Милосердие и самопожертвование в романе Анжелика

Как и тема страданий, тема помощи и милосердного отношения к ближнему  красной нитью проходит через весь роман «Анжелика». Этой теме  уделено так много внимания, что на ней просто нельзя не остановиться. Какой бы силой духа ни обладала главная героиня, но вряд ли  она смогла бы выжить, если бы постоянно, в каждом своём испытании, не ощущала дружескую поддержку, помощь со стороны добрых  и неравнодушных людей, если бы не чувствовала, что есть те, кто её любит и для нее готовы на все. Именно это помогло героине не сломаться под тяжестью испытаний, а впоследствии вдохновило на то, чтобы, в свою очередь, помогать  и заботиться о других. Во всем этом можно увидеть руку Божью, потому что  Он таким образом помог Анжелике не только  спастись от окончательно падения, но и возродиться для новой жизни, направленной на заботу об окружающих.

 В романе «Анжелика» милосердие постоянно идёт рука об руку с самопожертвованием. Особенно это видно в тех людях, которые оказывают помощь главной героине. Для многих любовь к Анжелике, желание быть с ней стали роковыми, вплоть до того, что им пришлось   пожертвовать ради неё своей жизнью.  Об этих героях хотелось бы поговорить подробнее.  Самый показательный пример - аббат Ледигьер,  семейный духовник Анжелики.  Молодой человек был нанят, чтобы заниматься воспитанием её детей и присматривать за ними в Версале.  Одновременно аббат был и  личным телохранителем её старшего сына Флоримона - он не отходил от него ни на шаг, и часто его шпага спасала Флоримона от посягательств со стороны придворных. После пережитой Анжеликой трагедии – потери младшего сына и насилия, учинённого над ней солдатами короля, аббат стал тем человеком, который оказывал Анжелике духовную поддержку и был для неё самым близким другом. Он не хотел покидать её, несмотря на то, что таким образом стравил крест на своей карьере и даже на самой жизни. Все три года, в течение которых Анжелика возглавляла мятеж в Пуату,  молодой человек находился рядом с ней, молился за неё, защищал, нянчился с её дочерью, а на все попытки Анжелики убедить его, что он должен подумать о себе и лучше её оставить, чтобы не навлекать на себя опасность, угрожавшую всем её приспешникам, он отвечал отказом. И в итоге он был казнён вместе со всеми её слугами.

Во время пребывания Анжелики в доме мельника Валентина, аббат спас её от его домогательств. Аббат был единственным человеком, который в тот момент был рядом с ней и мог за неё заступиться.

«Он двинулся к ней, пошатываясь, хмельной от вина и грубой похоти. Аббат, доселе не замеченный им, стремительным движением метнулся к Анжелике и заслонил ее собой, обнажив шпагу.
— Отойди-ка, мельник, — вымолвил он спокойно.
Внезапное появление этого хрупкого юного священнослужителя на мгновение озадачило Валентена. Но он быстро пришел в себя. Обуреваемый страстями, он был глух к доводам разума.
— Нет уж, это вы сматывайтесь отсюда! — рявкнул он. — Эти дела вас не касаются. Вы ж невинный, ну и идите себе.
— Оставь в покое эту женщину!
— Как бы не так! Она принадлежит мне.
— Она принадлежит одному только Богу. Покинь этот дом, удались. Подумай, ведь ты рискуешь обречь свою душу на вечные муки!
— Оставьте ваши проповеди, аббат. Прочь с дороги!
— Именем Христа и Пречистой Девы приказываю тебе удалиться!»

Он видел  тяжёлое психологическое состояние Анжелики и делал все, чтобы его облегчить.

«Казалось, она сходит с ума. Аббат де Ледигьер хотел взять ее за руку, но она отшатнулась. Ей почудилось, будто что-то, чему нет названия, шевельнулось в ней. Ощущать это было нестерпимо — боль и омерзение переполняли ее душу, как если бы какой-то поганый зверь пожирал ее заживо.
Она забилась в припадке, рвала на себе волосы, жаждала кинуться в болотный омут. Глухая к его мольбам и уговорам, она отталкивала его, мечась в забытьи лихорадки. Его голос, строгий и нежный, говорил ей о Боге, о жизни, звал к молитве, сквозь слезы шептал слова любви, не доходившие до ее помраченного сознания.
Наконец она стала успокаиваться, ее лицо прояснилось. Однако аббат смотрел на нее с тревогой: он чувствовал, что она приняла какое-то тайное неумолимое решение. Но она нашла в себе силы улыбнуться ему:
— Идите спать, друг мой, вы совсем без сил.
С грустной нежностью она провела рукой по его темным волосам, заглянула в прекрасные глаза, где так ясно отражались благородная пылкость, скорбь и беспредельное обожание.
— Ваше горе разрывает мне сердце.
— Я знаю, мой бедный мальчик.
Она обняла его, находя утешение в близости этой чистой души, чья бескорыстная преданность была последней усладой, еще оставшейся ей в этом мире.
— Бедный мой ангел-хранитель…»

Когда Анжелика поняла, что беременна от насильника,  это привело её в полубезумное состояние, и лишь присутствие аббата помогло ей успокоиться и прийти в себя.
Она много раз просила его покинуть её, но аббат считал своим долгом находиться рядом.

«— Господин аббат, — начала она серьезно, — мне пора поговорить с вами. Вам не следует оставаться здесь. Я напрасно вовлекла вас в эту авантюру, не подобающую ни вашему сану, ни положению в свете. Вернитесь к людям вашего круга. Епископ де Кондон покровительствует вам, он всегда ценил ваши способности. С его помощью вы займете при дворе место, достойное вас. А может быть, вас снова призовет к себе господин де Лафорс. Надобно спешить, пока там не стало известно, что вы последовали за мной, пока не пострадала ваша репутация… Но вы молчите?
Молодой человек смотрел на нее в смятении, утратив самообладание под напором чувств:
— Вы изгоняете меня, сударыня?
— Нет, дитя мое. И вам это хорошо известно… Но поймите, такая жизнь преступна. Вам не место среди отверженных.
— Но почему же? — в его тихом голосе она услышала страшное волнение. — Сударыня, я должен объясниться! Если вы думаете, что только преданность вам держит меня здесь, мне подобает вас в том разуверить. Да, это правда, моя жизнь принадлежит вам, но есть и другое… Я чувствую.., нет, я уверен, что вы правы в этой жестокой тяжбе, именно вы, сударыня… Я ведь тоже успел пожить при дворе. Почему же я не должен следовать за вами вместе с другими жаждущими, голодными, взыскующими правосудия? Подобно им, я верую в вашу правоту. Разве я виноват, если не только разум, но и сердце мое предано этой вере?
Анжелике прикусила губу, ее пальцы судорожно сжали поводья.
— Не ищите оправданий моим поступкам, — твердо возразила она. — Им нет извинения. Я только жалкая и мстительная женщина, моя ненависть душит меня…
Он поднял на нее большие испуганные глаза:
— Вы боитесь быть проклятой?
— Для меня эти слова утратили смысл. Я знаю только одно. Ненависть владеет мною, она одна дает мне силы терпеть невзгоды, сражаться, желать победы над врагом, даже радоваться иногда…
Увидев, как он опечалился, она резко продолжала:
— Почему вас так ужасает моя судьба? В сущности, все справедливо, мое место здесь, а не среди версальской роскоши. Я ведь с детства была сумасбродной и непокорной. Мне милей ходить босиком по тернистым лесным тропкам, чем важно ступать по коврам! Когда я была ребенком, мой брат Гонтран — тот, что был повешен по приказу короля, — написал картину, где изображал меня в виде атамана разбойников. У него всегда был дар предчувствовать будущее… А вы когда-нибудь слышали, как Флипо повествует о моих похождениях среди парижского отребья? Я прошла по всем дорогам, познала лишения, тюрьму.., я ползла на коленях по тропам Рифа… Такова моя судьба, я сжилась с нею, теперь мне уже и не надо крыши над головой, я предпочитаю вольное небо. Меня ничто не спасет, и я это знаю… Не грустите же, мой милый аббат. Уезжайте поскорей…
И помолчав, прибавила чуть слышно:
— Я приношу несчастье всем, кто меня любит…»

— Господин аббат, вы должны нас покинуть. Я много раз просила вас об этом, но теперь медлить больше нельзя. Нас преследуют. Одному Богу ведомо, какая нас ожидает беда. Вернитесь к своим… Умоляю вас, сделайте это ради меня! Мне невыносимо чувствовать себя причиной вашей отверженности…
Как всегда, когда она касалась этой темы, он побледнел и прижал руку к сердцу.
— Для меня это невозможно, сударыня. Я не могу жить вдали от вас, в разлуке с вами».

«Казалось, он делает неимоверное усилие, чтобы овладеть собой.
— Но, по крайней мере, я вас спасу! — Его прекрасные глаза вновь засияли.
— Да, я сделаю для вас больше, чем все те, кто держал вас в объятиях. Я верну вам вашу душу, ваше сердце, вашу женственность — все, что у вас отняли…»

Аббат Ледигьер считал  смыслом своей жизни спасти Анжелику от падения и помочь ей восстановиться после пережитых травм. Он также делал все, чтобы спасти её незаконнорожденную дочь, не позволить Анжелике её покинуть.

«В начале марта Анжелика возобновила свои поездки по провинции. К этому времени она перестала кормить ребенка грудью и собралась было оставить девочку в замке. Добрая служанка с готовностью согласилась присмотреть за нею. Но аббат де Ледигьер воспротивился:
— Не покидайте ее, сударыня! Вдали от вас она умрет.
— Но ведь я вернусь за ней позже, когда обстоятельства…
— Нет, — произнес он твердо, глядя ей в глаза. — Нет. Вы никогда за ней не вернетесь.
— Да разве пристало маленькому ребенку жить вот так, без отдыха таскаясь по градам и весям?
— Она выдержит это, потому что рядом будете вы, ее мать…
Он собственноручно укутал Онорину теплым одеялом и, ревниво прижимая к сердцу, вскочил в седло».

Таким образом, видно, что своими поступками и молитвами аббат помог Анжелике избежать ещё больших физических и психических  травм, оставить у себя ребёнка, от которого она всей душой хотела избавиться, почувствовать хоть какое-то облегчение в том море отчаяния, в котором она тогда находилась. Можно предположить, что если бы его не было рядом, Анжелика окончательно умерла бы  духовно, а возможно и физически.

Следующей по значимости  судьбоносной фигурой в её жизни был настоятель Ньельского аббатства. О нём уже говорилось подробно в других темах, поэтому здесь я лишь замечу, что именно  ему Анжелика обязана своим покаянием и резким изменением курса своей жизни, верой в то, что Бог её не оставил и что для неё ещё возможна нормальная, счастливая жизнь, что у ненависти есть альтернатива – жизнь в гармонии и созидании. Именно общение с ним  помогло Анжелике обрести веру и пережить духовное возрождение.

«Она представила себе враждебный мир, поджидавший ее за воротами аббатства, через который ей предстоит пройти, одинокой и преследуемой, с незаконным ребенком на руках.
Она опустилась перед ним на колени:
— Не прогоняйте меня! Здесь так хорошо! Это Божий приют.
— Весь мир — Божий приют для тех, кто верит в Его милость.
Она закрыла глаза, и с ее длинных ресниц закапали слезы, оставляя на щеках блестящие дорожки. Он видел вокруг нее темный ореол несчастья. Многие опасности ждали ее, но уже брезжил свет веры в грядущее торжество. Он должен толкнуть ее в вихрь жизни!
Он протянул руку, и она почувствовала на своей голове нежное прикосновение его почти бесплотной ладони:
— Смелее, дитя мое! Благослови вас Бог».

Другой фигурой, которой Анжелика обязана своей жизнью, является полицейский Дерге. Хотя в отличие от предыдущих героев этот человек не отличался ни духовностью, ни праведным образом жизни, и часто его влияние на героиню носило весьма неоднозначный характер, тем не менее, его вклад трудно переоценить. Именно его вмешательство удержало однажды Анжелику от самоубийства в один из самых мрачных моментов её жизни, именно он поддерживал её во время суда над её мужем и был его адвокатом, рискуя своей карьерой и даже жизнью, в то время, как  ни один человек не желал защищать его. Именно благодаря Дегре Анжелика была отпущена на свободу после своего ареста, и его вмешательство помогло протестантам получить отсрочку, чтобы  успеть сесть на корабль Рескатора и уплыть. Он пытался удержать Анжелику от сумасбродного путешествия по средиземноморью, которое могло стоить ей жизни. Он помогал ей советом и дружеским участием, когда на неё организовывались покушения в Версале, благодаря ему Анжелика смогла выбраться с социального дна и вернуться в высшее общество, так как он сумел организовать переговоры с сильными мира сего и добиться для Анжелики выгодной сделки. Он помог ей начать поиски мужа, предоставив всю необходимую информацию, он же предостерегал её от возвращения во Францию, когда король явил ей свою милость. Его собака когда-то спасла её от насилия в таверне, когда никто другой не мог вмешаться, поскольку это были люди из королевской свиты. Анжелика имела все основания быть ему благодарной всю оставшуюся жизнь, потому что если бы не он, её просто не было бы в живых. И его помощь была абсолютно бескорыстной, он любил Анжелику, прекрасно осознавая, что никогда не сможет рассчитывать на взаимность с её стороны.

Ещё один друг Анжелики, который был рядом в самые тяжкие моменты её жизни, ободрял и утешал её – это метр Савари, старик-аптекарь. Когда-то Анжелика помогла ему добыть драгоценную жидкость - Мумиё, которую он, как учёный, высоко ценил, а он  в свою очередь отплатил ей добрым и сострадательным отношением к ней, он сопровождал её во время путешествия по Средиземному морю, был с ней в плену у пиратов, в плену в Морокко, организовал для неё два побега и, в конце концов, поплатился своей жизнью за то, что помогал ей - его убил Мулей Исмаил в тот момент, когда они с Анжеликой тайно встретились, чтобы обговорить условия её побега.

 Савари старался утешить Анжелику после насилия, причинённого ей капитаном пиратского корабля маркизом д'Эскренвилем.

«Отчаянные рыдания сотрясали ее, и она лежала так, пока не услышала тихое царапанье в дверь.
— Кто там?
— Это я, Савари.  Разрешите войти? — шепнул старик, просовывая в приоткрытую дверь свое лицо, черное от «пиньо».
— Конечно, — отвечала Анжелика, пытаясь как-то прикрыться. — Повезло еще, что этот негодяй не запер меня на ключ.
Савари хмыкнул, увидев красноречивый беспорядок в каюте, и уселся на дальний краешек кушетки, стыдливо опустив глаза.
— Увы, сударыня. Надо признаться, что с тех пор, как попал на этот корабль, я не могу больше гордиться своей принадлежностью к мужскому полу. Прошу у вас прощения за всех мужчин.
— Вашей вины тут нет, мэтр Савари. — Анжелика энергичным движением вытерла мокрые щеки и вздернула голову. — Я сама виновата. Меня достаточно предостерегали. Что ж, вино налито, надо пить… В конце концов, я осталась жива. И вы тоже, а это самое главное… А что с бедным Паннасавом?
— Плохо, лежит в беспамятстве.
— А вы? Вы не рискуете, что с вами расправятся за то, что пришли ко мне?
— Плетка, дубинка, а то подвесят за большие пальцы на нижней рее, — смотря что придет в голову почтенному маркизу.
Анжелика вздрогнула.
— Это ужасный человек, Савари! Он способен на все.
— Он курит гашиш, — объяснил, нахмурившись, старый аптекарь. — Я это сразу понял по его взгляду. Это арабское растение вызывает у тех, кто его употребляет, настоящие вспышки безумия. Наше положение опасно…
Он потер свои худые белые руки. У Анжелики сжалось сердце, она подумала, что теперь у нее нет другой защиты, кроме этого хрупкого старичка в лохмотьях, с жалкими остатками седых волос.
Мэтр Савари стал тихо говорить, что не надо терять мужества. Через несколько дней им, возможно, удастся бежать.
— Бежать! О, неужели это возможно, мэтр Савари? Но как же…»

После разговора с Савари Анжелике стало чуточку легче, она почувствовала, что на корабле у неё есть друг, и не все потеряно, существует возможность для побега. Анжелика была несказанно благодарна ему  за  поддержку.

«— Только бы это было не слишком долго. Ах, мэтр Савари, как мне благодарить вас за то, что вы не покинули меня, когда я уже не могу ничем быть вам полезна?
— Разве я могу забыть, сударыня, сколько стараний вы приложили, чтобы помочь мне получить мумие, которое персидский посол привез в дар нашему королю Людовику XIV? Вы столько потрудились для дела науки, а я только для нее и живу. Но еще больше, чем оказанные вами услуги, я ценю ваше уважение к науке, сударыня, и благодарю вас за это. Женщина, питающая такое уважение к науке и к незаметному труду ученых, не заслуживает того, чтобы исчезнуть в лабиринте гарема и служить забавой сладострастным мусульманам. Я все пущу в ход, чтобы избавить вас от этой участи.
— Вы хотите сказать, что маркиз д'Эскренвиль предназначил мне такую судьбу?
— Я этому нисколько не удивлюсь.
— Но это невозможно! Конечно, он грязный авантюрист, но ведь он француз, как мы с вами, и принадлежит к старинному дворянскому роду. Такая чудовищная мысль не может прийти ему в голову.
— Сударыня, это человек, который всю жизнь провел в колониях Леванта. Одежда у него, как у французского дворянина. Ну а душа — если она у него вообще имеется — восточная. От влияния Востока непросто уйти, — Савари засмеялся. — На Востоке вместе с запахом кофе впитывают презрение к женщине. Д'Эскренвиль постарается продать вас либо оставить для себя.
— Признаться, ни то ни другое меня не привлекает.
— Пока тревожиться незачем. Я надеюсь, что к тому времени, как мы доберемся до Мессины, — это ближайший рынок рабов, — Паннасав уже поправится.
Благодаря посещению своего старого друга Анжелика встретила следующий день с надеждой».

Надежда на побег, которую внушил ей Савари,  помогла Анжелике не впасть в отчаяние. Позже, уже в марокканском плену, Савари снова утешит её  и  поможет ей не упасть духом, надеяться на то, что новый побег возможен.

Когда Савари убили, для Анжелики это стало трагедией, ей казалось, что она потеряла отца.

«Старик снова упал.
Из-за занавесок Анжелика в ужасе следила за этой отвратительной сценой. Она кусала пальцы, чтобы не закричать. Нет, она не могла позволить вот так убить своего старого друга. Она выскочила из коляски, бросилась, как безумная, за конем и вцепилась в султанское седло.
— Остановись, государь, остановись, — взмолилась она по-арабски. — Сжалься, это мой отец!..
Монарх застыл с поднятым копьем, остолбенев от появления блистательной неизвестной женщины, чьи распущенные волосы струились волной в солнечных лучах. Он опустил руку.
Анжелика потерянно бросилась к Савари. Она подхватила маленького старика, не почувствовав его веса, отнесла и положила к подножию дерева, прислонив к стволу.
Его ветхое платье все было заляпано кровью, очки разбиты. Она осторожно сняла их. Пятна крови ширились, расползаясь по истертой материи, и Анжелика со страхом видела, как побелело лицо старика с крашенной хной бородкой.
— О Савари! — прерывающимся от сердцебиения голосом произнесла она. — Мой дорогой старый друг, умоляю, не умирайте!
Бадиге, издали наблюдавшая за происходящим, бросилась в дом за лекарством.
Рука Савари скользнула в складки плаща и нащупала маленький кусок землистого клейкого вещества. Сквозь застилавшую глаза пелену он разглядел Анжелику.
— Мумие!.. — прошептал он. — Увы, сударыня, никто не узнает теперь о тайне этой земли… Только я знал… и ухожу… я ухожу…
Его веки стали тускло-серыми. Жена садовника принесла настой из зерен тамариска с корицей и перцем. Анжелика поднесла его к губам старика. Он, как ей показалось, втянул в себя горячий пар. На губах его появилось подобие улыбки.
— Ах! Пряности! — пробормотал он. — Запах счастливых странствий… Иисус, Мария, примите мою душу.
С этими словами старый аптекарь с улицы Бур-Тибур уронил седую голову на грудь и испустил дух. Анжелика все еще сжимала в ладонях его холодеющие обмякшие руки.
— Это невозможно, — бессознательно шептала она. — Невозможно. — Нет, не проворный бесстрашный Савари, а жалкая разбитая марионетка лежала перед ней в изумрудных отсветах пальмовой рощи! Какой-то дурной сон! Одна из выходок гениального лицедея!.. Сейчас он проснется и шепнет: «Все идет хорошо, сударыня».
Но он мертв…»

Другим человеком, который поддерживал Анжелику во время её плаванья на пиратском корабле, была наложница капитана Эллида. Анжелика пыталась помочь ей, облегчив её участь, а в итоге навлекла на себя гнев капитана. Но девушка очень полюбила Анжелику и старалась, как могла ей служить, ухаживала за ней во время болезни и скрашивала её безрадостные дни.

«— Госпожа! Красивая госпожа!.. Хочешь пить?..
Тихий голос был настойчив. Анжелика приподнялась на локте. Голова у нее страшно болела, лоб казался свинцовым.
— Попей! Ты ведь хочешь пить.
Молодая женщина протянула губы к подставленной чашке. От свежей воды ей стало легче. Да, ей хотелось пить, ужасно хотелось.
— Эллида…
Ее затуманенный взор едва различал маленькое большеглазое личико.
— Ты знаешь французский?
— Хозяин научил меня.
— А откуда ты?
— Я гречанка.
— А как ты оказалась на этом корабле?
— Потому что я рабыня. Хозяин купил меня вот уже двенадцать лун назад. Но теперь я ему надоела… И он позволяет матросам мучить меня… В тот раз, если бы не ты…
— Где мы теперь?
— Возле Сицилии. Вечером виден огонь вулкана. Он дымится, проклятый…
— Сицилия… — механически повторила Анжелика. Протянув руку, она погладила темные кудри. Ей стало легче от того, что рядом была эта девушка, от ее сочувствия. — Приляг возле меня.
Гречанка испуганно оглянулась.
— Я не смею задерживаться здесь… Но я скоро приду опять. Я буду тебе служить, потому что ты была добра ко мне… Хочешь еще пить?
— Да, очень хочу. Помоги мне раздеться. Костюм жжет меня… это ты вчера его высушила и выгладила?
— Да.
Очень осторожно, легкими движениями, Эллида помогла Анжелике снять обувь, камзол, кюлоты и рубашку. Анжелика завернулась в простыню и тяжело упала на кушетку.
— Мне было очень жарко. Теперь легче.
Она не слышала, как рабыня тихонько вышла».

Ещё одна преданная Анжелике душа – это её верная служанка Барба. Она  любила её детей, как своих собственных, и заботилась о них в течение многих лет. Барба сопровождала свою госпожу начиная с тех времён, когда Анжелика находилась на самом дне, до своей смерти в замке Плесси, когда её вместе с маленьким Шарлем-Анри зарезали солдаты короля. Во время средиземноморского путешествия Барба заменяла Шарлю-Анри мать и молилась за Анжелику, чтобы она вернулась из плена, рассказывала ребёнку о маме, старалась сделать все, чтобы мальчик помнил о ней и ждал её возвращения.

«Барба привела его к ней. Ему уже было без малого пять лет. Преданная служанка одевала его в бархат и шелк, как если бы через час ему предстояло отправиться ко двору. Этот мальчик был аккуратен, никогда не пачкал своих одежд. Он молча стоял перед Анжеликой. Напрасно она расточала ему нежности, тщетно ждала хоть слова в ответ.
— ..однако он бывает куда как боек, когда того хочет, — бормотала Барба, опечаленная молчанием своего воспитанника. — Послушать бы вам, когда я его укладываю по вечерам и вешаю на шею медальон с вашим портретом. Он говорит с ним! И так долго… Может, он вас не признал? Вы стали совсем не похожи на портрет.
— По-твоему, я так изменилась? — спросила Анжелика, невольно обеспокоившись.
— Вы еще краше, чем прежде, — с упреком в голосе промолвила Барбара. — Если подумать, это даже неестественно, ведь так не бывает. Волосы у вас не в порядке, кожа — жалость берет! И все же иногда вам можно дать двадцать лет — не поймешь, почему. Вот ведь и глаза у вас чудные. Как будто вы явились с того света.
— Ты почти права…»

Очень многим Анжелика была обязана простому моряку Колену Патюрелю, её спутнику по побегу из Мекнеса. Колен организовал побег и согласился взять с собой Анжелику. Из десяти человек, решившихся на него, выжили и добрались до конечного пункта Сеуты только он и Анжелика. Им пришлось предпринять вдвоём долгое и  трудное путешествие. Анжелику укусила ядовитая змея, и Колен сделал ей операцию, благодаря которой она выжила. Большую часть пути ему пришлось нести её на руках. У них завязался роман, и у Анжелики даже был от него ребёнок, которого она в итоге потеряла.  Колен любил Анжелику, и помогал ей, не ожидая ничего. В будущем уже в новом свете, будучи губернатором Голдсборо, Колен делал для неё все, что только мог. Когда Жоффрей отплыл во Францию, он предпринимал все, чтобы она смогла живой и невредимой вернуться к мужу. Узнав, что она одна зимует в тяжёлых условиях в уединённом форте, он при первой же возможности организовал спасательную экспедицию.

«Анжелика вскочила.
— Отведи меня к ним!
Колен стал удерживать ее. Он умолял ее, он просил, в глубине души он жалел, что она не проснулась позже.
— Я умоляю тебя, Анжелика! Хватит рисковать! Хватит безумствовать! Небо и так подарило нам бесценное сокровище, сохранив жизнь детей!.. Мы должны уехать как можно раньше, использовать то, что… они… заняты…
— Оставь меня! Ты не знаешь! Я не вынесу, если он попадет в их руки еще один раз. Веди меня к ним!
— Анжелика, ты что, добиваешься смерти нас всех? Ты знаешь, что они делают со своими пленниками? Они не потерпят того, что белые вмешиваются в их ритуалы. И если мы попытаемся… Нам придется убить их всех, а у нас нет таких сил, говорю я тебе! Мы не можем вмешиваться!
— Вы — может быть. Но я — да! Я не боюсь их… Если бы я могла идти сама, я пошла бы одна. Помоги мне. Помоги мне идти.
— Анжелика, ради небесной любви, я не буду уверен в твоей безопасности, когда приведу тебя к ним. А что я скажу твоему мужу, если ты погибнешь? Это просто кошмар. Ты хочешь нашей смерти? Подумай о нем!
— Жоффрей сделал бы это!»

Трогательно выглядит забота Колена об Анжелике после её болезни в форте, когда она чудом осталась жива. Он чувствует свою ответственность перед её мужем за её безопасность и здоровье. Для себя он не ищет ничего, лишь бы у Анжелики все было хорошо, и она была счастлива.

«Дети, осыпанные подарками, уставшие за день, спокойно спали. Они прижимали к себе игрушки, привезенные из Голдсборо.
Колен принес Анжелику в ее комнату и положил на кровать.
Она просила, чтобы ее оставили одну.
Но Колен остался с ней, и когда он видел, что ее рыдания затихают, он говорил ей несколько спокойных слов, что она скоро окажется в безопасности, окажется в Голдсборо, и скоро приедет граф. Эти слова не доходили до нее, она лишь слышала отдельные звуки.
Она размыкала отяжелевшие веки и встречалась с глазами Колена, в которых была нежность и беспокойство».

Уже в новом свете Анжелике помогал и многократно спасал ей жизнь индейский вождь Пиксарет. В отсутствие графа де Пейрака, он считал своим долгом охранять её, он был рядом, когда ей было особенно тяжело. Так, особенно показательна сцена, когда Анжелика почувствовав, что у неё нет сил противостоять дьяволице,  была на гране нервного срыва, она смогла излить душу Пиксарету, нашла в нём понимание и поддержку.

«Выйдя на поляну, за которой между золотистыми стволами сосен виднелось море, Пиксарет остановился.
Он уселся на пенек, поднял глаза на Анжелику и с насмешливым видом взглянул на нее снизу вверх.
И тогда горячая волна в ее сердце спала и рассыпалась. Словно подкошенная, она упала на колени перед индейцем, погрузила лицо в густой черный мех его медвежьей шкуры и безудержно разрыдалась.

— Женщины имеют право на слезы, — сказал Пиксарет с удивительно доброй улыбкой. — Плачь, моя пленница! Яды, накопившиеся в твоем сердце, будут смыты слезами.
Он положил руку ей на голову и терпеливо ждал. А она плакала, вложив в рыдания все свое существо, не осознавая даже в этой круговерти событий действительных причин своего горя, которому Анжелика полностью отдалась после того, как были прорваны плотины ее мужества, а ее стойкость отступила перед человеческой слабостью; это была физическая разрядка, которая спасла ее от безумия, что бывает в те редкие минуты, когда человек принимает себя таким, каков он есть, испытывая внутреннее примирение между тем, что он знает о себе и тем, чего не знает; и эта слабость в конце концов обернулась благотворным наслаждением. Страдание, которое разрывало ей сердце, смягчилось, уступило место спокойствию, чувству умиротворения, ее боль ослабела и утихла.
Отзвуки катастрофы постепенно замерли, сменились мрачной тишиной, из которой постепенно возрождалось ее изболевшееся, ослабленное случившимся «я». Из глубины души возник вопрос: «Что же делать дальше?» Она вытерла глаза. Без поддержки она не устояла бы после такого удара. Но рядом был Пиксарет. На всем протяжении этих странных событий Анжелика чувствовала его человечное, благожелательное присутствие. Не все еще потеряно. Пиксарет сохранил веру в нее».

«— Я боюсь, — прошептала Анжелика.
— Я тебя понимаю. Гораздо легче бороться против людей, нежели против дьяволов.
— Не эту ли грозившую мне опасность ты заметил тогда, придя в Голдсборо, чтобы потребовать за меня выкуп? — спросила она.
— Да. Я внезапно обнаружил тени и расслышал шорохи, характерные для злых духов. Исходили они от тех, кто присутствовал в том зале. Ты была окружена ими… Мне пришлось уйти, чтобы и самому избавиться от их злокозненного влияния и обрести ясность ума.
— Почему же ты меня не предупредил?
— Женщин не так-то просто убедить, а тебя, пожалуй, труднее многих других.
— Но тебя бы я послушала, сагомор, ты это знаешь. Я так верю в силу твоего предвидения…
— Что мог я тебе сказать? Указать тебе на эту женщину, твою гостью и подругу и сказать: «Это — Дьяволица. Берегись ее, она ищет твоей смерти. Более того, она хочет погубить твою душу…» Вы, белые, смеетесь над нами, когда нам приходится говорить подобные вещи… Вы смотрите на нас, как на маленьких детей или выживших из ума стариков. Вы отвергаете самую возможность того, что невидимое для вас может вполне ясно открываться нам…
— Ты должен был меня предупредить, — повторила она — А сейчас уже поздно. Все потеряно.
— Я тебя предупредил. Я же сказал тебе: «Над тобой нависла опасность. Молись!» Ты последовала моему совету?
— Да.., мне кажется.
— Зачем же тогда отчаиваться? Господь внимает голосам праведников, обращенных к Нему даже в самые мрачные для них минуты отчаяния. Откуда ты взяла, что уже поздно, что все потеряно?»

У Анжелики было несколько подруг, которые в разное время помогали ей и поддерживали её психологически. Во время её пребывания в Тампле, когда шёл процесс над её мужем, она общалась с Франсуазой Скаррон, которая тоже на тот момент терпела лишения, и они находили поддержку друг в друге. В самый тяжёлый период, находясь во дворе чудес, Анжелика подружилась с Полак, бывшей подружкой Николя. Анжелика общалась с ней, и ей становилось легче от этого переносить ужасную жизнь на Парижском дне. Когда ей понадобилась помощь, чтобы забрать своего сына Флоримона у цыган, Полак пошла вместе с ней и искренне пыталась ей помочь. Позже Анжелика встретилась с ней Квебеке, и там тоже общение с Полак было для неё отдушиной. Кроме Полак, друзьями Анжелики во Дворе чудес были инвалид Деревянный зад и карлик Баркароль. В будущем,  уже в Версале, когда на её жизнь покушались, карлик выбил из рук Анжелики тарелку с отравленным десертом.
В период жизни в квартале Марэ её подругами были куртизанка Ниннон и  соседка  Филонида де Паражонк. Обе они искренне предостерегали её от брака с Филиппом. После того, как Филипп учинил над ней расправу, Анжелика приехала в Париж к Ниннон, и та помогала ей приводить себя в порядок. Филонида предоставила Анжелике свою карету, когда Филипп  похитил её лошадей.
Но самой лучшей её подругой была протестантка Абигель, с которой она познакомилась во время своего пребывания в доме мэтра Берна. Абигель отличалась нежным, кротким характером и проницательностью. У них было большое взаимопонимание. И для Анжелики после её духовного возрождения дружба с Абигель была очень важна, Анжелика ценила её душевные качества.

Это далеко не полный перечень людей, которые помогали Анжелике в трудные для неё моменты.  Многим она была обязана жизнью. Этих историй великое множество. Друзья Жоффрея Андижос и Пегилен в своё время спасли Анжелику от Филиппа Орлеанского, который хотел её убить, за что потом попали в Бастилию. Николя де Бардань спас её от убийц, сосед Банистер защитил от разбойника, офицер с галеры герцога де Вивонна  - от Николя, Иезуит Вернон помог ей, когда она тонула, Габриэль Берн вытащил из тюрьмы и приютил в своём доме, когда ей некуда было идти и  спас её дочь.

Таким образом, из всех этих историй можно сделать вывод, что даже имея сильный характер, огромную стойкость и мужество, Анжелика не смогла бы выжить без помощи людей. Она нуждалась в них, и они были ей посланы. 

Сама Анжелика тоже была воплощением доброты. Она не могла пройти мимо людского горя и стремилась помогать всем, кто оказывался с ней рядом и нуждался в поддержке.

«Наблюдая за вами, — продолжал Ломени, — я часто с волнением замечал, как вы стараетесь никого не огорчать, желаете подбодрить, облегчить окружающим бремя их забот. Возможно, ваше редкое милосердие — следствие тех душевных ран, которые вам самой когда-то нанесли пережитые несправедливости и унижения».

Анжелика спасла протестантов от преследования короля, уговорив Жоффрея забрать их на свой корабль.

« — Вы думаете только об этих людях?! — вскричал он с досадой».

« — Как же я могу забыть их? Вы мне только что сказали, что я оставляла за собой развалины… Помогите же мне спасти хотя бы этих людей, последние обломки».

Это был один из наиболее важных и судьбоносных её поступков - помогая протестантам, она  нашла своего мужа.

Ещё находясь во Дворе чудес, Анжелика заступалась за детей, которых хотели отдать Гнилому Жану, торговцу детьми. Потом она, спасая своего сына Кантора, прихватила с собой ещё двух мальчиков, которых также захватил Гнилой Жан. Она помогла им начать новую жизнь, заботилась о них, как мать. Впоследствии она много раз помогала чужим детям, заботилась о детях мэтра Берна, когда жила в его доме.  Она предпочитала быть рядом с детьми на корабле Рескатора, когда над их жизнью нависла угроза. В будущем ей отдала на воспитание своего ребёнка Женни, после того, как ей пришлось отправиться жить к индейцам, и Анжелика заботилась о нём, заменяя ему мать. Дети любили её.

«Онорина пристроилась у нее на коленях; Лорье, Северина и белокурый Жереми расположились у ее ног. Одни дети играли и тихо смеялись, большинство сидели молча.
Они сгрудились вокруг нее, похожие на гусят, которые инстинктивно прячутся от грозы под материнским крылом. В каждом из них ей чудились Кантор, Флоримон. «Мама, надо уходить! Мама, спаси, защити меня…»

Находясь при дворе, она испытывала сострадание к бывшей фаворитке короля Луизе де Лавальер и, видя её  душевные и физические муки, не смогла пройти мимо, постаралась ей помочь, сказала ей добрые слова.

«Увязая в грязи, Анжелика дошла до дома, где остановилась королева, с намерением разыскать мадемуазель де Монпансье. На скамье возле входной двери она увидела продрогшую, несчастную мадемуазель де Лавальер. Рядом топтались два или три слуги и молодая свояченица Луизы, хмурая и сонная. Анжелика была так тронута отчаянием брошенной фаворитки, что невольно остановилась и заговорила:
— Что вы здесь делаете, мадам? Вы умрете от холода.
Луиза подняла голубые глаза, казавшиеся слишком большими на ее восковом лице, и вздрогнула, будто бы пробуждаясь ото сна.
— Где король? — спросила она. — Я хочу его видеть. Я не уйду отсюда, пока не увижу его. Где он? Скажите мне, пожалуйста.
— Я не знаю, мадам.
— Нет, знаете, я уверена! Вы знаете…
В порыве жалости Анжелика взяла протянутые к ней худые и заледеневшие руки в свои.
— Клянусь, я не знаю, где находится король. Я не видела Его Величество… даже и не помню, когда я его видела в последний раз. И клянусь вам, что ему нет до меня никакого дела. Это чистое безумие — оставаться на улице в такую холодную ночь.
— Я без конца повторяю Луизе то же самое, — простонала юная свояченица, — она совсем измучена, да и я тоже. Но она настаивает на своем.
— Разве вам не отвели комнату в деревне?
— Отвели, но она хочет во что бы то ни стало дождаться короля.
— Хватит глупостей!
Анжелика решительно взяла молодую женщину под руку и заставила ее встать.
— Прежде всего вы должны согреться и отдохнуть. Король огорчится, если увидит, что вы стали похожи на привидение.
В доме, где была отведена комната для фаворитки, Анжелика развила бурную деятельность: сразу же приказала лакеям разжечь пожарче огонь в очаге, положить грелки на влажные простыни и приготовить травяной чай. Затем уложила в постель Луизу, которая уже не могла сопротивляться напору мадам дю Плесси. Накрытая многочисленными одеялами, фаворитка казалась особенно хрупкой. Эпитет «тощая», которым ее когда-то наградил желчный памфлетист, теперь не казался преувеличением. Она была просто кожа да кости. Мадемуазель де Лавальер находилась на седьмом месяце беременности. Пятая беременность за шесть лет. В двадцать три года за ее плечами остался самый удивительный любовный роман, который только можно было себе представить, а впереди ждала долгая жизнь и горькие, еще непролитые слезы. Тогда осенью, верхом на лошади, Лавальер сверкнула в последний раз, как падающая звезда. Сегодня ее невозможно было узнать, настолько сильно она изменилась.
«Вот до чего может довести женщину любовь к мужчине», — подумала Анжелика, и в ее груди вновь вспыхнул гнев.
Вспомнив откровения Баркароля, рассказывавшего о соперницах, мечтавших отравить Луизу, Анжелика вздрогнула.
Она села в изголовье кровати и своими сильными уверенными руками взяла хрупкую ладонь со ставшими слишком большими кольцами.
— Вы такая добрая, — прошептала Луиза. — А мне говорили…»

Находясь в плену у пирата-рабовладельца, она как уже упоминалось, с риском для себя, заступилась за рабыню-наложницу капитана, которую мучили матросы, а потом ещё за других женщин, в результате чего вызвала гнев капитана и чуть было не поплатилась своей жизнью.

«Вся гордость Анжелики, все ее чувство женского достоинства возмутились. Она взбежала по ступенькам и изо всех сил ударила маркиза по щеке.
— Что?! — он приложил руку к лицу и, не веря своим глазам, увидел неведомо откуда взявшуюся Анжелику с горящими глазами.
— Вы самый подлый, самый гнусный, самый омерзительный человек, которого мне довелось видеть, — прошипела Анжелика сквозь зубы.
Лицо корсара налилось кровью. Он поднял хлыст с короткой ручкой, с которым не расставался, и замахнулся на дерзкую женщину. Анжелика заслонилась обеими руками, откинула голову и плюнула в пирата. Плевок попал прямо в лицо.
Матросы умолкли, не смея двигаться. Они были и возмущены, и напуганы унижением своего предводителя. Позволить рабыне так обращаться с собой — и перед всей командой!..
Маркиз д'Эскренвиль медленно вытащил платок и вытер щеку. Он побледнел.
На щеке явно проступали следы и от удара Анжелики, и от ее вчерашнего укуса.
— Ага! Госпожа маркиза подымает голову, — приглушенным от гнева голосом проговорил корсар. — Вчерашняя маленькая взбучка не утихомирила ее воинственного нрава? Ну, у меня, к счастью, есть в запасе другие средства.
И, повернувшись к своим людям, он рявкнул:
— Чего вы ждете? Схватить ее и посадить в трюм!»

В новом свете  она неоднократно заступалась за людей, которых индейцы подвергали пыткам или хотели убить.

«Приближаясь к месту пытки, она старалась не смотреть в ту сторону, где висел на столбе человек, с подожженной кожей, с которого уже сняли скальп, и кое-где была содрана кожа узкими полосками. Из раны на боку текла черная кровь. Казалось невероятным, что жертва еще жила, и однако это было так. И гуроны, и ирокезы путем длительных опытов научились поддерживать жизнь человека под жестокими пытками.
У ног ирокеза молодые индейцы разожгли костер, и угли его жарко горели, накаленные до предела. Время от времени воины разогревали там орудия пыток, а потом снова подходили к пленному, выбирая новый участок тела для истязании.
Анжелика остановилась в нескольких шагах от Одессонка, предводителя гуронов.
Он заметил ее и приблизился к ней высокомерной походкой. Его гладкое лицо с расплывчатыми чертами напоминало бы лицо пожилой полной женщины, если бы не яркое оперение на лысой голове и жесткое выражение глаз. Это был ловкий воин, высокого роста и с сильными мускулами.
Анжелика заговорила вполголоса.
— Одессонк! Прости мне мою слабость. Я пришла просить тебя смягчить твое неукротимое сердце, видя, как страдает мое. Прекрати пытку ирокеза… Прикончи его! Неужели ты не удовлетворил свою жажду мести? Ты подверг своего врага всем возможным испытаниям. Никто не упрекнет тебя в том, что ты из презрения к нему не использовал все пытки, достойные самого отважного воина. Убей его, умоляю. Пощади нас, ведь мы не привыкли так долго хранить ненависть в наших сердцах, ведь они не были закалены в битвах… Ты — христианин, и ты понимаешь, что мы не так сильны духом, как вы; мы слишком сильно страдаем и проливаем горькие слезы перед изображением Господа нашего, прикованного к кресту. Убей его, Одессонк, убей ударом твоего томагавка. Этим вы докажете всем, что вы мужественные воины».

Когда ирокезы напали на Квебек, только заступничество Анжелики помогло спасти жителей города. Она имела вампум, который индейцы дали ей в знак дружбы, и этот вампум она предъявила им, чтобы избавить город от их вторжения.

«— Нет! Подождите! Не стреляйте! — сказала Анжелика. Ей наконец-то удалось восстановить дыхание. Жители деревни и солдаты не поверили своим глазам, увидев, как она бросилась вперед, подняв руки и размахивая поясом Вампума.
— Уттаке! Уттаке! Подари мне их жизни!
Она оказалась одна посреди пустынного пространства. Уязвимая, у всех на виду, освещенная солнцем, лучи которого играли в ее волосах и заставляли переливаться ее зеленое платье.
— Отличная мишень! — воскликнул кто-то. — Она погибла!
— Нет, только не с поясом Вампума в руке. Никто не осмелится напасть на нее.
Анжелика бежала. Несмотря на твердую и скользкую землю, она ловко передвигалась, чтобы быстрее добраться до края поля.
— Уттаке! Уттаке! Подари мне их жизни!
Позже она вспоминала, что на бегу она заметила первую весеннюю траву, маленькие росточки, пробившиеся наружу. Наконец она оказалась на краю крутого склона, который она не могла преодолеть. До нее долетали клубы дыма, и виднелись силуэты индейцев, занимавшихся грабежом. «Ирокезы! Они уже там!» Среди них она заметила детей Сюзанны, они были живы и стояли посреди двора вместе со своей бабушкой.
Она снова побежала к середине поля.
— Уттаке! Уттаке! Подари мне их жизни! Она поворачивалась в разные стороны и кричала, она была уверена, что он здесь, что он близко.
Юнга дрожащей рукой взял за рукав своего командира.
— Посмотри! Там, наверху! На опушке леса…
Анжелика приближалась к ним, она хотела предупредить Сюзанну, что ее дети живы. Из своего укрытия люди делали ей знаки, указывая на вершину холма. Там! Выше!
Она повернулась и увидела его.
Уттаке, вождь Пяти Народов. Это был он. Ростом он был ниже Пиксаретта, но от его фигуры веяло мощью и несокрушимостью, казалось, что он был из той же породы, что и деревья, окружавшие его. Она сразу же узнала его. Он нисколько не изменился.
«Какой у него жестокий взгляд!»
Но жестокость ли это? Направляясь к нему, она вновь вспомнила о своих первых днях в Новом Свете; тогда они были одни, она и Жоффрей, лицом к лицу с лесом и индейцами. А он был главным героем разыгравшейся драмы.
Воспоминания лишь прибавили ей смелости. Остановившись в нескольких шагах от него, она положила к его ногам пояс, затем поднялась и спросила себя, как еще ей выразить ему свое почтение.
«Она склонилась перед ним в реверансе, — написала позже м-зель д'Уредан,
— так мне рассказывали… Перед этим варваром! Как при дворе!»
Он даже не пошевелился.
Анжелика решила заговорить первой.
— Я рада снова видеть тебя, Уттаке!
— Ты говоришь искренне? — звучный голос, казалось, исходил не от него, а от деревьев.
— Ты знаешь это.
Холодный проблеск его глаз напоминал отсвет стального клинка.
— Я хотел тебя видеть! — вскричал Уттаке, дрожа от ярости. — Эта вонючая лисица, Пиксаретт, встал на моем пути, он пробил голову моему лучшему воину
— Сакахезу. Затем каждую ночь он приходит в наш лагерь, чтобы снять скальп с воина. Он вывел нас из терпения, мы дали слово отомстить за эти преступления в Квебеке.
— Ты же знал, что я здесь, и Тикондерога тоже.
— Я хотел тебя видеть. Но, между прочим, это не помешает мне напомнить, что никто безнаказанно не подстрекает предводителя Пяти Народов.
Видя его в такой ярости, она спросила себя, не одичал ли он окончательно за прошедший год. К его поясу были привязаны скальпы, с которых еще стекала кровь.
Он язвительно посмотрел на нее.
— Эти французы уже не смогут обмануть меня, — сказал он, потом помолчал и продолжил: — Кто эти люди, чьи жизни ты желаешь получить?
Анжелика показала на ферму, на той стороне холма.
— Женщины и дети из этого селения.
Тень другого ирокеза неслышно появилась из-за деревьев рядом с вождем, и тот, не разжимая губ, отдал ему приказ. Немного погодя дети Сюзанны появились на противоположной стороне поля».

Она старалась сделать все возможное, чтобы помочь семье Уильямс, которую похитили индейцы, и с риском для своей безопасности пыталась вернуть родственникам дочь миссис Уильямс.

«Наконец Анжелика и ее гости ввалились в теплую залу форта и, в то время как Жоффрей де Пейрак, сразу же оценив обстановку, с почтительностью привечал индейцев, Анжелика смогла посвятить себя их пленникам. Миссис Уильям выкупали и уложили в постель госпожи Жонас. Она вскоре согрелась, и ее белое как мел лицо порозовело. Другая женщина, двухлетнего ребенка которой индейцы бросили в реку, сидела на скамье, вся дрожа. Когда Анжелика хотела увести ее в свою спальню, чтобы дать ей переодеться, так как платье на ней было разодрано, Квандеквиба воспротивился. Согласно обычаю абенаков, тот, кто первый завладеет пленником, считается его господином и хозяином, и пленник отныне должен повиноваться ему, иначе с ним будут обращаться самым жестоким образом. Молодая женщина и ее сын принадлежали Квандеквибе, а он, судя по всему, не обещал быть особенно любезным хозяином.
— Этот Квандеквиба — злая каналья, — шепнула Анжелика Никола Перро, отозвав его в сторонку. — Вы канадец, так попытайтесь же переубедить его, пусть он разрешит мне позаботиться об этой несчастной».
«При мысли, что белые женщины останутся в руках туземцев, Анжелику охватывал гнев. Она поговорила с мужем — неужели нет никакой возможности избавить их от этой печальной участи? Увы, граф де Пейрак уже предлагал абенакам выкуп за всех пленников, но они отвергли его предложения. Они приняли подарки, ради которых согласились зайти в форт, но лишь когда он добавил несколько полных до краев мерок жемчуга, шесть ножей и по одеялу каждому, они пошли на небольшие уступки и остались еще на один день, чтобы дать пленникам окрепнуть».

«Ночью Анжелика долго размышляла обо всем этом. Ее негодование было настолько велико, что она охотно взялась бы за оружие. Но хотя все до одного обитатели Вапассу были возмущены тем, что белые остаются в руках индейцев, граф де Пейрак не хотел рисковать, ведь это могло бы привести к войне с Новой Францией и абенаками. Нет, ради нескольких английских земледельцев он не пойдет на это. Анжелика в конце концов с болью в сердце согласилась с его доводами. Ей предстояло еще очень многое постичь в Америке.
Утро следующего дня она провела у изголовья девочки-англичанки. Даже при самом тщательном уходе нельзя было поручиться, что девочка выживет. Да и мать ее тоже уже не надеялась на благоприятный исход, считая Роз-Анн — так звали ее старшую дочь — уже не жилицей на этом свете. Она взволнованно наблюдала за хлопотами Анжелики.
Фермерша, должно быть, поняла, о чем говорили Анжелика и госпожа Жонас, а они говорили о том, что туземцы ни за какие посулы не желают уступить им своих пленников, и, представив себе, какие сырые, холодные ночи предстоят маленькой больной в лесу, когда они снова двинутся в путь, не могла сдержать слез, и они катились по ее щекам.
— My doughter will die! [Моя дочь умрет (англ.)] — прошептала она.
Днем Анжелика увидела, что индеец — хозяин маленькой Роз-Анн — сидит на камне у очага один и курит свою трубку.
Она присела напротив него.
— Ты когда-нибудь видел, как подпрыгивает гора? спросила она индейца. — Ты когда-нибудь видел, как зеленая гусеница спускается с неба и звезды дождем падают на землю?
Индеец, казалось, заинтересовался: это выразилось в том, что зрачки чуть повернулись в щелках его полуприкрытых век. Но Анжелика умела разгадывать мимику индейцев и не дала обескуражить себя каменным выражением его лица.
— А вот ирокезы видели. И уткнулись лицом в землю.
Индеец — его звали Скванто — вытащил изо рта наконечник трубки и подался вперед.
— Если ты тоже увидишь это зрелище, — продолжала Анжелика, — ты сможешь рассказать о нем своим братьям, и зачем тогда тебе твоя пленница, все и без того станут завидовать тебе, поздравлять с успехом. Поверь мне, она тебе вовсе не нужна. Такое зрелище, если его устроят для тебя одного, стоит того, чтобы ты согласился продать нам свою пленницу. Тем более ты ведь знаешь, она не вынесет дороги, умрет. Ну, что ты на это скажешь?»

Анжелика испытывала сострадание к раненым и умирающим, оказывала им помощь, лечила их. Когда она подходила к ним, они чувствовали облегчение и обретали надежду. И ей самой становилось легче от того, что она помогает другим, её собственные беды отходили на задний план.

«Она склонялась над несчастными, кричащими от боли успокаивая их и подбадривая, и им казалось, что это ангел спустился к ним с небес, и они успокаивались, стоило ей прикоснуться к ним.
— Это мадам де Пейрак? — спрашивали те, кто не знал ее.
— Это она, — кричали им. — Увидишь, она тебя вылечит.
Такое доверие придавало Анжелике мужества, постепенно смягчая ее душевные муки…»


«— Вы поможете мне, поможете? — повторял он.
Она успокаивающе улыбнулась.
— Да, малыш. А сначала выпей вот это, чтобы успокоиться.
И она вложила ему между губ одну из тех последних пилюль, что у нее еще оставались, пилюль, сделанных из корня мандрагоры и индейского мака.
У него не было сил проглотить ее, и, держа ее на языке, он начал понемногу цепенеть.
— Ты добрый христианин, малыш? — еще спросила она.
— Да, сеньорита, я христианин.
— Тогда, пока я лечу тебя, молись Милосердному Богу и Пресвятой Деве.
Она сама скрестила ему руки на груди и так держала их, стараясь передать ему свою жизнь, свое тепло, чтобы при этом последнем соприкосновении с оставляемым им миром он не чувствовал себя в одиночестве, переступая последний порог.
Он снова приподнял свои потяжелевшие веки.
— Мама! Мама! — тихо позвал он, глядя на нее.
Она выпустила его руки, уже холодеющие и безжизненные; закрыла ему глаза и прикрыла лицо косынкой, которую второпях накинула утром себе на плечи. Она никогда не могла равнодушно видеть насильственную смерть людей во время сражений, это внезапное превращение, когда живые, смеющиеся существа, еще несколько часов назад гулявшие под солнцем, становятся вдруг какой-то бесформенной массой, уходят, исчезают навсегда с этой земли, а потом и из людских сердец. Ее собственным рукам тоже случалось убивать, но этот парадокс смерти, ее нелогичность, ее непоправимая жестокость каждый раз глубоко ранили ее женскую душу. И хотя она знала, сколь незначительным было это жалкое существо, только что закончившее свой земной путь, на глаза ее невольно навернулись слезы».

Иногда ей приходилось ухаживать даже за теми, кто был её врагом. Это не всегда давалось ей легко. Например, когда ей принесли раненого Оржеваля, она сначала не хотела ему помогать, но потом почувствовала угрызения совести, поняла, что она просто не может  не помочь человеку, который в этом нуждается, кем бы он ни был.


«— Что я наделала! Несчастный умирал. А теперь уже поздно.
Мысль, что вождь могавков специально подкинул ей мешок с таким содержимым, чтобы она смогла собственноручно умертвить врага, заставила ее содрогнуться.
— Ты не знаешь меня, Уттаке! Ты не понял, кто я такая!..
Она убежала, потому что спазм снова сжал ее желудок.
— Что я наделала! Даже если это был он, что абсудрно, я не имела права его бросать.
Охваченная жалостью, она подошла и встала на колени возле тела.
Она раздвинула обеими руками складки мешка и, словно в средневековых усыпальницах королей, увидела лицо «плакальщика», суровое и радостное в скорби, окровавленное и обожженное. Она думала: «Прости меня! Прости меня!»
Это был белый человек, миссионер-католик, француз, иезуит, и теперь она не понимала, что заставило ее убежать. Это был белый, христианин, брат.
Ей не следовало бы так поступать.
Она отдала лавры победы Уттаке-Дикарю.
— Простите меня, отец! Я согрешила. Простите меня, бедный человек!
Слезы слепили ее. Но к чему теперь плакать? Что ей теперь делать, когда он умер? И по ее вине.
Ее взгляд снова упал на распятие. Рубин был на месте и сверкал. Рубин!
Она внимательно разглядела лицо мученика.
Кем был иезуит? И почему он носил на шее распятие отца д'Оржеваля?
Дрожь пронзила ее. Она различила легкий пар, исходящий от неподвижного лица. Так он еще жив? Невообразимо!
Быстро она стала шарить по карманам и наконец извлекла зеркальце, которое поднесла к губам священника. Хоть ее рука и дрожала, ошибиться было невозможно. Стекло запотело.
— Он жив!
К ней тут же вернулись силы и мужество.
— Я буду за ним ухаживать! Я спасу его!
Если ей удастся вырвать у смерти этого человека, они спасены.
Это был знак. Знак Небес, посланный на Землю.
Этот знак был проявлением более милосердной силы, чем та, которая подвластна людям».

Она ухаживала даже за дьяволицей, не зная, кто она, пыталась говорить с ней о Боге и Его милости, хотя  это было бесполезно и на эту женщину невозможно было повлиять уже ничем.

«Анжелика долго говорила с герцогиней, стараясь вселить в нее вкус и доверие к жизни, пробудить ее интерес к высоким целям, и в конце концов напомнила о милосердии Божием, о его любви ко всем земным созданиям. Амбруазина молчала и, казалось, не слушала, но вскоре у Анжелики появилось ощущение, что ей удалось немного ее утешить.
— Вы так добры, — прошептала герцогиня, — по-детски порывисто обнимая Анжелику. — Никогда еще я не встречала к себе такого сострадания, как у вас».

После разоблачения дьяволицы, Анжелика не смогла смотреть на то, как её избивали, и попросила прекратить, что позже привело к тому, что дьяволица  стала вновь преследовать её.

«Свидетели этого взрыва отчаяния замерли в оцепенении. Потом все разом очнулись и, казалось, готовы были в панике разбежаться. Но получилось все наоборот. Они вдруг сбились в одну плотную кучу и, охваченные ужасом, возмущением и жаждой мести, все, как один, устремились к убитой горем, лежащей без движения женщине.
Оторвав ее от трупа, за который она отчаянно цеплялась, ее стали бить кулаками, ногами, клочьями вырывать волосы, рвать на ней одежду, и когда тело ее было все залито кровью и обезображено, она, обессилев от боли, перестала кричать и вскоре окончательно затихла.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Анжелика бросилась в самую гущу разъяренных людей, чтобы остановить их и вырвать у них их добычу.
Остановитесь, я вас заклинаю, — умоляла она, — не позорьтесь… Барсампюи, отойдите… Брат Марк, разве здесь ваше место, вы же божий слуга… Симой, зачем злоупотреблять своей силой, которой у вас и так слишком много… Не будьте трусом… Это же женщина! Кто вам, капитану, дал право бить ее?
Вне себя от ярости, люди кричали, выражая этими криками свое отчаяние и непоправимое горе.
— Она ввела меня в грех…
— Она потопила мой корабль…
— Она погубила моих братьев…
— Она убила мою невесту…
— Мой корабль!.. Мои братья! Это из-за нее умерла моя возлюбленная! Это она! Демон!.. Змея! Ее надо раздавить. Чудовище! Чудовище!
— Марселина, Иоланда! Скорее ко мне! — закричала Анжелика.
Высокие, крепкие женщины бросились к ней на помощь, и им троим удалось вытащить из толпы растерзанное тело герцогини. Пейрак, в свою очередь, используя весь свой авторитет, успокаивал наиболее разъяренных, а испанские солдаты, скрестив пики, сдерживали тех колеблющихся, которые уже приготовились бежать на дележку добычи. Эти несколько секунд, пока бушевали страсти, по своему накалу оказались настолько жестокими и такими опустошительными, что ни у кого уже больше не осталось сил, и все вдруг замерли.
Спасительницам освободили дорогу. Ведь они были женщинами, и спасать женщину, оказавшуюся в руках разъяренных мужчин, было их право.
Однако судить этих обезумевших несчастных Анжелика не могла, тем более, что сама она была не очень-то довольна своим благородным порывом, вызванным скорее невольным стремлением остановить разгул животных страстей, чем желанием прийти на помощь своему врагу.
Смогла бы она совершить что-нибудь подобное, если бы по воле этого ужасного создания умерла Абигель, стал жертвой ее Кантор или погиб Жоффрей?..»

Анжелика испытывала сострадание не только к людям, но и к животным, и часто помогала им. Она подобрала котёнка, спасла от стужи собаку соседа, а однажды даже поделилась с волками добычей, которая была её единственной едой во время страшной зимовки в Вапассу.

Сцена с котёнком является трогательным примером сострадания и бескорыстной помощи живому существу.

«Маленький корабельный котенок, неизвестно как оказавшийся на берегу, всеми позабытый, смотрел на Анжелику.
Был он худ и грязен, но горящие золотым пламенем глаза его взывали о помощи доверчиво и вместе с тем повелительно.
Анжелика не видела его. Сидя у изголовья герцогини де Модрибур, в верхних помещениях форта, она предавалась грустным размышлениям.
Котенок пристально смотрел на нее. Как он мог дойти до такого состояния? Больной, покрытый струпьями, еще недавно сосавший мать, он, по-видимому, рукой нетерпеливого юнги был вышвырнут на берег и долго бродил там — крохотный бесприютный зверек, выброшенный в мир, безразличный к его жалкому существованию. Слишком слабый, чтобы найти себе пропитание или же оспорить его у других кошек и собак Голдсборо, он ощущал, что угроза исходит отовсюду: от моря, песка на берегу, людского жилья, шагов человека. Ему удалось проскользнуть в форт, а затем — в эту тихую комнату, где, может быть, он искал лишь полумрака и покоя, чтобы умереть.
Теперь котенок смотрел на сидящую женщину и, казалось, спрашивал себя — может ли он ожидать от нее избавления от смерти. Собрав последние силы, он попытался мяукнуть, но раздался лишь сиплый, едва слышный звук. Однако это жалобное мяуканье вывело Анжелику из задумчивости. Она подняла голову и посмотрела на котенка. В нем оставалось так мало жизни, что она приняла его за видение своего уставшего ума, подобное тем образам дьявольских животных, что посещали ее в последние дни.
Котенок попытался мяукнуть еще раз, и словно отчаяние мелькнуло в его золотистом взоре. Она наклонилась к нему.
— Да откуда же ты взялся, бедняжка? — воскликнула Анжелика, беря его в ладони. Котенок, легкий как перышко, тут же вцепился в бархатное платье своими слабыми коготками и замурлыкал с силой, неожиданной в столь хрупком тельце.
«А, ты меня увидела, — казалось, говорил он. — Умоляю, не выбрасывай меня».
«Наверное, его вышвырнули с какого-нибудь корабля, — подумала Анжелика. — С корабля Ванерека или же с английского… Он умирает от голода и слабости».
Она подошла к столу. На дне чашки оставалось немного гоголя-моголя — герцогине его давали для поддержания сил. Котенок стал лакать, но без жадности — он совсем обессилел.
— Он дрожит. Ему холодно».

Чтобы помочь котёнку, от Анжелики не потребовалось больших усилий. Сложнее обстояли дела с собакой соседа Банистера. Анжелика пришла к ней на помощь с риском для собственной жизни, во время снежной бури, которая была такой сильной, что она запросто могла оказаться погребённой под снегом. Но она твердо решила, что освободит посаженную на цепь собаку, до которой никому больше не было дела. Этот поступок казался сумасбродным, но, тем не менее, Анжелике удалось спасти собаку, в то время как ей самой пришёл на помощь разыскивающий её Жоффрей.

«Анжелика пробиралась сквозь бурю и завывания ветра. Второй раз в этом году она была так сильно пьяна. Да, она была пьяна, но именно это и помогло ей пережить эту ужасную ночь, хотя это вовсе была и не ночь, а только вечер, но такой мрачный и темный. Она шла вперед, как слепая, на ощупь; струи колючего снега обдавали ей лицо, их уколы были похожи на уколы шпаги. Северный ветер свирепствовал и властвовал над миром. Временами ей казалось, что она не продвинулась вперед ни на шаг. Согнувшись в три погибели, она чуть ли не ползла на четвереньках. Она держалась за стены домов, за колья ограды, ей нужно было дойти до дома м-зель д'Уредан, а там ей предстоит пересечь пустынное место и, главное, не упасть, иначе ей ничего другого не остается, как умереть посреди улицы Ла Клозери, в двух шагах от тумб с атлантами, поддерживающими земной шар, и труп ее найдут в водосточном желобе.
Внезапно почти рядом с ней послышался резкий звук, похожий на треск дерева, и как будто огромные крылья летучей мыши пронеслись над ее головой и разбились о стену. Приглядевшись, Анжелика поняла, что это крыло от мельницы. «Только этого мне не хватало, погибнуть от мельничного крыла…» Это немного отрезвило ее, но на смену алкогольному опьянению пришло опьянение от борьбы со стихией. Она добрела до атлантов и, присев на колени, обняла их, как собственных детей. Потом она бросилась во двор Банистера, как бросаются в море. Где же собака? Она нашла ее закоченевшее тело. Мертвая? Нет… «Я сделаю это! Я сломаю цепь!» Она потянула за нее, показался брусок прогнившего дерева, к которому и была прикреплена цепь. Собака почувствовала, что ее тянут за ошейник, и сопротивлялась, насколько ей позволяли силы.
Какая же она глупая! Не хочет освободиться от своих ненавистных кандалов.
«Ну иди же, иди!»
Она ждала, не в силах найти точку опоры, под тяжестью своей ноши.
В природе наступило затишье, как будто ода была поражена, изумлена! Затем повалил снег, как слезы текут сплошным потоком. В луче света, идущего от окна или открытой двери, показался силуэт человека, он вырос на краю бездны, из которой она пыталась выбраться. «Нет, вы не убьете меня, Эсташ Банистер!» Но это был Жоффрей де Пейрак, в своем черном пальто и меховой шапке, надвинутой на глаза, и он смеялся. Она не могла видеть это, но она чувствовала, что он смеется. Его рука схватила ее за запястье, он с силой потянул ее, а она тянула собаку. Показались еще какие-то люди, они подняли ее и понесли; и она оказалась в большой комнате, перед огнем очага, а вокруг нее — Жоффрей де Пейрак, испанцы, Жан Куеннак и собака с цепью на шее, забравшаяся под печку».

И ещё более поражает сцена, когда Анжелика во время зимовки в Вапассу, подстрелив на охоте двух лосей, одного из них отдала волкам. У неё самой не хватало еды, она могла не дожить до весны. Но когда она тащила убитых лосей в форт, увидев почти человеческие глаза волков, она поняла, что они так же, как и она, голодают, что они её братья и решила с ними поделиться.

«Она чуть было не опоздала. С факелом в руке она устремилась к лосенку, чтобы подобрать его и снова взвалить на сани, но споткнулась и упала. Когда она поднялась, волки были совсем рядом, с другой стороны от животного, готовые в любую минуту вцепиться в его тело.
Она взмахнула факелом и крикнула: «Назад! Назад!»
Но они не думали отступать. Лапы их были напряжены, загривки вздыблены, они переступали лапами на одном месте. И когда она наклонилась, чтобы взять детеныша за ногу и тащить к саням, она увидела почти на уровне своего лица глаза волков, которых так любила Онорина. Они показались ей менее блестящими, похожими даже не на собачьи, а на человеческие, в них стояла мольба и грусть. Она увидела, как они истощены и как их мало — около десяти. И все они, как и она были охвачены той же болезнью, грозящей смертью, что и она — голодом.
В них не было злости и суровости. Это она была более сурова, не желая ничего оставить им.
«Я оставлю им детеныша, — подумала она. — Я должна это сделать. Я должна».
Она стала отступать отползая на коленях, медленно, с факелом над головой, стараясь сохранить между собой и волками безопасное расстояние.
— Я оставлю вам детеныша, — выкрикнула она.
И на этот раз они даже отпрыгнули назад при звуках человеческого голоса, который раздавался на удивление чисто, звонко и величественно в ледяном воздухе. «Я оставляю вам детеныша… потому что вы голодны… и потому что вы — мои братья… братья».
«Голод, голод, голод!.. Братья, братья, братья!..» — повторяло эхо. Она подобралась к саням и осталась на коленях, что было гораздо опаснее, чем стоять на ногах.
Она хотела видеть их глаза, потому что пока она смотрела в них, волки не сдвигались с места. Когда она выпрямилась, то увидела, что звери набросились на добычу».

Ситуаций, в которых Анжелика проявляла милосердие и помогала ближним, в книге так много, что их невозможно даже все перечислить. Она проявляла доброту к людям на протяжении всей своей жизни, но особенно её жизнь была посвящена делам милосердия после её покаяния в Ньельском аббатстве. Именно в Новом свете жизнь Анжелики обрела смысл, помощь другим стала её образом жизни. Иногда даже в ущерб себе. Например, оставив в живых демоническую женщину, она вынуждена была столкнуться с ней вновь через несколько лет, когда та оправилась от ран и решила отомстить. Но чаще её добрые поступки приносили добрые плоды. Люди в знак благодарности, помогали ей.  Где бы ни оказывалась Анжелика, она всегда находила себе друзей. Иногда её дружба была парадоксальной. Например, Полак и Абигель должны были видеть в ней свою соперницу, однако этого не произошло. Характер Анжелики, её доброта и участие, её искренность рассеяли негативные чувства, её просто невозможно было не любить. В новом свете о ней распускали дурные слухи, и, не будучи с ней знакомыми, люди боялись её, но лишь только им стоило её увидеть, как все их страхи и предубеждения рассеивались, и они меняли своё мнение о ней. Показателен пример с  госпожой Уредан, которая описывала в своём письме впечатление от знакомства с Анжеликой.

«Это совершилось! Я встретилась с обольстительницей, — писала мадемаузель Уредан. — Она стояла в двух шагах от меня.
Мы говорили с нею о том о сем. Я хотела поймать её врасплох, увидеть, как её лицо исказится, помрачнеет, как она расчехлит пушки своей заносчивости или мстительности, выкажет эгоизм или властолюбие, которые должны быть свойственны женщине, слывущей столь опасной. Но я зря растратила свой сарказм.
Короче, она меня очаровала, Причем я даже не могу понять, в чем заключается её очарование. Она волнующе красива, это правда. Нас всегда обезоруживает совершенство тела и лица, гармония жестов, походки. Созерцание красоты успокаивает душу и утоляет нашу тоску по земному раю, из которого были изгнаны наши прародители Адам и Ева. Но одной красоты было бы недостаточно. Может дело в её взгляде? Мне больше запомнился не оттенок её глаз, о котором столько говорят, а их выражение. Она смотрела на меня очень внимательно, и я видела, что она действительно рада со мною познакомиться, а не просто хочет завоевать моё расположение. Я почувствовала, что госпожа де Пейрак озабочена моим здоровьем, и это меня тронуло».

Хотя Анжелика была католичкой, её жизнь нельзя назвать жизнью праведника, в ней было многое. Но, тем не менее, она воплотила в своей жизни главный христианский принцип – поступать с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Она проявляла любовь к своим ближним. Шла на самопожертвование, часто рисковала жизнью. Она сама была обязана своей жизнью многим людям, и отвечала тем же по отношению к ним.
И она была вознаграждена за свою доброту. В конце романа именно милосердное отношение к врагу спасло жизнь самой Анжелике. Она вылечила своего врага – иезуита, а он перестав быть её врагом, помог ей выжить в суровых условиях. Он спас её и детей от голодной смерти.
Так, каждый добрый поступок приводит к далеко идущим последствиям. В то время, как каждый злой - к распространению зла. Часто  Анжелике  удавалось остановить этот поток зла – те, кто соприкасался с ней, становились менее жестокими, их сердца смягчались, и многие жизни удавалось спасти. Индейцы становились менее кровожадными и соглашались отпустить врагов по её просьбе. Пираты начинали новую мирную жизнь. Даже её муж Филипп смог полюбить её, несмотря на свою жестокость, и смягчиться сердцем.
Именно благодаря помощи добрых людей Анжелика смогла перенести все свои испытания и остаться в живых. И не просто жить, но жить настоящей жизнью, наполненной счастьем и смыслом, чтобы воплотить в ней принципы добра и справедливости, совершать дела милосердия.