М. М. Кириллов Артистический фокус Виктора Коклюшк

М.М.КИРИЛЛОВ

АРТИСТИЧЕСКИЙ ФОКУС ВИКТОРА КОКЛЮШКИНА

 Миниатюра
     Речь идёт о возможностях творческого развития личности человека любой специальности, в частности, о его способности и внутренней потребности к зачёркиванию самого себя как основного условия такого развития (по А.П.Чехову).
      Я приведу лишь один, мало известный и, может быть, спорный, но собственный, такой пример из артистического творчества. Я ранее уже использовал его в большом панорамном очерке «О творческом развитии личности» (Сборник «Не гасите свет», Саратов, 2021).
     Помните ещё недавние выступления комика Виктора Коклюшкина. Что-то в нём было. Слушая его, бывало, обхохочешься. Скромный в жизни, мастер шутки, смеха и жизнерадостности. Но я как-то случайно обратил внимание, что после того, как зрители в зале, слушая его, с трудом приходили в себя от смеха, он, сидя на стуле посреди сцены, вдруг, как бы сникнув, замолкал и в постепенно наступившей тишине, глядя в зал, тихо, с неподдельной грустью, доверительно, как бы ожидая сочувствия, совершенно не по тексту,  произносил: «У с т а л   я…». Это было никак не связано с предшествующей темой, контрастировало с только что возникшим радостным впечатлением зрителей, но поражало искренностью неожиданного признания актёра в его, казалось, действительной,  скрываемой ранее, реальной усталости и даже нездоровье, что отрезвляло зрителей и в одну минуту превращало предыдущий фарс в тревожную противоположность.  Сразу замечали это не все, но шум в зале стихал, а спустя несколько минут комик вдруг оживал, и его следующие комедийные сценки продолжались, как ни в чём не бывало, чтобы, спустя какое-то время, сразу после кульминации смеха, вновь закончиться столь же неожиданным образом. Преображение артиста при этом было очень естественным.
      Концертные шутки артиста зрителями вскоре забывались, а его жалобные откровения при всей их непонятности почему-то запоминалось надолго…
     Эти его, несомненно, творческие перемены в его выступлении ассоциировалось у меня со строками из оперетты – «Да, я шут, я циркач, так что же!» Помните Георга Отса? С пугачёвским Арлекино. Какой-то неоднозначный, может быть, и не всеми понятый, но мастерский артистический приём?! Одной репликой снять самим же только что вызванное у зрителей ощущение пустого, может быть, но ожидаемого зрительского благополучия. Он как бы говорил: «Вам смешно, а мне плохо». Я думаю, это учило зрителей чувствовать бренность (поверхностность), в сущности, банальной концертной радости…
     Но важно было и другое. Судя по его более поздним телевизионным передачам, которые мне удалось прослушать, артист и позже возвращался к этому приёму своеобразного смещения жанров. Почему он так делал, я не знаю. Но артист как бы сознательно разрушал только что созданное им, зачёркивая самого себя, но достигал у аудитории большей глубины впечатления. Он рисковал быть непонятым. Но всё равно это было настоящее искусство. В отличие от сотен Петросянов он мастерски умел зачёркивать им же созданную хохочущую комедийную банальность. Так ребятишки безжалостно разрушают только что построенные ими шедевры из песка на пляже, чтобы строить и строить новые… Создавать и создавать для них, вероятно, было интереснее, чем любоваться достигнутым. Они ведь при этом и себя создавали.
    Коклюшкин – какая редкая, детская, фамилия, не правда ли… Не подсмотрел он у детей этот свой необычный творческий приём? Публичное самозачёркивание… А, может быть, это и иначе можно объяснить, как Вы думаете?