Классик Гена Бочаров

               
Распознать в Геннадии Бочарове будущего классика отечественной публицистики дано было не многим. В сельской редакции Карагандинского телевидения старшим редактором был Владимир Татенко, а вторым по рангу Геннадий Бочаров. Шёл 1963 год. Бочаров имел высокую мечту – перевестись из сельской в молодёжную редакцию. Тоже вторым, но чуть выше престижем негласной табели о рангах. Татенко над Бочаровым не шибко начальничал, а вот в «молодёжке» Геннадий попал в тиски невыносимого зажима. Лариса Ивановна Казанцева давала всем иметь в виду, что её супруг Игорь есть ответ. редактор газеты «Комсомолец Караганды», а вскорости – главный в областной партийной газете. С тем растёт и «вес» амбиций Ларисы, по тогдашним градациям - номенклатурной жены.
Я только входил в гражданскую жизнь после службы в армии, так что наблюдать Бочарова в тисках Казанцевой мне было не по интересу. Гена вёл доверенный ему цикл передач – «Вечер короткого рассказа». И тот запомнился мне по недоразумению. Бочаров однажды загулял, честно говоря, и подготовить на сегодня очередной сценарий «Короткого рассказа» физически не успевал. Будучи парнем находчивым, он попытался найти спасение в помощнике режиссёра нашей редакции, то есть, во мне, человеке с амбициями.
Сговор происходил накоротке, по телефону. Во-первых, дорога была каждая минута, во-вторых, появляться на службе в том ещё состоянии Геннадий Николаевич не рисковал. Не помню содержания нашей беседы, но что-то в стиле, «выручай, брат!». И я сдуру окунулся в неведомое доселе состояние трудового подвига. Три коротких рассказа легли в сценарий предстоящего выпуска за полчаса. Помню, один был "Репка" из томика А. Чехова. Рассказ повествовал банальное событие, как столичный дядюшка тащит в престижный институт провинциального племянника - репку. Второй рассказ – с последней страницы свежего выпуска журнала «Юность». В озорном сочинении про Бабу Ягу по образцу школьных творений: «Вступление, Основная часть, Заключение» раскрывались положительные и отрицательные черты главного персонажа. Помню, к отрицательным качествам относилась костяная нога коварной Бабки. Третий рассказ – не помню, где перехватил на горячую руку в лихорадке безнадёжных обстоятельств.
Отпечатанный сценарий, минуя начальницу Геннадия, лёг на стол главного редактора Семёна Борисовича Брандорфа уже к середине дня пятницы. Главному я пробубнил что-то про то, что это – по заданию Бочарова. Главный решил, что задание Гены было простое – сдать «горящий» материал главному. Тот завизировал титульный лист сценария и направил его с курьером в цензуру – ЛитО, литературный отдел КГБ. Я же тем временем загружал работой художника, искал актёра, который уже сегодня вечером продекламирует телезрителям мой первый опыт атаки эфира.
Художник по моему замыслу изготовил три бумажные аппликации, которые иголками приколол к серому полотну студийной драпировки – выгородки для актёра-чтеца. Одна аппликация имела отдалённое сходство с темой первого короткого рассказа о школьном сочинении про Бабу Ягу: летит старуха на шабаш, но не на метле и не в ступе, а на современном пылесосе. Второй рисунок иллюстрировал рассказ писателя Чехова, как московский дядюшка тянет за ухо в столичный вуз своего племянника из глухой провинции. Где – по знакомству, где – за мзду тащит дядя за ухо в столичный вуз провинциального неуча. А про что третий рассказ, повторяю, не помню.
Всё случилось по закону «везёт дилетантам»! Актёр областного театра, которые во множестве слонялись по телестудии в поисках «халтурки», хорошо поставленным голосом зачитал с листа три рассказа в эфир. Но уже в ближайший понедельник главный редактор в почти предынфарктном состоянии тащил меня по требованию какого-то Шестакова в обком партии.
Какой-то Шестаков оказался заместителем заведующего отделом обкома по пропаганде и агитации. Который с порога пообещал мне исключение из партии, если я не признаюсь, какой «дядюшка» - назвать по фамилии, месту работы и партийности; в какой вуз Караганды и за какую взятку пристраивал племянника на учёбу!
Потоки бранной тирады прервать было невозможно, да и главный редактор Семён Борисович сдерживал мои порывы двумя руками. Он был в страхе полного неведения, в чём у обкома претензии к рядовой букашке – ко мне. Главный редактор полагал, что вместо меня здесь должен стоять Геннадий Бочаров. Нелишне сказать, что ещё недавно Семён Борисович сам был хозяином этого кабинета. А теперь стоял навытяжку перед своим преемником.
Товарищ Шестаков с рёвом, что исключать меня из партии будут на бюро обкома, указал нам на дверь. Главный (по студийной кличке «рэбэ») выпустил меня из своих цепких рук, исчез из кабинета, а я почувствовал свободу и обнаглел задать вопрос: а не будет ли справедливым исключить из партии товарища Антона Павловича Чехова? Товарищ Шестаков на имени писателя Чехова матерки свои попридержал и самолично прикрыл дверь кабинета – почувствовал необходимость кое-что уточнить в уже почти выясненных обстоятельствах. С перепугу от внезапно возникшего имени Чехова, Шестаков признался, что в тот вечер телек не смотрел, а смотрел футбол на стадионе. Про крамолу в его епархии ему телефонировал некий «доброжелатель».
Поскольку полного собрания сочинений писателя Чехова в кабинете пропагандиста и агитатора товарища Шестакова не оказалось, товарищ Шостаков поверил мне на слово, что лично я рассказ Чехова «Репка» не писал. Задать вопрос, будут ли теперь исключать меня из партии, я не успел – Семён Борисович выдрал меня из обители высокого чина. В итоге, для Бочарова провинность прошла безнаказанно.
Почти сразу после того происшествия мне стали поручать обзоры передач за неделю в общем строю с профессионалами нашей телестудии. Иногда в перемежку с Геннадием Бочаровым. Но тот вскоре пришёлся ко двору в республиканской газете «Ленинская смена», переехал в Алма-Ату, а вскоре – дальше и выше. О чём свидетельствует блестящая биография, отражённая множеством неповторимых публикаций в столичных газетах, а также книгами, высокими наградами и всемирной славой.
К портрету Бочарова нелишне добавить, что одна из его первых публикаций в «Ленинской смене» называлась «Голубая серость» и содержала присущий Геннадию Николаевичу полный сарказма критический анализ передач молодёжной редакции под каблучком Ларисы Ивановны. И последнее, авторское вознаграждение за мои труды и страдания мне так и не выплатили.
Гена, будешь должен. Или как?
         
В первые годы выхода на орбиту высшего пилотажа, Бочаров не забывал стартовую площадку своего взлёта – КСТ, Карагандинскую студию телевидения. На любое мало-мальски важное событие Геннадий прилетал со спецзаданием в наш край и первым делом трубил большой сбор бывших сослуживцев. Тянуло его к истокам, но в застольях он был с нами на равных, не выпячивался. Может, самую малость, когда рассказывал подробности своих метаний в мире важнейших происшествий, таких подробностей, что были только для своих. А это – высший класс отношений, на чём, возможно, и замешивался будущий классик советской публицистики Геннадий Бочаров.
        С этим посылаю Геннадию свои запоздалые признания в почтении к его неповторимому дарованию. Но по сию пору, прожив свой стаж в журналистике местного значения, не могу уразуметь, как в отставном сержанте танковых войск уразумел будущего репортёра будущий классик. Талант провидца, знаете ли!
        P.S. Молва доносила противоречивые сведения о разном, имевшем место в жизни многих моих коллег, но я пишу только о том, чему сам был свидетелем. Следуя общеизвестным постулатам Геннадия Николаевича. Например, "не придумывай хороших заголовков своим материалам - могут ведь прочитать!", или " не возвращайся туда, откуда писал свои статьи - побьют!" Но у меня по сию пору нет ответа на главный вопрос: какие силы поднимали Геннадия на самый верх советской печати? Дарование? Безусловно. Но в советские времена значение первостепенности имело нечто иное. А именно, была ли в его руках услужливая лира? Я не имел случая наблюдать моего героя на таких высотах. Но наша пропаганда кому попало не фартила. Это таинство - удел тихих деяний...