На всё воля...

   В бытность мою, служил я иподиаконом в некоем монастыре. Обязанности мои были просты. Восстав поутру и наскоро помолившись, шёл я растопить в храме печь. После, вымывшись со тщанием, переодевался в стихарь, водружал поверх орарь, и призвав на помощь Ангела своего, приготовлялся к приходу духовенства. Несмотря на загодя разожжённый огонь в печи, мраморные полы, как это бывает обыкновенно в храме, жгли пятки, не позволяя оставаться без дела.
Во время службы мне приходилось не только облачать, подавать, прислуживать, зажигать светильники на престоле, но и петь. Не скажу, чтобы звук моего голоса доставлял удовольствие прихожанам, но, коли приказано священником «Пой!», тут не отопрёшься, а и споёшь, и спляшешь, коли надо.

   Священник наш, отец Анатолий, был тот ещё балагур. Пока миряне осеняли себя крестным знамением, готовясь к его появлению у Престола, иерей вразумлял нас пересказом курьёзных случаев из быта священнослужителей, коими по обыкновению развлекают домочадцев. Прилично хихикая, воодушевлённые подобным манером, мы с дьяком легче переносили тяготы службы и телесные страдания. Оно ведь только со стороны кажется, что церковное служение просто, а за время литургии столь раз поклонишься, что во всём теле скрип да немота.
   Но, - как бы там ни было, всякое послушание выполнялось мной со тщанием. Одно лишь казалось нехорошо, - не был я ещё рукоположен, хотя и изучил всю церковную премудрость во всех её ипостасях, и в мыслях моих обустраивал уже будущий храм, по примеру лучших из лучших, мозаичными сводами. Последним, кто должен был поручиться за меня перед церковью, был отец Анатолий, но годы шли, а благословения, коего я ждал со смиренным нетерпением, всё не было никак. Не допуская в сердце своём ропота, я полагал, однако ж, что, хотя на всё воля Божья, но можно уж было бы оценить мою преданность и усердие.

   И вот однажды, когда я, стоя над рукомойником, оттирал руки с мылом, ко мне подошёл отец Анатолий. Я хотел было дать ему место, но, досадливо сморщившись и махнув рукой, чтобы я продолжал своё занятие, он спросил, чего это у меня такая перекошенная физиономия.

- Сейчас только из нижнего крещенского храма вынес за хвост огромную крысу. Жуткая мерзость. - Ответил я священнику.
- Как же она там, отколе?
- Приготовлялось таинство, и тут она, хорошо, что дамы начали визжать и метаться, могли в крестильную попрыгать от страха. Вынес за хвост вон сию мерзость.
- А разве и она не творение Божие? - Лукаво поинтересовался у меня отец Анатолий.
- Так не в такой час же являть себя, не в святом же месте!
- И чем же ты её... того? - Пристально взглянул мне в очи иерей, от чего сделалось немного не по себе, но я, впрочем, будучи честен с ним, как и с любым прочим, ответствовал:
- Выпустил я охальную в кусты, чего ж буду губить?
- Отчего так-то? - Усмехнулся явно подобревший ко мне отец Анатолий.
- Жалко оную. Еды взыскует.

   На следующий же день, по настоянию отца Анатолия и с его благословения,  я был рукоположен в священный сан, а уже через неделю, в сопровождении немногочисленного семейства, переправил скудный свой скарб в удалённое от больших городов селение, приход которого состоял из трёх старушек и увечного бобыля в сторожах. Мне предстояло отстроить храм и распространить влияние православной веры на все близлежащие деревни, а уж как, каким манером... На всё воля Божья!