Еще есть за что вспомнить

- Я промежду здесь, из чего можно понять, - ви же догадались, да(?) - что я в Одессе. Собственные ноги зовут мине прогулятса, и я не могу не согласитса и сразу уже иду вслед за ними на улицу. На выходе с гостиницы - на вот! – мине ждет так сибе дождик: с неба сверху вниз висят вялые лапшички его струй. Не такие уж толстые и сырые, в обшем, шоб промокнуть мине внутрь. Не, они, скорее, моют душу от всего чужого, шоб оставить, шо там в ней еще есть от моей любви к этому городу. А её таки есть!

- Так же капает, – говорите. - И пусть капает… Я что(?) - не выйду сибе растрасти кости, не пройдусь по Дерибасовской, не поверну, к примеру, на Екатерининскую или Ришельевскую, или откажу сибе в удовольствии спуститься вниз под гору и пересечь улицы с такими вкусными названиями, как Еврейская или Большая и Малая Арнаутские? И если я таки дошел туда, так прямо тут остановлюсь в нескольких шагах от Привоза? Ха вам! Последний день в Одессе, и я просто улечу, чтобы там (там – это, где я живу) друзья сделали на меня своё презрительное удивление: – Шлимазл (недотёпа по-одесски), зачем мы тебя отпустили? Чтобы ты пришёл на собственные наши глаза и сказал, что забыл за Привоз, и потому твои руки висят без дела вместо того, чтобы держать в них по шмату чего-то, с чем не стыдно появитса даже на пьяцца Навона в Риме или площади Вогезов у Париже. Дрож аж проняла мине, как я, к примеру, сибе представляю ту картину, шо  мине ждала бы.

  Бекицир, т.е. - короче говоря, в переводе с одесского, - я таки пошёл, потому что знал, что не пойти туда я не могу. А нет, то и детя;м моим такое поведение не простится.

 Хотя, надо сказать, Привоз, он счас – ай-яй-яй - не то и не то! Совсем не то, что в «раньшем» времени... Когда, извиняюсь, еще были старые румочные вокруг здесь, или там бодеги (кабаки такие). Хто вообще знает, за что тогда было. А счас? Где тут – я спрашиваю, - и шоб я таки видел собственными глазами, - той «чорный» суп или форшмак «с хрустом», да пусть даже биточки из той свежей тюлечки, что заплывала на стол? Да подай её, - за такую тюльку убивались бы больше, чем щас туристы в Амстердамах бьются за бутерброд со свежей голландской селедочкой, - тьфу на неё!

Так что… куда я, как ви думаете, пошел в самую первую очередь? Вы наступаете на мою мисль? Да? Так ви таки правы, - в туда! Не на весь тот Привоз, до которого, пока суть да дело, таки дошел уже. А в - извиняйте, что без вашей подсказки, – понятно ж, шо - в мясной павильон. Нет(!) – в МЯСНОЙ! – из одних самых больших букв.

 Захожу вовнутрь: – Ой, держите мине, эти запахи забирают из-под мине мои собственные ноги. - Так-таки есть с чего: вокруг горы мяса, курганы колбас и бастионы сала, – что они делают мине против них совсем щупленьким, что почти ничтожным. Сначала, когда вдохнул то, что здесь имеется за воздух, я ещё имел сибе такое нахальство подумать, как когда-то друзья мои с Украйны говорили с причмокиванием: - «Якщо всэ цэ нэ зъим, то хоч понадкусую». Подумать – подумал, но чувствую, шо рулевое колесо моего оптимизму отработало несколько делений взад и встало точно против указателя «полного пессимизму», потому шо даже моего аппетиту не хватит, чтобы иметь рот на столько попробовать.

  И прямо на той точке этих мыслей я сибе слышу в свои уши: – Гражданинчик, и шо вы такой из сибе грустный и печальный в этом храме щастя и аппетиту? Я повернул сибе на голос, что пропел мине через такой, понимаете ли, бруствер из всяких ветчин, сырокопчённостей, зельцо;в, сосисок и кровянок, и когда всё это пришло в резкость в моих глазах, так у внутри мине шо-то аж зубами заскрипело (послушайте, это кто там умный такой, что будет мне говорить за есть зубы внутри мене или нету. Так вот мои собственноручные зубы имеют быть там, где им прямо щас нравится).

Зубы, как говоритса, зубами, мисли мислями, а я промежду тем оглядываю той бруствер и вижу позади него роскошную даму, и она, как партизан зимой во всем белом, стоит уже наизготовку и с таким ножом в руке и слышу, как помимо мене мой рот говорит:

– Даже не знаю, что вкуснее, – вот, к примеру, ви, извиняюсь, или, вон, сало?

– А ви попробуйте! – Ви слышали: - Попробуйте! Как вам принять такой сигнал на свои уши?

Мине, правда, показалось, шо такое я уже слышал, может, у самого у Жванецкого, а, может, таки не у него, потому как я же ж не где-нибудь, а тут – двумя своими ногами, как я позволил сибе уже заметить, в Одессе. Мало ли где я мог встретить такое виражение раньше. И другие виражения слов тоже. Хотя, по-моему, такие, шо были, одесские шуточки сильно поредели после того, как разлетелись по разным своим новым ПМЖ.  А жалко ж: сколько их было, а потом – р-р-раз! - сделали ручкой бронзовому Дюку, и теперь он, гражданин Ришелье, грустно смотрит в сторону моря, - где они там теперь, за горизонтом, - те приколы и анекдоты?    
             
  Да, так об чем я? А, - что от моего языка, что он сам собой выразился, и от всего от этого и от остального, что вокруг, у мине закружилася голова, потому, шо я, правда, сам не знал уже, что лучше, и на каком я свете… И вообще, умники вы мои, выньте свои советы из моей головы, они мине сильно мешают думать.


   И пока ослабевшие ноги прилипли у мине к том самому месту, на которое они меня привели, и покамест я таращился на хозяйку, она мне отвесила и того, и другого, и много чего ещё, что я мог унести всеми своими руками. И ещё: хозяйка подарила бесплатную улыбку, что сделало мине  шок на весь организм, потому как там, где положено, я почему-то не увидел спереди одного зуба. Как дуло из амбразуры на меня смотрело отверстие от отсутствовавшего в то время на привычном месте зуба. Представьте на минуточку прорезь той улыбки и прицел дырки, в перекрестие которого я попал, добавьте ишо той угрожающе поднятый в руке нож, и я хочу видеть, что от всего того ужаса ви бы не сделали ноги. К тому ж, больше, чем я получил, мине – спасибо - ничего не надо было. И я бросился выйти так быстро, как до мине никто этого еще не делал ни в одном виде спорта…

     Я даже не заметил, как нашел сибе снаружи того павильона. И уже там, на улице, увидел, шо день стал совсем уже не пасмурным, а наоборот – чистым и ясным. И я открыл рот и начал им широко дышать.

И подумал, как подниму своим приятелям брови на лоб, в смысле, - какой ценой удивлю их с их головы до самых ихних ног. С такой приятностью в мислях иду назад в гостиницу и несу с собой такие полные руки кошелок, что грузовики на меня оглядываютса.

Тепер, о-о(!), дайте я только вернуся домой, уж что я им расскажу, моим друзьям! Ви же сами видели, что у меня таки много чего есть сообщить и за «Привоз», и вообще… Главное – добратса до стола, дать пальцам руки обхватить за талию тую румочку, и её, драгоценную, отбуксировать туда же, куда другие до неё проложили фарватер до самой причальной стенки, так сказать. А там закушу себе тем и другим, что чуть не вырвало из меня мои руки пока притащил всё это. Пото-ом, когда из внутри мине перестанет урчать на весь той застольный пейзаж, так я приятелям, что говорил за них, так я им за мой во-яж-ж-ж не только расскажу, но ещё за него и нарисую, будьте себе спокойны. Маслом. Таким… художественным.

В Одессе все «рисуют маслом», как говоритса. Не знаю, или это у них таки правда, но я за это именно так и слышал…

Семён Теслер
2018 г.