Караул, рожаю!

- Ой, кажется началось... ой-ой-ой...

-Что началось? - сонно бормочет муж.

- Ой, схватки...

- Ты уверена? - муж проснулся, испуганно таращится.

- Откуда я знаю? Ой, из меня что-то льется... Ай!

Муж хватает меня под мышки, как куль,  тащит с дивана в туалет, усаживает на толчок.

- Ой, не могу...

- Ну, потерпи, Зая, потерпи, может пройдет...

- Что пройдет? Рассосется что ли? - я злюсь, потому что мне страшно. Я понимаю, что, как ни крутись, а рожать придется, и рожать придется мне, и муж мне - не помощник, я должна справиться сама. Время три часа ночи. Я сижу на толчке и прислушиваюсь к себе. Там, внутри, что-то происходит, независимо от меня, моих мыслей и желаний Больше всего я сейчас хочу обратно на свой диван. Завернуться в одеяло и спать, прижавшись к теплому плечу мужа. Но, увы. Низ живота скручивает острая, невыносимая боль.

- Ай! Ой! Мамочки! Беги скорей за машиной.

Привалившись к стене, поддерживая огромный обвисший живот руками, я пытаюсь применить "собачье дыхание" . В умных книжках утверждалось, что техника собачьего дыхания - частых, коротких вдохов и выдохов - снимает боль во время схваток. Закрыв глаза, вывалив язык, я  дышу по-собачьи. Либо плохо дышу, либо врут книжки, но боль не проходит. Муж мечется по комнате в поисках одежды, поминутно заглядывая ко мне. Мой вываленный язык и закрытые глаза, видимо, его впечатляют. Дверь хлопнула, убежал.

До военного госпиталя от нашей деревни ехать полчаса, не больше. Солдатик-водитель все время оглядывается, жутко боится, что я затеюсь рожать прямо в машине, и бормочет:

- Вы уж потерпите, пожалуйста! Пожалуйста!

Дурачок зеленый! А то не знает, что срать и родить нельзя погодить. Народная мудрость. Схватки почему-то прекратились, и я подумываю, не повернуть ли обратно. Но это от трусости.

В госпитале у меня забирают одежду и выдают короткую рубашонку, которая тут же задирается на моем животе, не прикрывая его даже наполовину. Под рубашкой, как вы понимаете, ничего нет. Ничего! И в таком виде меня ведут по коридорам госпиталя в предродовую палату. Мимо без конца шныряют врачи, все, как один, мужчины. Я  впадаю в ступор и передвигаюсь за санитаркой на автопилоте. Меня укладывают на железную койку. Дверь нараспашку. Нараспашку и все мои интимные места. Я пытаюсь натянуть рубашку, хоть как-то прикрыться, но тут появляется медсестра, ловко делает мне клизму и велит минут через десять идти в туалет напротив  предродовой. Не проходит и пяти минут,  как меня скручивает от боли,  опять схватки. Я естественно напрягаю живот, и все, что в меня влила сестра, а также все, что к тому моменту накопили три километра моих кишок, фонтаном выбивает на постель.

- Ой, мамочки! Ой, помогите!

Я представляю, как сейчас придет медсестра, увидит полную постель дерьма, и хочу только одного - умереть. Немедленно! Просто сдохнуть, только бы избежать позора. Мало того, что рубашку дали не по размеру, так еще и обгадилась.  Закрыв лицо ладонями, я словно страус, отгораживаюсь от всех и реву в голос.

- Ну, чего ревешь? Подумаешь делов-то! - слышу я чей-то голос, совсем не сердитый, но не смею от стыда открыть глаза. - Давай, поднимайся, пойдем в душ.

Так с закрытыми глазами я плетусь за сестрой в душ. Моюсь под ее приглядом, получаю  другую, такую же куцую рубашонку, и возвращаюсь в палату. Все убрано, я ложусь на постель, закрываю глаза и тихо плачу уже благодарными слезами.

За своими поносными страданиями я совсем забыла, что пришла рожать.  Сестра наскоро наказывает мне, что надо ходить, а не лежать, а как почувствую схватку, тужиться  - и исчезает. Я добросовестно таскаюсь по палате, совершенно не представляя, как буду тужиться. Когда низ живота взрывается болью, я хватаюсь за спинку кровати, старательно пытаюсь тужиться, как учили, но делается еще больней, и я невольно хитрю: с силой дергаю спинку. Отпустило! Я снова таскаюсь по палате, поддерживая живот. Прихватило! Я бросаюсь к кровати и опять пытаюсь оторвать спинку. Схватки все чаще, боль все сильнее, я, уже не выпуская кровать, тягаю ее по палате за собой,  мычу от боли.

Всё! Все вытерпки, как говорила моя младшая сестренка, кончились. Я неохотно расстаюсь с кроватью, с ней мне как-то легче переносить боль, и вываливаюсь в коридор. Краем глаза вижу, как в мою сторону быстрым шагом идет врач - высоченный красавец, косая сажень в плечах, голливудский герой, Николас Кейдж и Арнольд Шварценеггер в одном флаконе. Стоять я уже не в силах, и почти падаю на  стол медсестры. Мерзкая рубашонка задирается до пояса. Я живенько представляю, что открывается взору приближающегося врача, но мне начхать. С ужасом отмечаю это свое равнодушие, и продолжаю валяться на столе, стонать и умолять сестру уже сделать хоть что-нибудь. Наконец-то сестра ведет меня в родилку. Я карабкаюсь по ступенькам на металлический стол, покрытый тонкой пеленкой. Тут же сбиваю эту пеленку и своей многострадальной голой попой укладываюсь на ледяной стол. Холода не чувствую. Только страх и боль. Ужас и боль. Ужасная боль заволакивает сознание.

- Ноги, ноги! - кричит акушерка.

- Что? Где? - ору я.
Оказывается ноги надо положить на держаки. От дикой, разрывающей живот боли, я никак не могу управиться с ногами и бестолково тычу их в разные стороны. Акушерка ловит ноги и укладывает их, куда надо.

- Руки на поручни! - орет акушерка.  Я послушно хватаюсь за поручни, вцепляюсь  мертвой хваткой, так, что белеют косточки на кулачках. Пусть только кто - нибудь попробует отобрать их у меня!  Болит всё, каждая клеточка, каждая жилочка, я сама стала одной большой непрекращающейся болью. И никуда от нее не деться. Куда же я денусь сама от себя? И эта изматывающая, изнуряющая боль длится долго, три миллиона лет, вечность. Никогда! Никогда больше я не буду рожать! Никогда! Всё!  Дураков нет!  Мне кажется, что надо мной, прямо над головой,  раскачивается, как маятник, большая жирная нога. Голая, жирная женская нога. Она все ближе, все ниже, я вжимаюсь в стол и с ужасом жду, когда она меня накроет и задушит.

- Тужься! - кричит акушерка. Ее голос доходит откуда-то издалека. Я изо всех сил дергаю поручни. Нога куда-то исчезает.  И я вижу молодое серьезное лицо акушерки.   Алина Молодцова - Вот как ее зовут.  Она все время кричит, и я боюсь ее.
- Да ты не поручни дергай, ты тужься! Ты что, русского языка не понимаешь?
- Понимаю...
- Так тужься, если не хочешь родить дебила.
- Я не хочу дебила, - шепчу я и изо всех сил дуюсь. Слезы и пот градом.
Она до того меня запугала, что я  боюсь ее рассердить еще больше и робко спрашиваю, можно ли покричать, очень уж больно.

- Ты что с ума сошла? - орет акушерка. - Тужься давай!
И я, сдерживая крик, дуюсь, дуюсь - вот-вот лопну. И мои кишки разлетятся по всей родилке.

- Тужься! Дебила родишь!
Но мне уже все равно, кого рожать. Пускай дебила, только бы прекратилась эта разрывающая внутренности, дикая, невыносимая боль. Не выдержав, я разеваю рот и - плевать на грозную акушерку! - ору во все горло:

-А-а-а-а!!! - что-то хлюпает между ног, и боль мгновенно отступает. Гора между ног - мой раздувшийся живот -  вдруг опадает, я  тупо смотрю, пытаясь осмыслить происходящее. Там, у моих ног,  какая-то возня, суета, голоса,  и вдруг я слышу странный звук, не похожий ни на что.  И  понимаю, что это голос моего ребенка. МОЕГО РЕБЕНКА!

-Смотри, мамка, - смеется акушерка Алина Молодцова, - видишь? Пацан с пипиской! А то будешь потом девчонку требовать!
То, что она держит в руках, не похоже на ребенка. Темно-красного цвета, в кровавой слизи, с закрытыми глазами. Ужас! Это мой сын? МОЙ СЫН!
Но на радость сил у меня уже нет, и я закрываю глаза, стараясь запомнить темно-лиловую мордаху МОЕГО пацанчика. С пипиской! Запомнить как можно лучше, чтобы не подменили. И еще: я люблю, я просто обожаю Алину Молодцову! И с этой мыслью я засыпаю. Тут же, на холодном металлическом столе.  Последнее, что я ощущаю, распирающее меня чувство гордости. Управилась!