоватого цвета ручьи.

Ожидание благоприятной погоды затянулось на восемь часов, успели выспаться и пару раз перекусить, благо спальных мешков и консервов на бортах было в избытке. Наконец, через наш Ан-26, взлетевшего с Диксона, подтвердили фактическую погода Нагурского: дымка, видимость у земли 4 - 6 км. Над проливом Кембридж на аэродром заходили поодиночке. Вызвало удивление небольшой излом в середине ВПП. Размокшую полосу уплотнял бульдозер, волокущий за собой бревно. Садились поочерёдно по левую сторону полосы. После разгрузки техники приступили к заправке, лётный состав потянулся к диспетчерской, небольшому одноэтажному домику. Чуть дальше стояли пара балков полярной станции. Пока начальство ознакамливалось с прогнозом, курящие во избежание неприятностей отошли подальше. Со стороны стоянок заглох тракторный мотор и донеслись какие-то крики. Нам махали руками. Издалека было видно, случилось что-то неладное. Подбежали. Батюшки-светы! Не менее полуметра лопасти второго с края вертолёта вошла в заднее остекление бульдозера. Снаружи бугрились ошмётки сотового наполнителя. Первая мысль, не мой! Стыдно признаться, я почувствовал страшное облегчение. А в спину уже желчный оклик:

— Твой?!

— Никак нет, товарищ генерал.

Обычно самоуверенно-снисходительное лицо Рохлова исказила недовольная гримаса. Ох, как он хотел, чтоб это был мой вертолёт! Это открыто читалось по его хищно прищуренным глазам под свинячьим белёсыми ресницами. Нетрудно было представить последующий беспристрастный вердикт, но... судьба не доставила Николаю Алексеевичу такого кайфа. К генералу подскочил побледневший Кожура:

— Мой, товарищ генерал.

Эх Юра, Юра! Мог бы и не спешить с докладом. Метнув взгляд на Черского, Рохлов раздражённо бросил:

— Разбирайся, — и ушёл в сторону диспетчерской.

Комплект лопастей должен прибыть с бортом из Воркуты. Вылетели парой. После шестичасового отдыха на Диксоне, подключился ещё один воркутинский борт. Выполнили второй рейс. На Нагурской выгрузка и дозаправка заняли не много времени, и снова курс на материк. Многочасовое пребывание при слепяще-блеклом солнечном свете, накопившаяся усталость и монотонный убаюкивающий гул турбин постепенно давали знать. Солнцезащитные очки из пластика мало чем помогали, глаза зудели, чесались веки. До Диксона по расчёту ещё оставалось часа полтора. Начала встречаться кучёвка. Впереди по курсу приметил небольшое ослепительно белое облако в виде туркменской юрты. Неожиданно в нём возникло окно, створки широко распахнулись и женщина в цветастом халате, что-то безмолвно напевая, принялась из чайника поливать растущие в горшках цветы. Какое-то время с интересом наблюдал. По радио зашипело, донёсся позывной незнакомого борта. Ещё не открывая глаз, понял, что задремал. Удивительно, тех пор прошли десятки лет, многое позабылось, а это видение запомнил до мельчайших подробностей.

Через шесть часов отдыха перелёт на Челюскин. Дозаправка, послеполётный осмотр, два часа сна. Пока завтракаем, десант, личный состав мангруппы, у машин в готовности. Маршрут: остров Средний - остров Греэм-Белл - остров Хейса - Нагурское. После взлёта взят курс вдоль западного побережья Северной Земли. Обогнув выступ острова Большевик, идём напрямую на остров Средний. Справа по борту обрывистый берег острова Октябрьской революции, сплошной ледник. Плюсовая температура делает своё дело, на наших глазах с грохотом обрушивается в море очередная гигантская глыба льда. Кажется, доносится шум. Мощь природы потрясает, это настолько необычно, что захватывает дух.

Аэродром Средний. Посадка, дозаправка, взлёт. Встречный ветер усиливается. Греэм-Белл. Пятьсот с лишним километров прошли за три с четвертью часа. Остаток топлива позволяет дойти до Нагурское без дозаправки. Острова Греэм-Белл и Земля Вильчека, за исключением узких полосок земли, почти полностью покрыты мощными ледниками. И как грустное напоминание творения рук человека, повсюду погосты проржавевших бочек и брошенной техники.

По курсу остров Хейса. Там, среди сбившейся кучи жилых строений, пароходной трубой дымит кишка кочегарки. Снижаемся до высоты 200 метров. У раскисшей ледовой полосы, подобно вмёрзнувшей в снег подбитой птице, распластал крылья величайший трудяга севера, прижизненное имя которого было когда-то Ил-14. А справа угрожающе уже возвышался ледяной купол Гидрографов. Слева по борту против мыса Останцового среди нагромождений льда заметил большое, разбитое на две группы, по-видимому, стадо моржей. Схватил бинокль. Я их сразу узнал, хотя и видел впервые в жизни. Невероятно массивные тела могучих великанов Арктики поражали воображение.

Нагурское. На аэродроме лично меня ожидало по меньшей мере две приятные новости. Генерал улетел в Воркуту на Ан-26, а Юра Кожура готовил машину к облёту. Поговорили, обещал, что обязательно добьётся моего перевода к себе в Черский. В общей сложности, пробыл в Тикси почти год. Александр Павлович выполнил своё обещание, вскоре получил распоряжение прибыть в Воркуту, забрать семью и на нашем самолёте убыть в посёлок Черский для дальнейшего прохождения службы.

На этом можно было бы и закончить описание тиксинской жизни, вот только не даёт одна грустная, но поучительная история. Продовольственным складом мангруппы заведовал прапорщик. В годах, одинокий, практически весь день проводил на складе, выдавал пограничникам, в том числе и лётно-техническому составу, продуктовые пайки. Грубоватый по натуре, мог послать куда подальше невзирая на звания. Вёл какие-то непонятные по смыслу переговоры по телефону, при этом жевал кусочки сырого мяса, которые откромсал от туши. Однажды пришли, двери на замке. Недели через две офицер разведчик с незаурядной фамилией, Миша Засосов, рассказал. Взломали дверь. А там всё, как у А.С. Пушкина: "царь Кащей над златом чахнет". Сидит за столом завсклад бездыханный, а перед ним вся столешница заложена пачками купюр, от сотенных до пятидесятирублёвых. Всего обнаружили в квартире около двух миллионов. И это в то время, когда рядовой инженер получал 130 рублей!

Колыма встретила тягомотной полярной ночью. Откровенно говоря, посёлок мне сразу не понравился. Вокруг нескольких благоустроенных домом в районе аэропорта лепились старые покосившиеся домики, где стены воздвигались из двух слоёв досок, куда засыпался шлак. А вдоль дороги шли одноэтажные дощатые многоквартирные бараки, где обитали семьи, где люди жили десятилетиями, работали сутками и вдобавок исхитрялись воспитывать детей. Ещё вызывали удивление громадные, густошерстные местные собаки, отличавшиеся ужасно добродушным нравом. Только начиналась метель, они сразу зарывались в сугробы или просто ложились, свернувшись клубком, пока снег полностью не засыпал их. Однажды, торопясь на службу, в потёмках едва не наступил на такой холмик.

К большому сожалению, Юру не застал, уволили. Должность замкомэски занял прибывший из Маров Виктор Лазарев. Вроде бы нормальный мужик, одно смущало, вылёты на спецзадания, за редким исключением, брал на себя. То ли не налетался, а может, отстранялся. Мне же предоставлял вывозить лётчиков штурманов. Честно говоря, роль инструктора мне ещё с Хабароска не нравилась, не по мне это. С наступлением светлого времени суток выполнял с ними план учебной подготовки. С лейтенантом Вадимом Антипиным никаких проблем, как у всех выпускников СВВАУЛ, хорошая подготовка. Зато страху натерпелся с очередным "выдвиженцем" авиаотдела ПВ. Во время вывозной программы всем экипажем чуть ли не в прямом смысле держались за причинное место. Трудно сказать, чем руководствовался Рохлов, присылая в Арктическую ОАЭ, а в частности в отдельное звено новоиспеченных "лётчиков". К примеру, Коля Дубовицкий. Неплохой парень, бывший сменный диспетчер с Диксона. Я его раньше знал. Но вот волею судьбы назначен на должность лётчика штурмана вертолёта Ми-8. Не знаю кому он в Воркуте сдавал экзамены по конструкции и эксплуатации вертолёта, только о существовании инструкции экипажу имел смутное представление. Вопрос, на фига всем нам, выпускникам, как на пенсии, так и ребятам, начинающим свою лётную карьеру, вся эта многолетняя суровая учёба в стенах СВВАУЛ, годы нелёгкой службы, чтобы только иметь право притронуться к борту вертолёта? Но тогда я особо не задумывался, поручили, выполняю. Только прежде, чем стать профессиональным инструктором, насколько знаю, требуется многое, к примеру, методика обучения, о которой имел такое же смутное представление. Полагался больше на собственный опыт. И вот его мне было вменено обучать с первых шагов.

В районе аэродрома полёты на висении, по кругам выполнять удавалось редко, частые прилёты и вылеты бортов гражданской авиации. Приходилось давать заявку по району в радиусе 50 км. Чаще уходили западнее в сторону села Колымское. Выбираю большую площадку где-нибудь между озёр. Вначале отрабатываем с Антипиным полёты по кругу. Затем самое нудное, на правое кресло садится Дубовицкий начинаем отрабатывать висение. Мокрые оба. Не представляю, чтобы он делал на Ми-1? Начинает спорить, что-то доказывать. Наверняка Пётр Антонович вышвырнул бы его в первом полёте. Но я не Барчук, нервы тратить не собираюсь. Беру управление, взлетаю, запрашиваю подход. Через месяц проявились намётки, как в своё время в полку у Димы Ханина, который объяснял замкомэке: "летать летаю, а висеть не висю"! (со слов последнего). Набираюсь терпения. Решил продолжить с полётов по кругу. Взлёт, набор 50 м, гашение, посадка и опять взлёт. Так скачками в сторону Походска. За последующий месяц распугали, кажется, всех местных лосей. Их здесь много, пасутся парами, то здесь, то там. Как-то Лазарев подстрелил с борта одного быка, освежевали. Взял и я кусок. Супруга поставила варить, так попёрла одна пена. На котлеты ничего, но всё равно мясо грубое, не то что медвежатина. Тем не менее со свежей олениной, которое нам выдавали на паёк, ни одно мясо не сравнить, бульон прозрачный, как вода, ни жиринки, а вкус, не оторваться.

С весной прибывает перелётная птица. Окна квартиры на Колыму. Вечером на льду расположилась на отдых большая стая гусей, а ночью пошёл снег. Утром глядь, центральная часть русла покрыта белыми бугорками. Так и пролежали бедолаги весь день. На рассвете взглянул в окно, никого. Даже на душе полегчало. Середина мая. Вечером минус 30°, под утро закапало, + 1°. К 10 утра + 10°, к обеду + 15°. Через трое суток растаял почти весть снег, закончилась весна и наступило лето. Во второй половине дня уже жарко, + 25°. Детишки с тундры бегут чумазыми, в кочке собирают прошлогодний урожай голубики.

Полярное лето. Солнце колесом катится по горизонту, детвора играет на улице, пока родители в ночную смену работают. А под окнами ассенизаторская машина, так и засыпаешь под её завывания. Утром "учебные полёты с посадкой на незнакомую, необозначенную площадку". Маршрут известный, стоянка бригады рыбаков-охотников от гидробазы. Сгорел жилой балок, попросили комендатуру привезти стройматериалы. На выделенной машине заехал на поселковую пилораму, начали загружать. Смотрю, двое рабочих тащат воздушный баллон к какой-то куче в углу двора. От нечего делать пошёл за ними. Батюшки светы! Гора отстреляных собак! Прямо оторопь взяла, моя бы воля, бросил бы всё и ушёл. Но дальше началось ещё более кошмарное. Один мужик надрезал кожу на задней ноге и засовывал туда конец шланга. Другой открывал вентиль. Короткое пшиик, труп раздувался, кожа полностью отходила от тушки. Оставалось только надрезать и вытряхивать из шкур бывших обитателей. Несколько дней всё это стояло перед глазами.

Рыбалка на Колыме или "национальные особенности" заполярья. Если на материке принято заготавливать на зиму картофель, то здесь его роль выполняет ряпушка. На Колыме против посёлка отводилась тоня, где в сентябре ставили сети жители Черского. На долгую зиму засаливали по несколько бочек. Ну и мы без свежей рыбы не оставались. Напротив нашей стоянки, по другую сторону полосы протекала Пантелееха, речушка, впадавшая в Колыму. У берега общественная плоскодонка, сеть до середины протоки. Кто хотел, вечерком вытряхивал улов сколько нужно, здесь же потрошил, в мешочек и домой, к ужину. Однажды заметил на воде одинокую небольшую птицу сизоватого цвета. Может быть и не обратил бы на неё особого внимания, кабы не розоватого цвета голова с узкой полоской на шее и такой же окраски грудь. Поначалу подумал, игра заходящего солнца, но когда она заплыла в тень кустов, нежно-розовый цвет никуда не исчез. Только тут до меня дошло. Да это же розовая чайка! Слышал о ней много, а увидел впервые. Говорят, эти птицы помогают морякам и отводит несчастья.

Через неделю Лазарев убывает на сборы. Получаю распоряжение на оперативный полёт по маршруту Черский — Колымское — бухта Амбарчик. Пока ждём начальника погранкомендатуры, забираю из дома десятилетнего сына, давно обещал покатать на вертолёте. Сажаю впереди пульта автопилота на приступок. Вылетаем с задержкой. В Колымском забираем товары с продавщицей и на Амбарчик. До Походска, маленького, полузаброшенного посёлка, иду на предельно малой высоте. С земли изредка взлетают перепуганные журавли и струёй сбрасывают "боезапас". Кое-где местами дымиться тундра, белесые волны клочьями обтекают фонарь. Сын в восторге, но ноги на всякий случай поджимает. Высота 200 м. Курс на восточную сторону устья Колымы, бухту Амбарчик. От села одни воспоминания в виде сгнивший строений да ржавых конструкций в ожерелье мятых бочек. Среди этой убогости единственное расчищенное место у двух балков. Прохожу над торчащей мачтой антенны. Комендант, стоящий позади б/техника, показывает в море, где в километров в пятнадцати от берега по направлению к Крестовой идёт грязно-красного цвета ледокол. Майор просит сначала подойти к нему, а затем повернуть к мысу Каменный, хочет сделать несколько снимков для "Колымской правды". Впервые вижу ледокол вблизи. Широкая многоэтажная палуба с большим количеством антенн, мачт, пристроек и шаровидных локаторов поражает своей грандиозностью. Мощный корпус, казалось, с лёгкостью подминал кряжистые льдины, а в носовой части под ржавыми подтёками виднелось название корабля, "Леонид Брежнев".

К гранитному подножию массивной горы подхожу на минимальной высоте, снижаю скорость до девяноста. Береговая линия залива Медвежий завалена почерневшим от времени плавником. Чуть выше, нагромождения бочек, какие-то земляные отвалы. В центральной части у восточной оконечности косы бросаются в глаза несколько потемневших оснований от каких-то срубов, в чётком обрамлении покосившихся столбов с обрывками колючей проволоки. Повсюду поржавелые мятые бочки, кореженные куски железа, короба, ящики. На карте обозначено "факт. Медвежка". Догадки не строю, и без того ясно, под нами последнее пристанище заключённых ГУЛАГа.

Много позже, когда в Черском расплачивался спиртным за "дембельские" ящики, разговорился со старым охотником, когда-то промышлявшем в этих местах. В его хмельном рассказе нечего нового я не услышал. Вспоминал, как охотился на лосей и бурых медведей, как нашёл и приспособил для временного жилья обнаруженную им железную печь, а для сушки торбасов приспособил большую круглую крышку с "заграничными" буквами, выисканную под кучей рваной обуви. И где-то в конце старик с пьяной грустью упомянул о целых развалах стоптанной женской и детской обуви. Подумав, что ослышался, переспросил. Он неожиданно отрезвевшим взглядом показал на полуоткрытый портфель. Видимо, ещё раньше охотник заметил там пару бутылок армянского коньяка. В Воркуте я хотел отметить с Мишей Савченко его прибытие на должность, зам. по тылу. Взяв с полки ещё один грязный, пыльный стан, достал из потёртого сидора один флакон... а затем и второй.

Небольшая площадка у одного домика, он же жилой и магазин. Второй является гидрометеостанцией, где работает муж продавщицы. Комендант с двумя солдатами и экипажем идут к балкам, а я с сыном к бухте. Пусть хоть Восточно - Сибирское море увидит, если Чёрное не довелось. У берега вода полностью очищена ото льда. Смотрю, в одном из мелких заливов алеет какое-то пятно, словно сквозь хмурое небо заглянул солнечный луч. Но то, что я разглядел вблизи, явилось настоящим потрясением. Большая стая розовых чаек лениво покачивалась на воде. Не скрою, это были одни из немногих счастливых мгновений за последние годы. Широко открытыми глазами мы долго любовались на это чудо севера. Мысль пришла неожиданно, теперь любые несчастья обойдут нашу семью и сын обязательно выздоровеет.

Через неделю прибыла группа офицеров воркутинского отряда во главе с начштаба. Вылетаем по маршруту Черский — Билибино — погранкомендатура Певек. В Билибино сели на окраине посёлка. Пассажиров забрал УАЗик со знаками АЭС на дверцах. Часовая стоянка растянулась на два. Побрели в поселковую столовую. Верхнюю одежду повесили на общую вешалку, в зале сели перекусить. Случайно взглянул на видимую часть раздевалки, в наших куртках копошится пацанёнок. Заинтересовало, что же он там особого отыщет? Никого не предупредив, встал, тихонько прошёл к вешалкам. Хвать его за руку! Из разжатых пальцев на пол упало несколько монет. Худощавый мальчишка с замурзанным лицом смотрел на меня наглыми глазами и шмыгал носом. Тотчас вспомнил себя в младшем классе, когда все отправлялись в школьный буфет за сосисками и булочками с маслом. С голодным урчанием в животе, я точно также обшаривал детские пальтишки, чтобы купить вожделенную булочку.
Посоветовал ему подобрать и дуть от греха подальше.

В полёте минут за двадцать до Певека в кабину заглядывает начштаба, спрашивает, могу ли вначале протянуть маршрут до мыса Шелагского, потом вернутся в Певек. Прикинул по карте, около сорока километров. Без заявки? ПВО? К тому же участок Чукотского отряда. Смотрит на меня требовательным взглядом. Да знаю я твою историю, полковник. Всезнающий Сверенюк рассказал, у которого в негласных друзьях земляк из особого отдела. Наверняка хочет поближе рассмотреть место гибели своего отца, бортмеханика Ли-2. Где-то в конце пятидесятых здесь на скалах мыса разбился самолёт. Из десяти человек погибло семеро, в том числе батя начальника штаба, которому исполнилось в ту пору четырнадцать лет.

Киваю в знак согласия. Отказать не могу, на то есть веская причина, но о ней позже. Набрал 400 метров, облачность среднего яруса, видимость хорошая. Мыс выдаётся далеко в море, километров на десять и чётко просматривается. Выхожу чуть правее, снижаюсь до 100 метров, гашу скорость до 100 и над водой по береговой черте огибаю западную часть полуострова. Прошу б/техника временно уступить место. С взволнованным лицом полковник безостановочно щёлкает фотоаппаратом и периодически отрываясь, с напряжением всматривается в обрывистый гранит берега. Не доходя маяка Шелагского, разворачиваюсь на обратный курс и вновь повторяя путь, огибаю скалистый мыс с мечущимеся бакланами.

Возвращаясь к недосказанному выше, опишу эпизод, произошедший в начале июня позапрошлого года. Очередной вылет в Нарьян-Мар совпадал с началом школьных каникул. Семья убывала в летний лагерь под Тулу на всё лето, день отправления назначен. Но так как командировка обещала закончиться за день до вылета рейсового самолёта из Воркуты, то я очень надеялся, что успею проводить своих в аэропорт и попрощаться. По прилёту в Нарьян-Маре забираю группу офицеров погранзаставы во главе с начальником штаба. Их задача облёты и работа с местным населением островов Колгуев, Вайгач и ряда береговых населённых пунктов. На утро третьего дня захожу в канцелярию заставы, обращаюсь к начштаба с просьбой уточнить на завтра время вылета в Воркуту, чтобы встать в план. Его ответ разом перечёркивает все мои планы. Командировка затягивается, как минимум, ещё на двое суток. Что можно возразить? Стиснул зубы. В дверях останавливает, видно что-то заметил в моём лице:

— Капитан, что стряслось?

Объяснять? Так не поймёт, а если и поймёт, то его служба в сто крат важнее. Машу рукой:

— Всё в порядке, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Говори! — прихлопывает ладонью по столу.

Вот физиономист чёртов! Что толку говорить, когда ситуацию не изменишь? Равнодушно докладываю, мол так и так, хотел проводить, судороги у пацана, врачи настоятельно рекомендуют. Какое-то время он молчал, всё так же постукивая ладонью:

— Далеко не уходи, вызову.

Пол дня в томительном ожидании. После обеда подбегает сержант. Захожу. В канцелярии кроме начштаба двое гражданских, по виду какие-то чиновники из местных.

— Завтра в плане на Воркуту. Доставишь своих попутчиков, у них прямой на Москву. Повезло, тебе, — он усмехнулся, — Послезавтра вылетаешь обратно. Я позвонил, распоряжение получишь в эскадрилье.

Шёл обратно и думал, не перевелись ещё русские офицеры, принимающие близко к сердцу чужие горести и беды. И что мне везёт по жизни, если чаще встречаю настоящих людей. Такие простые фамилии, как Злобин, Кисель, Паняев, Янко, Сыромятников, Шарипов, Белов, Беляк, Бандурин, навсегда остались в моём сердце. Жаль только, не вспомнил имя начштаба. А ведь в годы войны именно подобные офицеры и солдаты не выдали, спасли в немецком плену лейтенанта, командира огневого взвода, моего отца. И ещё думал о том, что хрен с этими должностями, со званиями, главное, я летаю!

Весна 1983 года. Поступил приказ в полном составе экипажа прибыть в Воркуту с последующей командировкой в Душанбе. Доставили своим бортом. В течение трёх дней оформляем документы, запасаемся всеми видами бланков, выслушиваем советы тех, кто только вернулся с Афганистана. Билеты на самолёт заказаны, проездные документы в кармане, после обеда собираюсь выкупать. Осталось перед убытием представиться командиру. Захожу в кабинет, докладываю.

— Готовьтесь в Ленинград, Афган откладывается, — Черский отводит взгляд, — возникла служебная необходимость. С рембазы забираешь машину, гонишь в Воркуту.

Новость ошеломляет. Вдаваться в подробности бессмысленно. Экипажу объяснил, как мог. Через сутки трясёмся в поезде, через Москву на Ленинград. В Пулково принимаем "доработанный" Ми-8т. На створках установлен двигатель от МП-44 с генератором постоянного тока на 27 в, питающий керосиновый обогреватель. Неплохо задумано, в Арктике здорово выручал. Можно было и чайник и электроплитку подключить. Облётываем первую машину и вперёд. Со второй случилась проблема, о которой уже писал.

До Талаги (Архангельск) проскочили за полдня. Заночевали в Мезене и далее через Нарьян Мар на Воркуту. Своеобразие северной красоты приморских городишек, как Онега, Мезень, очаровывало. Несмотря на суровый климат, утопающие в зелени дореволюционные прямоугольники кварталов, запахи дымов из печей, горланящая во дворах живность, старики на завалинках, да ещё приветливые коты, норовящиеся потереться о брюки, невольно вызывали у меня чувство встречи с собственным детством. Тем не менее каплю горечи доставлял всё тот же мусор 30 х годов, присущий арктической зоне, многолетний береговой плавник да местами проржавевшие бочки, так и не убранные в устьях рек.

Перегоняя второй борт, ни я, ни члены экипажа уже не сожалели, что не пришлось учавствовать в вооружённом конфликте. Вместе с тем оставалось неприятное чувство чего-то недосказанного. Впрочем, как говорится, правду не скрыть, но об этом позже. К концу лета наконец-то добрались домой. В Черский нас доставил попутный ИЛ-14 с чукотской АЭ. С Ан-26 не идёт ни в какое сравнение, ни визга, ни завываний. В визуальном полёте такое ощущение, будто сидишь в уютном кресле экскурсионного автобуса.

Вскоре дошла добрая весть. На место уволенному в запас А.П. Черскому пришёл не кто-то, а наш сокурсник, Валерий Васильев. Многие к этому времени уже командовали эскадрильями, полками. Ощущал большую гордость за ребят. И тут припомнил, как-то перед ужином старшина вручает узел с бельём и велит отнести в каптёрку 1 аэ. Захожу, а по коридору Валера Васильев с подобным мешком, розовощёкий, улыбчивый. Таким он и запомнился мне.

Ан-26 заруливает на нашу стоянку. Нового командира встречают замкомэска, инженер, секретарь парторганизации. Я, как внештатный начальник группы объективного контроля, ожидаю в своём "кабинете", полутёмной комнатушке под лестницей. На столе рабочий аппарат, журнал записей, а в коробке куча отработанных плёнок. Волнуюсь немного, ведь не виделись со дня выпуска, узнает ли?

Часа через полтора дверь с шумом распахивается. Влетает Васильев! Надеюсь, все видели фильм "Чапаев", когда Василий Иванович врывается в комнату к Фурманову, где прячутся двое ветеринаров? Ну форменным образом таже картина, только вместо вопля: "Клистирные трубки!", звучит глуховатый категоричный голос:

— Почему везде развели бардак?! (дословная фраза)

Позади жмутся командиры. Я так и замер с открытым ртом и вытянутой ладонью у козырька. Какой уж тут рапорт?! Даже не взглянул в мою сторону, будто меня здесь вовсе нет. Уперевшись глазами в стену, принялся сурово отчитывать. После чего, словно отпустив требуемую порцию пара, круто развернулся на выход. Я ещё находился в служебном трансе, когда второпях заглянул инженер. Зубы скалит. Сколько знаю Иванченко, никогда не упустит случая съязвить. Ну, слабость у человека такая:

— Михалыч, ты ничего не напутал? Точно из твоего выпуска?

В другое бы время отшутился. Махнул рукой. Подошло время обеда, в автобус не сел, отправился пешим порядком. Надо было всё как-то переварить. И только много позже нашёл ответ, когда этой сценой поделился со своим таким же однокашником и другом, Сергеем Клоповым. Вычитал в интернете о самом прикольном синдроме — "синдром вахтёра". Это когда убогие личности, получившие маломальскую крупицу власти, начинают ею упиваться, терроризируя всех вокруг. К примеру, это когда уборщица грязной тряпкой по туфлям или "генерал калитки" захлопывает её перед самым носом. Конечно, мудрый вариант не обижаться на таких швейцаров, им бы лечиться. Впрочем, на подобные темы лучше не рассуждать, кто знает, вдруг еще предстоит встретиться в одной "палате"?

1984 год. Из Воркуты дошло, о Петрозаводске забудь! Готовься к переводу на юга. Посоветовался с супругой. Дочь только родилась, лицо синюшного цвета. То ли гипоксия, то ли ещё что. А старшего с Крайнего Севера, значит, прямиком в духовку? Решили увольняться, здоровье семьи важнее. Учебные полёты запланировал на следующий день в районе аэродрома. Шесть полётов по кругу лётчикам штурманам и себе прощальных пару полётов. Прошёл над полосой, в конце взял покруче вверх и сразу от себя, хлебнуть напоследок невесомость. Зарулил на стоянку, поцеловал ручку и выскочил, не оглядываясь.

Что ещё добавить? Желание летать у любого лётчика вряд ли пройдёт само по себе. Это, как жажда в жаркий день, едва напьёшься и снова припадаешь к источнику. Бывало, до того налетаешься, смотреть не то что на технику не можешь, аэродром бы в глаза не видеть. Ан нет, день-два и босиком готов бежать туда, чтоб вновь надышаться полётом. Какие были времена! Сколько лет прошло, а нет-нет, во сне иногда на Ми-4 пронесёшься над Амуром. Открываешь глаза, и здесь мозжит, и в груди колет, а кажется, счастливее человека нет.

1985 год. Воркута. Госпиталь позади. Приятная встреча, Владимир Конюхов! Всё такой же, вихрастый. Прибыл на должность зам. начштаба. Рад за него, жаль, что вместе не послужили. Оставил ему свой адрес. А вскоре от Володи печальное письмо пришло, Серёжа Киселёв, мой б/радист, погиб в составе экипажа, а потом и Коля Рубцов погиб.

Бегунок сдал. Со Сверенюком напоследок дымим на лестничной клетке, как в былые времена. Кажется, поговорили обо всём, попрощались. Пётр что-то мнётся:

— Твой батя в плену был?

В недоумении таращу глаза:

— Так, каким боком... и моя служба?! Я же послевоенного образца.

— У особистов ты в Афган не прошёл, раскопали для чего-то.

Вот, значит, о чём комэска промолчал, думаю.

— Да не бери в голову, Михалыч, — Петя суёт мне сигарету, — Будь благодарен судьбе и своему бате, он за нас отвоевал.

Ехал в а/порт по украшенному флагами городу, а из репродукторов на здании Дворца Культуры Шахтёров уже вовсю мощь гремела первомайская песня:

"Утро красит нежным светом стены древнего Кремля..."

                * * *

1964 - 2017 гг.