Преодоление

Первые главы опубликованы в повестях Пращуры, Пращуры 2,Нашествие


Осенью 1351 года, Савва, Епифанов сын, по прозвищу Даруга, возвращался с сыном Егором  в Тверь из Москвы.

Стояла та добрая осенняя пора, когда убрана и обмолочена рожь, квасится в бочках капуста и грибы, малые дети и бабы собирают по лесам бруснику, а орехи уже подсушены и увязаны в мешковину. Надерганы лук и репа, морковь и редька.

В эти сухие солнечные деньки добрый хозяин на селе ли, в посаде ли достраивает из сухого, высушенного сосняка себе, сыну ли, избу, аль хоромы. И осталось- то всего, что полы застелить, да печь сложить.
И мужик не мается без дела- рубит дровы, латает прохудившуюся  крышу на старой избе, перебирает березняк для навеса, где всю зиму будет коротать ночь его кобыла, а уж, ежели и жеребенок, так и стены надо сладить, чтоб не перемерзла скотина.
А ежели и корова и овцы,  и птица какая есть, так и для них надо жило особое.
А кормы, а сенов сколь надо? А овса для лошаденки комонного воина?
А оружный припас? Время -то неспокойное ныне.

Время, и впрямь, неспокойное. Осильневшая Литва во главе со своим великим князем Ольгердом и братом Кейстутом все больше вмешивалась в дела московской Руси и  Великого Новгорода. Да и что сказать? Полки литовские в два конных перехода могли достичь стен Москвы. Смоленск и Тула были предметом постоянного торга и сшибок между Москвой и  Литвой.

В Твери тож неспокойно. Осильневшие сыновья покойного князя Александра, Всеволод и Михайло затеяли прю со своим дядей Василием, младшим сыном Михаила Святого.
По лествичному праву княжить надлежало Василию, да всесильный хан Золотой Орды,  Джанибек дал ярлык Всеволоду.
Москве же, вернее, Великому князю Владимирскому, Симеону выгоден был пока Всеволод. Странная дружба, связывающая всесильного властителя Золотой Орды Джанибека с данником, уже много лет помогала  князю Симеону.
А Всеволод...он дал надежду московскому князю на брак с сестрой Марьей.
 
И вот теперь все как- то остоялось и успокоилось. Семен живет в счастливом браке с Марьей, Тверь не ищет дружбы с Ольгердом, утишен на время Великий Новгород. И на Москве народился у счастливых супругов сын, Михаил. Наследник, мечта московского князя.
Савва возвращался из Москвы налегке, со старшим сыном.  Егор народился в ту страшную пору Шевкалова нахождения.  Когда Тверь пожгла и порушила зыбкий мир с Озбяком- ханом Золотой Орды, а заодно и братца еговово Шевкала спалила.
А в ответ получила гибель и разорение тверской земли на долгие годы.
Правил Тверью в те поры, младший брат Александра, Костянтин.
Подручник московский. Шага не делал без одобрения Калиты, а позже и сына его, Семена.
Но год назад, возвращаясь из Орды, сгинул Костянтин от чумы, гулявшей по Орде в те поры.
Катилась черная смерть по Персии и Индии, забралась в Самарканд и Бухару, завезли ее бродячие дервиши или купцы и в Сарай.
А Джанибек  отправился покорять Кафу. Долго упирались генуэзцы, искусно обороняя крепость, пока не пустились монголы на хитрость.
Зарядили катапульту мертвяком чумным и забросили за стены кафинские.

Начался мор и Кафа сдалась.

Окреп и раздался в плечах Савва.  Отемнел ликом от свирепых степных ветров и лесной стужи.
Уж и седина пробилась в густой короткой бороде.
Поносило его за двадцать годков на тверской службе. Побывал и в Новом Городе не по раз, посидел со князем Александром в Литве, вез его бездыханное тело из Орды, после казни. Много поприщ наездил между Москвой и Тверью, исполняя тайные порученья княжны Марьи после ее со князем Семеном встречи случайной.
И на свадьбе погулял, отмечая мир и согласие теперь меж Москвой и Тверью.

А дома ждала Таньша и дочери,  Клавдя и Дарья. И отрок малый, Станята. Назвал в честь дружка закадычного. И хозяйство немалое. Разрослось Савкино.
В густых заволжских лесах спряталось, и не по раз спасало от гибели неминучей мужиков и баб.

После Кавгадыя и Шевкала , когда ослабевшая Тверь и ее никудышный князь Костянтин не перечили осильневшей Москве, по тверским землям творилось непотребное.
То московляне наездом пограбят и уведут в полон мужиков и баб, то литва на западных рубежах лихим наездом какое- нито сельцо порушат.
А то и новгородские ушкуйники, ухорезы и шильники, разбоем тверской городок на Волге возьмут.

А в Савкино уж и дворов до сорока было.  Жгли за речкой перелески мелкие, корчевали пни, сеяли рожь и овес. Далеко было село от путей караванных купеческих, от московской дороги, от пути на Ржеву и Торжок.
Но панинские и коробовские мужики себе здесь изб понастроили. А землицу на прежнем месте сохранили. Уберут хлебушек и в Савкино.  Так и жили эти двадесять годков.
И погост свой теперь появился.

На Москве в последние два года Савва бывал почасту. Вот и в этот раз поездил верхом по отстроившимся после губительного пожара ровным улицам.
Свежо пахло рубленой сосной, и весело глядели заправленные в слюду и бычьи пузыри оконца свежесрубленных изб.

Сходил на проповедь настоятеля Богоявленского монастыря Стефана.
Настоятель, высокий, огненноглазый, весь подбористый и стремительный, много и учено говорил о вере православной, о коварстве латинян, о единстве на Руси.
Молоденькие бабы, похоже, более ходили на проповедь ради того, чтобы поглядеть на красивого монаха.
Краснели и вздыхали.
Выстаивая на службе, Савва не по раз встречал и наместника митрополичья, Алексия.
Алексий узнавал его, кивал, благословлял. Столько лет знакомы.
Да и Савва нонеча, не простой молодший дружинник. У тверских князей дружину держит. В непростые времена размирья меж Москвой и Тверью, един он, пожалуй,  пользовался доверием как у московлян, так и тверичей.

В княжеские покои еще со времен  Калиты был допущен.

Вот и сейчас, когда по московской земле пошел неясный пока слух, что где-то в Радонеже, в скиту, святые дела творятся, и идет та святость от совсем еще молодого мниха по имени Сергий, Савва очень хотел повидать, хоть издали на этого необыкновенного человека.

Потому и ходил в храм Богоявления, поелику  мних этот братом приводился настоятелю монастыря Стефану.
Но и в этот раз не пришлось повидать Сергия.

Еще с раннего утра пошел снег.  Сначала полетели редкие и крупные хлопья. Они оседали на ветках елей, на редких желтых листьях берез. Набежавшие с Серегера тяжелые тучи разом закрыли робкое солнышко. Не успев толком разбудить окрестные поля и перелески, лучи мягко угасли в пелене белой круговерти.
Кутаясь в полушубок, на крыльцо терема вышла Таньша.

-Дарья!  негромко крикнула она.
 Пол с Клавдей отскребите, к ночи, мыслю отец с Егоркой из Москвы обернутся
Дарья, уже отроковица, неслышно появилась из-за материной спины, улыбнулась:
- Егорушка обещался заедок московских привезти!
Мать хмуро отмахнулась: - живые бы вернулись, московиты тверских не жалуют!
Позади  хлопнула дверь и на крыльцо, как вихрь, выскочила Клавдя.
- Маманя, Даша! , глякось, снег- то какой! Ужо на санках со Станяткой с горки кататься будем!
Таньша одобрительно глянула на дочерей, а потом спохватилась и властно, по боярски, свысока, молвила:
- Кыш, наседки, мужики возвертаются, поди версты две и осталось, терем чтоб блестел!
Девицы потупились долу и неслышно исчезли, аккуратно закрыв двери.

На душе было неспокойно. Еще затемно Таньша проснулась и долго лежала , слушая, как посапывают дети, что-то бормочет во сне Станята, за дощатой стеной шумно вздыхает скотина.
Не спалось. Долго ворочалась, перекатывая огрузневшее тело с боку на бок.
В легкой дреме возникали и исчезали забытые образы — еще молодой матери,  а теперь вконец остаревшей боярыни мордовской. Отца, которого видела еще отроковицей. Савву, молодого и сильного, с крепкими плечами…
Как быстро ушла молодость. Кажется, совсем недавно, Савка не давал ей прохода, едва повенчавшись той далекой осенью, терзал ее молодое налитое тело, и Таньша с темными кругами под очами, не ходила, а плыла по княжьим покоям в сладком забытьи, считая времечко, когда наступит долгожданная ночь.

А потом пошли роды и дети. И свалилось на ее плечи хозяйство. И надо было споро управляться.
Вдали, в сумерках, чуть слышно ржанул конь.
-  Никак, Савва, подумала Таньша, вглядываясь в отемневший елями березняк.
На поляну перед  селом вымчал всадник.  Он неуверенно оглянулся и направил коня к осветленным лучиной оконцам избы, где на пороге стояла хозяйка.
Всадник соскочил с коня и поклонился в пояс.
- Здрава будь хозяйка, я к старшому послан из Твери, к нему вестник из Орды, устало бросил кметь.

- Неужто, орда на нас двинулась?
- Не ведаю, таинственно вымолвил устало воин.
Мне бы коня напоить, да и в обратный путь велено.
-  Нет Саввушки, в пути должно задержался, ежели хочешь, пожди. Ежели что, так я передам. Не сумуй!
Кметь недолго колебался, предвкушения теплого и сытого ужина заставили его соскочить с коня.
Но тут на поляну перед деревней выехали двое.
Таньша  охнула и бросилась навстречу.
-  Савушка,  Егорша!  вскрикнула она. Всадники степенно соскочили с коней и Егор ( а это был он) живо подбежал и обнял мать. Следом, ведя коня за повод ,подошел и Савва.
  Не ждала мать?, шутливо похлопывая жену по спине и подставляя для поцелуя обе щеки, прохрипел осипшим голосом Савва.
;- Во как! Никак озябли?! Споро в баню. Вот и кметя с собой заодно берите, к тобе Саввушка, из Твери послан.
Воин поклонился Савве и молвил:
-  Здрав будь,  Савва Епифаныч. Велено  не медля ехать в Тверь. Вести из Орды. Тобя требуют, княжич Михайло велит.
; Пошто спешка такая, на Москве тихо, Орда удоволена, баскак перед Великим постом у князя пировал, удоволили..и сукном , и серебра кошель насыпали, и с портомойницами в бане грели..
- незнамо, старшой.. отмахнул как-то кметь и глаза отвел.
- Что ж, щей огненных похлебаем..и в путь, из утра тяжко будет подниматься, ужо в Твери и попаримся. А ты, Егорша, здеся управляйся, матери про Москву все сказывай.
Переменив коней, и наскоро, обжигаясь и сдувая пар с глиняных ложек, вычерпав по миске щей, Савва с дружинником исчезли в темноте.
Путь был не близкий и надо было засветло успеть ко княжьему двору. Скакали всю ночь, но коней жалели, пуская почасту в легкую рысь и останавливаясь для малой нужды.
Снег плавно и тихо кружил в ночи, но до сугробов было еще далеко.
Где-то  под утро, в небольшом сельце, на окраине постучали в ворота избы на окраине. Хозяин долго не отпирал, но увидев оборуженных воинов, сробел и провел в избу.
- Пусти, хозяин на мал час, совсем озябли, ко князю едем.
- Дак, завсегда, кмете, може гречи поснидаете?
Савва отмахнулся и повалился на пол, положив под голову короткий вотол и рукавицы.
Кметь долго ворочался и заснул вскоре.
Наутро, затемно еще, наскоро поев уже согретой каши и выпив квасу, дружинники дружно рванули под уздцы.
Уже вблизи Твери, кметь, отвернув к Савве , молвил:
- сын к тобе, Савва Епифаныч из Орды примчал с худой вестью.
- Сыын???!. отколе?!
- не ведаю, сам молвил, мать послала, Сякибя, баит, звали ее. Померла от черной. Орда мрет .
- Сякибя…Сякибя???
Отлетевшие в небытие годы разом возвернули его в первую поездку в Орду, в Сарай. Недолго он и вспоминал свой грех на берегу Итиля с той, гибкой как тростинка , девочкой. Да и грех ли то был? Как прознал он тогда о сватовстве боярчонка Тохи Слизня  к Таньше, так и надежду потерял на свадьбу c ней. Мог ли он тогда поверить, что она, и матерь ее, откажут этому шушлявому, но боярскому отроку?
А уж когда свадьбу сыграл, да Егорша народился, он и вовсе забыл эту тихую и податливую на его ласки татарочку.

А теперь вот как повернулось..померла Сякибя от черной, а сына, вишь, ко мне направила.
Как вот теперича Таньше молвить?
С этими суматошными и невеселыми мыслями Савва въезжал в тверской Кремник.
В молодецкой избе, где сменившаяся после сторожи орава молодших побросав оружный припас в угол, было шумно.
С поварни притащили котел горячей гречи, на столах в тарелях лежали крупные куски аржаного хлеба, старшой дружинник разливал квас по корчагам.
Вырезанные саморучно липовые лжицы. а  у кого  и костяные, сожидали команды.
-  не мешкай, Сизый, поболе черпай!
- погодь, дай татарчонку !
- налейте ему в миску!
Молодшие галдели, не заметив, как вошел Савва. Он постучал, оббив с сапог талый снег. Все повернулись и затихли.  Старшой дружинник, супясь на кметей, молвил:
- ишь, оголодали  с морозцу-то. Присаживайся, Савва Епифаныч, отведай вологи с устатку. Вона, как твой отрок уплетает, по нраву ему пришлась наша снедь.

Сидевший на лавке отрок встал из-за стола, робко подошел к Савве и повалился ему в ноги. Поднял голову с копной вовсе не черных, как у всех ордынцев, а льняных волос.
- Здрастуй,  ата ,  и вытащил из-за пазухи крестик на снурке, кипарисовый.
Он, Савва вспомнил этот крестик. Более и отдарить и на память оставить было нечем.  Был еще плат, да видать износился за столько -то годков.
Подняв с колен отрока, Савва долго вглядывался в лик, стараясь уловить черты свои, а потом, указав на зеленые широкие штаны, сурово молвил:
-скидавай!
Отрок поежился. Оглянулся вокруг, смущаясь, но увидев грозный лик Саввы , распустил шнурок.
Савва лишь мельком глянул на «хозяйство» вьюноша, крякнув, расхмылил:
-видать, и вправду, мой корень!
Молодшая изба грохнула раскатистым хохотом.

Что делать с этим отроком? Он и вправду, видно мой. И глаза и волосы, и крест энтот. Надо бы, исподволь расспросить, и о жизни еговой и матери, и где молвь нашу выучил. Да и Таньше бы след, сказать все как есть.

Долгие годы службы на тверских князей научили Савву спокойно относиться к  превратностям походной службы. Он не по раз вспоминал, как  они, ратники Александровы скитались по Литве, где жили, где спали, с кем, и как. Поначалу когда пришлось убегать от ханского гнева и скрываться в Новом городе и Плескове, было привычно. Вокруг были свои, православные. Сам князь не брезговал боярскими вдовами. Которых ему подкладывала услужливая новгородская и плесковская господа. А дружинников, молодых, да ладных, приголубливали вдовые купчихи, охотно пускавшие на постой ладных тверских молодцов. Поначалу то, опосля женитьбы, Савва сторонился молодецких утех, и брезгливо поглядывал, когда в приграничных литовских, или смоленских и московских селах, пограбив смердов, дружинники таскали за волосы или задирали подолы у девок и баб. Поорав и размазывая обидные слезы, бабы молча  исполняли свою, из века в век женскую долю воинской добычи.

Но, однажды, возвернувшись после очередного набега на рязанские земли, когда вдосталь пограбили и покуражившись, дружина князева вернулась в Тверь, и Савва ввалился в избу, сожидая увидеть улыбчивую Таньшу, вдруг обнаружил хмурость и холодность от всегда приветливой женки.

Таньша молча поставила на стол тарель горячей гречи, кус холодной рыбины и зябко поводя плечами, вышла из избы.
Егорка тут же шмыгнул отцу на колени и стал теребить бороду.
Савва поиграл с сыном, вытащил из мешка свистульку и всяких глиняных зверушек, которых он набрал в пронских торговых рядах, высыпал на пол. И малыш счастливо сграбастал все и потащил на печь.
Таньша  вошла в избу и проворчала:
-  мог бы и скотину каку-никаку приволочь, другие мужики и зендянь бабам и серьги, и рухлядь в тороках везут, а ты…..блаженный какой-то.
Савва оторопел:
- можа мне и как иные, подолы бабам и девкам задирать?!!
- небось тебя не убудет, так все кмети делают… . , а скотина не помешает, и хозяйству прибыток.
- во как!  стало быть, и ты, когда литва наметом в село наедет, не дожидая, раком станешь??!! белея от гнева, прокричал Савва.
 Таньша , понимая, что лишнего сболтнула, рухнула на лавку и залилась злыми слезами.
Вечером, когда Егорка угомонился и уже сопел на печи сладким сном, Таньша виновато приползла к Савве на печь. Долго сопела и терлась носом о плечо сердитого мужа.
- Прости, Саввушка. С дуру сблодила невесть что. Матушка еще ранее сказывала, что мужик и женку может привести как добычу. Захочет, как мой отец, женится, а захочет, так и в наложницах держать будет….Так веками заведено.
-Попомни, Танява, я смерда, а особо православного, грабить не буду! Я и тебе, вона в мешке лежит, шаль бухарскую привез. Но в купеческих рядах дадено! Купец бухарский на колени пал.. кричит: - не губи, возьми все!.
 Я и взял. Так и другие вои налетели, мигом расхватали, а купец валялся в пыли и токмо выл..

- Как мать назвала тобя, отрок?;
Татарчонок на понятном языке молвил:
- матушка Кязымом назвала, а молви  вашей я у дяди Петра обучился.
- Дядя Петр?  Кузнец что ли? Жив поди еще?
- Нет. Помер. Черная смерть всех подобрала. Матушка, уже отходила….прогнала меня от себя и к тебе отправила.
- Поехали. Покажу тебе жило твое.

Мазава, теща, сидела на лавке у печи и зябко кутаясь в шерстяную, из верблюжьей шерсти шаль, шила любимому младшенькому внуку, Станятке, рубаху. Рубаха был нарядная. Из алого шелка. Еще по весне, бухарские купцы приплыли из Сарая и торговали дивными шелками из Чина.
Бабка хотела удоволить всех, и девок тоже.
Но материя была не по карману. А торговаться гордой, хоть и небогатой мордовской княжне было невместно. Взяла за серебряный бухарский диргем струящуюся в руках яркую как огнь, ткань, и не отвечая на поклоны купца, вышла из лавки.
Бедность долила. Деревенька, пожалованная еще Михаилом Святым покойному мужу, кормила. Но и только. Савва, как мог, тащил свое семейство.
Таньша собирала приданое дочерям. Абы за кого не хотела отдавать. Сама то, вишь за простого кметя пошла, а дочерей боярским детям готовит.
А то и правда. Девки- на загляденье. И работящие. И ткать, и прясть не в диковинку. И читать-писать обучены. И в хлеву с коровами да овцами как простолюдинки возятся. А бабка -то хоть и мордовских, но  княжеских кровей!
Но долило другое. Вчера дворовая девка прибежала и такое наговорила.
У Саввы то Епифаныча ; сын от татарской девки! Срам! Срам?
 
Ежели до Таньши, то и не срам вовсе. Сколь раз зять мотался в ту Орду, не счесть. С   мужской плотской голодухи можа каку нито девку и помял.
В памяти  всплыло, как муж покойный, старшой дружины Михайлы Тверского девок литовских в полон приводил и  пользовал их на сеновале без всякого стыда.
Полонная девка, это вовсе и не женка. Так, для услады минутной. Да и она, Мазава, тож была, как девка, пока не спасла своего суженого от смерти неминучей. Бросился на него литвин с вилами наперевес безоружного, а она, сама не зная почему, встала меж ними. Видно, люб был ей этот синеглазый бородач.
Литвин плюнул с досады и вилы бросил.  И то, кто б его осудил? Сестру его в Кафу тверянин продал заезжему купцу.
Бабы -  самый расхожий товар.

Кто-то в сенях застучал сапогами, оббивая снег.
Дверь распахнулась и ввалился Савва, гремя кривой саблей на поясе. Поклонил в пояс. Позади него шевелился на пороге молодой воин в татарской сряде.
- Здрава будь, матушка Марья.
- И ты будь здоров, Саввушка, кого в гости привел?, уж не киличей ли татарский со скорбной вестью?
- не киличей..но молвит, что  сын мой…

- сын? Приворожил девку мунгальскую, але сударушку себе завел в Орде?
- Нет, матушка, девка в первом походе глянулась. Ишо когда с князем Александром на поставление к хану Озбяку ездили. Не чаял я тогда, что Таньшу за меня отдашь...А вести, и впрямь скорбные. Черный мор в Орде.  Кязым один остался...мать еговая, умирая, не чаяла, жив ли я, отправила на Русь….да и я не ведал , что сын у меня в Орде. Да вот, сошлось. Он и покойного Петра, мужа Ефросиньи помнит, молви нашей у него постигал.
 
- Что ж, пусть у меня поживет, а я и дочери скажу что след. Не сумуй. А пока, пущай в баню идет. Отскребет дорожную грязь, да и жаром -то поди , мор отпугнет.

 Рождество  по тверским теремам и избам праздновали шумно и с размахом.
Престарелый отец Василий отслужил поначалу в Коробово, а уж по большой просьбе  Саввы заехал и в Савкино.
Еще несколько годов назад, почитай, до замятни Всеволода с князем Василием, мужики савкинские срубили церковку малую. Прямо на берегу крутом речки.
Едва и поместились всема, тесно сгрудившись, надышав густого духу.
А за порогом мело.
Порывы ветра гнали снежные облака, засыпая избы до верха подслеповатых оконцев, и причудливый свет от одиноких свечек и лучин падал на искрящиеся сугробы.
Савва с Таньшей зазвали всех мужиков и баб к себе. Прихворнувшие и малые дети, подгоняемые пронзительным ветром споро разбежались по избам.
Большая горница и стол посередине уместил всех мужиков. Таньша с дочерями и бабами суетилась у печи накрывая на стол все, что загодя копилось к Всевеликому Празднику. Разговеться предстояло кабанятиной и лосятиной.
Рыбы, осетров и стерляди было наловлено по осени в Волге и завезено на ледники.
Мужики, принаряженные в новые рубахи, в предвкушении обильного угощения, степенно рассаживались на лавки.
Корчаги с пивом и медом, холодная лосятина с аржаным хлебом в туесах и глиняных тарелях уже сожидали на столе.
Отец Василий привстал. Перекрестил всех. Благословил на трапезу.
Савва, принимая от Таньши малый кубок с медом,  приосанясь, молвил:

-  Ну вот, мужики, еще один год позади, и Господь не забыл нас в трудах тяжких.
Нонеча и год был тихий, и рожь уродились, и льны богатые, а уж ягод и грибов набрали, до весны хватит с избытком.
Мужики, жадно глотая пенную вологу  свежесваренного пива, загалдели , перебивая друг друга:
-  и то Савва! И ордынский выход спроворили, и на Серегеге,  вишь, заимку срубили, а сколь бабы портов наткут, зендяни бухарской не нать!
Савва  осерьезнев, взял кус белорыбицы, долго жевал, глядя на враз охмелевших смердов. Земляки рвали зубами кабанью полть, ножами резали лосятину, вытирая жирные пальцы о бороды.
И то, ведь говели без малого столько ден. Почитай, на хлебе, репе, да грибах с капустой. Животы подвело.

- Это ты, верно, Хвост, молвил про Серегер.
Все разом смолкли. Алешка Хвост, древоделя искусный и углежог, тревожно глянул на Савву.
- Мор, други, в ромеях, франках и свеях. Не ровен час, во Плескове с Новым городом объявится.  Третьего дня купец литовский на торгу в Твери сказывал, Ольгерд по весне рогатки с воями по всем тропам в Литву поставит. Закроет княжество от купцов и прочих гостей. Мора стережется хитрый лис…, а у нас Тверь нараспашку всему свету раскинулась. Кабы беды не было.
Упредить надобно беду.
-  да как же, Саввушка упредить –то ее? От торговых гостей князю прибыток!
;  Купец сказывал, ;отемнев ликом, молвил Савва, тьмы и тьмы мрут от мора, города стоят пусты.
Надобно по весне отправится на Серегер и рубить тамо изб и землянок поболе, кабы  всей деревней, с бабами и малыми детьми не спасаться в лесах серегерских придется.

Утром Савва провожал отца Василия, посадив его на старую кобылу, тихую и смирную. Дабы, в покое доставить до Коробово,  вконец  остаревшего священника. И далее, уж самому скакать в Тверь. Егора  оставил на погляд с родней.

В Коробово зашли в  храм и  помолились. Отец Василий знаком поманил Савву в алтарь и достал толстую книгу в кожаном переплете.
- Вот, Савва, летопись наша, от великого князя Михаила Тверского. Тут и о селе, и родителе твоем, и о тебе писано. Помру я, найди смену мне, пусть и далее пишет летопись о тверской земле. Глядишь, внуки и правнуки, те  кто жить будет после нас, через века узнают о народе нашем.
-  Не торопись, Отче, не время еще оставлять нас, мыслю я, беда большая вскоре прийдет в нашу землю…
- за грехи, Саввушка, за грехи токмо Господь наказует нас, и вятших –князей да бояр, и смердов тож….Вот и беда неминучая приходит , за гордыню князей, кои, как наши - Всеволод с Василь Михалычем, котору устроили.
Да и смерды, Савва, тож хороши. Сколь непотребства в поклонении божкам языческим. Уж более трех сотен лет Христу молятся, а в храм не затащищь!
А уж,  в Святки то держись! Прошлым годом меря  крещеная в Панино опосля Крещения свальным грехом, почитай, неделю занималась! Не боятся Бога!

Спорая весна налетела дождями и сыростью. Волга еще стояла подо льдом, а на взгорках уже пробивалась робкая травка.
На тверских вымолах посадские и купеческие древодели чинили и смолили насады и челны. Волга вот-вот вскроется и путь купецкий в дальние страны открыт!
Великая княгиня московская Марья гостила у матери. Вдовствующая тверская княгиня,  Анастасия стояла с дочерью на коленях в княжьей часовенке и молилась.
Каждая о своем.
Марья, опустошенная смертью младеня Михаила замаливала свой грех.  Не уберегла наследника.
Анастасия, замаливала свой. Сколь раз просила ладу своего, князя Александра не ехать в Орду. Глядишь и жив был еще.
А теперь вот Москва небывало осильнела. И не бывать Твери уже во главе залесской Руси.

А на Москве дела заворачивались круто.
Давний ворог, литовский князь Ольгерд , посватался к дочери Александровой, тверской княжне Ульянии, а  Семена, Великого князя Московского, нижайше просил руки свести, и в родство набивался. Как никак, Мария, жена великого князя сестрой старшей была Ульянии.
Совсем девочка, Ульяния, и седой, осанистый Ольгерд.

Князь Семен лежал на застланной постеле. Все его утешить пытаются. Он в исходе зимы потерял сына. Наследника. Младень, Михаил, едва прожив несколько месяцев, умер.
И теперь, этот Ольгерд, со своим сватовством неуместным. Отчего же неуместным? Он, Семен, и сам недавно отдал дочь свою от Айгусты, сестры Ольгердовой, жены его покойной, за сына Василия кашинского, нынешнего князя тверского. И все были довольны. Литва стремительно родалась с Тверью и Москвой. К добру ли это? Что задумал Ольгерд?
И спросить бы совета у ближников, собрать надобно митрополита Феогноста, Алексия, наместника митрополитова, да бояр….
Неслышно вошла Маша. Недавно приехала из Твери.
Погладила раскосмаченные кудри, построжела ликом:
- хватит горевать, Бог дал, Бог взял. Рожу тебе еще сыновей! Вставай, тамо возок Феогностов прибыл, да и Алексий в горнице сожидает, вставай!

Князь приподнялся на локтях, с трудом встал. Надо честь блюсти. И столько дел! Опять пря с князем Суздальским, Костянтином из-за мыта лодейного на Волге под Нижним Новгородом. И всяк на него права имеет. Но ведь ордынский выход платить ему, Семену! И стало быть,  по праву и мыт ему принадлежит!
А судья един, ордынский хан Джанибек. И надобно по весне, по суху,  але по Волге в Орду ехать.

А черная тень беды уже коснулась западного окоема Руси. Мор ползет над землей, то неслышно, как ящерица, то топчет и грохочет, как стадо быков, сжигая города и страны.
Он идет издалека, из Индии, уже прокатился по дорогам Византии, опустошил Царьград,  пробрался в Геную и пополз по Европе.
Убегая от чумы, купецкие караваны устремились из Европы в Литву и на Русь.
Но литва выставила рогатки на торговых путях и дорогах и нещадно уничтожала чужих и своих. Таков был приказ Ольгерда. Трупы сжигали с одеждой и товаром. Литва была еще наполовину языческой и сжигать тела умерших для них было обычным делом.
Кейстут, великий литовский воин, сам язычник и жена язычница, крепко прикрыли границы княжества, мотаясь с дружиной по порубежью с ляхами и северной Русью.
В начале лета мор открылся во Пскове.
Как она началась, та беда, выкосившая полЕвропы и  Руси? То нам неведомо.
Странник ли, купец ли, а может, воин с корабля, пытаясь спастись в лесах, упал на лесной тропе рядом с караваном, или,  прося водицы или молочка в какой-никакой деревеньке, припал воспаленными губами к прохладной вологе.
А смерд ли, баба ли, по извечной крестьянской скупости и допил то молочко.
И пошел гулять мор сначала по псковской, а затем и по новгородской земле.

Господь наслал кару на землю нашу грешную, шептали по церквам миряне и монахи, и уже пришел час вспомнить, что каждый в этом мире всего лишь странник! И дела твои, труды твои смоет в пучину времени.
А палаты, дворцы, грады, погосты и деревеньки, все Величие Божьего мира останется, а ты уйдешь!
Так милый русский обычай отдавать одежду покойника странникам сослужил свою страшную службу и на тверских землях. Где-то во Ржеве ли, или Микулине, сердобольные старики , похоронив богатого фрязина, бежавшего от чумы в московские леса из Нова города, отдали сапоги и  сряду заморского гостя проходившим мимо погорельцам, бредущим невесть куда, в тверские, либо в смоленские земли. Три дня хватало на то, чтобы черная доконала.
И рогаток не было. Русь, что тогда, что сейчас, была беззаботной. Авось, пронесет.
Не пронесло. Князь Василий Кашинский о том, что мор бушует на его земле, узнал слишком поздно.
Да и что он мог подеяти?!

Савва примчал в Коробово не медля. Свирепо сверкая глазами, собрал мужиков и баб перед храмом.
- Уходить надобно, мужики, черная косит, не щадя ни старого, ни малого. В леса убегайте, спасайте скотину и ребятишек.
Мужики чесали затылок,
; Как же так, Савва Епифаныч ? Бросить избы?  А рожь кто валить будет? Можа, пронесет, и Господь милостив. Молиться надо.
Плюнув с досады, Савва ускакал в Савкино.
Здесь все молча выслушали.
- И куды ж подаваться, Савва?
 Загалдели мужики, запричитали бабы.  Привычный уклад рушился на глазах.

- Мыслю, подаваться надобно на Серегер.  Туда ни одна живая душа глаз не кажет. Разве токмо, чудь белоглазая рыбу добывать приплывет, дак  черная в три дни укладывает в гроб, не доедешь до озер, ни пеши, ни комонно и за две седмицы. Мы с Егором, еще в запрошлый год ходили туда и заимку ставили. Он путь знает. С ним и ступайте.
; А ты, Саввушка?, ;  запричитала старая мать. Таньша тож, смахнув слезу, спросила,;  а деток куда?  Станята не дойдет. Мал еще. А идтить  туда не меньше семи ден..
- на конь посадите, нынче сухо, путь хоть и не близок, но не труден, сосновыми лесами пойдете. Что ж , от черной помирать хотите? А там, дай Бог , и спасетесь.
По жару и стеснению в руках и ногах, по кашлю  и тошнотным позывам с хровохарканьем, Савва еще несколько лет назад, когда с князем Костянтином в Орду за ярлыком ходил, знал, как черная начиналась.
Ордынцы уходили в глухие степи, спасались, окуривая себя дымом от можжевельника, и смачивая лицо и руки уксусом.
Беда едина не ходит. Запаленный скоком смолянин примчал в Тверь с еще одной худой вестью.
Ольгерд,  не страшась чумы, послал полки на Смоленск, заставив князя подписать с ним ряд, а далее, и Кейстут с двумя сотнями дружины осадил Ржеву.
А тут разом и грамота от князя Семена пришла.
Дружинники, опасаясь, не болен ли, отволокли всадника на конюшню. Кметь повалился на сено и заснул мгновенно. Опасливо глядя на него, не блюет ли кровью, дворовые поставили рядом глиняную мису с вареной рыбой и корчагу с квасом. Проснется, поснидает. Ежели здоров, ну а ежели захворал. Все едино, съест.
Семен приказал полки собирать под Смоленск.
Тверские князья поняли, что новый сродственник браком своим с Ульянией лишь мысли черные свои прикрывал.
Свалив покос, кмети чистили брони, острили мечи и сабли, прилаживали шишаки на головы.
Сбор был назначен на Угре. Полки шли из Суздаля, Нижнего, Ярославля стройными походными рядами с возами с лопотью и оружным припасом.
Владимирская Русь поднакопила силенок и уже могла постоять за себя.

Князь Семен грозно навис над Смоленском и заставил  смолян откачнуть от Литвы и подписать ряд с ним.
А Ольгерд, как и прежде , избегая крупных сражений, где ему противостояла грозная сила, ушел в Литву и заперся рогатками от московлян и нахлынувшего на Русь мора.

Егор вел свой  караван на север. По свежим, еще с прошлой осени, засекам и зарубам, по оставленным кострищам и дуплам. По низинам и взгоркам, падая на привал один раз в день, савкинцы шли на озерную заимку.
Тащили самое необходимое - муку, гречу, вяленую рыбу, сухари.
Август стоял знойный. Гнали коров и телят с овцами.  Коров на привязи, изредка отпуская на водопой  и попастись на лужайке во время привала.
Тяжелее было с овцами. Эта глупая скотина норовила разбежаться по кустам. И только кабанье хорканье и медвежий рев в самых глухих местах заставлял овец сбегаться в кучу.
Однако ж пару не досчитались. Однажды, глухой ночью только визг видно заблудшей овцы повестил, что она стала жертвой своего легкомыслия.  То ли волк  унес на своей крепкой спине, а можа, и косолапый задрал. Мужики шли по двое. Спереди и сзади каравана с рогатинами наперевес. Часто перебегали путь лоси. Шуму от них было поболее, чем от медведей и кабанов.
Глухие березняки и топи обходили стороной.

Четверо мужиков и два десятка баб и ребятишек шли уж два дня.
Федот, припадая на изуродованную ,еще с кавгадыева нашествия, ногу, шел позади в нескольких саженях позади Егора , держа под уздцы гнедую лошаденку.  Рядом, перекатывая тяжелое тело,  шла Ефросинья. За двадцать годков раздалась и погрузнела некогда красивая вдова кузнеца Петра. А ныне вот, жена Федотова. Бог деток не дал более. Дочь Настю отдали замуж в Кострому за мелкого купчика. Настя наезжала редко, большое хозяйство, трое деток не оставляли времени для поездок к матери. Еще и не знает, что отца уже нет. Зятя, тож, давно не было видно. Что и будет с ними, доберется ли черная до Костромы? Степушка, вот совсем мужиком стал. Пора бы и оженить, а тут мор.
Степка с Онисимом, углежогом  и плотником , замыкали караван, присматривая за отставшими ребятишками, подсаживая уставших на лошадей.
К вечеру, падали на порубленные еловые ветки все от усталости и мгновенно засыпали.
У малых речек устраивали привалы. Ловили окуней на уху и всякую мелкорыбицу.
К концу пятого дня совсем изнемогли. Решили отлежаться и отоспаться.
И погода нахмурилась . Посыпал мелкий противный дождь, задул холодный ветер. Спрятавшись под елями, укрылись вотолами и коровьми шкурами, ждали возвращения Егора. А Егор отъехал вперед с Онисимом, проверяя путь, дабы не заплутать в сосняке. Близость озерного края ощущалась. Приходилось почасту переходить вброд малые речки и болотца.
Егор вернулся с углежогом засветло. Кое-как сполз с лошаденки и разминая уставшие длани и тело, опустился у кострища.
-  Завтра к вечеру придем, ….ежели погода или что еще не остановит нас.

Чума косит всех подряд, не выбирая худших, и не спасая лучших, косит как коса траву, или огонь дров и сухостой в лесу.
А человек,  даже на пороге небытия все еще хлопочет о земном, о рухляди, зажитке, о внуках и детях. И тем продлевает земную жизнь свою.
И потому мор не остановил жизнь, и справляли свадьбы и поминки, в князьях кипели страсти, летели, загоняя лошадей, гонцы и послы. И шли войны.

А великий князь владимирский Семен хоронил своих маленьких  сыновей –Ивана и Семена.
Черная смерть не щадила ни младеней, ни стариков. Старики, даже, как-то выживали, несмотря на страшную круговерть вокруг, так, совсем дряхлые мнихи отпевали усопших, хоронили и чудом оставались жить, как будто Господь оберегал их , возлагая на их плечи эту страшную ношу.
Князь, сохраняя достоинство, не рыдал прилюдно, лишь безумными глазами вглядывался в недвижные лики чад своих. Как будто предвидел окончание корня своего, Семенова.
Но князю-князево. А потому, не мешкая, велел брату своему Ивану споро убираться из Москвы подалее, в костромские леса со всем своим семейством. И с малолетним Дмитрием.
В марте после оттепели отпевая бояр великих, Вельяминовых, слег и митрополит Феогност.
Слабеющим голосом , сдерживая тошнотные позывы и стоны от непомерной боли в руках и ногах, прошептал служке:
- созови владыку Алексия.
Алексий отстояв на утренней молитве в своей светелке перед ликом Богородицы, услышал, что кто-то скребется в дверь.
-  Батюшка, владыка отходит, поспешай!  прохрипел служка. Задыхаясь от быстрого бега по владычным покоям, он отлетел от двери, уступая дорогу Алексию.
- печать мою и посох , Алексие, омой уксусом и греческим вином. И прими их.
Поспешай в град Константина, не медля.
 И не жалей серебра для патриарха. Гневал яз иногда на тебя, не понимая устремлений твоих, русич. Прости меня, отче.
И зашептал что –то по-гречески.

Старую тверскую боярыню, мордовскую княгиню, сестру великого мордовского князя Эргаша,  Мазаву, черная смерть не брала. Она каждодневно ходила в храм,  подавала болящим и нищим, кои сгрудились у дверей Храма, надеясь на божье чудо.
Схоронила свою старую служанку Онаву, которая пришла с ней на Русь еще девочкой.
Отскребла самолично полы за ней, сожгла всю одежку ее.
Князья -  Василий и Всеволод,  а также молодой княжонок Михаил , разбежались по своим поместьям в Кашине, Микулине, Ржеве.
В Твери всем правил  тысяцкий Шетнев. Пережив, без малого год черного мора, тверяне научились мало помалу беречь себя и ближников своих.

Князь Михаил, не страшась мора, с малой дружиной мотался по тверским просторам, помогая совсем потерявшим веру в милость Божью, тверянам. Изо княжеских амбаров шли в голодающие и изнемогающие от мора  села,  мука и греча, вяленая рыба  остатки прошлогодней ржи на помол.

Судьба уготовила Михаилу еще долгую жизнь в последней борьбе Твери с Москвой за право наследовать Великий стол.
А смерть кровавая ползла по Руси, уничтожив Псков и Великий Новгород. Смоленск и Москву, Суздаль и Нижний. Умирал Ярославль.
И как не береглись, как не отмывали холопки в княжеских покоях, а бабы в избах полы. Не скребли, не окуривали можжевельником, не правили молебны по храмам, чума, переждав суровую зиму, вновь опрокинула свою лютую злобу, обрушила свой карающий меч на обреченный владимирский край.

Сергий прочел молитву, налил себе в деревянную мису похлебку из репы с луком и льняным маслом, взял ржаной ломоть, запивая кислым квасом, стал неторопливо хлебать.
В келье горела лучина. Стемнело. За дверью шумела снежная круговерть, и казалось, что за сотни верст вокруг не было ни одной живой души.
Инок смахнул крошки со стола и отправил себе в рот. Как-то внезапно вспомнился его недавний разговор с Великим князем Семеном.
- Отчего ты, мой гость не на кони прибыл? Я послал за тобой слугу и велел привезти тебя. Путь нелегок.
- О т пострижения, княже, хожу ногами, яко же и учитель наш горний Иисус Христос!
- Но учитель Наш, в град Ерусалим въезжал на осляти.
- Он уже был Учителем, а я всего лишь мних.
Они еще долго вглядывались друг в друга, молодой инок и Великий князь. Ждали. Чего сожидал от него князь? Хотел укрепиться в вере, просил ободрения или утешения в горе своем?
- Скажи, инок, за чьи грехи меня карает Господь, неужто за все, совершенное в этом мире  мною, моими предками от создания Руси?
- Не ропщи князь, кару Господню принимай без ропота.
- Кару? Так что, прилагай труды, паси, храни отчину, милуй за грехи, совершай добрые дела, но все уже решено Господом? И за грех прошлый казнит и казнит меня Господь?
- Да, княже. Не волен я напоминать тебя о том, что ты и сам знаешь, помнишь, и верно, казнишь себя. Мнится мне, Господь более наказует за то, что ты и сам не считаешь грехом и потому посягаешь на спор с Господом…А за грехи отца твоего? То неведомо мне. Может быть, спросит, а может, и простит.  Мнится мне, что грех, как наказание за него имеет свою меру.
А меру определяет Господь.
- Стало быть, нет свободы воли?
- Погляди на пахаря, князь,  мягко ответил Сергий, он сеет зерно, и верит, что земля вернет ему труды его, и семя взойдет. И так каждый год, и всю жизнь, невзирая на дожди и стужу, уповая на Господа, смерд вознаграждается. И потому жив народ.
Кольми паче мы все, кормящиеся со стола пахаря, не должны работать ближнему? И ты, князь, не прежде ли всех? Ты предался телесному и мирскому, и отверг предостережение отцов церкви, и хочешь детей своих видеть чистыми от греха?
- Но я мирянин, не мних, я князь! И мне надобно думать о наследнике, способном  продолжить  дело единения Руси. Но какой наследник от постылой  и нелюбимой женки?
Ведома ли тебе, телесная любовь, мних, когда сердце рвется на части без любимой?!
- Ведома, князь. Но я отверг телесное, и тоже страдал и мучился без меры.
И меня искушали плотью. Но я выбрал другой путь.
- Стало быть, ежели зло уже совершено, то кара неизбежна, и напрасны старания мои, раз уж я проклят Господом!?
- То мне неведомо, княже. Но надобно помнить, что ежели даже мних, праведник, святой снимет с себя ответственность за грех на земле, то неправеден Он! Искупай грехи свои  князь, кайся, приноси жертву. Путь уже указан. Господом нашим.
Лучина догорела. Но еще долго стоял на коленях Сергий и молился.

Тверяне умирали в домах своих. Иные убегали от черной смерти в леса и села. Гибли на путях и дорогах. Пустынные улицы продувал горячий августовский ветер. Он хоть частично уносил невыносимый смрад от разлагающихся тел за городские стены.
В храмах молились день и ночь. Савва и Кязым, вместе с монахами  и остатками дружины подбирали мертвых. Монахи отпевали и сами падали тут же от кровавых колик.
Тверской епископ владыка Федор сам обмывал трупы, подавая пример другим священникам, утешая Божьим словом потерявшим надежду и близких горожан и селян. Но едва прознав о кончине Феогноста, владыка отъехал за советом к князю Василию кашинскому.
Высокий, осанистый, с низким голосом, тяжело опираясь на посох, епископ вошел в княжьи покои. Василий сторожко глянул на владыку. Не болен ли?
Слуга неслышно поставил на стол вареную севрюжатину и корчагу с медом.
Но Федор,  глазом покосив, до еды не дотронулся.

- Что, княже, како мыслишь, митрополит Феогност преставился, не пришла ли пора Твери попытать удачи? Вот токмо серебра много надобно.
Василий заерзал на креслице, хмуро глянул в лицо Федору.
-  Феогност еще при жизни наместника, Алексия московского в свое место прочил. А там, сказывают, и Литва своего Романа на митрополичье место хощет.  Так и серебро уплывет в жадные руки ромеев, и стол митрополичий уплывет, альбо в Москву, альбо в Литву.
Василию непросто давался этот разговор с Федором. Наместник, Алексий всячески благоволил ему, и брак меж сыном его и дочерью Семена благословил.
Племянники, Михаил, и особливо, Всеволод, давний его недруг, серебро в общую тверскую казну всячески задерживали.
А тут мор, смерды и купцы, воины и горожане умирали сотнями.
- Нет, отче, серебра   нет ноне, ты и сам ведаешь, а мне супротив Алексия идти никак нельзя, он меня на стол тверской посадил, грех на душу не возьму. А ты, ежели стола жаждешь, поддержку у племянников ищи, а я…мне бы град сохранить. Так что, прости.
А ввечеру к Федору примчался Михаил из Микулина и кинулся в ноги.
-Поезжай в Царьград, отче, поищи удачи. А серебра я у матушки попрошу.
- Нет, сыне, устало молвил Федор,;усобица в такой час скорбный не надобна.

Ежеденно, а иногда и за полночь, Савва с сыном возвращались в терем Мазавы.
Падали на лавку и мгновенно засыпали. Во дворе старуха княгиня разводила костер из можжевельника. Дым стлался по двору, окуривая Савву и его подручников.
Потом дружинники шли в баню, где нещадно терли себя уксусом. Дружно парились и меняли одежку. Старье сжигали.
Есть не хотелось. После смрада и грязи, мужики едва проглатывали с отвращением кус ржаного хлеба, запивали квасом или молоком, и мгновенно засыпали.
К осени , мор, казалось ушел из града. И тверяне приободрились. Оставшиеся в живых, а их без малого было меньше половины, вернулись к привычным делам: квасили капусту и грибы. Теребили лен, мяли шкуры. Заезжих купцов не было, а свои, видно сгинули в чужих краях и землях. Торг был скуден. Тысяцкий Константин Михалыч Шетнев  под страхом смерти приказал проверять приходящий и приплывающий народ, не болен ли? Рогатки поставили на всех путях-дорогах.
Литва многому научила.

Савва, едва отоспавшись, выпросил у тысяцкого несколько ден, кинулся на коня, и с Кязымом умчались в Коробово.
Добравшись к вечеру, увидели выгоревшие избы и разор. Было пусто. Лишь храм стоял одинокой свечкой на окраине села.
Савва вошел в церковку и  окликнул:
; Отче Василий, жив ли? Это я, Савва!
Сзади, от порога послышались шаги.
- Здрав будь, Саввушка. Литва третьего дня как налетела, пограбили, рожь так и не дали убрать, кого с собой увели, кто по лесам разбежался. Панино наперед, а потом и нас. Може кто и в Савкино подался.
- Черная до вас добралась?
- Панино,  почитай, все вымерло. А сюда мор не дошел. Пото литва к нам  и кинулась. Что делать думаешь?
- Доберемси до Савкино. Може тамо кто из коробовских и выжил. Надобно и рожь валить. В Твери подвоза хлеба и зерна нет. К осени не от черной, так от голодухи все остатние перемрут. Князь Михаил приказал мне, ты, дескать Даруга, так и сбирай дани со княжеских сел.
- Даруга, это с чьей молви?-
-  у ордынцев, Даруга- это сборщик даней.
- Вона как?! Нелегка твоя ноша, Саввушка.
И перекрестил старшого.
- А иде твой ордынский сынок? Он в кого верует, в Магомета, в Христа. Але язычник?
- Думаю окрестить его отче, ежели, ежели выживем.
-  А почто откладывать, Саввушка?  Надо же нынче окрестить его, вот тогда и выживет. Господь новообращенных любит. Веди его.
- А крестных иде сыскать?
- Из Панино, твои знакомцы, Егор и Параскева с детками едва спаслись. Из утра у меня были. Рядом, вишь, изба нетронутая, тамо и сыщешь их. Вот и будут крестными.
Савва и Кязым быстрым шагом дошли до избы. Отворили дверь, и оттуда пахнуло  сытым мясным духом.
-  Щами пахнет,-  мечтательно вздохнул Кязым.
-  И гречей,- голодно сглотнул  Савва. Они уже день, как куска хлеба во рту не держали.
- Эй, хозяева, живые есть?! Отворяйте!

Кязыма окрестили, назвали в лад, Кузьмой.


К исходу седьмого дня савкинские ходоки, вконец измученные, добрались до озер.
Егор верно все распознал. Ставя свежие зарубки на соснах, показывал их мужикам  и молвил:
- Помни , Онисим, и ты, Степан. Нам, вскорости вертаться придет. Занемогу, але  зверь меня какой задерет, Вам обратно идтить! Ежели батя не придет, и не уведет нас.
Заимка стояла на берегу озера, середь соснового бора  на сухом возгорке.
Усталые странники разом повалились на сухой мох.

Cтанятка проснулся еще затемно. Неясный  и непонятный шум привлек его внимание. Он еще лежал под боком у матери, не понимая после сна, где они, и почему так, тесно прижавшись, вповалку спят на полу в этой пещере без окон.
Натянув портки и рубаху, стараясь никого не будить, пробрался к едва заметной двери. Открыл, и на него пахнуло уже совсем  гулким шумом.  Ветер шумел в кронах сосен, сгоняя в кучи уже пожелтевшие листья маленьких березок. 
Стало светлеть и он увидел рядом остоявшихся коров и бабушку Матрену, дергающую за соски  их любимицу Нюшку.  Станятка подбежал к корове и погладил ее по гладкой шее и бокам.
- Что, Станька, аль молочка захотелось? - ласково погладила по льняной головке внука Матрена.
- Неа, спать неохота, пойду погляжу окрест.
- Далеко в лес не забредай, тута все чужое, не дай Господь на кабанов наткнешься. Посекут.
Станька мигом вбежал на пригорок и увидел совсем другое озеро. Вчера оно было ласковое и тихое, а нынче, невесть откуда взявшиеся громадные серые волны набегали на песчаный берег. И с шумом откатывались назад  встречь бегущим  валам холодной воды.
Станятка босой ногой тронул влажный песок и поежился.
Холодно.
 Гулкий ветер шумел в прибрежных соснах, срывая сухие сучья и разбрасывая окрест. Отрок  вспомнил, что надобно для печки или костра сбирать сухостой,  споро стал сбирать сучья. Набрав большую охапку, с трудом потащил  к избе.
Короткое северное лето подходило к концу. Пожелтели косы поникших к воде берез, забагрянели редкие в северных тверских лесах клен и ясень, и оттого по- особому голубела необъятная ширь серегерских озер. Егор  с мужиками, Онькой , Федотом, Степаном молча сидели на ошкуренных стволах сосен. Рядом  секирой ловко орудовал отрок Никодимка, принятой сыновец   Федота, ошкуривая последнюю сосну.

Почитай, семь, альбо восемь ден , они яро вгрызались топорами в рвущиеся к небу сосны. Волглые от пота рубахи едва просыхали за ночь, когда они падали ночью на пол заимки или на просыхающую на ветру скошенную траву.
Времени было в обрез. А дел –голова шла кругом. Надо было срубить избу на двадцать душ, загон для овец, поставить тын вокруг  двух изб, заготовить сена для скотины и лошадей, набрать ягод и грибов, наквасить в уже заготовленных бочках,  наловить, насолить рыбы и навялить, пока солнышко еще было в силе, выкопать репу, которую Савва с Егором  по весне посадили, и которую, к  счастью не потравили и не пожрали снующие и хоркающие повсюду дикие кабаны, и еще уйму каждодневных забот и работ, которую надо было успеть  до зимы.
Небольшая лодчонка и сеть были припасены еще по весне.
- Ты, дядя Федот, нонеча камень поищи окрест, надо печь сложить, без тепла и огня нам зимой в стужу никак не выжить,- устало бросил Егор.
Да и по углам, как станем венцы первые укладывать, надобно камень уложить.
Как сыщещь, волокушу изготовим и притащим. Гляди по взгоркам и на берегу, легшее тащить будет.
- В землянке печь добрая, вчерась  Фросинья хлеб пекла, хвалила, потирая задубевшие от топорища длани, молвил колченогий ратник.

Весной  по Твери собирали трупы то ли замерзших, то ли побитых мором посадских людей. В общие могилы бросали всех. И никто не ведал, кто они.
Едва отпев, рыли новые скудельницы. Савва с Кязымом-Кузьмой  отупелые  и усталые из утра до сумерек несли погребальную службу.
Едва сошел снег, и льды Волги ушли из прибрежных зарослей мелколесья и камыша, как князь Всеволод собрал дружину. И той дружины, почитай, едва сотня набралась.
Выйдя на крыльцо, поглядел на усталое сумрачное войско, по мужицки сплюнул с досады и кивнул рядом стоящему на крыльце Савве.
- Взял бы ты, Савва Епифаныч, дружину малую, да в Ржеву сгонял скорым ходом. Гонец оттудова баил, что литва шалит окрест. Кабы Ольгерд наново не воспользовался нашей бедой и новый набег не учинил.
- Кметей мало, княже, кто помер, кто на стороже у стен, в поход и трех десятков не наберу.
- Должен Михаил из Микулина дружину привести, сотни три. Возьмешь сотню и с ними пойдешь.
- Может, княже, я со своими отправлюсь, с теми кого знаю , а уж, когда князь Михайло прибудет, вы вместях и решайте.
- Быть по сему, езжай нынче же.
А Михаил собрал свою рать только третьего дня, как получил весть от старшего брата. Наступившая теплынь заставила срочно сеять рожь и его ратники прибыли в Микулин только на четвертый день. Уложив оружный припас в подводы,  спешно  отправились под Тверь.

Кейстут был доволен. Легко приспустив поводья, мягко покачиваясь в седле гнедого иноходца, вспоминал вчерашнюю сшибку во Ржеве. Конь косил глазами на хозяина, перебирая тонкими ногами.
Позади остался разгромленный и пограбленный  им Ржев. Пусть знает московский подручник князь Василий Кашинский, что Ольгерд не простил ему отказа от союза супротив Москвы.
Впереди гнали пленных баб и мужиков, стада коров, овец, поводы с пограбленной лопотью.
Услышав протяжный свист, князь вскинулся. Из ближайшего леска, впереймы каравану мчалась сотня всадников.
 « Откуда, чьи воины» ? Князь знал, что Тверь вымирает, и только боязнь погубить себя и дружину от черной смерти не позволила ему идти дальше Ржевы прямо на Тверь. Да и взял он с собой в набег едва сотню всадников. Силы были равные.
Литовцы изготовились, ощетинились копьями, вскинули сабли.
Кейстут было поднял длань для атаки, но увидел во главе тверян  воина в блестящем шеломе.
- Неужто Михаил? Отколь он здесь? С ним как раз ему не хотелось встречаться.
И тем более устраивать сечу. К юному отроку покойного Александра  благоволил Ольгерд, любила Ульяна, да и сам микулинский князь еще со времен отрочества не по раз встречался с прославленным литовским полководцем.
- Это Михаил. Опустите копья и луки.
Не доехав сотни саженей до литовцев, Михаил ( а это был он) громко крикнул:
-  Князь, верни людей и скотину и мы с миром разойдемся!
- Сможешь отбить, бери князь!  в ответ крикнул Кейстут.
- Ты ведь, воин, Кейстут, а не тать ночной, памятью отца своего прошу тебя, не рушь дружбу нашу, верни пограбленное!
- Согласен, Михаил, людей и скот отдам, а коней возьму, мои воины не поймут меня!
- Добро, кони твои, а ты  уходи, это моя земля.
Порушенная и сожженная Ржева встретила дружину Михаила немыми глазницами пустых окон изб и теремов. То тут, то там валялись неубранные трупы убитых кметей.
Бабы с рыданьями бросились  искать мужей и братьев.
Михаил с Саввой въехали на посадничий двор.  Несколько стариков и старух стояли у крыльца терема наместника Онцифора. Сам наместник , по слухам спасенных смердов,  подался в леса, спасаясь от черной смерти. Старики сняли шапки и поклонились молодому князю.
- Доколе ж, литва  нас зорить не перестанет, княже? Ты уж, или ратиться зови нас с литвинами, или уж отдай нас Ольгерду. Неможно жить так без защиты княжеской. Бояре разбежались, народ мрет от черной напасти, а князь Василий глаз не кажет?
-  Будет Вам и князь, и защита от ворога, а хлеба  вскоре вам пришлю, ; устало бросил Михаил.  Вот, берите скотину, расходитесь по избам, литва более не придет сюда.
Михаил с Саввой вошли в терем. Следом вошли несколько дружинников. В просторной горнице на столе валялись остатки кабаньей туши, недопитые корчаги с пивом, крошки хлеба.
Михаил брезгливо поморщился, знаком позвал молодшего кметя, молвил:
-  Приберите в терему, ночь повалимся, переночуем и обратно. А ты, Савва Епифаныч, пока трапезу готовят, поезжай с кметями вокруг стен. Погляди и помысли, надо ли  укрепить где? Пришлю древоделей из Микулина..Василию Михалычу недосуг ныне Ржевой заниматься. От черной по лесам прячется.

Савва взял Кузьму с его новым знакомцем их числа молодших, Онцифором, и они отправились вокруг крепостцы.
- Литва, вишь, стены не стали порушить, видно хотелось все оставить под себя, а ворота порубил и сожгли.  Придется наново рубить.
Наклонив головы, проехали в одну из башенок. Остатки сожженных створок качались на петлях и натужно скрипели. Опустевшая слобода чадила полусгоревшими избами.
-  Ни одной живой души,; молвил Онцифор.
И тут вдруг они услышали детский писк и сдавленные рыданья в одной из изб.
Кузьма осторожно вошел в раскрытые настежь двери и вытащил оттуда плачущую молодку.  Она за руку держала годовалого мальчика.
-  Ты чья будешь, девица?  спросил Савва  девицу.
- матку с тятей, черная прибрала, а я вот с братцем спряталась от литвы..а вы, кто будете?  - глянула девка на Кузьму.  Парень оторопел. Синие очи были в слезах,  но чудо, как хороши. И он вмиг забыл все русские слова. Покраснел и отъехал молча. Савва усмешливо бросил в густые усы,
- что, Кузьма, понравилась девка? Жаль сватов не к  кому засылать.., а мы, девонька,  князя Михаила дружинники, отбили вот, и скотину и мужиков с бабами. Поди  глякось, может, и твоя какая коровенка? А с брательником, вот Кузьма пождет. Не обидит, сын мой.
Вернувшись в терем, вои учуяли дразнящий запах мяса. Во дворе на вертеле пеклась туша барана, из наместничьего подпола дружинники тащили корчаги с пивом.
В наскоро прибранной горнице Михаил дремал в маленьком креслице. Савва кашлянул слегка и князь поднял на него заспанные очи.

- Проходи Савва Епифаныч. Видно тебе придется оставаться здесь до осени с малой дружиной. Возьми самых верных своих, сколь надобно и держи Ржеву.
Наместником приказываю тебе быть здесь. Появится князя ржевского управитель, вяжи его, мыслю, без еговово предательства  не обошлось. 

После короткого ужина вся дружина повалилась на овчины в пустых наместничьих горницах. Суточный переход от Твери уморил всех.
Утром, поснидав горячей гречей со льняным маслом и запив кислым квасом, Михаил призвал Савву на короткую беседу.
Протянув ему кошель с серебром и молвил:
- Содей, что сможешь. Там, в бертьяницах наместничьих есть и зерно и мука. Часть раздай тем кто остался во Ржеве, а часть продай. Скоро из Нова города купцы пожалуют за зерном. Продай, а серебро сбереги. А мне недосуг, надобно в Тверь ехать.
- Не сумуй, княже, все исполню, как велишь,- коротко ответил Савва, кланяясь в пояс князю.
- Верю тебе, вона у тебя на щеке шрам от волчицы, как сейчас помню, как спас ты нас с братом и сестрой от зверя.
Михаил приобнял Савву и расцеловал трижды.
- А и прозвище свое не забудь. Даруга ты,  аль нет? Стало быть, как наместник княжеский и дань собери с сел и деревень.
Посыпал мелкий дождичек. Не знал, и не ведал Ржев, что еще многажды он будет в руках Ольгерда, и вновь будет возвращаться, сначала в Тверское, а потом, столетия спустя и в Московское княжество.

Рубить большую избу на два десятка прикончили только к первым белым мухам. Наскоро постелили  полы и Федот принялся за печь.
Крепкие каменья собирали по над берегом Серегера  аж на версту в обе стороны от займища. Глину для скрепы каменьев искали долго, пока вездесущий Станятка совсем рядом на лаптях не принес рыжую глиняную грязь.
Крепкий камень пришлось разбивать клиньями. Иван первым делом искал трещину и туда вбивал сырой  деревянный клин. Клин к утру разрывал камень на части.
Федот тяжелым молотком оббивал камень и укладывал в основание большой печи. Станятка сидел рядышком и подавал мелочевку мастеру. Вымазанный с головы до пят рыжей глиной гордо возвращался к матери.
Таньша ворчала, отмывая горячей водой последыша.
-  Ишь, не воин растет, а горшечник, пора на конь садится, да с лука учится  стрелять, вона Кязым тебя и обучит..коли выживут тамо они.
Таньша вытирала набежавшие слезы, остаться с двумя девками и малым сыном было тревожно. Одна надежа  была на старшего сына. Мужик уже. Пора бы и оженить, да Егор  лишь гордо поглядывал на посадских и деревенских девок.

Не пара он им. И грамоте бабка обучила. И считать и писать сподобился. В отца место метит, не простец, ой не простец.
И то правда. Бабка Марья сызмальства внушала внуку. Что он княжеских, хоть и мордовских, а по тверским меркам, так и боярских кровей.
И одевала его, чтоб не стыдно было перед иными боярчатами, сапоги тимовые,  летник из бухарского шелку, брони купила ему на серебряные новгородки у ромейских купцов.
Отец, Савва только от досады покрякивал:
- балуешь, матушка, внука, ему для сечи и татарская сабля с кольчатой кольчугой сгодится.
Теща с достоинством отвечала:
- не серчай, Саввушка, Егорша  должон знать , чей он род представляет. Пото и тебе польза немалая. Глядишь, князья тебе и грамоты на какие- нито деревеньки выправят. Сколь лет верой и правдой служишь. Покойный Михайло Святой непременно бы тебя в ближники произвел.
- При такой замятне,  матушка меж князьями в бояре нам не выбиться.
- твоя правда, Саввушка, пока князь Василий Кашинский не удоволит племянников, не отдаст им отцовскую треть, мира не будет. И мор им не указ.
 С такой невеселой думой , покусывая желтую травинку, сидел на берегу озера Егор. Как там отец, и  невесть откуда взявшийся его новоиспеченный братец от татарской батиной сударушки? Живы ли?

- Кому рещи! Не прядай с топором со сруба! Немощным, как отец хочешь стать?, выговаривал сыновцу Федот.
Никодим, ловко управляясь на скате крыши  с дранкой, на зов тетки:
-  снииидать, мужики!,- спрыгнул с крыши с топором в руках.
Секира отлетела посторонь , а отрок завалился на бок от неловкого приземления.
- Вот внемли! неслух,  и дал затрещину Никодиму.
Фросинья тож острожила, но мягше. 
- Слушай дядьку, Никодимка, он, вишь и воином был знатным, а после увечья всяким ремеслам обучился. Мастер!
- я воином буду, как Егор!

И покатилась зима-зимушка по берегам серегерских озер.
Едва закончили возводить тын вокруг жилья, поставили скотину в хлев, а лошадей под навес, как ударила стужа с ветрами.
Мужики, было собрались ставить силки на пушного зверя, так и не смогли выбраться за ворота. Снега набросало по самый верх избы. Рубили сосны на дрова. Спешно возводили стены под навесом конюшни.  День был короток и заиндевевшие, в клубах морозного дыханья, Федот , Онисим и Степан побросав секиры в угол чулана вломились в избу.
Егора с Никодимкой еще не было. Как ушли  из утра на лося, так и пропали. Запрягли Серка в розвальни  и затемно исчезли во тьме соснового бора.

Таньша с Матреной поминутно выскакивали на двор и выглядывали, тревожась:
- уж не порвал ли их сохатый?
- баять неча попусту,; ворчал Федот.
- Егорша  не по раз лосей добывал. Да и Никодимка со мной на кабанов хаживал! Сколь снега нанесло, и на санях не проедешь!
- Неча было в таку пуржень на лося ходить,; мрачно бросила Фросинья, пождали бы солнышка, да и не голодны мы покамест, без лосятины бы обошлись, никак  Великий Пост идет, на черной каше с репой  да блинах с квасом и до весны прожить можно!
- никак едут?
Но за стенами избы только шумели сосны и завывал ветер.

С утра ветер стих. Выглянуло робкое солнышко. Станятка  влез в чьи-то мужичьи чеботы и выбежал на крыльцо. Мороз враз  щипанул за нос, длани и уши. Отрок натянул шапку поглубже,  забежал за угол избы, справил малую нужду и по узенькой тропке  побежал к воротам. С трудом оттащил тяжелые створки,  и переваливаясь по глубоким сугробам поковылял на взгорок.  Оттудова было видно озеро на много верст.

Лед отраженным светом голубого неба завораживал. Солнце уже было высоко и цепляло верхушки сосен.
Станята глядел  в перелевающуюся белосиним отблеском даль, и неведомое ему ранее чувство восторга переполняло его. Он кричал что-то, бросал вверх шапку и махал кому- то  своими руками. Хотелось сесть на коня и скакать встречь этому потока света. Холода уже не чувствовалось. И еще попрыгав немного, отрок уже было собрался бежать в избу, как вдруг вдали показалась черная точка, которая все увеличивалась. Станька поднес  ладошку ковшиком ко лбу, прикрывая очи от  лучей, всмотрелся до рези , и увидел лошадку, рысью бежавшую к берегу.
- Может, это Егорша с Никодимом? Вчера он до поздней ночи ждал он со всеми пропавших охотников, но так и уснул на печи.
Лошадь приближалась, и уже было видно, что это их Серко. А где же Егорша?
Станятка побежал к берегу озера и стал громко кричать.
Серко, учуяв жилье, заржал громко и кто-то слегка приподнялся в розвальнях и опрокинулся навзничь. Станята подхватив лошадь под уздцы, стал вытаскивать розвальни на берег, но силенок не хватало. Он подбежал к саням и увидел лежащих рядом Егора и Никодима.  Бросился к ним и стал растирать лицо и руки. Егор пытался встать, но сил не было. И он вновь рухнул в промерзшие сани. Станька бессильно обернулся на берег.
- Пошто они не выйдут и из избы?!  Но вот на взгорке показалась мать с сестрами, тетка Фросинья, ковылял дядя Федот. Они подбежали и потащили Серко с санями на берег.

Обмороженные, едва живые, мужики лежали на лавке.  Мать с бабкой Матреной и Фросинья  медвежьим салом оттирали охотников. В углу валялась большая туша  лося и поверженный рогатиной громадный волчище.  К вечеру, сомлевшие от горячих щей и гречи, мужики все рассказали.
- Шли все время по над берегом, там снега мало, по следам лосиного стада. И почти догнали, как вдруг выскочило стадо секачей и учинили драку с лосями. Тут бы нам не встревать, как Серко перепал и стал ржать и кабаны, оставив в покое лосей, бросились на нас. Едва отбились от секачей, как лосиный вожак вдругорядь  двинулся на Серко. И ежели б не Никодим , худо бы мне пришлось. Он отвел Серка в  густой ельник неподалеку, а я уж рогатиной сладил с сохатым.
- Оно бы и назад воротиться, прохрипел остуженным горлом Никодим,  но налетел ветер и снег и отемнело быстро. Пути назад не вем. Завели Серка в ельник, нарубили лап еловых,  костерок спроворили и стали свежевать тушу. Пока скору сняли, на полти порубили, кус мяса спекли, тут и светать стало.
- Повалились на сани  и тронулись, версты не проехали, как учуяли нашу полть серые. Пришлось  сечу устроить, себя и Серка спасать.  Пото  и на лед съехали, убо  не добрались бы берегом.  А так вот, Станята-наш спаситель, узрел, ласково потрепал братишку по вихрам Егор.

Всю осеннюю пору,  до первых морозов, Савва с дружиной рысили по деревням. Собирали  дань, ордынский выход, во Ржеве еще и весче и повозное, и тамгу-пятно у торговцев лошадьми.
По деревням стоял мат и хрип, сколь раз мужики бросались с рогатинами наперевес, не желая расставаться с добром.
- Княжева работа - заступа земли, ; орали они,  подступая с вилами к ратникам.
-  А иде она, заступа?! Князья рядятся со времен Александровых и ладу не знают меж собой и паки  кормы емлют?! Лихву емлете, и бросались на ратников.

Савва нехотя отбивался, но гнул свое.  Наровил все дела со старостой решать.
Однажды рассвирепев, порол нещадно мужиков и свел всю скотину со дворов.
Бабы орали, размазывая злые слезы:
- Ироды, креста на вас нет!
 Савва устало как-то молвил:
- А на Вас Кавгадыя со Щелканом нет, аль позабыли? Дюденя не пустил князь Михайло, а ноне кормов не дадите, так литва и пожжет и порушит, и в в Кафу продаст! Князево отдайте. А боярское мы не емлем, ваша воля!
Скот и рожь везли и гнали во Ржеву, оттуда в Торжок, где князевы приказчики продавали тверскую рожь за серебро в Новый город.

Еще по осени, Савва с Кузьмой и Онцифором вырвались в Савкино и валили рожь. Без баб было тяжко. Вязать снопы взялась только Параскева с дочерьми, да Егор, мужик ее, возы взялся в овины возить. Вот и все работники.
За неделю едва управились, опосля тяжко и со вздохами парились в бане.
Обмолотили несколько снопов и смололи  новину.
Параскева испекла хлебы. Сели за стол и молча хлебали горячее варево из мелкорыбицы.
-  Вестей от беглецов то нет, живы, аль, черная подобрала, Савва?
- худых вестей нет, Егор. Мыслю, черная до них не достанет, а как уж они управятся там, на серегерских озерах, не ведаю.
Савва молча бросил овчину в угол избы и повалился в сон.
Впервые, после отъезда, снилась Таньша. Они вместях собирали яблоки и укладывали в корзину. Утром проснулся и долго молча вспоминал где он видел столько яблок. Никогда доселе, он в садах яблоневых не был и в корзины яблоки не сбирал. Он и яблоки то видел и ел один раз в жизни, когда по молодости, в первый раз ехал в Орду.

На Рождество Христово все семейство Анастасии, вдовствующей княгини тверской собралось в просторной повалуше, в еще князьмихайловом тереме. Как ни старался Василий кашинский вселиться в родовой терем, ничего у него не выходило. То Всеволод его гнал, то Михайло, а то и сама княгиня Анастасия пожаловалась митрополиту Алексию на самоуправство кашинского князя.
Алексий попенял Василию и с тех пор родовое гнездо сыновей александровых было неприступно для их недруга.

Пятеро сыновей  было у Анастасии. Четверо выросли и как могли, оберегали матушку. Пятый, первенец, Феденька, сгинул вместях с отцом в Орде.
Всеволоду уже было под сорок. Но у него так и не было настоящего ратного дела, и вся молодость ушла на безлепую прю с дядей Василием кашинским. И брак первый не удался. Устало сидит князь, положив тяжелые на стол.
Погодки- Владимир и Андрей, молодые и ладные. В отца. Придет и их черед.
Вот уж кто вызывает тревогу, так это Михаил. Еще и двух годков не миновало, как ему стукнуло двадцать годков, а он уже и ратиться готов со всем миром, и в глазах такая живость! Жена- Олена, под стать ему, озорная и бедовая, глядит на мужа со сладкой истомою и вздохами.
-  Не натешились еще- думает о молодых мать с ласковой нежностью.
Княгиня уже в той поре, когда плотское отходит посторонь,  и все время уходит на надзор за хозяйством, божественное чтение, да шитье с боярынями.
Настасье далеко  за пятьдесят. Когда-то красавица, под стать своему покойному мужу, она и сейчас по такому случаю подрумянилась для семейного торжества.

На столе уже выставлены сосуды и бутыли с квасом, медом, дорогим фряжским вином. На тарелях лежат пряники и орехи.
На застолье приглашены избранные бояре- тысяцкий Шетнев Константин Михалыч с братьями. Сидит укромно в уголке и Савва. Великая княгиня всегда звала на престольные праздники Савву вместе с Таньшей и старой боярыней Мазавой-Марьей. Но сейчас он один, боярыне нездоровится, а Таньша далеко. На нем праздничная белая шелковая рубаха , зипун и красные тимовые сапоги.
Ждут тверского владыку, епископа Федора. Уже стемнело.
Вот , наконец, и чинно вошел епископ. Благословил трапезу, княжескую семью, бояр и всех гостей.
Оголодавшие гости, едва выслушав молитву, живо выхватывают липовые, серебряные, костяные ложки. «Лжицы».
Принесли ароматную, горячую уху. Настасья первая берет ложку и по этому знаку председящие принимаются за трапезу. Разговор у матери с братьями  за трапезой всегда сводился к одному:
- Почему залесские княжества подчинены московской власти?. Почему не тверской?-. Так всегда думал и почти всегда говорил  среди ближников княжеских Михаил.
Внуку и соименнику Михаила Святого неможно было и мыслить иначе.
Всеволод  уже был сломлен . а Михаил-нет.
С отрочества, воспитанный в Новом Городе, он интересовался всем:
И про домашний обиход мастера, кузнеца ли медника, древодели. Глядючи, как куют, чеботарят, строят стены или избы, он мог всегда задать дельный вопрос, обличающий хорошее знание ремесла. Мог и сам взять в руки топор или выделать кожу. Знал почем в торгу говядина. И почему нынче пустые шти на столе  у смердов ли,  или у посадских.
Чем и отличался от дяди Василия кашинского, который по праздникам раздаривал толпе серебро, а что едят тверские посадские , либо холопы в его селах, не ведал.
Савва степенно и аккуратно руками белорыбицу и запивал квасом. Перебрасывался несуетно с братом тысяцкого Григорием Садыком о делах мирских, о табунах конных, недавно пригнанных из Заволжья,  о ржевском сиденьи, где Савве пришлось и наместником быть. И сборщиком податей и ратиться не по раз.
- Что Саввушка, о женке вести добрые есть ли- участливо  спросила Савву княгиня.
- В затворе серегерском, матушка княгиня. Ежели черная меня не приберет, по весне их верну обратно. Они там на заимке с бабами малыми ребятами не одни. Сын, Егор с има,  и еще мужики есть.
- Бог милостив,  а теща твоя, никак захворала, звала ее.
- Хворает ногами, опосля черной, как утихла, слегла. Ныне полегшее ей, но слаба еще.
- Савва Епифаныч ныне великую службу сослужил тверскому княжеству;подал голос Михаил.
- Он ныне был един во многих ликах, и воин,  и пахарь,  и купец, и наместник. Наторговал серебра за рожь с Новым городом, отбивался не по раз от литвы и разбойного люда. И потому, матушка, я сему верному слуге прошу выказать особую милость. И Вы, бояре, подумайте о том. Ныне в княжестве изгибло более половины народа от черной смерти. Иные села пусты стоят.  Надо либо православных с Литвы зазывать, либо с  Рязани. И леготу смердам давать на два- три года.
- Помыслю о том с ближним кругом, сыне,; отмолвила великая княгиня.

Христос рождается,
Славите!
Христос с небесе,
Срящите!
Христос на земли,
Возноситеся!
Пойте Господеви вся земля
И веселием воспойте, людие!

Дети пришли со звездой, на улице топчутся в лаптях, латаных зипунишках, постукивают закоченелыми ладошками, дуют на пальцы.
Рождество!
Хоть и мор и голодно, хоть и полна Тверь убогих и покалеченных- а все равно Рождество!
Настасья спускается во двор, в собольей шубе. Сенные девки держат блюдо  с заедками и решето с гостинцами. На нее смотрят с любовью и уважением.
Великая княгиня оделяет славщиков пряниками.
Жаль стара уже. А так бы назавтра и кудесить по дворам отправилась бы!

Весна рухнула внезапно. Умытое облаками мартовское небо стояло высоко. Разом сделались непроходными пути.
Савва ярился. Людей не хватало. Подходило время пахать Можно было содеять это изгоном, бросив на это всех людей и лошадей. Махнув рукой на честь вышли пахать и бояре, и князья.
Вырвашись из Твери, Савва вместях с Кузьмой панинским и двумя ратниками из дружины пахали и коробовские и панинские пашни. Отсеявшись, стали собираться в дорогу на Серегер.

С высоты являло взору, как голубой воздух,  пронизанный лучами солнца, наполняет глухой край. Далекие леса на другом берегу озера стояли , легчая в аэре. По лугам разливалась вода, подтопив кусты. Льдины толкались в невысокий берег.
Егор сидел на взгорке и покусывал сухую травинку. Как тамо в Твери, в Савкино? Жив ли отец с новоявленным братом?
Он на миг ощутил щекотню в ладонях рукояти сохи и сощурил глаза. Что деять здесь? Ждать отца, или уже посуху через семь-осемь ден трогаться в обратный путь? Столь споро уходили от черной смерти, что и не сговорили, как возвертаться? Ждать ли отца или,  не мешкая, пуститься в обратный путь?
О том что отца  нет в живых и может помереть в этой круговерти,  и в мыслях не было.
- Нет, дожидаться  не будем, уже и муки малость осталось, и гречи. И так, уж, живем который день на единой рыбе- твердо решил Егор.

- Савва Епифаныч! Савва Епифаныч!- спросонь, Савва и не понял, кто его толкает в темноте, и лишь, вглядевшись в утреннем полумраке, узнал дворового  кметя Грикшу, что стоял завсегда у княжеских ворот в терем.
-Князь Михайло зовет спешно в Тверь!
- Вот и поехал на Серегер - только и подумалось в спешке собираясь и запрягая коня. И только рыся на весенней зорьке по лесной тропе, обдуваемый ветром, сам себе приказал:
- На службе княжьей  о семье забудь! Пусть уж сын, далеко не отрок, и не вьюнош, мыслит, как ему возвертаться»!

К Михаилу нежданно-негаданно приехало мордовское посольство. Десяток всадников, несколько важных стариков-бояр, пара дивных скакунов в подарок вели ратники. Недоуменно спросил матушку  о том ( Всеволод с братьями был в отъезде). Княгиня Настасья быстро сообразила и послала за Мазавой. И молвь мордовскую ведает, дак и сама княжеских кровей, подскажет, ежели что. Все ж сестра мордовского князя Эргаша. Не шутка. Пока послы парились в бане и отдыхали от долгого пути, княгиня готовилась к приему. Задавала себе вопрос:
- Почему к нам, а не на Москву? К ним ближе мордовские земли».
Послы приехали со скорбной вестью, князь Эргаш со всеми своими домочадцами скончался от черной смерти.  В землях замятня, наследника нет, бояре было, сход собирать начали, и тут Негаш, давний посольский киличей, напомнил, что в Твери живут прямые потомки корня Негашева.
Мазава пришла, ведомая под локоть рабыней –татаркой и Кузьмой. Тяжело опираясь на посох, помолилась на образа, поклонилась Настасье и Михаилу.
Выпрямилась, и всем бросилась в очи ее не простецкая стать,  гордый взор и строгое в черной шали, лицо.

По знаку Великой княгини, Мазава присела на лавку и вопросительно бросила взгляд на Михаила.
- Какая забота у тебя ко мне княже?- вопросила мордовская боярыня и княжна.
- Скорбная весть пришла с твоей земли,  боярыня Марья- на русский лад назвал ее Михаил.
- Твой брат, князь мордовских земель Эргаш, и ближники его, жена и дети малые померли от черной смерти в Сары-Арке.
- На все божья воля, княже. А какая тебе забота о далекой моей родине, Михаил Александрович? Я уже много лет тверянка, и веру православную исповедую, дочь моя замужем за ближником твоим и ратником Саввой.
Там уже и внук, сын еговый, Егор, тебе служит.
- Ведаем , Марьюшка , о твоих корнях тверских, а зятя твово мы решили пожаловать несудной грамотой на села княжеские , Коробово , Панино и Савкино. Как приедет Савва, так и вручим ему ту грамоту на села за верную службу его, кою он несет уж два десять годков, придя в отца место- молвила Настасья.
- А мордва-земля зовет к себе кровь свою. Коя течет в жилах внука твоего, Егора; молвил тихо, стоящий посторонь старик посол.
- То его, Егора, воля. А для меня, старой мордовской княжны, честь великая. Но решать ему. Как вернется с серегерских лесов, так и ясно будет. И отца с матерью не лишне бы спросить. Да и Ваша княжья воля важна, Егор и Савва Вам служат.
В горницу, кланяясь, вошел холоп.
- Тамо, Савва Епифаныч, комонный у ворот. Сожидает.
- Пущай войдет; молвил Михаил.
В повалушу вошел, степенно кланяясь, Савва.

В обратный путь савкинские мужики и бабы тронулись, когда налетевшие с южный степей ветра просушили перелески и тропы,  и малость отвердели  взгорки лесных речушек, вдоль которых и был проложен тайный их путь на Серегер.  И лишь в  низинах еще было полно талой воды.
Чем ближе было к родным местам, тем яростнее лезла зелень из пожухлой прошлогодней листвы  на лесных полянах.
Попрощались с Серегером молча, поклонились накрепко заколоченной от дикого зверя избе, где коротали  длинные зимние вечера.  Заперли на дубовую лесину входные ворота во двор. И пошли, не ведая, придется ли кому нито еще побывать здесь.

Таньша вздрогнула, подумалось, не проспала ли? сон сошел, долго маялась еще перекатывая голову по взголовью, встала, испила квасу, стало как будто бы легче. Снова опять задремала, как запел петух.
Подумалось, встать, или не встать? Коровы зашевелились в хлеву, шумно вздыхая. Надо вставать. Зажгла от лампады свечу, осветила горницу. Умылась, кратко помолясь. Наложила дровами печь. Разбудила  старшую дочь, Клавдю. Велела затопить.  А сама отправилась доить. Коровы толкались влажными мордами. Скоро пенистые струйки стали в пустое дно бадьи. Вернулась с полным ведром, а Клавдя уже затопила печь и поставила щи.
Сын, первенец, Егорушка, еще спал, разметал руки на лавке. Сколь дел створилось за три дня. И села ти пожаловали с несудимой грамотой, и нежданный отъезд Егора  в неизведанную даль. Какова она, эта мордовская земля?  Зовут на стол, княжить. Честь великая, но сердце холодит  от тревоги и гордости. Дождалась. И теперь уже не стыдно за коровами ходить, как деревенская баба, она теперь хозяйка сел тих. И Савва ноне, не простец какой, а ближник князев, может еще и не боярин, но уже и не простой ратник.
Таньша уронила нежданную слезу. Так и не оженила сына.
Провожали торжественно. Отслужили службу в Спасском соборе, строенном еще Михаилом Святым.
Пятьдесят ратников для сторожи  и службы при новоявленном князе дал Михаил Егору. Был и скорый пир, и пожелания и здравицы. Старик-посол прослезился,  прощаясь с Мазавой. Тронулись, и вот, только пыль от копыт ускакавших комонных воев,  осталась на тверских бревенчатых мостовых.

Вернувшись в Савкино, Таньша с Саввой еще долго сидели вдвоем в горнице присмиревшие. Савва, смертельно уставший, как то по-детски смотрел на жену, словно вопрошая, как жить будем далее, мать?
Таньша, уже и не радуясь, внезапно свалившейся на них чести, навзрыд заплакала.
- Не время, мать для слез. Радоваться надо. Дети живы. Сын князем будет.
Черную смерть пережили. Села у нас. Людинов вот мало, бабам рожать след.
Да и мы с тобой не старые, можа, еще ребятенка спроворим? Иди топи баню, да зови всех. Мед и пиво пить будем!-
Таньша улыбнулась, услышав про ребятенка, встала и громко позвала:
- Клавдя, скликай  по дворам баб и мужиков. Хозяин зовет!