Голинайт

Зяблым и мозглым утрецом эскалатор поднял меня на проспект Дж. Вашингтона. Питер, как гамбургер, зажат меж двух асфальтов; верхний еще небом кличут.
- Стоять, руки к стене!
- Это вы мне?
- Молчать!!
Русский коп впялил мои ладони в шершавую Гостинку, ноги дубинкой отвел назад – будто я здание толкаю. Рабья поза.
- Почему хайры длинные?
- Я…
- Молчать!!! Шляется мразь… – коп вгляделся, в его глазах заиграл охотничий огонь. – Ну-ка, ну-ка… Борода клееная. Ах ты факин!
Страж содрал мою маскировку, аж зубы лязгнули, швырнул на нижний асфальт и руку об штаны брезгливо вытер.
- Шпион?
- Нет, что вы!  Я…
- Молчать, пакостанская гнида!!
Не узнаёт. Странно. Что он, телевижн не смотрит?
Он вновь применил резиновый менто-фаллос, теперь всерьез, и слезы едва не добрызнули до его кожаной куртки.
- Римского прокуратора звать игемон. Понял или вмочить?
Кажется, чужой текст просочился. Ничего, зато ценный.
Толпа мимо смотрит, будто радужку боится заразить. Люди!! Это же я! Обезбороженный! Вы ж меня узнали! – что ж вы глаза прячете?! Объясните вы этому, что я правильный, лояльный, я всеми любимый!!!
Полицейский вскинул короткий автомат:
– Прощай, говнюк, встретимся в аду.
Время вдруг поползло медленно-медленно. Ободок седой вокруг дула: чернота за годы стерлась. Милый, усталый автомат, натруженный, под подушкой ночевал не раз… Зрачок непроглядный, черная дыра в небытие, сейчас оттуда явится моя смерть.
Я стиснул глаза, но вместо очереди, растворяющейся в никуда, как уводимая на пульте фонограмма, услышал новый голос:
- Погоди, сержант, я его где-то видел. Допроси сперва.
Спаситель-второй уплыл, распадаясь в разводах пережмуренного зрения, а первый потребовал, не опуская автомата:
- Документы, козел. Медленно. Еще медленнее!
Я выпростал паспорт:
- Офицер, я вам всё…
- Молчать!!! – рявкнул он, но от английских букв пропуска солнышком озарился. – О, «Голливуд найтс»! Сорри! Приятного вечера!
Даже за плечо тронул. Какой все-таки инглиш чудный – что с людьми творит!
…Трудно стало звездеть в Евразии…
Тяжела служба наших защитников. По закону военного времени копы вправе казнить на месте – и это очень верно, для защиты прав человека! Сейчас он ошибся нечаянно, а потом действительно поймает шпиона или врага демократии.
Руки чего-то дрожат…
Выстрел хлопнул. Еще один… В воздух для острастки – или?.. Могли и меня не узнать…
Что-то Оруэлл выходит. Кому нужна еще одна антиутопия? Бросят ведь читать!.. Ладно, пусть пока.
Я внезапно вспомнил, что когда-то на проспекте встречались русские надписи. Пополам с английскими – но встречались. Дикость какая. Да и сам проспект – точно! – звали иначе. Что-то про новые лыжи… New ski… Видать, на лыжах тут ходили до демократии – тогда ведь в рашке была сплошная дикость.
Позорище! Неужели наш презренный язык был государственным? От него хочется отряхнуться, как от налипшего навоза! Пока мы продолжаем говорить и думать по-русски – мы недостойны демократии.
Однако странно: даже копы наши недо-язык юзают. Трудно выдавливать из себя раба – по словам Фолкнера. Или Хемингуэя? Не помню точно.
Сказано это не только об избавлении от славянства ( «slave» на высшем языке – «раб»), но об афроамериканцах. Все ведь знают, что русские переселенцы, истребив индейцев, учинили в Штатах рабовладение, но англосаксы пресекли это варварство.
До чего позорна история моего народа! Как стыдно быть русским…
Я спустился в подземный переход.
- Вау!!! Он!
Черт!! Бороды нет. Узнали! А три малолетки визжат, надрываются:
- Алекс!!
- Рыли!
Я чуть опешил: эти ж лопаты сроду не видали…
А, вон что! Ничего они не копали – а это я настоящий, really. Новое поколение – молодцы, быстро выучиваются правильно говорить.
Однако эти разберут на сувениры – охнуть не успеешь. Что ж выдумать?
- Девочки, это не я. Просто похож…
Но тут темненькая выкинула потрясный финт: стянула через голову майку и стала ручкой на ней выводить. Я смотрел не туда. Тело засветилось в полумраке, как лики на бывших иконах, в горле случилось обезвоживание.
- Итс мой намбер, – нежно сообщила она, глядя снизу и левой грудью прижимаясь к моей руке, чуть выше отшибленного резиной места. Кружочек розовеет, посреди пипочка оттопырилась. Новая власть сделала девиц доступными, я люблю ее и за это!
Не до телефона, я бы здесь и сейчас…
- Значит так, бэби, – смог-таки собраться и заговорить на понятном им языке. – Афте шоу я в гримерке. Вот визитка, секьюрити впустит. Окей?
Счастливые фанки убежали, на их месте возник парень. Я рефлекторно потянулся с автографом, но он глянул, плюнул вбок и ушел.
Странный.
Фанов я понимаю – но эти… Как-то на пустой улице трое таких взяли меня в кольцо и мрачно разглядывали.
- Шлюха американская, – проворчал один из них.
- Власовец, – добавил второй.
- Такие, как ты, Россию сгубили!
- Репята, фы что, – у меня аж голос ушел, не так от страха, как от удивления. – Я же просто певец!
- Гад ты, а не певец. Чего трепаться, бей его, мужики.
Забили бы – но патрульная сирена заныла невдалеке.
Почему я? Почему «сгубили»?! Надо ж такое выдумать! Америка принесла нам порядок, культуру, мировую цивилизацию… Каждый школьник знает: то, что называлось «Россией», было «смрадливым отстойником вытечных вод планеты», как написал великий Совранович.
Я вошел в клуб:
- Привет.
- Хай, Алекс. Кого раздел?
Я обнаружил в кулаке фанаткину майку.
- Да нет, я… пока…
- Главное – предохраняйся. А то родина не простит, иф от сифы загнёшься, – перебил диджей Лай и понимающе хмыкнул, – с метро? С метро… Рашка паршивая! В этой, шит, стране даже бензина нет! Полный импоссибл. Сваливать надо, фак твою…
Лай плюнул в пепельницу, придушил в получившейся жидкости окурок и вытер об джинсы слюнявые пальцы. Копа напомнил, аж дернуло.
Имя диджея ЛайтНайт, но мы его кличем короче. Выходит смешно, будто бы Ложь, Lie – но он не парится.
Хотя природное имя он мог и не менять, оно из элитарных – Давид. Круто в России быть Давидом! И «DJ Дэйв» звучит не хуже «ЛайтНайта». А вот дрэды негрские… сорри – афро! – с его физией, признаться, не очень.
Эх, свалить бы правда – домик купить на Тортилловых островах. Океан, пальмы – и бетонный забор, чтоб никакая мразь с резиновым… Молчу.
И о бензине Лай прав. В Европе, говорят, его свободно продают. У нас – только американским чиновникам, нормы для остальных распределяет Топливная комиссия.
Впрочем, лукавит наш Давидик: себе он пробил тройную квоту. Умеет без мыла, куда надо. А Россию ругать – да, тут ему хлеба в рот не клади! Или пословица иначе звучала?.. В общем, любит хаять страну, в которой пристроился много выше среднего.
А я, несмотря на статус…
…Кстати, пора назваться. Предчувствую ваш восторг. Ну да, я – Алекс Кофанов, тот самый. Легенда рашн-попс. Хором не визжите, уши закладывает… Вам странно: я иду пешком, меня колотят копы? Что за суперстар? Где черностёклый лимузин, бодигарды и прочее? Было, всё было – но при новом режиме русский, даже звезда, не может позволить себе… Что-то я разболтался.
…Да, про бензин. Месячную норму я выезжаю за неделю, потом машина лишь кошек спасает от дождя. И правильно: нельзя позволять транжирить топливо русским недоумкам, когда на юго-востоке идет тяжелая война! Несдержанны мы, без узды вконец обнаглеем.
А домик на островах я мог купить – да в последние месяцы деньги рассосались. Даже у меня. Власти говорят: временные трудности, ради боевых действий нация должна сплотиться. Что ж, надо – значит, надо. Затянем пояса.
Я отправился в гримерку. В «Голливудских ночах», или сокращенно, Голинайте, гримерки полагались не всем…
Впрочем, черт знает, есть ли там вообще гримерки? Я ж в этих «Ночах» не был ни разу.
Так вот. Не был.
Перечитал.
Фу, пошлятина! Какой-то русский коп… Почему коп, а не мент?
Та-ак… Надо что-то менять.
Ну коп ладно – если оккупация… Стоит ли над Невским изгаляться? Вряд ли его переименуют… Впрочем, «Проспектом 25 октября» его уже нарекали троцко-урицкие, из тех же Штатов завезенные – так что…
Можно роман так начать? Захотят читать дальше? Вопрос…
Глаза смыкаются. Ночь, однако… Три страницы одолел. Пойду-ка спать.
Последнее, виденное при свете, было серой изнанкой холста на подрамнике. Образ отпечатался изнутри век, и я пару минут созерцал его закрытыми глазами. А засыпая, подумал: как небо. Холст сродни питерскому небу не только цветом: тоже неведомо, чем чреват. Дождем разродится? Натюрмортом с цветочками? Вдохновение эфемерно, как прогноз синоптиков.
Небо – холст. Вряд ли образ свежий. Но все-таки надо будет испо…
-----------------

Это было начало моего романа "Демонтаж".
Читать целиком и с нормальными отступами абзацев: https://disk.yandex.ru/i/u_2qqeUs-Syy3g