ай да, Ваня. новелла первая

                Сергей  Влад.  Лазуткин


               

               

                АЙ  да,    ВАНЯ.
                1900  год  -   1980  год.
               
                Наверное, роман   
 
 
«Ну,  а  твой-то    как?» -   «Не  ест  только  совсем.» -   Тогда пишу :  прибыл   Ваня  Богатырев.   Солдатик.  Ныне -   год  1922,  июнь.    Весь  в  ранах.   Шел  в  Заболотье  помирать.  Мужики   говорили. В  третьем  году  его  мать  да отец  померли от  тифа,  пришел  дед  Сильвестр -  бродяга.  Здоровущий.   Забрал  мальчонку  под  мышку и  унес  с  собой   шастать.. .. Он  что  сам -то  говорит  тебе ?  -  «Эхма.   Кабы  денег  тьма!...  И  смеется.  А  я  плачу. »   -  запись  в  сельской  книге  старосты  села  Матрены..
               
       Не ел   ничего  Ваня. Ни  грамма. Ни  капельки.   Это  беда.    Влага в него попадала, понятно, от потока слез Насти над Ваней.  Весь  в  крови. Одним словом  -  мертвец.  Еле  его  отмыли.  Матрена  уголком  платка   отмыла от   корки  крови  его   губы,  чтобы  мог  он  получше  дышать .  И  тихонько  бормотала:   « ой,  не  жилец  он…Ой,  не  жилец.»      Теперь и рвота  могла выйти. Наконец  уложили.  А вот еда?  Попробуй, засунь  ее  в мертвеца.  Но женщины  всегда найдут выход. Ну, чем Ваня сейчас  не младенец? Настя пережевывала, но не очень, пищу, скатывала ее в платочке в катышек, похожий на сосок груди, и запихивала в рот Ване, а дальше  инстинкт – больной высасывал этот комок.
            Жалобно плакал кот,  поглядывая  на  яркую  луну  22  года.  Настя настолько    измоталась за пять дней бессонницы у изголовья Вани, что голова ее падала, и она вскрикивала что-то несуразное. Матрена  еле увела ее на кухню. И достала хорошо припрятанную бутылочку. Это была настойка на кедровых орешках – заповедное снадобье от всех скорбей и болезней.
Приняла Настя сто граммов и не успела закрыть глаза, как рюмка из ее руки выпала и разбилась об пол. Как уж Матрена переживала – ее любимая рюмка, самому   царю   ее матушка угощение подносила. Уж как она выговаривала Насте, а та была далеко-далеко, даже бровью не повела.
И вдруг взвилась, бросилась к Ване, а там Фиалка держит голову Вани в своих руках. Тотчас же убрала руки, шарахнулась к стене, выпучив глаза. И скрюченные, с шипами, руки Насти, как  у самой  страшной  ведьмы,  потянулись к горлу Фиалки.
 Черный кот от ужаса метнулся в закрытое окно, уронив горшок герани. Как уж Фиалка вылетела из комнаты, даже потрясенная Матрена не видела. И ни слезинки у Насти. Кое-как Матрена разогнула сведенные судорогой руки, прижала к себе, вновь отвела на прежнее место на кухню, налила снадобье уже в чашку – та выпила и тут же заснула. Мимо них прокралась Фиалка.

А  вот,  к  примеру,  байка Ваниной  Смерти о  странствиях   Вани,  в  пересказе  Фиалки,  что  повстречала  израненного   солдата,   шедшего  с  гражданской  войны  на  родину,  чтобы  помереть.   
  Девчата  хотели  свой,  только  свой  спектакль  про  Ваню.  Правда,  это  когда  было… Тогда  они  были  еще  разумные,  не  то что сейчас. Чтобы обогнать    районный,  что  пытались  делать  театр   о  Ване   в  городе.  Они    собрали  текст  всяких  рассказиков   старожилов  о  Ване  в музее.   Были  там  и  сценки  с  Ваниными  смертями  с  театральным оттенком  в  версии бабки   Фиалки. Они  этот   театральный  эпизод    попросили  меня   чуть  переделать.   Якобы,   со  сцены  рассказывает  про   Ваню   сама   Смерть.  А  за  его  спиной  девчата  что-то  делают  тихо  свое:  театрально  шепчутся, строят    Смерти  рожки,  перемещают  кровать  с  «умирающим»  Ваней.  Даже  негромко  танцуют,  смеются, загораживаясь  от  зрителя. Словом,  у  них  своя  жизнь.   Или  по  другой   задумке  -  за его  спиной  и  разворачивалась  сцена:  Настя  и  Фиалка  принесли  умирающего  солдатика  в  дом к  их  подружке  Матрене.  И  пытаются  его  спасти.  А  якобы   Смерть  солдатика   тут   как  тут  и,  сидя  на  краю  сцены,  рассказывает  зрителям,  кто  ж  такой  этот  Ваня.
   «  Ты  ж,   Ваня   на   родину  шел  в  22  году   израненным  солдатиком, чтобы помереть… » -  говорила в  этой  сценке   Смерть.   Предполагалось,  что  всех  Смертей  буду  играть  я.  Вот  дуры. Ну ладно,  Ваню,  своего  отца,  я  еще   мог   как-то  изобразить,  но  Околоточных?  Так  отец  называл  еще  своих  вымышленных  Смертей.   И  относился  к  ним  с  улыбкой.
-    Я  тя  с  Питера  вел  один.   -  говорил  восстановленный  текст      под  рубрикой:  «Байки   Ваниной Смерти,   или  Околоточного, как  ее  еще  называл  Иван»     (не беспокойся, читатель, потом  я  поясню ) . -    Ты  с  дружком  скорешился,    с  этим,    забыл. …  в   лавке.  В  Эрмитажах.  С  Пашкой-татарином…в  глазах  рябит.  А  вы    поете  да  поете,  друг дружкой   никак  не  насытитесь,  да  и  на  вагонах.…  И  покатили  вы  на  крыше  этих  вагонов.  Ну , думаю,  щас  свалятся…и  -  я  домой.   Поляки-водители,  знай  себе  потешаются  -  то  толкнут  паровоз,  то  придержат  резко…народ-то  и  летит  под  колеса, хе-хе,  а  этот,  цепкий  ты,  парень  -  другие  валятся  -  ты  нет.  И  твой  дружок…тоже нет.   Тебе  ему  охота  про  Италию  покричать,  да  про  Израиль,  как  тебя  там  распинали,  и про  голую  Эсмеральду, и  про  пламенную   Касабланку….как  вы  там с  дедом  бедствовали… на  морозе,  бродяги  хреновы.  А  ведь обещал  деду  языком  не  молоть  про  свою  не  трудовую, а  паразитскую  жизнь.  Ладно,  думаю, подождем  города.  Приехали.  Ночью. Ага!   Счас  его  патруль и прихватит  столичный.   В  кутузку.  Поколотят,   и   дело  сделано.  Приказ  у  них  -  коль  ночью,  а  час  комендантский -  к  стенке и  в  расход.
Ан  опять  нет.  И  папироской    угостили.  Тушенку  дали…И  чем  ты  их  привораживаешь, не  спиной  же  своей  драной.  Сразу  видно, что  с  гражданской  войны  прешь,  солдат,  уж  точно.   Друг  пошел  к  своим,  ты  к  своим.
      Родственник  у  тебя  на  охране. В  большом  доме.  Пустил.  В  предбанник. На  тряпки.   Ой, хорошо.  А  потом!   Батюшки! Как   у  вас  говорят.   Сама  Серафима!  Небесная.  Мне-то  она   не  по рангу…она  с  этим босяком   цацкается.  Бродяга   он  и  шатун. В  три  года  остался  один   в  своем  Заболотье.   Мамку и  отца  чума  уволокла.  Пришел  дед   Сильвестр.  Сто лет   ему, а  он все    бродяжничал. Взял он мальчишку  и  унес  от  дома  родного.  И  стал  этот  Ваня  шатуном  и  бродягой.
 
        « Красавица, шестикрылая блондинка Серафима распахнула пальчиком тяжелую дубовую дверь, инкрустированную медными фигурками из гоголевского «Вия» и кованой медной доской с надписью «Мейерхольдъ, поставщикъ  Его Императорскаго Величества».
Придерживая полу свадебного жемчужно-белого  платья, она вошла в небольшой предбанник. Он уже светился от первых лучей солнца.
(Свара  у  девчат  в  спектакле  неожиданно  возникла  по очень  важному  вопросу:  жемчуг  у   Серафимы  розовокрылой  был  наш,  речной,  или  заморский?   Неделю девчата  не общались из-за  ссоры.)
 В углу  предбанника, как-то пристроившись, спал молодой солдатик и улыбался во сне. Копна волос, веснушки, его щекотал первый лучик солнца, который,  немыслимым образом отразившись от московских окон, оказался здесь.  Для солдатика это была муха, которая его щекочет.
          Вздрогнули ресницы,   ярко-голубые глаза недоуменно глянули на Серафиму, и тут же закрылись, приняв чудесное виденье перед ним за сон.
Серафима улыбнулась, присела, поближе разглядывая лицо солдатика, раны, как неглубокие щели.
Спина солдатика, что минное поле – изрытое, в холмах, противотанковых рвах. Как еще снаряд голову не снес? А на груди, прямо над сердцем, профиль милой русской девчонки, и там же две дырки, еще не зарубцевавшиеся до конца – хоть мизинец засовывай. Ниже –весь исполосованный живот, а еще ниже – там, куда приличным девушкам нечего заглядывать (но они все равно рассказывают подружкам, как там все страшно и ужасно, а сами при этом тихо и загадочно улыбаются), действительно ужас что… Про голову солдатика и говорить нечего – как деревня Сонгми после налета боевых американских вертолетов: торчат одинокие, но мощные стволы  без  роскошной шевелюры, а все, что небольшое, прижато к земле,  будто прилипло.   
(текст  восстановлен  автором  по  записям…и далее  тоже)
Эхма,  Русь!  безжалостная…   Скольких славных русских мужиков ты погубила на своих войнах, затащив их в черные провалы своей памяти. Скольких баб извела.   Их спасала   святая надежда – любимый, желанный, единственный, авось, да вернется… А  нет -  кто-нибудь и как-нибудь.  ... И кудрявые девчонки в сарафанчиках все ж  побегут по цветущему саду за изумрудной стрекозой, а за ними мальчишки с рогатками в карманах.
               
Серафима провела мизинцем от затылка до виска, и волосы солдатика сразу стали волосами, вихры прилегли, поросль поднялась, и все стало на место. Она выбросила мизинцем из усов Ивана крошку, брезгливо вытерла пальчик о подвенечное платье, легко встала, изящным движением руки одернула подол и ушла за другую дверь, в дом. Но прежде обернулась и, погрозив пальцем кому-то, произнесла: «Накажу!».
Восклицание относилось к сильфиде, крошечной, не больше кузнечика, девочке с крылышками, усевшейся на плечо Вани. Дождавшись, когда Серафима уйдёт, она показала ей язык и стала разглаживать складочки на юбке.
Вошел дворник в клеенчатом фартуке, выдернул из-под спящего Ивана тряпку, взял метлу.
Ваня мгновенно оказался на улице. Потянулся, глядя в сторону солнца, закрытого пятиэтажкой. Пока дворник поправлял метлу, Ваня уже был в конце длинного переулка, на перекрестке,  залитом солнцем, вскинул руки к небу. Что-то прокричал и рассмеялся.

Этот  эпизод   мне  презентовала    Эсми,  моя   озорная  в  те времена  племянница. Дочка  сестры  Лизки. Я  ее  обзывал  «французской  коровой». Она   немного  пухленькая,  но  совершенное  веретено.  Девица   была  у  нас  на  все  лето.  Обожала  нашу  непростую  жизнь,  и  ругалась  на  французских  соседей,  училась  в  Париже.  Там  жила  моя сестра  Лизка  со своим  муженьком  из  посольства. Деда  она  обожала,  любила с   ним  поболтать  по-французски  или  по-американски.  И  потрошила!  Очень  хитро  выведывала  из  него  всякие истории  о  его  бродячей  жизни.  Она  совершенно  серьезно,  ага , поверю   я  этой озорнице, утверждала, что после  школы  станет  бродить  по  свету   до  женского  монастыря.   Вот!  «Хочу  быть   бродягой,  как   дед  Ваня!» -  говорила  она.   Ей  позволялось  все,  что мне  категорически  запрещалось.
  Например,  в  ее  четырнадцать ей  позволялись  мужицкие  разговоры  после  бани. По  субботам.  Мужики  парились,  прыгали  в  речку и  остывали  возле  костра,  за  ухой.  Амвросий  все  готовил  заранее.  С водочкой.  Начинался  гур-гур  и появлялась  со своей  реликтовой тарелкой  с изображением  Наполеона  Эсмеральда,  так  нарекла  дочку  Лизка. Но  уговорила  ее   так  назвать  моя  мамка  Настя. Она  просто  хотела  сделать  что-то приятнее  отцу.  Эсмеральда,  Эсми,   детская  влюбленность  Вани  в  прекрасную   английскую  его  подружку. 
  Мужицкий  разговор  у  костра,  как  известно,  ведь   с   матерком.  Сам  Ваня  не  ругался.  И  его  любимица   лишь  морщилась   при  ругани  не   по  делу.  Но  ее все-таки стеснялись . ..  Нет , она  стесняла мужиков  своим присутствием.  Наконец  ей  сказали, что  девочке  не  гоже…  и  она в ответ  выдала  прекрасный  классический  мат  от  русского  адмирала  на  полстраницы.   Мужики  похохотали,  а Ваня  серьезно  осудил  ее  за  ее  импровизации  в  тексте  и попросил    изречение  адмирала  грамотно  написать и  точно  к  следующей  бане. 
О  своей  встрече  с  Настей  отец  рассказал   по требованию  Эсмы  за  хорошо написанный  текст  адмирала.  Вот этот  рассказик.
 
     Прошел  еще  живой   Ваня  протоку  по  пояс в  воде.  Снял  с  шеи  черного  котенка,  подкинул  на  берег.   Выбрался  сам.   Скинул  мокрую  одежду.  И  слышит  колокольчики  совсем близко.    Шаги, и много – шарк, шарк.  Ба!   – толпа целая из темноты.  И вся  белая, и прямиком на Ивана.
         - Вот диво, вот чудо! Где это видано:
Девки пашут, вдова песок рассевает.
Когда песок взойдет,
Тогда и коровья смерть к нам придет!
           Славно, кустик рядом оказался.  И видит  солдат: впереди толпы старуха идет – к земле скрючилась,  дорогу фонарем светит, за ней две девки кадилами размахивают, еще три в плуг запряжены, другая рогулями правит, остальные следом – эта на помеле едет, эта череп коровий несет, у одной черный петух крылом бьет… Чинно идут, как на похоронах.   Шуршит трава  под их пятками, рвет землю плуг. А самая последняя, полная баба, песком из решета борозду засевает и бормочет:
- Вот диво, вот чудо! Где это видано:
Тогда и коровья смерть к нам придет!
Ведьмачки!   Вот и луна из тучи выпрыгнула. Ба! Так они ж – голые! Ух, ты – дух захватило у Ивана. Ему-то и невдомек, забыл он, несчастный, что это те самые белые женщины, что прибить его должны, как Смерти пообещали. А молодой, интересно. И эта ему нравится девка, и та.  Ишь,  грудки-то, как из серебра, у той, что с петухом, и вдовушка последняя сдобна для радости и личико курносенькое, как мне нравится, думает Иван.
А белые рядом уже,   так надо же такому случиться… -    Жрать хочу! Жрать!.. – закричал   в животе солдата внутренний голос, да так страшно, что завизжали девки, в кучу сбились. Иван-то и сам перепугался, встал из-за куста, объясняется, дескать, извините, гражданки, за это безобразие, не с этой ли деревни вы, красавицы, и незачем от меня руками загораживаться. И к ним направляется. Да напрасно!
Опомнились девки, «бей его!» закричали, бросились на Ивана. Тот бежать – куда там, подломились его ноги, бабы уже солдата по траве волокут, острыми кулаками валтузят.
Он кричит:
- Да свой я… солдат… - так и затих, горемыка , обливаясь  кровью.

 В  этом  месте  девчата  делали перерыв, чтобы  ведущая  могла   рассказать    скорбно    о  том, как  …
«Отстреляв Гражданскую  войну,  израненный солдат   Ваня шел на родину – в деревеньку Заболотье.  Помирать.  Ибо, как учил Ваню его столетний дед  Сильвестр, надо непременно идти, когда жизнь станет вовсе невмоготу, найти в деревеньке свой ветхий дом, коли он еще не сгорел, потом  лечь на лавку и спокойно помереть на родине. Что может быть слаще?»

«Поспешу  сразу  пояснить.  Как  автор  изложения   всего  собранного  материала …я  говорю,  автор  собранного  материала…а не  повести , что вы  читаете   о  знаменитом  бродяге ,  шатуне  ,  как еще  говорят  о  таких  странных  персонажах…  Попала  я  в  эту   историю   совершенно  случайно. И  чуть  не  утонула  в ней.  Как  будто  шла  я  своей  дорожкой  по  своим  делам -  заканчивала  университет  -   шла  себе шла  и,  не  понимая,     где-то  не  там  свернула со своей  тропки  на  неведомую,  как мне казалось,  тропку на  пароход, что  отходил  …Я  села  на него  и  вдруг поняла, что  еду  не туда, куда  собиралась.  А уже поздно,   не  прыгать  же  в  воду…
 Моя  первая  работа,  и  так  получилось,  хоть  и   долгая,  но  единственная,  была  исторического,  что ли, направления.  Архив.   Много  всякой  ходьбы  и   довольно   мало  общения  в    женском коллективе.      Только  за  общим  обедом  мы собирались  и судачили  по-женски  кто о  чем.  Рассказывали что-то про свою нынешнюю  жизнь, вспоминали  прошлое.
        И  однажды   пожилая, красивая, ухоженная,  с  хорошей  семейной  историей  и  веселыми  глазами  змея (иногда она нас  шокировала  своими  бриллиантиками  на  каждый  день)  стала  весело  вспоминать   конец своего  детства и  начало  войны.   Неожиданно для себя  я  впитывала  ее  истории  дословно.  Так  они меня  поразили   какой-то  неведомой  сейчас  правдой  и  свободой.  Я  все  запоминала,  не  заботясь, что  могу   что-то забыть.  И  загорелась   от  этих рассказов. О  трех  прекрасных  девушках  в  райском саду  накануне  беспощадной  войны. И  вот тут-то  и прячется  моя  закавыка.   Была   в  том  селе  некая  одна глубинная  история.  О  неком  Ване.  Бродяге и  знаменитой  личности.
От  Эльвиры, так  звали  рассказчицу, было  лишь  несколько  фраз  об  этом  Иване.  Но  моя память   выудила   из   воспоминаний  некого     Ивана   с  огромными  странностями  по  судьбе. Неужто тот? И  каждый  день  я  пересказывала      истории  Эльвиры  мужу,  собственно,  автору  «Вани»   и   он  их  записывал  для  себя.     И  снова  нелепая  случайность.  По  съемочным  киношным   делам  он    оказался  в Туле  и  поехал  взглянуть  на  те  райские  места  с  холмом, на  котором  стоял  храм,  а  рядом бегали  озорные  девчонки.   Так  вот  эта история  и  закрутилась.  А  я    взялась  собирать  байки  про  Ивана.

     « Историй,  баек и  небылиц   про моего отца, -   писал  мне  сын  Ивана и тоже Иван (с  ним я,  естественно,  пересеклась),  особенно много бытует среди, так сказать,   деклассированного элемента нашего чудесного общества – среди бродяг, тунеядцев, пьяниц подзаборных. В них главный герой   -    наивный, чистый, незлобливый,-  ну, точно  классический вольтеровский Кандид   - оказывается в сложной для него ситуации, но непременно побеждает все невзгоды, никого не калечит, но потешает  всех. Да, мой  отец  и  сам был  странная личность, -  говорил  младший  Иван,  -  зубы у Вани были на зависть   крупные, белые и пижонский пробор  на  голове,  что  сделала  ему  сама  небесная   Серафима.  (  Совсем  чокнулись  девчонки  -  но  байка  и есть  байка.)»
            Тяжелые,  пугающие   женское  ухо  слова  я,  конечно,  опускала.
«Ваню много снимали в кино, на подхвате.  ( Есть  кое-какие  документы.)    Как утверждал друг отца, старикан американец (он приезжал на день рождения Вани каждый год), самая классная роль Вани в американском кино -  рука ! Вани, когда он одним молниеносным  движением ловил над столом пять мух. Этот эпизод есть в «Великолепной семерке».
Или, скажем, известный анекдот про лысого с первого ряда. В кинотеатре, только свет погас, Ваня достал четвертинку, а там пробка. Ваня огляделся, верзила сидел на первом ряду рядом с теткой. Ваня кричит: «Эй, лысый с первого ряда, у тебя штопор есть?» Тот тоже криком: «Нет».
«А у твоей бабы?» «Это не моя баба». Ваня выдавил пробку мизинцем, кричит: «Эй, лысый с первого ряда, ты из горла будешь?»
«Нет!» «А твоя баба?» «Это не моя баба», - орет тот. Ну, Ваня отпил из бутылки и кричит: «Эй, лысый с первого ряда, ты же хочешь!» «Нет!», - взревел лысый. «А твоя баба?»   «Это не моя баба!» Тут уж весь зал заорал: «Лысый, пей, лысый пей!»
      История  эта произошла в  Голливуде  среди  киношников  и   разнеслась  по  всему  свету.
Эти и подобные истории с моим отцом просто возмущали меня, бесили. Ну, ладно, история с рукой и пятью мухами, как объяснил мне американец, долго хранилась у владельца этих кадров, чтобы выгодно продать.  Но явно русский анекдот с лысым с первого ряда!
Но и тут выяснилось, что после кино лысый и Ваня встретились и обнялись. Оказалось, что лысый – знаменитый актер американского кино, столкнулся с Иваном в русском городе Нанкин  в Китае. Тот уговаривал Ваню эмигрировать с ним в Америку, но Ваня отказался.
 Я в бешенстве приставал к отцу, требуя четкого ответа. Видел ли он действительно шестикрылую красавицу Серафиму и крошечную фею? Ваня смотрел на свое правое плечо. «Она спит», - таинственно произносил   он и, откинув голову,  смеялся.
 Белейшие зубы, пижонский пробор…   Этакий    Ванька –Встанька , народный  персонаж.

«В том ли дело, сынок, было – не было на  самом-то  деле ?  -  говорил  Ваня. -   Слажена байка ладно,    сказана  байка   складно,  без  губошлепства, считай, -  было такое на  самом  деле . А нет – так и нет.  »

Так и вам, друзья , советую, попроще   отнестись к тому, что вы прочитаете   далее.




               
                ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ, или 
             как Ваня женился на умнице и красавице Насте .

                Шел солдатик темным лесом
                За каким-то интересом.
                Инте-, инте-, интерес,
                Выходи на букву «эс»
                (Детская считалка)


И вышла навстречу солдату сама  Смерть. А  он,  как  оглашенный,    шагал  с  закрытыми  глазами.  Чуть  не  столкнул  мужика  с  тропы. Тот  ухмыляется.  Крепенький,  лысенький,  как  наш  президент.  (этот  текст  тоже  восстановлен по  записям  Фиалки)
Мордастая   луна июня 22-го года светила Ване путь.  Вякала   гармошка в вещмешке за плечом. Да только не радость гнала Ваню в отчий край, где ни дома у него не было, ни родни – сирота был солдат, голь перекатная.   И думал солдат, думал свою нелегкую думу.  Про  деда  Сильвестра.
Помирая,  дед  просил внука :
-  Ваня, ты  парень  хоть и заводной  да  хороший , клянись  мне … помру,  кто  тебя  одернет,  кто  по  головке  погладит?  Ни  мамки,  дочки  моей ,  ни  папки  твоего непутевого… Становись вождем  судьбы  своей.  Как  русский!  Воля    в  твоих  жилах,  воля-волюшка. А  ноги.  Уж  не  знаю  от  кого.  От  меня,  что ли?  Поклянись  мне -  уйду  я,  а  ты  все  и  позабудь…про  нашу  с  тобой  жизнь!  Не по-человечески  постылую.  Бродяги  мы,  Ваня!   Нехорошо  это.  И  не  рассказывай  никому  ни про  себя, ни про   меня.  Жить так  нельзя!   Ты  молодой.  Иди  в  школу  учиться.  В  армию   не  ходи. В  ФЗО  какое, по  железкам.  Руки  приучи  работать.  Тебе  ведь  скоро  как  с начала века   набежит  тю   сколько  годков,  а  мне,  чую,  скоро  помирать… С  девчатами ты …  ну, тут  у  тебя  ладно, только  в  монахи  не  иди. Хоть  и кормили они  нас  с  жалости.  А  главное!  Не  болтай  про  себя  никому  ничего про твое  паразитское  существование.   Не  любят  люди  таких,  что  не  работают  как  …  не стану  говорить  как..   А  поесть так  иной  раз… Поклянись,  что  не пойдешь  ты  моей  дорожкой  проходимца,  что  русская   вольница (а  пошли  вы все!…)   не  утащит    тебя…в  великие  блуждания  по  миру…клянись  молчать!  Иначе  засосет  тебя,  засосет   любование   миром, и  сгинешь  ты  для  счастья.  -   Поклялся  Ваня  молчать  до своей  гробовой  доски -  молчать и молчать, да  так  искренне, что   дед,  отпетый  бродяга, прослезился.   -    Люди  у  нас  добрые,  может,  сами-то  не заметят…
  Да только   Ваня  сразу и  забыл, о чем клялся.  И по  смерти   деда  Сильвестра  сразу  ввязался  в  войну,  становясь  то  белым, то  красным  и  везде  нарывался  на  пули  да  на  штыки. И  язык  не  то  чтобы распускал,   да   распускал… а  как  умолчать про то, что было  так  дорого  по  жизни,  такой  непутевой  и  юркой,  как  змейка. И  на  крыше  паровоза  от  Питера до  столицы  он  говорил  Татарину про  немецкого  генерала, крыс  коего  он  учил  маршировать. Так  что  забыл  он  заповедь (клятву),  данную  деду  Сильвестру,    и отправился помирать на  родину.   Друг за  ним.   Говорит . -    Ваня!  Не  хочешь  ты со мной  идти  в  Ватикан, я-то праведный  и   исполняю  волю   тех,  кто  надо  мной. А  ты, Ваня,  святой  балбес.  Люблю  я  тебя!  И  на  Байкал  не  идешь .   Клянись!  Тоже   клянись  -    я  отвяжусь  от тебя, а  ты  за то станешь  мне   письма  писать  о  своих  блужданиях.  А я  буду их  читать  святейшеству  Ватикана  и  плакать…по  твоей  несчастной судьбе. -  Богу.   Прямо  Богу.  Чтоб  поддержал он тебя,  шатуна ,  не  дал  сгинуть…
 Из  этих  записей много  я узнал  про   отца.  А так ведь  молчал!
    
Очнулся  в  ночи  Ваня.  Видит он - хлипкий парень  сидит на пеньке.  Ветерок подует, тень от кустов навалится на него, он   исчез.
Как небо очистилось, и полная луна   осветила полянку, снова сидит этот парень, подперев голову. Сел Ваня, прислонившись спиной к березке – устал.  Подступало беспамятство. 
Встал   парень с пенька. На луне его видно, а в тени – нет. Пошел по тропке. Ваня тоже поторопился, встал и пошел.
 И пяти метров не прошли, как оказались возле маленького  костерка.  Не для тепла  тот  костерок,   для света. Еще двое сидят – лысоватый с лукавым личиком, тот  самый,  коего    чуть  спихнул  Ваня  с  тропы,    и мрачный, пожилой. За их спиной что-то живое мелькнуло в кустах - изрезанное ножом девичье личико.
- Уйди, сука, - устало проговорил   и вдруг завизжал пожилой, с дряблым лицом кукольника. Рот до ушей, глаза огромные, прозрачные. За что  таких  любят дети? И брызги с  лица -  вдребезги. Зеркальные глаза лопнули, и часть пыли ледяной полетела в костер, а другая к небесам. Из русских слов, что выкрикивал Кукольник, явствовало мучительное, неосуществленное желание вогнать клинок дамасской стали в мозг этой  девице… Не добил  он,  видимо,  ее  когда-то.!   Было еще одно слово – бурлачка. 
Отец юной Фиалки, озоровавшей в кустах,  был бурлак.   Жилистый  и упертый. Умер то ли от разрыва селезенки, то ли еще от чего. Но как-то сразу, на пологом желтом берегу Камы, под холодным дождем. Дружки  не стали укрывать его попоной, а дружно пошли справлять поминки  на  его  же   деньги.
Фиалка, в то время 15-летняя девчонка, попала в кабалу к Матушке. Поп   оформил ее дом на себя, как и остальных девочек, чьи родители померли от тифа в том году… Мальчишки ее возраста ушли из деревни воровать на столбовую дорогу. Кого поймали, кого прикончили. Фиалка стала собирать целебную траву и торговать ею проезжающим.
Ненависть и трепет Кукольника как-то сразу оборвались. Лукавый погладил несуществующую в ночи ногу и сказал Ивану:
- Что ж ты, Ваня, не то убийца, не то не убийца? А по тому, как ты знаешь отравы, ты тварь мерзкая, наша.  И  в кустах за твоей спиной покалеченная девица, изрезанная  с   головы до ног,    -  продолжил Лукавый. -   И   Кукольнику нравилось ее резать. Там уж жизни нет, и крови нет. А он все урчит от удовольствия.
Взял  он  ее  за  ножки  да  за  девичьи,  раскрутил  над  собой. И швырнул  в самое  омутное   чрево.  Прости  за  слог. К ракам на   пиршество!  В  омут!
И  шлепнулось  она  о  само  дно! И  всколыхнулось  дно! И  как
вырвалось из  энтого   дна   облако.  Выбросило   девицу  в  дальние кусты,  а  нас  удавило  своим  смрадом, осев  на  нас,  пьяных.
 Вот тебе,  Ваня,  байка  опять  по тебя,  вот нас, Ваня, три Смерти твоих – это Фиалка устроила так, что на тебя трое смогли навалиться. Одному ты не по зубам. И будем мы, Ваня, резать правду-матку, чтобы зенки у тебя выскочили  от ужаса. И твое обмершее от страха и ужаса человечье сердце истекло кровью. Какой ты, Ваня, все-таки гад!   Ну что, Вань, пойдешь помирать или как?  Слышь, колокольчики? Это тебя бабы заждались. Голых баб давно не видывал? Подбери большую палку и ступай  длинной дорожкой. Подвохов там мало. А хочешь, иди короткой – выныривать ты умеешь. Катись! Да  сбрось ты мешок, тут идти три шага. А  хочешь,  послушай  правду  про  себя!    Ну,   ступай  Ваня  на  погибель…-  закончила  Смерть свой опус.

Взял  Ваня палку, попробовал –  гнилая .  Те хохочут: «Ты и без   палки пройдешь!»
Шагнул  Иван на тропу короткую, что  быстрее вела через болота, как сказали ему черти. И, действительно, шел и шел – твердая, крепкая тропка. Вон, и берег виден.
Хлоп, и Ваня пошел ко дну. Спасибо деду, тренировал он своего внука пять минут без воздуха под водой сидеть. Ваня всё падал и падал, а потом вдруг раскрутился и пошел вверх. Совсем уж готов был открыть рот, чтоб потонуть, но чья-то цепкая рука схватила его за запястье и дёрнула вверх. А там какие-то крепкие корни, потом подводные стволы кустов.
Ваня выскочил на берег, отдышался, огляделся – никого. Только эти трое  обормотов   пируют.
        Отряхнулся Иван от воды, пошел к костру. Жаль, гармошку утопил.
        - Ой, Ваня, живой! - пропищал Кукольник.
        Котик  откуда-то  пришел.  Молодой, тощий,  черный.  Все  обнюхивать  принялся.
        Добрался  до  ботинка   главной    Смерти,  тот  животное  отбросил.
        Он   кинжал, что  Ваня  принес,  разглядывал  и  чмокал  от  удовольствия.   Да  как  вонзит  его  в  березку   прямо  над  затылком  Вани  и  ее  -   насквозь.   А  Ваня  даже  глаз  не  открыл.
    -  Поплыл… -   прокомментировала   Смерть.
      Тут  котенок  запрыгнул   на  колени  Вани  погреться.  Видимо,  толкнул.  Ваня  и  кувыркнулся   на  бок.   Рот  открыл,  задыхается… Отходит.   А  проказнику  котенку -  игра.  Он лапкой  язык  Вани  стал  ловить  и  в  рот  ее  несчастному  засовывать!
       Ну,  Ваню  и  стошнило.  Очнулся  Ваня.  Огляделся. Выбрал Ваня крепкую палку и направился по тропе длинной. Черного  котика  на  шею  посадил.
        -  С  моим  поздравленницем!   Второй  кувырок!  -  проговорил  хмуро  Старшой. -   Еще  разок,  и он наш.   Вооще !   Слышь,  Фиалка,  так  и запиши -  он  -  сдохнет!   А  это  уже  второй кувырок.   Вон   белые  женщины  уже   нагрянули.  Его  убивают! 

- Да свой я… солдат… -      кричит  бедный  Ваня,  отбиваясь от  белых  женщин, так и затих, горемыка , обливаясь  кровью. 
- Не уйдёт живым, - резюмировал Тощий.
            -  Темные людишки, - объяснил Кукольник и почему-то добавил задумчиво, - Боль   ближнего надо возлюбить. Так  сказал  - я!
- Да-а,  много сухостоя этим летом, - сказал Лукавый. – Вспыхнет, и каюк  деревне. Вот девственницы плуг и таскают, чтобы окружить село   голой землей. Но мужику глядеть на это никак нельзя, убьют. Иначе всё впустую.
- И что, помогает? – не поверил Тощий.
- Помогает, - пожал плечами Лукавый.
 
Иван и ойкнуть не успел, как боль заволокла мозги. Девушки что-то кричали. И когда из него истёк дух, старшая крикнула:
-  Пошли! 
 И  все   пошли  строиться.
 
-  А  первый  кувырок  когда  был  у  этого? -  поинтересовался  меньшой,  ковыряясь  палкой  в  костре.
        - Да  …  -  задумчиво  произнес  старшой. -   Видно,  помучиться  тебе,  солдат,  еще  надобно,  пес  людской. Ты  про  первый  кувырок спрашивал?   Ну  да,  у  нас  до  утра  простой. Как  раз  он  должен  сдохнуть…  Ну,  слушайте. 

        История  самого первого возвращения  отца  на  родину, чтобы  помереть,   мне  досталась с  огромными  сложностями. -  писал  мне    сын  Вани. -   Ладно,  он  ни  слова о том   не  выдавил  из  себя,   ни  слова… Но  и  Лизка,  сестричка моя,  молчала. А   Лизка  хитрюля,      все это слышала  чисто  от  отца,   правда,  случайно и   передала  подружкам под  честное  слово не  врать  именно  мне. Но  тем  свистушкам  было  наплевать, что  моя  матушка,  дабы   я  не  повторил   лихие  странствия  и  приключения  папаши по  миру и  вне  родных  пенат,  запретила  Лизке  рассказывать  мне  об  отце. Но  мир  не  без  добрых  людей  и  не   без  невероятных  совпадений.
     Так  что  начальная  история  первой  бывальщины мне  досталась
через   десятилетия  ее жизни в   людской молве. В  общем- то,  непутевая  где-то  история.  А  по  жизни  байка как  байка. Как  в  жизни.
    Цепочка.  Папкина  история -  и  некая тайная женщина, затем  ее   и  его   дочка, и  внучка   Саша  -  дочка  их  дочки -  а уж  в  конце  проныра моя   сестричка  Лизка.  Саша  и  Лизка  стали   подружками. И  фривольная  история   бати  выбралась  на  наш  свет. А  чего тут  было  такое  скрывать? Вани  было  22  годика.  Отстрелялся,  шел  помирать. 
     Выходит,  женщина   Вани  Капитолина  все-таки  приезжала  к  отцу. По  возрасту  она   была  постарше    моей  мамки.  Я  ее  помню  слабо.   А  ее  внучка   Саша  часто  гостила  летом  у  нас.. .Пожили  они  где-то  почти  лето.  Так  бы и  не  уехали.  Бедняга  отец, как  он  не  хотел  их  отпускать.  Но  моя  сестричка  заспешила  к  мужу  в  Париж  в  посольство и  эти  тоже  собрались. Поплакали  полдня  и  укатили,  оставив   в  девичьем  клубе  все, что  знали  про  папашу.   Сплошь   хохмы.

Вот  шел   Ваня ночью.   Яркая луна  22 года  светила  ему  путь.  Шел  по большаку, глядит – трактир весь  светится.   Пошел  он  было дальше, но вернулся.
На двери легкая тряпка колышется кисейная   от комаров да мух. Зашел, сел.  Хозяин сидит понуро, облокотившись о стол, полный яств, будто царя покойного встречают. Точь-в-точь, как он, хозяйка облокотилась о стол и никого не видит.
- Да тебе   что –  жрать  нельзя,   сникнешь и не дойдешь. Истощенный ты, Ваня, истощенный, - сказал вслух Ваня сам себе.. -  Пусти,  хозяин, хоть  переночую.
- Да  хоть  подыхай!   Щас  душеприказчики  прибудут,  всех  приберут в  одну  яму.
        И  Хозяин поведал Ване   страшную историю своей предстоящей погибели. Вот-вот к столу должны нагрянуть пять бандитов. Они всё съедят, всё выпьют, а потом скажут Хозяину: «Давай деньги, а иначе сожжем мы твою таверну. Ты обещал! Выкладывай,  Хозяин!»  И Хозяин заплакал, потому что денег у него не было . А  может и  были,  да  жалко их отдавать.
          Ваня, не стал его успокаивать.
          Пошел да  набрал какого-то мха.   Долго  искал. Мох   был  ярко- синий,  на  стебельках  зубчики.
           А   был  Ваня  с  жинкой  хозяина,  она  лампой  светила. Нормальная  женщина, только  суровая.  В  темноте  нет-нет  и  соприкоснутся  они  слегка, так  она чуть  в  драку  не  лезет! Шипит, как  змея под  каблуком.
        Нашли, наконец, поляну. Ваня  сел  к  березке.  Совсем  силы  ушли. А  женщина  режет  мох и  в  лукошко  кладет.  Она  видит,  Ваня  в  беспамятстве  рот  открыл,  слюни   уже  текут  -  вроде  как помирать  собрался.
        -  Эй,  -  говорит  она  ему . -  Ладно  баловать!  Я  тебя  не  потащу!
        А  этот  бряк -  на  бок!
       Открыла  баба  рот от  изумления.  Вроде  так  бодро  командовал,  а  тут -  на  бок  кувыркнулся!
      -  Ой!  Кувыркнулся1 -  испуганно  и  вдруг  радостно  прошептала  она  -   мой…милый!   Мой  желанный.  Вроде,  первый  раз.
     Подхватила  она  Ваню, выпрямила  его  -  он  глаза  открыл,  улыбается. А  она, нахалка,  рукой-то  шмыг  вниз.  Отдернула, засмеялась…
   -   Крепкий…
   Тут  Ваня  чуточку  очухался.  А  она,  нахалка,  опять рукой там  шарит.
   И  Ваня   не  понял  сам,   как  прислонил  он  женщину  к  березке. 
   И  запылал  в  нем  юношеский  задор,  а  она  обезумела,  его  не    отпускает, а  он  уже  и не  рвется.  Горит  себе  парень,  горит.
    Очухались  опять.   Опираясь  о  женщину,   побрели  в  трактир.
    Вот  такая  же   фривольность и еще  чуть  впереди. Но  так  уж сложилась у  той  женщины  судьба. Сложно  сложилась.
     И  красивая   и  ладная.  Внучка   ее,  подружка  моей  сестры,  гордилась  бабкой.
     Хозяин,  хоть  и  был  чумной от  предстоящей   встречи  с  бандитами,  но  и он  что-то  заподозрил,  разглядев   распаренные  лица Вани  да  жены.
   -  Сам бы   по  болотам  полазил!  -  огрызнулась  плутовка. 
    Вываренный мох они с хозяином трактира отжали и по три капли влили в каждую бутыль водки на столе.
   -  Еще  каплю  капнешь -  пена  из  горла  и  все.-  объяснил  Ваня..
   -  А  хоть бы  и так! -  Обрадовался  хозяин. -   Да ладно б одни, – жаловался хозяин. - Ну, посидели, сговорились. А тут с барышнями.   А барышни плоть мужику распалят.
Хозяйка очнулась и внимательно посмотрела на мужа.
- Но те, как бешеные… Кто силой  удальской  хвастает, кто что, а иные и вовсе  похлеще  будут.   
- Едут, - сказал устало Иван, и полез в закуток за стенкой, куда  указал  хозяин.
Вскоре  послышался далекий топот.
 В широкую щель   Ваня   видел, как буянили бандиты, стреляли по часам-ходикам в красном углу под иконой, желая остановить время. Хохотали до упаду их девицы. А к утру  все уже были мертвецки пьяные.
 Девицам хозяин разрешил уйти – они водку не пили. Девицы, обшарив своих   хахалей, забрали всё, что могли, и скрылись на повозках.
  Под  утро вышел  Иван. Хозяина   заставил таскать на хребте бандитов и ставить их к деревьям. Суровая жена Хозяина привязывала их к стволам.
Потом   пошли попить чайку. Ваня успокоил Хозяина, убедил, что все, что произошло,   к лучшему, иначе угробили  бы они его,  как  часики-ходики.   А  теперь  привязаны,   что с них взять,  с бандитов и грабителей?
- Ну, ты, Ваня, фантазер, - сам себе говорил Ваня. - Чудила. Сам вот-вот сдохнешь, а без шуток не можешь.
…Первый выстрел из нагана, второй выстрел из нагана. На теле невесть откуда появившегося из кустов парнишки проступили два кровавых пятна. Вскинув руки, парень упал.
 Все замерли, и хозяева, и бандиты,  с ужасом глядя на Ваню.
А  тот подошел к младшему из пяти привязанных бандитов с кляпами во рту и сунул ему в ноздрю дуло. Парень затрясся, едва не теряя сознание. Ваня вернулся к пеньку и произнес, очень тихо:
- Кто ослушается, того в расход, - он поманил наганом хозяина кабака, кивнул на одного из пяти бандитов.- Вон, ступай, возьми у того нож и иди к меньшому… Ну, режь ему горло.
Руки Хозяина запрыгали, как на пианино. Ваня   забрал у него кинжал. Выхватил его из ножен и залюбовался.
 Изящное, длинное лезвие клинка из дамасской стали  было искусно изукрашено чернью – сценками из сельской жизни: вот  владелец  ловко  режет  горло  несчастного  барана,  а вот,  защищая  хоромы,  втыкает  клинок в   злодея  соседа.
Отпихнув хозяина к жене, стоявшей поодаль, Иван   рассёк все веревки на теле меньшого.
Жена хозяина,  красивая чеченка, скрестив руки на груди, чуть иронично улыбалась.
Ваня снял с  парня картуз, сунул его в дрожащие руки и объяснил:
- Пойдёшь по дружкам, что у них припрятано – в фуражку.   Пропустишь  – пуля тебе в затылок. Вперёд!
 И  где только  не  прячут  свои  честно  добытые  ценности  эти  бандиты.  Парень, не обращая внимания на сопротивление дружков,  приступил к обыску. Всё, что нашаривал, кидал в фуражку.  Из  бесчисленных  карманов,  одежных  закуточков, якобы  швов  с подкладочкой,  кошельков  в  межножье, обширных пустот   под  мышками.
 На последнем фигуранте  фуражка была полна, и чего там только не было… Апофеозом  собрания  была довольно  массивная  серебряная  икона  Сергия.  Она  пряталась  на спине бандита над  самой  задницей.
Меньшой по приказу Ивана стал развязывать бандитов одного за другим. Всем было объявлено, что с минуты на минуту прибудет отряд продразвёрстки, и всё равно всех пустят в распыл. Так что надо бежать и бежать. Меньшой убежал последним.
Ваня забрал из шапки крупные деньги, полюбовался на отнятый у бандитов церковный складень, судя по всему старинный, с позолотой, сунул икону за пазуху, а остальное отдал хозяину – мол, на приданое его жене. И велел принести мокрую тряпку.
Хозяйка сняла с веревки полотенце и бросила Ивану.
           Тот махнул наганом – дескать, уходите. Подошел к кустам, ткнул сапогом лежащего на траве окровавленного юношу. И когда тот присел, кинул ему на колени все деньги:
- До Байкала хватит.
- Мураши зажрали, - пожаловался парень.
- Пашенька, – мягко сказал Иван, - со мной ты  сдохнешь.  Ступай, - ласково продолжил он. – И не тереби мне душу, ступай. Кончился у нас с тобой театр. Хватит таскаться за мной. И не бойся ничего.
Ваня подхватил свой вещмешок, звякнула внутри гармошка. И зашагал по тропке через лес…
Парень догнал Ваню.
- Ваня, а, Вань, – заговорил он. – Байкал мимо, тогда давай в Рим пойдем. Там, говорят, красиво, и тьма хлеба.
- Нет, - категорически отверг Ваня, не сбавляя шага. – У меня к нему идиосинкразия.. Так вот, Паша.
Парень растерялся, перестал убирать варенье с груди:
- Ты о чем, Ваня?
- К Папе Римскому ты один иди. Он русского мужика изводил литовцами да поляками. Прощай, со мной пропадешь… Вера у него не та, а мне перед кончиной веру менять поздно.
Но прежде Ваня зашел опять в трактир. Попрощался. Хозяйка смеется:
- Ты где, солдат, такого цирюльника нашел, что такой фасонный пробор тебе сделал?
- Какой, хозяйка, пробор? – недоумевает Ваня.
- А вот такой, - хозяйка подвела Ваню к разбитому пулями зеркалу.
И тот, правда, увидел на своей голове пижонский пробор и очень удивился. Даже потрогал, и опять удивился. Он  об этом и не знал. Откуда ж ему об этом знать?
           Обняла  его  хозяйка,  прижалась.
-  Вань, а  Ваня  …-   говорит,   а  сама  уж  трепещет.
Горестно  вздохнул  молодой  Ваня  и  скинул с  плеча  вещмешок,  и  обнял  гибкое  хозяйкино  тело…и  еле  успел  сбежать перед  приездом  хозяина   из   города.
 
 А  все  отчего? Была  та  ладная  хозяйка  раньше замужем за  мужиком.  Чеченцем. И сама чеченка. Хороший  мужик,  не  отщепенец. И  дом   толковый  и  дело,  что  кормило.    Ан  только  детишек  нет.  И так  и эдак.  А все  нет и нет. Вздохнул  как-то тот чеченец,  помозговал  и  отправили его в  командировку.  А  назад  нет  его.  Знать, лихие  люди  постарались -  переживает та  женщина. Баба она ладная, работящая,  нашелся один, стали вместе жить. Трактир держали, а детишек снова нет. Пошла  по  врачам:  мол,  с  чего  это  я  пустая порожняя?  Те   -  бывает…не  всем  же  счастие  достается. Ты  вот  такая.  Живи,  молись.  Огород  есть?   Проживешь…Пошла  бедолага по  бабкам.  Вот одна  и говорит: « Видно,  господь  тебе  выбрал  особого.  Нужен  он  ему. Вот  тебя  и  готовил  к  его  дитятке.     А  без  него  -  все у тебя  будет  пустое -  только  видимость.»
   -  Да  как же я  отыщу  такого7
   - Приглядывайся !  Как  мужик  при тебе  кувырнется  -  вот  он  твой. Да  не  хлопай  ушами.  После   третьего  кувыркания  он   в сыру  землю  полезет. Торопись! Да  прежде  пощупай  его -  чтоб  на  холостого  не  нарваться.  Вот и вся  история.            

Все заняли свои места, и голая бабья процессия двинулась дальше, только одна осталась рядом с Ваней. Обняла его окровавленную голову. И слёзы, как ручейки, лились на лицо солдата. Она прижимала его голову к груди, снова плакала, целовала, уговаривала не умирать.
-  О це дило, - проговорил Кукольник
- Слышь, - сказал Тощий, - а может, она его омывает? Что ж грязную-то морду грызть, и щёки грязные, и нос. Зверь дикий побрезгует. Съесть она его хочет. Я слышал про такое. Вот на войне…
-  Дурень, - прервал его старшой, Лукавый.  – Кто ж их поймёт, этих женщин? Беги их! – он поднял указательный палец . Такой  длиннющий  указательный  палец. -   Ты пасть их видел? Зубов, как у щуки. Растерзает, растопчет, унизит, а потом лечить начинает. «Жалею его!», - будет орать. Беги парень   женщин! Беги их!
На поляне появилась Фиалка. При луне она уже не казалась такой уродливой. Накинула на плечи Насти платок.
Приказы её были коротки:
- Бери! 
Подхватив Ивана, они понесли его к деревне.
- Эй, куда это они его поволокли? – возмутился Тощий. – Он наш!
- Э-э, ничего-то ты не понимаешь, - покачал головой Лукавый. – Это их добыча.  Беги их, беги!
 
Проснулась Настя перед тем, как стемнело. Промурлыкала какую-то мелодию. -   так  начиналось  второе  отделение  девичьего театра  про  Ваню -   поправила Настя  волосы, разглядывая себя в мутное зеркало.   Подержала в руках разбитую памятную рюмку. Сказала, что она знает одного мастера, мужа своей крестной, он все исправит. Одернула платье и вошла к Ване. Следом раздался оглушительный радостный, немного истеричный девичий смех. Матрена поспешила к хозяйке. Та, выпучив глаза, с открытым ртом указывала пальцем на лицо Вани. На его щеках проступил румянец.
Настя распахнула окно.   Кот    степенно прошел к Ване, забрался на его грудь и устроился спать.
- Ах ты, господи, - испуганно проговорила Настя. – Чем же я буду его кормить!?

 На большаке купила Настя Ивану рубаху льняную с петухами на карманах и кепку городскую и шерсти мотки для теплой кофты. Но Ивану штаны нужны, а Настя стесняется что-то на нем мерять. можно даже сказать, брезгует. Позвала Настя мастера, тот померял веревочкой, самогонки выпил с Матреной  и пошел ваять.
У него дорогущая машинка была «Зингер». На все село хватало. И жена строчит, и старшая дочь строчит. А глаз у него! Взглянул, ножницы в руки, по матерьялу   вжик – и все готово. А жена собирает, сшивает. Богато жили. Мастер на приданое младшей дочери собирал. А старшая остыла к замужеству, весело гуляла.
Позвала Настя другого мастера… тот ногу Ивану гипсом залил, спрашивает: «Сапожки или полусапожки?»
«Полусапожки,  но чтоб были они, как у господ, хромовые»
Мастер деньги взял. Тут Настя вспомнила, что Иван вышел из болотины голый, совсем разделся, чтобы просушить одежду. Пошла   к тому месту на берегу. Вот рубашка, почти истлела, такая старенькая. Вот штаны, касаться противно. А это что? Подружка, что с ней пришла, объяснила, что это у мужиков трусы.  Настю чуть не своротило.   Подружка возмутилась: «Парня   завела,  а ерепенится!».            
Все хорошо. Ваня оклемался. Улыбается, но не говорит. Воду пьет. Манную кашу ест. Только вот вонь от него за версту. Матрена ходит морщится, а Настя ничего не слышит. Ей ее Ванечка улыбается, как младенец, ей-то более ничего не надобно. Даже черный котик ушел на улицу, видимо, подышать.
Вздохнула тяжко Матрена и с Амвросием взяли Ваню с простынями и снесли в баню. Амвросий заранее там все натопил.
Стали мыть Ваню горячей водой. И не так уж плохо у него. Там, где кровоточило,  где швы разошлись, замазали черной вонючей мазью, что Фиалка принесла.  На голого Ваню она не захотела смотреть, сунула руку в щель двери. Но вонь от ее мази была даже хлеще, чем от Вани. Такой вроде и травы у нас нет.
 А потом пошла трава. Спину Вани закрыли лопухами. На ноги положили лист капусты. Синяки замазали тертым сырым картофелем. Уложили Ваню на  чистую простынь, укрыли веточками крапивы. От Фиалковой мази Ваня успокоился, заснул. Пока несли его, голова Вани болталась.
Все дружно завалились спать, от усталости. Все, кроме Насти. Когда ночью все проснулись, стол ломился от яств. Настя наварила, напекла, напарила все, что только можно.
Сели на стол. Фиалка ягоды какие-то лесные принесла. Выпили по рюмочке.
Вдруг голос:
- А мне?
Глянули, а «мертвец» Ваня-то  сидит, весь зеленый. Матрена с Фиалкой стали его оббирать.   Лицо очистили, мокрой тряпкой вытерли и руки, и грудь. Ваня-то белый! Чистенький, говорит:
- А спину, непутевая, что не чистишь?
- Боюсь, у тебя там кошмар.
- Снимай!
Обобрала Матрена спину солдату, лопухи на пол. А под ними все живое. А где Фиалкина мазь была, вовсе чистота.
Женщины развеселились. Рубаху с петухами на Ваню надели. Фиалка застеснялась, а Матрена продолжила. Все для брюк расчистила. Вот и штаны на месте. Носочки Настины на ногах, хромовые полусапожки.
Отстранил Ваня Матрену, сидит, покачивается.
 Встал. Сделал   пару шагов, потом еще три. Он уже у стола, сел, осматривается.
Тут у него немецкий застольный синдром прорвался, с запахом чеснока. Все закатились смехом. Котик черный пришел. Он от Ваниного запаха утром сбежал, а тут к вечеру  на пороге улегся. Мертвяк мертвецом. Хочешь пройти – перешагивай. Заявился. Запрыгнул на стол, а оттуда на левое Ванино плечо. Такой шмон навел. И на феечку шипел, как на лучшего своего врага. И лязгал зубами, и песенку угрозную пел, вытягивая шею. И пару раз лапой девчонку хотел  огреть. Все хохотали до упаду.
- Давайте знакомиться, а то буду свататься, - говорит Ваня.
- Хорошо, Ваня, - смутилась Настя.
- Откуда ж ты знаешь, что я Ваня?
Девушка пожала плечами.
- А тебя как кличут подруги?
- Настей, - ответила за девушку Матрена. – Только мы за проходимцев Настю не отдадим. Ты чем на хлеб зарабатываешь?
- Хлеб мне добрые люди дают, - ответил Ваня. – Вот я и есть тот самый проходимец.
- По ранам сужу – ты боевой солдат, - встрял в разговор Амвросий. Он давно уже налил себе в стакан самогона, и теперь позволил себе разом   выпить и стукнуть им о стол. – Вот! Ура! – выдохнул он. – Говори, солдат.
-  Жениться хочу. – проговорил Ваня, все время глядевший на Настю.
- И на ком, на мне? – шуткнул Амвросий. – Или на Фиалке? А Матрена так занята.
- Ах, ты, пустобрех, - возмутилась Матрена.
- Да на хозяйке нашей, - весело проговорил Ваня.
Он взял Настю за руки, поцеловал их.
- Больно руки ласковые ее мне  любы. И сердце с моим радуется. При вас, дорогие свидетели, прошу я у Насти руки. Пойдешь ли ты за меня, злата девица? Хочешь ли ты, чтобы я стал между миром и тобой защитником и милым человеком?
- Да, - тихо сказала Настя и в смущении закрыла ладонями щеки.
- Ух ты, - выдохнула Матрена.
Даже котик вытянул шею, разглядывая Настю.
Ваня обнял смущенную девушку, поцеловал в лоб.
- Теперь и закусить можно, - сказал он.
А Настя вдруг обняла Ваню за шею и крепко поцеловала в губы.
Ваня сел и заплакал. Плачет, не может остановиться. 
- Что ж так расстроило тебя, парень? - спрашивает Матрена. 
-   Не бывает так, чтобы и девица-красавица и стол ломится от яств. Значит, я все-таки промахнулся, и сидим мы с тобой, красавица, на том свете. Вот я и обманул деда Сильвестра, не дошел до своего пустого холодного дома на родину в Заболотье. Не свернулся я там калачиком на лавке и не помер, как я обещал. А оказался тут, в раю. Не ругайся, ангел мой, верно, ты   из ихних,  неплотских.
- Ой, Ваня, - рассмеялась девушка. –   Ты все это время был в бреду. Бабы исколотили тебя до смерти, а что в раю, тебе виднее.
И, нагнувшись, поцеловала Ивана в губы.
          - Ну,  как тебе мой райский поцелуй?
           И без самогона от поцелуя Ваню повело, закрутило.  Очухался, отдышался, встал, до полу поклонился Насте и сказал:
           - Прости меня, Настюша ,   дурака.
Вот так витиевато познакомились  Ваня и Настя. (На этом и заканчивался  девичий  спектакль, на   договоренности  о  свадьбе  Вани  и  девушки  Насти. ) 
Опять сели за стол и выпили.
- А ты, Матрена, меня   била?               
- Вот еще, - отвечала та, глядя на стену.
- Да ладно… А куда била? 
           - Разбежался, - отвечала Матрена, глядя в потолок.
           - А все ж? – не отставал Ваня. – По голове?
           - Вот туда!  - с вызовом ответила Матрена и указала меж ног Вани.
Все застолье засмеялось, только Настя закрыла ладонями щеки.   
                               
А дальше познакомила Настя Ваню с подружками. Ваня  занял гармонь, и на бревнах, на краю села, где собиралась молодежь по вечерам, давал концерты - и как у немцев, и как у итальянцев, у народов Иерусалима. Девицам татарские песни нравились, но не очень, а вот английские песенки в исполнении Вани были в первых. Ребята, конечно, ревновали, подступились раз:
- Ты что, чужак, тут хозяйничаешь? Мы тебе наваляем!
- Ладно, парни, - Ваня отшучивается. – Я драться не буду. Уйду я от вас, только девчатам скажу. Обещал я их веселить…
Парни быстро смекнули,  что девчата им устроят, если Ваня уйдет. Пошли на мировую.
- Ладно, - говорит Ваня.- Скажу я вам солдатские анекдоты…
Ребята так гоготали, что девчата сами пришли. И всё покатилось по-хорошему. И Ваня делом занялся. Коли ноги у него никуда не бегут, то руки должны быть в деле. А у Насти в доме всё на женских руках было подвешено. А где топором надо или тяжелым молотком – своего часа ждало.
Ваня руками любил мастерить. Нравилось Ване свежеструганное дерево. Вот он и строгал его, рубил, пилил и прилаживал. Красиво получалось.
Матрена все глядела, как солдат свое гнездо красит, говорит:
- Вижу, ты все хочешь, чтоб было всё по-твоему?! Оттого я Настеньку на ночь у себя укладываю. Ты мне девку, смотри, не порть!...Сама!? Да какая же девка – сама? Женись на ней!
- Да запросто!
- Ой!  А сватовство? А девки-подружки, что не оплакали бедную судьбу Настеньки в лапах такого злодея?!
- Да пускай не идет за меня…
- А я вижу, ты еще страшнее зверь. Ты зверь с гармошкой. Да она окромя тебя на свете никого не видит! Ты заманил ее! совратить хочешь? На большак к проезжим и   … в повозку …
- Матрена! – строго одернул женщину Ваня. – Ты чего хочешь?
- Свадьбы  вашей.
- Так сватаю я ее у тебя! И чтоб нынче ночью ко мне в постель пустила! Хотя к чему, не пойму.
- Знаю я твоё «не пойму»! Ты  бредил, а я видела, чего он голову поднял и окрест все всматривался. Женись вначале!  А платье белое невесты уже висит!
Сказано – сделано. И все было, как положено. И сватовство с рассыпанием ржи. И девичник со слезами и нравоучениями. И мальчишник с потасовкой  Ваня устроил. Парни, правда, скалились на него. А ночные пляски на бревнах. Даже на речку ходила молодежь плескаться  голыми.
А Ваню к Насте не подпускали ребята, а Настю от Вани уводили девчата.  Блюли их!
Пролетку Ваня сам собрал. Пошарил по окрестным деревням и соорудил, да  такую  мягкую! Быструю! Коня Ваня одолжил, за отработку впереди.
Платье у невесты случилось тоже ладное. Не красавица, а загляденье. Глазки блестят от счастья.
С божьей помощью тронулись, покатили. Рассказывая это через полвека, Матрена утирала слезы умиления.
- Да лучше б забила я их дом гвоздями, чтоб сидели друг с дружкой до кончины, как все люди нормальные. Нет, в город их потянуло к попу! Ну, побрызгал тот на них водичкой. Господь, конечно, их приметил, да лучше б мы их за столом  женили. Как глянул Ваня на городскую вольницу, так и бежать! Вспомнил, что он бродяга безродный и зачесалось у него … Настя, ясно, это не видит, всё в счастье купается. А у того уже глаза-то и открылись на беду.
После свадебных поцелуев пошли молодые погулять по городу. Поглядеть по сторонам, себя показать.  Нагулялись, вернулись на рынок, где у знакомых пролетку оставили. А знакомые винятся, пролетку  сперли, а коня оставили. Поцеловал Ваня коня в лоб, говорит:
- Знать, Настя, это наша судьба ночевать нынче в гостинице. Денег мне мужики скинулись, пойдем…
- Нет, мой милый, - говорит Настя –  Пойдем-ка лучше домой.
Ваня занял у знакомых седло. Усадил Настю. Взял коня под уздцы, и пошли они в вечор назад в Скоморошки.   Идут, землей любуются, луну молодую приветствуют. Глядит Настя – в поле свежий стожок сена. Говорит: 
- Пойдем, Ваня. Я, кажется, кровать нам нашла.
Хорошо в свежем сене! А еще лучше, когда любовь вас стягивает крутым узлом.
Проснулись они уже утром. Мужик неподалеку новый стожок ладит. Улыбается, не смотрит.
Молодые, ну, хохотать. Спрыгнули на землю. Подхватил Ваня коня. К дороге побежали. Чуть седло не забыли. Хорошо им!
Настя подвенечное платье не стала надевать, осталось оно под стогом. В простом платьице-замене она тоже была красавица.
К полудню до трактира добрались. Настя перезнакомилась со всеми. Трактирщик рассказал Ване, что был у него посланец от солдата и он сделал всё, как Ваня велел, отправил того к матушке с подарками.
Их встретили как самых дорогих гостей. Только хозяйка грустная. Приметил это Ваня. С Настей они быстро стол собрали. Хозяин рассказал, что бандиты к нему не наведывались, что от Вани был человек, к матушке шел. Хозяин ему денег дал на поездку.
Тут  Ваня вспомнил про смотрящего в их селе.  Был у них в селе смотрящий. Его власти посадили. Дали домик ветхий. Зимой  продувало насквозь. Да ладная печка была. На ней смотрящий и прятался от холодов. Бабы его кормили. Что-то им там делал. Из бывших раненых.
С Ваней они скорешились в один счет. Стал Ваня ему тоже носить харчи. А тут как-то разговорились. Ваня спрашивает:
- А что это у тебя, как ни приду, глаза мокрые?  Инфекция?
- Да матушка…
-  Что матушка?
- Могли б они меня поближе к дому пристегнуть, а сюда и вовсе аж в другой уезд. Я б матушку  почаще видал. Ноги у нее больные. Обещали смену прислать, да видно забыли. Ну, так ясно, забот у них невпроворот. – и плачет смотрящий.
Ваня:
- Ну, Господи! прости меня, добрый человек! Греховодника.
- Что тебя-то прощать?
- Прости, тогда скажу, как на исповеди: девчата, ты знаешь, меня крепко побили. Видно, все мозги мои отбили. Ведь шел-то я сюда тебя сменить! Бумагу нес, да она размокла. И забыл я напрочь, что же мне тут делать? Ступай-ка, парень, домой к матушке. Будешь в городе, отдай им бумагу…
Ваня быстро написал записку и приписал: «Смену принял Иван Богатырев, комиссованный солдат, справка такая и такая-то…»
- Пиши, смену сдал.
Написал смотрящий что надо. Обнял его Ваня, говорит:
- Добирайся до трактира, скажи, что от меня, от того, кто пять бандитов отогнал… Нет, пистолет мне твой не нужен. Я больше людей не убиваю. Так и скажи им – отстрелялся я напрочь.
Смотрящий ушам своим не верил. Обнялись, разошлись. Про него-то хозяин трактира как раз и говорил.
Хозяин по делу какому-то отошел. Настя прикорнула, видно, устала на коне сидеть. Ваня к хозяйке пристроился:
-  Ты что такая грустная?
- Скоро отобедаем.
- Да я не о том, пойдем-ка к тебе в дом.
- Ты что такое говоришь? – рассердилась хозяйка.
Рассмеялся Ваня:
- Сколько меня знаешь, а не поняла, что я не пакостник.  Пойдем к тебе домой, станешь ты веселой.
- Ну, пойдем.
Пришли к хозяйке. Ладненько, чистенько. Ваня присел к столу.
- Химический карандаш. Дай, хозяйка. – Еще лист бумаги попросил. Что-то написал там.
Химическим карандашом большой палец хозяйки измазал, к листу приложил.
- Зови, - говорит, - хозяина сюда. И боле никого!
Пришел испуганный хозяин. Ваня и ему палец измазал химическим карандашом и приложил его палец к бумаге. Хозяйка уже кое-что поняла, тихо посмеивается.
- Эй, хозяйка, - весело говорит Ваня. – Я обещал тебя развеселить… Скажи мне, ты вот другой веры, а кто у вас венчает?
- Никто не венчает. Отцы сговорились, и все.
- Человек, - обратился Ваня к хозяину. – а тебя непременно поп должен… а ежели попа нет?! Я слыхал, скоро их всех во льды  отправят и заморозят, господи,  не позволь лиху  нас губить! Советская власть вас будет венчать. А я, как советская власть на селе… вот только печать я забыл дома…
- Не забыл! – хлопнул хозяин себя полбу. – Это я забыл. Как был у меня твой человек, вспомнил, что не отдал тебе печать! Щас принесу…
Убежал хозяин за печатью. А Ваня подозвал хозяйку поближе и на ее лбу написал химическим карандашом «Жена!».  Вернулся хозяин. Ваня на его лбу написал «Муж». Им на веселье.
- Теперь советская власть так венчает молодых! – смеется он. Отдал им бумагу о венчании. Печать поставил. Было решено свадьбу играть. Хозяйка белое платье достала. Припасла. Деревня стала собираться за стол.
А Ваня приметил на заднем дворе сломанную пролетку. И к вечеру ее отремонтировал. Колеса поставил, люди принесли. Даже рессоры перетянул.
А как стемнело, отозвал он Настю и хозяина с хозяйкой. Попрощались и покатили на резвом коне. В ночь. В ясную теплую ночь. Бежит себе конь по большаку. Ваня даже фонарь зажег. На плече Насти устроился щекой. А ночь прекрасная, вот только музыки нет…
И вдруг конь встал, как вкопанный. Открыла Настя глаза.  Полуденница стоит.

Освободилась Настя от Вани. Спрыгнула на дорогу, идти-то  пару шагов. А уж и пять сделала к Полуденнице, а не приблизилась. Еще шаги. Будто приклеенная  к женщине. И вроде сзади ветер толкает Настю подальше от лошадки. И уперлась Настя, платье надулось, а Настя стоит. И лицо жесткое.
Без лунного света Полуденница растворилась в пар и снова вернулась.
- Счастливая нынче ты, - заговорила Полуденница.  -    Такой больше не будешь – только слезы. – И пошла вперед, Настя за ней. - Пойдем ко мне. У меня жаворонки поют. И ждать не ждешь – ничего, а хорошо…- продолжила Полуденница – И  платьице  подвенечное  небось  бросила… Ну, уж коли поймала его руку, не отпускай ее, коли поймала.  – И ушла в зеленый туман.-  Помни!  Не отпускай.
Лошадка   ткнулась губами в плечо девушки.
Проснулась Настя. Солнце светит. Ваня проснулся. Конь проснулся. Прижалась Настя к Ваня.  И  помня  указ  Полуденницы,  взяла  Ваню  за  руку…
А Ване почему-то  припомнился комиссар. Тот, которого разорвала в клочья мина. Жилистый комиссар глядел все время Ване в глаза. Потом отвел в свой кабинет.
- Глазки у тебя, товарищ, мутные, не ясные. Надысь…- сказал он и предложил убивать...
А еще Ваню мучили мысли.
Один про пасху говорил, другая про большую войну и испытания, кои ждут там Ваню… Эхма, кабы денег тьма, до кулича пасхального дожить…  а что до пальчика Вани в большую войну, что вырвет его у смерти, верно, соврала ведьма, не зря ее   Сильвестр гонял… Какой пальчик у мертвого Вани среди мертвецов станет сгибаться?

Вот так и женился Ваня на Насте. Что говорить про Настю? Любят женщины свадьбы.  На  этом  девчачий  замысел  спектакля  по Ивана  и заканчивался.  Я  пообещала  написать   и  послать им  пьесу .  Постараюсь.

А Ваня?  Не знаю.  Он  же  шатун, бродяга… И, может, чуть-чуть  взяли  его   на понт  женщины  и  силком,  как  говорят,  женили?  Может, Матрена надавила чуть лишнее  на  молодого  еще  парня . А может, чудесное выздоровление  сыграло  свое.  Настя спасла Ваню от гибели.   А Ваня парень благородный и благодарный. Словом, женился и все! Но  Эсмеральду не забывал. Или просто ноги привыкли шагать, а тут… 

- Тю, чертяге поверила, - воскликнула Матрена, обнимая плачущую Настю.
- Полуденница не чертяга, - сквозь слезы возразила Настя.
- Еще какая! – не унималась Матрена. – Вон девки всего села тебе завидуют – мужиков совсем нет, а тут еще и веселый, и рукодельный. А после храма ночку ночевали?
Настя кивнула.
- Не шибко противно? – спросила Матрена.
Настя улыбнулась.
- Вот и славно, - чему-то обрадовалась Матрена, - значит, дите будет.
А дальше у Вани была жизнь среди людей. Не проплывать мимо, а жить, Ваня еще не научился. И мечтали пятки о дороге. Ваня гнал от себя всякие мысли и, глядя на Настю и купаясь в счастье, он все, что мог, обволакивал любовью и благодарностью за свое спасение, и все равно во сне он осыпал поцелуями английскую девчонку, а тут еще рассказ Амвросия, что за Ваней приезжали трое из города с пистолетами. Амвросия они утащили в лес и уж хотели повесить, как пьяница очухался и выяснилось, что эти трое поймали не того. Пастух уговорил их попить самогоночки. Они крепко выпили и весело купались в прозрачной воде омута и утонули.
 У омута была плохая слава. К нему спешили брошенные девушки и топились. Больше из города за Ваней никто не приезжал. И повод нашелся – оказывается, старинный церковный складень надо было отдать в храм. И роль смотрящего по селу Ване надоела – надо отдать печать. И Настя согласилась, но только в город они поедут вместе.
Ваня был счастлив. Сговорились ехать с мужиками на базар. И  было тронулись, как у Насти ни с того, ни с сего началась рвота, головные боли и прочие бабские причуды.  Матрена быстро увела ее к себе, и Ване пришлось ехать одному.
Мужики вернулись без него. К зиме он тоже не появился. Настя перестала даже улыбаться. Следующим летом она поехала в город, чтобы зарегистрировать дочку Сашеньку. Сделала быстро свои дела. На базаре ей сказали, вон, театр, сходи, посмотри что-нибудь, утром тронемся.
Зрительный зал был почти полон. Настя села сбоку, чтобы никому не мешать и задумалась о своих делах.
На сцене шла бойкая комедия. Иногда Настя прислушивалась к тому, что там происходит и вдруг поняла, что голос мерзкой старухи – голос Вани. Она вскочила и пошла было к сцене, но ее перехватили, она что-то пыталась объяснить, но ее вывели в фойе.
- Кончится спектакль – ищи кого хочешь, - сказали ей.
Она не находила себе места. А когда спектакль кончился, побежала в зал. Ей сказали, актеры ушли. Она побежала в гримерные, но там Вани тоже не было.
Театр быстро опустел. Настю тоже выгнали на улицу.  Она  просидела под единственным фонарем у театра почти до полуночи. Когда погасло последнее окно в доме Мейерхольда, она ушла к куме ночевать. Рано утром ее подняли мужики из обоза, что уходил с рынка в деревню. Когда они проезжали дом Мейерхольда, Настя попросила остановиться на минутку.
Вахтер лишь фыркнул, почем мне знать, где твой Ваня?
- Ты-то вот не знаешь, где твой иноходец, а откуда мне знать, где он? Может, у зазнобы своей… Ты-то покрасивше ее будешь. А то, может, уже вышагивает свои версты?  Не… - мгновение он посомневался. – Верно, точно, у Верки, ты б сходила к ней. Тут рядом. Стащила бы его с Верки за ноги, - захихикал он, продолжая что-то писать в журнале.
Эта сценка со слов Амвросия-пастуха, а он от своего дядьки-вахтера  слыхал.   Из села многие уезжали в город на заработки. Все они кучковались, чтобы как-то выжить. Ваня, я думаю, не случайно оказался у Мейерхольда.
Да  и  в  первый  раз…Ваня  у  него оказался  не  случайно.  Ваня и  его  друг  прикатили  в  22 году  из  Питера  на  крыше  поезда. Разошлись .  Друг  к  своим ,  Ваня  к  Мейерхольду,  к  свояку.    Тот в  дом  Ваню  не пустил,  в  предбаннике  уложил  на  сухие  половые  тряпки.   

В этот вечер, когда  Настя  пришла  за  ним  возвращать,  он залег  рано у этого вахтера в закутке, пообещав тому четвертинку за то, что выспится у него.
 Настя, конечно, этого не знала. Вахтер  молчал, отрабатывая  свою четвертинку, и откровенно издевался над Настей. Его слова о любовнице потрясли Настю. Она заскользила спиной о стену и сползла на пол, несколько картинно. Вошла женщина с тряпкой в руках.
- Ах ты, пень трухлявый, что с девочкой сделал! – набросилась было она на вахтера.
Но тот только отмахнулся.
- Актрисулька, -  сказал он, закрывая журнал. – У них нынче репетиция, - с уважением произнес он.
Вошел мужик.
- Настя, да скоро ты? – начал он с порога. Разглядел девушку на полу, подошел к ней, помог   подняться и увел ее на улицу.
- Какие страсти, - прокомментировал вахтер, откупоривая Ванину четвертинку.
- Актриса, - согласилась уборщица и отправилась по своим делам. -  Репетиция!  -  с  особым  уважением  произнесла она. -  Генеральная!

И  как  не  удивительно,  мамка  моя  оказалась  очень  даже  актрисой.  Француз  Эрик  Ромер уговаривал  ее  остаться  во  Франции на съемки. Это  произошло  в  64  году. Моя  сестричка  Лизка   на  день  рождения  мамки устроила  что-то  невероятное  -  устроила  вызов  родителей  в  Париж.  Точнее  в  Нормандию,  в  поместье  отца,  которое   для  отца   приобрел  американский  дружок  Вани.  Не  знаю, что и как -  сейчас  там  обитает  Лизка, выскочив  замуж  за  …скажем так  -  серьезного  человека.  А  добрый  знакомый  отца  киношник  замечательный  режиссер Эрик  предложил  на  память  родителям  снять  эпизод -  два  пожилых  человека,  танцуя  встречают  рассвет  на  пустынной  улице  Парижа. И  снял  и посмотрел  и  предложил  мамке  остаться и  сыграть  в  его  новом  фильме.  Так она ему приглянулась.  И  правда, эта  пара  на  экране   завораживала  … Было видно, что они любят друг дружку.  Особенно  элегантной была   мамка.  В  танго.   На  пустынном перекрестке  чудесного  города.  Крупняки  моих  родителей  пришлось  вырезать. Было  не  понятно, как отнесутся  к  реальным  кадрам    советские  …  партийцы.


                Конец 1-й части