смерть

            "Смерть стучится в дверь ко мне"

(Из немецкого ж-ла "SD Zeitung Magazin" №27 9.07.2021г.
              сокр. пер. с нем. Л.Черного)

   Интервью с известной амер. писательницей Sigrid Nunez

   Вопрос: Ваша последняя книга называется "Что Вас мучает?" Этот же вопрос хотим задать мы после 1,5 лет пандемии: "Что мучает Вас лично?"

   Ответ: к началу пандемии меня беспокоило, что я не могла по-настоящему ни писать, ни читать, потому что в мире неожиданно речь зашла о жизни и смерти. Но в конце концов я от этого не так страдала, как могло показаться. Для меня, как писательницы, не стоял вопрос, должна ли я писать о том, что мы все переживали, потому что в СМИ это и так широко обсуждалось.

   В.: к тому же Вы еще в 2010г. писали о гриппе-пандемии.

   О.: да, и корона-пандемия не была для меня ничем новым. Я всегда знала, что пандемия будет снова. Вопрос был только в том, переживу ли я ее. Интересно то, что тогда критики писали, что эта книга о дистопии (антиутопия - пер.). Но это была никакая не дистопия. Это была Америка. А теперь мы живем в дистопии? Нет, мы живем в век пандемии.

   В.: не кажется ли Вам, что пандемия изменила взгляд людей на смерть?

   О.: возможно, для некоторых, кого это непосредственно коснулось, и кто потерял близких, но, по-моему, пандемия действует в двух направлениях: с одной стороны она сплотила людей, появилась солидарность, по крайней мере здесь, в Нью-Йорке, но с другой стороны она еще больше углубила пропасть между бедными и богатыми, между избирателями республиканской и демократической партии, между людьми, которые верят ученым, и теми, кто придерживается теории заговора. Когда эта волна сойдет, большинство людей будет делать то, что они делали до этого. Однако я боюсь, что мы не так быстро, как хотелось бы, распрощаемся с этой пандемией. Я даже предполагаю, что в будущем нас ждут новые пандемии.

   В.: в Вашей новой книге "Что тебе не хватает?" Вы снова пишите о смерти, трауре. На этот раз героиня книги ухаживает за своей неизлечимо больной раком подругой, которая решает покончить с собой, приняв таблетки. Что влечет Вас то и дело к теме смерти?

   О.: это не так. Просто в этом году мне исполнилось 70 лет, и интересы к смерти и старению для меня неразрывны. Как говорится, "Смерть стучится в дверь ко мне".

   В.: в Ваших книгах герои порой кончают жизнь самоубийством. Почему Вас так интересует эта тема?

   О.: самоубийство или право на него в США находятся под строгим запретом. Меня однако это всегда интересовало, потому что часто человек сам не знает, почему люди идут на это.

   В.: что, если например умерший оставляет после себя собаку. Как  это сказывается на животных?

   О.: собаке невозможно объяснить смерть хозяина, и несмотря на это животное переживает такую утрату. Меня это восхищает.

   В.: также и прощание с покойным играет в Ваших книгах большую роль. Почему?

   О.: всегда возникает борьба, т.к. обе строны пытаются понять, что значит "на всегда". Я не думаю, что люди в состоянии осознать, что "на всегда" или иначе "никогда снова" - слишком велико. Раньше, если все было хорошо, после долгой жизни человек прощался со своими детьми и внуками, зная, что скоро наступит новая весна и они вновь заживут хорошей жизнью. Сегодня, умирая, человек знает, что из-за климатической катастрофы для его собственных внуков может не хватить еды и воды. Как может он спокойно умереть? Мое поколение на очереди, больше ничего не стоит между нами и смертью. Наступает время, когда я своих близких увижу в последний раз. Возможно мои книги помогут мне смириться с необратимым.

   В.: верите ли Вы в то, что благодаря Вашим книгам люди будут помнить о Вас и после Вашей смерти?

   О.: раньше я бы так и думала. Сегодня нет. Я не верю в жизнь после смерти, и как только я умру, исчезнут и мои книги. Книги больше не переживают века, как было раньше. Я преподаю в университете, и мои студенты больше не хотят читать классиков. Меня это утешает. Так я могу целиком оставаться в настоящем.

   В.: Вы вместе со своими двумя старшими сестрами выросли в социальном доме в Нью-Йорке. Предки Вашего отца происходили  из Китая и Панамы, Ваша мать была немкой. Как можно себе представить такую семью в 50 - 60-ые годы прошлого века?

   О.: с позиции сегодняшнего дня - трудно, потому что послевоенные годы были трудным временем: существовал расизм, одновременно формировалось движение за гражданские права, начиналась Вьетнамская война.

   В.: жизнь в Вашем районе была опасной?

   О.: нет, насилие с применение оружия и наркотики тогда еще не приняли большого рамаха. Было много бедных людей, многие хотели уехать оттуда. Например, моя мать была там очень несчастна. Ее состояние сильно повлияло на мое детство.

   В.: и Вы были несчастны?

   О.: нет. Ребенок принимает жизнь, как она есть. Мне ничего не хватало, потому что я ничего другого не знала. Но моя мать скучала по Германии. В то время было нелегко быть немкой в Америке. В школе каждый день нас накачивали пропагандой о превосходстве американской нации. А моя мать, которая когда-то была солдатской невестой, хорошо знала, что американское общество уж не так едино, как оно себя выдавало. Но особо она переживала за нас, ее детей.

   В.: почему?

   О.: мы были для нее ужасной обузой, причиной того, что она чувствовала себя как взаперти, не могла получить профессию. Весь ее день был заполнен домашней работой, которую она ненавидела.

   В.: какое влияние оказал на Вас Ваш отец?

   О.: у меня было тогда чувство, что мой отец ненастоящий мужчина, не достаточно мускулист. Одна моя читательница также указала мне на это. Она писала, что в американской культуре существует традиция представлять азиатов, и в частности китайцев, лишенными ярко выраженных мужских качеств. Например, моя мать постоянно сомневалась в мужских достоинствах своего мужа: он недостаточно мужчина для этого и для того. При этом она в пример ставила своего брата, как и она, немца. Он служил солдатом в американской армии. Крепкий голубоглазый блондин. И мы, дети, видели разницу между ним и отцом, очень маленьким и худым. В наших глазах дядя Курт был настоящий мужчина.

   В.: многие Ваши книги имеют автобиографическую окраску. По Вашему, как далеко может зайти человек, описывая самого себя и своих близких?

   О.: надо найти правильный тон. Он не должен быть ни мстительным, ни сочувствующим. Найдя такой тон, можно писать почти обо всем.

   В.: а в случае описания других людей?

   О.: если человек не психопат, то он знает, когда заходит слишком далеко, потому что тогда в животе возникает плохое чувство. Подобно тому, как если бы ты наступила кошке на хвост, и она бы дико заорала, у тебя от ужаса в животе все переворачивается.

   В.: Вы преподаете. Как Вы оцениваете нынешнее студенчество?

   О.: когда я училась, то все понимали: если ты учишься, чтобы в будущем писать, значит ты любишь читать. Теперь же ко мне все чаще приходят студенты, которые с самого начала заявляют: мы не хотим читать. Мы хотим писать книги, а читать не хотим. (Как тут не вспомнить анекдот еще из советских времен. В Литературный институт поступает чукча. Его спрашивают: "Вы Толстого читали?" - Не. "А Пушкина?" - Не. Чукча не чиtатель. Чукча - писатель. - от пер.)

   В.: разве чтение не предпосылка для работы писателя?

   О.: и мое мнение такое же. Но если я даю моим студентам список книг, которые надо прочитать, то они ненавидят все, что там стоит. Они хотят только тех авторов, которые принадлежат их племени. Например, Набокова они отвергают, потому что он уже умер да к тому же белый. Раньше считалось, что ты как автор что-то для литературы можешь сделать, а не наоборот. Старые мастера понимали литературу как религию, а себя как ее смиренных служителей. Сегодня быть писателем это стиль жизни или еще хуже: велнес-программа.

   В.: а не присуще ли это старикам: они всегда считают новое поколение хуже своего? 

   О.: и то правда. Меня всегда удивляло, что некоторые мои студенты делают огромные прыжки: ты думаешь, что это никогда не случится, а неожиданно через несколько лет выходит их первый блестящий роман. В большинстве видов искусства талант проявляется очень рано. Если например ты пианист, то конечно в 40 лет ты не проснешься вдруг гением. В литературе иначе. Всегда еще есть надежда.

   В.: Вы посвятили себя целиком литературе. Наверное поэтому у Вас не было детей?

   О.: как почти каждая молодая женщина тех времен, я мечтала когда-нибудь иметь детей. Но мой путь как писательницы был каменист, мой первый роман появился, когда мне было уже за 40, и мое финансовое положение, а также мои связи в то время не были стабильными. Иначе, чем сегодня, тогда считалось: если ты родила, то одна несешь отвественность за своего ребенка, на мужчин тогда нельзя было полагаться. Конечно я себя спрашивала, а не помешает ли ребенок твоей работе. И я сделала свой выбор.

   В.: не раскаиваетесь ли Вы иногда в своем решении?

   О.: я сознаю, что самое большое и счасливое событие, которое только может случиться в жизни человека, ускользнуло от меня. Конечно это печально, но я не раскаиваюсь. Я выросла с сознанием того, что жизнь так сложна и так неусойчива, и если ты добился того, чего очень хотел, то это уже невероятное счастье. Я хотела и я стала писательницей.

   Единственно, о чем я жалею, что у меня не было больше собак и кошек. Или птички, или козы.

   Но это еще не поздно.