Степной ковыль. Историческая повесть

Вместо предисловия

   Старик жил на окраине села. Напротив его дома шелестел листвой небольшой берёзовый колок, а за ним простиралась бесконечная степь. Старик прожил долгую жизнь, в которой было всякое, но считал, что ему в этой жизни повезло.
 Он надевал на широкие плечи старый пиджак,  такую же старую фуражку, калоши, брал костыль и шёл из избы на улицу.
   Дом был большой, с высоким крытым крыльцом и светлой верандой. Когда-то в нём звенели голоса женщин и детей его большой семьи, а теперь дом был пуст. И только тишина в тёмных уголках перешёптывалась в нём, да иногда разбежавшийся на степных просторах ветер стучал в окна.
   Наваливаясь на костыль, шаркая ногами по пыльной тропе, он открыл небольшую калитку и побрёл к леску. Тихонечко переставляя свои большие и натруженные ноги и дырявя мягкую лесную землю своей палкой, не останавливаясь, прошёл по лесной тропке зелёный  колок и вышел на открывшееся пространство распростёртой степи.
   Он шумно  вдохнул,  втянув в себя воздух.
--Ох, как вольно дышится!  Степь-матушка, какая же в тебе свобода и чистота!
   Старик замолчал. Положив обе руки на ручку костыля, навалившись на него всем своим грузным телом, он словно замер, и глаза его, почти не моргая, устремились куда-то за горизонт. Взгляд  серых, не выцветших с течением времени глаз  был спокоен. Старик вытер  набежавшую слезу. Лицо его было свежим, розовый румянец несколько молодил его лик. Морщинки, разбегающиеся, словно лучики, не старили и не безобразили облика. Опрятная небольшая кудрявая борода обрамляла лицо, а искорка, часто украшавшая его взгляд, говорила о некой светящейся внутри него радости и неиссякаемом оптимизме обладателя этих удивительно красивых глаз.  Седина старика была необычно голубой. Весь его облик, его степенность и неспешность говорили о жизненной силе, душевном величии и мудрости.  Нос с небольшой горбинкой, поседевшие брови, разделённые бороздой глубокой складки лобных морщин, подчёркивали недюжинную красоту, которая не померкла с годами, а только обрела новые оттенки спокойствия и величия.
   Старику уже давно перевалило за сто лет. А он всё жил и жил.  Каждый новый день его продолжающейся жизни он начинал со встречи в степи утреннего солнца. Вот и сейчас, он, казалось, застыл в неподвижности, ожидая  пробуждения новой жизни.
    Луч солнца блеснул на небосклоне, и степь ожила. Первыми о начале летнего дня возвестили птицы. Радостные стрижи поднялись в воздух и замелькали в молниеносном полёте, жаворонок разлил трель с небесных высот, и лёгкий ветерок, наполненный густым ароматом степных трав, подгонял начало нового дня. Мелодия степи дополнилась стрекотанием кузнечиков, жужжанием пчёл и лёгким шелестом прозрачных крыльев больших стрекоз. Степь ликовала. И всякий её обитатель вносил маленькую частицу в эту всеобщую радость.
   Лицо старика озарила ласковая улыбка. Он любил этот мир, несмотря на прожитые годы, он не перестал удивляться его многоликости. Он любил этот кусочек земли, где степной ковыль, будто зимняя позёмка, струился седыми перьями по бесконечной равнине. Степь давала ему силы, в трудную годину кормила его семью нелёгким крестьянским трудом. Она всегда отвечала ему взаимной любовью и теплом.
   Разные люди приходили сюда. Некоторые сеяли смерть, голод и горе. Но они уходили, и степь рубцевала эти шрамы человеческих судеб.
   Старик приложил свободную руку к глазам и напряжённо стал всматриваться вдаль.  Степь, обожжённая летним палящим солнцем, покрылась бурыми пятнами сухой травы, ковыль длинными метёлками словно посеребрил сединой её лик. Седая степь, как и старик,  понимали и слышали друг друга.
   Как призрачный мираж ему вспомнилась другая земля… Заснеженная и далёкая….
---Была ли ты, моя Суоми? Или это только сон, который снится мне, унося в туман былой юности. Где же Вы, мои отец и мать, моя Анника и Вэсськ? Может,  с высоты  бездонного синего неба смотрят на меня глаза моей милой матушки?
  Старик поднял голову и долго-долго стал всматриваться в небесную синеву.
  От земли поднялось марево, начинался новый день.
 
 Гл. 1. Финский стрелок
-- Вэсськ (Василий), как там наш мальчик? Думаешь, что всё успокоится? И наш мальчик останется в Гельсингфорсе?
-- Анника (Анна), ты уже сегодня задавала мне этот вопрос! Успокойся! Сейм не допустит роспуска, и батальон останется в Нюландии. Мальчику несказанно повезло! Его лейб-гвардии Финский стрелковый батальон в знак особого признания императором России имеет на вооружении штуцеры! Ни у кого в императорской армии нет такого оружия! При таком уважении к саами ничего не грозит мальчику! Всё останется, как  есть.
    Женщина, стряхнув невидимые крошки с клетчатой юбки и приготовив хлебные лепёшки к выпечке, разводила огонь в печи. Этот вопрос она задавала каждый день. Её материнское сердце было тревожно. И только спокойный и терпеливый муж вносил некоторое утешенье её печали. Вэсськ и Анника жили в небольшом хуторе губернии Нюландии Великого княжества Финляндского.
     При произношении странных и немного смешных финских имён представляются суровые финские скалы, синие озёра и тягучие песни Калевалы. Многие саами не имели фамилий. Зачем? Семьи всю жизнь проживали в небольших хуторах и никуда никогда не выезжали. В русской империи без фамилий не полагалось. Финское крестьянство просто оглянулось вокруг и выбрало то, что больше всего казалось из окружающего мира дорого их сердцу. Фамилия Анники и Вэсська звучала необычно для русского человека: «Лайне», что означало «волна». Вэсськ и Анника Лайне были ещё довольно молоды. Но их старшего сына, тоже Вэсська, недавно призвали на воинскую службу. К именам саами относились серьёзно. В традиции сохранялись двойные, тройные имена, которые носили отцы, деды, прадеды. Это подчёркивало наличие у человека большой семьи, что в финских понятиях означало очень хорошо. Поэтому ничего удивительного не было в том, что в семье Лайне отец и сын носили одно имя.  Кроме сына  Анника и Вэсськ имели дочерей  Хелену (Елена) и Марию, но белокурые ангелочки были ещё очень малы.
    Семья жила на небольшой ферме.  Издалека виднелась изба, крытая тёсом и окрашенная в ярко-жёлтый цвет. Дом был покрыт кусками зелёного дёрна, который поддерживался хозяевами старательно и заботливо. Эта воздушная зелёная лужайка выглядела очень красиво. Чтобы от сырости не портились стропила, под дёрн настилалась береста. Около избы находились все хозяйственные угодья: огород, засаженный картофелем и овощами, поле и пастбище, луг и лес. На дворе ничего не валялось зря, возле хозяйственных построек не было навозных куч, всё чисто и в порядке. Вокруг усадьбы тщательно мелось и тоже содержалось опрятно. Весёлый домик смотрелся как маленький теремок. В нескольких верстах от домика Лайне находилась ещё одна ферма. Жизнь шла по заведенному предками укладу. Финны и саами, расселённые по мелким хуторам, составляли основу крестьянского сословия.
     В городе было иначе. Центром Нюландии являлся большой Гельсингфорс (Хельсинки). Это был исключительно шведский город с населением более трёхсот тысяч человек. Даже к началу ХХ столетия шведский и финские языки звучали в равной степени, русского языка большинство населения не знало. Обучение в гимназиях шло тоже на шведском и финском языках. Лайне гордились тем, что их Вэсськ успешно окончил классическую гимназию, где изучался даже русский язык.
-- Уж очень много говорят об обретении независимости Финляндией! Как бы русский император не послал на нас русские войска? Тогда уж точно застреляет оружие! Господи Иисусе! - перекрестившись, продолжала нервничать Анника.
-- Не надо так говорить! Только глупые революционеры в своих глупых речах призывают народ к войне с Россией! Они думают, что мы их послушаем! Глупцы! С Россией нам жить! Император обещал  дать нашему народу много прав!  Успокойся! Будем жить завтра, как жили вчера, как было, так и будет впредь, - разговаривая со своей женой, старший Вэсськ продолжал между тем заниматься домашними делами. Начинался новый день.

К началу двадцатого столетия в Финском генерал-губернаторстве нарастали стремления к независимости от императорской России. Обещанная самостоятельность с наделённым правами финским сеймом, начиная от  Александра I и до Николая II, оставалась нерешённым вопросом. Неудачная русско-японская война 1904-1905 годов усилила революционное брожение во всей Российской империи. К общероссийским противоречиям в Великом княжестве Финляндском наслаивались национальные интересы.
     Николаем II была принята политика, направленная на русификацию Финляндии. Особое радение в этом проявил генерал – губернатор Финляндии Николай Иванович Бобриков. Была сделана попытка заставить финнов проходить военную службу в российской армии, противореча их действующему праву нести воинскую обязанность в пределах княжества. Шведов высылали из Финляндии, особенно из городов. Было введено преподавание русского языка в университетах, лицеях, гимназиях и реальных училищах, русский язык был принят в качестве официального. Господство русского языка закрепило издание российской правительственной газеты.  Из России переселялось российское дворянство, получая земли в Финляндии, упрощалась процедура поступления русских на службу. Программа русификации Финляндии проводилась с пренебрежением к действующей Конституции.
    3 июня 1904 года в здании Финляндского сената Эйген Шауман, сын финского сенатора, выстрелом из пистолета смертельно ранил Бобрикова, который в ночь на 4 июня скончался. Шауман застрелился. Данное событие всколыхнуло Финляндию. На некоторое время Николай Второй смягчил своё отношение к финнам, но ненадолго. Российский Император принял ответные меры. 21 ноября 1905 года квартировавший в столице Финляндии в Гельсингфорсе лейб-гвардии Финский стрелковый батальон был расформирован. Николай Второй закрепил прежнюю политику путём введения военного правления. С 1906 года русский император стал носить титул Великого князя Финляндии.
    6 апреля 1906 года на должность министра внутренних дел назначается Пётр Аркадьевич Столыпин. Введённая им политика военного правления в Финляндии просуществовала до 1917 года.

   Вэсську Лайне - младшему несказанно повезло, во всяком случае, он сам так считал. Вытянув жребий призывника, юноша был отправлен в лейб-гвардии Финский стрелковый батальон, расквартированный в столице Суоми Гельсинфорсе.
-- Что бы я делал на хуторе, если бы не такая удача! - ликовал он в душе.
-- Вэсськ, сыночек, слушайся во всём господ офицеров и не забывай нас с отцом! - вытирая текущие по щекам слёзы, наговаривала Анника, провожая сына.
-- Mamma, успокойся! Я ведь семь лет учился в столичной гимназии! Город для меня родной! Я знаю в нём каждый закоулочек! Что бы я делал здесь в свои двадцать лет? Коровам хвосты крутил, в земле копался, как червь! А в армии я мир посмотрю! Экзамен на прапорщика сдам через полгода. Ну что ты плачешь?
-- Вэсськ, сынок! Мне кажется, что я тебя не увижу больше никогда!
-- Mamma! Что ты говоришь? Что со мною сделается? Pappa! Успокой ты её!
 Но Анника продолжала рыдать. На женщину вдруг навалился такой страх, что она при всей своей сдержанности и неразговорчивости ничего не могла с собой поделать.
-- Анника, Анника, пойдём в дом! - потихоньку пытался уговорить жену старший Вэсськ. Но Анника цепко держала в своих руках сына и не собиралась отпускать его. Старший Вэсськ кое-как оторвал жену от юноши и потащил её в дом.
-- Прощай! Прощай! Сынок! - кричала она и тянула руки к удаляющемуся сыну.
-- Анника, ты будто хоронишь мальчика! Замолчи! Не накликай на нашего мальчика беду! - не стерпел Вэсськ и втолкнул жену в дом.
   От этих слов Анника очнулась. Её суеверный ум будто встряхнули, и она резко замолчала.
 Вэсськ Лайне, высокого роста, крепкий и статный, сероглазый, похожий на мать, с вьющимися довольно длинными русыми волосами, быстро шагал к назначенному для новобранцев месту сбора. Он и представить себе в ту минуту не мог, насколько права окажется Анника в своих страхах. Нельзя было и предположить, что эта небольшая полевая дорога уведёт его в немыслимые сибирские дали! И он никогда не увидит родителей, и никогда ему больше не бывать в своём родном хуторе! Но это будет потом. А сейчас он весел, предвкушая новую жизнь, возлагая большие юношеские надежды на открывшееся будущее.  Шёл 1905 год.

  В новеньких, пошитых по типу офицерского шитья, чёрных мундирах с золотистыми эполетами новобранцы, вытянувшись, стояли на плацу возле солдатских казарм. Присяга....
 С волнением стрелки произносили слова клятвы. Вэсську казалось, что теперь вся его жизнь будет принадлежать Императору Великой России.
- Я, Вэсськ Лайне, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен его Императорскому Величеству Самодержцу!

Казалось, что сердце  вот-вот выскочит, так колотилось оно в груди!
-- В чём да поможет мне Господь Бог Всемогущий!
 Прозвучали последние слова присяги. 
   Командир батальона, полковник Николай Фридальфович Мексмонтан поздравил новобранцев с принятием их в Финский батальон, шефом которого являлся император России Романов Николай Александрович. Для стоящих юнцов, которые, затаив дыхание, слушали командира, происходящее сулило нечто новое, неведомое, и, почему-то всем казалось, радостное будущее.
   Каждое утро они маршем ходили по плацу, распевая  славный и бравый гимн Финских стрелков, который говорил о далёких, героических военных походах Финского воинства со времён 1812 года. Тогда их предки, финны, под руководством князя Багратиона сражались на Бородинском поле, не запятнав своей чести перед Отечеством и Императором.  Потом была русско-турецкая война, героические сражения  во главе с выдающимся русским полководцем графом Петром Александровичем Румянцевым-Задунайским.

-- Финляндцы, вы стяжали славу,
  Повсюду, где ходили в бой,
  В сраженьях видели забаву,
  Там каждый был из вас герой!

  Громогласно пели новоявленные стрелки.

--  Стальною грудью проложили путь вы,
   К  солдатской чести - слава вас вела,
   Вспомянем, где врага мы били -
   Вот ваши прежние, геройские  дела!

  На постаменте на осеннем ветру гордо развивалось Георгиевское знамя, вручённое Финским стрелкам за «За Отличие при усмирении Польши».
   Первые месяцы службы пролетели незаметно.
 Двадцать первого ноября тысяча девятьсот пятого года занялся солнечный день. Для Гельсинфорса солнце в позднее осенне время года явление редкое. С самого утра в казармах батальона среди стрелков стояло нервное напряжение. Суетились офицеры, не отдавая команд рядовым стрелкам. Были отменены учения, в том числе и строевые, что всегда являлось обязательным в солдатской жизни. Рядовой состав  находился в казармах. Все ощущали, что случилось что-то из ряда вон выходящее, не сулившее ничего хорошего. Но что?
   Стрелки строили самые невероятные предположения о случившемся.
-- Это война! Война! Но с кем? - слышался ропот.
-- Нет, братцы, это революция! - высказывали иные своё предположение.
--Да, я слышал, что в Москве и Санкт-Петербурге неспокойно! Революционеры ведут активную пропаганду!
-- Может быть, нас перебросят в столицу? Может быть, там уже идут бои?
-- Ну а мы при чём? По нашей Конституции нас не имеют права перебрасывать в Россию! Наша Родина - Суоми! Нам незачем служить русскому императору!
 -- Зачем же ты присягал два месяца назад? Давал клятву хранить преданность императору Николаю Второму? Это предательство!
-- Да бросьте строить предположения! Надо ждать! Разъяснят!
-- А всё-таки, кому служить? Российскому императору или нашей Финляндии?
После произнесённого вопроса стрелки не на шутку разволновались. В душе у каждого из них таилось сомнение: «Кому служить?». И не все из них знали ответ на этот вопрос.
-- Давайте будем слушать командиров! Это ведь наши, финские офицеры! Они знают, что правильно, а что неправильно делать нам сейчас!
-- А вдруг нас бросят на подавление бунта у нас, в Суоми?  Всем известны настроения финской интеллигенции и Сейма! А офицеры ведь тоже из интеллигентов!
    Ропот в казармах нарастал. Такое поведение стрелков не осталось не замеченным старшими офицерами.
-- Все на плац! - раздалась громкая команда.
    Толпа взволнованных стрелков, давясь в узких коридорах старинных построек, ринулась наружу. Старшие офицеры и командир батальона полковник Мексмонтан Николай Фридольфович стояли у флагштока с приспущенным флагом Российской Империи. Увиденное ещё больше насторожило рядовых стрелков.
   После традиционной команды на построение и краткого доклада младших чинов о выведенном составе батальона к строю обратился командир батальона.
-- Стрелки! Вы с честью и достоинством несёте славу нашего народа! - с первых произнесённых слов, стало очевидным, что грянула беда! - Финские полки и батальоны всегда стояли на защите народов Великой России! Так служили ваши деды и отцы! Так было заведено веками! Вы дали присягу на верность его Императорскому Величеству Николаю Александровичу Романову! Но сегодня ваша родная Финляндия, ваша Родина Суоми, ждёт от нас защиты! Стрелки! Указом Его Императорского Величества Николая Второго от сего дня двадцать первого ноября тысяча девятьсот пятого года вы распущены! Суоми больше не будет иметь военных формирований! Вы распускаетесь по домам! Грядут события, от исхода которых зависит наше будущее, наша независимость и свобода! Каждый из вас за себя пусть решает сам! Я не могу не объявить вам, что добровольцы, знающие русский язык, могут продолжить службу в русской армии на территории России! Я - солдат и знаю, что такое присяга для солдата! Ваш любой выбор будет принят и исполнен! Подумайте, стрелки, прежде чем принимать столь серьёзное решение!
 На плацу стояла тишина! Никто не ожидал такого исхода! Наступил тот самый волнительный момент выбора, который определит всю дальнейшую жизнь каждого из служивых! Все, старшие офицеры, младшие чины и рядовой состав, каждый должен был принять решение, сделать свой выбор: подчиниться Указу Императора или исполнить данную Императору присягу!
-- Любое решение - это предательство! - думал Вэсськ.
-- Стрелки, изъявившие желание продолжить службу в императорской армии и исполнить данную присягу, два шага вперёд! - скомандовал полковник Мексмонтан.
   Пять человек вышли из строя! Всего пять стрелков! Вэсськ был одним из первых.
 -- Как твоё имя, стрелок? - обратился к нему командир батальона.
-- Вэсськ Лайне, господин полковник!
-- Почему ты это делаешь, стрелок?
-- Я давал присягу! Предав один раз, ты предашь и потом! Так меня учили, господин полковник!
-- Ты должен понимать, что покинешь свою Родину, твоя служба будет продолжена на территории России, причём ещё неизвестно в каких войсках и где? Осознаёшь ли ты это?
-- Да, господин полковник! Я это понимаю! Но я присягал на верность государю и не могу не выполнить присягу!
-- Что ж, как уже было сказано, добровольцы, пожелавшие продолжить службу в русской армии, будут доставлены в Санкт-Петербург до особого распоряжения о дальнейшем продолжении службы! Завтра вы отбудете в Петербург, до сего времени вы не покидаете место  расположения батальона. Налево! Шагом марш в казарму! Остальным вольно! Разойтись! 
  Известие о роспуске стрелкового батальона через пару дней облетело Финляндию.
-- Что-то будет теперь? Где же наш сынок? – мучила Анника вопросами мужа.
-- Ну что ты раскудахталась? Где? Где? – там знают, что делать! Может, стрелков переведут в Россию. Революционеры призывают к беспорядкам! Угрожают императору! Это же надо так распустить их?  Уже давно пора успокоить эту публику! Наш сейм тоже хорош! Удумали! Чтобы финны не участвовали в разгонах нечисти, решили распустить солдат! Всё лояльничают с этой публикой!
-- Как в Россию? Ты меня пугаешь, Вэсськ! Хоть бы весточку от сынка получить!
-- Будет тебе! Наш сын – солдат! Куда пошлют, там и будет свой долг исполнять!
   Такой разговор только ещё больше разволновал Аннику.
   По чистым и ухоженным дорогам Финляндии возле разбросанных крестьянских хуторов стояли небольшие строения, напоминавшие сарайчики. Сюда сгружалась почта для ближайших хуторов. Крестьяне, наезжая до своеобразных почтовых ящиков, забирали содержимое. Здесь можно было найти укрытие от холодного дождя или колючего снега, обогреться от зимней стужи. К такому «ящику» каждый божий день после утренней управы ходила Анника в надежде получить известие от сына.

   Революционное брожение в Финляндии нарастало. Финские крестьяне, жившие куда лучше российских, всегда испытывали ограниченность в плодородных почвах. Отторжение земель в пользу насаждаемых русских чиновников и знати ещё в большей степени обострило малоземелье в Суоми. Больше всего земельный передел коснулся Нюландской губернии Финляндского княжества.

    Поздней осенью старший Вэсськ вернулся раздосадованным с очередного заседания сельской общины ленсманства (уезд). Анника никогда не видела своего мужа таким нервным, мрачным и злым. Привыкнув к сдержанности и немногословности Вэсська, она боялась даже спросить о причинах такого настроения мужа.
 -- Будем продавать усадьбу! – объявил Вэсськ.
-- Что ты говоришь? Бог мой! Одумайся! Наши родители и их родители жили на этой земле! У нас хороший дом! Хорошая земля! Мы никогда не испытывали нужды! Что ты такое удумал, Вэсськ?
-- Вот именно поэтому и будем продавать! Пока мы сможем взять за ферму хорошие деньги, потом мы лишимся всего!
-- Расскажи толком, что произошло?
-- Бургомистр и чиновник сейма объявили, что наши земли будут урезаны в пользу прибывающих русских чиновников и дворян! Ты представляешь? Император забыл о доблести финнов! Передел земли произойдёт уже весной! Надо спешить с распродажей!
-- Куда же мы денемся, Вэсськ? Где будут наши девочки?
-- Будем перебираться в Соединённые Штаты Америки в штат Мичиган!
-- Ты в своём уме?
-- Мы поедем не одни. Посовещавшись с соседями Наами и Киккена, решили, что едем вместе! Мы не прокормимся, если у нас заберут хоть малую толику земли! Ты должна это понимать!
-- Вэсськ, как же наш сынок? Мы  оставим его одного? А земля? Ведь она должна после нас принадлежать нашему сыну?
-- В том-то и дело! Принадлежать будет нечему! Я же втолковываю тебе, что нашу землю заберут и отдадут русским дворянам! А нас просто сгонят!
-- Вэсськ! Ты ничего не путаешь? Как так сгонят? Это же наша земля! Она принадлежала всегда нашей семье! Не может того быть!
 -- Анника, успокойся! Послушай меня! Это трудное решение! Но лучше получить хорошие деньги, чем потерять всё! Тогда мы действительно станем нищими! И дети наши будут лишены всего! И Вэсськ ничего не получит! В Америке много свободной земли! Хорошей земли! Нас освободят от налогов на несколько лет! Я знаю людей, которые туда уехали и неплохо устроились! Тем более, что мы едем несколькими семьями!
 -- Господи! Страсти какие ты говоришь! Это же край света! Пресвятая Дева Мария!
-- Милая моя жена, Анника, иного выхода я не вижу! Устроимся на новом месте, и Вэсськ к нам приедет после завершения службы. Подумай обо всём! И будем продавать ферму!
   Слёзы, подступившие комом к горлу, неожиданно хлынули на лицо женщины. Рыдания  не давали дышать, не хватало воздуха. Анника задыхалась и захлёбывалась в собственных слезах.
-- Нет! Нет! Вэсськ! Мы все пропадём! Не будем этого делать! Прошу тебя, откажись от этой затеи! Всё уладится! Будем жить, как жили всегда!
-- Анника, не будет, как всегда! Не будет! Пойми это! Надо думать о детях! О том, как им жить в будущем! Всё, Анника, всё! Назад ходу нет! Я запустил торги на хутор! Успокойся! Будем ложиться, уже ночь! Завтра ещё об этом поговорим. Пойдём, пойдём, Анника. Девочки давно должны спать.
    Вэсськ, переодев жену, уложил Аннику спать, погладив её по пушистым волосам, словно маленькую девочку. Анника не помнила, когда заснула. Ей снился безбрежный океан и много-много солнца над тёплой волной.

  Утром следующего дня младший Вэсськ и ещё пять стрелков были вызваны к командиру батальона. Полковник Мексмонтан встретил их учтиво.
-- Вы откомандированы в первый батальон Лейб-гвардии Преображенского полка. Учтите, что полком традиционно командует сам император! – вручая бумаги Вэсську, обратился с напутствием Николай Фридальфович. – Не подведите, стрелки! Вам выпала высокая честь служить в самом прославленном полку России! Преображенцы не раз вставали на защиту императора! Удачи Вам на новом месте службы, и пусть она не принесёт вам разочарование!
 Получив командировочные, стрелки отправились на железнодорожный вокзал. Их ждал поезд до Санкт-Петербурга. Дорога в Северную столицу была недолгой и неутомительной. Санкт-Петербург встретил прибывших серой зимней погодой. Не избалованным солнцем финнам город показался угрюмым, неприветливым и холодным. Снега не было. Застывшая серая земля, сыпавшаяся сверху снежная крупа из низких, тяжёлых, тёмных туч, ползущих по серому небу, и холодный, пронизывающий ветер произвели удручающее действие на сошедших с поезда юнцов. Финляндский вокзал представлял собой длинное здание, одноэтажное, по центру с выходами в город, с двухэтажными крыльями по обеим сторонам. Узкие и длинные окна, множество чердачков и труб на крыше придавали ему родные очертания, схожие с финскими столичными строениями.
Гвардейский полк квартировал в центральной части города. Прославленный в боях и один из самых близких к трону, первый батальон Лейб-гвардии Преображенского полка располагался совсем недалеко от Зимнего дворца. Казармы батальона были построены на углу Миллионной улицы и Зимней канавки. Сначала здесь квартировали «лейб-кампанцы» - части, помогавшие взойти на трон императрице Елизавете. Впоследствии здесь были построены казармы для первого батальона полка.  Сюда-то и спешили стрелки, прибывшие в Петербург из Финляндии.
Квартиры батальона произвели на финнов неожиданно приятное впечатление. Они с волнением рассматривали строения, где предстояло нести солдатскую службу. Полковые постройки, включая и казармы, и служебные здания, полковой храм, плац, составляли крупный комплекс, который превращался в своеобразный «город в городе». Массивные колонны, портики, удлинённые оконные проёмы в зданиях придавали им величественный вид. Так его воспринял Вэсськ. Своеобразным подтверждением тому был говор петербуржцев. Человек, чтобы охарактеризовать своё жильё, мог сказать, что он снимает квартиру «в полках». Любому жителю становилось понятным, о каком районе Санкт-Петербурга идёт речь.
Нахлынувшая было тоска, занывшая в душе у Вэсська, куда-то улетучилась. Чужой город, и вовсе даже не город Суоми, оказался не столь страшным. Мечты и надежды на новую, полную приятных открытий жизнь вновь вернулись к юноше. Наполненными большими надеждами, стрелки вошли в главный корпус первого батальона Лейб-гвардии Преображенского полка.

 Гл. 2. Славный Его Величества Лейб-гвардии Преображенский полк 
В большом и светлом вестибюле перед широкой лестницей, ведущей на следующие этажи, вошедших встретил дежурный унтер-офицер в звании фельдфебеля.
-- Кто такие? По какому вопросу? – выйдя из-за небольшого столика по- военному обратился он к вошедшим.
-- Наши командировочные документы! – поприветствовав офицера, протянул Вэсськ, назначенный старшим в группе, сопроводительные документы финских стрелков.
-- Извольте подождать! Доложу дежурному капитану обер-офицерского состава, - рассматривая предоставленные документы, ответил унтер-офицер.
После нахлынувшего на стрелков волнения, они немного приободрились. Ждать долго не пришлось. Откуда-то сверху к ним спустился капитан. Не теряя времени, он приступил к определению места службы финских стрелков.
 -- Учитывая образование и продолжительность вашей воинской службы на прежнем месте, Вэсськ Лайне поступает в первый взвод Фузилёрной роты с присвоением звания рядового старшего оклада, остальным присваивается звание рекрутов с последующим направлением в кадетский корпус для прохождения курса молодого бойца. Младший унтер-офицер, - обратился он к дневальному, - распорядитесь об определении прибывших.
Дав поручение дежурному унтер-офицеру, капитан удалился.
-- Что, братцы, поздравляю вас с прибытием в первый батальон Лейб-гвардии Преображенского полка! Такой поворот событий принято считать счастливой случайностью, говоря по-русски, «Божьей волей»! А то, что вы – финны, так придётся привыкать к русским именам. Вот Вы, Вэсськ Лайне, как по-русски звучит Ваше имя?
-- Василий!
-- А батюшку как Вашего величать?
-- Тоже Василием!
-- Значит Вы – Василий Васильевич!
   А фамилия по-русски как звучит?
-- Волна!
-- Значит Василий Васильевич Волнов!
-- Очень непривычно, господин унтер-офицер!
-- Привыкай! Ты теперь рядовой старшего оклада русской императорской  армии Преображенского полка! Цвет русской нации! Вот так-то, братцы!
 Получив русские имена, теперь уже бывших финских стрелков развели по казармам.
Заместителем командира первого взвода Фузилёрной роты оказался невысокий белокурый офицер немногим старше Вэсська прапорщик Михайлов Николай Павлович.
 -- Добро пожаловать в воинскую часть, Василий! Наш взвод является основной ударной мощью полка! Вам повезло в том, что попали сюда. Располагайся, а потом со всеми на обед. Всё ли понятно?
-- Да, господин прапорщик! Имя звучит непривычно! Можно Вэсськ, как матушка нарекла?
-- Нет, рядовой! Теперь Вы – Василий! Не обижайтесь, рядовой, у нас и поляки, и немцы есть, и всех по-русски величают. Так заведено! Национальности твоей никто не отнимает, значитесь Вы в полковых документах чухонцем.  На окраинах Петербурга много Вашего брата живёт! Так что Вы не исключение! Устраивайтесь, не буду Вас задерживать. После обеда подойдёте к коменданту корпуса и получите у него форму.
 -- Есть получить форму! - отчеканил Вэсськ.
-- Ну, ну, устраивайтесь, Василий! Не буду Вам мешать.
 Прапорщик ушёл, предоставив возможность разместить скромное имущество в личном солдатском шкафу, стоящем возле заправленной кровати. Вэсськ успел до обеденного сигнала написать письмо домой матушке и отцу о своём новом месте службы. После сытного обеда в большом обеденном зале солдатской казармы он получил новую форму. Обмундирование зимней униформы удивило своей простотой. Никакой пышности, никаких позолот и вензелей! Всё продиктовано принципом удобности. Отличительным признаком был нагрудный гвардейский знак Преображенского полка и маленький металлический герб, прикреплённый к обыкновенной фуражке.
Познакомившись с ближним кругом однополчан, Вэсськ совсем успокоился. Солдаты были со всей России. Многие, как и он, поступили в полк недавно. Часть чинов и рядового состава запятнала себя участием в революционных событиях 1905 года в Петербурге и в Москве, поэтому возникла необходимость их замены. Новобранцы с окраин Российской империи подходили как никто лучше.
Из казарм преображенцы отправлялись на караульные посты внутри дворца, для чего был сооружён закрытый переход. По сути, Лейб-гвардейский Преображенский полк был личной охраной императора и его семьи. Разве мог юнец из финской крестьянской семьи мечтать о том, что будет служить в Преображенском полку, первом гвардейском полку Российской империи, где служили представители самых знатных дворянских родов, где шефами были члены царской фамилии? Он близко видел царскую семью, государя! Здесь в нём окрепла верность русскому престолу. Состав Преображенского полка отличался высоким уровнем дисциплины и высокими боевыми качествами. Лейб-гвардии Преображенский полк за двести лет существования принял участие в семнадцати войнах.
Вэсськ ждал письма из дому. Прошло несколько месяцев, а ответа так и не было. Прекрасно зная пунктуальность и обязательность отца, он понимал, что молчат родители неспроста. Юноша весь извёлся, написал ещё пару писем, но в ответ – молчание.  И вот оно - долгожданное письмо, написанное рукой матушки с припиской отца.

 Милый мой сыночек! Мой мальчик!
  Извещаю тебя о том, что мы с отцом и сестрёнками обосновались в Америке, в штате Мичиган. Живём в южной части штата. Это озёрный край, много водоёмов. Климат лучше, чем в нашей Суоми. Мы прожили здесь уже год. Лето у нас жаркое, такого никогда в родных краях не бывает, а зима влажная и снежная, похожа на финскую, но значительно короче.
Дорогой Вэсськ, не передать всего того, что мы пережили. В родном хуторе власти решили отнять у нас большую часть земли. Но мы успели продать хутор с фермой и землёю, на что и решились отбыть чуть ли не на край света! Ох, сыночек, сколько волнений и страхов пришлось пережить! Пересекли океан! Дева Мария, как было страшно!
Сейчас у нас всё хорошо. Вэсськ построил большое ранчо (это по-американски ферма так называется). Купили коров, свиней, птицы, распахали целину и засеяли пшеницей. В здешнем краю выращивают диковинную культуру, кукурузой называется. Хорошее растение! Мука из кукурузы неплохая, консервы тоже можно делать и много ещё чего, а также скот замечательно кормить. Овощей много садим, парники и теплицу поставили. А ещё, сынок, лошадей разводим! Большое хозяйство! Работников держим! Тяжело было, но отец оказался прав, принимая решение об отъезде. Всё равно скучаю по милому, родному дому и по тебе, сыночек! Ждём с отцом тебя после завершения службы.
Целую, тебя, мой мальчик, твоя мама Анника.
 Сын! Обязательно приезжай  к нам в Америку! Нас освободили на пять лет от налогов, земля досталась почти бесплатно! Недалеко в нашем штате находится столица автомобилестроения Америки Детройт. Какие замечательные машины там создаёт Генри Форд! Планирую купить в ближайшее время. Приезжай.
Твой отец, Вэсськ-старший.

  Прочитав это письмо, Вэсськ не мог спать несколько ночей.

-- Это надо же как всё повернулось! - думал он, - Я верой и правдой служу Государю! Почему же такая проявляется несправедливость к моему народу? К моей семье? Как же так?
 Юноша долго мучился в своих сомнениях, задавая себе вопросы, на которые не знал ответов. Оставалось два года воинской службы, как и все, он скучал по родному дому и тихой жизни на хуторе. Представить себя в чужой Америке он не мог, но и на родине его уже никто не ждал.
 Неопределённость своего будущего, точно рана, ныла в нём, будоражила, не давала покоя. Вэсськ  не принимал никакого решения.
-- Время покажет! А пока буду нести службу.
В Преображенском полку Вэсську нравилось, хорошим человеком был и непосредственный командир прапорщик Михайлов Николай Павлович.
-- Может, так и останусь здесь, в государевом полку! - часто раздумывал он. Вэсськ никак не мог видеть мягкого и внимательного, даже к солдатам охраны, Государя Николая Александровича деспотом и хладнокровным политиком.
-- Нет! Император не ведает, что делается за его спиной в государстве Российском! Не докладывают ему всего о жизни подданных, утаивают, черти министры и прочая властная свора. А Государь верит им!
Такие мысли успокаивали солдата, вселяли смысл в его службу и оправдывали в собственных глазах преданное отношение ко всей царской семье.
  Осень 1906 года. Миновал  год службы Вэсська в Преображенском полку. Со временем он привык к русскому имени Василий. И только матушка в своих редких письмах называла его наречённым.

   Однако вскоре в жизни Василия вновь грянули перемены. Связаны они были со встречей с русским государственным деятелем Петром Аркадьевичем Столыпиным. Свершённые громкие покушения на его жизнь заставили Столыпина поселиться с семьёй в Зимнем дворце.
 Революционные события в России к 1906 году стали затухать. Однако мощное крестьянское протестное движение в Саратовской губернии свидетельствовало об опасном настроении народа. Крестьяне вывозили барский хлеб, вырубали леса, уничтожали покосы, травили скот. Полыхали пожарищами барские усадьбы. Были уничтожены сотни ненавистных дворянских имений. Волнениями были охвачены все уезды губернии. Однако помещиков крестьяне не трогали, сохраняя наивную веру в справедливость и в то, что помещики сами отдадут землю крестьянским общинам.

   Пётру Аркадьевичу Столыпину, являвшемуся в 1905-1906 годах губернатором Саратовской губернии, силой солдатских штыков и казацких шашек удалось справиться с крестьянскими бунтами. Успешное руководство губернией, самой сложной в революционном отношении, привлекло внимание Николая II к личности Столыпина. Император дважды выразил ему благодарность за проявленное усердие. В апреле 1906 года Пётр Аркадьевич был назначен министром внутренних дел  Российской империи, а в августе того же года ещё и возглавил правительство, получив назначение на должность председателя правительства с сохранением прежней должности.
Поселившейся большой семье Столыпиных во дворце было выделено целое крыло. Сюда-то и был определён охранный пост из преображенцев, куда попал Василий Волнов. Накануне установления нового поста командир взвода прапорщик Михайлов на вечернем построении провёл воспитательную беседу с рядовым составом нового охранного поста.
-- Вам предстоит охранять семью выдающегося человека! Петр Аркадьевич Столыпин стоит на охране государственного порядка Российской империи. Проявляя мужество, он, безоружным и без какой-либо охраны, входил в центр бушевавших толп бунтовщиков. При объезде неспокойных деревень в сопровождении казаков в него внезапно выстрелил неизвестный. Затем в Саратове вновь в него стреляли!  В августе сего года на Аптекарском острове в результате мощного взрыва в доме Столыпиных погибли двадцать четыре человека! Сам Пётр Аркадьевич не пострадал. Его спас адъютант генерал Замятин, которому, увы, это стоило жизни. Переодевшись в форму жандармов, злоумышленники под видом просителей пришли на приём к  Столыпину. Они кинули к ступеням портфель с бомбой. Сами преступники не выжили. Тяжёлое ранение получили дочь и сын министра. Государь пригласил семью Петра Аркадьевича пожить во дворце.  Вам предстоит проявить особую бдительность! Враг изобретателен! Каждый из Вас будет лично представлен Петру Аркадьевичу. Это его просьба. Он желает знать каждого солдата, заступающего на пост охраны его семьи, в лицо и по имени. Завтра поутру вы построитесь в нижнем бельэтаже, где я и представлю персонально каждого из вас господину министру. Прошу привести имущество в порядок, и, не дай Бог, кому-нибудь опоздать на построение! Всем ли понятно?
Преображены дружно и громогласно грянули: «Так точно, господин прапорщик!»
После завершения построения служилые занялись приготовлением к предстоящему дню, не прекращая обсуждать новое назначение.
Следующим утром преображенцы нового охранного пункта выстроились в указанном бельэтаже. Прапорщик Михайлов нервничал. Это было видно по тому, как он прохаживался вдоль выстроившихся солдат. Волнение передалось и рядовым. Вэсськ тоже немного волновался. Он многое слышал о Столыпине. Порой противоречивые слухи рисовали портрет жестокого и властного, беспощадного человека, который в крови подавил крестьянские бунты. То, напротив, говорили о том, что это был человек чести, обладающий редким умом, чувством родины, искренним патриотом Отечества. От него во многом зависела жизнь любимой Суоми. В душе юноши перемешалось множество представлений о Столыпине.
-- Кто же Столыпин? – думал он, вытянувшись в строевой шеренге.
--Смирно!!! – раздалась команда прапорщика.
 Преображенцы подтянулись, казалось, не дышали, застыв на месте.
В залу вошёл высокого роста человек, сухощавый, широкоплечий. Он был щеголевато одет в костюм английского покроя, выгодно рисовавший его статную, дышавшую энергией и подвижностью фигуру. Умные и выразительные глаза открыто смотрели на выстроившихся и словно застывших преображенцев. Его взгляд отражал нескрываемое любопытство к происходящему. Крупная голова, с выдающимся вперёд лбом, небольшая аккуратно подстриженная, ещё тёмная бородка довольно густо обрамляла его лицо и хорошо очерченные губы.
 -- Здравствуйте, служилые! – громко обратился он к солдатам.
Преображенцы, как полагается, поприветствовали вошедшего сановника. Прапорщик Михайлов доложил о цели построения.
-- Я попрошу Вас, милейший, в нескольких словах представьте мне членов охранной команды – обратился Столыпин к Николаю Павловичу.
-- Есть, Ваше Высокопревосходительство!
Они пошли вдоль линейки выстроившихся преображенцев. Прапорщик называл имя и фамилию каждого, а также место, откуда родом был солдат. Через некоторое время настала очередь Вэсська.
-- Василий Васильевич Волнов, рядовой старшего оклада, финн, родом из Великого княжества Финляндского, - отрапортовал прапорщик.
Столыпин с любопытством задержал свой взгляд на стоявшем против него рядовом.
 -- О, братец, откуда ты! Как матушка-то тебя нарекла? – обратился он к Вэсську.
-- Вэсськ Лайне, Ваше Высокопревосходительство!
-- Василий Волнов, стало быть?
-- Так точно, Ваше Высокопревосходительство!
 -- Ну что ж, рад видеть тебя в славном Преображенском полку, преданном   Государю Императору. Не то что твои некоторые земляки, изрядно увлечённые революционными идеями, убивающие государевых подданных! Запомню тебя, Василий! Ты проявил преданность престолу, потому и доверили тебе охрану семьи Государя Императора. Мне служилые нужны! Думаю, что мы с тобой ещё встретимся в ближайшее время.
Произнеся эти слова, Столыпин продолжил знакомство с составом охранной службы.
 Вэсська смутили слова сановника. Стоя в строю, он не знал, радоваться или нет оказанному ему вниманию со стороны высокопоставленного лица. Был представлен весь состав охранной команды, после чего Столыпин, попрощавшись с прапорщиком и рядовым составом, вышел из фойе.
-- Вольно! В казарму шагом марш!– отдал команду Михайлов.
Вернувшись в казарму, командир разбил охранное подразделение на отдельные дежурные посты, обозначив временной график дежурства на посту каждому рядовому.
   Вэсськ продолжал размышлять о произошедшем знакомстве и о том, что он может ожидать от него.
-- Рядовой Волнов! По личному распоряжению Его Высокопревосходительства Петра Аркадиевича, Ваш пост назначен у входа в кабинет, что находится на втором этаже, - обратился к Вэсську прапорщик Михайлов утром следующего дня.
-- Есть охранять кабинет Его Высокопревосходительства!
-- Учтите, Волнов! Кабинет является самым доступным к председателю правительства местом! Проявляйте особое внимание к входящим! При малейшем подозрении или странности поведения посетителя Вы должны подавать сигнал тревоги, а посетителя любыми способами задержать. Всё ли ясно, рядовой?
-- Так точно, Ваше благородие!
-- Развод! Обеспечить расстановку постовых!
Десять человек преображенцев и двое разводящих маршевым шагом пошли на закреплённые между ними посты. Каждый из них должен был простоять три часа сряду, после трёхчасового отдыха дежурство возобновлялось вновь.
Полетели дни напряжённой службы. Охрана не распускалась в течение всего времени работы Столыпина, который только сам мог отпустить с поста охрану. А Пётр Аркадьевич порой работал дотемна. Вэсська удивил  простотой, скромностью и непритязательностью рабочий кабинет Столыпина. Это был обширный зал, ничем не напоминающий кабинет государственного деятеля. У одной из его стен стоял большой диван, над ним – телефон. Днём на диване уютно размещались посетители, а ночью порой он служил постелью. Вэсськ ежедневно наблюдал за сановником. Всё больше и больше Столыпин располагал к себе и завоёвывал уважение в глазах всех преображенцев, обеспечивающих его охрану. Кто хоть раз общался с Петром Аркадьевичем, сразу попадал под его неотразимое влияние. Ни капли чиновника, царедворца, честолюбца не чувствовалось в нём. При этом он всегда хранил личное достоинство. Он умел приковать к себе внимание. Его речь всегда была убедительна для собеседника. Свою позицию он излагал ясно и просто, иногда его слова были эмоционально горячи, он не скрывал своих эмоций. Вэсську впервые пришлось близко видеть столь высокопоставленное лицо, он был немало удивлён тому, что Столыпин после краткого знакомства с составом охранной службы знал и помнил всех солдат по именам и фамилиям. Завершая в поздние часы свой рабочий день, Пётр Аркадьевич, открыв дверь кабинета, говорил:
-- Василий, милейший, можешь быть свободен! Я, пожалуй, останусь тут на ночь. Распорядись, чтобы мне постелили в кабинете на диване. Благодарю тебя за честную службу!

  Каждый день Вэсськ наблюдал, насколько не проста служба Столыпина, с каким чувством долга он относится к ней. Ему приходилось слышать многие разговоры, которые касались государственных дел, он восхищался тем, как быстро Столыпин находил решение, казалось, самым сложным вопросам российской политики. 12 августа 1907 года лично Столыпиным был заложен первый камень обелиска в память о погибших при взрыве людях в его доме на Аптекарском острове. Вэсськ в качестве личного охранника сопровождал Его Высокопревосходительство в этой непродолжительной миссии. Он увидел страшные последствия трагического взрыва и был восхищён тому, как держался Столыпин во время скромной церемонии, как говорил о погибших, называя всех поимённо.
Иногда Вэсськ видел, каким расстроенным возвращался Пётр Аркадьевич с заседаний Думы, куда он тоже сопровождал Столыпина. За полтора года службы в охране Столыпина Вэсськ всецело доверился этому человеку, оправдывая его жёсткие решения относительно крестьянских бунтов,  революционеров, которые чинили смерти государственным чинам, уничтожая высокопоставленных сановников. Столыпин же просто пренебрегал  опасностью, не уделяя своей персоне особого внимания, но жёстко карал тех, кто становился угрозой Отечеству.
Завершался 1907 год, второй год из трёх положенных службы Василия Васильевича Волнова.
Имя Петра Аркадьевича Столыпина связано с проведением в начале двадцатого столетия земельной реформы в России. Тогда под воздействием русской революции 1905 года, частью которой стало бунтарское проявление со стороны крестьянства, направленное против помещичьего произвола, становится очевидной необходимость осуществления изменений в русской деревне. Были приняты ряд документов, заложивших основы последующей аграрной реформы. Крестьянам разрешалось выделять земельные наделы из общинных земель, а  также объединять свои отдельные участки земли в один отруб. Целью реформы являлось формирование частных владений, которые бы хозяйствовали по фермерскому образцу. Подобные процессы успешно протекали в Соединённых Штатах Америки. России предстояло осуществить подобный прорыв.
 « … нам нужна Великая Россия!» - выступал Столыпин на заседании Государственной Думы второго созыва. Отношение к Петру Аркадьевичу со всех сторон российского общества было неоднозначным, а порой и враждебным. «Не запугаете!» - бросал он с высокой трибуны. Покушения на Столыпина продолжались. В 1907 году две группы в Гельсингфорсе: «летучий отряд» Трауберга и революционная группа готовили очередное убийство Председателя Совета министров.
Пётр Аркадиевич Столыпин «разбудил» дремлющую Россию, её крестьянина, который двинулся на неведомые земли Российской империи. Великое переселение многонационального крестьянства всколыхнуло российскую действительность. Волны переселенцев пошли в Сибирь.
 На начальном этапе переселение в Сибирь являлось средством смягчения остроты малоземелья в губерниях Европейской части России и способом закрепления Сибири за Россией перед лицом угрозы её захвата со стороны соседних стран. При поддержке правительства в осваивающейся глуши строились новые деревни, школы, церкви, больницы.
Потоки многоязычных переселенцев из Польши, Украины, Белоруссии, Финляндии и иных чухонцев, включая национальные окраины Российской империи, оказались на Алтае. На новых землях было заложено три тысячи четыреста пятнадцать населённых пунктов, в которых поселилось свыше шестисот тысяч человек.
Человек, взваливший на себя столь небывалую в истории России миссию, как проведение масштабного переселения на новые земли самых различных слоёв населения и этнических групп, большей частью российских крестьян, должен был обладать невероятными способностями и мужеством.
-- Василий, зайди в кабинет! – приоткрыв массивную дверь, обратился Столыпин к постовому Волнову.
-- Ваше Высокопревосходительство, Пётр Аркадьевич, как же пост? Запрещено покидать!
-- Ничего, я позволяю! Поручение у меня к тебе есть, милейший!
-- Есть! – услышав о поручении, не стал возражать Вэсськ.
Понимая невозможность неисполнения воли Столыпина, он зашёл в просторную залу рабочего кабинета сановника. Однако волнение по поводу нарушения прописанной инструкции не давало покоя. Пост покидать под любым предлогом было запрещено. Поступок постового оправдывало только то, что распоряжался постовыми сам Столыпин.
-- Присаживайтесь, рядовой старшего оклада Волнов Василий, - показывая на известный Вэсську диван жестом руки, Пётр Аркадьевич пригласил присесть его на место для посетителей. - Вот какое дело, Василий. Тебе многое известно из того, какие государственные решения принимаются в этом кабинете. Ты честно, дисциплинированно и со всей ответственностью относишься к своей службе. Это похвально. Более того, ты не разделяешь взглядов своих соплеменников относительно их революционных идей. Это ведь так, Вэсськ? – обратился к постовому Столыпин, называя наречённое имя солдата, чему Вэсськ был несказанно удивлён.               
Он не думал, что Столыпин помнит момент их знакомства и его родное имя. Для Василия даже непривычным прозвучало его настоящее имя, которое никто не произносил уже два года.
-- Да, Ваше Высокопревосходительство, не разделяю революционных идей, - смущённо отвечал он.
-- Ты ведь знаешь, что финны готовили очередное убийство, жертвой которого они избрали меня?
-- Да, Ваше Высокопревосходительство, я знаю об этом!
-- И ты, финн, стало быть, настроен против этих злоумышленников?
-- Да, Ваше Высокопревосходительство! Зная Вас, как человека, преданного России, я не могу относиться к заговорщикам иначе, кем бы они не являлись!
-- Я в этом не сомневался! Спасибо тебе, Вэсськ Лайне! Спасибо тебе, Василий Васильевич Волнов!
От этих слов у Вэсська пересохло всё в горле. Казалось, что он потерял голос, рот будто онемел, и губы не слушались его. Солдат был даже удивлён тому, что голос всё-таки звучал, хотя казался чужим. От волнения он покрылся холодным потом, его потряхивало, и голова плохо соображала.
-- Я хочу сделать тебе предложение государственной важности, - продолжил говорить Столыпин после непродолжительной паузы, - тебе, надеюсь, известно о проводимой мною сельской реформе? – вновь он обратился к Вэсську.
-- Да, Ваше Высокопревосходительство!
 -- Полагаю, что, заселяя необжитые земли малоземельными крестьянами нашей огромной России и закрепляя за ними навечно землю в собственность, мы навсегда решим земельный вопрос, который так остро стоит в России веками. И крестьянин, став хозяином земли, неплохо заживёт и сможет прокормить не только себя и свою семью, но и страну.  Именно для этого двинуты тысячи людей на Восток, в Сибирь! Но переселенцев необходимо защищать от возможных грабежей, провокаторов и прочих подстрекателей, которых немало пытается втереться в крестьянскую массу. Нужны смелые, честные солдаты, которые бы гарантировали сохранение порядка во время великого переселения народов. Их не хватает. Зная тебя, Вэсськ Лайне, как моего личного охранника, который не единожды доказал свою преданность и мужество, предлагаю тебе в качестве офицера охранной службы сопровождать переселенцев, отправляющихся в Сибирь. Это сложное предложение, понимаю твоё теперешнее состояние, но рассчитываю на согласие.
Вэсськ молчал.
-- Это что, сон? - слушая Столыпина, задавал он сам себе вопрос. Пётр Аркадьевич продолжал.  Тебе полагается за службу унтер-офицерский чин. Я уж об этом постараюсь. Полагаю, что штаб офицерского состава Преображенского полка возражать против представления Министра внутренних дел не будет. Вопрос можно считать решённым. Тебе будут выплачены хорошие подъёмные, дорожные, сохранён офицерский оклад. По прибытию на место в качестве переселенца получишь землю. Вы, финны, хорошие, рачительные хозяева. Я это отметил давно. Вот и станешь таким финским крестьянином в Сибири. Пусть смотрят и учатся хозяйствовать. Сейчас готовят целую партию чухонцев к переселению на Алтай. Более подробную инструкцию получишь в управлении по переселенческой деятельности у нас в министерстве. Поедешь с земляками. Они тебе больше будут доверять, чем кому-либо другому. Ну, как, Вэсськ?
Вэсськ будто ничего не слышал. В его сознании всё перемешалось: Сибирь и Америка, Суоми и Россия. Он словно песчинка в безбрежном океане! Бог знает, на какой берег вынесет его волна!
 Столыпин всё говорил и говорил.... До Вэсська доходили только отдельные слова.
-- Да, Вэсськ, тебе придётся совсем забыть своё имя. В бумагах полка ты числишься Василием Васильевичем Волновым, им и будешь. После выполнения миссии сопровождения и охраны переселенцев перейдёшь в резерв Преображенского полка, так и будешь в нём числиться. Вернёшься в полк в случае военной необходимости. Всё ли понятно?
-- Да, Ваше Высокоблагородие, Пётр Аркадьевич! - совсем растерявшись, ответил Вэсськ.
Столыпин внимательно посмотрел на своего собеседника. Он прекрасно понимал, что творится в душе Вэсська.
-- Ничего, вернёшься в казарму, всё обдумаешь, не поспишь ночку, а к утру примешь правильное решение. На сегодня ты свободен. Можешь сдать пост. Как только тебе присвоят звание младшего унтер-офицера, так будешь принимать новую службу. Свободен, Василий Волнов!
Вэсськ  не помнил, как оказался в казарме. Ночь прошла без сна. На утро следующего дня началась обычная служба.
 -- Уж не приснилось ли мне всё? - недоумевал он.
 Время шло, и служба продолжалась.
       Через два месяца после разговора с Петром Аркадьевичем Столыпиным Вэсська вызвали в штаб полка. Сообщил об этом командир взвода прапорщик Михайлов. Юноша разволновался. Он прекрасно понимал, что решение по его вопросу принято. Продолжая нести дежурство возле кабинета Столыпина, Вэсськ больше не разговаривал с сановником, да и Председатель правительства тоже не возвращался к нему. И вот вызов в штаб!
Внутренне Вэсськ так и не свыкся с мыслью о том, что поедет в Сибирь!
-- Будет, как будет! – решил он.
Родителям о возможных переменах он не писал. Письма из Америки приходили регулярно. У отца с матерью всё складывалось благополучно. Вэсськ-старший успешно расширял своё хозяйство и ждал сына.
-- Что станет с ними, когда узнают, что я уеду в Сибирь? А я? Неужели потеряю отца с матерью навсегда? – с горечью размышлял Вэсськ, вспоминая матушку и то, как она всегда нежно любила своего первенца. От этих мыслей набегала непрошеная слеза. Стоило немалых усилий заставить себя отбросить мрачные мысли.
 -- И что, Сибирь? Буду жить как отец! Тоже стану фермером! Встретимся! Обживусь, годик-другой, и махну в Америку! Посмотрю, как там американские фермеры живут!
 Он шёл в штаб полка. Вэсськ не сомневался в том, что штаб офицерского состава положительно решит вопрос о присвоении ему звание младшего унтер-офицера. Всё складывалось для Вэсська, как он того и желал. Служба будет продолжена. С присвоением ему офицерского звания для него откроется новая перспектива. Но далёкая Сибирь настораживала!
-- Служба есть служба! Получу распорядок несения обязанностей и буду исполнять! Что ещё требуется от солдата! Быть верным присяге и исполнять приказы! Так и будет!
В душе Вэсськ скучал по земле, крестьянскому труду, своему дому! Сказывалась вековая традиция предков, их любовь к своей земле и своему хозяйству. Но всё это осталось там, в родной Нюландии, в Суоми! А как оно повернётся в Сибири? Никто не ведает!
Вот и штаб! Боязно! Вэсськ вошёл в знакомое здание штаба Лейб-гвардии Преображенского полка. Как и в день приезда его встретил дежурный прапорщик.
 -- Волнов Василий? Пройдёмте со мной на второй этаж в приёмную Их Превосходительства генерал-майора господина Драгомирова Владимира Михайловича! Их Превосходительство ждёт Вас!
Вэсськ последовал за щеголеватым прапорщиком. Вот и массивная дверь приёмной. Они зашли внутрь. Большая и светлая зала была заставлена лёгкими диванчиками, на которых разместились посетители. Прапорщик что-то сказал адьютанту, сидящему за небольшим столиком.
-- Минуту! Доложус Их Превосходительству! Вас пригласят! – произнеся фразу, молодцеватый адъютант ловко проскользнул в кабинет генерал-майора.
-- Присядьте! Вас вскоре пригласят! – обратился прапорщик к Вэсську, придвигая к нему лёгкое кресло. Взглянув на роскошные часы, находящиеся здесь же, он покинул приёмную.
 Вэсськ ждал. Адъютант всё не выходил. Посетители нервно посматривали на плотно закрытую дверь, надеясь на приглашение. Время затянулось. Часы внезапно громко запустили бой. Прошёл час ожидания.
И вот желанная дверь открылась.
-- Волнов Василий! Пройдите! Их Превосходительство генерал-майор господин Владимир Михайлович ждётс Вас!
Вэсськ подошёл к двери. Сердце колотилось. Казалось, что все посетители в приёмной слышат этот сердечный гул. Он зашёл внутрь помещения. За большим столом в кресле сидел командир Преображенского полка генерал-майор Драгомиров Владимир Михайлович. Он был боевым офицером, имевшим за плечами десятки сражений и побед. Об этом свидетельствовали награды, украшавшие  мундир: ордена Св. Станислава 3-й ст., Св. Анны 3-й ст., Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом. Внушительная и мощная фигура гармонично вписывалась интерьер кабинета. Роскоши никакой. Всё обыденно и просто.
Сделав несколько шагов, Вэсськ остановился, доложил о своём прибытии и вытянулся, как того требовал устав.
  Драгомиров довольно сурово взглянул на новоявленного унтера.
-- Вольно рядовой!
Взяв серебряный колокольчик, он позвонил в него несколько раз. Тотчас вошёл уже известный Вэсську адьютант.
-- Приказ по Волнову Василию Васильевичу! - немногословно обратился генерал к нему.
-- Есть, Ваше Превосходительство!
Адьютант открыл занесённую им красную папку и подал лист гербовой бумаги генералу Драгомирову. Генерал встал и вышел на середину залы. Вэсськ оказался на небольшом расстоянии от командира полка. Генерал громко зачитывал документ:
-- Приказ ... о присвоении звания младшего унтер-офицера первого взвода Фузилёрной роты Лейб-гвардии Преображенского полка и определении оклада, а также довольствия младшего командного состава рядовому старшего оклада Волнову Василию Васильевичу!
 Волнение Вэсська было настолько сильным, что это заметил генерал-майор.
--Вы своим служебным радением были оценены Его Высокопревосходительство господином Петром Аркадьевичем Столыпиным! Надеюсь, что и впредь с честью и достоинством будете нести службу во славу Отечества нашего и Его Величества государя Николая Александровича!

       Генерал подал гербовый лист Вэсську, пожал протянутую им руку и поздравил новоявленного унтера. Всё пролетело мгновенно! Но казалось, что церемония шла несколько часов. Отдав честь генералу, с волнением Вэсськ вышел в приёмную. Услужливый адьютант, подойдя к нему, объяснил, где и когда Вэсськ может получить новое обмундирование.
-- Сейчас Вам следует пройти к коменданту полка за обмундированием!
Только после этого житейского обращения Вэсськ пришёл в себя. Поблагодарив адьютанта, он пошёл в обозначенный корпус. Полученная форма отличалась от прежней качеством сукна и кожи у сапог, яркие погоны были украшением новенькой формы. Вэсськ, бережно неся полученное обмундирование, вернулся в свою казарму.
Его ждал прапорщик Михайлов.
-- Волнов, завтра приказано Вам быть в Управлении по переселенческой политике за новым назначением на службу. Возьмите пакет. Поздравляю Вас, младший унтер-офицер Василий Волнов!
-- Рад стараться, Ваше благородие!
Михайлов подошёл к Василию и передал пакет с приказом, после чего по-приятельски обнял его.

 Гл. 3. Через всю Россию
 Василий так и не простился со Столыпиным. Ранним утром он был в Переселенческом управлении. Несмотря на апрель, солнце в небе уже играло. Новенькая форма хорошо облегала его фигуру. Начищенные до блеска  сапоги сверкали. Всё обмундирование двадцатидвухлетнего унтер-офицера, выполненное из нового сукна, придавало радость и лёгкоть. Его серые глаза азартно блестели, а на щеках выступил свежий румянец. Покидая полковые казармы, Василий, теперь только так юноша сам себя называл, грезил мечтой о будущем. Взяв извозчика, он быстро прибыл к назначенному месту.
Государственное Переселенческое управление, недавно созданное для организации переселенческими движениями в России, было наделено широкими полномочиями: проводило землеотводные операции и землеустройство, мелиоративные мероприятия в степных губерниях, открывало для переселенцев школы, больницы, сельскохозяйственные склады и проводило дороги. Огромная работа ложилась на него по организации транспортных перевозок имеющимся железнодорожным и судоходным транспортом. Руководил управлением сенатор, тайный советник Григорий Вячеславович Глинка. Подобные комитеты были созданы в восьми губерниях, куда пошёл поток переселенцев.
Василий даже не поднялся в верхние этажи здания. На входе в просторном вестибюле к назначенному времени его и ещё нескольких офицеров ждал гражданский чиновник, который вручил пакет с предписанием по дальнейшей службе. Присев в кресло, стоявшее здесь же у окна, Волнов прочёл вложенные в него документы.
Там был приказ о назначении младшего унтер-офицера Лейб-гвардии Преображенского полка Волнова Василия Васильевича уполномоченным по организации перевозки и сопровождению переселенцев Саратовской губернии и Великого княжества Финляндского в село Камень Алтайского округа Барнаульского уезда, Томской губернии. Кроме приказа в пакете находилось два сопроводительных письма: одно было адресовано на имя начальника Николаевского вокзала Москвы о формировании означенного состава для отправки людей, скота, имущества переселенцев, второе направлялось на имя подполковника Чернецкого Петра Георгиевича, в распоряжение которого поступал младший унтер-офицер Василий Волнов.
Василий поспешил на железнодорожный вокзал. Взяв билеты до Москвы на ближайший поезд, он удобно устроился в первом классе.
-- Времени отпущено мало, не успею посмотреть Москву, - с сожалением подумал он.
 Поезд точно по расписанию прибыл на Николаевский вокзал Москвы. Василий с любопытством разглядывал здание вокзала. Оно сочетало строгость и симметрию в композиционном исполнении, что напоминало архитектурный стиль многих зданий Санкт-Петербурга, полюбившемуся ему за два года солдатской службы. Выделялась часовая башенка, венчающая центральную часть здания, которую занимал просторный вестибюль. Помещение вокзала украшал дубовый паркет и мраморные шведские печи. Массивные дубовые двери открывали императорские залы. Для размещения разных слоёв населения предусматривались отдельные помещения и павильоны. Один предназначался для обслуживания царской семьи. Покрутив головой по сторонам, за отсутствием свободного времени, Василий направился к начальнику вокзала, согласно имеющихся у него документов.
        В небольшом кабинете начальника вокзала Волнова ждал подполковник Чернецкий.
-- Как всё продумано и чётко организовано! Каждый этап прописан, каждый шаг известен заранее! Прекрасно работает Переселенческое управление! Посмотрим, что будет дальше? – рассуждал молодой унтер.
-- Волнов Василий Васильевич? Приветствую Вас! – обратился к вошедшему Василию высокий, плотного сложения подполковник Чернецкий Пётр Георгиевич.
-- Так точно, Ваше Благородие! - приветствовав старшего офицера, ответил Василий.
-- Тебя, милок, дожидаюсь! Команда вся уже в сборе. Прошу за мной!
Подполковник и унтер-офицер вышли из здания вокзала. В тупике стоял готовый к отправке состав.
Подполковник Чернецкий являлся участником русско-японской войны. Ему довелось командовать взводом в Мукденском сражении, где получил тяжёлое ранение. Удостоенный боевой награды в виде Георгиевского креста и повышением по службе, он отбыл в Москву на лечение. Его жизнь удалось спасти. На больничной койке Чернецкий провёл почти год! Здесь-то его после выписки из госпиталя и командировали сопровождать переселенцев в качестве военного начальника поезда, следовавшего в Сибирь. Пётр Георгиевич выглядел бравым офицером, человеком, обладавшим немалым опытом ведения боевых действий, а не «штабной крысой», как часто говорили об офицерах, приписанных к штабам русской армии. Его волосы чуть припорошила седина, которая свидетельствовала о возрасте подполковника. Стройный, энергичный с военной выправкой, со знанием порученного дела он быстро шёл по перрону, размахивая руками, будто в строю.
 -- Вот мы и пришли! - громко сказал он, словно отдавая команду, и остановился возле длинного состава.
Тотчас из вагонов вышло несколько офицеров.
-- Господа офицеры! Прошу любить и жаловать ещё одного члена нашей небольшой команды, младшего унтер-офицера Волнова Василия Васильевича. Он прибыл к нам из Санкт-Петербурга славного Лейб-гвардии Преображенского полка.
К Василию с приветственными рукопожатиями подошли пять офицеров. По званию Волнов оказался самым младшим. Среди подошедших были унтер-офицеры и прапорщики. Но это нисколько их не смутило. Офицеры с честью и достоинством носили свои звания и не кичились ими. Это было не в традиции русской императорской армии.  Между тем подполковник продолжал инструктировать присутствующих офицеров.
-- Господа офицеры! За каждым из вас закреплено по три вагона поезда. Вагоны обеспечены охранно-постовой службой, состоящей из пяти солдат рядового состава, таким образом в подчинении будет по пятнадцать человек. Ваша задача: обеспечить бесперебойное несение охраны указанных вагонов, не допускать беспорядков, смутьянов и прочих зачинщиков изолировать в конец поезда. Там расположено закрытое купе именно для таких случаев. С нами едет три фельдшера, которые находятся в первом вагоне, оборудованном под госпиталь, а также для ночлега офицеров и прочих гражданских лиц, обеспечивающих сопровождение и охрану миссии. В каждом вагоне должен быть запас воды, продуктовый набор, а также корма для животных. После инструктажа ознакомьтесь с охраняемыми объектами. Эти вагоны специально оборудованы для переселенцев. Состав следует из Москвы по Транссибирской магистрали до Новониколаевска, затем некоторые из Вас собственным ходом пойдут до мест поселения в означенных уездах Томской губернии. Впрочем, вам уже известно из соответствующих приказов о конечных населённых пунктах поселения сопровождаемых переселенцев. На станциях вашей задачей будет организация горячего питания подчинённых и следуемых гражданских лиц. На узловых станциях созданы специальные столовые для переселенцев, где можно получать бесплатное питание для детей и за небольшую плату для взрослых лиц. Это коротко о несении вашей службы, господа офицеры. Остальное по ходу. Всё ли понятно? - закончил подполковник.
-- Так точно, Ваше Благородие, господин подполковник!
-- Вольно! Разойдись по месту назначения службы!
После отданной команды офицеры в сопровождении подполковника Чернецкого были разведены по охраняемым вагонам.
Состав был довольно длинный. Василия удивило то, как обустроены в нём вагоны. Вместо традиционных теплушек это были вагоны новой конструкции: с водяным отоплением, туалетами, титанами для кипятка. Одна их часть во всю ширину вагона предназначалась для крестьянского скота и инвентаря.
Не ведал он, что придётся ему езживать в этих вагонах в ином качестве ещё не один раз.
Василий вместе с подполковником Чернецким подошёл к закреплённым за ним вагонам.
-- Ознакомьтесь подробнейшим образом с порученным Вам объектом. Прошу не побрезговать и познакомиться с переселенцами. Большей частью это крестьяне. Среди них есть люди достойные. Рекомендую  назначить в каждом вагоне старосту. Это поможет установить контроль и сохранять порядок среди переселенцев. Обращайте внимание на их состояние здоровья, нам нельзя допустить эпидемии. Сами понимаете, чем это грозит. На стоянках организуйте пополнение запасов воды, продуктов и лекарств. Специально открыты переселенческие магазины, аптеки, медицинские пункты. Товар отпускается по низким ценам. Ваши сопроводительные документы будут являться пропуском в эти магазины. Рекомендую также ознакомиться с распорядительными документами по переселенцам. Всё очень любопытно! Вы ведь тоже в какой-то мере являетесь переселенцем и выразили намерение остаться в Сибири?
 -- Да, Ваше благородие, господин подполковник!
-- Волнов! Можете обращаться ко мне просто по имени! Я это приветствую! А решение Ваше похвальное! У Вас есть семья?
-- Никак нет, Пётр Георгиевич!
-- На новом месте и женитесь! Всё у Вас впереди, Василий! И любовь тоже! Завидую Вашей молодости! Удачи, Василий!
После ухода подполковника Чернецкого Василий стал обходить закреплённые за ним вагоны, из которых смотрело на него множество крестьянских глаз. В них читалось нескрываемое волнение.  У вагонов  выставлялось  по одному часовому. Солдат, постояв непродолжительное время возле опущенной для подъёма в вагон лестницы, проходил вдоль  него, осматривая колёса состава. Василий подошёл к часовому, охранявшему первый вагон.
-- Солдат, как идёт караул? - обратился он к часовому.
-- Всё в порядке, Ваше благородие! - вытянувшись перед унтером, ответил  часовой.
-- Каков распорядок несения караула?
-- Полсуток стоять, потом смена, третий отсыпается. Ваше благородие! Я кликну остальных?
-- Нет, не надо! Пусть отдыхают. Сам в вагоне увижу. Как твоё имя, солдат? Откуда родом?
-- Из рязанских мы, Ваше благородие! Иваном кличут!
-- Что ж, неси службу, Иван.
Василий поднялся по лестнице и зашёл в вагон. Он не мог привыкнуть к солдатскому обращению.
-- Давно ли я сам так стоял в охране и докладывал подобным образом! - подумалось ему.
Несмотря на апрель и стоявшую весеннюю прохладу на улице, в вагоне стояла духота. Тяжёлого духа добавлял скот, занимавший добрую половину вагона. Здесь были лошади, коровы и прочая домашняя живность. Устроенные стойла и установленные поилки, небольшие сусеки для пшеницы и кормов издавали особый запах крестьянского хлева.  Вдоль задней стены стоял инвентарь. Василий прошёл во вторую половину вагона, где размещались люди.
-- Небедный люд едет в Сибирь! - удивился Волнов.
Ехавшие крестьяне поджидали офицера. Их оказалось в общей сложности вместе с семьями человек пятьдесят. Разместились люди довольно комфортно. Жилая часть, поделённая на небольшие купе, располагала четырьмя полками, дорожным столиком и специальным отделом для багажа. В голове вагона устанавливался большой титан, туалет, проведена отопительная система.  Было чисто, что сразу отметил Василий.
 -- Ваше благородие, как к Вам обращаться? - спросил наиболее решительный из крестьян мужик. Одет он был в опрятный зипун, тёплую овчинную шапку и крепкие сапоги.
-- Василием Васильевичем величайте! - ответил Волнов.
-- Как скоро отправимся, Василий Васильевич?
-- Проверю вагоны и будем трогаться. А тебя как звать-величать?
-- Да что Вы, Ваше благородие! Я человек молодой! Мне двадцать пятый пошёл! Вот мы с моей женой, братом молодшим да сынишкой решились ехать в Сибирь! Отец нарёк меня Трофимом, едем мы из Саратовской  губернии.
 -- Хорошо устроились! Трофим! В вагоне порядок! Кто ж за старшего? Или нет такого?
-- Вот я и есть за старшего! Без энтого нельзя, толку не будет! - продолжал вести разговор Трофим.
-- Что, скотина у каждого едущего  есть?
-- А как же, Ваш благородие! Мы тут восемь семей! Разве ж можно ехать без хозяйства на ново место? Иначе обживаться будет трудно и долго. А так, рабочие лошади есть, коровёнка и прочая скотина, работный инвентарь и инструмент тож! Приедем в самый раз к посевной!
-- Что ж, всё правильно, Трофим! Будешь и впредь исполнять обязанности старосты в вагоне до конечного пункта следования, до Новониколаевска.
-- Поручения Ваши сполнять?
-- Да, и это тоже! Главное - порядок поддерживать. Я вижу, у тебя это неплохо получается. На станциях помогать будешь мне воду доставлять, продовольствие и лекарства закупать. Сейчас-то запасы есть?
-- Позаботились об энтом, Василий Васильевич! Как же! Не один день в пути следовать, волнительно!
-- Ничего, брат, справимся вместе! Благодарю тебя за расторопность!
Пройдя по вагону и убедившись в сказанном Трофимом, Волнов перешёл в другой вагон. Второй вагон был такой же, как и первый. Это успокаивало Василия. Назначив старосту, он перешёл в последний вагон. При первом же взгляде бросилось в глаза заметное различие с предшествующими переселенцами. Скота ничтожное количество, лошадей почти нет, да и порядка в вагоне маловато. Некоторые мужички были явно «навеселе».
-- Чей скот в вагоне? - обратился Василий к собравшимся возле него крестьянам.
-- Мой, Ваше благородие! Что, разве я сделал что не так?
-- Всё верно! Я вижу, что далеко не у всех есть живность и инвентарь?
-- Не у всех, Ваше благородие! Есть среди нас бедняки! Надеются разжиться в новых краях! На подъёмные рассчитывают! На государево вспомошение! Таких много в поезде едеть! Земли у нас мало! Вот надеемся на сибирскую землицу!
-- Как звать?
-- Фёдором! Ваше благородие!
-- Вот что, Фёдор, назначаю тебя старостой по вагону. Поможешь порядок соблюдать в пути. Смотрю, и подгулявшие здесь есть мужички! Давай-ка проверим готовность вашу к длительной поездке.
-- Что, Ваш благородь, иметь надо?
-- Продовольствие, воду, корма для скота имеются?
-- Да справные мужики имеют, а вот беднота она и есть беднота.... Одёжка, и то абы какая! Благо, зима закончилась.
-- На первой же станции поправим ситуацию, Фёдор! Это будет твоё первое задание. Нам дешёвый товар продавать будут в специальных магазинах. Пока всё! Пьянства не допускать! Замечу второй раз, накажу! В поезде карцер для таких предусмотрен! - по-военному строго завершил разговор с едущими переселенцами унтер-офицер Волнов.
После осмотра закреплённых объектов и проверки часовых, Василий вернулся в первый вагон, отведённый для офицеров.
-- Матушке надобно ещё отписать о своём решении! Как слова найти! Как бы не огорчить отца с матерью?
Василий поймал себя на мысли, что думать стал на русском языке! Это открытие немало удивило его!
-- Прощай, Вэсськ Лайне! Василий Волнов продолжает служить России! Расположившись в довольно уютном купе первого вагона, Василий написал письмо матушке,  сообщив ей о решении остаться в Сибири. Он просил не волноваться за него и обещал писать с дороги.
-- Как же будет обо мне горевать матушка! Да и отец не поддержит моё решение. Может, и права была мать, когда при расставании с ним причитала, что больше не свидится со своим сыночком!
От таких мыслей на Василия навалилась тоска. Он прилёг на приготовленную постель и закрыл глаза. За окном стояла ночь. В вагоне включили отопление. Несмотря на стоявшую на улице апрельскую прохладу, в купе было тепло. Предавшись воспоминаниям о родной Нюландии, родительском доме, которым так гордилась матушка, о непродолжительной службе в Стрелковом батальоне Финляндии, он не заметил, как уснул. Однако сон был непродолжительным.
-- Приветствую Вас, Василий! – открыв дверь купе, громко обратился к Волнову вошедший прапорщик Семёнов.
-- Добро пожаловать, господин прапорщик! – разгоняя сон, встав навстречу вошедшему офицеру, поприветствовал вошедшего Василий. - Верно, нам с Вами предстоит проделать нелёгкий путь?
-- Да, Волнов, будем коротать дорогу вместе. Как устроились?
-- Честно, не успел ещё. Неожиданно для себя уснул!
--  Действительно, пора готовиться ко сну. Извините, что нарушил Ваш отдых! Задержался на обходе! Завтра отправляемся! Утром нас собирает подполковник Чернецкий с докладами о состоянии готовности к отправлению. Вас информировали о совещании?
-- Да! Спасибо! Как Вам показались переселенцы?
-- Внешне вроде всё ничего. Но есть одна сложная для меня проблема. В вагонах чухонцы! В двух вагонах едет мордва из Саратовской губернии, одна беднота! Ни имущества толком нет, ни инвентаря, не говоря уже о лошадях! Но они хоть немного говорят по-русски! Целый вагон составляют эсты и финны! Говорят на своих языках! Вот незадача! Русского, тем более, французского не знают! Лопочут что-то по-своему! Народ состоятельный, хозяйственный. Всё у них имеется: скот, инвентарь! Но как мне с ними общаться? – прапорщик был явно раздосадован.
Расправив постель, Семёнов улёгся и вскоре заснул. Василий был удивлён услышанному.
-- Как же так, ведь Чернецкий говорил о чухонцах! Почему они поручены Семёнову, который не знает языка? Есть ли ещё земляки в поезде? Надеюсь, завтра всё прояснится.
 
   Порассуждав ещё немного, он вновь погрузился в сон.
   Утром молодые офицеры, позавтракав в оборудованной в вагоне столовой, поспешили на утреннее совещание к Чернецкому. Все были в сборе. Разместившись за небольшим столом, офицеры обменивались впечатлениями о переселенцах. Вошедший подполковник Чернецкий прервал их оживлённый разговор.
-- С добрым утром, господа офицеры! Как устроились?
Услышав слова благодарности за комфортные условия проживания, Пётр Георгиевич перешёл к делу.
-- Прошу доложить о готовности переселенцев к отправлению состава. В докладах следует уделить внимание составу переселенцев, наличию у них имущества, национальной принадлежности.
Из кратких докладов офицеров стала ясной картина о едущих в Сибирь переселенцах. Слушая коллег, Василий понял, что крестьяне закреплённых за ним вагонов оказались самыми благополучными. Основная часть переселенцев была из России и Малороссии. Это была беднота Саратовской, Харьковской и Херсонской губерний, а также небольшое количество эстов, финнов и литовцев. В некоторых вагонах отсеки для инвентаря и скота были пусты. Со слов офицеров, крестьяне продали всё, боясь не довести скот до Сибири, надеясь купить необходимое на месте. По завершению докладов офицеров Пётр Георгиевич объявил о времени отправления состава.
-- Господа, все свободны! Прошу задержаться младшего унтер-офицера Волнова и прапорщика Семёнова .
После того, как в купе подполковника, где и проводилось совещание, остались означенные офицеры, подполковник Чернецкий обратился к Василию.
-- Волнов, хочу пояснить Вам сложившуюся ситуацию. Не удивляйтесь тому, что за Вами не закрепили вагоны с чухонцами. Если бы мы так поступили, то согласитесь, Ваши земляки, как народ предприимчивый, стали бы выторговывать для себя дополнительные блага. Поэтому чухонцы закреплены за прапорщиком Семёновым. Однако прапорщик не может с ними общаться. Учитывая знание языка, поручаю Вам, особенно первое время, оказать помощь прапорщику в установлении контактов с финнами и эстами. Вас, прапорщик, также прошу не чинить препятствий общению Волнова с чухонцами. Волнов Василий Васильевич сам по национальности является финном родом из Великого княжества Финляндского. Можете к нему обращаться как к переводчику. Засим прошу заняться приготовлением к отправлению состава.
Откланявшись, молодые люди вышли из купе подполковника.
-- Что ж, Волнов, зная Вас, даже рад, что помощь в качестве переводчика далеко искать не придётся. Ваше настоящее имя Василий?
-- Родители нарекли Вэсськом, что по-русски означает Василий. Когда попал в Преображенский полк, то в бумагах означили Василием. Уже привык.
 -- Извините за любопытство, а родители Ваши, чем занимаются.
-- Отец с матушкой живут в Америке, у них крупное хозяйство. Надеюсь вскоре навестить их.
-- Интересный случай! Пойдёмте, Волнов, в мои вагоны. Поговорите с земляками, поможете назначить старшего.
Офицеры пошли к вагонам с чухонцами. Василий был рад встрече с соотечественниками. Он даже не осознавал того, насколько он соскучился по общению с земляками и по родному языку.
-- Вот и пришли!
Спросив у часового о происшествиях и убедившись в том, что ничего не произошло, молодые люди вошли внутрь вагона. Василий отметил чистоту и порядок в вагоне, ухоженных лошадей, засыпанный фураж, наполненные водой поилки, вычищенные стойла. Офицеры прошли по всему вагону. Василий помог назначить старосту, объяснил ехавшим место, где можно  найти его в случае необходимости, выразил готовность всегда помочь в языковом общении. Ему понравились финские крестьяне своей продуманностью и готовностью  ехать в новую сторону. Причина переселения была ему знакома – малоземелье. Беседовавшие с ним финны рассказали о том, что некоторые земляки выехали в Соединённые Штаты Америки.
-- Может и правильно поступил отец! Но жаль, что семья покинула родную Суоми!
 От этой мысли на него вновь накатила грусть. Василий вернулся в свои вагоны и вновь обошёл переселенцев. Теперь он обращался к назначенным им старостам с вопросами о готовности к отправке.
И вот, наконец, после проведённых проверок, паровоз издал долгожданный громкий гудок. Состав тронулся. Вернувшись в своё купе, Василий нашёл там уже Семёнова.
 -- Господин прапорщик, Вы уже ознакомились с документами по переселенцам?
-- Да, пора заняться этим вопросом. Василий, обращайтесь ко мне по-простому, по имени, как и я к Вам. Если хотите, буду называть Вас Вэсськом?
-- Не, не нужно! Я привык к русскому имени. Дмитрий, Вы знаете, я даже думать стал уже по-русски!
-- Ну что же, как пожелаете, Василий. Прямо сейчас и займёмся документами. Под стук колёс, хорошо думается! Не так ли?
-- Я собирался написать письмо матушке! Обещал писать с дороги. Напишу и присоединюсь к Вам.
-- Представляю, как беспокоятся о Вас близкие!
Семёнов достал портфель, выложил на стол документы и погрузился в их чтение. Василий принялся за письмо. Собственно писать ещё было особо не о чем. Понимая, что на ближайшей станции придётся решать вопросы, связанные с бытом переселенцев, и появится возможность отправить специальной почтой письмо родителям в Америку, он принялся за его написание.
Переселенцы абсолютным большинством представляли русских крестьян. Вероятно, правительство очень надеялось, что заселение окраин именно русскими и православными людьми будет способствовать укреплению единства империи. Получив право на льготный проезд по специальному удешевлённому тарифу, переселенцев было слишком много, и они подчас были неорганизованны, что весьма затрудняло работу железных дорог. Большие переселенческие семьи включали детей и стариков. Везли они с собой домашний скот, инвентарь, много багажа. Переселенческое управление выстроило график передвижения поездов, поделив весь путь на несколько этапов. Нарушение графика движения поездов сулило внесением полной стихии и сумятицы в огромный созданный правительством механизм, призванный регулировать продвижение переселенцев с Запада на Восток и обеспечивать их необходимыми товарами и медикаментами.
Переселенцы освобождались от налогов на пять лет и полностью от воинской повинности. Получаемая земельная собственность составляла пятнадцать гектар на каждую голову и дополнительный семейный надел составлял ещё сорок пять гектаров пахотной земли. Переселенческим управлением выделялось денежное вспомошение, которое включало двести рублей на семью для обустройства в Сибири, кроме того, выдавались деньги на путевые расходы в количестве пятидесяти рублей на семью. По результатам хозяйствования переселенцу, закрепившемуся на сибирской земле, выдавалась ссудная помощь в размере ста пятнадцати рублей.
-- Прямо как в Америке! - удивился Василий, ознакомившись с переселенческими документами.
Нахлынувшая волна юношеских надежд на  будущее, предвосхищение свободной и сытой жизни разгорячили юношу. Он так и не смог уснуть.
Поезд, отстукивая колёсами, уносил своих пассажиров в далёкую и неведомую землю, в Сибирь.
Вечером офицерам вручили карту маршрута. На Волнова, не знающего Россию, она произвела сильное впечатление.
-- Что, Василий, велика Россия! Пугающе велика! Признаюсь, мне не доводилось дальше Волги бывать! Тоже слегка волнуюсь.
-- Для меня это просто открытие! Предстоит ехать через всю Россию! Велика Империя! Остановок много! Даже на небольших станциях поезд останавливается.
-- Обратите внимание, что только в крупных городах нам с Вами предстоит решать вопросы переселенцев по обеспечению необходимыми товарами.
-- Посмотрите, на карте не обозначен проезд через Волгу. Что это значит?- продолжал изучать карту Волнов.
-- Это обозначает, что моста через Волгу нет! Перебираться через реку будем на баржах. Вот предстоит весёленькая кампания!
-- Надо полагать, на противоположном берегу нас будет ждать такой же состав? Как полагаете, Дмитрий?
-- Да! Это так! Сколько времени это займёт, одному Богу ведомо!
-- Переправа предстоит на станции Ярославль-Город, внимательно рассматривая карту, больше для себя, чем для Семёнова, проговорил Василий.
   Молодые люди целый вечер обсуждали предстоящий маршрут. Уже ложась спать, Василий обратился к Семёнову с пожеланием услышать что-нибудь о нём.
-- Дмитрий, Вы уже знаете обо мне многое. Как-то несправедливо! Я о Вас ничего не знаю! Расскажите, пожалуйста, о родителях, о местности, откуда Вы родом! Конечно, если у Вас есть желание сойтись поближе.
-- Пожалуйста, Волнов! Моя семья из мелкопоместных дворян Курской губернии. Батюшка мой, Дмитрий Евстафьевич, всю свою жизнь служил в гвардии, дослужился до звания подполковника, с тем и вышел в отставку. Пришлось ему повоевать с Наполеоном, имеет Святого Владимира. Потом занялся имением, где  благополучно проживает вместе с матушкой по сей день. Я у них единственный дитятя. Окончил в Москве университет и пошёл в школу прапорщиков. Служу Государю и России! Всё очень тривиально! Да, кстати, не женат! Как, интересно?
-- Да, Дмитрий, интересно! Я ведь почти не знаю России! Мне всё интересно!
-- А мне кажется, что напротив, моя родословная как у многих-многих других…. И ничем я не отличаюсь от них!
-- Отчего же, всё очень даже понятно! Вы пошли по стопам Вашего батюшки!
-- Честно сказать, карьера военного меня не привлекает! Но ещё меньше значит гражданская служба с её чиновничьей лестницей сластолюбцев и мздоимцев! Увольте! Это уж вовсе не про меня! В учёные тоже не гожусь! Давайте будем спать! Завтра предстоит первая небольшая остановка в Ростове Ярославском.
-- Вы правы, пора укладываться!
Утром следующего дня состав с переселенцами остановился в Ростове Ярославском.
-- Вам, Дмитрий, что-нибудь известно об этом городе?
-- Пожалуй, немного. Один из древнейших городов России. Он упоминается ещё в «Повести временных лет»! Это где-то 862 год по новому стилю! Кстати, первые поселения обосновали финны на берегу озера Нейва, Ваши сородичи, Василий! Озеро и сейчас сохранило своё название. Уверен, что финны по сей день там живут и промышляют рыбой. Знаменит Ростовский Кремль со своими стенами, башнями и церквями. Посмотрите в окно, его немного видно!
  Волнов и Семёнов вышли из вагона. На перрон высыпали переселенцы. Василий и Дмитрий разошлись по закреплёнными за ними вагонам.
 -- На данной станции не запланировано посещение магазинов. Станция небольшая. Воды наберите для людей и скота.- распорядился Василий, подойдя к назначенным им старостам.
-- Ужо отправили за водой! – ответил за всех Трофим.
-- Вы что же, знакомы между собой? – удивился такой сплочённости старост Василий.
-- Да, Ваше Благородие! Как без энтого! Так сподручнее будет!
 -- Это вы правильно сделали, держитесь вместе.
 -- Конечно, Ваше Благородие! И Вам будет проще с нами.
Отметив хозяйственную расторопность крестьян, Василий с любопытством принялся рассматривать вокзал. Здания железнодорожных вокзалов в России несли всегда в себе нагрузку публичности, имея яркую архитектуру, становились культурной достопримечательностью русских городов. Здание вокзала Ростова – Ярославского было похоже на терем. Каменная центральная часть соединялась слева и справа маленькими галереями, а через них можно было попасть в деревянные двухэтажные постройки с резными крылечками и высокими окнами с наличниками. Всё здание щедро декорировалось лепниной и резьбой.
Но вот раздался предупредительный гудок. Толпа переселенцев хлынула в свои вагоны. Василий тоже вернулся в вагон. Семёнов передал ему документ за подписью Чернецкого.
 -- Это план организации переправы через Волгу. Молодец наш подполковник! Всё изложено чётко и понятно! Я уже успел прочесть. Вот Ваш экземпляр, - подавая документ Волнову, объяснил прапорщик.
-- По графику движения состава  через восемь часов будем в Ярославле. Переправляться начнём утром следующего дня, - ознакомившись с документом, отметил для себя Василий.
День пролетел незаметно. Вечерело. За окном мелькали ещё полностью не открывшиеся от снега поля, огромные вечнозелёные ели, белоствольные, уходящие в небо, высокие берёзы. Таких богатых лесов в родной Суоми не было. Деревья, уже сбросившие зимние снеговые шапки, приветливо покачивались на весеннем ветру. Волнов с большим удовольствием и любопытством смотрел в окно на меняющиеся пейзажи. Он  дивился русским просторам.
К полудню поезд подошёл к станции Ярославль-Город.  Василий вместе с прапорщиком Семёновым, захватив сопроводительные документы, вышли из вагона и направились в здание вокзала. Им предстояло изучить механизм закупок товаров и медикаментов для переселенцев. Вокзал был исполнен в классическом архитектурном стиле. В центральной части здания размещался вестибюль и кассы. В симметричных крыльях находились залы ожидания для пассажиров. Фасады имели большое остекление и украшались  часами. Офицеры, не увидев никаких знаков обозначения мест отпуска товаров для переселенцев, пошли к начальнику вокзала. Зайдя в его кабинет, они встретились с подполковником Чернецким и тремя сопровождающими переселенцев офицерами.
 -- Милейший, мы должны организовать закуп товаров, продуктов, кормов для переселенцев. Здесь должен быть представитель переселенческого управления. Но почему-то нас никто не встретил. Подскажите, где можно увидеть означенного чиновника?
-- Господа офицеры, в залах ожидания разворачиваются торговые ряды. Вам предстоит ночлег здесь, поэтому не суетитесь и не волнуйтесь, всё будет сделано, как то прописано в графике движения переселенческих составов.
Он подошёл к окну и посмотрел во двор.
-- Вот, уже  идёт разгрузка товара! Полюбуйтесь! Можете перейти в левое и правое крыло вокзала и увидите всё своими глазами.
Поблагодарив начальника вокзала за оказанное внимание, офицеры последовали его совету и перешли в залы ожидания. К ним сразу подошёл статный и высокий господин.
-- Я являюсь представителем Переселенческого управления в Ярославской губернии. А Вы, стало быть, военные, сопровождающие состав переселенцев? А кто из вас начальник поезда? – обратился он к подошедшим офицерам.
-- Подполковник Чернецкий Пётр Георгиевич! – представился Чернецкий.
-- Хорошо, подполковник! По графику через пару часов начнём отпуск товаров и медикаментов. Всё, что касается скота, кормов для лошадей и прочей живности, это вы получите завтра на левом берегу. Так решено специально, чтобы не перегружать баржи, на которых вам предстоит переправиться через Волгу. Вот вам талоны на получение кормов и номер баржи для переправы. Загружать баржи начнём с рассветом. Это большая работа, но мы должны управиться к полудню. Всё ли понятно мною изложено, господа?
Раскланявшись с чиновником, офицеры заспешили по вагонам для обеспечения закупа товаров. Василий с помощью старост организовал крестьян. Были задействованы несколько телег, с десяток людей, старосты, трое часовых с каждого вагона. Закуп и загрузка продуктов питания, медикаментов и прочего необходимого товара к ночи были завершены. Волнов остался доволен чёткостью действий крестьян. Однако на ночном совещании у подполковника выяснилось, что не везде получилась так слаженно. Были напряжённые моменты. Семёнов с чухонцами припозднился. Прапорщик объяснил задержку проблемами в общении, и что вовремя подошедший унтер-офицер Волнов помог поправить ситуацию. Там, где ехала беднота и не было лошадей, тоже пришлось обратиться за помощью в другие вагоны и просить телеги с лошадьми. В конечном итоге погрузка завершилась к сроку.
-- Проявившиеся сложности необходимо учесть при следующей погрузке кормов для животных, - завершил совещание Чернецкий.
 -- Дмитрий, я хотел бы переговорить с финнами о завтрашнем дне. Предлагаю и впредь накануне предстоящих мероприятий оговаривать главное с Вашими подопечными, потом я буду сам занят и не смогу уделить Вам время.
-- Согласен. Я и сам хотел Вас просить об этом, но посчитал неудобным, уже ночь!
 -- Что Вы, Дмитрий! О каком неудобстве может идти речь? Мы ведь на службе! Пойдёмте!
Обсудив организационные моменты с финнами на предстоящий день, Василий и Дмитрий, совсем измочаленные, вернулись в купе. Сон быстро поглотил молодых людей.
Утро! Перед глазами блестела река! Но что это была за река! Василий не мог даже представить себе такую ширину, такое величие русской реки! Словно зеркальная, бесконечная водная гладь расстилалась перед взорами. Многие переселенцы никогда не видели этой великой реки.
-- Мать честна! Дак это ж цельно море-окиян!
-- Да уж, не зря о Волге говорят, как о матери России!
-- Страсти господни! Как же перебраться на тую сторону? Ширина какая? Берегов почти не видать!
Народному удивлению не было конца. Люди боязливо отходили подальше от берега, крестясь и прося милости у Господа Бога и помощи в предстоящей переправе.
Василия восхитила великая Волга! На пристани стояло множество пароходов. Среди них были и пассажирские, и грузовые, баржи и просто рыбацкие лодки. Местные промысловики уже с раннего утра продавали  рыбу различного приготовления. Пристань жила активной торговой жизнью. Городские хозяйки спешили сюда, купцы закатывали бочки с рыбой на подогнанные повозки. Казалось, что город вовсе не спал, а торговля не прекращалась и ночью.
 -- Вот она, Волга! Никакие карты и рассказы не передадут её величия!
 Волга медленно и плавно катила свои волны. Течение в столь утренний час будто затихло. Над водой стоял утренний, весенний туман, и тянуло холодом. Река, ещё не расцвеченная солнечными лучами,  сохраняла серый оттенок раннего утра. Первые солнечные лучи заблестели на зеркальной воде. Речная вода была столь чиста и прозрачна, что будто бы обнажала речное дно. Мелкая плотва замелькала возле самого берега. Василий засмотрелся на реку, облокотившись на поручни палубы деревянной пристани.
 -- Волнов! Волнов! Вы что застыли? Быстро грузиться на баржи! - окликнул его подполковник Чернецкий, словно пробудив от сладостного сна.               
   Началась погрузка переселенцев на отведённые для них баржи. Скрежетали колёса телег, мычал, блеял скот, раздавались оклики крестьян. Вся эта масса людей и животных двинулась на причал с баржами. Переправа началась.
Через пару дней Василий привык к специфике несения службы в поезде. Каждое утро проводился обход по вагонам, в котором немалую роль играли назначенные старосты. Особое внимание обращалось на состояние здоровья переселенцев. Но крестьяне – народец крепкий. Каких-то тревожных ситуаций не возникало. Простывали дети, которые постоянно открывали окна и в лёгкой одежде выбегали из вагонов на остановках. На некоторых станциях в вагоны пытались попасть чужие люди, но часовые вовремя пресекали эти попытки. Никакие уговоры и обещание посулов не помогали. Всё, слава Богу, шло своим чередом. Василий отправил несколько писем родителям в Америку. Так он старался смягчить их переживания. В письмах делился своими впечатлениями о российских просторах, о проезжаемых городах, о переселенцах.
На четвёртый день пути состав подошёл к Уралу, или как его издавна называли на Руси, Большому Камню. Могучий, поросший лесами Урал произвёл на Волнова сильное впечатление. Впрочем, и Семёнов, и другие офицеры видели Большой Камень тоже впервые. На вершинах гор лежал снег. Казалось, что поросшие лесом хребты были непроходимы. Лишь узкие и извилистые тропы иногда пролегали по кромке лесов и возле небольших горных речушек. Селений становилось меньше. Горы порой обступали железнодорожное полотно, приближаясь совсем близко к идущему поезду. Проехали несколько вырубленных в горах туннелей.
 -- Могуч и суров Урал! А человек всё ж покоряет его! Проложенная Транссибирская магистраль, чудо человеческого творения, соединила всю Россию и укрепила империю! – размышлял об увиденном Василий.
Они вместе с Семёновым часто обсуждали железную дорогу и мелькающие за окнами суровые картины уральской природы. Огромные скалы нависали над составом. Испещрённые ветрами, покрытые утренним инеем, горы казались седыми. Величавые ели, покрывающие горные хребты, дополняли величественный пейзаж Уральских гор.
Позднее Василий узнал, что около трёх миллионов переселенцев из европейской части России переехали за Урал. На станциях, как правило, всё шло благополучно: пополнялся запас воды, продовольствия, медикаментов, кормов для скота. Иногда поезд стоял сутки. Тогда на осмотр вагонов приходили представители Переселенческого управления губернии. Чиновники придирчиво осматривали  вагоны, вступали в беседу с едущими крестьянами, выспрашивая у них о созданных для переселенцев условиях проезда. Крестьяне не жаловались. И даже высказывали слова благодарности своим офицерам, которые их сопровождали. Всё проходило достаточно спокойно.
Сложнее было с беднотой. Экономя на выделенных проездных средствах, они часто голодали, отказываясь участвовать в пополнении продовольствия на станциях. Это вызывало тревогу. Однако поделать с этим нельзя было ничего, ни на какие уговоры о закупе продуктов питания они не шли. Через несколько дней пути среди бедноты начались болезни. Обессиленных крестьян приходилось снимать с пути и размещать в созданные для переселенцев лазареты, где им бесплатно оказывалась медицинская помощь. Но эти случаи были исключительными. Всё-таки основная часть бедных крестьян отказывалась покидать состав, ограничиваясь помощью едущих в поезде медицинских сестёр и фельдшеров.
После Уральских гор за окнами вагонов открылась нескончаемая Сибирская тайга и болота. Переселенцы припадали к окнам, с волнением обсуждали неведомую сторону.
-- Неужто и в отведённом нам месте такие же леса и непроходимые болота? Как жить-то здеся? Господи, ужели зря сорвались с обжитого места?
-- Как землицу добыть? Где ж хлебушек сеять?
--Да и селений мало! Где люди живут? И чем промышляют?
Приходилось успокаивать крестьян, объясняя им, что ещё проехали только половину пути, и что Сибирь большая и разная. Есть земли и для хлебопашества. Такие речи успокаивали переселенцев, но каждое утро, припав к окнам и рассматривая новую местность, разговоры возобновлялись вновь.
 Некоторые крестьяне, больше из бедноты, принимались попивать первач, купленный где-то на станции. Особых дебоширов, которые своим поведением вносили смуту, сеяли панику и нетрезвыми речами громко с причетами наговаривали о  приближающейся погибели, приходилось запирать в изоляторы до протрезвления.
Чем дальше шёл состав по Сибири, тем жёстче принимались меры против смутьянов и усиливался контроль над поведением людей в вагонах. Приближался назначенный для Волнова конечный пункт движения. Состав подходил к Ново-Николаевску.
 Брезжил утренний рассвет. Холодный весенний туман и серая изморось неласково встретили прибывших переселенцев.
-- Что ж, Волнов, вот мы и приехали! Выгружаемся вместе, а потом расходятся наши пути, - с нескрываемой грустью в голосе произнёс Семёнов, глядя в окно на мелькающие придорожные строения.
-- Дмитрий, Вам прописано до какого населённого пункта добираться с переселенцами? – также сожалея о расставании с прапорщиком спросил Василий.
-- Мне велено прибыть в уездный город Каинск Томской губернии. Со мною все мои чухонцы. Дальше уже не моя забота, куда их будут селить, мне не ведомо. А знаете, жаль! Хороший народ! Почему им в России места не нашлось? Приживутся! Я в этом не сомневаюсь! Хозяева крепкие! Всё у них должно получиться. А Вам, Василий, ведь куда-то южнее путь держать?
-- Да. Нам двигаться предстоит в село Камень Барнаульского уезда Томской губернии, это на Алтае. Будем осваивать степи! Ваши - Барабу, а мои – Кулунду! Смотрите, подъезжаем к вокзалу.
-- Пора заняться подготовкой к разгрузке! Что ж, за дело, унтер-офицер Василий Волнов!
Поезд замедлил ход и вскоре остановился. Офицеры вышли из вагона и разошлись по своим объектам.
 Безуездный город Ново-Николаевск при станции Обь со строительством Транссибирской железнодорожной магистрали быстро разрастался. Считалось, что он будет строиться на левом берегу реки Оби, на месте деревни Кривощёково, однако возведение через Обь железнодорожного моста изменило судьбу Ново-Николаевска, и город стал расти на правом берегу реки. Василию не удалось осмотреть достопримечательности развивающегося молодого сибирского города, который стал центром Российской империи. На станции Обь поезд ожидали представители Переселенческого управления по Томской губернии. Здание вокзала было деревянным на каменном фундаменте, крытое железом, с залами ожидания и багажным отделением. Здесь же проводились почтовые операции, работал буфет. Около вокзала находилось небольшое кафе, где пассажиры могли ознакомиться с прессой. Был даже установлен бильярд. Станционные строения обрамлял густой сосновый бор. Среди придорожных построек стоял врачебно-питательный пункт для переселенцев, направляющихся в Томскую губернию. Сюда-то и пошли прапорщик Семёнов и унтер-офицер Волнов.
 -- Господа, вы прибыли в ваш конечный пункт движения по железной дороге. Я вас поздравляю с благополучным завершением данного этапа. Ваши вагоны с переселенцами сейчас будут отцеплены и начнёте сгружаться. Для Вас, прапорщик Семёнов и унтер-офицер Волнов, подошли специальные коляски с лошадьми. Состав продолжит движение до Иркутска. Я благодарю вас за службу и буду ходатайствовать перед Председателем министерства Его Высокопревосходительством господином Петром Аркадьевичем Столыпиным о поощрении вас за прекрасно исполненную службу.
 -- Рады стараться, господин подполковник! – с грустью простились молодые люди с Петром Георгиевичем Чернецким.
Подполковник, видимо, тоже разволновался перед расставанием. Он подошёл к офицерам и обнял по-отечески каждого.
-- Удачи вам, молодые люди! А Вам, Волнов, хорошо устроить свою судьбу в этом суровом, но богатом краю! А сейчас будем заниматься разгрузкой. Я хочу представить вам представителей Переселенческого управления по Томской губернии. Они помогут решить вопросы, связанные с дальнейшим движением переселенцев к означенным населённым пунктам.
 Чернецкий показал на двух чиновников, одетых в единую чёрную форму земельного комитета, откланявшись, покинул вокзал и заспешил к поезду.
-- Господа офицеры, начнём, пожалуй, разгрузку.
Они подошли к вагонам с переселенцами, которые уже успели отцепить от основного состава. Были подогнаны и установлены трапы для телег, скота, людей. Крестьяне с гружёными телегами начали двигаться. За столь длительный и малоподвижный путь лошади явно застоялись и ослабели. Животные пугались вокзальных гудков, шума и кидались из стороны в сторону. Медленно, но разгрузка пошла. Люди с волнением несли свои пожитки, женщины на руках держали маленьких детей и поддерживали стариков. Вновь, как и на переправе через Волгу, с кричащим гомоном люди и животные под скрежет тележных колёс спускались из вагонов на сибирскую землю. Прошло несколько часов. И только к полудню было завершено формирование обоза. После получения провианта и воды обозники были готовы продолжить свой путь.
Василий разыскал Семёнова.
-- Волнов! Бог знает, как сложится моя дальнейшая служба, и куда меня занесёт судьба! Вы тоже не знаете, где осядете! Прощай, брат, Василий Волнов! -   обняв Василия, попрощался прапорщик .
-- Прощайте, господин прапорщик! Пусть удача сопутствует Вам!
Обозы с переселенцами тронулись.

 Гл. 4. Варнакский край
-- Ваше благородие! Ваше благородие! - спеша за тронувшейся повозкой Волнова, кричал неизвестный человек в форме железнодорожника.
-- Постой-ка, брат, - обратился Василий к солдату из охраны, выполнявшему обязанность кучера.
Повозка остановилась. К ней вскоре подбежал, запыхавшись, весьма немолодой железнодорожник.
-- Ваше благородие! Хочу Вам кое-что сказать. Дозволите?
-- Говорите, говорите, конечно!
-- Ваше благородие, господин офицер, хочу сказать, чтобы Вы побереглись! Варнаков на дороге много! Прямо возле городу начинают грабить переселенцев! Дорога пойдёт бором! Самое место для разбою! Чиновники Управления об энтом помалкивают, боятся волнений! А я стараюсь упредить народ. Разбойный люд отнимает всё: скотину, особо лошадей, имущество, деньги, провиант! Порой ограбленные вскорости сюда на станцию и возвращаются вновь! А кто их, сердешных, защитит? Разбойники трутся тута же на станции! Посему знают, собаки, о прибытии составов с переселенцами и поджидают их в лесах. Вы уж прикажите своим служилым быть внимательнее, да и мужички оружие далеко пусть не кладут. Варнакский край у нас! Прости, Господи! - перекрестившись, сбивчиво заговорил человек.
-- И что, никто с ними управиться не может?
-- Об этом ничего говорить не буду! А Вас упреждаю! Старайтися ночевать в деревнях, да не в тех, что прямо в лесу, а идите ближе к Оби, здеся у нас старинные и большие сёла. Это ещё матушка Екатерина постаралася! Царствие Ей Небесное! Много сёл при ней появилося и поддерживалися Государыней Императрицей, Матушкой нашей! Не буду Вас задерживать боле! Берегитеся разбойников!
 -- Спасибо тебе, мил человек! Значит, не зря со мной солдат отправили в сопровождение. Будем стеречься! Будьте здоровы и прощайте!
Выслушав неизвестного железнодорожника, Василий решил усилить охрану обоза. С ним были отправлены  из охранения по три солдата  с каждого вагона. Всего девять человек, имевшие при себе оружие с запасом патронов. На всех было выделено Управлением четыре лошади. Пятерых солдат он разместил по телегам вместе с переселенцами.
-- Что ж я имя доброго человека не спросил? Да и не поблагодарил хорошо? - с сожалением подумал Василий.
-- Иван, скачи в начало обоза и передай моё распоряжение об остановке движения. - обратился Волнов к солдату, ехавшему верхом на лошади рядом с повозкой.
 -- Будет исполнено, господин младший унтер - офицер!
Всадник быстро удалился. Вскоре обоз остановился. Василий собрал старост вагонов и солдат.
-- Вот что я вам скажу! Путь нам предстоит небезопасный! На дорогах шалят разбойники, грабят переселенцев! Надобно нам быть готовыми защитить себя от этого ворога. Прошу старост предупредить мужиков об опасности, пусть держат оружие в полной готовности. Через час продолжаем движение. Всё ли вам ясно?
-- Как же! Об энтом не заботьтесь! Оговорили мы уже с мужиками, Ваше благородье! Само собой! Как же тута без разбою! Легко нами поживиться можно! Повоюем за своё! Не беспокойтесь! - вновь за всех ответил Трофим.
-- Коли всё ясно, то отправляйтесь по свои местам. Моим вестовым будет рядовой Иван, принимать распоряжения только от него! - Василий показал на рыжеватого солдата.
Крестьяне быстро разошлись по свои телегам, которые строго сохранили порядок размещения по вагонам. Волнов расставил солдат.
-- Трое будут разведывать дорогу. Чуть что, подаёте выстрелом  сигнал. Двое едут во главе обоза вместе с переселенцами в телегах, двое в конце обоза тоже вместе с крестьянами, один в центе обоза, а я с вестовым буду перемещаться вдоль всего обоза. Всем быть в полной боевой готовности! По местам! Через час выступаем!
В назначенное время обоз вновь двинулся.
Предстоял четырёхдневный переход до назначенного переселенцам населённого пункта.  Апрельские холодные ветра пронизывали двигающихся обозников. Люди за столь длительный путь находившиеся в тёплых вагонах, физически страдали от них. Дорога шла бором. Это была накатанная тележными колёсами колея, которая порой углублялась настолько, что телеги вязли в оттаявшей земле. Приходилось с помощью дополнительных лошадей вытягивать их, при этом обозники впрягались вместе с животными. Для всех переселенцев из-за безлошадной бедноты места в телегах не хватало. Василию пришлось убеждать зажиточных крестьян помочь бедноте, что делалось ими с большим нежеланием, но иначе ускорить продвижение было невозможно. Приходилось части крестьян идти пешком, потом они менялись  с ездоками, а те в свою очередь шли пешком рядом со своим скарбом. Пешим ходом шли все: взрослые, старики, женщины и дети. Ветер трепал их одежды, ноги мокли в весенних лужах, люди мёрзли. Макушки огромных и лохматых сосен качались на пронизывающем ветру. Шумел бор.
Наступила ночь, которая застала обозников в чаще соснового бора. Ничто не радовало. Заступив на дозор, охрана не спала. Расположившись на первый ночлег в лесу, немного отдохнув возле разведённых костров и обогревшись, подсушив мокрые одежды и обувь, с едва забрезжившим рассветом обоз продолжал своё движение.  Но вдруг из бора послышались выстрелы. Это был оговорённый сигнал передового отряда, который ещё ночью ушёл разведывать дорогу.
-- К бою товсь! - громко отдал команду Волнов. Обозники встали, замкнув круг телегами. Крестьяне, вооружившись кто чем мог, полные решимости, окружили со всех сторон обоз.
-- Трофим! Будешь за старшего! Стрелять только по моей команде! Солдаты, ко мне! - отдал команду Василий.
Он вместе с подошедшими к нему солдатами залёг по направлению к лесу со стороны раздававшейся оружейной стрельбы. Вскоре на краю опушки показались всадники. С громким гиканьем на лошадях и просто бегом из лесу вывалил отряд разбойников.
 -- Солдаты, товсь! Огонь! - громко закричал Волнов.
 -- Мужики, огонь! - раздался вновь оружейный огонь.
Так, чередуя залпы служилых и крестьян, дружным и непрерывным огнём встретили обозники разбойников. Попав под внезапный оружейный отпор, нападавшие, растерявшись, сбились в большую кучу, началась паника, и, наконец, оставив на поле боя с десяток человек, разбойники отступили и исчезли в лесной чаще. Были потери среди обозников. Погибло двое рядовых и несколько крестьян. Пришлось их захоронить в лесу. Василий взял документы погибших служилых. Обоз продолжил свой путь.
Волнов подозвал к себе вестового.
-- Иван, надобно искать для ночлега деревню! Возьми кого-нибудь ещё, верхом отправляйтесь вперёд, идите к реке, там должно быть село. Мы же продолжим свой путь. В любом случае к вечеру возвращайтесь. Всё ли понятно?
-- Так точно, Ваше благородие! Разрешите приступить к выполнению приказа?
-- Да, Иван! Выполняйте! Возвращайтесь живыми, голубчик!
-- Не беспокойтесь, Ваше благородие, справимся!
Всадники, обогнав двигающийся обоз, скрылись в лесной чаще.
 Обоз медленно тянулся по лесной чащобе, увязая порой в оттаявшей земле, сооружая переправы через лесные ложки, в которых журчали незамерзающие лесные  родники.
 -- Недалеко должна протекать река Ирмень, где означено село, - рассматривая путевую карту, рассуждал Василий.
 Судя по маршруту, обоз должен был выйти на открытое место, однако никаких признаков того, что бор заканчивается, не было. Огромные сосны всё так же стояли стеной вокруг узкой ленты дорожной колеи. Тёмный бор, обступивший людей, нарушивших покой векового леса, шумел, покачиваясь на ветру своими хвойными лапами ветвей и вершинами.
-- Похоже, мы всё-таки заблудились! – всё больше и больше убеждался Волнов.
Управляя своей коляской, он двинулся к началу обоза, решив остановить движение.
 -- Стой! Стой! – громко крикнул он, поравнявшись с первой телегой.
-- Что, Ваше благородие, похоже, что съехали мы с дороги? Кажись, был поворот не так далече? – встревоженно заговорил солдат, сидевший на телеге вместе с семейством Трофима.
-- Похоже, что так оно и есть! Будем ждать вестовых! Трофим, постреляй-ка, братец, из ружьишка! Может, они услышат и отзовутся!
-- Хорошо, Ваш благородие! Пальну!
Трофим взял большое, тяжёлое охотничье ружьё и выстрелил несколько раз в воздух.   Люди замерли в ожидании ответного сигнала. Однако стояла звенящая тишина. И вдруг, далеко - далеко, раздались глухие раскаты выстрела.
-- Ваш благородие, кажись, отозвались? – радостно воскликнул крестьянин.
-- Да! Да! Трофимушка! Я тоже слышал! Будем здесь поджидать вестовых. Ты  постреливай и впредь. Пусть слышат! Быстрее выйдут на нас!
 -- Хорошо! Хорошо! Ваш благородие! Знамо дело! Постреляем!
 -- Я поехал в конец обоза. Надо людям объяснить причину  остановки.
-- Езжайте, езжайте, Ваш благородие! Всё сделаем! Не беспокойтеся!
Василий поехал в конец обоза.
   День уже перевалил за полудень. Вновь угрожал лесной ночлег. Василий понимал, что разбойники не отстанут. Выработают новую тактику преследования обозников и вновь нападут.
 -- Где же наши вестовые? – с волнением переживал он.
В лесу быстро темнело. Опасность нападения разбойников нарастала. Трофим по-прежнему часто постреливал, но ответных выстрелов слышно не было. Всё затихло.
-- Что же могло случиться? Может, просто патроны берегут? Да, правильно! Патроны берегут! – прислушиваясь к шуму деревьев, решил Василий. 
Через непродолжительное ожидание к обозу выехали долгожданные вестовые.
-- Ваше благородие! Есть! Есть село! Часа три пути отсюда! Был недалече свёрток, Вы проехали его! Придётся вертаться! Там дорога пойдёт выше, не будет логов, почва песчаная, лёгкая для проезду!
-- Спасибо Вам, Иван! Поехали вперёд, показывайте дорогу!
Волнов дал команду для продолжения движения обоза. Возвращаться пришлось не очень далеко. Дорога пошла выше, стала шире и лучше. Обозники ускорили движение. Вечерело. Но вот лес закончился, обоз вышел к долгожданной реке. Скованная льдом небольшая речушка спала зимним сном, будто и не было весны.
-- Вот она, Ирмень! – с надеждой произнёс Василий.
   Прошла пара часов. Потемну обоз въехал в село.  Над крышами крестьянских изб возвышался крест православного храма.
-- Поедем к храму! Уж, верно, батюшку отыщем. Он поможет устроиться на ночлег, - сказал Волнов вестовым, ехавшим во главе обоза.
 Около деревянной большой одноэтажной церкви была площадь. Обозники расположились на ней, заняв всё пространство. Волнов с Иваном пошли в храм. Они стали громко стучать в запертые двери. Через некоторое время заскрипели открывающиеся дверные затворы. На пороге стоял батюшка. Деревенский поп был богатырского телосложения и великого роста.
-- Экий великан! – с восхищением воскликнул Трофим.
-- Чем Господь Бог наградил! На силушку не жалуюсь! – перекрестясь, спокойно ответил сельский батюшка.
-- Отче, помоги нам устроиться на ночлег. Унтер-офицер Волнов, сопровождаю обоз с переселенцами. – представился Василий.
-- Что ж, это можно! Могу предложить помещение церкви. Думаю, что для женщин и детишек это будет в самый раз. Мужики могут переночевать в хлеве. Тамо у меня коровки да несколько лошадок. Однако всё теплее будет. Ночи-то ещё холодные стоят, почитай, зимние. Морозец земельку сковывает да инеем серебрит. Пожалуйте, православные! Угощу, чем Бог послал.
Батюшка распахнул дверь, приглашая обозников зайти внутрь храма. Разместившись под кровом на ночлег, измученные дорогой люди  падали от усталости. Даже дети притихли. Навалившийся сон сделал своё дело. Переселенцы крепко и спокойно спали.
 -- Батюшка, как Вас величать?
Василию не спалось, сказались пережитые волнения. Он решил скоротать ночь разговорами с сельским священником.
-- Прокопием кличут. Что не спите, господин офицер?
-- Приключений много было за минувшие сутки. Не идёт сон.
-- Разбойники шалят на дорогах?
-- Да! Отче Прокопий! Пришлось отбиваться. Второй ночлег у нас в пути. Думал, что  опять в лесу ночевать придётся!
 -- В какую сторону путь держите?
-- В село Камень.
-- Сначала надобно Вам попадать в село Спирино. Оно на Оби стоит. Большое село, с пристанью. Ежели вы в мае шли, то и по реке можно справляться. Это легче и быстрее.
 -- Да, в нашей маршрутной карте отмечено Спирино. Батюшка, расскажите, пожалуйста, про Ваше село.
-- Старинное наше село! Зовётся Верх-Ирменем, потому как находится в устье реки Ирмень. Здеся недалече, вы проезжали эти места, расположено место разгрома хана Кучума во время Ирменского сражения. Как говорит предание, было это в лето месяце августе числа двадцатого года тысяча пятьсот девяноста восьмого после рождества Христова. Большим было то сражение. Более восьмисот человек билось с Кучумом! После битвы этой и стали православные заселять землицу сибирскую. А село наше берёт начало с великих крестьянских сражений за свободу и справедливость народную под руководством Емельяна Пугачёва. Царствие ему Небесное!
-- Так ведь преступник он, самозванец и смутьян! А Вы молитесь за него!
-- Для кого как. А для нас он – освободитель, крестьянский царь!  Некоторым его дружкам удалось избежать царской «милости». Вот здеся, на тайной заимке, ховались они не один год. Потом поселился в здешних местах прочий люд: староверов много, беглых, крестьян. Так вот и появилось наше село Верх-Ирмень. Я и сам роду казацкого, из пугачёвцев. Живём по-маленьку. Вот церкву недавно построили всем миром. Конечно, Спирино больше нашего села. А всему причиной является река Обь! Торговое то село. Да Вы и сами увидите. Надобно Вам в нём на следующий ночлег остановиться. А там и Камень недалече будет. Бывал я в том селе. Богатое. Хорошее место для поселения переселенцам определили. Дай то Бог!
За разговором Василий не заметил, как наступило утро. Он попрощался с батюшкой, и обоз продолжил свой путь. Хорошо отдохнув, люди повеселели. Высокая местность, песчаные почвы делали дорогу более лёгкой для проезда. К полудню обоз выехал на берег Оби. Дальше дорога шла по берегу реки.
  Обь ещё не освободилась ото льда, но по краю реки уже зашла вешняя вода. Лёд казался хрупким. Огромным зеркалом покрывал он великую сибирскую реку. Обь должна была вот-вот вскрыться. Лёд еле удерживал просыпающуюся реку. Под напором воды он слегка прогнулся, ледяными буграми Обь наметила себе места выхода на свободу. Остановившись на крутом берегу реки, обозники зачарованно смотрели на Обь. Сразу вспомнилась Волга, где уже и следа не было от прошедшей зимы. А великая сибирская река ещё ждала, ещё не пришла для неё настоящая весна.
-- Вот ведь как! Сибирь ещё не разбудила весна!
-- Да и земелька не подошла к севу!
-- Одно слово - Сибирь! - переговаривались крестьяне.
Обоз продолжил свой путь. Дорога то заходила в лес, то вновь выводила к Оби. Немного петляя, путники достигли сибирского села Спирино. На небе ярким сполохом, суля солнечный день, горела вечерняя зорька. Из крестьянских изб шли дымы от топившихся печей.
-- Хорошее село! Знать, небедное! Избы у всех справные, из векового лесу. Куда поедем, господин офицер? - повернувшись к ехавшему рядом Волнову, спросил Трофим.
-- По главной дороге до центра села. Там посмотрим.
-- Поехали!
Трофим подстегнул уставших за длительную дорогу лошадей, и телега покатилась быстрее. Заслышав стук колёс на сельской дороге, некоторые селяне, ещё не успевшие закончить вечернюю управу, вышли из своих оград и с любопытством рассматривали обозников, растянувшихся по всему селу.
-- Мир Вашему дому, селяне! - обратился Василий к одному из крестьян, стоявшему возле большого дома с высоким заплотом.
 -- Будьте здоровы, православные! Кто такие? Куда путь держите глядя на ночь? - не смутившись и не растерявшись, заговорил бородатый мужик. Был он крепкого сложения и широк в плечах.
Волнов представился, назвав конечный пункт двигающегося обоза.
-- Где можно заночевать, мил человек? - продолжил он разговор с бородачом.
-- Дак у меня можно  и остановиться. Платы с Вас не возьму, накормлю, чем Бог послал. Зовут меня Фтором Сидоровичем, купецкого сословия, - степенно и не спеша лилась речь сельского купца.
-- Сенька, открывай ворота! - громко прокричал он кому-то.
Мужичок, вероятно, это и был Сенька, проворно стал открывать большие и тяжёлые ворота.
 -- Не уместимся  на Вашем дворе, - высказал свои сомнения Василий.
-- У меня дале есть постоялый двор, трактир держу. Тамо разместить ещё смогу. Коли и туда не смогёте все войти, то часть телег придётся оставить на дороге. У нас тихо, разбою нет!
 -- Спасибо Вам, Фтор Сидорович!
-- Завтрева благодарить будете, Ваше благородие. Мы ж понимаем, какой путь вам выпал! Дело известное - разбой в бору! Заезжайте, заезжайте!
 Волнов не ожидал такого быстрого решения вопроса о ночлеге переселенцев. Все получили кров, пищу и сон. Остался ещё один день пути.
Фтор Сидорович, проявляя любопытство к обозникам, пригласил Василия в свою горницу за хлебосольный стол. Купца интересовало всё: кто в обозе, откуда родом люди, каких сословий.
-- Фтор Сидорович, Вы о селе расскажите, мне интересно. Я ведь не знаю Сибири.
-- Пожалуй, Ваше благородие, это можно. Про староверов слыхали, про святого отца Аввакума?
-- Да, немного слышал, да уже и здесь, в Сибири, рассказывают о них.
-- Вот значит, - продолжил свой рассказ не без удовольствия гостеприимный хозяин, - основал наше село аввакумец, раскольник Спиря. Уж не знаю, как ему удалось избежать кары царя-батюшки, токмо бежал он в глухую Сибирь.  Выкопал он здеся землянку и стал обживаться. Говорили о нём, что он - колдун! Боялся народец его, сторонился. Так прожил он в одиночестве много лет. Потом стали другие старообрядцы здеся оседать. И по сей день село наше считается старообрядческим. Потом, правда, и другой пришлый народ селиться стал, так вот и пошло наше село прирастать дворами. А Спиря тот долго жил, уважать его стал народ, за святого старца почитал. Вот и село его имя носит. В последние годы быстро строится Спирино. Больше ста дворов в нём. Земская больница открыта, приходская школа, магазин, пристань. Матушка Екатерина Великая, заступница наша, поспособствовала тому. Несколько семей крестьянствуют, а больше мы торговлей занимаемся. Я вот скупаю зерно в окрестных сёлах и по Оби отправляю в Ново-Николаевск. Так и живём, жаловаться на жизнь не приходится. Справно живём.
Разговор затянулся за полночь. Отведя комнату для ночлега гостя, Фтор Сидорович простился с офицером и пошёл почивать.
Ранним утром переселенцы вновь двинулись в путь.    
 Предстоял ещё один день пути по непроходимому бору. Тележная дорога, обходя стороной небольшие ложки, извилистой лентой шла вглубь бора. Солнце поднялось из-за макушек сосен и стало пригревать. Растаял холодный утренний туман, и испарились обильные росы. Лес наполнился гомоном птиц. Природа будто проснулась от холодной сибирской ночи и вспомнила о наступающей весне.
-- Вот ведь, и в Сибирь весна пришла! Днём по всем приметам будет вёдро. – правя лошадьми, заговорил Трофим.
 Он ещё что-то продолжал говорить, но Василий его не слышал. Спокойный голос Трофима убаюкивающе действовал на него. Молодой человек погрузился в собственные мысли о начале новой жизни, о весне....
Апрель! Пришла весна с ярким солнцем на синем небе! Радует и нежит ласковое солнышко! Буквально за несколько дней осел снег, закапала капель,  зажурчали ручейки. Ветерок чуть-чуть покачивает ветки пушистых сосен. Там, где немного подсохло, уже зелёными иголочками прорастает молодая травка. Вытаяли некоторые кусты. Снегу зимой в здешнем крае было много. И как только он быстро тает! Просто невероятно, до чего же скоро весна входит в свои права! И как это замечательно! Долго сибирская природа ждёт тепла и за пару дней пробуждается от зимнего сна. Ничто не нарушало лесную жизнь.
Мечтая и вдыхая первозданный весенний воздух, Василий забылся. Между тем, коляска мерно покачивалась, навевая сон. Внезапно его лирическая задумчивость была прервана громким криком едущих впереди обоза солдат.
-- Ваше благородие! Ваше благородие! Опять разбойники! Опять варнаки!
Крик, словно раздавшийся внезапный выстрел, взбудоражил переселенцев. Обоз встал. Василий спешно поехал на крик.
 На лесной дороге, сделав на ней завал из деревьев, стояли мужики. Было их человек с десяток. Заросшие, одетые в зимние зипуны и полушубки, лохматые шапки, они казались богатырского телосложения. Кое кто гарцевал на лошадях, иные спешились и поджидали обозников возле завала.
-- Кто у вас старшой? - крикнул один из них.
-- Я, унтер-офицер Преображенского полка Его Величества русской императорской  армии Волнов Василий Васильевич! Что надо? Кто такие? - не выходя из коляски, ответил Василий.
-- А Вы, Ваш благородь, спуститеся из своей колясочки! Мы ведь с Вами уже встречались три дни назад. Поговорить с Вами хотим.
-- О чём мне с вами речь вести, разбойники! Освободите дорогу!
-- Придётся поговорить, Ваш благородие, господин офицер! Окружены вы со всех сторон! Команду дам, и постреляют вас! Поди сюды, Ваш благородь!
Это была устроенная разбойниками ловушка. Поняв, что обоз попал в западню, Василий вышел из коляски и пошёл к мужику, который вступил с ним в разговор.
-- Что вы хотите? - спросил он, подойдя к разбойникам.
-- Выкуп за вашу жизнь. Будь благоразумен, барин! Постреляем людишек твоих да и тебя не пожалеем.
 -- Что за выкуп? О чём идёт речь?
-- Деньжат самую малость, лошадей и запасов съестных пару телег! Это по-божески! Силой всё могём забрать!
-- Сколько хотите?
-- Пару сотенных! Десяток лошадей!
-- Я должен посоветоваться. Дайте время.
 -- Хорошо, барин! Через час к завалу подвезёте всё сами! Иначе постреляем!
Произнеся свои угрозы, разбойники скрылись в лесной чаще. Василий понимал, что придётся платить, иного выхода для переселенцев не было. Подъехав к обозу, он велел звать старост. Мужики тотчас подъехали. Узнав условия продолжения пути, они заспорили.
-- Ваше благородие, отобьёмся, как в прошлый раз! Зачем же мы своё добро отдавать будем варнакам? Сами как же?
-- Как мы их постреляем, если они в лесу возле обоза затаилися? Вон как растянулся обоз по лесу! Постреляют они нас, а не мы их!
-- Надо отдать выкуп! Господин офицер прав! Живы останемся! Будем скидываться с каждой семьи по доле!
-- А как же сами без провианта?
-- Как-нибудь! К вечеру придём в Камень! Сдюжим!
-- Мужики, надо это сделать быстро! Иначе они откроют стрельбу! - завершил недолгий спор Волнов.
Старосты согласились. Через час выкуп был собран, мешки с продовольственными запасами погружены на две телеги, подогнаны лошади.
-- Возьмите, Ваше благородие, екатеринки в означенной сумме! - подал мешок с деньгами Трофим. Лицо его было сумрачным.
Весь выкуп, как и было говорено разбойниками, привезли к завалу. Из чащобы вновь вышли разбойные мужики.
-- Вот и славно, барин! С понятием! Можете разбирать завал! Не тронем вас боле.
  Разбойник негромко присвистнул, и тут же из леса показались с десяток его сотоварищей. Завладев телегами, лошадьми и деньгами, кои проверили на счёт, они вновь исчезли в лесной чаще. Долго сожалели крестьяне о случившемся. Но деваться было и впрямь некуда! Это понимали все. Расчистив лесную дорогу от завала, обоз продолжил свой путь.
К вечеру закончился лес, открылась голая равнина. Сухая прошлогодняя трава шелестела от  дуновения ветра. Земля почти очистилась от снега и лежала бурыми островами, уходя до самого горизонта.
-- Вот она, степь! - подумал Василий, глядя в бесконечную равнинную даль.
-- А дышится-то здеся как легко! Простору сколько!
-- Вот, должно быть, и земелька наша! - разволновались крестьяне.
Дорога огибала степь и шла по краю леса до самой Оби. На высоком косогоре показались строения. Это было село Камень Барнаульского уезда Томской губернии.

Алтайский горный округ относился к началу двадцатого столетия к регионам Сибири, где почти не было городов. Выходящая на поверхность земли горная порода в виде горных скал послужила причиной такого странного названия села. Часто Камень называли Камнем-на-Оби, чтобы не путать с названием Уральских гор, то есть с Большим Камнем. Возникновение Камня на Алтае стало результатом развития сельского хозяйства и торговли. Немалую роль сыграли и переселенцы, освоившие степи, превратив их в плодородные поля, возделанные пшеницей. Там, где стоит Камень, река Обь врезывается в самую хлеборобную часть уезда. Через село двигались обозы хлеба, масла, кож и других продуктов, выращенных здешними крестьянами. Каменская пристань считалась самой лучшей на Оби, уступая по объёму отправленных грузов лишь Барнаульской.
-- Кажется, прибыли! – перекрестившись, сказал Трофим.
Переселенцы, крестясь, сошли со своих телег, лошадей, устремив взоры на виднеющиеся строения села Камень. Здесь для них должна была начаться новая жизнь.
Хлебная, соляная, масляная торговля дали толчок развитию села Камень. Окрестные многочисленные соляные озёра послужили предприимчивым крестьянам основой для развития собственного дела по добыче соли. Торговля солью была поставлена на широкую ногу. Её вывозили водным путём на Север, в том числе на рыбные промыслы. Приезжали в Камень с Урала купцы закупать хлеб. Шли баржи с алтайским товаром по Оби в большие города: в Новониколаевск и в Барнаул. Богатые крестьяне становились гильдейскими купцами. Богатели прилегающие к Камню сёла. Адриан Ильич Винокуров, переселившийся в Камень из села Тюменцево, стал купцом первой гильдии. Торговый дом Винокуровых относился на Алтае к самым крупным. Крестьяне открывали собственные мануфактуры по производству галантерейного, суконного, скобяного, кожевенного производства. В Камне открылись почта и телеграф, что значительно оживило жизнь. Наряду с многочисленными амбарами, складами и лавками, в селе строятся кирпичные двухэтажные магазины, промышленные предприятия фабричного типа, три паровых мельницы. Среди прочих промышленных предприятий были лесопильный, два пивоваренных, три мыловаренных заводика, колбасная, кондитерская и кожевенные мастерские.
Наиболее впечатляла развивающаяся торговля. В селе насчитывалось десять торговых магазинов, сто шестьдесят лавок, десять складов земледельческих орудий, восемь контор скупки сливочного масла, две аптеки, несколько транспортных контор, было открыто отделение Сибирского торгового банка. Село Камень Томской губернии вышло на четвёртую позицию после Томска, Барнаула и Новониколаевска.
На внесённые купцом Винокуровым денежные средства построена большая каменная церковь Богоявления. В Камне работали смешанная гимназия, училище, церковно-приходская школа и школа грамоты, устроен синематограф.
В обжитый и развивающийся край и были направлены переселенцы из европейской части России, что обеспечило бурное развитие Алтая.

 Гл. 5. Земля Алтая
-- Скажите, любезный, где тут у вас находится волостное управление? – обратился Василий к первому попавшемуся ему крестьянину, который неспешно шёл по широкой улице села.
-- Вот, господин офицер, идите прямо к реке, за пристанью и будет деревянная изба волостного управления.
-- Спасибо, милейший!
-- Храни Вас Бог!
Волнов остановил обоз, созвав солдат и вагонных старост.
-- Остаётесь до моего возвращения здесь. Я же поеду в волостное управление, разузнаю всё и вернусь. Трофим и Иван, будете за старших.
-- Есть, Ваше благородь! – ответил служилый.
-- Сделаем, господин офицер! Всё будет в порядке, можете не волноватися! – вторил крестьянин.
Волнов поспешил к Оби.

-- Вот и пристань! Большая какая! Словно вмёрзший в реку корабль! – удивился Василий.
Лёд на реке потемнел. Было очевидно, что в ближайшее время вода выйдет на лёд, и Обь оживёт. На вечернем солнце это было хорошо видно. Волнов спешил, боясь не застать в конторе волостного старшину. Его коляска быстро катилась по оттаявшей земле. Вскоре он подъехал к указанному прохожим строению. Оставив коляску на небольшом дворике, Василий зашёл в управу. Здание Каменской волостной управы представляло собой небольшое деревянное строение с высоким крыльцом и многочисленными окнами. Войдя внутрь, унтер-офицер оказался возле кабинета волостного старшины.
-- Разрешите войти! – постучав в массивную входную дверь и приоткрыв её, обратился офицер к сидящему напротив него человеку в хорошем штатском костюме.
-- Да! Да! Войдите! – оторвавшись от лежащей перед ним бумаги, отозвался чиновник.
-- Разрешите доложить, младший унтер-офицер Преображенского полка Василий Волнов, откомандированный в качестве сопровождающего переселенцев в Ваш край.
-- Да! Да! Молодой человек! Жду Вас! Вот уж три дня как получил по телеграфу сообщение о Вашем прибытии! Рад видеть Вас, господин офицер! Милентьев Ефрем Анисимович, старшина Каменской волости! – подав руку, в свою очередь представился старшина.
 Он встал из-за стола и подошёл к Василию. Это был немолодой человек.  Его плотная фигура, крепкая рука и живые, подвижные серые глаза свидетельствовали о немалой энергии старшины, деловитости и предприимчивости.
-- Ефрем Анисимович, у меня к Вам письмо за подписью начальника Переселенческого управления Его Превосходительства господина тайного советника Глинки, - подав в руки старшине небольшой пакет, продолжил разговор Волнов.
 Милентьев, вскрыв послание, быстро пробежал глазами документ.
-- О! Вы тоже решили остаться в здешних местах в качестве переселенца! – удивился старшина.
-- Да! Я тоже переселенец.
-- Здесь написано, что Вас необходимо принять на службу! Что ж, должность как раз для Вас имеется! Пойдёте сотским? Оклад приличный! Дополнительными вознаграждениями  Губернатор нередко за службу жалует! Как? Устраивает предложение? Соглашайтесь! Вот я никак не мог найти подходящего человека на эту должность! Соглашайтесь! Чего тут раздумывать!
Волнов несколько растерялся. Исполнять задачи полицейского ему не хотелось.
-- Чем заниматься придётся? – спросил он.
-- Больше тем, чем Вы занимались в поезде: порядок блюсти, смутьянов вовремя пресекать, разбою не допускать. У меня сельские старосты подходящие, деловые мужики, обязательно подмогнут, да и я в стороне не останусь. Жители у нас солидные, всё больше купцы и промышленники, капиталец крутится немалый. Вот весна придёт, и начнётся активная торговая жизнь. Сами понимаете, догляд нужен. Ну, как, убедил я Вас?
-- Да! Я согласен!
-- Выделим Вам полагающуюся земельку, дом поставите! На первое время приглашаю Вас поселиться в моём доме. Осмотритесь немного, и мы Вам временную квартирку подберём! Дел много! Только успевай! Завидую я Вам даже! Всё с нуля! Закрутитесь, завертитесь! Вот и начнёте настоящую самостоятельную жизнь! Удачи Вам! Сегодня же и ждём Вас к нам на ужин! Моё семейство радо будет увидеть нового человека, да ещё из столицы!
-- Благодарю Вас, Ефрем Анисимович! Но необходимо решить вопрос с обозниками. Где мне людей разместить?
-- Сколько их?
-- Двадцать семей, семьдесят душ! Отражая нападение разбойников, погибло два солдата и трое крестьян! Возьмите их документы!
-- Вот! Вот! Как пошли составы с переселенцами, так и начались разбои на дорогах! Раньше тихо было! Когда же их, ворогов, пересадят? Покою от них  нет! А о людях Ваших я уже потолковал со своими старостами. Большая часть останется в Камне. Построите новую улицу, и землю  нарежут. Целый посёлок будет! Откуда переселенцы идут?
-- Большинство из Саратовской губернии!
-- Так и назовём: «Саратовский посёлок»! С десяток семей поселятся в самых больших сёлах: в Плотниково и Гонохово. Это хорошие, старинные сёла! Расположены они близко от Камня. Народ там кроме крестьянствования приторговывает успешно! А пока строиться будут, поживут в ночлежном доме.  Специально построили ещё прошлым летом для временного проживания переселенцев. Вы ведь уже не первые, кто поселится на нашей алтайской земле. Я Вам провожатого дам. Темнеет быстро. В ночлежке и съестного можно раздобыть, да магазины и лавки ещё пару часов будут работать. Так что размещайтесь! А Вы, Василий Васильевич, не забудьте про приглашение ко мне на ужин. Ждать Вас будем! А завтра с утра  на службу пожалуйте в волосную управу.
-- Спасибо, Ефрем Анисимович, за радушный приём! – раскланявшись, Волнов поспешил к обозу.
--Что, барин, куда нам ехать? – с тревогой в голосе спросил Трофим.
-- Вот наш проводник, его зовут Матвей. Он нам сейчас покажет дорогу, - ответил Волнов, показывая на небольшого мальчугана, который сидел рядом с ним в коляске.
-- Ты что ль, Матвеем будешь? – с недоверием обратился Трофим к мальчику.
-- Стало быть, я и есть! – задиристо и громко звонким голоском ответил ребёнок.
-- Так ты чей будешь? Батька с маткой кто?
-- Матушка полы моет в управе, я ей помогаю, воду ношу! Господин старшина попросил дорогу указать вам к ночлежному дому да к постоялому двору.
 -- Сказывай! Сказывай! Ишь, какой бойкий малец!
-- Поехали уже! Скоро темень наступит! – прекратил разговор Василий.
Обоз тронулся. Ночлежка и постоялый двор находились на окраине села, долго ехать не пришлось. Заехав в ограду ночлежного дома, Волнов вновь собрал вагонных старост.
-- Мужики, предложено нам расселиться в трёх местах: десяток семей из первого вагона останутся в Камне вместе со мною, остальные распределитесь по сёлам Плотниково и Гонохово. Трофим и Фёдор, вы со своими людьми остаётесь в ночлежном доме, остальные едут на постоялый двор. Завтра утром придёте ко мне в управу, там вас будут расселять по сёлам.
-- А землицу когда дадут? - спросил стоящий рядом с телегой Трофима крестьянин.
-- Всё завтра! А сейчас устраивайтесь на ночлег.  Всё ли понятно?
-- Ваш благородье, а мы как же? - подойдя к повозке Василия, обратился к нему с вопросом рядовой Иван.
-- Иван, тоже завтра утром подойдёшь в управу. Отдохнёте денёк да в обратный путь. Лошади у вас есть, коляску свою отдам. Всё имущество сдадите в Ново-Николаевске представителю Переселенческого управления по Томской губернии. Идите на постоялый двор, переночуйте, завтра явитесь.
-- Так точно, Ваш благородь!
Вновь застучали колёса телег по сельской дороге. Разместив людей в ночлежном доме и собрав свои вещи, Василий заспешил к дому старшины.
Там его уже ждали. Дом был невеликим, но устроен хорошо. Деревянные ступени вели на большую открытую террасу, где стояла летняя мебель для отдыха семьи летними вечерами. Над дверью висел звонок. Юноша позвонил. Тут же дверь открылась. На пороге стояла юная красавица! Василий растерялся. Общения с подобными существами, как он окрестил девушку, у него абсолютно не было. Девушка тоже смутилась, но не растерялась. На ней было довольно лёгкое розовое, отделанное кружевом платье, а волосы прибраны в длинную косу, которую украшал большой белый бант. Её серые глаза, обрамлённые пушистыми и длинными ресницами, смотрели на юношу с некоторым лукавством, в них сверкали весёлые искорки.
 -- Это Вы, господин офицер, которого батюшка пригласил к нам на жительство? - задорно зазвучал её голосок. Какая-то усмешка или что-то похожее на неё слышалось в том голосе. Глаза незнакомки смотрели прямо в лицо Волнову. Такая прямота ещё больше смутила юношу. Основательно растерявшись, он молчал.
Подошла горничная, и незнакомка исчезла за дверью.
-- Вы пожаловали к господину Ефрему Анисимовичу? - учтиво спросила она.
-- Да! Да! К нему! - выйдя из замешательства, ответил Василий.
Девушка, приняв лёгкое пальто и шляпу от Волнова, пригласила его в большую гостиную, где уже собралось всё семейство старшины. В зале звучала музыка, звонкий смех той самой незнакомки, которая что-то быстро и громко говорила хозяину дома. В протопленном помещении было светло и уютно.
 -- А! Вот и сам гость к нам пожаловал! - воскликнул волостной старшина, устремясь навстречу Василию.
-- Рад приветствовать Вас, Ефрем Анисимович! - учтиво склонив голову, ответил Волнов.
-- С большим удовольствием представляю вам нашего нового сотского! Молодой человек согласился нести службу в Каменской управе! Человек он необычный! Зовут его Василием Васильевичем! - обращаясь к присутствующим, взяв под руку Василия, заговорил хозяин дома.
-- Ничего во мне необычного вовсе нет! - вновь смутившись, приветствовал Волнов находящихся в зале.
-- Это Вы сами нам о себе расскажете! А я хочу представить Вам своё семейство! Жена моя, Мария Саввишна, дочка, пострелёнок, зовётся Евдокией Ефремовной, сын, Кирилл Ефремович! Вот и вся семья! Проходите, проходите вот сюда, на креслице усаживайтесь. Мы тут немного веселилися! Наша певунья нас развлекала! Дунюшка, спой-ка для нашего гостя, - обратился он к дочери.
Дуня не стала перечить отцу, подошла к открытому роялю. Сев за инструмент, она заиграла и запела печальную песню о ямщике и его красавице - жене. Звонкий и чистый голос исполнительницы наполнил залу. Песня лилась, струилась, а рояль плакал, рассказывая печальную историю ямщика. Все тихо слушали, чувствовалось, что семейство гордилось своей исполнительницей песен.  Голос лился и лился звонким ручейком. Василий никогда не слышал русских песен. Он с большим чувством воспринял печальную музыку и нежный голосок девушки.
-- В Нюландии совсем другие песни поют! И девушек таких я не видел! Экая барышня, должно быть, образована! - размышлял Василий под пение Дуняши. Он и не заметил, задумавшись, что девушка уже закончила песню.
 -- Наш гость устал от тяжёлой дороги, и ему требуется отдых! Прошу пожаловать в столовую! - заметив состояние Волнова, произнёс хозяин дома.
Весь ужин, который отличался изобилием и сытностью, и оставшийся вечер Василий украдкой бросал взгляд на девушку. Евдокии, но Волнов окрестил её в своих мыслях Дунюшкой, едва исполнилось семнадцать лет. Очаровательным образом в ней сочеталась детская искренность с девической непринуждённостью. Она будто была уверена в том, что все непременно должны ею любоваться и восхищаться. Выросшая в любви и достатке, она была беззаботна и счастлива среди своих домочадцев, которые тоже не скрывали от неё своего обожания. Василий непроизвольно стал вспоминать знакомых девушек в его Нюландии. Они были строже, не позволяли такой раскованности, у них не было таких огромных серых глаз, смотреть в которые можно долго-долго, хоть всю жизнь.
Раздумья Василия вновь прервал хозяин дома.
-- Пройдёмте, Василий Васильевич, я покажу Вам Вашу комнату. Вам пора отдохнуть с дороги. Завтра будет очень хлопотливый день. А рассказать нам о себе Вы ещё успеете.
Поблагодарив хозяев за ужин и гостеприимство, Василий последовал за Ефремом Анисимовичем.
Утром следующего дня Василий вместе со старшиной Милентьевым занимался закреплением переселенцев за алтайскими сёлами.
-- Сами-то Вы, Василий Васильевич, где хотели бы проживать? – поинтересовался Ефрем Анисимович у Волнова.
-- Как и было решено, остаюсь в Камне.
-- Да не об том речь! Конкретно где Вам землю выделять: в самом Камне или с переселенцами в новом посёлке рядом с Камнем?
-- Нет, любезный Ефрем Анисимович! Я вместе с крестьянами буду селиться, как все. Вы знаете, я с ними так близко сошёлся за дорогу, пришлось многое пережить, что и впредь не хочу терять этих надёжных людей. Знаю, что они мне всегда помогут в крестьянском деле и поддержат.
-- Как пожелаете, Василий Васильевич! Вы имеете полное право, как служащий управы, селиться на выбранной Вами земле. Надо сказать, что земли у нас много, всем хватит! Знай, поливай, растёт всё! Стоим на реке, земли поливные, плодородные, урожаи высокие дают. С прибытием такого потока новых людей ожидаем дальнейшее развитие хлеборобного дела и, конечно, торгового.Вам знаком крестьянский труд?
-- Безусловно! Я ведь из крестьянской семьи.
-- Воно как! Значит, не брезгуете крестьянским потом! Это ладно! Я ведь тоже из крестьян. Поля имею, скотину держу, лошадей развожу, ну и торгую, конечно! Так Вы нашенский! Нашего сословия! В город не побежите!
-- Я на службе! Откомандирован из Преображенского полка с правом поселения на алтайской земле. Служба моя продолжается, меня могут отозвать при определённых обстоятельствах.
--   Армейскую службу продолжаете и к гражданской приступаете да ещё и крестьянским трудом решили заняться! Непростое дело Вам предстоит! Бог в помощь! Мужики идут все скопом! Горячо сейчас будет! Рассчитываю на Вашу помощь, Волнов!
Собравшиеся переселенцы окружили плотным кольцом здание управы. Как было велено Волновым, зашли внутрь помещения вагонные старосты и рядовой Иван. Волнов и волостной старшина разместились в большом кабинете Ефрема Анисимовича.
-- Давайте, Ефрем Анисимович, решим вопрос с солдатами из охраны. Я думаю, что это много времени не займёт, а уж потом за переселенцев возьмёмся.
-- Пожалуй, можно и так.
В кабинет вошёл Иван. Сделав отметку в документах, пожелав удачного возвращения, Василий пригласил всех служилых.
-- Телеграфируйте о прибытии в Ново-Николаевск! С боеприпасами всё в порядке? Разбойники вновь встретить могут!
-- Вряд ли они будут интересовать варнаков. Что со служилых взять? Думаю, что всё на сей раз обойдётся! Однако боеприпасу подбросим, - вступил в разговор Ефрем Анисимович.
 -- За это благодарны будем, ещё  провианту на дорогу да кормов лошадям, подводу надо бы! – обратился солдат к старшине.
-- Поможем, поможем! Служилых уважаем!
 Ефрем Анисимович выдал бумаги и объяснил, в каких складах всё можно получить. Волнов простился со своими солдатами. Они долго благодарили Василия за доброе отношение к ним.
-- Счастья Вам, Ваше благородие! Удачи на новом месте! Прощевайте!
После полудня, погрузив имущество и выделенный провиант на подводу, солдаты покинули Камень. Волнову было жаль расставаться с ними.
-- Не волнуйтесь, Василий Васильевич! Варнаки не тронут их. Они ведь хорошо осведомлены обо всех перемещениях. Солдаты их не интересуют!
 В кабинет вошли старосты.
-- Присаживайтесь, любезные! – пригласил крестьян старшина Милентьев.
 -- Принесли ли вы списки расселения по сёлам, как я просил сделать? – обратился к вошедшим Волнов.
-- А как же, господин офицер, сделали! Немало голову ломали над энтим! Но всё ж договорились! – как всегда от имени всех отвечал Трофим.
 -- Очень хорошо! Давайте посмотрим!
Списки переселенцев, закреплённых за сёлами, оказались полными, и вопросов по ним почти не возникло. Уточнив несколько мелочей, старшина перешёл к главному.
-- Землемеры из Барнаула уже подъехали. Работать будут в каждом из трёх сёл. Думаю, что межевание земель пойдёт быстро. На местах к вам подойдут сельские старосты, которые и покажут отводимые земли. Недоразумений быть не должно. Если возникнет непонимание, обращайтесь к Василию Васильевичу. Он заступил на должность сотского. Временно продолжите проживать в ночлежном доме и постоялом дворе. Кто не пожелает, можете снимать жильё. Сложнее со скотиной. Скот содержать негде. Да уж весна. Мы тоже завершаем стойловое содержание домашнего скота. Так что пасти скотину уже можно. С чего начнёте, господа хорошие?
-- Знамо дело, с сараев и хлевов  начнём строиться! А там и пахотные работы подходють! Только поворачивайся! Ну, а как отсеемся, так дома ставить всем миром будем. Мы ведь с одной губернии, семьи из нескольких деревень, подмогнём дружке! Нам, главное, земельку получить, а там уж развернёмся!
-- За тебя, Трофим не волнуюсь! Крепкие хозяева с тобой! А ты, Фёдор, что скажешь о своей бедноте? – обратился Василий к старосте третьего вагона.
-- Что я могу сказать, господин офицер! Получат земельку положенную и они! Что с ней будут делать, одному Богу ведомо. Знаю, что у некоторых есть небольшие деньжата, справятся или нет с посевной, кто ж его знает! Уж как будет!
 -- Зерно для севу придётся покупать! Цены для Вашего брата немного наши купцы приспустят, как и на весь необходимый инвентарь, однако не за бесплатно получите!
-- Знамо дело, не за бесплатно! – согласился Трофим.
-- Ну что ж, пойдёмте на улицу и зачитаем списки расселения. А завтра уже будет проводиться раздел земли. Советую вам, старшим, сегодня же сойтись с сельскими старостами, они после обедни подъедут в управу. А сейчас главное -  довести до людей сведения о месте их нового жительства, – завершил разговор старшина Милентьев.
 Крестьяне шумели. Они стояли со своими семьями, детьми, стариками. Волнение людей выливалось в нарастающий гомон. Многие были на телегах со скарбом. Словно кочевое племя, переселенцы заполнили береговую улицу. Телеги спускались до самой Оби и пристани. Полдня ушло на завершение вопроса о месте поселения прибывших крестьян. Сельские старосты сёл Плотниково, Гонохово и Камня, подойдя к месту схода, вовремя подключились к разговору с переселенцами. Некоторые то ли из-за волнения или ещё почему остались недовольными окончательным решением вопроса. Большей частью это была беднота, которая и в дороге порой будоражила людей. Однако крикунов почти никто не слушал. К вечеру все разошлись с надеждой, что в новый день они получат заветную землю.
 Волнов и Милентьев вернулись со службы уже по темноте.
Василий волновался! Его предполагаемый надел должен быть невелик, ведь он одинок.
 -- Что делать с положенным мне клочком земли? – тревожился он. Отужинав вместе с Ефремом Анисимовичем, Василий быстро уснул, сказалось волнение, усталость от нелёгкой дороги.
 Наступило желанное утро. Крестьянские семьи переселенцев разъехались по назначенным сёлам.
-- Василий Васильевич, Ваш надел невелик! Но Вам, как служащему  волостной управы, моим решением можно выделить дополнительный надел, чтобы была земля под пашню и под выпаса. Это будет правильное и законное решение! Вы согласны?
-- Ефрем Анисимович! Вы как в воду глядели! Я об этом думаю уже несколько дней! Буду премного Вам благодарен за такое решение!
-- Стало быть, по рукам! И ещё один совет: жениться Вам надобно! Немедля жениться!
 Волнов смутился.

В разделе земли в селе Камень участвовал старшина и сельский староста, которым оказался весьма пронырливый мужичок. Говорил он толково, дело шло быстро. Земкомовцы, прибывшие из уездного Барнаула, тоже работали хорошо. Оказалось, что к межеванию они приступили давно. За три дня работа  была завершена.
 -- Вот моя земля! Сколько же её много! Наш хутор в Нюландии был куда меньше! Теперь напишу родителям и укажу свой адрес!
Он всё смотрел и смотрел вдаль! Бурая земля, покрытая прошлогодней травой, ещё полностью не оттаявшая, равниной уходила за горизонт.
-- Что за трава такая! – удивился он, рассматривая сухой ковыль.
Пушистые и седые метёлки, словно небольшие острова, были разбросаны по всему полю. Они пригибались до земли под весенним ветром, но не ломались, а выстилали алтайскую землю, словно седыми перьями.
 -- Седая земля! Седая степь! Что-то великое в этом есть! Какой простор! Необъятная вольность! Богата Сибирь землями, лесами, реками! Суровый край! Необжитый край! Великое переселение людей в Сибирь! И всё это делает один человек – Его Высокопревосходительство Пётр Аркадьевич Столыпин! Его волею сотни тысяч людей осваивают Сибирский край!
Василий ещё долго стоял на своей земле, размышляя о новой жизни на алтайских просторах, пока вечернее солнце, уходящее за линию горизонта, не напомнило о приближении ночи, вслед за которой вновь придёт новый день.
 --Насладились своей землицей, Василий Васильевич? – вечером, поджидая Волнова, с улыбкой встретил Милентьев вошедшего в дом молодого человека.
-- Да, любезный, Ефрем Анисимович! Заворожила меня степь, скажу я Вам! Не ожидал увидеть такие просторы! Дух захватывает! Сегодня же отпишу об этом матушке с батюшкой!
-- Далеко ли Ваши родители, Василий Васильевич?
-- Вы даже представить себе не можете, как далеко!
-- Любопытно! Где же?
-- В Америке!
-- О!О!О! И впрямь далече! Так Вы что же, американец? А, впрочем, ничего не говорите! Пришло время нам с Вами ближе познакомиться! За вечерним чайком расскажете о себе. Мне уже Евдокия все уши прожужжала о Вас! Всё с расспросами пристаёт! Да и мне любопытно! Так что, умывайтесь, приводите себя в порядок и за стол пожалуйте! А за чайком моё семейство послушает о Ваших приключениях! Договорились?
--Хорошо, хорошо! Коли Вам интересно, расскажу о себе.
Как было обещано хозяину дома, после вечерней трапезы всё семейство перешло в гостиную, устроившись на диване и в креслах, они с нетерпением ожидали услышать историю своего постояльца. Василий за пару недель проживания в доме старшины пообвыкся, ему нравился простой и понятный уклад жизни гостеприимных хозяев. Вечерами часто Дунюшка радовала домочадцев игрой на фортепьяно и гитаре. Особых приёмов Милентьев не устраивал. Жил просто, занимаясь управой и собственным делом. Жена же его, Мария Саввишна, и дети большей частью находились дома. Вечерами семья собиралась за столом. Обязательно завязывался  разговор про старину. Волнов с большим удовольствием слушал непринуждённые беседы. Он заранее знал, что и его рассказ будет воспринят с искренним чувством.
-- Батенька, так Вы - финн! - с удивлением воскликнул Милентьев, выслушав Волнова.
-- Да, Ефрем Анисимович! Это так! Но я служу на благо всей России и Государя!
-- Милейший, Вы так хорошо изъясняетесь по-русски, даже не подумаешь о том, что он не является для Вас родным языком!
-- Вот уже почти три года, как я на службе в Преображенском полку. Столько всего произошло в моей жизни за эти годы! Я думаю уже по-русски! Правда, иногда во сне сам с собою говорю на финском или с матушкой речи веду. Она меня Вэсськом величает. Написал письмо в Америку, указав Ваш адрес, Ефрем Анисимович.
-- Хорошо, хорошо! Сколько ж будет идти оно до Ваших родителей, а потом обратно на Алтай? Долгонько!
За вечерними разговорами Василий часто ловил на себе любопытные взгляды Дуни. Иногда они оставались на некоторое время вдвоём. Зарождающиеся тёплые чувства между молодыми людьми не могли быть не замечены родителями Евдокии Ефремовны.
-- Дуня! Тебе не следует, душа моя, так часто уединяться с нашим гостем. Неприличные разговоры пойдут. Надобно быстрее квартирку унтер-офицеру подыскать.
 -- Тятя! Ну что ты такое говоришь! Пусть Василий Васильевич остаётся у нас квартировать. Я вижу, что тебе он по нраву пришёлся. Разве не так? - с сожалением в голосе отвечала Дуня.
-- Так-то оно так! Да неприлично жить неженатому молодому человеку в доме, где есть молодая девица. Ни к чему это. Ну и ты, Дуняша, должна построже себя держать.
Не умея отказывать любимой дочери, почти смирившись с проживанием Василия, немного пожурил Дуню Ефрем Анисимович.
Время шло, и всё оставалось без изменений. Домочадцы старшины всё больше привыкали к Волнову.
 -- Как Ваши дела идут, Василий Васильевич? Скоро сев начнётся. Землица быстро подходит. Что делать думаете?
-- Дом строю, как было решено. Быстро отстраивается наш посёлок. Соседи у меня хорошие. Известный Вам Трофим со своей небольшой семьёй, хотя, похоже, что у него летом в семье прибавление будет! Огород разбил.
-- А пахотная землица что же?
-- В этом году сеять не придётся! Не успеваю я.
-- Жаль! Вы же деньжат тогда не получите положенных, если не поднимите землю!
-- Да! Это так! Но что же делать!
-- Да я уже думал об этом, Василий Васильевич! Понятно, что одному с таким делом не совладать! А давайте-ка я вспашу Вашу землицу и засею! Лошадей, людей, запасов семенных у меня достаточно. Получите урожай - сочтёмся! Как Вам моё предложение?
 -- Что бы я делал без Вашей помощи, Ефрем Анисимович!
 -- Не благодарите!  Я тоже не в убытке буду! Новая земля хорошо родит! Значит, договорились! И денежки полагающиеся получите!  На службе у Вас Всё ладно. Привыкли?
-- Да, привыкаю. Сельские старосты хорошо помогают. Не везде всё гладко идёт. Приходится вмешиваться в отношения переселенцев с деревенскими.
-- А как же Вы хотели! Ведь столько земли свободной было! Брали то, что могли обработать. Через три-четыре года меняли надел. Считалась, что земля общинная. А теперь им говорят, что Кабинетная, и что  пожалована пришлым людям! Это тоже понимать надобно! Раньше община ведала землями, а теперь Кабинет Его Величества! Всё поменялось!
-- Ефрем Анисимович, так мне у Вас уютно, будто прихожу каждый вечер со службы домой!
-- Да и мы, Василий Васильевич, привыкли к Вам! Будто много лет знакомы.
Растроганные взаимным признанием, они ещё долго сидели в гостиной за бесконечными разговорами.
Евдокия Ефремовна, девица семнадцати лет от роду, из крестьян. Своей любимице Ефрем Анисимович не отказывал ни в чём. Но девушка не была избалованной барышней. Окончив гимназию в Камне и учительские курсы в Барнауле, Дуняша учительствовала, преподавая в школе грамотности. Ей нравилось учить крестьянских ребятишек. Будучи волостным старшиной, Ефрем Анисимович не кичился своей должностью, главным своим делом он по-прежнему считал труд хлебороба, который всегда неплохо кормил алтайского крестьянина. Такое отношение к земле и к труду на ней он привил своим детям. Евдокия и Кирилл не стеснялись своего крестьянского происхождения, а напротив, проявляли живой интерес к делам отца. Сын часто сопровождал его в поездках по полям, при осмотре угодий, любил бывать на выпасах и заниматься лошадьми.
Евдокия не имела музыкального образования, но страстное желание научиться игре на музыкальных инструментах помогло ей реализовать свою мечту. В Камень, который всё больше и больше превращался в крупный торговый центр на Алтае, переехали на жительство несколько купцов из Томска. Среди них оказалась семья Парамоновых. Артемий Никитович, купец первой гильдии, имел крупный оборот капитала, занимаясь оптовой торговлей зерном, маслом, мёдом и сельскохозяйственным инвентарём. Жена его, Ариадна Петровна, получив консерваторское образование по классу «Фортепьяно», играла в местном синематографе и давала частные уроки. Дуня с большим рвением взялась за обучение игре на фортепьяно, а затем и на гитаре. Обладая приятным  голосом и музыкальным слухом, она довольно быстро овладела инструментами и пением. Ариадна Петровна с удовольствием пригласила свою воспитанницу в синематограф на правах компаньонки. Дуняша с радостью восприняла это предложение. Ефрем Анисимович пытался противиться этому начинанию, так как дочь часто по вечерам пропадала на киносеансах, но под напором Дуни не устоял и согласился. Приходилось её сопровождать, что отвлекало Милентьева от дел. Внезапное появление Волнова и его предложение по сопровождению Евдокии Ефремовны в синематограф, пришлось кстати. Вечерами молодые люди частенько спешили на демонстрацию очередного фильма.
Василий, имевший ранее в Санкт-Петербурге редкую возможность на посещение синематографа, увлёкся искусством кино и наслаждался музыкой. Дуняша всё больше и больше овладевала его душой. Девушка восхищала его своей образованностью. В его глазах Дуняша выглядела барышней, но совсем не похожей на столичных. В ней гармонично сочетались образованность и скромность, изящность и простота в обращении. Строго зачёсанные волосы в длинную и пушистую русую косу, тёмное платье, пошитое по моде, превращали её в юную гимназистку. Для Василия эта девушка казалась недосягаемой! Иногда ему виделось, что Дуняша тоже испытывает к нему тёплые чувства, но открыться ей он не смел.
Дуня держалась с молодым человеком, словно он был её старшим братом. Внешне это выглядело именно так. Искренние, наполненные теплотой и откровением разговоры, трепетные рукопожатия перед сном, возможность поддержать её, когда она садилась в коляску, видеть её серые в бархатных ресницах глаза, обжигали душу юноши. Но Дуняша, думалось ему, ничего не замечает в поведении молодого человека. А он заливался пылким румянцем, терялся и смущался.
Василий видел отношение к нему Ефрема Анисимовича и его супруги, то доверие, которые они проявляли к нему, но сама Дуняша….
-- Нет! Она не любит меня! Для неё я просто друг! – с горечью думалось ему.
Правда, иногда глаза Дуняши светились от счастья каким-то внутренним, глубоким свечением. Взгляд её прекрасных глаз, устремлённых на Василия, говорил об иных чувствах, но Василий отгонял эти мысли от себя, не доверяя своим предположениям.
Встречи наедине с Дуняшей, затем последующие бессонные ночи всё больше и больше мучали Волнова. Но время шло, и всё оставалось, как было.
Между тем, весна входила в свои полные права. Предстояло много работы по обустройству переселенцев и собственной усадьбы
   
На Алтай пришла весна…. Дружная, будоражащая, звонкая, пьянящая ароматами  и слепящая ярким солнцем. Василий наслаждался алтайской природой, пением птиц, звоном капели и переливами ручейков, спешащих к великой сибирской реке Оби. Он не мог представить себе, что в Сибири может быть столько солнца! Оно заливало всю бескрайнюю степь. Степь, словно юная девица, расцвела. Она накинула яркую, бархатную, зелёную шаль, расшитую узорами весенних цветов из алых маков, голубых незабудок, жёлтых, белых и сиреневых подснежников. Василий и не знал названий этих полевых цветов. От их медовых ароматов кружилась голова. Хотелось упасть на этот дивный ковёр, сотканный самой природой, такой щедрой, трепетной и нежной.    Старый, прошлогодний ковыль, который ещё совсем недавно седыми прядями лежал на земле, вдруг зазеленел, выпустил новую поросль, будто забыл о старости и седине, зашумел молодыми травяными всходами.
-- Какое чудо! Как прекрасна степь! Она достойна кисти великого мастера!  Божественное начало разлилось повсюду! Жизнь началась! - наслаждаясь весенними степными просторами, восторженно размышлял Василий.
  Земля проснулась. Влажная, чёрная, она ждала рук хлеборобов. Алтайское крестьянство вступило в посевную. Переселенцы работали, не покладая рук: распахивали отведённые наделы, разбивали огороды, строили дома. И вот земля превратилась в поле. Поле «причёсано» невероятным гребнем и оттого казалось мягким. Ступишь на его землю, и нога проваливалась во взбитую «перину». Земля пропитала воздух, который стал хрустально чистым, и грудь наполнялась благодатью. Всё пахло весной и пробуждением, опьяняло лёгким хмелем и заполняло тебя! 
 По роду новой деятельности Василий часто бывал в уездных сёлах, в том числе и там, где поселились переселенцы. Он с большой надеждой смотрел на их обустройство. Его радовали поднимающиеся новые дома, пахнущие лесом, хозяйственные постройки, где по вечерам мычали коровы, храпели лошади. Тяжёлым, крестьянским трудом расцветал Алтайский край. Крепкий российский крестьянин сумел приручить дикую степь. Были и те, кто не смог прижиться в новом краю. Их было немного. Большей частью это была российская беднота, которая кроме полученного земельного надела ничего больше не имела. Такие переселенцы сдавали свой надел в аренду зажиточным местным крестьянам или кому-нибудь из переселенцев, а сами оставались работать у них по найму. Несколько семей, бросив всё, уезжали в свою губернию. В тяжёлой дороге они теряли последнее. Голой беднотой возвращались в свои родные сёла и уже больше никогда не могли вылезти из нищеты. На Алтае таких было в разы меньше в отличие от прочих сибирских регионов. Уездным управам приходилось вмешиваться в конфликты между переселенцами и местным крестьянством, которые порой выливались в целые крестьянские войны. В некоторых сёлах местные жгли дома «российских», травили скот, уничтожали посевы. Но «новые» сибиряки строили паровые мельницы, заводили технику, открывали лавки. Старожилам не нравились «новые порядки российских». Среди переселенцев было много грамотных, обученных ремеслу людей. Они вносили новый уклад жизни. Уничтожить его было невозможно. Переселенцы прижились на степях Алтая.
 В свои двадцать три года Василий начинал совершенно новую жизнь. В прошлое ушло детство в уютном домике Нюландии и гимназии Гельсингфорса, служба в Преображенском полку. Щедрое солнце и степные просторы, большая сибирская река, сосновый бор - всё здесь нравилось молодому человеку. Больше всего он радовался новому дому. Василий с чувством волнения приезжал на его строительство. Часто его сопровождала Дуняша.
-- Василий Васильевич, как думаете распланировать внутренние помещения? – спросила Дуня.
Её серые глаза при этом блестели, от чего казались глубокими, словно омут.
-- Евдокия Ефремовна, видите, дом стоит на высоком фундаменте. Внизу расположено большое подвальное помещение с мастерскими и хранилищем. Окружать дом по всему периметру будет большая веранда, чтобы иметь возможность отдыхать на солнечной стороне, и в тени. Уже выстроили широкое крыльцо. Давайте зайдём внутрь. Вот небольшая комната у дверей, здесь установлена кочегарка, водяное отопление пройдёт по всему дому. Дальше небольшая буфетная, кухня со столовой, гостиная, и ещё несколько комнат.
-- Однако! У Вас запросы! Дом больше нашего и без печей! Не будете ли замерзать?
 -- Нет, нет, что Вы! В моей Суоми, в столицах империи уже давно перешли на водяное отопление.
-- А у нас, в Сибири,  печное! Это привычнее! Да, красивым будет Ваш дом!
-- Самое главное, разобью сад, как дома, в Нюландии.
-- Что же Вы высадите?
-- Построю оранжерею для цветов, зелени и овощей. Она тоже будет отапливаться водяным отоплением. Обязательно разобью цветник, матушка любила цветы. Это память о моей Нюландии и нашей ферме.
-- Вы скучаете по родным и по своей родине!
-- Конечно, жду не дождусь письма от матушки с батюшкой. Как там у них дела? Как отстроюсь, обязательно позову их! Думаю, что приедут!
-- А у Вас братья или сёстры есть?
-- Да, у меня есть маленькие сестрички-близняшки: Мария и Елена. Им по пять лет. Малышки ещё. За садом разобью огород. Не знаю, что успею сделать. Но сад осенью непременно засажу яблонями, вишней, сливой, ягодным кустарником. Беседку небольшую построю, дорожки разобью, клумбы для цветов.
-- Неужели всё это будет?
-- Будет! Верьте мне, Евдокия Ефремовна!
Слушая Василия, Дуняша разрумянилась, планы Волнова ей нравились.
 Рядом поднимались дома переселенцев. Трофим и Фёдор поставили хозяйственные постройки для домашней живности, зернохранилище, летники для лошадей и прочие сараи и клети. Почти готовые добротные крестьянские дома радовали своих хозяев, уже стояли срубы бань. Вся новая поселковая улица наполнялась шумом и громкими голосами плотников. Местное население не отказывалось участвовать в строительстве за хорошую плату. Посёлок Саратовский рос. К осени переселенцы планировали заходить в отстроенные дома.
Служба Волнова шла своим чередом. Он по-прежнему большей частью занимался переселенцами. Бывало, что и разбойные дела, связанные с лесными нападениями, приходилось рассматривать, ежели кто из варнаков попадался. Но тут произошёл случай, который полностью избавил жителей волости от разбойного промысла.
 Однажды, почти ночью, возвращаясь из села Плотниково, Василий встретился с разбойным мужиком, главарём варнаков. Огромный бородач, поджидая сотского, перегородил лесную дорогу телегой, а сам вышел немного вперёд. Офицер схватился за оружие.
-- Не беспокойся, Ваше благородие! Не надо шуметь! Просьба у меня к Вам большая. Горю моему помочь прошу. Дочка, Марьюшка, у меня шибко больна. Не могу её пристроить к сородичам, выследят! Одна она у меня. Ваше благородие, господин сотский, в больницу её надобно увезть! Помрёт дочка! Помоги! Век не забуду! Клянусь, что прекратятся грабежи в Каменской волости. Никто беспокоить не будет. Помоги, господин офицер.
-- Что с ней?
-- Да, кто ж её знает! Горит неделю уж! Без сознания она сейчас, в бреду.  Даже и не разобрать, что бормочет. Спаси дочку, Ваше благородие! Век помнить буду! Что хошь сделаю!
Василий сошёл со своей коляски и подошёл к телеге. Под лохматым тулупом лежала юная девушка, лет семнадцати-восемнадцати. О её внешности судить было невозможно, настолько она исхудала. Карие глаза ввалились, открытые, словно застывшие, устремлённые куда-то ввысь, они блестели, словно в лихорадке. Тёмные волосы взлохмачены, на лбу проступали капли пота.
-- Хорошо! Свезу в больницу, как переселенку. Как величать?
-- Марья Архиповна! Фамилию не назову! Сами прозовёте!
 -- Хорошо, вылечат, что дальше? Опять в леса?
-- Нет, господин сотский. Нешто я не понимаю, чем наш разбойный промысел закончится! Изловят нас, а меня, как Емельяна Пугачёва, казнят или сгноят на каторге. Возьми её себе в прислуги, господин офицер!
-- Что ты такое несёшь? У меня дома даже ещё нет!
-- Так ведь к осени будет! Спаси ангельскую душу, господин сотский!
-- А ты забыл, разбойная твоя душа, как людей пострелял? Скольких мы тогда схоронили! Как же ты смел ко мне явиться?
-- С умом ты, барин! Душа у тебя справедливая! О людях печёшься! Вот и пришёл. Больше  не к кому обратиться за помощью, господин офицер! А на счёт разбою…. Так у нас в Сибири всегда разбойничали, а потом купцами становились…. Убьют, так убьют! А може получится! Всё в наших краях бывает, барин! Как с дочкой-то моей? Подмогнёте?
-- Не могу невинную душу губить! В больницу пристрою, а там видно будет. Ты больше не смей мне попадаться! Арестую и в кандалы! Пошёл прочь!
-- Спасибо, барин! Слово своё сдержу! Разбою на дорогах не будет! Прощевай!
Он подошёл к телеге, поцеловал, перекрестил девушку и скрылся в лесной чаще. Волнов привязал лошадь с телегой к своей коляске и продолжил свой путь. Ему без особого труда удалось поместить Марию Архиповну в больницу в качестве дочери одного из переселенцев. Дело это он держал в тайне, не доверившись даже Ефрему Анисимовичу, от которого ничего не скрывал.
Разбои на дорогах прекратились. Означенное происшествие особо не нарушило его сложившийся уклад жизни. Всё шло, как должно: служба, переселенческие дела, строительство собственной усадьбы, посещение в вечерние часы вместе с Евдокией Ефремовной синематографа. Навестить больную он решился через пару недель.
Что-то никто не навестил за прошедшие дни девушку? Странно! – вопросом на вопрос ответил врач Василию, когда тот поинтересовался самочувствием больной Марии Архиповны.
-- Ничего странного, доктор! Идёт посевная! Переселенцы настолько заняты обустройством, что им вздохнуть некогда. Как же чувствует себя наша больная? Что с ней такое приключилось? – продолжил разговор с доктором Волнов.
-- Нездорова Ваша подопечная! Очень тяжёлая! Хотя сейчас стало намного лучше, но о выздоровлении говорить ещё рано. Слаба больно. Двухстороннее воспаление лёгких у барышни. Как только не умерла! Молодость, видно, помогла.
 -- Навестить девушку можно?
-- Да! Да! Конечно, пройдёмте! Но она ни с кем не разговаривает, молчит. Странная больная, скажу я Вам.
 -- Чем же, доктор? Тем, что молчит? Так Вы сами говорите, что слаба ещё.
 Единственный врач волостной больницы, Пётр Евграфович, уже пожилой, но всё ещё достаточно подвижный и энергичный человек, пригласил Волнова в соседнюю женскую палату.
В комнате стояло восемь коек. Все они были заняты. В самом углу, возле окна лежала Мария Архиповна. Василий сразу её узнал. Девушка была по-прежнему худа и бледна. Только её большие карие глаза с любопытством посмотрели на вошедших. Молодой человек, взяв больничный стульчик, приблизив его как можно ближе к кровати больной, присел.
-- Как себя чувствуйте, Мария Архиповна? – обратился он потихоньку к девушке.
-- Вы кто? – обронила Маша, и в глазах её появился испуг.
-- Не волнуйтесь. Вам это вредно, Маша. Можно я Вас так буду называть?
-- Зовите. Только объясните мне, кто Вы, и как я попала сюда?
-- Я принёс Вам привет от батюшки. В больницу привёз Вас я по просьбе Вашего отца. Состояние у Вас в ту пору было очень тягостным. Сейчас, я вижу, что на поправку пошли. Это радует. Может, Вы в чём-то нуждаетесь? Не стесняйтесь, скажите. Я попробую помочь.
-- Где мой тятя? Откуда Вы его знаете? – продолжала с волнением расспрашивать Мария.
На щеках девушки выступил яркий румянец, глаза блестели. Её лихорадило.
 -- Пожалуйста, не волнуйтесь! Вам станет хуже! Вы ещё очень слабы. Болезнь может вновь вернуться, - забеспокоился о Марии Волнов.
-- Нет, скажите! Почему Вы знаете моего тятю?
-- Я и не знаком с ним вовсе. Это он просил меня пристроить Вас в больницу, что я и сделал. А он там, где был.
-- Храни Вас Господь! Спасибо! Мне ничего не надо, не беспокойтесь.
-- Маша, мне разрешили совсем немного поговорить с Вами, Вы ещё слабы. Я, пожалуй, пойду, но через дней пять-шесть ещё зайду. Подумайте, что принести?
 -- Нет, нет, барин, я ни в чём не нуждаюсь! Благодарствую, всё хорошо. Вам одно беспокойство.
-- Что ж, Маша, выздоравливайте!
Волнов встал и вышел из палаты. Он решил ещё раз поговорить с доктором, которого пришлось долго искать. Больница оказалась совсем небольшой. Но врач в одном лице являлся и хирургом, и акушером, и  лекарем. Четыре медсестры помогали ему в работе. Наконец, Василию всё-таки удалось разыскать Петра Евграфовича.
 -- Доктор, скажите, в чём нуждается больная Мария Архиповна?
-- Кушать ей надобно хорошо! Больше отварного мяса, молочка, бульончика куриного, свежих овощей. Пока вот это. Потом, знаете, господин сотский, хорошо бы принести всё, что всегда необходимо иметь молодой девушке. Вы меня поняли?
 Волнов растерялся. Последний вопрос он оставил без ответа.
-- Господи, как же узнать, что имел в виду врач? И у кого спросить? Только Дуняша может мне помочь. Придётся довериться ей, - размышлял Василий, покидая больницу.
 Маша после ухода Волнова немного успокоилась.
-- Тятя жив! Слава Богу! Поправлюсь и непременно отыщу его, – решила она, закрывая глаза от накатившей на неё усталости. Глаза стали слипаться, тёплые солнечные лучи ласкали лицо, и Маша уснула. Впервые за проведённые в больнице дни её сон был спокоен и крепок.

Гл. 6. Счастье
-- Евдокия Ефремовна, у меня к Вам деликатная просьба. Не знаю, как и начать, - с волнением и чувством неуверенности обратился к Дуняше Василий во время их вечернего посещения синематографа.
 Вечер был по-летнему тёплым. Молодые люди отпустили коляску и решили прогуляться пешком. Извилистая тропинка шла вдоль Оби. Приятная прохлада и свежесть исходила от реки.
-- Что-то случилось? У Вас неприятности? – заволновалась Дуня.
-- Нет, нет, что Вы! Напротив! Всё идёт хорошо! Достраивается мой дом, разбита усадьба, на службе тоже всё идёт своим чередом. Вчера ездил смотреть своё поле. Что за чудо сотворил Ваш батюшка! Уже зазеленели молодые всходы! Поле ровное-ровное, мягким зелёным ковром стелется до самого горизонта! Я сейчас не об этом…. Понимаете, это, в сущности, не касается меня, но так уж случилось, что мне пришлось принять участие в судьбе одной девушки.
-- Девушки! У Вас есть девушка? – не сдержав волнение, воскликнула Дуня, внезапно остановившись.
-- Нет у меня никого! Евдокия Ефремовна! Это совсем другое!
Он подошёл к девушке совсем близко.
-- Понимаете, мне пришлось по просьбе  её отца положить девушку в больницу. Она серьёзно больна, требуется уход и усиленное питание. Доктор просил принести личные вещи больной, а у неё нет ничего с собой. Так уж получилось! Отец её далеко, возможности ухода за дочерью не имеет. Вот и обратился за помощью ко мне. Без Вас мне не справиться, Евдокия Ефремовна. Я, конечно, злоупотребляю Вашим доверием и отношением ко мне Вашего семейства, но ничего иного придумать не могу. Вы поможете мне, Дуня?
Евдокия, слушая туманные пояснения Василия, разволновалась настолько, что у неё закружилась голова, и, казалось,  земля уходит из-под ног. 
-- Я что-то не могу понять, как может отец оставить умирающую дочь на попечение постороннего человека? Эта девушка является Вашей невестой? Тогда всё понятно!
-- Евдокия Ефремовна! Дуняша! О чём Вы говорите? Нет у меня никакой невесты! Да разве Вы не видите, не чувствуете состояние моей души! Я давно, с нашей первой встречи люблю Вас! Дуняша! И только Вы завладели моим сердцем! Вы – моё счастье! Вы – мой новый день, который я начинаю, произнося Ваше имя! Простите! Я совсем не умею вести себя с девушками! Такое со мной впервые! Я знаю, что моё сердце более никому не будет принадлежать! Вы слышите меня, Дуняша? Люблю Вас!
 Он подошёл совсем близко к стоящей к нему спиной девушке, нежно взяв её за плечи, повернул лицом к себе. Заглянул в её глаза, с изумлением и растерянностью смотревшие на молодого человека. Дуня молчала.
-- Я тону в Ваших глазах! Евдокия Ефремовна! Я прекрасно понимаю, что рассчитывать мне не на что. Я чужой, без роду и племени. Родители мои далеко. У меня только жалование офицерское и гражданское за службу в управе. Вы извините меня за мой порыв! Но душе моей стало легче! Теперь Вы знаете о моём отношении к Вам! Я ни на что не рассчитываю. Пусть всё будет, как есть.
 Василий замолчал и отпустил руки. Дуня сделал несколько шагов, потом вдруг повернулась вновь лицом к Волнову и прильнула губами к его щеке в нежном поцелуе. Смутившись своих чувств, она взглянула в глаза молодому человеку.
-- Какой же Вы непонятливый, Василий Васильевич! Ведь и я к Вам испытываю те же чувства!
На глазах Василия выступили слёзы. От смущения он быстро смахнул их рукой.
-- Евдокия Ефремовна! Могу ли я надеяться на Ваше расположение ко мне?
-- Василий Васильевич! Да! Да! Да!
-- А как же батюшка Ваш? Ефрем Анисимович? Согласится ли он выдать Вас за меня?
-- Тятя согласится. Вы ему стали близки! Думаю, что он будет только рад за нас!
-- Евдокия Ефремовна, Дунюшка! Как поставлю дом, осенью буду просить Вашей руки у Ефрема Анисимовича.
-- Василий Васильевич! Откроемся ему сейчас! Иначе он будет обижен. Объявим о помолвке, а осенью у нас, как правило, на Покров, играют свадьбы!  Батюшку не надо лишать возможности готовиться к этому событию, да и Вы сообщите своим родителям! Может  они приедут к нам!
Василий робко обнял девушку.
-- Голубка моя! Солнышко моё! Как счастлив я!
Уста молодых людей слились в страстном поцелуе. Время исчезло для влюблённых. Они говорили, мечтали и неудержимо целовались. Луна ярко отражалась в Оби. Яркие звёзды с нежностью смотрели на них, посылая свой свет.
-- Василий Васильевич! Нас уже спохватились дома. Пора! Вы мне ещё про девушку так и не рассказали.
--Да! Да! Дунюшка. Её Машей зовут, примерно лет семнадцать-восемнадцать есть. Прошу Вас помогите в уходе за несчастной. Усиленное питание ей необходимо, вещи какие-нибудь, если можно.
-- Хорошо, хорошо! Завтра соберу ей посылочку и что-нибудь из платья передам.
-- Спасибо Вам, моя фея, моя любимая, нежная, чуткая, Дунюшка. Завтра поутру я приду к Ефрему Анисимовичу и буду просить Вашей руки.
Взявшись за руки, они заспешили домой, где с волнением их поджидал Ефрем Анисимович со всеми домочадцами.
Утром следующего дня перед завтраком Василий нервничал перед встречей с Ефремом Анисимовичем. Хозяин дома не спешил. Каждая минута молодому человеку казалось бесконечной. Он нервничал. Зная уже кое-что о традициях сибиряков, отсутствие его родителей и их благословения на брак с Евдокией Ефремовной могло стать препятствием их счастью. Волнов с нетерпением прохаживался по столовой. Как правило, они завтракали утрами вдвоём со старшиной. Для домочадцев утро начиналось несколько позднее. Но вот в тишине спящего дома раздались  гулкие шаги Милентьева. От нахлынувшего сильного волнения сердце Василия заколотилось и сбилось дыхание.
-- О! Милейший, Василий Васильевич! Вы уже в столовой! Что же нам не подают? – удивлённо воскликнул он.
Чаще всего в столовую они заходили вдвоём, точно придерживаясь необходимого времени.
-- Ефрем Анисимович! У меня к Вам разговор! Не велите подавать на стол!
-- Господи, что же у Вас, уважаемый, стряслось?
-- Со мной всё нормально! Даже очень!
-- Тогда поздравлять Вас с чем?
-- Это от Вас зависит!
-- Заинтриговали Вы меня, Василий Васильевич!
-- Ефрем Анисимович! Я люблю Вашу дочь! Скрывать более это от Вас не буду! Прошу у Вас руки Евдокии Ефремовны! Ваше решение для меня - закон! Велите, покину тот час Ваш замечательный дом! Жду Вашего решения! Обо мне Вы всё знаете! Каков же будет ответ?
Старшина был спокоен. Казалось, что он был готов к случившемуся. Подойдя к окну, немного помолчав, он повернулся лицом к Волнову.
-- Милейший Василий Васильевич! Конечно, я знал, что этим всё и закончится. Вы полагаете, что я не замечал Ваших взглядов, которые Вы часто бросали на Евдокию Ефремовну? Или Вы думаете, что я не способен понять свою дочь, которая испытывает к Вам нежные чувства? Вы изрядно ошибаетесь. Я всё понимал. Не скажу, что безмерно рад выбору моей дочери. Вы - иностранец! Родители Ваши очень далеко! Не знаю, как они отнесутся к Вашей женитьбе. Василий Васильевич, не буду скрывать, что Вы пришлись по сердцу мне и моей жене! Более того, я не желал бы своей дочери лучшего мужа! Вы – честный и смелый человек! Ваши деловые качества я тоже оценил! Не каждый может при такой занятости ещё и хлебопашеством заняться. То, что я засеял Ваши поля, это ерунда! Я уже говорил Вам, что в накладе не останусь. Наблюдая за Вами и видя, как быстро обустраиваете свою усадьбу, вводя новшества, я не сомневаюсь, что следующей весной моё участие в полевых работах уже не потребуется. Вы становитесь крепким хозяином на алтайской земле! Всё это так! Я препятствовать счастью дочери не буду! Но у меня есть к Вам, Василий, одна просьба: приложите все усилия к тому, что бы Ваши родители были на свадьбе! Поймите, для нашей семьи это имеет значение! У нас в Сибири не любят безродных! Уж не обессудьте! Даже если их не будет, я всё исполню! Но всё-таки рассчитываю на Ваше понимание и выражаю надежду видеть Ваших родителей на свадьбе!
Волнов стремительно подошёл к старшине, взяв его руку, приложился к ней.
-- Как я благодарен Вам, Ефрем Анисимович! В Вашем лице я обрёл родного батюшку! Батюшка мой наверняка приедет! На счёт матушки сомневаюсь! Ведь у меня ещё есть две сестрички – малышки, да и дорога для женщины тяжёлая! Батюшка же непременно будет!
-- Я рад, что Вы меня правильно поняли! Об остальном поговорим вечером. Я хотел бы услышать слово супруги и Евдокии Ефремовны! Сейчас пора на службу, Василий Васильевич! Оставим всё, служба есть служба! Велю подавать на стол. Присаживайтесь.
После сытного завтрака, сев в коляску, которая уже ожидала их у крыльца, Волнов и Ефрем Анисимович отправились в управу.
Василий весь день толком не мог заниматься делами. Он с нетерпением ждал возвращения домой и сбора домочадцев за вечерним столом. Ефрем Анисимович вёл себя, как ни в чём не бывало! Ни одна нотка в голосе старшины не выдавала его внутреннего волнения и переживания. Наконец, подошла вечерняя трапеза.  Хозяин дома попросил всех присутствующих пройти в гостиную.
-- Разлюбезная моя супруга, Мария Саввишна, сегодня утром наш уважаемый гость, Василий Васильевич Волнов изволил просить руки нашей дочери Евдокии Ефремовны. Я бы желал знать решение дочери и Ваше, Мария Саввишна, - начал нелёгкий разговор Ефрем Анисимович.
За столом воцарилось молчание. Дуняша от волнения залилась румянцем, матушка поднесла платочек к заблестевшим глазам.
-- Евдокия Ефремовна! Согласны ли Вы быть женой Василия Васильевича? – строгим и важным голосом обратился старшина к дочери.
-- Да! Тятя, Ефрем Анисимович, я согласна выйти замуж за Василия Васильевича, - опустив глаза, которые почему-то невольно увлажнились, негромко ответила Дуняша.
-- Мария Саввишна! Хотелось бы знать Ваше решение!
-- Отец! Давай благословлять молодых! Дочь у нас одна, не будем мешать её счастью! Василий Василевич стал нам близок! Пусть уж будет и сыном!
Ефрем Анисимович, взяв в руки приготовленную им икону, вышел на середину зала. К нему подошла Мария Саввишна. Дуняша и Василий опустились на колени перед родителями. Перекрестив иконой молодых и отдельно каждого, они дали своё согласие на брак.
Василий не противился православной традиции.
Окончив небольшой обряд, все разместились в уютной гостиной.
-- Жаль, что нет с нами родителей Василия Васильевича! Но он обещал мне, что они непременно будут на свадьбе.
  Волнов встал с кресла и подошёл к Дуняше.
-- У нас в Суоми принято на помолвку дарить невесте ценный подарок в знак признательности и благодарности за её согласие быть супругой. Евдокия Ефремовна, примите от меня мой подарок! – он протянул Дуняше красивый золотой перстень и серьги с изумрудами.
Дуня совсем смутилась!
-- Василий Васильевич! Какой чудесный перстень и серёжки!
-- Они будут оттенять Ваши прекрасные глаза, Дунюшка!
-- Будем считать, что помолвка состоялась! Начнём готовиться к свадебке! На Покров и сыграем! – закончил обручение Ефрем Анисимович. Домочадцы покинули залу, оставив молодых наедине.
 Дуняша с Василием ещё долго не могли наговориться. Они мечтали о своей дальнейшей счастливой жизни.
С момента согласия родителей Дуняши на бракосочетание Василий  испытывал нахлынувшее на него счастье. Служба шла легко, все вопросы решались как-то сами собой, разбой на дорогах прекратился. Слепило благодатное алтайское лето.  Солнце стояло в зените, а в лазурной, бездонной высоте неба разливались своими звонкими трелями жаворонки. Под лёгким ветерком шумели наливающиеся колосья. Неожиданно набежавшая гроза превращала бескрайнее пшеничное поле в бушующее море. Волнами, пригибаясь от  порывистого, тёплого и прогретого солнцем ветра, склонялся к земле на гибком стебле тяжёлый колос. Налетевший сухой грозовой буян словно играл с каждым растением. Но вот стебель пружинно распрямлялся, вновь поднимался и волной провожал стремящийся вдаль ветер. Колосья шумели от бегущих порывистых волн. Бесконечное зелёное чарующее море! Поле настолько чистое, что не увидишь среди качающихся колосьев чужеродных трав. Колосок к колоску! Переселенцы ждали первый урожай. И он был на славу!
Усадьба Волнова принимала должный вид. Строительство дома было завершено, шли работы по отделке внутренних помещений. Многие из соседствующих крестьян и жителей села пришли посмотреть диковинное отопление в доме Василия.
-- Неужто обогреет зимой? Печи всё-таки надёжнее! - обсуждали они. Ещё больше дивились увиденной оранжерее.
-- Прямо как в заморских странах! У нас, поди, только государи имели такие теплицы!
 -- А цветов сколько посажено! Прямо цветник!
-- А ты видел нужник в доме? Вот точно чудо!
 По селу ходило много слухов о невероятном устройстве дома сотского.
-- И где он только подглядел такое?
-- Должно быть, в столицах! Где ж ещё!
Василия радовал такой интерес к его жилью. Он гордился своим и впрямь великолепным домом. Дуня просто сияла от восторга, принимая активное участие в устройстве, приобретении новой мебели и украшении дома. Она порхала, словно бабочка, из комнаты в комнату, отдавая распоряжения об их убранстве. Душа Василия ликовала при виде Дуняши. Молодые были счастливы. Семейство Милентьевых готовилось к свадьбе. Закупались вина,  фрукты, привезённые из Барнаула, шилось подвенечное платье, которое Дуня не показывала Василию, говоря о нехороших приметах. Мария Саввишна была занята приготовлением  приданного дочери. Решили праздновать свадьбу с размахом! Ефрем Анисимович говорил, что в традиции сибиряков отмечать такое событие целую неделю. Определили праздновать  свадьбу в доме Милентьевых, на Оби в арендованном пароходе и закончить в новом доме молодых. Приученный к строгой экономии и рачительности, Василий был искренне поражён размаху Ефрема Анисимовича. Порой просто кружилась голова от планов будущего тестя. Вся Каменская округа обсуждала новость. Многие желали попасть на свадьбу, готовящуюся старшиной Каменской управы.
Одно беспокоило молодого человека - приезд родителей. В полученном из Америки письме батюшка сообщал о том, что всё идёт у них благополучно. Выражал надежду на приезд к ним Вэсська. Отец писал о том, что матушка постоянно тоскует и скучает о своём любимом сыночке, а подрастающие сестрёнки за истекшие три года забыли его. После обручения с Дуняшей Василий написал обстоятельное письмо о предстоящей женитьбе, но прекрасно понимал, что письмо может опоздать. Благодаря участию Милентьева Волнов телеграфом отправил родителям сообщение об обязательном присутствии кого-нибудь из них на свадьбе, подчеркнув, что это большая и единственная просьба его и Ефрема Анисимовича. Вскоре был получен краткий ответ: «Непременно буду. Старший Вэсськ».
-- Отец приедет, непременно приедет! Его слово - закон! - известил Василий Милентьевых.
Время летело. В предсвадебной суете Дуняша просила Ефрема Анисимовича взять для неё в услужение горничную.
-- Дуня, ты словно барыня! - удивлённо и с непониманием такого желания воскликнул он. Однако перечить дочери не стал. Так в доме старшины появилась Маша, которая, совсем поправившись, выписалась из больницы. Девушка просто расцвела. Её лучистые карие глаза светились благодарностью. Тёмные волнистые волосы, заплетённые в тугую косу, подчёркивали белизну кожи. Дуняша обходилась с девушкой, как с сердечной подругой и многое ей доверяла. Маша отвечала хозяйке преданностью и любовью. Понимая, что господам, занятым подготовкой к свадьбе, сбором урожая, уборкой полей, строительством и службой не до неё, она не решалась спросить сотского об отце. Приближался Покров.
Лето завершалось. Шла жаркая страда. Ефрем Анисимович пропадал на полях. Василий внимательно наблюдал за действиями Милентьева. Старшина успевал всюду. Наняв дополнительных работников, он и сам с любовью к крестьянскому делу правил лошадьми, тянувшими жатку. Его сын и Василий не отставали от старшины. Женщины шли рядом и работали серпами. Жёлтые снопы, словно грибы, вырастали в поле. Убирались огороды, овощами заполнялись погреба, готовились зимние запасы. Жатва была в самом разгаре. Берёзы нарядились в золочёный наряд. Вода в Оби стала тёмно-синей. Заканчивался сентябрь.
Однажды, сидя в управе, Волнов услышал за окном небывалый гам. Посмотрев на улицу, он увидел массу спешащих к пристани людей. Неудивительным был интерес к пристани, туда приезжало много купцов за пшеницей, маслом, кожами и другой сельскохозяйственной продукцией. Берег Оби превращался в рынок, где можно было купить товар, привезённый из Томска, Барнаула и Ново-Николаевска. Но на берег бежали женщины, дети, старики.
-- Что могло случиться? – с тревогой подумал Волнов и заспешил к пристани. У сходов причалившей к пристани баржи стояла большая людская толпа. Было совершенно не видно, что же там происходит?
-- Что привлекло внимание людей? – продвигаясь сквозь толпу собравшихся,  рассуждал Василий.
Каково же было его удивление, когда рядом со сверкающим на солнце автомобилем, он увидел своего отца.
-- Papa! Papa! – громко закричал он, бросившись к человеку, который пытался что-то говорить окружившим его людям на непонятном для них языке.
-- О!О!О! Вэсськ, сыночек! - Они крепко обнялись. Василий ощутил с появлением отца дурман Родины.
 -- Как я соскучился по тебе и по матушке! По родному языку!  По Суоми и нашему хутору! Отец, я благодарен тебе! Ты проделал нелёгкий путь! Дай-ка я на тебя посмотрю!
Он немного отошёл в сторону.
-- Ты прямо настоящий американец! Клетчатая кепка и костюм, фасонистая куртка! Иностранец!
-- Что ты смотришь на меня? Ты посмотри, что я привёз тебе из Америки! Вот сюда смотри! – он показал рукой на роскошный автомобиль вишнёвого цвета.
-- Отец! Это чудо мне?
-- Конечно, сын! Я так долго был в пути, и мне нелегко было привезти тебе такой свадебный подарок! Это же просто волшебство, а не машина! Купил его в Детройте у Форда. Машина «Форд» модель «Ти» предназначена для перевозки людей. Совершенно новая модель, только что сошла с конвейера завода Пикетт! Этот Форд делает чудеса! Он посадил Америку на колёса! Я горжусь тем, что у тебя, Вэсськ, будет такая машина! Посмотри, ты только посмотри, какое сиденье для водителя, место для пассажиров! Всё из кожи! А цвет! А лак! Красавец, правда?
-- Ты водишь машины? - с удивлением спросил Василий.
-- Да, сын! У нас нельзя без техники! Правда, себе я ещё не приобрёл автомобиль! Да мне такой и не нужен! Мне бы с кузовом, для решения хозяйственных вопросов. Может, и такой со временем куплю! Ты рад, Вэсськ?
-- Отец, я просто не знаю, что тебе сказать? Я не умею водить машину!
-- Сынок! Я тебя научу! Это совсем просто! «Форд» настолько прост в обращении и доступен по цене! Как только ты возьмёшь в руки  руль, то сразу оценишь мой подарок! А теперь садись в машину и едем к тебе! Пока мы одни, хочу сказать тебе, Вэсську! Мы бы желали тебя видеть в Америке. Ты - наш единственный сын и мой наследник! Но я ценю твой выбор! Мать всё время плачет! Боится, что не увидит своего Вэсська! Мы ждём тебя с молодой женой к нам, в штат Мичиган! Ты отстроил свой дом?
-- Да, отец! Но я там ещё не живу. Мы решили отпраздновать  свадьбу и потом уже переселиться в дом.
 -- Рад, что у тебя хорошая и полезная родня из местных. Твою невесту уже готов считать дочерью. Там, на пассажирском месте машины, подарки  невесте, её родителям и тебе, всё, что ты просил. Мать старалась. Вэсську, ты ещё не забыл родной язык? Обещай мне, что твои дети будут знать язык их деда и бабушки, язык их отца.
-- Папа, обязательно так сделаю! Я скучаю по Суоми и вам! Но помнишь, ты меня учил верности своему слова? Я остался верен присяге и служу России!
-- Ты правильно поступил, Вэсськ! Но нам пришлось покинуть Финляндию! Было очень трудно, да и сейчас тоска гложет меня. Но выбора не было. Если бы раньше началась земельная реформа Столыпина, может, и мы бы приехали в Сибирь. А тогда.... Без выбора. Но мы живём своей общиной! Помнишь наших соседей по хуторам? Они тоже приехали в Америку, и там мы соседствуем вновь, говорим между собой на финском языке. Для дела пришлось выучить язык американцев. Девочки пошли учиться, говорят лучше на их языке, чем на финском. Вэсськ, как мне разговаривать с русской роднёй: на английском или финском? Я русского языка не знаю.
-- Отец, я английский не знаю, вернее, очень плохо говорю в пределах программы гимназии. Дуняша и её родители из крестьян и не обучены языкам. Говори на финском, я буду переводить.
 Автомобиль гудел своим новеньким двигателем, набрав небольшую скорость, он ехал вдоль реки. Следом за диковиной бежали толпы мальчишек. Старший Вэсськ весело смотрел на бегущих.
-- Да, глубинка! Здесь наверняка не видели автомобилей?
-- Конечно нет! Я только в Санкт-Петербурге видел, да и то гораздо проще, без такого сияния.
 Вскоре они подъехали в сопровождении собравшихся толп народа к дому Милентьевых. Слух об американском чуде достиг старшины быстрее, чем прибыли отец и сын. Вся семья Ефрема Анисимовича встречала гостей на дворе. В открытые ворота въехал чудесный автомобиль. Хозяин дома вышел на встречу гостю.
-- Добрая, добрая машина! Только в Губернии видел автомобиль! Экое чудо и красота! Только по нашим дорогам тяжко будет на нём ездить! Кабы не развалился!
Старший Вэсськ что-то быстро заговорил.
-- Василий Васильевич, что изволил сказывать Ваш батюшка?
-- Он сказал, что в России ещё не скоро будут подобные машины, а дороги строят! Машина сделана основательно и пройдёт по нашим дорогам.
-- Нешто он знает о наших дорогах?
Василий перевёл вопрос отцу.
-- Отец говорит, что проехал Россию от Владивостока до Камня, видел наши дороги и даже пришлось ехать по ним ни одну версту! Из Лос-Анджелеса он шёл кораблём до Владивостока, потом поездом до Хабаровска. Это участок великой железной дороги, которую строит русский император. От Хабаровска до Иркутска идёт укладка железнодорожных путей. Стройка в разгаре, пришлось ему ехать на машине. В пути отстреливался от разбойных людей, закончился бензин. Но русские люди - хорошие люди! Они отцу помогали, давали спирт. Так он доехал до Иркутска, где вновь на поезде ехал до Ново-Николаевска, а потом на барже по Оби дошёл до Камня.  Дорога заняла почти два месяца. Батюшка оценил автомобиль в реальных условиях.
 Рассказ Вэсська - старшего вселил глубокое уважение к рассказчику.
Ефрем Анисимович пригласил гостя в дом. Весь вечер они беседовали с помощью Василия. Вэсськ вручил подарки невесте и её родителям, которые пришлись по душе хозяевам. До глубокой ночи обсуждали предстоящую свадьбу. Вэсськ и Ефрем Анисимович быстро договорились. Оба проявили интерес к крестьянскому хозяйству. На том и сблизились. Василию отец вручил немалый денежный капиталец в долларах. За полночь разошлись почивать.
Отшумела свадебная гульба. Семья Ефрема Анисимовича, на которую легли все заботы по поводу торжества, облегчённо вздохнула. Октябрь выдался на редкость тёплым и солнечным. Природа благоволила молодым. Особое беспокойство проявлялось относительно празднования на судне, боялись октябрьских дождей, холодных ветров и первых заморозков. Однако солнышко продолжало щедро одаривать ласковым теплом. Вёдро простояло всю неделю свадебных торжеств.
 -- Как же ты будешь венчаться? Мы же – лютеране? – с тревогой спросил Василия отец.
-- Батюшка, я ношу православное русское имя, к которому привык, к тому же оно не противоречит наречённому.
-- Да, ты прав. Мы – финны, никогда особо не придавали значения принадлежности людей к какой – либо христианской церкви. Все мы – христиане, и Бог у нас един.
 Венчание прошло по-православному. Церемония показалась Василию продолжительной и утомительной, но пришлось терпеть. Он часто посматривал на Дуняшу, на которую венчание оказывало завораживающее воздействие. Разрумянившись, с распущенными локонами, в прекрасном платье и длинной белоснежной фате, она больше походила на русалку, нежели на невесту, но была ослепительно хороша!
-- Дуняша! Любимая! Ты моя нежная Белоснежка! Или Снежная Королева! Твоя красота ослепляет меня.
Дуня молчала. Слишком великим было волнение, говорить что-либо у неё просто не  доставало сил. Невероятная бледность покрыла её лицо в момент обмена венчающихся кольцами. Василий нежно пожал пальчики девушки. Она вскинула на него свои прекрасные глаза, в которых стояли слёзы.
Последующие дни катились шумным, многоголосым  весельем. Кстати оказались наряды, привезённые Вэсськом из Америки. Дуняша и Василий смотрелись в модных платьях цветущей парой. Приглашённый из губернии фотограф успевал только щёлкать аппаратом.
Ефрем Анисимович накануне привез из Томска для автомобиля топливо. Молодые ездили на машине на венчание, совершали торжественный вояж по селу, переезжали на  места торжеств. Вэсськ - старший с большой гордостью восседал на месте водителя и возил молодых. Невиданный селянами американский автомобиль вызывал восхищение не меньше, чем жених с невестой. На свадьбу прибыли приглашённые из Барнаула и даже из Томска. Вэсська удивлял размах торжества. Он неоднократно благодарил Ефрема Анисимовича за организацию небывалой по масштабам свадьбы.
 Прошла неделя веселья и застолий. Гости разъехались по домам. Можно было вернуться к службе и домашним делам. Старший Вэсськ за время своего нахождения в Камне, построил гараж для машины, осмотрел урожай, снятый с полей и огородов. Он с любопытством изучил обустройство нового дома сына, познакомился с соседями, пришёл в полный восторг от результатов политики Столыпина.
-- Думаю, что этот великий человек учёл самое ценное из опыта Америки по развитию фермерских хозяйств. Он взял на себя огромную ответственность по организации колоссального переселения людей в Сибирь на новые земли.  Русский император не ошибся в своём выборе! Благодатная алтайская земля обрела своего хозяина! Сын, я рад за тебя!
 -- Да! Батюшка! Пётр Аркадьевич лично сыграл в моей жизни главную роль! Господь мне послал этого смелого, умного и невероятно талантливого человека!
Пожив в доме молодых несколько дней, Вэсськ стал собираться в обратный путь.  Решено было ехать на Запад по Транссибирской магистрали.
 Расставание оказалось для отца с сыном тяжёлым. Каждый из них, глядя в глаза другому, понимал, что возможно они больше никогда не увидятся! Вэсськ и Василий еле сдерживали слёзы. И только их финская натура, всегда  уравновешенная, позволила избежать этого.
Последним пароходом, завершавшим навигацию, Вэсськ-старший отбыл в Ново-Николаевск.
Для Василия наступили самые счастливые годы его жизни.
Через год у Василия и Дуняши родился первенец. Это была крошка-дочурка.
-- Милая, назовём малышку Александрой! Я хочу дать это имя в честь Александра II, которого так чтит мой народ на Родине. Он любил своих подданных и заботился об их благополучии. В годы правления Александра II финны получили автономию, Конституцию, Сейм и демократию. Мой народ в центре Гельсингфорса на Сенатской площади воздвиг ему памятник. Это имя подходит как мальчику, так и девочке.
-- Хорошо, Васенька! Пусть будет так! Ты скучаешь по своему Отечеству!
-- Конечно, Дуняша! Хочу увидеть родителей и сестрёнок! Какими они стали?
Молодые родители склонились над малышкой Александрой, которая сладко-сладко спала, посапывая своим крошечным носиком.
-- Васенька, а дочка на тебя похожа! Ты не находишь?
-- Мне тоже так кажется, Дунюшка! Второй ребёнок будет непременно схож с тобой, и ты дашь ему имя.
-- Васенька! Что ты! Надо Сашеньку поднять, а там уж думать о втором ребёночке.
-- Милая, что тянуть? Мы молоды, счастливы, слава Богу, не бедствуем! Маша тебе хорошо помогает во всём. Хорошая из неё няня получается!
-- Да, без Машеньки мне было бы очень трудно! Я ни дня не пожалела, что мы взяли её в дом.
-- А ты заметила, Дуняша, как расцвела, похорошела она за год?
-- Да, милый! Машенька стала просто красавицей! Я с ней очень подружилась! За год обучила её грамоте. Ты знаешь, она быстро всему учится! Определённо – способная девушка.
 В дверь тихонечко постучали. В комнату вошла Маша.
-- Господин сотский, Вас спрашивает какой-то купец из Барнаула. Что ему сказать? Вы примете его? – обратилась она к Василию.
-- Да! Да! Конечно! Скажи, что я сейчас выйду, и проводи гостя в гостиную. Кто бы это мог быть? – удивлённо произнёс Василий и заспешил к неизвестному гостю.
-- Доброго дня Вам, почтеннейший! – громко обратился он к стоявшему к нему спиной крепкого телосложения мужчине.
Казалось, что незнакомец был всецело поглощён изучением усадьбы дома. Но вот он медленно повернулся лицом к хозяину.
-- Вы! Вы! Как Вы смеете вновь появляться в моей жизни? Я предупреждал Вас, что сдам жандармерии!
-- Не торопитеся, господин сотский! Перед Вами купец первой гильдии, уважаемый деловыми людьми Барнаула Архип Петрович Нестеров! Меня, пожалуй, знает вся губерния! Забудьте варнака Архипку Бесфамильного! Он сгинул в лесах необъятной Сибири! Его нет! И имя разбойника забыто всеми! Ваш благородь, давайте сызнова знакомство вести!
 Перед Волновым стоял прежний разбойник! Но как он изменился! Дорогое платье облегало его крепкую фигуру, перстни сверкали на руках, аккуратная причёска и ухоженная бородка завершали облик бывшего варнака.
 -- Узнать Вас невозможно! На душегубстве сделал состояние, убийца! Моё прежнее решение остаётся в силе!
-- Своё душегубство, как Вы изволили говорить, я замаливаю перед Богом! Поставил церкву в Барнауле! Это уж участь моя такая, кровушку невинных несть с собой по жизни! Однако документы мои правильные! Человек я известный, ни от кого не прячусь, да никого и не интересует моё прошлое! Я бы не побеспокоил Вас, Ваш благородь! Но у Вас моя дочь, Мария Архиповна! Я премного благодарен Вам за её спасение и за то, что взяли, не побрезговав, в свой дом! Готов расплатиться с Вами за услугу! Сколь прикажите выплатить?
-- Как ты смеешь предлагать мне кровавые деньги? Твоя дочь служит у меня в доме. Мария Архиповна – милая и честная девушка! Пусть она остаётся у меня! Как я могу чистую душу отдать на погибель убийце?
-- Доченька что ангел небесный! Она мне необходима во имя спасения моей души! Отдай мне её, господин сотский! Для тебя она просто служанка! А я уж сделаю для неё всё, чтобы стала Машенька настоящей барыней! Пошлю её в Москву учиться! Не губи ты, Ваш благородь, её жизнь! Сделать счастливой дочь – это теперь моя заветная мечта! Может, разбойничал я только из-за будущего моей дочери! Она родилась копией моей супруги Аксиньи! Любил я её! Да и сейчас люблю! Любимая моя жена умерла при родах, оставив мне малышку! Был я для неё и матерью, и отцом! Теперь я устрою её судьбу сам! Что можешь ты сделать для моей дочери? Участь прислуги господ! А потом выдать замуж за дворового! Нет! Не допущу!
Василий молчал. В чём-то этот человек был прав. На громкие голоса в гостиной, которые срывались просто на окрики, в комнату зашла Дуня. Она с тревогой посмотрела на незнакомца и разволновавшегося мужа.
-- Василий Васильевич, у нас гость? Может, чай подать? – пытаясь смягчить обстановку, обратилась Дуняша к Василию.
-- Нет! Не до угощения! Ты знаешь, кто перед тобой стоит? Это же варнак, отец Маши, о котором я тебе рассказывал! Он требует, чтобы мы отдали Машу ему!
Евдокия окинула внимательным взглядом стоящего перед нею незнакомого мужчину. Все молчали. Пауза затягивалась.
-- Думаю, от Маши нельзя утаивать происходящее! Васенька, ведь это её отец! Пусть сама решает, как поступить! Надо позвать Марию Архиповну! Ты позволишь, Василий Васильевич, я схожу за Машей и приготовлю её к тяжёлой встрече?
-- Евдокия Ефремовна, Вы правы! Приводите Машу к нам в гостиную.
Дуня спешно вышла из комнаты. Хозяин дома и незванный гость молчали. Каждый думал о случившемся по – своему.
-- Неужто вновь отпущу разбойника, убийцу? Но как быть с Машей? Если она решит уйти к отцу? Что тогда? Как поступить? – лихорадочно перебирал версии Волнов.
Дверь в гостиную открылась. В дверях стояла взволнованная и раскрасневшаяся Маша. Как только её глаза встретились со взглядом отца, она бросилась к нему в объятия.
-- Тятя! Тятя! Ты жив! Как я молила Бога о твоём благополучии! Больше года ничего не ведала о тебе! Теперь я не расстанусь с тобой!
  Она прильнула к отцу, и слёзы радости и счастья хлынули из её глаз.
У самозванца увлажнились глаза. Он ласково гладил по волосам девушку.
-- Маша! Машенька моя! Доченька моя любимая! Я за тобой пришёл! Теперь нас никто не разлучит! Я всё, всё для тебя сделаю, звёздочка моя!
Отец и дочь долго говорили друг с другом, забыв об окружающих, о том, что чужим людям незачем слышать их откровения. Наконец, мужчина будто пришёл в себя.
 -- Вот, господин сотский, Вы видите, какое решение приняла моя дочь! Не препятствуйте ей! Отпустите нас с Богом и пожеланиями лучшего!
-- Господин сотский, Василий Васильевич! Разлюбезная Евдокия Ефремовна! Отпустите меня с батюшкой! Я благодарна вам за всё сделанное для меня! Но не разлучайте нас с тятей! Всё сердце моё выболело! Знаю про грехи его тяжкие! Буду прощение у Господа просить вместе с батюшкой! Но не разлучайте нас, прошу Вас!
Слёзы отчаяния бежали ручьями по щекам девушки! Голос её не просил, а умолял о пощаде!
 Первой очнулась Дуня.
-- Василий Васильевич! Ежели мы желаем счастья Марии Архиповне, надобно отпустить её с батюшкой с миром!
-- Будь по-твоему, Евдокия Ефремовна! А тебя, варнак, заклинаю, больше не попадаться мне на глаза!
Машенька припала к руке Евдокии и низко склонилась перед Василием.
-- Душа моя всегда будет молиться Господу о Вашем благополучии!
Взявшись за руки, отец и дочь покинули дом Волновых. Возле высокого крыльца стояла коляска, куда они и сели. Долго Василий и Дуняша переживали случившееся. Совесть о содеянном мучила Волнова, и никакие уговоры Дуняши не могли успокоить его.
 Между тем служба шла своим чередом. В 1909 году на имя губернатора Томской губернии пришёл приказ, подписанный генерал-майором Свиты Драгомировым Владимиром Михайловичем о присвоении младшему унтер-офицеру Преображенского полка Волнову Василию Васильевичу очередного звания за выполнение задания особой важности, связанного с проведением новой аграрной политики Российской империи и освоением Сибири. Василий стал унтер-офицером.
-- Не забыл подполковник Чернецкий о своих обещаниях!- вспомнил он своего командира и начальника эшелона с переселенцами.
Время перелистывало страницы жизни Василия в заботах о семье, службе и хозяйстве. В 1910 году у Волновых родилась ещё одна дочь. Дуня назвала её Полиной, и, как по волшебству, она капля в каплю походила на Евдокию Ефремовну.

Гл. 7. Столыпин на Алтае   
 Аграрные преобразования в Сибири набирали обороты. Однако Столыпин желал своими глазами взглянуть, как наделённые землёй крестьяне становятся собственниками земли в полном смысле этого слова. Для этого в августе - сентябре 1910 года Пётр Аркадьевич вместе с главноуправляющим землеустройством Александром  Кривошеиным отправился в двухнедельную поездку по Сибири. Здесь был самый большой поток переселенцев. Наиболее привлекательными стали степные районы Алтая.Крестьяне, направлявшиеся из центральных губерний в поисках лучшей доли, осели на алтайской земле. Край стал сибирской хлебной житницей, а сибирское маслоделие давало России в два раза больше золота, чем вся золотодобывающая промышленность края.
 Пётр Аркадьевич побывал во многих сёлах Кулунды. Премьер встречался с волостными старшинами, купечеством, мещанами, крестьянами. Его интересовали условия жизни людей, нужды, он расспрашивал о местных урожаях, породах разводимого скота, способах возделывания почвы. «В мёртвой прежде пустыне начинает биться пульс русской жизни. Мы проехали по четырнадцати посёлкам Кулундинской степи, и всюду чувствовалось хозяйственное пробуждение» - писал Столыпин. Пётр Аркадьевич Столыпин радовался привольной и удачной жизни переселенцев на новых местах, их добротным сёлам, даже целым городам. Приехав в Кулундинское поселение, увидев большое село, он сказал: «Да у вас здесь целые города! Славный город!». Так появился Славгород, ставший одним из центров торговли сельскохозяйственной продукцией. Садящийся на землю переселенец принимался за неё куда с большей энергией, чем избалованный земельным простором сибиряк-старожил. Были распаханы новые земли, улучшилось состояние зернового хозяйства и животноводства. Столыпин был полон впечатлений от своей поездки по Сибири. Он много рассказывал о богатстве края, его блестящей будущности, огромном размахе всех тамошних начинаний и с убеждением повторял: «Да, ещё десять лет мира и спокойной работы, и Россию будет не узнать!».
По итогам поездки были приняты важные решения: об увеличении пособий переселенцам, о стимулировании крепких фермерских хозяйств, ускорилось строительство больниц, школ, железной дороги, росли новые сёла.
Закладывался фундамент нового уклада жизни в Сибири. Пётр Аркадьевич Столыпин сыграл особую роль в судьбах алтайских крестьян. Алтай дал самые позитивные результаты столыпинской политики в России.

-- Василий Васильевич! Слыхали ли Вы, что к нам едет сам Пётр Аркадьевич Столыпин? Ваш благодетель! - зайдя утром в управу, с волнением в голосе обратился Ефрем Анисимович к Василию.
-- Да! Мне уже сообщили о дополнительных мерах безопасности, которые мы должны создать премьеру! В планах у него стоит  посещение Камня! К нам прибудет из Барнаула жандармерия! Велено подумать о размещении жандармов.
-- Сначала состоится встреча Столыпина с волостными старшинами! Место её проведения ещё не озвучено по понятным причинам. Столько было покушений на него! Вы непременно поедете со мной! Непременно!
-- Буду признателен Вам, Ефрем Анисимович, если смогу увидеть Петра Аркадьевича! Думаю, что он тоже помнит меня!
-- Даже не сомневаюсь в этом! Готовьтесь! Как только будет определена дата и место встречи, я Вас проинформирую! Вот дела! Сам Столыпин едет!!! Говорят, что с инспекцией по проверке аграрных преобразований! Переселенцев будет смотреть! Может, и к Вам заглянет? Как думаете?
-- Время ограничено! Всё будет расписано по минутам! Встретиться на здешней земле возможно получится, но побывать в моей усадьбе… вряд ли!
 -- Ну, Василий! Надо быть готовым к этому визиту! Чем чёрт не шутит! А может и удастся принять премьера у себя дома! Вот это да! Самого премьер-министра!
 -- Вы правы, Ефрем Анисимович! Мы с Дуняшей подумаем о встрече желанного гостя!
 Через пару дней, в начале августа, стало известно место проведения встречи Столыпина со старшинами Алтая. Таковым был определён Ново-Николаевск. До сельских управ довели маршрут следования премьера.
Ефрему Анисимовичу было поручено подготовить просьбы, направленные на дальнейшее развитие земельных отношений в сёлах волости. На небольшом совещании старшина доложил о своём видении вопроса.
-- Надо бы нам просить премьера о переименовании Камня из села в город. Всё для этого мы имеем. Камень превратился в крупный торговый и земледельческий центр. Управлять таким хозяйством, имея пять работников, на должном уровне невозможно. Как минимум, нам необходима городская управа с большим кадровым составом. Считаю, что главным сдерживающим фактором, препятствующим освоению новых земель, является принадлежность Камня к селу. Мы ограничены в своих возможностях. Приходится распахивать все прилегающие к селу земли, которых фактически уже нет. Мы должны получить право на распоряжение землями иных сёл. Учитывая, что сельская община препятствует выделению земель для переселенцев, нужны полномочия по принятию решения без согласования с сельскими общинами. Только волостная городская управа может более решительно действовать по данному вопросу.
-- А как же сельские старосты? Многие нас не поддержат! - выразил своё сомнение помощник старшины Евграфий Павлович.
-- Став городской управой, мы освободим себя от необходимости согласования всех хозяйственных вопросов с сельскими старостами, многие из которых являются и общинными старостами. Считаю, что пришло время поменять многих сельских старост, поискав им замену среди переселенцев. Посмотрите, как многие круто взялись за своё дело! Среди них немало грамотных хозяев, которые высоко подняли культуру земледелия, развели новые породы скота. Таких примеров хозяйствования могу привести много. Я вот тоже кое-что подсмотрел у предприимчивых земледельцев! Есть! Есть чему у них поучиться!
-- Так - то оно так! И всё-таки, боязно ломать вековой уклад!
-- Время новое пришло! Посмотрите, какую поддержку получают переселенцы от государства! А какой товар они дают! - продолжал спор Ефрем Анисимович.
После непродолжительной дискуссии мнение старшины было поддержано. Ефрем Анисимович продолжил своё выступление.
-- Теперь давайте вместе подумаем, как нам принять Его Высокопревосходительство Петра Аркадьевича Столыпина. Понятно, что встретим его в управе, затем надобно пригласить на встречу с премьером кого-нибудь из переселенцев. С десяток человек потребуется позвать. Василий Васильевич, это Ваш вопрос, подготовьте к завтрашнему дню списки наиболее предприимчивых переселенцев, да и себя не забудьте включить в него. Если потребуется, то надо быть готовыми показать пару хозяйств. Переговорите на этот счёт с Трофимом и свою усадьбу подготовьте. Доложите обо всём завтра к полудню. Всё! Все за дело!
Закончил выступление Ефрем Анисимович. Василий внимательно слушал своего тестя. Каждый раз он удивлялся его умению быстро организовать людей, принимать правильное решение даже в самых неожиданных ситуациях.
-- Откуда это у него? Ведь почти не грамотный! Какой талантливый русский крестьянин! Просто самородок! На таких и держится Россия! - размышлял Волнов.
Пролетели суетные дни, связанные с подготовкой к приезду Столыпина. Настал день назначенной встречи с волостными старшинами Алтая. Оказалось, что приглашение получили далеко не все. Однако Ефрем Анисимович был среди приглашённых.
-- Василий Васильевич! Никак не удаётся тебя провести на встречу с Его Высокопревосходительством господином Столыпиным! Не пускают и всё тут! Но ты всё-таки поезжай со мной! Я приложу максимум усилий, чтобы устроить вашу встречу, - обратился Ефрем Анисимович к Волнову накануне отъезда в Ново-Николаевск.
-- Как скажете, Ефрем Анисимович!
-- Поедем, поедем, Василий! Всё у нас получится.
В назначенное время Милентьев вместе с Волновым отбыли в Ново-Николаевск на автомобиле. Подъехав к зданию уездной управы, машину окружила многочисленная толпа зевак, что было совсем не удивительно! Волнов уже привык к тому, что люди продолжали смотреть на его «Форд», как на чудо! В уездном городе изредка, но авто ходили. Василий остался ждать тестя в машине. К парадному подъезду управы подходило множество людей. Они постоянно сновали с бумагами, коробками. Все спешили. Василию пришлось ждать более двух часов. Он увидел, что к нему устремился какой-то чиновник.
-- Вы Василий Васильевич Волнов, сотский Каменской волостной управы? - обратился он к Василию, тараторя и задыхаясь от волнения.
-- Да, это я!
-- Извольте пожаловать в здание управы! Вас лично ожидает Его Превосходительство господин Столыпин Пётр Аркадьевич! - на одном дыхании выпалил посыльный. Волнение предалось и Василию. Они заспешили к зданию. На входе Василия поджидал жандармский ротмистр.
-- Пройдёмте со мной! - обратился он к Волнову.
Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж и вошли в небольшую залу. Столыпин живо беседовал с людьми, среди которых был и Ефрем Анисимович. При появлении вошедших, он повернулся, устремив на них взгляд.
-- Унтер - офицер Лейб-гвардии Преображенского полка Вэсськ Лайне! Рад видеть тебя в новых краях!
Он подошёл к Волнову и подал руку, приветствуя его.
-- Тесть рассказал мне о твоей службе и хозяйстве! Рад, что я не ошибся в тебе! Времени у меня сейчас маловато, но обещаю, что по прибытию в Камень, мы встретимся ещё разок и поподробнее! До встречи, Вэсськ Лайне, финн из Нюландии!
-- Благодарю Вас, Ваше Высокопревосходительство!
-- За что же? Это я должен тебя благодарить за то, что оправдал мои надежды. Ты всегда честно относился к службе! До встречи, унтер-офицер Вэсськ Лайне!
В залу в сопровождении свиты вошёл Губернатор. Вместе со Столыпиным они удалились из залы.
-- Ну, что Василий! Я же сказал, что всё получится! Ты знаешь, он ведь сразу вспомнил тебя! Вот ведь какой человечище! - с волнением заговорил Ефрем Анисимович.
-- Да! Пётр Аркадьевич, даже помнит моё наречённое имя и мою Нюландию! - растерялся от нахлынувших эмоций  Василий.
-- Поехали, Василий Васильевич, домой! Будем ждать великого гостя!
 Пётр Аркадьевич проехал много поселений степного Алтая. Побывал и в Камне.

-- Привольно тут у вас! – вдохнув тёплый, прогретый ещё по-летнему, жарким солнцем, влажный, обской воздух, произнёс Столыпин.
Он стоял на пристани и смотрел, как на берегу Оби оживлённо шла торговля. Буквально на несколько минут Волнов остался наедине с премьером. Василий стоял рядом с Петром Аркадьевичем, который вышел на берег из здания управы, чтобы немного передохнуть. Только что закончилась очередная встреча с жителями Камня и с переселенцами. Вновь Столыпин ощутил чувство правоты и верности своих решений относительно будущего России.
-- Что, Василий Васильевич, скажи мне откровенно, как людям живётся на Алтае? Меняется ли уклад жизни? Только прямо говори, безо всякой там угодливости!
 -- Ваше Высокопревосходительство, Пётр Аркадьевич, крестьяне, с которыми Вы беседовали давеча, врать не будут! Основная часть переселенцев прижилась на Алтайской земле, став крепкими хозяевами. Беднота вернулась или сдала свою землю в аренду и пошла в работники к здешним по найму. Но это и сразу было понятно! Что смогут безлошадные крестьяне, рассчитывавшие только на подъёмные, сделать с полученной землёй! Но те, кому они передали землю, тоже укрепились, значительно расширив своё хозяйство. Не сомневайтесь, Пётр Аркадьевич, здесь показного нет. Все говорили, как есть! Ваше Высокопревосходительство, Вы нисколько не печётесь о своей безопасности! Вот и сейчас Вы гуляете без охраны!
 -- Василий, в Вас заговорил бывший охранник! О безопасности печься не моя забота! Жандармов сколько к вам нагнали! Пусть и заботятся! Ты мне скажи, где фермеры? Я же мечтал о том, что появится фермер? Ну, вот, как у вас, в Финляндии! Переселенцы, конечно, сломали старый уклад и хозяйствуют иначе! Это так! Ты - финн, из крестьянской семьи, имел свою ферму! Почему здесь у тебя нет фермы? Что помешало? В отличие от прочих, ты знал, как вести фермерское хозяйство.
-- Ваше Высокопревосходительство, Пётр Аркадьевич, здесь сильна крестьянская община! Вспоможение – главное, чем она помогла прижиться переселенцам! Всё устраивали на  помочах! Это оправдало себя. Может, ещё преждевременно уходить с отруба в отходники, окрепнуть надо, капиталец сбить!
-- Может, ты и прав, Василий! Не посмотрел я твоё хозяйство! Но с тестем твоим сошёлся близко! Надо отметить, что мужик он толковый! С таким Головой Камень и дальше развиваться будет! Я ему сказал, чтобы готовил прошение за подписью Губернатора о присвоении Камню статуса города! Быть, быть вашему селу городом Камнем-на-Оби! Прощай, Василий! Поедем дальше, маршрут ещё не завершён! Удачи тебе!
 Столыпин подошёл к Василию и крепко пожал ему руку.
 К полудню делегация вместе со Столыпиным продолжила свою поездку по Кулунде.
  К началу следующего года переселенцы получили государственные субсидии за подъём земель и для продолжения развития хозяйств. Произошли изменения в управе, но Камень оставался селом. Назначенный в 1910 году на должность начальника Алтайского округа Василий Прокопьевич Михайлов подготовил новое прошение, которое осталось без ответа. Пройдёт время, и только в 1915 году будет издан Указ императора о преобразовании села Камень в город с введением городского общественного управления.
  Вечером первого сентября 1911 года царская семья и Пётр Аркадьевич Столыпин отправились в Киевский городской театр на спектакль. Давали сказку Пушкина. Киев праздновал пятидесятилетие отмены крепостного права. В зале выставили внушительную охрану. Во время антракта Николай Александрович с дочерями  Великими Княжнами Татьяной и Ольгой вышел из ложи. Пётр Аркадьевич, стоя у рампы, повернувшись лицом к публике, беседовал с подходившими к нему людьми. Из рядов поднялся неизвестный человек во фраке и быстро направился в сторону Столыпина. При полном попустительстве охраны, он смог дважды выстрелить в сторону Столыпина. Совершив задуманное, террорист пытался бежать, однако его перехватили  и едва не учинили самосуд. Выяснилось, что преступника зовут Дмитрий Богров. Он состоял членом боевой группы эсеров и одновременно являлся агентом «охранки». Раненого Столыпина доставили в больницу, где в течение трёх дней врачи пытались спасти ему жизнь. 18 сентября 1911 года  Пётр Аркадьевич Столыпин скончался. Местом упокоения Его стала Киево-Печерская лавра.
 Страна потеряла талантливого реформатора.
Весть о трагической гибели Столыпина пришла на Алтай через день от случившегося.

-- Вася, Вася! На тебе лица нет! Бог мой! Что стряслось? – увидев побледневшего и осунувшегося мужа, пришедшего со службы в столь ранний час, взволнованно спросила мужа Дуня.
-- Дорогая! Произошла страшная трагедия! Убили Петра Аркадьевича Столыпина во время посещения Киева совместно с семейством государя! Я  чувствовал опасность ещё тогда, когда он был в Камне! Он всегда пренебрегал собственной безопасностью! Не желал показывать, что боится кого-то! Но ведь там была охрана! Верно, если Пётр Аркадьевич не проявлял суетности в собственной безопасности, то эти бездельники ничего серьёзного и не предпринимали!
-- А что с государем? – впав  в почти бессознательное состояние, вскрикнула Евдокия.
-- С императором всё в порядке! Хотя и государя могла постигнуть смерть от руки убийцы! На каторгу! На каторгу негодяев! Всех, всех, кто обеспечивал безопасность семьи императора и Петра Аркадьевича! Дунюшка! Мы осиротели! Думаю, что со смертью Петра Аркадьевича его дело остановится!
 Дуня молчала. Она не находила слов и не могла ничего произнести. Голова у неё закружилась, слегка пошатнувшись, она упала, потеряв сознание. Лишившись чувств, Евдокия Ефремовна ещё в большей степени усилила гнетущее состояние, воцарившееся в доме. И даже после хлопотов Василия, когда Дуня пришла в сознание, силы долго не возвращались к ней.
Вечером третьего дня в Каменской церкви была отведена панихида по усопшему в результате совершенного злодеяния  Петру Аркадьевичу Столыпину.
   Застонали колокола сельских церквей по всему Алтаю....

Гл. 8. За Веру и Верность  
 Не получила Россия десяти лет спокойной жизни, о которых мечтал Пётр Аркадьевич Столыпин. 1913 год остался в истории Российской Империи как самый удачный в развитии экономики, особенно сельского хозяйства, в том числе и земледелия Алтая. Продолжал строиться Транссиб, медленнее, чем бы хотелось, но новые линии железной дороги укладывались на Дальнем Востоке. Крепли  сибирские сёла, несмотря на замедление «столыпинских» реформ. Последняя предвоенная перепись населения, которая прошла в алтайских сёлах, отразила значительный прирост населения, не только за счёт притока переселенцев, но и за счёт естественного прироста. Большие и крепкие крестьянские семьи, в которых числилось до шести мужских душ, стали основой сельского уклада жизни на Алтае.
У Василия подрастали дочки, свою активную деятельность продолжал вести Ефрем Анисимович. У Тимофея, с которым Василий с переселенческого состава сохранял дружбу и добрососедство, в семье появилось четыре сынка. Всё шло своим чередом.
Второго августа 1914 года мирная жизнь оборвалась. Вновь застонали колокола больших и малых сёл, разнося тревожную весть по всей России.
-- Василий! Василий! Ты уже получил печальное известие? – рывком открыв дверь кабинета Волнова, ворвался Милентьев.
-- Да! Да! Это война! Война с Имперской Германией! Прусская военщина взяла верх! Бисмарк обрушит всю мощь германской армады на Россию! Я получил приказ о том, что обязан прибыть в полк к десятому августа. Ефрем Анисимович, оставляю семью на Вас! Вы ведь мне, что отец родной!
 -- Конечно, конечно! Об этом можешь не беспокоиться! Кирилла  призовут! Я тоже прошение подам, чтобы отпустили меня с должности, на фронт пойду!
-- Что Вы, Ефрем Анисимович! Нельзя! Кто же урожай снимать будет? Нынче год какой! На удивленье урожай хороший подходит! Страну и армию кормить надобно! Здесь, может быть, даже тяжелее, чем на фронте будет! На таких как Вы, рачительных людей и хозяйственников, вся надежда! Не делайте этого! Вам необходимо остаться!
 -- Я, Вася, понимаю умом, что ты прав, а сердце воевать с врагом велит!
-- Я тоже Вас понимаю! Но Вы знаете, что место Ваше здесь! Ваша битва – это битва за урожай! Нельзя допустить, чтобы хлеб пропал! С голоду помрём!
-- Да! Василий! Да! Нельзя уходить всем! Кто-то должен страну кормить! А работа предстоит тяжёлая! Без мужиков работать! Да и лошадей изымут! Рабочего скота мало будет! Тяжеленький этот урожай! Но будет собран весь хлеб!  Ни зёрнышка не пропадёт!  А сейчас домой! Семье надобно сказать. Завтра из Барнаула вестовой приедет, сход необходимо собрать возле храма. Я уже дал поручение почте известить жителей Камня о сборе и по сёлам отправил телеграфом известие. Завтра начнётся массовый призыв в действующую армию. Пошли, Василий!
Они вышли из управы и сели в поджидавшую их лёгкую коляску.
-- Вася, смотри, на улице ни души! Все в полях и на огородах! Через час колокола зазвонят! Народ сразу поймёт, что в дома пришла война. Так принято у нас на Руси. Колокол - первый вестник!
Коляска подкатила к дому старшины. Милентьев заспешил. Василий,  натянув поводья, заставил лошадь ускорить шаг. Он нервничал. От родителей не было вестей около года. Никакие письма и даже телеграф не дали толку. О Дуняше он не беспокоился, знал, что Ефрем Анисимович справится с его хозяйством, и Дуня с девочками будет в безопасности. Но что с родителями? И какую позицию в начавшейся войне займёт Америка? И удастся ли хоть что-нибудь узнать об отце с матерью и сестрёнках? Так долго они молчат! Но вот и дом!
-- Вася, что рано так? Поля поедешь смотреть? – держа на руках младшую Полинку, встретила Дуняша мужа.
 -- Давай  пройдём в гостиную, дорогая! – взволнованным голосом ответил Василий.
Дуня бросила на него пристальный взгляд. Она не сомневалась в том, что произошло что-то неординарное. Муж явно нервничал. Женщина опустила ребёнка на ножки и позвала няню, велев ей забрать девочку. Она поспешила за мужем в уютную гостиную, которая была любимой комнатой Дуняши в этом большом доме.
-- Милая, враг напал на наше Отечество! Война!
-- Да с кем же, Вася?
-- Пока с Германией! Первого августа она обьявила России войну!
 Он боялся, что Дуня разрыдается, или упадёт в обморок, ведь она такая впечатлительная! Но Евдокия Ефремовна внимательно слушала, глаза её становились всё серьёзнее. Василий, всегда считавшей Дуняшу беспомощной и слабой, был несказанно удивлён поведению жены.
 -- Вася, когда ты должен отбыть в свой полк? – обратилась она к мужу.
 -- Десятого августа, Евдокия Ефремовна.
 -- Сколько у нас с тобой времени осталось?
-- Послезавтра надобно ехать. По Оби с торговой баржей до Ново-Николаевска пойду, а там поездом до Санкт-Петербурга.
-- Значит, один день с нами будешь!
 -- Да! Милая! Надо сделать распоряжение по хозяйству. Ефрем Анисимович будет с тобой!
-- Кирилл тоже попадёт под призыв?
-- Да! Это может произойти дня через три-четыре. Призывные повестки начнут вручать уже завтра.
 Дуня подошла к Василию и положила  голову ему на грудь.  Волнов ласково погладил её по пушистым и мягким волосам. Они так пахли! Василий всегда удивлялся приятному аромату луговых трав, которым пропитались волосы жены.  Они молчали. Только сердце у Василия стучало так громко, что, казалось, сейчас выскочит из груди. Ему было жаль Дуняшу, жаль малышек! Полинка только-только начала говорить!
-- Не волнуйся, дорогой, за нас! Мы справимся! – наконец прервала молчание Дуня.
 -- Я и не сомневаюсь даже! Русская женщина - самая сильная! И ты у меня тоже сильная! Правда, маленькая, но мужественная и смелая! Так ведь, Дунюшка?
-- Я давно уже взрослая женщина! Это ты  всё меня считаешь маленькой и слабой! У нас всё будет хорошо! Только ты возвращайся скорее!
 -- Я же ещё не уехал!
 -- Этот последний день ничего уже не изменит ни для тебя, ни для меня! Ты уже в мыслях в своём полку.
 Волнение и боль друг за друга заполнила сердца. Каждый пытался держать себя спокойно и взвешенно. А внутри горела душа.
-- Как же оно всё будет без Васи? – терзалась Евдокия.
-- Как тут они без меня справятся? Ведь война не на день!
В делах промелькнул этот единственный день. В назначенное время семья провожала Волнова на пристани. Согласно предписанию, Василий взял снаряжённого по-военному коня. Это был любимец семьи Гнедко огненно-рыжего окраса, с чёрным хвостом и чуткими ушами. Он будто понимал, что жизнь его круто изменилась. Гнедко нервно стриг ушами и тёрся мордой о Волнова.
-- Что, брат, мы теперь с тобой солдаты! Так-то, Гнедко! – поглаживая лошадь, заговорил Василий.
 И тот будто понимал слова хозяина. Слегка похрапывая, он всё ласкался и ласкался к Василию. Раздался гудок. Баржа медленно отчалила от Каменской пристани. Расстался с семейством Волнов без причитаний и слёз с женской стороны. Все сдерживали себя, старались быть внешне спокойными. На барже были одни резервисты, участники русско-японской войны. Это был первый эшелон с алтайцами. Всю дорогу солдаты вспоминали свои боевые походы. У многих из них путь был до Москвы и до Петербурга.
В Ново-Николаевске на железной дороге была организована погрузка. Вновь Волнов ехал составом из «столыпинских» вагонов.
-- Вот и в обратную сторону еду! Пригодились теплушки и вагоны, изготовленные для переселенцев!
Десятого августа 1914 года унтер-офицер Волнов Василий Василевич прибыл в Санкт-Петербург в штаб Лейб-гвардии Преображенского полка.
К началу Первой мировой войны Верхушка Императорской армии представляла собой новую военную элиту. Царской милостью выдвинувшаяся на высокие посты в руководстве армией она парадоксальным образом не ощущала  в себе чувства благодарности Императору. Своё выдвижение приписывала исключительно своим заслугам, которые, по её мнению, недооценивались. Формула служения «Вере, Царю и Отечеству» в сознании многих высших военных стала заменяться абстрактным «Родине и Народу». Количество верных Престолу людей сокращалось. Духовной катастрофой для православной империи, Третьего Рима, предварившей гибель православной России стал массовый отход образованного общества от православия. Духовная элита грезила Россией, в которой не было места Богу и Его Помазаннику.

   Боевой путь Лейб-гвардии Преображенского полка охватывает всё время существования Российской Империи, и даже несколько превышает её. Последний подвиг преображенцев приходится уже на посмертный период существования Российской Империи. Гвардейские части, известные своей отличной выучкой, бесстрашием,  безграничной верой и преданностью Императору, использовались высшим военным руководством в качестве обычной пехотной части. Преображенский полк вошёл в первую гвардейскую дивизию в составе четырёх батальонов Юго-Западного фронта. В 1916 году Бессмертный подвиг совершил Лейб-гвардии Преображенский полк армии Его Императорского Величества Государя Императора России Николая Александровича Романова в болотах Стохода. Только благодаря стойкости Гвардейских полков армия была спасена от полного уничтожения.  Героическим подвигом гвардейцев, вошедшим в историю Первой мировой войны как Брусиловский прорыв, не смогло воспользоваться бездарное руководство. Несмотря на массовый героизм преображенцев, признанные победы, Брусиловский прорыв фактически не оказал существенного влияния на исход войны. Гвардейский корпус стал остриём удара, который должен был пробить укрепление немцев в районе реки Стоход и обеспечить взятие Ковеля. У немцев преимущество в артиллерии, в авиации, хорошо укреплённые позиции на высоком берегу над болотистой поймой. Гвардейская группа за один день преодолевает и захватывает все три  ряда вражеских окопов, взяв в плен четыреста офицеров, около двадцати тысяч вражеских солдат, орудия. Ставка не поддерживает наступление. Потери гвардейской пехоты чудовищны: около половины солдат и до восьмидесяти процентов офицеров. Императорская гвардия практически прекращает своё существование. «На Юго-Западном фронте при малейшем артиллерийском обстреле наши войска, забыв долг и присягу перед Родиной, покидают позиции. На всём фронте только в районе Тернополя полки Преображенский и Семёновский исполняют свой долг» - сообщает сводка Верховного главнокомандования. Печально закончилась Ковельская операция, в которой погибла Гвардия. Накануне революции император лишается самой преданной и боеспособной части русской армии. Потом будет революция, гражданская война и эмиграция. В стране Советов не найдётся места для старой гвардии. Но это будет потом....

-- Вы, унтер-офицер Волнов, приказом командира Лейб-гвардии Его Величества Преображенского полка, генерал-майора Игнатьева Николая Николаевича определены в четвёртую стрелковую роту под командованием полковника Кутепова Александра Павловича. Вам велено немедленно прибыть на боевые позиции полка, – вручил предписание Василию прапорщик, адъютант командира полка. Кутепов А.П. нёс службу в Лейб-гвардии Преображенском полку с 1905 года.
Зайдя в полковые конюшни, Василий подошёл к своему любимцу.
-- Что, Гнедко, друг ты мой сердечный, попрощаемся с тобой нынче! Я направлен в пехоту, а тебе, родимый, в артиллерии служить придётся! – поглаживая коня, с грустью попрощался Василий со своим домашним любимцем.
Гнедко, чувствуя разлуку с хозяином, издал негромкое ржание. Он смотрел своими выразительными глазами на Василия и будто осуждал его за то, что тот оставляет его.
-- Ничего не поделаешь, Гнедко! Мы с тобой солдаты и должны выполнять приказы командиров. Береги себя, дорогой ты мой!
Он резко повернулся и быстро пошёл из конюшни. До самого выхода до него доносилось нервное ржание коня. Сердце обливалось кровью от жалости к нему.
 Накануне отправки на фронт преображенцы приняли участие в торжественном молебне, который был отслужен в Петербурге на площади перед полковым собором.
Четвёртая стрелковая рота, погрузившись в военный эшелон, отбыла на фронт.
 Преображенцы сражались с австро-венгерскими армиями под Люблиным и несли большие людские потери. Это было одно из первых сражений русской императорской армии. К концу августа четвёртая армия была охвачена противником с двух сторон, а 31 августа оказалась полностью отрезанной. Войска австро-венгров сомкнулись. В таких условиях четвёртая армия продолжала стойко обороняться и удерживала свои позиции. Преображенский полк с двадцать седьмого августа и по второе сентября потерял треть личного состава.
День и ночь сомкнулись в одно время войны. Для Василия это было первое боевое крещение. Пережитый страх первой штыковой атаки на позициях русской армии…. Невероятный героизм русских солдат отбросил наступавшего неприятеля.
Клич командира, призыв атаковать вослед отступавшего противника, поднимал из окопов израненных бойцов.
 -- Ура! Ура! – грянуло в рядах гвардейцев.
Рота настигла отступавшего в позорном бегстве врага, уничтожив основные силы противника. Атака за атакой! Русские, находясь в полном окружении, не сдавались. Били и били наступавшего врага, проявляя образцы истинного мужества и героизма. Казалось, где черпают они силы? Откуда на месте павшего бойца встаёт вновь и вновь русский солдат? Усилиями преображенцев были взяты в плен свыше полутора тысяч солдат и офицеров австрийской и кайзеровской, подошедшей на помощь союзнику, армий.
  Александр Павлович был тяжело ранен в этом бою. Лёжа на носилках, он громко ободрял людей, приговаривая:
-- Приказа отходить не будет!
Подошедшие резервы отразили контрударами дальнейшие попытки противника овладеть позициями русских и продолжить наступление на Люблин. Орденами Святого Георгия были награждены многие преображенцы, многие отдали свою жизнь на полях боёв. Волнов также получил ранение. Но, помня о своих героических предках финского Стрелкового батальона, до последнего шёл в атаку, не покидая позиции. Василий был представлен к первой боевой награде – Георгиевскому кресту.
 В результате проведённой Галицкой битвы русские войска заняли почти всю территорию Галиции, Буковину. Но в этих боях выявились серьёзные просчёты, недостатки и слабая подготовленность армейских и фронтовых штабов в управлении войсками. Вследствие неудовлетворительных действий разведки и охранения многие столкновения и встречи с противником носили внезапный и неорганизованный характер.
В целом, операция сорвала план австрийского командования по окружению русской армии, которая сковала главные силы противника, чем облегчила разгром австро-венгерских армий.
Провалявшись в госпиталях Москвы, Волнов летом пятнадцатого года вернулся в полк. Неразбериха в руководстве военными действиями на фронтах возрастала. Непродуманность приказов, а порой, их исполнение носили пораженческий характер, вселяя мысль о преднамеренности штабных офицеров в принятии ошибочных решений. Великий Князь Николай Николаевич, будучи Верховным Главнокомандующим русской армии, неминуемо вёл Россию к трагедии. Богу было угодно воевать Василию вновь под руководством Александра Павловича Кутепова, который после тяжёлого ранения заступил на командирский пост в звании полковника. На непродолжительное время состояние Преображенского полка с возвращением Императора в качестве Главнокомандующего удалось восстановить почти до довоенного блеска. 23 августа (по старому стилю) 1915 года Император Николай Александрович принял Верховное главнокомандование, в очередной раз взяв на себя тяжёлый крест царского долга. Ему удалось преодолеть кризис на Восточном фронте.  Однако такое положение оказалось непродолжительным. Вновь Император оказался фактически отстранённым, и руководство перешло к ставке армии Юго-Западного фронта.
В начале лета и по осень1916 года в болотах Стохода Гвардия была фактически уничтожена. Штаб армии Юго-Западного фронта точно и узко обозначил военную задачу: «Атаковать Ковель с юга». Это был болотистый фронт левого фланга. Генерал Брусилов Алексей Александрович, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта и его оперативный штаб получили прямое указание, - что делать. Командующий армией неустанно уведомлял Ставку, что шансов на успех никаких нет, что при такой численности и калибре артиллерии русской армии и думать нечего о подступах к немецкой линии. Ставка приказала атаковать.
 Район наступления представлял собой сплошное болото, которое прерывалось глубокими канавами, имевшими топкие берега. Глубина этих канав местами скрывала человека с головой. Вся позиция противника была окутана проволокой и имела несколько рядов. Офицеры полка считали, что «уведомление» генерал-адьютанта Владимира Михайловича Безобразова, командовавшего Гвардейским корпусом, о нецелесообразности проведения атаки на данном направлении до Государя Императора не дошло.
15 июля (по старому стилю) началось наступление Гвардейской группы генерала Безобразова в день Святого Равноапостольного Князя Владимира. И так велико было мужество гвардейцев, что наступление дало тактический успех. Офицеры были на местах - впереди своих солдат. Наступление велось под огнём тяжёлой артиллерии противника. Шли в рост на огонь! Несмотря на ураганный артиллерийский и оружейный огонь, сохраняя боевой порядок, цепи рот дошли до первого канала и стали его преодолевать. Высокие люди полка, держа винтовки над головой, переходили эти каналы по горло в воде. Цепи полка двигались вперёд.  Русская артиллерия не смогла сделать обещанных проходов. В штаб полка донесли: «Подходим к проволочным заграждениям, проходов к проволоке нет».  Тем не менее, дождавшись сумерек, преображенцы проделали проходы.  Батальоны Гвардейской пехоты пошли вновь вперёд. Преодолев болота и реку Стоход, они овладели несколькими сёлами, было захвачено около десяти тысяч пленных, тридцать два орудия. Но всё это не окупало половины потерянного состава отборных войск, находящихся в распоряжении командования. За шесть первых дней боёв потери Гвардии  составили 48 813 человек. Пойма реки Стоход стала братской могилой для тысяч солдат и офицеров Русской Императорской Гвардии. Прорыв на Ковель не удался. Генерал-адъютант Безобразов был отозван в ставку. Немного Государь имел таких самоотверженно преданных ему подданных. Окажись Безобразов во главе Гвардии в февральские дни семнадцатого года,  то непременно двинул бы её на помощь Государю.
Незабываемой по мужеству и героизму была атака Преображенского полка,  родного для унтер-офицера Волнова Василия Васильевича. Под командованием ставшего уже генералом Кутепова Александра Павловича батальонные колонны с разомкнутыми рядами шли в ногу с офицерами. Батальоны шли, как на учении. Люди валились десятками, остальные смыкались и держали равнение и ногу. Впереди батальона на уставной дистанции строевым шагом маршировал небольшого роста крепкий человек. Он шёл прямо на противника, на ходу поворачивался и подсчитывал: « …левой, левой, левой!». Это был Александр Павлович! Атака была похожа не на поле сражения, а на учебное поле в лагерях под Красным Селом. Картина грозно-молчаливой атаки батальонов Преображенского полка осталась в памяти Василия навсегда. Он шёл в первой цепи и всё время смотрел на Александра Павловича, повторяя его команду про себя: «Левой! Левой! Левой!»
По пологому скату к окутанному дымом от разрывов  артиллерийских снарядов противника лесу Преображенские цепи шли  без перебежек и не ложась. Захлёбываясь, визгливо трещали пулемёты. То тут, то там от разрывов артиллерийских снарядов взметались столбы черно-бурой земли. Люди падали, а цепи шли. Шли упорной и тяжёлой поступью. Всё исчезло в дыму. Но по-прежнему золотились на проглядывающем солнце погоны Кутепова. Уже погас артиллерийский огонь, всё реже раздаётся визгливый перелив пулемёта. Крики: «Ура!»…Вот он - враг! Русская рукопашная... Что может быть страшнее! Укол штыка налево, направо!  Виктория! Враг сломлен!
 Однако победа Гвардейской пехотной дивизии, столь блестяще завоёванная батальонами Преображенского полка под начальством А.П.Кутепова, не была оценена руководством армии. Но Императорская Гвардия и в этих условиях продолжала держать гвардейский уровень.  Поддержать прорыв ставке оказалось нечем и наступление захлебнулось. 
Провидением Господа Василий был цел, его даже не царапнуло! Как и его командира Кутепова!
 Успех Брусиловского наступления был поразительным. Русская армия заняла Буковину, города Луцк, Черновцы и другие, разгромлена австрийская армия. Император был уверен в предстоящей победе. Считалось, что к первой половине семнадцатого года русская армия вступит в Берлин. На базе возникшего прорыва русская армия продолжала наступать, но значительно меньшими темпами. К концу сентября 1916 года количество пленных возросло до 420 тысяч солдат и девяти тысяч офицеров, а количество орудий и миномётов выросло до 1,2 тысяч.  Такого продвижения вперёд, какое показала армия Юго-Западного фронта генерала Брусилова, на фронтах Первой мировой войны не было. Но Императора предали.... Заговорщики, представители высшего света, генералы Ставки и высшее командное руководство фронтов стремились к свержению монархии в России. Они прибегли к революционному взрыву, обрушив травлю на членов царской семьи, обвинив их в предательстве.
После того, как русская армия успешно преодолела укреплявшую девять месяцев оборонительную линию врага, перед главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта встал вопрос о дальнейшем развитии прорыва. Отставание тылов и необходимость подтягивания резервов вынудила генерала  Брусилова приостановить общее наступление вверенной ему армии и приступить к перегруппировке сил.  Русская армия «топталась» в ожидании резервов, что подарило германцам драгоценное время.
Преодолев семьдесят пять километров, закончилось развитие Луцкого (Брусиловского) прорыва, который не привёл к разгрому противника и ожидаемой победе!
Аллилуйя! Аллилуйя! Звонят колокола русских церквей и поют вечную память павшим! Прошла заупокойная служба и в Преображенском храме Санкт-Петербурга во славу павших героев Лейб-гвардии Преображенского полка!
Отдельные формирования Лейб-гвардии Преображенского полка, расквартированные в Санкт-Петербурге, продолжали нести воинскую службу. Однако участники боевых событий были в худшем положении. Вплоть до весны 1917 года остатки преображенцев  ещё сохраняли название полка. 2 марта (по-старому стилю) 1917 года произошло  событие, ввергнувшее Россию в пучину трагедии, Его Величество Император Российской империи Николай Александрович Романов отрёкся от Престола.... 27 апреля 1917 года командиром Преображенского полка был назначен полковник Александр Павлович Кутепов. Это был последний в героической истории Лейб-гвардии Преображенского полка командир. Преданные престолу преображенцы в февральской революции выступили против кровопролития. Отречение Государя повергло многих офицеров и рядовой состав в отчаяние. Всё больше преображенцы уверовали в совершённое предательство против Императора.  Василий, оставаясь на фронте со своими однополчанами, как и многие из них, не мог принять сторону Временного правительства. Волнов подал рапорт об увольнении и был вызван к Кутепову.

Прибыв в штаб полка  Санкт-Петербурга, он увидел город бурлящим  и митингующим. Улицы наполнились странного происхождения людьми. Это были и господа в меховых дорогих пальто, и матросы, офицеры, люди в кожанках, рабочие в скромных пиджачках и рабочей одежде, и солдаты. Все они собирались толпами вокруг очередного оратора, гневно кричали, пытаясь что-то доказывать. Казалось, что Петербург сошёл с ума.
Город, блиставший порядком, превратился в суетный, кричащий балаган. Дворники прекратили работать, и мокрый снег, облепивший мосты, Невский проспект, сыпался на головы митингующих. Нечищенные улицы, толпы орущих людей, странная зевающая публика делали северную столицу неузнаваемой. Кое-как изловив извозчика, Волнов прибыл в штаб полка. Входя в некогда восхитившее его главное административное здание Лейб-гвардии Преображенского полка, Василий с радостью отметил, что здесь ничего не изменилось. В вестибюле, как и прежде, его встретил адьютант в звании прапорщика и проводил в приёмную командира полка. Вскоре унтер-офицера принял полковник Кутепов. Всё такой же крепкий, подтянутый, энергичный, он вышел из-за массивного стола, сделав несколько шагов к вошедшему.
-- Что, батенька, решил завершить свою службу? - обратился к Василию Александр Павлович не по уставному порядку, как только тот вошёл в кабинет в сопровождении адьютанта. 
-- Да, Ваше благородие, господин полковник!
-- Если бы мы с тобой бок о бок не ходили в атаку, а потом не валялись по госпиталям, я бы просто подписал твой рапорт и всё. Я обращаюсь к тебе, как человеку, в которого верю. Знаю, что ты не предатель! Понимаю твоё состояние! Я тоже не верю этому Временному правительству и его крикунам! Но что ты думаешь, что Государь не нуждается в нашей поддержке? Ведь мы и только мы можем восстановить справедливость! Если Лейб-гвардии Преображенский полк забудет свой долг перед Императором, то что говорить об иных? Мне нужны преданные Николаю Александровичу люди! И ты, унтер-офицер Волнов Василий Васильевич - один из них! Так что с тобой произошло? Чем объяснишь свой рапорт?
-- Ваше благородие, господин полковник, Александр Павлович, именно поэтому я решил уйти из армии! Ведь, что ж получается! Государь отрёкся от власти! Государь-Император, которому я когда-то в молодости присягал! Вместо Виктории в войне с германцами мы идём к трагедии! Победу, завоёванную кровью моих собратьев по оружию, подарили врагу! Во имя чего тогда были наши победы? Ваш героизм, Александр Павлович, гибель нашего полка? Нас предали! А теперь нам втолковывают, что мы должны воевать за Временное правительство! Даже название правительства вызывает неверие ему! А мы должны присягать! Нет! Не желаю! Я присягал Императору великой России! Присягу дают единожды! Считаю тех, кто отрёкся от Государя-Императора и присягает Временному правительству, предателями!
Василий замолчал. Он нарушил уставные нормы, обращаясь так к командиру полка. Знал, что в традициях полка строго соблюдались уставные требования и порядок обращения к старшему по званию. Однако, видя, что Кутепов   ведёт разговор с ним, как сослуживец, как человек, знавший Волнова и воевавший с ним плечом к плечу, как было там, в окопах и во время атак, позволил себе совершить это нарушение. Александр Павлович, вновь пренебрегая  уставными нормами, продолжил разговор.
-- Я так и думал, Волнов! Я не ошибся в тебе! Я знаю, что хранишь верность присяге! Ты должен остаться в полку! Я приму любое твоё решение! Ты можешь вернуться домой, не присягать Временному правительству, можешь остаться в полку и продолжить службу, даже можешь уйти на Запад! Так поступают многие офицеры и даже низшие чины! Но придёт момент, когда силы, верные Государю-Императору выступят в его защиту и вернут установленный нашими предками порядок, Россия вернётся в назначенное ей судьбой русло истории!
-- Это приведёт к кровопролитию! У нас многие солдаты слушают большевиков! Это смелые и неглупые ребята! Учитывая, что сейчас делается на фронте, что армия оказалась брошенной, без оружия, продовольствия, должного обмундирования, их агитация пользуется успехом. Боюсь, что продолжающаяся война выльется в новую, во внутреннюю, грозную, беспощадную и кровопролитную! Ваше благородие, господин полковник, я не хочу воевать за Временное правительство, не желаю участвовать в войне с собственным народом. Я остаюсь верен своей присяге! Отлучение Императора от власти обязывает меня отказаться от службы иным претендентам на власть! Я прошу Вас подписать мой рапорт!
-- Я уже сказал, Василий, что приму любое твоё решение! Подписываю! Удачи тебе! Надумаешь вернуться - приму!
Пригласив адъютанта, он быстро поставил подпись на рапорте унтер-офицера Лейб-гвардии Преображенского полка Волнова Василия Васильевича.
Аудиенция была завершена.
Большинство оставшихся в живых преображенцев не признали Временное правительство и Красные Советы. Судьба разбросала их по миру. Многие, как и их командир, перешли на сторону Белого движения. По приказу Льва Троцкого в марте 1918 года Преображенский полк был распущен. Двадцатого мая того же года Александ Павлович Кутепов отдал приказ о расформировании полка. Завершилась история славного и героического Лейб-гвардии Преображенского полка, бессменно служившего императорам Российской империи.
 Переживая столь тяжёлое для Василия решение, Волнов решил не задерживаться в Петербурге. Со слов адъютанта А.П.Кутепова, в полковой канцелярии его ждали письма. Василий, давно не имевший сведений из дома, поспешил, надеясь на получение долгожданных писем.
-- Господи! Хоть бы всё было спокойно! – с волнением переживал он.
 На  небольшие строки солдатских писем, что ему удавалось написать в минуты затишья на фронте, он получил всего три письма от Дуняши и одно от Ефрема Анисимовича. Минуло почти год! Учитывая развивающиеся революционные события, охватившие империю, он постоянно думал о близких, и о том, что происходит там, в далёком Алтае! В канцелярии ему действительно подали предназначенную ему почту. Это были несколько писем от Дуняши и письмо от отца.
-- Отец! Слава Богу! Отозвались! Как там у них? Даже страшновато читать!
Василий с трепетом вскрыл письмо из Америки.
Письмо было небольшим. Василий сразу  представил себе немногословного отца. Вэсськ-старший скупо излагал события, происходившие в США, и совсем немного слов о жизни семьи. Однако Василий был несказанно рад, что после нескольких лет молчания, он, наконец, получил письмо от родителей. Отец сообщал, что его включили в состав резервистов в связи со вступлением Соединённых Штатов Америки в войну на стороне Антанты. Жизнь США была подчинена военному времени.
Немцы топили подводными лодками американские гражданские суда. Попытка примирить воюющие стороны американским президентом Томасом Вудро Вильсоном не увенчалась успехом. В апреле семнадцатого года Конгресс объявил войну Германии. Впервые в истории США был принят закон о всеобщей воинской повинности.  Первые американские войска прибыли во Францию в июне 1917 года. В Европу было отправлено два миллиона американских солдат.
 Старший-Вэсськ сообщал о возросших налогах, о том, что хозяйство переживает нелёгкие времена, о болезни матушки, о том, что девчонки, охваченные патриотизмом, как и большинство американцев, пошли учиться на курсы сестёр милосердия и упрямо твердят, что поступят на службу в американскую армию. Анника от всего этого слегла. Она постоянно плачет и молит Бога за сыночка. Последние строки письма рвали сердце и душу. Отец писал:
-- Боюсь, что до нового года мать не доживёт. Сердце её слабеет с каждым прожитым днём. И ничего тут поделать невозможно…. Сынок, дорогой Вэсську, да хранит тебя Господь! Чувствую я, что мы больше никогда не посмотрим друг другу в глаза. Скупые сведения, которые мы имеем о России, пугают меня. Эта большая политическая игра властителей сего мира  в конец разорвёт связи стран! Я, как и мать, молю Бога о твоём благополучии! Прощай, сынок, прощай Вэсськ! Надеюсь, что это письмо найдёт тебя. Все письма, написанные мною тебе, остались без ответа. Проклятые германцы постоянно топят американские корабли! Счастья тебе, сынок! Люблю и помню твою новую родню из Сибири.  Как мы оказались далеко друг от друга!
Стон вырвался из груди! Слёзы навернулись на глаза Василия. Смахнув набежавшую слезу, он присел на стоявший в холле административного здания небольшой диван. Его сердце колотилось. Он ничего не видел от нахлынувшего на него отчаяния и осознания правоты отца.
-- Боже милостивый! Что будет с нами со всеми! Почему так несправедливо устроен этот жестокий мир!
Он ещё долго сидел, прикрыв глаза, на которые вновь и вновь накатывала непрошеная слеза. Это были последние строки, написанные отцом, которые нашли Василия. Судьба распорядилась жестоко. До самой смерти Волнов так больше ничего и не узнал о своих родителях. Разделявший материки океан, исторические судьбы людей, попавшие в водоворот революций и войн, не позволили преодолеть расстояние.
В результате Первой мировой войны США превратились в державу, претендующую на мировое лидерство. Америка демонстрировала уверенность в том, что завершившаяся война – последняя в истории человечества. Штаты сформировали в умах многих людей, прежде всего у американцев, миф о том, что миссия миротворчества, взятая на себя этой страной, станет залогом воцарения мира.
После прочтения письма от отца, Василием овладело сильное нервное возбуждение. Он посмотрел на даты: письма Евдокии Ефремовны были написаны ещё год назад, последнее датировано сентябрём 1916 года.
-- Даже то, о чём пишет Дуня, уже минуло в прошлое. Что происходит дома сейчас? Приеду домой не ранее чем через неделю! Где же остальные письма? Думаю, что Дуняша продолжала мне писать. Верно, потеряли они меня! Да что ж в этом удивительного? Странно, что эти письма лежали в канцелярии!
Не поборов своего волнения, Василий вскрыл первое письмо. Читая убористый и красивый подчерк жены, Волнов часто прерывался. Лицо его бледнело, покрывалось  испариной. Евдокия Ефремовна сообщала о гибели в сентябре 1915 года Кирилла Ефремовича Милентьева. Трагическая смерть настигла юношу в городе Луцке, где он, по сообщению командира полка, захоронен в братской могиле вместе с погибшими русскими солдатами. Детали гибели не сообщались. В небольшой приписке было обозначено, что Кирилл погиб в боях за Ковель.
Василий поднял влажные глаза, прервав чтение письма.
-- Надо же! Мы были совсем близко друг от друга! Кирилл! Совсем ещё мальчишка! Даже влюбиться не успел! Вот она, жестокость войны! Гибнет цвет нации! Гибнет будущее России!
Нервная лихорадка вновь охватила Волнова. Опустив письмо, он потёр виски разболевшейся головы и вновь продолжил чтение.
Во втором письме Дуня сообщала о бедственном положении Ефрема Анисимовича, которого вскоре после трагического известия о Кирилле, хватил удар. Старшина, до последнего исполнявший свои обязанности, оказался прикованным к постели. Евдокия писала: «Батюшка полностью обездвижен. О признаках жизни можно определить лишь по  глазам. Взгляд его остаётся осмысленным, это вселяет надежду на то, что всё не так  страшно. Врачи говорят, что с течением времени он может даже встанет на ноги. Я верую в то, что всё так и будет! Зная сильный характер тяти, надеюсь на лучшее и молю Господа Бога, чтобы так и случилось!
-- Такого человека свалила эта проклятая война! – рассуждал Волнов.
Он вспомнил, как восхищался  Ефремом Анисимовичем, его таланту, крестьянской мудрости и деловитости. Предавшись воспоминаниям, он вновь прервал чтение письма.
-- Господи! Как же Дуняша со всем справляется?
 Василий вновь вернулся к чтению письма жены.
-- Милый, Васенька, управляться с нашим хозяйством мне тяжело. Жалею, что мало вникала я в ведение хозяйственных дел и полностью полагалась на вас, мужчин! Вот теперь плачу за свою нерасторопность! Пришлось мне, Васенька, всю землю отца и наши поля передать общине во временное пользование. Я рассудила, что так хоть какой-то будет толк! Подобным образом поступают многие семьи, которые остались без мужчин. А их всё призывают и призывают на фронт. Скоро в нашем Камне останутся одни подростки и старики. Весь крестьянский труд лёг на женщин. Какие же они, русские женщины, сильные! Взвалили на свои плечи великую тяжесть! Но народ не ропщет! Все понимают, что во всём виновата война!
Василий поднёс к губам письмо. Там были нарисованы ладошки дочек!
 -- Мои крошки! Какими вы стали? Три года не видел вас!
Дуняша в своей небольшой приписке в последнем письме сообщала, что девочки здоровы и быстро растут! Старшенькая Александра очень ждёт возвращения папы. Маленькая Полина, повторяя за сестрой, тоже лепечет про папу.
В конце каждого письма Евдокия Ефремовна делал приписку: «До свидания, мой дорогой Васенька! Мы молим Бога о твоём здоровье и очень ждём тебя  домой!»  Из писем Волнов узнал о том, что Камень по Указу государя стал городом! Исполнилось обещание Петра Аркадьевича Столыпина!
От всего прочитанного Василий не находил себе места. Позаботившись о пропитании в поезде, он заспешил на вокзал.
Поезд отправлялся с Ярославского вокзала. Волнову казалось, что вот ещё совсем недавно он, полный надежд на новую жизнь в неведомом сибирском крае, так же ожидал отправления поезда на Восток. Но всё было иначе…. Старый мир, казавшийся вечным, рухнул. Хаос, наполнивший страну, сулил что-то страшное. Это предчувствие не давало Василию покоя.
Вокзал кишел солдатнёй. Стало очевидной захлестнувшая русскую армию волна дезертирства. Отсюда отправляли новые эшелоны с призывниками на фронт, и здесь же жандармерия вылавливала бежавших с фронта дезертиров, чтобы их вновь отправить на покинутые ими поля сражений. Вагоны составов, отправляющиеся на Восток, были оцеплены жандармами, у всех пассажиров проверяли документы. Отчаявшиеся дезертиры, собравшись в толпы, штурмом брали вагоны в момент их отправки. Не всегда такие бои достигали цели. Чаще всего удавалось отсечь бунтарей, судьба вновь уготовила им фронт. И везде господа крикуны, призывавшие к преданности Временному правительству, к продолжению войны во имя России и любви к Отечеству. Они орали до хрипоты, распахнув свои богатые шубы, размахивая изысканной тростью или весомым портфелем. Волны людей отекали этих господ-агитаторов, не особо обращая внимание на них.
Василий, пробравшись сквозь толпу, нашёл свой вагон. Состав был сформирован из знакомых ему столыпинских вагонов.
-- Вот и опять я еду в Сибирь в этих вагонах! Но как же их разбили! Отопление не работает, титанов и горячей воды нет! Да! Всё изменилось в одночасье! Нет Государя, нет порядка в стране! Что будет с Россией? – размышлял он, садясь в свой вагон.
Несмотря на долгожданное возвращение, настроение было паршивым.
 -- Господи, что нас ждёт? Разве эти крикуны способны на управление такой страной, как Россия? Такая держава! Как же мой Алтай справляется с этой напастью? Конец апреля…. Скоро посевная. Как раз подоспею вовремя. Наладим хозяйство! Может, и Ефрем Анисимович поправился?
Размышляя о предстоящей встрече с семьёй и домашних делах, отвлекаясь на очередной скандал между толпой ввалившихся в вагон солдат и пассажирами, он дремал, прислушиваясь к мерно стучащим поездным колесам. Поезд шёл на Восток.
 Часто состав загоняли на какой-нибудь станции в тупик, пропуская на Запад эшелоны с новобранцами.
 -- Хорошо, что Дуняша не знает о моём возвращении. Такими темпами неизвестно, сколько времени буду в пути.
Всё дальше оставалась Москва. Мост через Волгу. Ему вспомнилось впечатление от увиденного нового железнодорожного моста через великую реку. Тогда он ехал защищать Россию и Государя. Мост был построен и открыт в год трёхсотлетия Царствующей Династии Романовых в 1913 году. Это был однопутный с возможным переходом по нему по тротуарам железнодорожный мост. И вот он, этот мост, мелькает за окном. Перевалив через реку, в вагонах стало спокойнее. Теперь пассажиры и ехавшие солдаты только выходили, входящих пассажиров почти не было. За всю дорогу Волнов наслушался рассказов и солдат, и крестьян, и вдов обо всех тяжестях войны. Эти рассказы ещё больше бередили душу. Сердце Василия давила щемящая боль от неизвестности и неопределённости, которые его ждали дома. Через две недели поезд достиг Ново-Николаевска.
Выйдя на станции, он без особого труда нанял повозку для продолжения пути по знакомым лесным местам. Всё обошлось благополучно. Ранним апрельским утром в лучах восходящего солнца на высокогорье показался Камень.

Гл. 9. Безвременье
Стояло раннее утро. Несмотря на начало апреля, ночи еще были холодными, и морозец подморозил еще толком не оттаявшую землю. Над Камнем струились дымы из топившихся печей. Городок просыпался. Василий, понимая, что Дуняша должна находиться возле больного отца, велел извозчику ехать к дому Ефрема Анисимовича.
 Дорога шла мимо пристани. На Оби в лучах утреннего солнца поблёскивали вытаявшие полыньи, за ночь покрывшиеся хрупким ледком. Ледяные торосы сгрудились по берегам. Темно-синий снег, потемневший от весеннего солнца, нависал над рекой с крутого берега. На Волнова нахлынули воспоминания, связанные с первым приездом в Камень. Несмотря на тряскую дорогу, он не заметил, как подъехал к дому Каменского старшины.
Отпустив извозчика, Василий подошёл к большим и высоким воротам. Его охватило нетерпение. На удивление они оказались открытыми. Толкнув тяжёлые ворота, он вошёл во двор. Дом всё ещё был завален снегом. Вытаявшая дорожка превратилась в ледяную горку. Возле самого дома возвышалась снеговая гора.
-- С крыши снег сошёл! Некому, видно, было им заниматься! Что же с Ефремом Анисимовичем? Здоров ли он? – нервничал Василий.
 Входная дверь была заперта. Он негромко постучал в ближайшее окно. На стук к окну подошла Дуня. Её лицо замерло в какой-то конвульсии. Всплеснув руками, она прильнула к оконному стеклу. Из серых глаз по щекам заструились обильные слёзы. Дуняша не могла оторвать взгляд от стоявшего под окном Василия. Она всё смотрела и смотрела на него, будто боялась, что он может исчезнуть. Волнов тоже рассматривал жену.
Её лицо вроде  не изменилось. Но вместе с тем, чувствовалось, что Евдокия уже не та впечатлительная девушка, какою была всегда. Глаза, всё выдавали её глаза. Они смотрели на Василия с большой печалью. От этого взгляда жены у него по спине пробежал холодок.  Они пристально смотрели друг на друга, пытаясь прочесть и увидеть ту часть их жизни, которую прожил каждый из них за годы войны. Наконец, Дуняша опомнилась и заспешила к запертым дверям. Широко распахнув их, она со слезами упала на грудь вошедшего Василия. Ничего не говоря, он, обняв Дуняшу, медленно, будто боясь, что жена может упасть без чувств, как это бывало у неё ранее при сильном нервном потрясении, завёл её в дом. Только теперь Дуня осознала, что случившееся не сон, не бред, что перед ней стоял её муж. Но говорить не было сил. Она просто смотрела и смотрела в его лицо.
-- Дунюшка, не волнуйся, дорогая, это действительно я! Я вернулся! Всё осталось позади! Теперь мы вновь будем вместе! А дочки ещё спят? – поглаживая её пушистые волосы, заговорил Волнов.
От прозвучавшего вопроса Дуняша будто очнулась.
-- Вася, Васенька! Вернулся, дорогой! Сколько же от тебя не было вестей! Почти год! Мы молились с матушкой за тебя! Господь нас услышал! Ты вернулся!
Сбросив шинель, на которой уже не было знаков различия, Василий с Дуняшей, которая не могла оторваться от мужа, зашли в гостиную
-- Дунюшка, где же все домочадцы? Как Ефрем Анисимович? Матушка? Здоровы ли наши девочки?
Вытирая текущие слёзы, Дуня окончательно пришла в себя.
-- Васенька, тятя скончался почти год назад! Он так и не поправился! А матушка тяжело болеет. Доктор говорит, что у неё открылась чахотка. Она совсем слаба, большую часть времени лежит в постели. Девочки ещё спят! Вот обрадуются тебе. Может, мне разбудить их?
-- Что ты, дорогая, пусть спят! Дай мне на тебя наглядеться! Как же ты управляешься с домом одна?
-- Прислугу пришлось отпустить. Да я бы и не управилась со всеми делами, если бы не Машенька! Вася, ты помнишь Машу?  Дочь разбойника, ставшего купцом и благодетелем?
-- Маша? Почему она здесь?
-- Долгая история. Может быть, она сама когда-нибудь всё пожелает тебе  рассказать. Ты сильно её не спрашивай ни о чём. Сейчас она дежурит в госпитале. Я приняла её, как сестру. Мы с ней дружны и все домашние дела ведём вместе. Маша преподаёт в гимназии, я в школе, даём частные уроки. Представляешь, всё ещё есть желающие учиться музыке, а Маша учит немецкому и французскому. Оказывается она жила во Франции, но как только началась война, вернулась в Россию. Отец её в Барнауле заворачивает большими делами. Но они что-то не ладят меж собой, вот Маша и вернулась к нам. Вася, ты не будешь возражать, если Машенька будет у нас жить? Без неё мне было бы очень тяжело!
-- Ну что ты, Дунюшка! Маша была честной и справедливой девушкой. Видимо, есть весомые причины для того, чтобы она оказалась в Камне. Конечно, пусть живёт!
 Разговаривая, они держались за руки, будто боялись, что кто-нибудь из них может исчезнуть в обрушившемся на Россию хаосе.
-- Дунюшка, а как же наша усадьба?
-- Милый, столько всего произошло! Ты сам всё увидишь! Усадьбы, машины, отцовской земли у нас больше нет!
-- Как нет! Что же здесь происходит?
-- Васенька, всего не перескажешь вот так в двух словах! Я и сама толком не понимаю, что происходит! Люди с ума посходили! Каменские хозяева после полученной телеграммы  Временного правительства о революции, проявили чудеса оперативности. Они организовали комитет общественного порядка, сохранив уездную земскую управу, так называемые большевики создали советы рабоче-крестьянско-солдатских депутатов. Властью эти советы не обладают, но активно занимаются агитацией против «богатеев» среди бедноты и вернувшихся фронтовиков.
 -- Да! Значит, это безумие и сюда докатилось! Чёрт знает что! Ведь жили и "не тужили, царю-батюшке служили"! Чего им не хватало! Камень и так весь купеческий!
-- Вася, я тоже совсем перестала людей понимать! Машину нашу изъяли в пользу краевого комитета общественного порядка. Теперь ведь у нас будет своя Губерния с центром в Барнауле. Камень стал уездным городом. Временное правительство приняло такое  решение. Вот наша машина и потребовалась новой власти. Обещали позднее заплатить за машину, но что-то я не верю в это. В доме нашем сейчас находится уездная больница, прежняя не могла принять поступающих с фронта раненых. Тоже сказали, что это временно, так как дом пустует, но я и в этом сомневаюсь. Все постройки и нашу теплицу заняли  хозяйственными помещениями. Так что, Васенька, живём мы теперь в доме моих родителей.
 -- Да, Дуняша, трудно во всё разобраться! Скорее всего, борьба за власть будет нарастать. Всё потом, потом, дорогая! Дай на тебя насмотреться!
 Более пристально взглянув на Дуню, Василий отметил и морщинки, которые залегли на её некогда кругленьком личике, и тёмные круги вокруг серых глаз, и худобу, которая проступала через её домашнее платье.
-- Дуняша, позволь мне взглянуть на дочурок! Я любил смотреть, как наши крошки спят! Я так хочу их видеть! Разберёмся во всём! Главное, что я дома и мы вместе!
 Они тихонечко прошли к детской и приоткрыли дверь в комнату. Девочки  безмятежно спали. Глядя на их милые мордашки, всё казалось мелким, суетным, ненужным!
-- Дуняша, вот наш смысл жизни!- Василий показал на спящих детей, - всё остальное перемелется и уляжется! Будем надеяться, что здесь, на Алтае, всё вернётся к разумной жизни.
-- Папа! Папочка вернулся! – радостно закричала Александра, бросившись к Василию в объятия.
Отец подхватил дочурку и закружил её, подбрасывая на руках, словно пушинку. Девочка заливалась счастливым смехом. Младшая же, Полинка, смутившись, спряталась за мать и с любопытством рассматривала незнакомца. Малышке было всего два годика, когда Волнов ушёл на войну. Он прекрасно понимал смущение ребёнка.
-- Полинушка, это твой папочка! Мы столько рассказывали тебе о нём! Ждали его и молились за него! Не бойся, подойди к папе! – уговаривала девочку Дуняша.
 Полина робко подошла ближе к Василию. Он опустил на пол радостную Сашу и протянул руки к малышке.
-- Иди, иди, не бойся! Папочка и тебя покружит! – обратилась Александра к сестрёнке.
Полине очень хотелось, чтобы дядя, которого все называют папой, покружил её, как и сестру. Она робко подошла к Василию. Он, раскрасневшись от счастья, стал целовать Полинины ручки, личико.
-- Дядя, покружи меня тоже, - тихонечко произнесла девочка.
-- Счастье моё! Конечно, покружу!
 Он осторожно взял на руки девочку и закружил.
-- Хватит, хватит, дядя! Я боюсь! – вскоре закричала испуганная девочка.
Волнов опустил дочурку на пол.
-- Полюшка, не зови меня, пожалуйста, дядей! Я твой папа! Ты просто не помнишь меня, ведь ты была совсем маленькой, когда я ушёл воевать с врагами, напавшими на нашу Родину. Давай посмотрим фотографии, где ты ещё малышка! На них вся наша семья! И я там тоже есть! И дедушка! И бабушка!
Дуняша подала фотографию, которая стояла на этажерке с книгами.
-- Вот, Полюшка, посмотри! Этот дядя я и есть! – тыкая пальчиком девочки в фотографию, говорил с волнением Волнов.
-- Это мой папа! Он воюет с врагами! – отчеканила девочка.
-- Посмотри на меня! Разве твой папа не похож на меня? – продолжал вести диалог Василий.
-- Похож! Значит, ты и есть мой папа?
-- Да! Да! Моя хорошая! Я и есть твой папа! Больше папа никогда не покинет тебя, мамочку и Александру! Он всегда будет с вами!
Разыгравшаяся сцена вызвала большое волнение у Евдокии. Слёзы вновь покрыли её лицо.
В этот момент тихо приоткрылась дверь в гостиную, где собралась семья Волнова. Бесшумно в комнату вошла Мария Саввишна.
-- Васенька, дорогой, ты вернулся к нам! Ефрем Анисимович не дождался тебя, родной! И Кирюша наш остался на той войне! Господи! Упокой их душу! - перекрестилась женщина.
 Перед Василием стояла изнемождённая старуха, которая вовсе не была похожа на прежнюю Марию Саввишну. Он бы никогда  не узнал её при встрече.
 -- Мама! Мамочка! Тебе нельзя так нервничать! Пойдём, пойдём, я тебя провожу в твою комнату. Тебе надо прилечь. А Васенька сейчас зайдёт к тебе. Вот покушает с дороги и придёт к тебе в комнату.
Дуня, заботливо обняв мать, медленно повела её. Быстро вернувшись в гостиную, она с тревогой спросила Василия о том, какой ему показалась мать.
-- Дунюшка! Сделаем всё, чтобы Мария Саввишна поправилась! В Барнаул к врачам свозим! Ты только не волнуйся!
-- Васенька, ты и ведь и в самом деле голоден! Пойдёмте-ка все в столовую и будем завтракать!
Девочки вприпрыжку побежали вперёд. Завтрак был очень скромным. Хлебные лепёшки с маслом, чай, сыр и немного творогу со сметаной. Отметив это про себя, Василий к предложенному кушанью добавил купленных им по случаю в Москве конфет и пряников. Девочки, увидев лакомства, пришли в восторг!
-- Дуняша! Завтра же я займусь хозяйством. Надобно разобраться с землёй, ведь скоро посевная! Сегодня осмотрю дом, постройки, двор, наведу порядок, подремонтирую ворота, а то они не закрываются, вывезу снег! Ты не будешь возражать?
-- Васенька! Скоро со службы придёт Маша, а я должна уйти. У меня сегодня днём занятия в школе, потом пара уроков музыки, а вечером я дежурю в госпитале. Так что дом в твоём полном распоряжении. Обед вам приготовит Машенька. Вот, пожалуй, и она!
Дверь в столовую открылась, и в комнату вошла девушка.
-- Мария Архиповна! Вас и не узнать! - с удивлением обратился к вошедшей Волнов.
-- Здравствуйте, Василий Васильевич! Слава Богу! Вы вернулись домой! Вот радость и к нам пришла!
 Девушка сняла пальто, шляпу и присела за стол. Вид её поразил Василия. Это была настоящая барышня, вовсе не похожая на прислугу, какой она была в прошлом. Городское платье подчёркивало её стройную фигуру. Тёмные волнистые волосы собраны в модную причёску, но чёрные глаза напоминали Машу, которую больной Волнов привёз в больницу.
-- Машенька, Вася знает о тебе! Он совершенно не против того, чтобы ты жила вместе с нами!
-- Спасибо, Василий Васильевич! Я Вам искренне рада и благодарна! У вас я чувствую себя как дома! Как в кругу своей семьи! Своей-то у меня теперь нет! Да я и не жалею о том! Здесь, в Камне, я на месте! Ваша семья стала и моей! Мы с Вашей женой сдружились за эти нелёгкие годы, стали, словно сёстрами!
-- Машенька! Я ухожу! Хозяйничай тут по дому без меня. Мне пора на службу. Васенька, проводи меня, а то я и не насмотрелась на тебя.
Волнов встал из-за стола, вместе с Дуняшей они прошли в прихожую, одевшись, вышли на улицу.
-- Дуняша, а лошади у нас в хозяйстве остались?
-- Остались, Вася! Два жеребчика в сарае, но коляска развалилась, поэтому пешком придётся идти.
-- Пошли, моя хорошая! Потом разберёмся с коляской. А остальные лошади где?
-- Мобилизовали на фронт! Оставили только двух жеребцов.
-- Ничего, ничего, милая, разберёмся! Восстановим хозяйство!
-- Дай то Бог! Хоть что-нибудь сделать.
 Разговаривая, они быстро дошли до здания школы грамотности.
-- Вечером я тебя встречу, приду в госпиталь и посмотрю наш дом! Я так скучал по вас и по нему!
-- Ах, Васенька! Ты придёшь в полное расстройство!
Вечером, изрядно устав от выполненных хозяйственных работ, Василий встретил жену. Он разволновался, завидев свой большой дом. Сердце чуть не разорвалось от  зрелища, которое представлял его бывший дом. Даже не верилось, что прошло всего чуть более двух лет, как он ушёл из него на фронт. Строение выглядело печально. Забор был убран и использован в качестве дров. Такая же участь постигла и хозяйственные строения. Любимая теплица использовалась в качестве тёплого склада. Дом стоял как осиротевшее дерево, которое все бросили, и оно доживало последние месяцы. Он как-то осел, почернел и постарел. Краска облупилась, оконные рамы перекосились, а некоторые ставни вообще были сняты. Но всё равно это был его дом!
 -- Я ещё поборюсь за тебя! - вслух решительным голосом произнёс Василий, открывая знакомую дверь.
На следующий день, управившись с домашними делами, поинтересовавшись у Дуняши о полномочиях Каменской управы, Василий принял решение о её  посещении. На все расспросы Волнова о членах управы Дуня и Маша отвечали, что не знают толком о её деятельности, как, впрочем, и других организаций, которые возникли в результате революции. Кое-что смогла пояснить Маша.
-- Василий Васильевич, мы с Евдокией Ефремовной сторонились всех политических кампаний. Для нас главным было выжить и сохранить детей! Перемены эти только-только докатились до наших мест. Ещё всё самое разрушительное ожидает впереди. Благоверный мой отец большой активист и сторонник новой власти. И все подобные ему легко и даже как-то весело отказались от императора и с ликованием приняли сторону Временного правительства. Они пищат да лезут в созданные комитеты, проникают  в земские, городские и сельские управы. Власти и порядка сейчас повсеместно нет, а вот хозяйственная разруха начинается. Каменскую управу возглавляет присланный из Барнаула человек. Сея управа  больше занимается мобилизацией людей, лошадей в армию, а также обеспечением продовольствием войск. Поговаривают о введении карточной системы отпуска товара первой необходимости. Чему я не удивлюсь.
 -- Спасибо, Маша. Немного сложившаяся ситуация становится мне понятной. Советы и комитеты  точно ничего не решают. Попробую всё-таки побывать в управе.
 -- Вася, будь осторожнее! Советы призывают отобрать собственность у тех, у кого она имеется: дома, землю, имущество и поделить между беднотой! Да вот и комитет общественного порядка забрал добрую половину нашего имущества. Вот тебе и «порядок»! Учитывая, что тятя столько лет возглавлял Каменскую управу, нам пока оставили его дом! Ты надеешься вернуть землю?
-- Да, дорогая! Весна на дворе! Сеять кто-то собирается? Или нынешняя власть только прокламациями и декларациями занимается?
-- Василий, Васильевич! Евдокия Ефремовна права! Надо быть осторожнее! Ваш визит может вызывать интерес к семье, это ничего хорошего не сулит!
 -- Спасибо, Мария Архиповна! Я буду осторожным! Но землю вернуть надобно! Иначе мы голодать будем. Я – фронтовик! Никто не имеет права отбирать у меня землю и дом! Иду в управу! Не волнуйтесь за меня, всё уладится.
После состоявшегося непродолжительного разговора с женщинами Волнов пошёл в Каменскую управу. Земская управа размещалась в прежнем здании. Как только Василий открыл её тяжёлую дверь, он сразу почувствовал царящую неразбериху. Непрерывно работал телеграф, какие-то совершенно незнакомые люди суетно перебегали из одного кабинета в другой, передавали друг другу бумаги, и все громко что-то обсуждали. В приёмной тоже толпились люди. Всё это свидетельствовало о том, что в царящем беспорядке тонули реальные жизненные вопросы. Кое-как определившись в очереди посетителей, он сел на освободившийся стул. Рядом с дверями старшины управы  стояли большие напольные часы. Ранее таких не было. Постоянно посматривая на них, Волнов замер на своём стуле в ожидании приёма. Время шло, но все посетители сидели на своих местах, и никто их не приглашал. Стало понятно, что таким способом к старшине не попасть. Василий нервничал. Он встал и подошёл к молодому человеку, который, вероятно, исполнял функции секретаря.
 -- Доложите, пожалуйста, земскому старшине о том, что на службу готов заступить  в должности сотского Каменской управы унтер-офицер Волнов Василий Васильевич.
-- Сделаю-с! – секретарь удивлённо посмотрел на странного посетителя.
Волнов действительно вскоре вошёл в кабинет старшины, куда его пригласили после продолжительного ожидания.
-- Гражданин старшина готов Вас принять, - учтиво обратился к Василию секретарь.
-- Подскажи, милейший, как величать старшину? - обратился он со встречным вопросом к молодому человеку.
-- Петром Васильевичем-с прозывают-с!
Волнов вошёл в некогда так хорошо знакомый ему кабинет Ефрема Анисимовича. За прежним столом сидел немолодой человек, пристально изучавший лежащие перед ним бумаги. Не отрывая глаз от документов, он учтиво предложил вошедшему присесть на стоящий возле стола стул.
 -- Гражданин старшина! - обращение было столь непривычным, но уже знакомым по армии. - Как уже изволили Вам доложить, Пётр Васильевич, я сотский Каменской управы, занимал эту должность с 1907 года, работал под начальством Милентьева Ефрема Анисимовича.
-- Хорошо! Хорошо! Что Вас интересует?
-- Моё имя Волнов Василий Васильевич. Я бы хотел приступить к исполнению своих обязанностей в должности сотского.
-- Что Вы, Василий Васильевич! Сейчас такая обстановка.... В Барнауле упразднили окружную управу и все полномочия переданы Исполкому, созданному Советами! Я даже не могу сказать ничего определённого относительно нашей управы. У них там, в Барнауле, в Советах сильны большевики, вот и приняли такое решение. В Каменском Совете рабоче-крестьянско-солдатских депутатов их нет! У нас эсеры! Это, безусловно, лучше, чем большевики! Но всё-таки неопределённости много. Пока на наш счёт из Барнаула никаких распоряжений не поступало, да и Исполкома в Камне нет! Однако деятельность свою мы приостановили из-за сложившейся неопределённости. Так что ничем Вам, Василий Васильевич, помочь не могу!
-- А кем изъята у моей семьи и семьи моего тестя Милентьева Ефрема Анисимовича земля, мой дом, моя машина, скот? Кто мне всё это должен вернуть? Или возместить ущерб?
-- Ну, Да! Машину и дом по решению окружной управы временно изъяли у Вашей семьи. За автомобиль и дом позднее выплатят деньги, а землю бывшего старосты вернули в кабинетные.  Мы  должны были организовать сельхозработы, ею никто не занимался, вот и было принято такое решение.  Вы же понимаете, что планы поставки сельхозпродукции в военное время должны выполняться! О Вашем земельном наделе ничего пояснить не могу, обращайтесь в сельскую общину.
-- Если упраздняют управы, кто мне деньги выплатит за дом, машину, лошадей, скот? Вы думаете я не понимаю, что это обозначает?
-- Ждите дальнейших решений Временного правительства! Больше я Вам ничего сказать по этому поводу не могу.
Нервы у Волнова расходились. Хотелось врезать в морду этому гладкому и лоснящемуся человеку, который выпроваживал его из кабинета ни с чем!
-- На сём разрешите закончить Вашу аудиенцию, гражданин Волнов! - произнёс чиновник заключительную фразу.
 Василий резко вскочил со стула. Старшина, считая, что ему угрожает опасность, отклонился назад к стене. Волнов еле сдержал свой гнев, громко хлопнув дверью, он вышел на улицу. Домой он не пошёл. Зная от Евдокии, что Трофим был списан из армии по ранению и находится дома, решил разузнать о земле у него. Приняв такое решение, Василий заспешил на свою Саратовскую улицу.
Трофим действительно был дома и обрадовался приходу Волнова. Вместо левой руки у мужчины висел пустой рукав от рубашки. Трофим уловил вопрошающий взгляд гостя.
 -- Ничего, Ваш благородь, правая рука жива! Справлюсь!
-- Рад, Трофимушка, видеть тебя! Сочувствую и понимаю, что тяжеленько тебе придётся в посевную!
-- Да ведь в минувшем году таким домой явился, уже сеял! Так что справимся! Вы, Ваш благородь, видно про землицу пришли разузнать? Я ведь теперь староста общины.
 -- Ты - староста? Вот так здорово! Да, ты тогда мне и нужен! Скажи, где мой земельный отруб?
-- Не волнуйтесь, Василий Васильевич! Земелька Ваша, лошади в нашей Плотниковской общине. Мы Вам всё возвернём.
-- Это хорошо! Спасибо тебе, Трофим!
-- За что? Мы всем фронтовикам возвращаем землю и рабочий скот. Ваших четыре лошади у нас в работе.
-- А про землю Ефрема Анисимовича что-то можешь разъяснить?
-- Там сложнее! Кабинетной земля стала, а потом, как и многие эти земли, поделили её между беднотой. Не вернуть теперича! Только через оружие! Смириться надобно, ничего тут не поделаешь. Это распоряжение Временного правительства. А Вашу на днях получите. Зерном на посевную Вам помогу.
-- Спасибо, Трофим! А работников найти возможно?
-- Можно! Только платить чем будете? Нонешним керенкам народ не верит, царские принимают, а ещё лучше натурой платить. Это надёжно в наше неспокойное время. А с деньгами чехарда. Новые деньги народ вовсе не берёт, а управа только ими и рассчитывается. Так что советую под зерно нанимать работников. Я тоже так поступаю. К тем, кто деньгами платит, люди не идут!
-- За совет и помощь спасибо тебе, Трофим! Хоть что-то прояснилось! Здоров бывай! Пойду домой!
 -- Сельхозмашинами и инвентарём продолжают торговать Винокуровы, управа свои склады закрыла, а купеческие открыты. Цены кусаются, но тут уж как придётся.
-- Жалование за годы службы получил в Петербурге, ещё царскими дали.
-- Это хорошо, купцы наши каменские не очень-то тоже верят новым деньгам, продают за них товар втридорога!
 -- Значит, решу и этот вопрос!
 -- До свидания, пойду я, а то домашние меня потеряли. Ночь почти на дворе! Прощай, Трофимушка!
-- Всего доброго Вам, Василий Васильевич.
 Волнов заспешил домой. Настроение немного поднялось. Однако он понял, что отнятое уже никогда не вернуть.
С конца семнадцатого года в городах Алтая стал свирепствовать тиф. В каменский госпиталь продолжали поступать раненые. Многие из них были больны, среди них находились и тифозные. Единственный на весь госпиталь доктор Пётр Евграфович не успевал регистрировать больных. Из госпиталя тиф распространился по городу и в близлежащих сёлах. Особенно болезнь зверствовала в деревнях. Мария Архиповна с Евдокией Ефремовной продолжали свою работу в госпитале. Как более опытным сёстрам доктор оставлял их одних в больнице при выезде в сёла. Волнов беспокоился о женщинах, просил их оставить дежурство в госпитале. Но они продолжали работать.
 Осень принесла неплохой урожай. Василию удалось поправить хозяйственные дела семьи. Но уверенности в завтрашнем дне не было. После октябрьского переворота в Петербурге смута нарастала повсюду. В начале следующего 1918 года в Камне был создан исполком, главой которого стал Игнат Владимирович Громов. С помощью созданной из бедноты Красной гвардии в городе началось изъятие частной собственности и переведение её в государственную. Первым домом из национализированных стал дом купца Винокурова Адриана Ильича, умершего до начала войны, перешедшего к наследникам, сыновьям купца, успешно продолжавших его дело.
-- Вася! Вася! Началось! - громко закричала Дуня, открыв входную дверь и запыхавшись от быстрой ходьбы.
-- Что, что случилось? - встревоженно обратился к ней Василий.
-- Дом Адриана Ильича забрал исполком и объявил государственной собственностью. Что там будет, пока не известно! Его окружила Красная гвардия!
-- На улицу никто не должен выходить! Мария Архиповна, Вы меня слышите? Пропустите свои занятия в гимназии и не ходите вечером на дежурство! Неизвестно ещё, что будет дальше! Думаю, сыновья Винокурова этого так не оставят!
-- Василий Васильевич! Я, пожалуй, на занятия не пойду, но пропустить вечернее дежурство в госпитале никак нельзя. Кто же будет с ранеными и больными? Доктору одному не справиться!
Женщины прильнули к окнам дома.
Улица бурлила. Всё каменское купечество со святыми иконами устроило шествие по улицам города. Остановившись возле здания Совдепа, они громко митинговали, проклиная Ленина, большевиков и Совдепы. Шествие завершилось вооружённым столкновением. Каменский исполком  вызвал Красную гвардию из Ново-Николаевска и Барнаула. Большевики, почти не имевшие в Камне поддержки, усилили агитацию в сёлах, стараясь привлечь на свою сторону крестьянство, которое не признавало национализации и шло за эсерами, обещавшими сохранить землю в частной собственности. Крестьяне возмущались изъятием собственности и требовали  возвращения её каменским владельцам. Пришедшая Красная гвардия из Барнаула и Ново-Николаевска за три дня подавила поднявшийся мятеж.
Однажды вечером в дом Василия пришёл Трофим. По лицу было видно, что настроен он решительно.
-- Василий Васильевич! Как нам быть? Все агитируют нас: и эсеры, и большевики! Голову морочат крестьянам! Ты многое повидал, скажи, как думаешь далее жить? Ведь исполком может забрать землицу, ежели не поддерживать большевиков, - прямо с порога начал он  расспрос.
-- Трофимушка! Ты знаешь, я присягал Государю! Всё, что я имею, это благодаря ему! Больше я никому служить не намерен!
-- Как же жить далее?
-- Работать на земле! Любую власть кормить требуется!
-- А коли отымут землю? Что тогда? Наши крестьяне настроены не поддерживать большевиков и их исполком. За землицу и повоевать можно! Вы с нами?
-- Вы с кем воевать хотите? Со своими односельчанами? Это братоубийственная война!
-- А что же делать?
-- У вас никто ничего не забирает! Работайте! Готовьтесь к севу! Никто вас не трогает!
-- Поздно будет, коль тронут?
-- Я уже сказал, что любую власть кормить надо! Без крестьянства не прожить! Вот и будем трудиться! А там видно будет.
 Не удовлетворённый ответом Волнова, Трофим ушёл.
События нарастали.
После Октября 1917 года Советская власть на Алтае просуществовала недолго. 25 мая чехи подняли антибольшевистское восстание по всей транссибирской магистрали. Жители станционных сёл стали свидетелями, как на станцию пришёл необычный эшелон. Двери кирпично-красных теплушек были расписаны картинами с непонятными надписями на «басурманском» языке. Эшелон остановился, из вагонов выпрыгивали люди в светлой военной форме. Послышалась чужеземная речь. Для местных сельчан это явилось первым эхом свершившегося в соседней губернии переворота.
-- Слыхали: чехи в Ново-Николаевске большевиков скинули!- шёпотом передавали люди друг другу услышанную на станции новость.
-- Теперича на Барнаул двинут! - уверенно вещали иные.
Однако, вопреки ожиданиям, чехи укатили в обратном направлении, оставив сельчан в полном недоумении. Откуда им было знать, что эшелон спешно вызвали Ново - Николаевск, где у восставших дела шли неважно. Не успели селяне перевести дух, как с противоположной стороны на станцию прибыл другой эшелон. На перрон повыскакивали люди с винтовками в руках и красными повязками на рукавах.
-- Никак, большевики? - пронеслось эхом в толпе.
Спустя некоторое время подоспел ещё один эшелон из Барнаула, оттуда высыпали рабочие тоже с красными ленточками и при оружии. После короткого митинга красногвардейцы погрузились в вагоны и двинулись по железной дороге вдогонку «поджавшей хвост контре».
-- Кто кого одолеет? - гадали жители.
Гадать пришлось недолго. Мятеж белочехов (так стали называть пробивавшихся во Владивосток чехов) привел к власти Сибирское Временное правительство, а в ноябре Верховного правителя А.В.Колчака.
   Уже в июле 1918 года город Камень был занят отрядами белогвардейцев и белочехов.
   До Волнова дошло известие о том, что большевистское правительство признало независимость финского государства. Скандинавская страна больше ста лет была частью огромной державы. 31 декабря 1917 года Финляндия официально перестала быть частью Российской империи. Василий был потрясён новостью. В голове мелькали мысли о возвращении на Родину, в Суоми.
-- Если бы родители не покинули Суоми, то непременно бы вернулся! - размышлял он.
   Водоворот событий, захлестнувший Россию, заставил Волнова отказаться от своих надежд о возвращении в Отечество.
 По случаю «освобождения» города белогвардейцами в Камне был проведён большой праздник. Каменская знать приветствовала освободителей. Практически всё крестьянство поддержало белых, вынашивая надежды на возвращение прежнего уклада жизни.
Волнов с Евдокией  Ефремовной и Марией Архиповной в полдень пришли на берег Оби к Каменской пристани, которая исстари считалась самым оживлённым местом города. Пристань была усеяна празднично разодетой толпой.
-- Вася, может быть, и впрямь возвращаются старые времена? Посмотри, как настроены люди! Как давно не было людской радости! – Улыбаясь и рассматривая толпы собравшихся,  произнесла Дуня.
-- Дунюшка! Что-то я не очень верю в это!
-- Вася, видишь, Трофим со всей семьёй тоже пришёл на праздник! Простой люд вышел на улицы города. Может быть, и война закончится!
-- Дуня, не забывай, что власть Сибирского правительства распространяется только на Сибирь! За Уралом царит Советская власть. Она не признает и не потерпит белых, да ещё и с иностранцами вкупе.
-- И что же будет? Что нас ждёт?
-- Война, дорогая, война! Страшная кровавая бойня!
-- Господи, Василий Васильевич! Да что же Вы такое говорите? – вмешалась в разговор Маша.
-- Да! Да! Мария Архиповна! Что же Вы думаете, ведь Сибирь – это Россия! Единое государство!
-- Смотрите, смотрите, к пристани с военными причалил пароход «Лейтенант Шмидт»! – с волнением произнесла Дуня.
-- Говорят, на нём все члены Красных советов! Они пытались уйти по Оби в Барнаул! Пойдёмте, пойдёмте туда! – Маша потянула к причалу Василия и Дуню.
Действительно к пристани подходил пароход. Вся толпа ринулась к причалу. Это были будто другие люди. Вместо радостных лиц, собравшиеся, объединённые ненавистью к захваченным совдеповцам, стремились учинить самосуд над ними. Вооружённые солдаты кое-как сдерживали этот порыв ненависти и злобы.
-- Вот посмотри, Дуняша! Разве возможен мир между этими разными людьми? Нет! Это начало большой крови! Думаю, нам надо поспешить домой! Достаточно насмотрелись.
 Они вернулись в дом. Через несколько дней стало известно, что почти всех захваченных на корабле членов Красных советов расстреляли. Несмотря на то, что город продолжал жить, казалось, своей повседневной жизнью, напряжение росло.
Сибирское правительство не сумело воспользоваться поддержкой и расположением населения. В Камне находился польский гарнизон. Поляки держали себя нетерпимо. Они позволяли себе самовольный захват имущества и грабежи. Отряды чехов, размещённые в сёлах уезда, разоряли крестьянские хозяйства. К тому же, вместо ожидаемого мира была объявлена мобилизация крестьян, интеллигенции и прочих сословий в белую армию. Крестьянские дворы обложили поставками сельхозпродукции и лошадьми. Против не довольных установленным порядком в ход пускалось оружие.  В Камне колчаковские власти, набив до отказа все три городских тюрьмы дезертирами, вынуждены были открыть дополнительную в бывшем доме купца Лаптева.
В ночь на 29 июля партизанский отряд Громова выступил на Камень. В бою партизаны потерпели поражение и отступили. Захваченных в плен партизан белые расстреляли.  Город наводнили солдаты, вооружённая милиция с местными хозяевами. Вновь была восстановлена уездная управа.
В первых числах августа в дом к Волнову постучал вестовой из управы с повесткой о вызове Василия.
-- Вася, тебе, верно, хотят предложить работу. Ты вернёшься на службу?
-- Не знаю, Дуня. Как служить власти, которая воюет со своим народом?
-- Дорогой, не торопись отказываться. Может, на тебя возложат прежние задачи.
-- Дунюшка, то была служба у Государя, направленная на процветание России! Нынче всё иначе!
Утром следующего дня Волнов был в управе. Открыв дверь здания, он увидел военных людей, которые заняли все кабинеты, должность старшины исполнял офицер в звании капитана.
-- Савва Владимирович,- представился он и пригласил Волнова присесть. -- Василий Васильевич, мы предлагаем Вам продолжить службу в управе в качестве сотского. Вы – человек военный, прошедший фронт. Нам сейчас как раз такой сотский нужен. Задачи, которые предстоит решать, Вам хорошо известны: мобилизационная работа, организация обеспечений армии продовольствием, лошадьми, всем необходимым для воинских формирований. Думаем, что Вы согласитесь. Мы не ошиблись, Василий Васильевич?
-- Савва Владимирович, спасибо за столь лестное для меня предложение, но я крестьянствую. Кое-как поднял своё хозяйство. Землю удалось вернуть только частично. Всё пришло в запустенье, дел много. Боюсь, я не справлюсь на должном уровне с предложенной службой и не оправдаю Ваше доверие.
-- Не торопитесь, Василий Васильевич! Вы хорошо знаете людей, найдёте себе помощников, всё получится! Мы знаем, что прежняя власть забрала у Вас дом, прекрасный автомобиль, скот. Мы постараемся возместить нанесённый Вашей семье ущерб, в том числе,  вернуть землю Вашего тестя. Но и Вы должны постараться, Волнов!
-- Господин капитан, вряд ли у меня получится совмещать службу с крестьянской долей. Примите мою благодарность за оказанное доверие, но я ведь из крестьянской семьи, да и сам тоже крестьянин. Не смогу воспользоваться Вашим предложением, Савва Владимирович!
-- Вы так поспешно отказываетесь от выгодного предложения, что это невольно наводит на мысль о том, что Вы не поддерживаете Сибирское правительство! Может, Вас красные устраивают?
 -- Что Вы? Просто руки у меня две, и то заняты! Прошу прощения за то, что не оправдал Ваши надежды.
-- Что ж, Волнов, Ваше право! Однако не сожалейте потом! Можете быть свободны! Пока свободны!
Волнов встал.
-- Разрешите откланяться, ещё раз прошу прощения за отказ от Вашего предложения. Честь имею!
-- Опасность нарастает! Но служить самозванцам не буду! – рассуждал он, покидая здание управы.
Евдокия Ефремовна ждала мужа.
-- Вася! Что они тебе сказали? Предлагали службу?
-- Да, Дуня.
-- А ты что же? Отказался?
--Евдокия Ефремовна, у меня дел полно, хозяйство поднимать надобно. Власти меняются! Кормить всех потребно! Сегодня найти работника сложно! Какая тут управа!
-- Я поняла, Вася! Ты не желаешь им служить! Может быть, это и правильно! Только уж очень боязно! Что нас ожидает?
-- Не  волнуйся, Дунюшка! Будем крестьянствовать! Земля, она кормилица!
Разговор об управе на этом закончился. Они долго обсуждали вопросы предстоящей уборки урожая.
 Пришедший к власти адмирал Колчак ужесточил меры почти во всём Западно-Сибирском регионе. Начались массовые крестьянские восстания теперь уже против белых. Зима и весна 1919 года прошли в тревожных ожиданиях перемен. В Камне появляется новый орган власти – Городская Дума. Каменская буржуазия избирает зятя А.И.Винокурова господина Пяткевича Всеволода Станиславовича председателем Городской Думы. Адмирал Колчак в ответ на крестьянское неповиновение 22 сентября 1918 года издал приказ о введении военного положения в восемнадцати уездах Западной Сибири, в том числе  и в Каменском уезде. На Алтай были брошены крупные военные карательные отряды, которые беспощадно уничтожали бунтовщиков. Была введена коллективная порка крестьян в случае сокрытия урожая, уклонения от выполнения поставок продукции в армию, срыва мобилизационных планов.
Пришла повестка и Волнову.
 -- Васенька, что делать будем?
-- Ничего! Я не пойду в комендатуру.
 -- Тебя арестуют! Что будет с нами?
-- Евдокия Ефремовна! Я не пойду воевать с собственным народом! Родная, ты должна меня понять!
-- Васенька, тебя расстреляют!
-- Для начала посадят в тюрьму! А там неизвестно ещё, что будет!
На следующий день под военным конвоем Волнов был доставлен в управу и оттуда препровождён в Каменскую тюрьму. Камеры были переполнены. Среди арестованных были и большевики, и эсеры, возглавлявшие бывшие Советы, и члены Каменского исполкома, крестьяне, проявившие особое неповиновение. Все эти люди уже сидели много дней и ждали своей участи. Шли дни, но про них власть будто забыла.
 Между тем активность партизанских отрядов усилилась. Их действия поставили под сомнение прочность власти Верховного Правителя. Это побудило многих купцов и промышленников покинуть Камень. Так, семьи сыновей Винокурова, бросив всё, в октябре 1919 года эмигрируют в Китай в город Харбин. Рухнула опора белого движения в Сибири.
Решающие бои на Алтае прошли в ноябре 1919 года. 28 ноября Красные вошли в Камень.
В тюремном заключении прошёл месяц. Каждый день был наполнен тревогой. Сокамерники Волнова являлись людьми разными, большей частью крестьяне, скрывавшиеся от Колчаковской мобилизации. Порой слышались крики арестантов, которых вели либо на допрос, либо на расстрел. Они громко выкрикивали слова, прощаясь со своими товарищами. От этих возгласов в душу вселялся страх. Мрачное состояние Василий гнал воспоминаниями о семье. Он часто задавал себе вопрос о том, правильно ли он поступил, понимая, что рискует не только собой, но и Дуняшей с детьми. Передачи и свидания были запрещены. Все сведения о том, что творилось там, на воле, приносили лишь прибывающие арестанты. Но и это со временем прекратилось. Камера была переполнена, несмотря на наступающую зиму,  было до тошноты душно. Со слов новых арестантов, город ждал красных. Среди горожан ползли слухи о том, что партизаны Громова должны освободить город от белых.
28 ноября 1919 года на городских улицах раздались оружейные залпы. Стрельба приближалась. Арестанты пытались хоть что-нибудь рассмотреть в небольшое тюремное окно, которое находилось под самым потолком, но толком увидеть происходящее не удавалось. В тюремном коридоре раздались гулкие шаги бегущих. Стало слышно, как громко отворяются двери камер, раздаются оружейные залпы и крики людей.
-- Братцы! Это в камерах расстреливают арестантов! – выкрикнул кто-то из сокамерников.
-- Не может быть! За что?
-- Точно! Стреляют!
-- Прощайте, братцы!
 -- Это конец!
 Поднялся невообразимый гвалт. Люди метались по камере, сбивая друг друга, умоляя о пощаде. И вдруг на улице и в тюрьме стало тихо. Это, скорее кожей, чем разумом ощутили арестанты. Они замерли, затаив дыхание, не зная, чего ожидать: смерти или спасения.
-- Кажись, всё стихло! – негромко произнёс кто-то из заключённых.
-- Будто тихо! – с надеждой вторил пожилой мужик из мещан.
-- Братцы, красные, красные пришли! – прокричал молодой парень, примостившийся у окна и пытавшийся что-то рассмотреть в него.
-- Точно, красные! – вторил ещё один смотрящий в окно.
Это действительно были партизаны, успешно вытеснившие белых из города,  добивавшие тех, кто не успел покинуть Камень. Уличные бои то возобновлялись, то затихали, и наступала напряжённая тишина. Партизанские силы обложили Камень со всех сторон. Целый день шла перестрелка, колчаковцы зло огрызались. Арестанты, не прекращая, крестились и читали молитвы, другие не скрывали слёз, большинство сбилось в кучу и напряжённо молчало.Так прошло несколько часов.
Но вот в тюремных коридорах вновь раздалось громыхание бегущих и громкие крики. Камерная дверь открылась от резкого толчка.
-- Кто тут живой! Все живы! Выходи по одному!
-- Счастливчики! Их не расстреляли! Не успели, наверное, грохнуть!
-- Вот, гады! Кровищей залили тюрьму!
 Под крики и гомон освободителей арестанты стали выходить из камеры. По длинному коридору они поднимались по лестнице, идущей на улицу. Люди ещё не осознали своего спасения и молчали. На улице стоял морозец, однако освобождённые ничего не чувствовали. Вокруг тюрьмы собралась толпа из партизан и родственников арестованных. Собравшиеся гудели, раздавался бабий вой и причитание. Василий увидел, что из тюрьмы на улицу выносят окровавленные тела расстрелянных заключённых. Толпа пришла в движение. Она ринулась к тюремным дверям. Плач, крики, проклятия! От увиденного захватывало дух, нельзя было прийти в себя! Волнов  искал Дуню среди собравшихся. Она действительно была здесь. Как и многие другие, Евдокия Ефремовна, едва только стихла стрельба на улице, заспешила к городской тюрьме. Она первой увидела Волнова.
-- Вася! Васенька! – с отчаянием воскликнула она и бросилась к мужу, который по-прежнему не видел и не слышал голоса жены в стоящем гуле, плаче и крике.
Дуня, протискиваясь сквозь толпу людей, пробралась к Василию.
-- Васенька, дорогой! Ты жив! Жив! – бросилась она к нему.
Лицо Дуни было бледным, глаза  скользили по лицам. Казалось, что она никогда не преодолеет нескольких метров, которые отделяли её от мужа.
 -- Дунюшка! Дуняша! Жив я! Жив, родная! Думал, что уже и не увижу вас! Не выйду из этого подвала! Пойдём, пойдём, дорогая, быстрее домой!
-- Васенька, накинь полушубок, застудишься! – набрасывая на плечи Волнова небольшой полушубок, приходя в себя, заговорила Дуня.
-- Как дети?
-- Дома, дома, Васенька! Пошли, пошли отсюда!
Взявшись за руки, они чуть ли не бегом заспешили домой.
Красные партизаны, очистив Камень от белогвардейцев, закрепились в городе и больше не оставили его. Это были решающие бои за контроль над Алтаем.
   В день освобождения Камня от белых было выпущено обращение к населению города за подписью Громова. В нём говорилось:
"Товарищи и братья, рабочие и крестьяне! Город Камень занят войсками деревенских трудовых крестьян и рабочих, восставших против гнёта и насилия белогвардейской титулованной сволочи! С сегодняшнего дня вся власть переходит из грязных рук самозванца Колчака в руки народной Советской власти рабочих и крестьян!"
 10 декабря в городе был создан Уездный Революционный Комитет. Он уничтожал всех, кто ему противился. Одновременно была проведена мобилизация и продолжено формирование Красной Армии. Под призыв попали и бывшие боевые офицеры царской армии.
Посевная проводилась с великим трудом. Ревком запретил использовать наёмный труд, беднота, а также вернувшиеся фронтовики, державшие строну Красных, требовали земельного передела. Волнову, объединившись с семьёй Трофима, где подросли сыновья, удалось засеять поля. Появившиеся в округе красные коммуны из бедноты, а также из прибывших из Барнаула и Бийска рабочих, с ненавистью и завистью смотрели на ухоженные поля «богатеев», но не трогали их. У коммунаров не хватало лошадей, почти не было инвентаря, порой пахали землю на себе. Часть коммунаров ушла к зажиточным крестьянам работать по найму, что уж совсем не вписывалось в коммунистические идеалы обобществлённого производства.
-- Ой, Василий Васильевич! Смотрю я на этих несчастных коммунаров, и всё чаще приходит мысль, что добром этот ксперимент не кончится. Отымут они у нас и землю, и скот, и инвентарь! Где им брать-то ещё, акромя как не у таких, как мы? – поделился сокровенными мыслями Трофим с Волновым, когда они занимались на полях прибивкой влаги.
-- Кто ж тогда будет поставлять продналог для Советской власти? Коммунары не способны прокормить Советскую Россию. Думаю, что всё обойдётся, Трофимушка.
-- Дай-то Бог! Дай-то Бог!
 Советы вспомнили о Волнове, как о боевом офицере. В начале мая Василий получил повестку о явке в уездный исполком.
-- Васенька, тебя, верно, призовут в армию! Господи! Что делать будем? Не может Советская власть оставить нас в покое?
-- Откажусь!
-- Признают врагом и расстреляют! Не хуже белых! Что же нам делать?
-- Не думаю! Дуня, всё не так страшно! Не забывай, что Советы считают меня пострадавшим от белого режима, всю норму хлебных поставок мы выполнили! Обойдётся!
Утром следующего дня он прибыл в назначенное время в бывший дом Винокурова, где теперь размещался исполком. Василию никогда не приходилось ранее бывать в нём. Он отметил про себя добротность  и долговечность постройки. Повсюду сновали люди, большей частью одетые в военную форму. Вновь повеяло знакомой суетностью и неопределённостью. Лица были незнакомые, не из местных. Василий за годы службы в управе знал многих горожан и крестьян окрестных сёл.
-- Не думали покидать вотчину Винокуровы! Не думали! Строились на века! А всё обернулось иначе! – размышлял он, осматривая внутреннее убранство помещения. Бывшие хозяева побросали всё! Стояла прекрасная дубовая мебель, добротная лестница с ажурными чугунными перилами вела на второй этаж, где и размещалась новая власть. Волнов постучал в дверь обозначенного в повестке кабинета.
-- Входите! – раздалось за закрытой дверью.
Он поспешно вошёл. За небольшим столом сидел человек примерно его возраста. Волнова пригласили присесть.
-- Волнов Василий Васильевич! А если быть точным, Вэсськ Лайне?
-- Так точно!
Василий был удивлён осведомлённостью беседовавшего с ним представителя новой власти. Давно не слышал он наречённого имени!
-- Вы – финн?
-- Так оно и есть!
-- Имеете немалый боевой опыт, звание унтер-офицера? Всё верно?
-- Так точно! Всё верно!
-- Не присягали Временному правительству, отказались служить Колчаку и были арестованы?
-- Всё верно! Ваши части освободили меня!
-- Отлично! Вы нам подходите! Мы предлагаем Вам службу в Красной Армии и должность комвзвода! Война за Советскую Россию продолжается, и нам нужны профессионалы. Вот Вам мандат, через пару дней должны явиться за получением обмундирования, боевого оружия и назначения в место дислокации Красной Армии.
 -- Гражданин, извините, не знаю, как к Вам обращаться, я отказываюсь от службы!
-- Обращайтесь ко мне «товарищ Беликов!» Как отказываетесь?
-- Я - крестьянин, происхождение у меня крестьянское, занимаюсь хлебопашеством, все поставки в хлебозаготовке выполняю! Ведь и Советскую власть, и Красную Армию надо кормить! Кто ж это будет делать?
-- Ты бойкотируешь Советскую власть? Волнов, ты понимаешь, чем твоё решение обернётся? Ты – иностранец! А нам хорошо известна роль интервентов! Сейчас военное время! И разговор с такими, как ты, у нас короток! Сядешь туда, откуда тебя ещё совсем недавно вытащили! Подумаешь, поразмышляешь! Времени у тебя будет немного! Пару дней!
Беликов тот час крикнул охранника.
-- Арестованного доставить в тюрьму! – отдал он распоряжение.
Связав руки и заломив их за спину, Василия повели к выходу из здания, где уже стояла телега с подобными арестантами. Сопровождающий конвой доставил арестованных в каменскую тюрьму.
 -- Вот и опять всё началось! Знакомый приют! -  первое, о чём подумал Василий, - те же ступени, ведущие вниз, тюремный коридор и камера! Всё, как тогда! Это уже было!
Волнова вместе с другими арестованными втолкнули в камеру, где было много людей. И вновь неизвестность каждого дня, волнение за Дуняшу с детьми. С небольшим интервалом конвоиры забирали арестантов, делалось это даже ночью. Почти никто не возвращался обратно. Лишь четверых окровавленных после проведённого допроса вновь бросили в тюремную камеру. Придя немного в сознание, избитые рассказали о том, что из них выбивали сведения о бандах, коих было немало в округе, и  воевали они с красными, не признав Советскую власть.
 Это были зажиточные в недалёком прошлом крестьяне, у которых новая власть отняла землю. Вооружённые крестьянские отряды, часто из бывших партизан, у которых тоже отняли землю, теперь не признавали ни белых, ни красных. Они воевали за крестьянскую свободу! Хотя плохо себе представляли пути к ней. Только в Каменском уезде таких бунтарей насчитывалось несколько сотен.  Крестьяне вновь оказались обманутыми. Советская власть, за которую они боролись, и которую привели к победе, теперь обрушила свой произвол на них! Продовольственная развёрстка, продовольственный налог, призыв в Красную Армию и поставки лошадей, продовольствия, трудовые повинности по сплаву леса, изъятие семян во время посевной кампании не давали поднять разорённое войной и революциями хозяйство. Война с собственным народом обескровила алтайские семьи. Беспощадно карались те, кто воевал на стороне Колчака, хоть и был насильно мобилизован, карались семьи тех, кто ушёл с остатками армии Колчака и отрядами Семёнова в Маньчжурию, карались те, кто отказывался  или не мог выполнять наложенные поставки хлеба и другого провианта. Их земли изымались и передавались Красным коммунам или бедноте, изымался скот, инвентарь, жилище. Учащались случаи поджогов собственных домов, хозяйственных построек крестьянских усадеб. Разорение некогда хлеборобного края продолжалось. Крестьянин оказался лишним в этой затяжной войне.
 В Алтайской губернии покатилась волна крестьянских мятежей, направленных против Советской власти. На подавление крестьянских восстаний бросались значительные силы Красной Армии и части особого назначения.
В неизвестности прошла неделя. В камере за прошедшие дни заметно поубавилось людей. Что стало с этими невинными жертвами? Заключённых мучила неизвестность. Ожидание решения их участи устрашали кровавые расправы над арестантами. Каким-то образом им стало известно о том, что арестованный в Ново-Николаевске председатель Городской Думы Пяткевич был перевезён в каменскую тюрьму. В какой камере он сидел оставалось неизвестным, но то, что над ним чинили жестокую расправу, об этом знали все. Кто-то считал, что этот человек заслужил кару, но большинство сочувствовало, так как семья Винокуровых в Камне почиталась всеми сословиями. Около года его истязали в застенках каменской тюрьмы, затем Пяткевич был переправлен в Барнаул, где поздней осенью 1920 года с большой партией арестованных был расстрелян.
 -- Волнов! На выход! – ранним утром выкрикнул конвоир, открыв с шумом дверь тюремной камеры.
Скрутив за спиной руки, подталкивая штыком, Василия повели по узкому и тёмному тюремному коридору.
-- Чего ждать? – нервничал он.
Вновь, как делал всегда в самые трудные минуты жизни, он стал думать о Дуняше, дочках и родителях, потерявшихся в запутанном мире.  Гремя затворами тюремных решёток, его втолкнули в небольшую комнату. Василий ожидал, что это будет зловещее помещение, где чинились допросы над арестантами, однако это оказалось иное место. Посреди небольшой комнаты мирно стоял стол, за котором сидел уже знакомый Волнову товарищ Беликов.
-- Ну что, Волнов, Вэсськ Лайне, надумал служить в Красной Армии и трудовому народу? – обратился он к вошедшему с иронией в голосе.
-- Я и есть – трудовой народ, крестьянин, товарищ Беликов! – стараясь быть спокойным, ответил Василий.
-- Знаем, знаем о твоём крестьянствовании! Да чёрт с тобой! Обойдёмся без тебя и подобных тебе!
 -- Я, что, свободен?
-- Свободен! Пока! Крестьянствуй!
-- Спасибо, товарищ Беликов!
-- Потом скажешь! Ходатаи тут за тебя все кабинеты обтёрли! Но, смотри, наблюдать за тобой будем! Сидорчук! – обратился он к стоявшему рядом тюремщику, - проводи арестованного до ворот, пусть валит отсюда! Да развяжи ему руки!
Угрюмый Сидорчук, бурча что-то себе под нос, освободил стянутые руки.
-- Пошёл! Пошёл! – прикрикнул он, подталкивая Василия к выходу из нескончаемого коридора.
 Выйдя из тюрьмы, Волнов захлебнулся от хлынувшего на него потока свежего воздуха. Стояла поздняя осень. Пахло прелым листом, дождём. Лето ушло ещё совсем недалеко, и воздух был тёплым. Ласковое солнышко только занималось из-за разлившейся от осенних дождей реки.
 -- Домашние,  поди, спят! – подумалось ему.
Почувствовав зябкость от утренней прохлады, Василий ускорил шаг. В мыслях он вернулся к хозяйственным делам прерванной арестом уборки.
 -- Хорошо, что всё с поля успел убрать, остальное до заморозков засыплю в погреба.
 Все его мысли вернулись к бесконечным крестьянским хлопотам и заботам. Подойдя к дому, Василий увидел стоящую на крыльце крышку гроба, обитого красным сукном. Оторопев от страшного предчувствия, он вошёл в дом.
 -- Вася! Вася! Тебя освободили! – опустив голову на плечо мужа, заплакала Дуня.
-- Кто-то за меня просил?
-- Это Трофим! Он целую команду собрал! Они и ходили просить за тебя.
-- Дуняша! Дуняша! Что стряслось? Матушка скончалась?
-- Нет, Васенька! Матушка слаба, но жива. Машенька погибла!
 После произнесённых слов, Евдокия Ефремовна неудержимо заплакала.
-- Как это произошло?
-- Она умерла от тифа. Болезнь почти ушла от нас. Мария Архиповна продолжала работать в госпитале. Несколько дней назад Маше стало плохо. Доктор не отпустил её домой. Болезнь развивалась скоротечно, и никто ничего не смог сделать! Не стало Машеньки! Завтра похороны.
Волнов, как мог, успокаивал жену.
 -- Ведь никого из близких рядом не оказалось! Где-то отец по Европе ходит! Где-то муж там же обитает! А сообщить о случившимся некому и некуда! Совсем одна! Совсем одна она осталась! – сокрушалась Евдокия.
 -- Будет тебе, Дуня! Мы волею судеб стали ей родными людьми! Она нам не чужая!
-- Так-то оно так! Васенька! Но всё едино, будто сирота!
Схоронив Марию Архиповну, Василий вплотную занялся хозяйственными делами, которые полностью  поглотили его. Осень торопила с завершением уборки урожая.
 
   Минул двадцатый год. В двадцать первом году завершилась кровавая для России гражданская война. Двое мужчин из трёх, призванных на фронт Первой мировой войны и Гражданской войны, не вернулись домой, а пришедшие были покалеченные, контуженные, больные, озлобленные на судьбу и жизнь люди. Вплоть до двадцать второго года крестьянские волнения потрясали Алтайский край. Послабления, данные Советской властью крестьянину в проводимой новой экономической политике, позволили восстановить и продолжить развитие сельского хозяйства. Появилась надежда, что новая власть всё-таки поняла крестьянина, повернувшись к нему, создала условия для возрождения хлеборобного Алтайского края.

Гл. 10. Тревожное время
Приехавшие на Алтай в начале двадцатых годов группы рабочих из Петрограда и Владивостока стали родоначальниками сельских коммун. На территории Барнаульской губернии к 1924 году приходилось тридцать шесть коммун. Однако нежизнеспособность коммун стала очевидной. Многие крестьяне выходили из них, забрав своё имущество. Мечта о собственном хозяйстве, зародившаяся в столыпинские реформы, вновь обрела реальные очертания. Главной причиной изменения поведения крестьян становится Новая Экономическая Политика. Однако надежды крестьян очередной раз оказались развенчанными.
1928 год. В Советской России идёт коллективизация. Декларированный Сталиным в 1929 году «Большой скачок» нацелен на насильственное насаждение колхозов и уничтожение кулачества как класса. Именно с Алтая начались жестокие репрессии «крепких» крестьян. Приезд Сталина на Алтай в 1928 году обернулся для алтайской деревни «искоренением кулачества». Возросшая повинность была столь высока, что выполнить её попросту было невозможно. На такого «классового врага» Советы опускали «карающий меч».
«Хитрые» крестьяне, не дожидаясь репрессий, покидали обжитые места.  В старейших сёлах обезлюдели многие дворы. Никому не подчиняясь, учуяв что-то неладное, они бросали нажитое и уезжали. Некоторые сдавали всё сами, оставаясь без копеечки. Но ни самораскулачивание, ни разделение семьи, ни бегство не спасало попавших в списки заданий.
За период коллективизации в Каменском районе Барнаульской губернии, а с 1930 года образованного Западно-Сибирского края, было раскулачено тысяча четыреста семей, около десяти тысяч человек.
В бедные тридцатые годы в районе строится новый «Плотниковский» совхоз. На голом месте люди живут в палатках, ночуют в шалашах, спешно строят бараки. За пять лет с 1935-1940 годы в совхозе «Плотниковский» были арестованы пять директоров по линии НКВД и расстреляны как «враги народа» с обвинением: «Готовил покушение на тов. Сталина». Пусть читатель простит за отклонение от повествования, но не коснуться этой народной драмы невозможно.
Прошло несколько лет. Волновым удалось восстановить своё хозяйство. Отруб Милентьевых безвозвратно ушёл и был передан коммунарам. Волнов давно смирился с этой утратой. Земля, ухоженная стараниями и трудом, давала хорошие урожаи. Разведение и торговля лошадьми, чем занимался бывший старшина Каменского уезда, понемногу возрождались. Восстанавливающиеся после войны крестьянские хозяйства нуждались в рабочих лошадях. Больших усилий потребовалось на то, чтобы из четырёх оставшихся у Волнова жеребцов получить небольшой табун хороших лошадей. Василий радовался тому, что, как он сам себе говаривал, оправдал доверие незабвенного Ефрема Анисимовича. Недолго прожила Мария Саввишна. Несмотря на хлопоты дочери и зятя,  женщина так и не смогла поправиться, вскоре последовав за своим любимым супругом. Но жизнь есть жизнь. Семья Волновых приросла двумя детьми: сыночком Михаилом (по-чухонски Михаликом) и дочерью Екатериной. Василий давал имена своим детям, сохраняя глубокую преданность Дому Романовых. Евдокия Ефремовна полностью посвятила себя заботам о семье. Относительное спокойствие в жизни Волновых рухнуло в одночасье. Всё началось с прихода Трофима.
Морозным зимним утром Трофим пришёл к Волновым. Василий только-только закончил утреннюю управу в своём хозяйстве. Отдав распоряжения работникам, бывшим коммунарам, вышедшим из неё по доброй воле, он зашёл в дом.
-- Трофим! Рад, рад видеть тебя! Дорогой ты мой! – подойдя к мужчине с рукопожатием, легонько приобняв гостя, поприветствовал вошедшего Василий.
 -- Василий Васильевич! Не отвлёк бы я тебя попусту от дел. Поговорить с тобой хочу.
-- Проходи, проходи! Пойдём в гостиную. Дуняша, чайку нам с Трофимом сделай! – обратился он к жене.
-- Да не до чая, Василий! Разговор у меня к тебе имеется.
-- Чаёк не помешает! Привык я к сибирскому чаепитию! Хорошее это занятие – разговоры вести за чашкой чая! Пойдём, пойдём, Трофимушка! Как семья? Сыночки? Совсем молодцами стали уже! Женить скоро будешь старшенького!  - предчувствуя неладное, продолжал балагурить Волнов.
 -- Василий Васильевич, упредить тебя хочу о надвигающейся угрозе.
 -- Случилось что? – как-то вдруг весь съёжившись, с тревогой в голосе продолжил разговор Василий.
 -- Василий Васильевич, вновь грядут изменения. Собирали давеча старост сельских общин в исполкоме. Я ведь по-прежнему числюсь старостой Плотниковской общины. Ну вот, значит, зачитали нам бумагу, в которой сказано, что Советская власть будет колхозы вместо исчезнувших коммун создавать. Коллективные хозяйства, значить. Сам Сталин, стало быть, такую установку дал. Помнишь, я как-то тебе говорил, что толку в нищих коммунах никакого не будет, что Советы рано или поздно отымут всё у таких как мы с тобой? Вот и пришло это времячко! – Трофим тяжело вздохнул.
-- Почему ты решил, что колхозы за счёт нас с тобой разживутся?
-- А то, Василий Васильевич! Прописано в том документе, что все должны вступать в колхозы и вносить туда свою землю, скот, технику, а иначе ты – враг Советской власти! Ну а с врагом, сам знаешь, разговор короткий! И времени у нас с тобой нет! Оно, оказывается, ещё вчерась ушло! Что делать будем? Крестьяне наши все по-разному решають! Многие в бега хотят сёдня-завтра вместе с семействами вдариться. Даже место уже определили: далече на север, в тайгу, в Томскую губернию! Тамо за непролазной тайгой болота непроходимые начинаются, а за ними, стало быть, пустота, ничего и никого…. Говорят, что в те глухи места не дошла Советская власть! Что скажешь, Василий Васильевич? В одну упряжку нас с тобой судьба давно повязала! К совету твоему многие крестьяне прислушаются.
 -- Коллективизация, стало быть, и к нам дошла!
-- Во, во! Она самая! Коллективизация!
 -- Что-то я в это не очень верю, Трофим! Опять очередной эксперимент! Попробуют и бросят!
 -- Нет! Нынче всё иначе! Это тебе не добровольные коммуны! Нас, единоличников, всех под корень уничтожат! Я же говорю, врагами Советской власти объявляют! И имя придумали: «кулак»! Всех в кулаки впишут! Наши Плотниковские мужики за оружие опять хотят браться! Бунтовать! Ох! Думаю, что поздно уже бунтовать! Крепко села Советская власть! Раз – и к стенке! Другие говорят, что повременить надо! Уляжется всё! Там видно будет! Вступать в ихние колхозы не хотят. В соседних сёлах тоже поговаривают об энтом. Однако кто беднее, те за колхозы. Известно дело, поживиться чужим добром хотят! Что думаешь, Василий Васильевич?
-- Слыхивал я о колхозах! Думаю, что и впрямь торопиться не следует! Подождём с решением! Однако я никуда не поеду и в бега не пойду! Я на своей земле!
-- Василий! У тебя уж землю тестя одна революция забрала, дом забрала, машину какую отобрали! И энта власть не успокоится! Опоздать могём! Экспроприируют, чёрт их побрал, слово то какое, земельку, и жди тогда! Я тоже думаю, что бежать отседа надобно! Тяжеленько придётся на новом месте, но всё ж без Советской власти!
-- Нет, Трофим! Если туда Советы ещё сегодня не пришли, то завтра они будут там!
-- Мужики сказывают, уже в те места ушли люди и живут по старым законам, как при царе-батюшке жили! Сколь можешь взять земли – столько и бери! Землица та, конечно, суровая, не в пример нашенской! Но зато без колхозов!  Есть у нас люди, знающие путь в землю ту! А ты, Василий, неужто останешься тута под разор или и того хужей, под расстрел!
 -- Сам знаешь, сколько властей меня уже сажали и стращали! Без крестьянина Советской власти не прожить! Я – остаюсь!
--  Всё отдашь Советам, чтобы семейство сохранить!
-- Ты решил уезжать ведь не завтра!
 -- Нет! Но вскоре! Соберёмся обозом целым и двинем!
-- Трофим, я тебе всегда давал совет! Сегодня не знаю, как поступить! Но срываться с места не буду! Это точно!
-- Эх! Ваш Благородь! Жаль мне тебя! Воевать-то оно, конечно, бессмысленно! Но бежать надобно! Погибнешь здеся! Айда с нами! Помнишь, как сюда шли? Вот и сейчас на нову землю пойдём!
 -- Нет, Трофимушка! Тут мы с тобой разойдёмся! Я останусь!
-- Ну что ж! Вольному – воля! Столь годов мы с тобой плечо в плечо шли! Никогда промеж нами непонимания или недомолвки не было! Давай, Василий, попрощаемся!
Трофим подошёл к Волнову, они обнялись.
-- Жаль расставаться!
-- Прощай, Трофим!
Трофим, попрощавшись с Евдокией Ефремовной, ушёл.
-- Вася! Что произошло? Почему Трофим прощался со мной?
-- Дуня, грядут тяжёлые времена! Советская власть вновь враждебно настроена к крестьянам! Понимаешь?
-- Так у нас и так отняли наше! Теперь подняли батюшкино хозяйство, и его забрать хотят?
-- Колхозы создают! Крестьян загонять туда будут!
-- И что Трофим решил?
-- Он предлагает бросить всё и ехать нам в тайгу, в болота, бежать от Советской власти!
-- Бросить всё! Как же так!
 -- Ты помнишь, как Винокуровы и другие бежали из Камня?
-- Да разве нас можно с Винокуровыми сравнивать? Мы своим трудом живём!
 -- Так ведь и они даром хлеб не ели!
 -- Вася, что ты решил?
-- Мы – остаёмся! А там посмотрим! Бежать никуда не хочу! Крестьянствовать будем!
 Дуня побледнела.
-- Страшно мне, Васенька! Столько мы с тобой уже пережили! Неужели опять аресты!
-- Евдокия Ефремовна, всё может быть! Но бежать нам некуда!
Тревога пришла в дома многих крестьян. Вновь зарождающийся день заключал в себе угрозу, и страх вселялся в людские души.
Через пару недель Василия вызвали повесткой в Каменский Исполком.
-- Ничего хорошего от визита ждать нельзя! – нервничала Евдокия Ефремовна.
-- Думаю, что вызывают по поводу налогообложения. Опять поговаривают, будут увеличивать налоги. Ладно, Дуня, справимся! – утром перекусывая на ходу, успокаивал жену Волнов.
-- С Богом, Васенька! Молиться буду за нас! Боюсь, что вновь заберут тебя!
-- Что ты, родная, вроде не провинился я перед Советами! Всё будет хорошо. Иди к детям, не беспокойся за меня.
 Одев полушубок, Василий вышел из дому. На фоне розовеющего неба струились дымы.  Городок просыпался. Морозный воздух быстро согнал сонную зевоту. Под ногами весело похрустывал выпавший за ночь белый снежок, поднимая настроение и вселяя надежду на  благополучный новый день. Волнов будто впервые рассматривал деревянные дома, расположенные по обе стороны широкой улицы и украшенные резными ставенками, многие из которых были ещё плотно закрыты. В утреннем голубоватом свете деревья в придомовых палисадниках, покрытые пушистой снежной бахромой, излучали серебристое свечение. Зимнее солнце, просыпающееся вместе с людьми, только-только алым румяном зарделось на востоке. Серебристый рожок с россыпью ярких ночных звёзд ещё украшали небо. День только начинался.
-- До чего же красив городок! Вроде никогда и не замечал этой красоты! – удивлённо рассматривая уличные строения, размышлял Волнов. - Кто бы мог подумать, что финский мальчишка обретёт в здешней стороне второе Отечество!
Забывшись, Василий предался воспоминаниям, которые отозвались болью в глубине его души. Перед ним встали образы отца, матери и сестёр. Почему всё так случилось? Почему он лишён возможности хоть что-нибудь узнать о родных? Как всё закрутилось!
 Очнулся Волнов только возле строения из красного кирпича, где находился Исполком. Он вошёл в знакомое ему здание, показав повестку дежурившему на входе красноармейцу, поднялся на второй этаж Винокуровского особняка. Вот и дверь с обозначенным в повестке номером. На мгновение Василий остановился перед закрытой дверью кабинета.
 -- Да! Опять что-нибудь удумали? Надо входить! – мелькнуло у него в мыслях.
Постучав в дверь, он вошёл в кабинет.
За столом, как и прежде, сидел незнакомый человек. На сей раз на нём была гражданская одежда. Поднимаясь по лестнице, Василий про себя отметил, что в коридорах здания нет людей в военных формах.
 -- Волнов Василий Васильевич? – обратился с вопросом к вошедшему сидевший за столом довольно молодой мужчина.
-- Да, так оно и есть! Вот возьмите повестку.
Василий протянул незнакомцу клочок бумаги.
Не приглашая присесть  на стоявший рядом со столом стул, тот, взяв заранее приготовленный документ, стал его громко читать. С первых слов смысл текста стал понятен.
-- Так как Вы проживаете в городе Камне, а земля Ваша находится на территории Плотниковского сельского совета, то она автоматически отходит в пользу Плотниковского колхоза.  Ознакомьтесь и распишитесь в том, что Вы уведомлены о решении Исполкома Каменского района. Далее, что касается Вашего дома по улице Саратовская. Мы возвращаем Вам означенный дом, в который можете  переезжать. Дом Вашего тестя, бывшего каменского старосты, Милентьева Ефрема Анисимовича, поступает в распоряжение Советской власти. Возьмите Постановление Исполкома по данному вопросу и можете быть свободным.
Словно оглушённый Василий, шатаясь, вышел из здания Исполкома.
-- Надо успокоиться! Пойду к реке, приду в себя, подумаю! – решил он и побрёл к речной пристани.
 Зимняя пристань, занесённая снегом, была пустынна. Утренняя заря ярким восходом разлилась по зимнему небу, расцвечивая снежные берега Оби нежным сиреневым цветом.  Протаптывая узкую тропинку, Волнов пробрался к строению. Зимой пристань была пуста и безлюдна. Потрясённый новым ударом, Василий несколько часов простоял на крепком морозе, не ощущая холода и дыхания севрюги.
 -- Пойду на Саратовскую к Трофиму. Наверняка он тоже потерял землю.
Волнов, ускорив шаг, направился на окраинную Саратовскую улицу.
-- Что за чёрт! Почти нет дымов! Что здесь приключилось?
Он ещё больше ускорил шаги. Когда Волнов подошёл к дому Трофима, то стало ясно, что он и ещё ряд домов стояли пустыми. Двери и окна пустующих домов были рачительно забиты досками.
-- Уехали! Уехали всё-таки!
Василий застыл в полной растерянности. Постояв на безлюдной, словно вымершей улице, он пошёл к своему дому.
Родной дом, когда-то выстроенный им с любовью, уже не одни месяц стоял пустой. Госпиталь, ранее размещавшийся в здании, закрыли за ненадобностью. Разбитые стёкла, сорванная с петель дверь, валявшаяся рядом с высоким крыльцом и полностью разбитая большая веранда, некогда украшавшая дом, свидетельствовали о том, что люди возвращаться сюда не собираются. По глубокому снегу, проваливаясь в сугробы, он зашёл внутрь дома. Здесь царило полное запустенье. Ветер гонял брошенные кем-то больничные бинты, тряпки и прочий хлам.
-- Господи! Как же я перевезу сюда Дуняшу с детьми? Сколько лесу надобно, чтобы хоть малость привести дом в пригодное для проживания помещение! Хорошо, что огород не урезали. Теперь он кормильцем будет. Как сказать Евдокии о случившимся? Необходимо добиться, чтобы переезд отложили до весны. Да! Надёжного друга тоже лишился! Может, правильное решение принял Трофим! Хотя одно другого не легче!
Только за полдень Василий вернулся домой.
Евдокия Ефремовна мужественно встретила обрушившееся на семью новое несчастье. Не пугала потеря обжитого дома, но страшило изъятие земли. Никогда ещё они не жили, не крестьянствуя. Каждый из супругов старался не показывать своих переживаний.
-- Ничего, Вася, распашем огород, восстановим теплицу, будем выращивать  овощи. Может, даже и на продажу, проживём! – говорила Дуня, больше успокаивая себя, чем мужа.
-- Дуняша, конечно проживём! Лошади у нас ещё остаются. Придётся в усадьбе строить конюшни,  вот с загоном сложнее. Что-нибудь придумаем!
-- Вася, думаю, что надо продать лошадей! Отнимут их и в колхоз передадут! Землю отобрали, а уж лошадей тем более заберут! Как же колхозникам землю пахать!
 -- Дунюшка! Может, и так! Но как мне жаль табун! Опасаюсь, что ты окажешься правой! Время ещё есть, подумаем!
-- Вася, весной будет поздно. Начнётся посевная, и вспомнят про твоих лошадей. Сейчас продавать надо.
 -- Дуня, кому продавать-то их? Единоличников под корень! Кто покупать лошадей будет? Говорил Трофим, что сам отдашь всё, чтобы семью спасти. Выходит, что прав он был. Надо хорошо подумать!
-- Вася, тянуть нельзя!
-- Попробую договориться с Исполкомом. Отдам им лошадей, но и они пусть обеспечивают нас зерном или мукой. Конюшни находятся на городской земле, кто знает, как распорядится власть этим участком. Надобно опередить Советы, самим предложить лошадей на более выгодных условиях, - закончил разговор Василий.
Через пару дней Волнов пошёл в Исполком.
-- Можно ли увидеть председателя Исполкома? - обратился он к дежурному на входе солдату.
-- Можно. Повестка у Вас есть?
-- Нет. Я сам пришёл. У меня предложение к Исполкому есть, хотел бы переговорить с председателем.
-- В окошке надобно взять пропуск. Вон видите окошко? - указал он на левую сторону вестибюля.
Взяв пропуск, Волнов поднялся на второй этаж. Всё здесь ему уже было хорошо знакомо. Он подошёл к приёмной председателя Исполнительного Комитета.
 -- Можно войти? - обратился он к молодой женщине, постучав в дверь.
-- Конечно, конечно! Вы по какому вопросу к Леониду Михайловичу?
-- По личному.
-- Леонид Михайлович занят. Я должна ему доложить Ваш вопрос, чтобы он определил его срочность и назначил Вам время.
-- Моя фамилия Волнов Василий Васильевич. Я недавно был по повестке, мою землю передали Плотниковскому колхозу. Я хочу данному колхозу предложить лошадей.
-- Подождите, пожалуйста, я доложу о Вас .
Женщина скрылась в соседнем кабинете, на дверях которого была прикреплена табличка: «Председатель Исполнительного Комитета Каменского района Бушманов Леонид Михайлович». Через пару минут женщина вышла из кабинета.
-- Леонид Михайлович готов Вас принять. Проходите, пожалуйста.
Волнов вошёл. Навстречу к нему, поднявшись из-за стола, быстрым шагом устремился мужчина лет сорока.
-- Удивили, удивили, Василий Васильевич! Хорошее предложение, готов выслушать Вас.
Он приветливо пригласил Василия присесть за небольшой столик.
-- Леонид Михайлович, я хочу сделать Вам выгодное предложение, - начал разговор Волнов, - наверняка Вы знаете, что я имею небольшой табун лошадей. Земли теперь у меня нет, обрабатывать нечего, хочу предложить их Вам для Плотниковского колхоза. Рассчитываю на то, что и Вы мне поможете решить ряд вопросов.
-- Слушаю, слушаю Вас, Василий Васильевич. Что бы Вы хотели получить взамен?
 -- Лошадок у меня пятьдесят, четырёх жеребчиков оставлю себе, остальных готов передать в колхоз. Прошу только, чтобы моя семья несколько лет обеспечивалась мукой, а также, как Вы знаете, мне предложено переехать с семьёй в мой прежний дом, который требует капитального ремонта, прошу оказать мне в этом помощь.
 -- Ну, Василий, удивил! Думал, что ты - контра! Думал, удавишься за свою землю и дом тестя! Думал, затаишь зло! А ты вона как! Ты прямо спас меня, можно сказать. Голову ломаю, как к посевной приступить. Кулачьё сбежало из села, осталась почти одна беднота и середняки, которые не тропятся вступать в колхоз, всё чего-то выжидают! А тут столько лошадей! Так, может, и ты вступишь в колхоз, Василий Васильевич? Земля твоя отписана в колхоз, теперь и лошади там будут, осталось только хозяину вступить!
-- Леонид Михайлович, я проживаю в городе и уезжать в Плотниково не намерен. А вот если Вы мне работу предложите, то буду Вам признателен.
-- Условия твои мы принимаем. Обеспечивать тебя мукой будем в полном объёме, ещё, может, чего-нибудь подкинем, ремонт в доме сделаем, выпишу тебе красного лесу и хороших плотников дам. Да и работа для тебя подходящая есть! Ты ведь человек военный, призывом в Красную Армию будешь заниматься? Как? Согласен?
 -- Согласен, Леонид Михайлович.
-- Ну,  по рукам!
Василий ответил лёгким рукопожатием на протянутую к нему руку председателя Исполкома.  Тот, вероятно, понял, что переживает Василий.
-- Ты всё правильно сделал, Василий! Иначе попал бы под раскулачивание. Вот и покажешь пример богатеям! Пусть зубы поскалят! Тебя ведь весь наш уезд помнит! На службу приходи через недельку, управишься с домашними хлопотами и приходи.
 С тяжёлым сердцем Волнов медленно побрёл домой, понимая безвыходность своего положения. Евдокия ждала его.
-- Что ж, Вася! Видно и впрямь другого не придумаешь! Это всё лучше, чем в болота бежать!
-- Как знать, Дуня! Надобно, чтобы Советы свои обещания не забыли. Документа на этот счёт никакого нет. Будет только опись имущества, передаваемого в колхоз. Как бы свои обещания не забыли!
Однако на следующий день к Волнову пришло с десяток людей и к дому на Саратовской подвезли обещанный лес. Работа закипела. Мужики были толковые. Василий сговорился о сроках ремонта. К началу весенних пахотных работ семья должна была переехать в отремонтированный дом. В объём ремонта вошли и необходимые хозяйственные постройки, но восстановить оранжерею не предоставлялось возможным. Новая власть держала слово, это успокаивало и вселяло надежду на будущее.
 Наступала весна. Семья Волновых зашла в свой дом. Пахло лесом, краской и свежестью.
-- Дуня, помнишь, как мы вселялись в дом? Те же запахи! Дорогая, всё у нас сложится! - радовался Василий.
-- Всё так! Но мне грустно, Васенька! Вот уж почитай скоро два десятка лет мы с тобой живём, а всё приходится начинать сначала! Уж, кажется, и сил нет! Будем надеяться, что мрачные годы для нас миновали. Детки наши как выросли! Девочки совсем взрослыми девушками стали! Сашеньку всё какой-то молодой человек из школы провожает. Она об этом ничего не говорит, но я вижу. Говорят, педагогическое училище в Камне откроют. Вот кстати! Девочки смогут профессию хорошую дома получить, и ехать никуда не надо! Размечталась я что-то! А работы непочатый край!
-- Мечтай, Дуняша! Это жизнь! Пробивается она вновь, словно травка молодая на весеннем солнышке.
Лицо Василия озарила улыбка. Приобняв жену, погладив её пушистые волосы,  он продолжил разговор.
-- Дунюшка, а какая степь за нашим домом! Простор и дышится как! Пойдём за колок, степь зеленеть начала, полюбуемся на красоту!
-- Сходим, Васенька, утром! Закончим разгрузку вещей, а завтра и пойдём!
Закончив утреннюю управу и проводив старших дочерей в школу, Дуня и Василий вышли из дома. За усадьбой начинался небольшой берёзовый колок, в котором ещё кое-где лежал почерневший снег. Оставленный на оттаявшей земле след тот час заполнялся вешней водой. Белоствольные берёзки шелестели тонкими ветвями на весеннем ветерке, будто радовались началу пробуждения.  Пройдя через березник, они вышли в степь.
Степь, ровная и бескрайняя, расстилалась до самой линии горизонта. На очистившейся от снега земле лёгким зелёным налётом появилась первая трава. Солнце, как огромный огненный шар, выкатывалось на окрашенный сиреневым цветом небосвод. Проснувшиеся степные птахи звонкой трелью приветствовали его. Природа, уставшая за долгую зиму, ликовала в солнечных лучах зарождающегося дня. Весенний влажный ветер весело гулял по степным просторам. Всё ликовало. Сердце Василия гулко стучало, казалось, оно вот-вот выскочит из груди, а душа трепетала от разлившейся вокруг красоты. Природа рождалась заново. Она жила по своим вечным законам. В этом была какая-то справедливость и гармония. И только люди нарушали этот установленный Всевышним порядок. Они  гибли и проливали кровь за обладание этой землёй. А степь будто и не желала понимать и видеть  суетной человеческой жизни. В нужное время она пробуждалась, расцвечивалась яркими красками весенних цветов и трав, звенела пением птиц, наполнялась жужжанием пчёл, стрекоз, выбрасывала зелёные метёлки ковыля, который завершал  цветение седыми перьями, выстилая степные просторы.
 Василий вспомнил, как он впервые увидел алтайскую степь, как околдовало его это чудо. Он словно растворился в степном приволье, черпая его неиссякаемую силу и надежду.
Шёл 1930 год. Беспокойство о семье не покидало Евдокию Ефремовну.  Волнов, скрывавший всяческие дурные мысли, старался не показывать свои переживания. Дома, однажды покинутые бывшими хозяевами, были вновь заселены. У Волновых появились новые соседи. Вестей от Трофима и других  семей, бежавших от Советов, не было. Василий и Евдокия Ефремовна сторонились поселившихся на улице Саратовской новых жильцов. Многие из них были в недалёком прошлом беднотой, и полученное от Советской власти жильё свидетельствовало об их преданности новой власти.
В окрестных к Камню сёлах полным ходом шла «сплошная коллективизация». Разрушительность нововведения, затеянная партией и Сталиным, кровавыми ранами легла на судьбы алтайского крестьянства. Волнов видел, как разрушались крепкие крестьянские хозяйства, которым радовался Столыпин, и с которыми он связывал будущее России. Целыми семьями раскулаченные крестьяне исчезли, канув в лета.
-- Правильно я поступил, что остался в Камне. Иначе не миновать бы и мне трагической участи «раскулачивания», - не единожды думалось Волнову.
 Шло время, а тревога о завтрашнем дне оставалась. Никакого осознания правоты "ленинской партии" не наступало и не могло наступить. Для Волнова являлось невозможным отбросить то, что было в нём заложено понятием «русского офицерства». «Переменить веру» в такой степени, чтобы сознательно бороться за прямо противоположные идеалы, откровенно отрицающие престол, веру и Отечество, он не мог. Большинство всех бывших чинов царской армии, число которых доходило до восьмидесяти процентов, служили Советской власти под угрозой репрессий в отношении семей или просто ввиду отсутствия средств к существованию. Сами большевики, любившие подавать факт службы у них бывших офицеров, как свидетельство силы и правоты коммунистических идей, никаких иллюзий в отношении «перевоспитания» офицерства не испытывали. В 1931 году были арестованы 3,5 тысячи бывших офицеров царской армии, как состоявших на службе в Красной Армии, так и не состоявших. Все они обвинялись в подготовке заговора против Сталина.
  Мрачное состояние души у Василия сохранялось. Каждый прожитый день он воспринимал как последний. Вроде бы его семью никто не трогал, и служба шла по заведённому распорядку, но ощущение того, что завтра всё может пойти иначе, засело в нём и не покидало никогда.
 Василий всячески стремился получить известия о своих сослуживцах по Преображенскому полку, но тщетно. Он знал, что большая часть полка не вернулась в Советскую Россию, оставшись на Западе. Что стало там с ними, сохранившими верность единожды данной присяге?  Почему Советская власть возвела таких людей, преданно служивших Отечеству, в ранг предателей и «непрощенцев»? Ответов на свои вопросы он не находил, а понять расправы власти над своим народом и оправдать их не мог.
Единственной отрадой Василия была семья. Подрастали старшие дочери. Александра, окончив школу, поступила в образованный  Каменский агропедагогический техникум, который готовил учителей для школ-семилеток сельской местности. Полинка училась в гимназии и подавала надежды, как будущий инженер, подрастали младшенькие. Евдокия Ефремовна вернулась к преподаванию музыки, давая частные уроки. Удивительно, что интерес к музыке у людей вернулся, и число подопечных у неё росло. Заработал синематограф, и вновь Дуня спешила вечерами в зрительный зал, садилась за фортепьяно и наполняла мир кинематографа музыкой. Жизнь брала своё. Надежда на то, что печаль обойдёт семью стороной, светилась в женщине, словно новая заря, зарождающаяся на небосводе минувших кровавых лет.

Гл. 11. Испытание
Волнова арестовали в начале сентября 1934 года. Для Василия арест не был неожиданным. Он прекрасно понимал, что его не оставят в покое. Увидев у крыльца чёрный виллис, у Василия перехватило дыхание. Волнов ждал, когда откроется дверь в кабинет.
 Было по-летнему солнечное и тёплое утро. Сослуживцы, в помещении их было трое, раскладывая на столах документы, бурно обсуждали новости минувшего дня. Разговор внезапно прервался сильным толчком в дверь, в которую быстро вошли двое молодых мужчин в форме НКВД. Взоры устремились на Волнова, будто все ждали, что за ним придут…. Он продолжал сидеть на рабочем месте, сосредоточив пристальный взгляд на вошедших.
 -- Волнов Василий Васильевич? – подойдя вплотную к Василию и не ожидая ответа на заданный вопрос, обратился один из них, – Вы арестованы. Прошу пройти с нами.
Волнов медленно встал из-за стола. Тот час к нему подошёл второй энкэвэдэшник и надел на руки наручники. Его вывели в небольшой коридор.
-- Закрыть все двери, из кабинетов не выходить, - прозвучала громкая, словно угроза,  команда.
В здании наступила зловещая тишина, и только шаги идущих по коридору людей раздавался гулким эхом. Василий ничего не успел сказать, как уже оказался внутри машины. Ехали недолго. Вскоре машина остановилась возле высокого крыльца двухэтажного старинного здания, выложенного из красного кирпича с зарешеченными окнами. Это было Каменское НКВД. Повеяло пугающей тишиной. Всё происходило при полном молчании сопровождавших Василия энкэвэдэшников. Открыв тяжёлую железную дверь с решётками, они втолкнули Волнова внутрь. Лязгнули наручники, соскользнув с затёкших рук, он оказался в камере.  Который раз судьба уготовила Василию испытание, но в одиночной камере ему ещё не доводилось сидеть. Нары, застеленные тонким одеялом, железный табурет, проржавевшая раковина с таким же умывальником и зловонная параша в углу давили безмолвием и безысходностью. Небольшое окно с толстыми железными решётками почти не пропускало дневного света. Солнечные лучи сюда не проникали, оттого в камере стояла промозглая сырость и подвальный холод. Василий медленно опустился на нары. Первое, о чём он подумал, это то, что семья не знает об аресте.
-- Господи! Когда же они сообщат Дуне о моём аресте? Нет, они этого делать не будут! Они будут терзать неизвестностью! Кто-нибудь из сослуживцев сообщит домашним обо мне? Нет, побоятся! Завтра, завтра Дуня придёт на службу и всё узнает.
Василий будто видел себя со стороны: седеющий мужчина на пятом десятке лет, сухопарый, высокий, сероглазый, в опрятно отглаженном костюме в полной растерянности сидит на нарах в камере. Почему он здесь? В чём его вина? И когда его отпустят? Несколько часов он не мог прийти в себя. Хотелось кричать, бить кулаком в дверь, звать на помощь.... О нём будто забыли. Василий стал ходить по небольшой камере, чтобы хоть немного успокоить себя. Его не кормили. Только вечером сознание вернулось к нему.
Уже наступила ночная темнота, когда запор железной двери камеры Волнова, громко лязгнув, впустил неяркое освещение из тюремного коридора.
-- Руки за спину, выходим из камеры и встаём лицом к стене – раздалась команда вошедшего тюремщика, ловко надевшего наручники на заломленные руки Василия.
Его повели по узкому тюремному коридору, задержавшись на какое-то мгновение возле кованой двери, и втолкнули в ярко освещённое помещение. Кроме стола и стула там ничего не было.
-- Товарищ младший лейтенант, арестованный доставлен!
-- Свободен, Сидорчук! Фамилия охранника показалась Василию знакомой. Повернув к дверям голову, он внимательно всмотрелся в лицо этого человека. Волнов узнал его. «Он уже работал тюремным охранником в мои прежние аресты! Именно он водил меня по тюремным коридорам! Надо же, так и служит в тюрьме! Видно, каждой власти такие служаки необходимы». - подумалось ему. Сидорчук вышел.
В помещении остался только Волнов и офицер НКВД.
-- Следователь Петров, веду Ваше дело, Волнов, - коротко представился энкэвэдэшник, - присядьте на стул.
Петров подвинул Василию железный стул. Руки у арестанта оставались в наручниках. Волнов сел.
-- Фамилия, имя, отчество! Только настоящие, не выдуманные! – нервно прикрикнул офицер.
Василий понял, что необходимо назвать наречённое матушкой имя.
-- Вэсськ Лайне!
 -- Национальность?
-- Финн!
-- Вот, вот! А то выдумали себе русское имя! Унтер - офицер царской армии? Так?
-- Так точно! Воевал в Первую мировую!
-- В Преображенском полку?
-- Так точно!
-- Под командованием полковника царской армии Кутепова?
-- Так точно, Александра Павловича Кутепова!
-- Через кого связывался с ним?
-- Что Вы! Я знать не знаю, что с ним и где он, да жив ли вообще!
-- Когда виделись с Кутеповым последний раз?
-- В феврале 1918 года в Санкт-Петербурге!
-- При каких обстоятельствах?
-- Подал рапорт об увольнении из армии!
-- Там он тебя и завербовал для антисоветской деятельности?
-- Никто меня не вербовал!
-- Что ж он тебе говорил?
-- Уговаривал не оставлять полк!
-- Почему ушёл? По его поручению?
-- Нет! Сам! Не хотел воевать со своим народом и присягать Временному правительству!
-- Какой «свой народ»? Ты - иностранец!
-- Я был подданным Российской империи, не хотел убивать народ!
-- Что говорил Кутепов на последней встрече?
-- Я уже сказал, что просил остаться в полку, что готов вернуть меня в полк в любое время.
-- Через кого связывался с ним и какие получал задания?
-- Я не имею сведений об Александре Павловиче с тех самых пор!
-- У нас другие сведения на этот счёт! Говори, сволочь! С кем связывался? Какие задания тебе поручались? Назови каналы связи, явки, связных!
-- Не знаю я ничего! Это ошибка, товарищ лейтенант!
-- Гражданин следователь я тебе! Понял, сволочь! Ты будешь говорить? Или дальше дурочку пороть продолжишь?
Петров подошёл к сидевшему на стуле Волнову совсем близко и наклонился к его лицу.
-- Тебя ещё не пытали! Потом ты скажешь всё! Но будет поздно! Говори сейчас! Советская власть за добровольное признание проявит к тебе гуманизм! Говори, вражина!
-- Это ошибка! Мне нечего добавить к сказанному!
-- Ну что ж, ты сам себе подписываешь приговор! Свириденко! Продолжить допрос арестованного!
 В помещение вошёл рослый охранник и подошёл к арестанту. Размахнувшись огромным кулаком, он нанёс ему мощный удар в висок. Волнов упал со стула и потерял сознание. Очнулся он, уже опять сидя на стуле. Всё продолжалось до бесконечности. На него кричали, требовали сознаться в антисоветской деятельности по поручению Кутепова, били. Василий уже ничего не говорил. Все объяснения были бесполезными. Совсем обессиленного, под утро его притащили в камеру и бросили на пол. Это был первый допрос, затем последовали ещё, ещё.... От него требовали признания, назвать явки и связных, подписать признание. Волнов молчал.
Лёжа на бетонном полу камеры, он вспоминал своего командира Преображенского полка Кутепова Александра Павловича. В Преображенском полку имя Александра Кутепова было синонимом решительности, верности долгу и жертвенного служения Родине. Таким Василий помнил своего командира. Откуда же было ему знать, что, находясь в эмиграции во Франции, он возглавил «белое» движение, став председателем Русского Общественного Союза. Кутепов наладил связь с тайными антисоветскими организациями, действовавшими на территории СССР, продолжив борьбу с Советами. 26 января 1930 года он был похищен агентами Советской разведки. Обстоятельства дальнейшей судьбы Александра Кутепова неизвестны.
Шли дни, недели, ничего в положении Волнова не менялось. Почти каждую ночь его подвергали допросам. Он молчал.
-- Сдохнет этот Волнов в камере! Потом объясняйся! Надо бы выпустить его! Пусть дома сдохнет! Кашляет кровью! Немного осталось! Сдохнет! Верно, и впрямь ничего не знает, доказательств против него нет! Товарищ майор, предлагаю выпустить его! - доложил Петров через две недели после ареста Волнова начальнику Каменского НКВД.
Волнова выпустили.
Ранним дождливым утром к зданию НКВД подошла подвода, крытая попоной. Евдокия Ефремовна, держа под уздцы лошадь, тихонько плакала. Слёзы, обжигая лицо, текли сами собой. Маленький Миша, как мог, утешал мать. Открылась дверь. Двое мужчин на куске брезента вынесли обездвиженное тело мужа. Дуня, как могла, сдерживала себя, чтобы окончательно не испугать сына.
-- Мама! Мамочка! Папа жив! Всё будет хорошо! Он поправится!
-- Конечно, Мишенька, поправится!
-- Дуня, не плачь, я поправлюсь, - тихонько прошептал опухшими губами Василий.
-- Конечно, Васенька! Я не плачу! Это дождь, дождь! Ты непременно поправишься!
Миша сел рядом с лежащим отцом. Василий еле улыбнулся сынишке. Дуня, укрыв тело мужа от дождя, потихоньку повела лошадь к дому. Путь был неближний. Волнов задремал, очнулся он уже в ограде дома.
 Могучий и здоровый организм Василия победил. После двух недель кровохарканья, он поднялся.
Приближалась зима. С каждым днём к Василию возвращались силы. Он был уже почти здоров.
-- Дуня, пора мне возвращаться к работе.
-- Ты думаешь, что сможешь продолжить прежнюю службу?
-- Не знаю, Евдокия Ефремовна. Надобно сходить туда.
-- Вася, когда я искала тебя после ареста, то была на твоей работе и пыталась разговаривать с твоими коллегами. Они даже не стали смотреть в мою сторону. Я догадалась о том, где тебя искать и не ошиблась.
-- Всё-таки я схожу на работу. Мне не предъявили никакого обвинения. Завтра пойду.
Утром следующего дня Волнов спешил к военкомату. Он любил эти утренние часы. Стоял некрепкий морозец. Воздух был свеж. Первый снежок, выпавший за ночь, наполнил улицы светом и чистотой. По тротуарам, пешим тропинкам, неярко освещённым уличными фонарями, спешили по своим утренним делам люди. В такие минуты он ощущал себя нужным человеком, гражданином этой новой страны, которой готов был честно служить. Только бы она, новая Россия, звавшаяся теперь СССР, превратившаяся в сильную державу, приняла его, не мучила подозрениями и неоправданными обвинениями. Размышляя о своей замысловатой судьбе, Василий незаметно для себя подошёл к зданию военного комиссариата Каменского района. Открыв тяжёлую массивную дверь, он пошёл к своему кабинету.
-- Василий Васильевич! Зайдите к начальнику! – окрикнула его в коридоре секретарь приёмной военкома.
 Волнов понял, что от него здесь поспешили избавиться. Зайдя в кабинет начальника, он убедился в верности своего предположения.
-- Василий Васильевич, вы прекрасно понимаете, что не можете продолжать службу в органах государственной власти после Вашего ареста. Нам с Вами придётся расстаться. Возьмите свою трудовую книжку, она у меня здесь.
    Волнов молча взял из рук начальника документ и вышел из кабинета. Он знал, что так будет, но какая-то отчаянная надежда не покидала его до последнего мгновения.
 -- Что, Вася, уволили тебя? Избавились от неподходящего работника?- с сочувствием обратилась к мужу Евдокия Ефремовна, как только Волнов вернулся домой.
-- Да, Дуня! Так и должно было случиться. Попробую искать работу в иных местах. Кормимся только с огорода. Хорошо, что ещё девочек не увольняют.
-- У меня нет подопечных, желающих учиться музыке, а кино стало звуковым, мои услуги в синематографе больше не требуются. Я тоже осталась без заработка.
 -- Ничего, Дунюшка, я найду работу!
Евдокия Ефремовна печально посмотрела на мужа.
-- Васенька, ты сильно не надейся на это. Мы ведь всё с тобой понимаем.
Попытки найти работу в Камне и близлежащих сёлах ничего не дали. Потеряв всякую надежду, он пошёл в лесхоз. К его удивлению, ему предложили работу в качестве разнорабочего. Он сразу согласился и на следующий день был уже на лесной деляне. Бригадир поставил его на корчёвку леса.  Это была тяжёлая работа, требовавшая немалой физической силы. Ослабевшему после тюремных харчей и болезни Василию было тяжко, однако безвыходность ситуации заставляла сносить новое жизненное испытание. Семью надо было кормить.
В семействе Василия произошло радостное событие. Обе старшие дочери вышли замуж. Свадьбы не играли, обошлись небольшим семейным торжеством. Избранником Александры стал тот самый мальчик, который ещё в гимназии провожал её домой. Он был её одноклассником. Владимир, так его звали, отучившись в Новосибирске, получив специальность инженера водного транспорта, был назначен инженером в Обской порт и приехал за своей невестой. Полинка вышла замуж за молодого лейтенанта погранвойск, познакомившись с ним в Барнауле во время учёбы на курсах, и уехала с  избранником на западную границу. Отношения с зятьями у Волновых сложились непростые. В доме остались младшие дети, которые учились в здешней гимназии.
 Погрустив о старших дочерях, но радуясь за них, жизнь семьи пошла своим чередом. Несмотря на тяжёлую работу, платили Василию хорошо, домочадцы перестали бедствовать. Здоровье его окрепло, и всё, казалось, наладилось.
31 июля 1937 года нарком внутренних дел СССР Н.И.Ежов подписал Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР за № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», в котором определялся состав «оперативных троек» по рассмотрению дел такого рода. Согласно приказу, следственными органами изобличались шпионско-диверсионные контрреволюционные формирования и другие враждебно настроенные элементы, находящиеся в сёлах и городах, занятые на отраслевых предприятиях и в советских учреждениях. Все антисоветские элементы подлежали немедленному аресту и, по рассмотрению дел на тройках, - расстрелу или заключению в тюрьмах и лагерях на срок 8-10 лет.
За Василием пришли ночью, сунув ему постановление прокурора на проведение обыска и арест. Перевернув в доме всё вверх дном, перепугав детей, втолкнув Волнова в автозак, его увезли в Каменскую тюрьму НКВД. Евдокия Ефремовна едва успела собрать Василию небольшой узелок с тёплой одеждой. На этот раз с допросом ждать не стали. Всё тот же следователь Петров, только уже в звании старшего лейтенанта, с улыбочкой встретил его в комнате, в которой в прошлый арест проводил допросы.
 -- Что, Вэсськ Лайне, вот мы и снова встретились с тобой! Не добили тебя в прошлый раз, а жаль! Ну, ничего, в этот раз мы выпотрошим из тебя твоё признание!
 -- Гражданин следователь! В чём меня обвиняют?
-- А ты будто не знаешь?
-- Нет! Не знаю!
-- Сволочь, ты продолжаешь свою вражескую деятельность!
 Он подошёл к арестанту, который стоял посреди помещения с наручниками на руках, и ударил по лицу. Волнов устоял.
-- Скажите, в чём меня обвиняют?
-- В проведении шпионской деятельности в пользу  Финляндии!
-- Финляндии!!!
-- Будто ты не знаешь? Притворяешься искусно, шкура! Но на сей раз у нас заговоришь! Уж мы постараемся!
Сколько длился допрос, Василий не помнил. Избитого, его приволокли в камеру. Это вновь была одиночка, холодная, грязная и сырая. Придя в себя, Василий осмотрелся.
-- Ничего здесь не изменилось.... Запах смерти и ужасов.... - подумалось ему.
Он прилёг на дощатые нары, застланные тонким одеялом. Был ли данный арест для него полной неожиданностью? Пожалуй, нет! Наблюдая последние годы то, как складываются отношения между Советским Союзом и его Родиной, Финляндией, можно было предвидеть такой финал для себя.
В тридцатые годы в Финляндии нарастали антисоветские настроения. Бывшая часть Российской империи Суоми, весьма благодушно относящаяся к русскому царю, превратилась во враждебное государство по отношению к Советской России. К 1934 году реваншистские устремления не скрывались финским правительством. В дипломатических кругах европейских стран поддерживалось намерение Финляндии захватить Карелию и включить её в состав Финляндии.
Осуждая агрессивность новой для Волнова Финляндии, он не раз думал о неизбежности военного столкновения между СССР и Финляндией. Но то, что его обвинят в шпионаже в интересах чужой для него страны, стало полной неожиданностью. Два месяца пыток, избиения, требования подписать признание в шпионской деятельности, и вот приговор, вынесенный тройкой. Собственно, подписывать даже признание было необязательным. Приговор, протоколы допроса и решение были подготовлены заранее. Всё пролетело мгновенно. Волнов получил восемь лет исправительно-трудовых лагерей с последующим проживанием на территории спецпоселения. Местом отбытия наказания был определён Колымский Дальстрой.  В декабре 1937 года Василий был этапирован на место отбывания назначенного срока.
Решение о создании Дальстроя принималось Политбюро ЦК ВКП(б) на основе оценок, сделанных геологоразведочными и геологопоисковыми экспедициями, работавшими на Колыме во второй половине 20 – 30-ых годов. В стране шла индустриализация, которая требовала золота, а на Колыме оно было. По данным геологических прогнозов запасы золота в бассейне рек Индигирки и Колымы занимали одно из первых мест в мире, составляя более двадцати процентов всех известных к тому времени мировых запасов. 11 ноября 1931 года Постановлением ЦК ВКП(б) за подписью И.В.Сталина и Постановлением Совета Труда и Обороны №516 был создан государственный трест по промышленному и дорожному строительству в районах Верхней Колымы «Дальстрой». С первых дней деятельности он приступил к использованию труда заключённых. Ещё в апреле 1930 года специальным Постановлением Совета народных комиссаров СССР в исправительно-трудовые лагеря направлялись осуждённые к лишению свободы на срок не менее трёх лет.
Этот «остров» занимал к 1951 году седьмую часть территории страны. Всего с 1932 года по 1954 год на территорию Дальстроя прибыло 859 911 заключённых, в лагерях умерло 121 256 человек, было освобождено 445 171 человек, бежало 7 800 человек. Такова цена Колымского золота.
Наиболее жёсткие репрессивные мероприятия начались в лагерях Дальстроя с декабря 1937 года с ареста первого директора треста Эдуарда Петровича Березина, которого объявили руководителем Колымской антисоветской шпионской повстанческо-террористической организации. Данное обвинение не давало ему никаких шансов. Он был расстрелян летом 1938 года, а Дальстрой передан НКВД.
Наиболее крупным в системе лагерей Дальстроя был Севвостлаг с центром в посёлке Средникам. Вся Колыма и Чукотка находились во власти лагеря. Разработка и разведка золоторудных месторождений, строительство Колымской трассы, добыча золота в бассейнах Колымы и Индигирки, строительство Магадана, имелось несколько десятков приисков и рудников. Таковы его масштабы. К началу Великой Отечественной войны в Севвостлаге содержалось 190 309 заключённых.
Вэсськ Лайне прибыл с очередным этапом в Севвостлаг в апреле 1938 года. Он опять стал Лайне, того требовал закон лагерной жизни. Почти забытое родное имя вновь сопровождало его всю лагерную жизнь. Собственно, для сокамерников по барнаульской тюрьме и з/к по лагерю он и был известен только под своим наречённым именем, хотя Василий давно уже думал по-русски. Первые дни пребывания в лагере на утренних поверках он даже несколько раз не отозвался на своё настоящее имя. Произнося его фамилию «Лайне», у окружающих не возникало сомнений в том, что он обвиняется в шпионаже.
По прибытию в лагерь Вэсська поразил плакат, висевший на одном из жилых бараков. Это был лозунг: «Инициатива, ответственность, требовательность к себе - закон нашей жизни!». Заключённые барака работали на прииске по золотодобыче. Каждое утро в шесть утра человеческая река из заключённых стекала вниз к прииску. Как и многие, Вэсськ возил тележки с добытой рудой к месту промывки на берегу небольшой каменистой речки. Заключённые работали в забое, поднимали руду, доставляли её  вниз, но промывали руду вольнонаёмные, которых было немного, и жили они в центральном посёлке. Василия удивляло то, что эти люди считали всех заключённых реальными преступниками, которые несут заслуженное наказание. Ожидать сочувствия с их стороны не приходилось. Вокруг голый камень, запорошённый снегом, который не таял даже коротким северным летом, ледяные пронизывающие ветра и вечный голод. Зимними морозами стоял густой туман, от которого перехватывало дыхание, потрескивали деревья северной тайги, а серые, словно тени, люди без возраста, в одинаковых жалких робах работали и работали. Кто-нибудь обязательно падал, выпуская из рук тачку, нагруженную рудой, но тут же вскакивал, хватался за ручки, опустив голову, с усилием продолжал тянуть её вниз. Бывало, что и не успевали остановить ускользающую тачку, и тогда она превращалась в угрозу для жизни идущих рядом людей. Смерть всегда была рядом, с годами к этому Вэсськ привык. Такое чувство стало для него своеобразной формой жизни или выживания, так как и жизнью это было назвать нельзя. Обессиленные падали и замерзали, у многих заключённых были обморожены руки, ноги, носы, которые со временем отваливались и превращались в страшные зияющие дыры. Двенадцать часов такой работы делали своё дело, не разрешалось даже подходить к кострам, возле которых грелись охранники. Заключённые были обуты в бурки на деревянном ходу, ушанки, пошитые из использованных телогреек, в потрёпанные фуфайки и ветхие брюки. От Дальстроя требовалось всё больше и больше золота. Планы золотодобычи росли, нормы выработки заключённых тоже увеличивались, а содержание не менялось. Государство требовало повышения эффективности работ. Машин было мало, а рабочая сила почти дармовая,  новые этапы всё шли и шли. Самым страшным для Вэсська было то, что, будучи осуждённым «без права переписки» с родными, он не имел сведений о семье. Никто из них даже представить себе не мог, где оказался Василий Волнов.
В 1939 году разоблачили Ежова, был назначен никому тогда ещё не известный Берия. В лагерях Гулага ждали амнистии для заключённых. Но  лагерей Дальстроя она не коснулась. И всё продолжалось из года в год.....
В 1940 году Вэсська перевели на строительство Колымской трассы. Здесь его настигла Великая Отечественная война.
--  Люди…. Кто они? Почему здесь? Что происходит с Россией? – Василий задавал себе эти вопросы, искал ответы на терзавшие его сомнения.
 Ещё с Барнаульской тюрьмы НКВД, куда его доставили почти сразу после ареста и вынесения приговора, во время следования по этапу на барже по северному студёному морю и пешем многокилометровом переходе по неоттаявшей Колымской земле, всюду было множество людей, которые мучительно сносили обрушившиеся на них испытания.
 Среди арестантов находились разные люди, и вели себя они по-разному. Немногочисленные уголовники всегда держались вместе, как волчья стая и жили по звериным законам. Среди урок был главный: «король», «пахан», «ферзь» или ещё как-нибудь называемый главный распорядитель судеб сбитых в лагерных застенках стаи. От него зависела жизнь каждого. Имея человека два-три приближённых, выполнявших функции осведомителей и исполнителей, а также несколько «шестёрок», он решал всё. Сплочённости уголовников осужденные по 58 статье, называемые «политическими», не могли противостоять в силу своей разобщённости. Каждый из них выживал сам, как мог. В силу этого, несмотря на то, что «политических» было гораздо больше, чем уголовников, лагеря жили по законам уголовного мира. Это отягощало и без того невыносимые условия пребывания узников в исправительно-трудовых лагерях.
 «Политики» были тоже разными. Среди них наиболее многочисленными являлись старые большевики, обвинённые в «троцкизме», чекисты, военные, интеллигенция, а также латышские стрелки и эстонцы. Последних стало немало после присоединения стран Балтии к Советскому Союзу в 1939 году. Вся эта масса заключённых, разобщённых между собой людей, фактически жили обособленно.  Часто возникали споры, разногласия, что сеяло недоверие друг к другу. К тому же, лагерное начальство практиковало вербовку из числа з/к, которые становились сексотами и доносили о разговорах «политических» между собой.
 Василий присматривался ко всем этим людям и не мог примкнуть к какой-нибудь группе. Зная ещё с юности эстонский язык, так как часто с отцом  выезжал на крупные ярмарки в Эстонию, он сошёлся с несколькими эстами. Они были из крестьян, владели крупными хуторами и обвинялись в создании антисоветской организации, занимающейся террористической деятельностью. Однако общение с ними было непродолжительным. Волнов понял, что обвинение вынесено не без оснований. Антисоветское настроение эстонцев выражалось в ненависти и к русским людям. Совершали ли они террористические акты или нет, для него уже было неважным, но то, что эсты ненавидели Советы и их власть, в этом он убедился после знакомства с ними. Эстонцы же приняли Волнова за своего, полностью  доверившись  ему. Внешне Василий продолжал держаться вместе с эстонцами, так было легче преодолевать тяжесть пребывания в лагере и работать на прииске. Он долго наблюдал за большевиками. К своему удивлению, Волнов всё больше и больше убеждался в силе характеров и убеждений этих людей. Будучи противником революций, которые разрушили Российскую империю, Василий не мог не уважать их за преданность своей коммунистической «религии». Будучи обвинёнными в шпионаже в пользу Польши, Финляндии, Германии, в антисоветской пропаганде и в «троцкизме», они оставались непреклонными в своих убеждениях, отделяя «линию партии» и «ошибку», допущенную НКВД по отношению к ним.
-- Они даже похожи на меня тем, что не меняют своих убеждений, - размышлял Волнов.
«Партийные» сохраняли стойкость и веру в то, что правда восторжествует, что политика партии – это не «карающая» деятельность НКВД. Проявляя человеческое достоинство, поддерживая и помогая друг другу, «партийцы» не отказывали в помощи и иным заключённым, делясь последним хлебом для спасения слабых и больных людей. Видимо, поэтому к ним  тянулись все з/к. Большинство узников было осуждено без «права переписки» и так же, как и Волнов, ничего не знали о своих родных.
 Все они, зэки, узники исправительно-трудовых лагерей, мёрзли, голодали, болели и умирали одинаково в суровом Колымском крае, забытом Богом и людьми, при непрекращающемся лае сторожевых собак, «бдительности» лагерных «вертухаев» и пристальном «внимании» лагерного начальства.
Строительство Колымской трассы началось Дальстроем в 1932 году. На Колыме почти не было специальной дорожно-строительной техники. Основной рабочей силой была физическая сила живого человека, заключённого. Их прошло через Колымскую дорогу около 800 000 человек, половина там и осталась на вечную память. Кайло, кирка, лопата - основные «технические» приспособления, используемые строителями многих социалистических строек. Выработанный грунт вывозился на тачках на расстояние от десятков до сотен метров. Скальные породы разрабатывались взрывом. Лес завозили на лошадях. Зимой тачки ставили на импровизированные лыжи, используя ледяные дорожки. Рабочий день составлял 12-14 часов, зимой – весь световой день. Строители преодолевали ледяные косогоры, болота, вечную мерзлоту, плывуны. К 1940 году было проложено 3100 километров автодорог, автопроездов, зимников, соединив основные горнопромысловые центры Колымы. Летом завершилось строительство моста через реку Колыма. Арочный мост являлся выдающимся для того времени инженерным сооружением.
Попав на строительство Колымской дороги, Василий сразу отметил, что, несмотря на каторжный труд, работавшим здесь людям было немного легче, чем тем, кто работал на рудниках, где люди массово погибали. На дороге была «лучше» кормёжка, то есть «баланда» гуще и давали от цинги отвар кедрового стланика. Работали в основном политические заключённые, что тоже несколько смягчало суровость условий выживания узников.
 Кругом бело от глубокого и ослепительного снега, сверкающего в лучах холодного северного солнца. Справа и слева бесконечные волны сопок. Горы становились всё выше, грознее, суровее, порой, работы шли по краю пропастей. Зимний рассвет, долгий, длившийся несколько часов, заставал строителей уже в работе. Солнце нехотя освещало склоны сопок, вершины одинокостоящих лиственниц, словно не желая созерцать на скученных, будто в гигантском муравейнике, людей, нарушавших вечную тишину северного края. Небо озарялось утренним свечением, окрашивая первозданные снега в розовые, сиреневые, малиновые оттенки. Суровая северная красота. В этот момент душа лагерника будто отдыхала от земной тяжести непосильного труда. Волнов давно уже осознал, что в страданиях душа человека достигает его сути. В обычной мирской жизни люди не задумываются об этом. Они просто живут. На Севере, всё видится иначе, глубже.  Хрупкость и незащищённость жизни заключённого усиливала восприятие отпущенных непродолжительных минут покоя.
Среди лагерников ходили упорные слухи о жестоких расправах с заключёнными. Так, сотни людей из-за трудностей со снабжением в лагере были ликвидированы. Их сбросили с горы в горное озеро, прозванное «Мёртвым озером».Умерших узников хоронили здесь же, на строительстве. Колымская дорога превратилась в кладбище.
Утро двадцать второго июня  1941 года ничего не предвещало. Летом каторжный труд переносился легче, будто душа узника немного оттаивала за короткое северное лето. В воскресный день работы начинались на час позднее, но в этот день зэков подняли как всегда. На утренней перекличке всё стало понятным. По рядам заключённых пошёл шум. Потрясённые люди нарушили дисциплину, но лагерное начальство даже не среагировало на это. Шум нарастал. Удивительно, что даже лагерные псы не лаяли.
Два миллиона заключённых в Гулаге! Такой ресурс нельзя было не использовать. В первые месяцы войны около сорока процентов узников лагерей Дальстроя ушли на войну. Политических, осуждённых по пятьдесят восьмой статье, это не касалось. «Врагов народа» и здесь лишили возможности воевать с агрессором.  Была проведена амнистия для тех, кто был осуждён за «незначительные» правонарушения. Однако уже к сентябрю Красная Армия остро ощутила необходимость в пополнении, особенно опытными кадрами. В Гулаге из числа заключённых на фронт стали призывать бывших военных, кадровых офицеров, чекистов, участников гражданской и Первой мировой войны, тех, кто умел держать оружие в руках. Возрастные ограничения для данной категории призывников были сняты. Кому было легче в это тяжёлое для страны время? Тем, кто остался в лагерях или тем, кто ушёл воевать в штрафных батальонах? Неизвестно. Объёмы добычи золота росли, нормы выработки для узников увеличивались при крайне ограниченном снабжении лагерей продовольствием. За годы войны каждый пятый заключённый умер от голода и непосильного каторжного труда. Политические, раскулаченные крестьяне и их дети воевали на фронтах Великой Отечественной войны. Никто не сомневался в том, что их Отечество в беде, что Россия – это не власть, которая обрушила на них суровый приговор.
 Василий Волнов подал заявление о добровольном желании быть призванным на войну. Волнову шёл шестой десяток. Как и многим, подобным ему, осуждённым по пятьдесят восьмой статье, отказали. Однако в конце сентября в связи с тяжёлой ситуацией на фронте его заявление удовлетворили.
Морем огромная баржа, забитая призывниками Гулага, доставила их из Магадана в Дудинку, из Дудинки по Енисею на большую землю до Красноярска, затем в длинных поездных составах  повезли на Запад.
-- Вот и опять знакомые Столыпинские теплушки, - подумалось Волнову при погрузке отбывающих на фронт новобранцев.
Их никто не провожал, никто не плакал по ним на вокзальных перронах. Люди, многие забытые родственниками, друзьями, любимыми, от которых отказалась Родина, не забыли, что они сыны России, а Родину не выбирают, ей служат и её защищают от посягнувших на неё врагов.
 Составы шли на Запад.

Гл. 12. Такая долгая, долгая война....
За годы войны исправительно-трудовые лагеря и колонии досрочно освободили и передали в действующую армию более одного миллиона человек. Война предоставляла заключённым шанс с оружием в руках заслужить прощение, и многие воспользовались им. Для осуждённых на фронте применялась отсрочка исполнения приговора. Отличившихся в боях нередко освобождали от наказания и снимали судимость.
В сентябре 1941 года состав с призывниками из северной стороны прибыл на формирование в Москву. Большая часть новобранцев была отправлена на Западный фронт, где сложилась крайне тяжёлая ситуация.  Волнов попал в стрелковую дивизию.  Танковыми группами немцы прорвали оборону и вышли на дорогу, которая вела к Москве. Командованием Западным фронтом для ликвидации прорыва противника была создана оперативная группа, куда и вошла  стрелковая дивизия Волнова. Однако нанесённый в первых числах октября контрудар по наступающим соединениям противника был отражён и требуемых результатов не достиг. Создалась реальная угроза выхода немцев в район Вязьмы с севера и с юга.
 События развивались быстро. Едва сформировавшись, части прибывали на боевые позиции. Волнову повезло. Командира дивизии вообще не интересовало прошлое его бойцов. Главным для него была дисциплина и боеспособность солдат.
-- Отец! Сколько тебе лет? Ведь твой возраст не подлежит призыву? - сразу обратился с вопросом к Василию ротный лейтенант Поляков, который по возрасту  годился ему в сыновья.
-- Пятьдесят шестой, гражданин лейтенант!
-- Ты что, из зэков?
-- Так точно! Из политических! Для нас сняты ограничения по возрасту!
-- Отец, забудь ты это «гражданин начальник»! Я для тебя командир, твой ротный, товарищ лейтенант! Понял?
-- Так точно!
-- С военным делом знаком?
-- Унтер-офицер Его Величества Преображенского полка, воевал в Первую мировую с германцами! Вот, значит, опять с ними придётся повоевать!
-- Так ты в царской армии ещё служил? Интересно! Потом против кого воевал: против белых или против красных?
-- В гражданской войне не участвовал.
 -- Политрук сказал, что ты финн! Как твоё имя?
-- Вэсськ Лайне!
-- Не трудно догадаться, почему тебя упекли в лагерь!
-- Товарищ лейтенант, разрешите высказать маленькую просьбу?
-- Высказывайте!
-- Я уже давно даже думаю по-русски. Для всех я - Василий Волнов. Пожалуйста, разрешите им и остаться!
-- Что ж, валяй! Рядовой Василий Волнов! Языки знаешь?
-- Финский и эстонский!
-- А немецкий?
-- Никак нет!
-- Ладно, Волнов, располагайтесь! Утром начнётся бой.
После знакомства с ротным, Василий определился в левой от главного блиндажа части окопа. Рядом с ним оказался боец тоже солидного возраста, как оказалось, из обстрелянных и успевших повоевать ополченцев.
-- Фёдор Петрович! - назвался он.
-- Откуда ты, Фёдор?
-- Из Гродно!
-- Ничего себе! С первых дней воюешь! А я из Сибири, с Алтая!
 -- Сибиряки хорошо воюют! Крепкий народ! У нас есть несколько сибиряков из разных областей! Хорошие солдаты! В последние дни прибыло пополнение из необстрелянных сосунков, оторвали от мамки. Жаль ребяток! Страшно им будет! Нам-то погибать в самый раз! А они - дети ещё! - Фёдор тяжело вздохнул.
Василий не стал о себе ничего объяснять новому знакомцу. Он торопился написать письмо домой. Несказанная радость теплилась у него в душе в связи с полученной возможностью. Впереди была ночь, до утра надо было непременно успеть это сделать.
-- Вот ведь счастье какое! Письмо! Весточка! Столько времени прошло! Как там они, дорогие мои, поживают! - размышлял он с волнением.
 Письмо не ложилось на бумагу. Писать правду о своём заключении было нельзя. Перед отправкой на фронт он дал подписку о неразглашении. Василий больше спрашивал о семье, о детях, доме, городе. Прошлая жизнь казалась ему сном. Когда Волнов закончил письмо, вокруг стемнело. Надо было оглядеться и приготовиться к утреннему бою. Ночь предстояла бессонная.
 Получив знакомую ему трёхлинейку и боекомплект, Волнов отметил, что запас крайне ограничен. Выложив патроны, несколько противотанковых гранат и бутылок с зажигательной смесью в небольшое углубление, вырытое в окопной стене, он просмотрел оружие. С вечера стало известно, что против них пойдёт немецкая танковая группа с пехотой и моторизованными частями.
 -- Вот и опять война! Опять германцы напали на Россию! Немецкий солдат воевать умеет! Да ещё всю Европу под себя подмял! Будто и не было мирных лет. Сколько ещё воевать придётся? Силу немалую собрал фриц! Поляжет много наших людей! Как же так получилось, что отступаем? Почему отступаем? Почему оказались не готовыми к войне?
Василий понимал, что подобные вопросы задают себе многие, но ответа на них не было.
-- Размышлять будем потом, когда победим! Сейчас надо бить врага!
 Волнов стал рассматривать занятые ротой позиции.
 -- Грамотный ротный! Вся линии противника как на ладони! Боезапас маловат!
Оборонительные укрепления, сооружённые бойцами, представляли собой несколько блиндажей и две линии окопов с размещёнными пулемётными гнёздами.   
Несмотря на начало октября, погода стояла хорошая. Даже осенний дождь ещё не беспокоил. Ночь выдалась тёплой. Учитывая выданное летнее обмундирование, это был существенный фактор. Усевшись удобнее в окопе, Василий посмотрел на небо. Оно было усыпано многочисленными яркими звёздами.
 -- Здесь небо совсем другое! Не похожее на сибирское и северное. Как  мои живут? Поди, считают умершим давно! Вот удивятся моему письму! Завтра в бой!  Как оно получится?
-- Василий, почему не спишь? Бойцу надо хорошо поспать перед боем! Не спится? - тихонько заговорил Фёдор.
-- Не спится, Федя! Первый день на войне! Какой уж тут сон!
-- Да! Это так! А я сосну чуток!
Солдат, навалившись на окопную стену, тот час уснул. Слегка похрапывая, он спал сидя, не выпуская винтовку из рук.
-- Сразу видно, что уже давно на войне! - отметил Василий, посмотрев на сладко сопевшего бойца.
Волнов задремал под утро, уже брезжили первые предрассветные лучи. В окопах началось движение.
 -- Быть готовыми к бою! - раздалась команда ротного.
Бойцы, окончательно прогнав сон, заняли свои позиции и пристально вглядывались в противоположную сторону открытого пространства. Нервничали. Но вот загудела земля, где-то там, почти за линией горизонта, в восходящих лучах солнца поднялся столб пыли.
-- Танки! Танки! Танки идут! - раздалось по цепи бойцов.
Они ещё не знали, что произойдёт трагедия. Здесь, под Вязьмой, Красная Армия понесёт катастрофическое поражение! Потери убитыми и ранеными превысят триста тысяч человек, в плен попадёт свыше шестисот тысяч бойцов, безвозвратные потери составят более одного миллиона человек. Если бы они знали об этом? Ничего бы не изменилось. Они сражались за Родину!
-- Федя! Федя! Ты жив? Не видать ни черта! Кажись, немец выдохся! Что молчишь?
-- Скоро опять попрёт! Сколь танков мы пожгли! В дыму всё! А он всё новые и новые каракатицы выкатывает! Чем жечь дальше будем? С винтовкой против танка не пойдёшь! Как там наша артиллерия? Здорово ей досталось!
-- Ротный жив?
-- Погиб наш лейтенант! Нет ротного! Да и роты тоже нет! Почитай, все полегли! Вот и фриц попёр! Ну, Вася, будем живы!
-- И тебе, Федя, не хворать!
 Волнов придвинул к себе  оставшиеся пару бутылок с горючкой и стиснул винтовку. Немецкие танки и цепи автоматчиков приближались. Рота, вернее то, что от неё осталось, готовилась отразить очередную атаку противника. Бои давно шли в занятой бойцами второй укреплинии. Дальше некуда.
 -- Есть ли ещё живые?
Василий кинул взгляд по сторонам. Откуда-то перед ним возник политрук Омельченко.
-- Волнов, с пулемётом управишься?
-- Приходилось давненько!
-- Бегом на правое крыло! Там всех поубивало, а воевать ещё можно!
-- Есть, товарищ политрук!
Василий, пригнувшись, побежал к указанному месту. В окопах лежали окровавленные тела бойцов. Раненых, истекавших кровью, настигала смерть. Живые собирали патроны у мёртвых.  Для них война продолжалась. В пулемётном гнезде, развороченном снарядами, лежали убитые. Разбросав руки, будто вцепившись в эту землю, они, мёртвые, продолжали воевать. Волнов залёг за пулемёт. Ящик с патронами был полным.
Понимая, что главная его задача – отсекать автоматчиков, он нервно напрягся, всматриваясь в приближающиеся ряды немецкой пехоты. Раздались орудийные залпы артиллерии.
 -- Ещё живы! Это хорошо! Поддержат нас! Да мы и сами ещё пожжём танки!
  Он придвинул к себе бутылки, прихваченные им с прежней позиции.
Время остановилось! Солнце с небесной высоты смотрело на происходящее. А на земле, окутанной гарью, дымом, пеплом и столбами взрываемой снарядами земли, наступила ночь. Тьма поглотила людей, смешав воедино живых и мёртвых, раскалённый металл и человеческие тела. Вот кто-то из бойцов не выдержал обороны и с нецензурной бранью в адрес противника бросился вперёд. Его примеру последовали остальные. Бросок был настолько стремительным, что немцы, количество которых вдвое превышало число обороняющихся, не выдержали натиска и отступили с большими потерями. Василий бежал вместе со всеми, потом не помнил, как вернулся в свой окоп. Опять временная передышка, и всё сначала!
 Люди измотаны, боеприпасы подходят к концу. Связи нет. Командный пункт уже ничем не управлял. Поправить ситуацию возможности не было.
Солдаты и офицеры объединялись в группы различной численностью и уходили в неизвестность. Сколько их вышло из окружения? Немного. С боями, теряя товарищей,  группа окруженцев в количестве двадцати двух человек двадцать восьмого октября прорвалась в распоряжение Советских войск и влилась в воинскую часть, на которую вышли. Ожесточённые бои продолжались. Василий и Фёдор были среди них. Бои шли жестокие и кровопролитные. В один из таких ноябрьских дней в бою погиб Фёдор. Волнов, сблизившийся с ним, горевал.
-- Когда Красная Армия освободит Гомельщину, обязательно разыщу его семью и напишу об их муже, отце и деде. Дожить бы только до этого дня! Когда же будет наступление? Ведь вроде уже упёрлись,  отступать нельзя! Дальше - Москва! – размышлял он, сидя перед небольшим земляным холмиком, на котором лежала пилотка Фёдора.
Василий сам похоронил друга, смастерил из веток небольшой крест, вырезал на нём имя Фёдора и дату гибели.
В очередном бою Волнов был ранен. Пуля прошла через левое плечо, чудом не задев лёгкое и сосуды. Об этом он узнал уже в прифронтовом госпитале, когда очнулся после тяжёлого сна.
-- Вы долго находились без сознания, потому что потеряли много крови. Это чудо, что Вас доставили в госпиталь живым. Рана сквозная. Залечим. Всё самое тяжёлое позади. Скоро пойдёте на поправку. - коротко и быстро сказал Василию доктор и заспешил к другим раненым.
Однако самочувствие не улучшалось, вероятно, сказывались годы. Рана гноилась. Он видел, как быстро поправляются молодые бойцы, и потихоньку завидовал им. Плечо болело, держалась высокая температура.
-- Что ж, батенька, будем Вас отправлять в тыл на излечение. Готовьтесь!
На следующий день Волнов уже был доставлен в город Горький в крупный госпиталь. Началось длительное лечение. Рану пришлось вскрыть, прочистить, чтобы избежать заражения. Врачи боролись за сохранение руки. Василий тоже боялся ампутации.  Неделю состояние  было критическим. Волнов часто бредил. Иногда казалось, что сознание к нему возвращалось, а потом опять падал в бездонную земляную воронку или шёл в атаку под непрекращающимся огнём противника вместе со своими боевыми товарищами и с Фёдором.
-- Федя, ты ж убит? – будто спрашивал он у друга.
-- Нет, Вася, я опять жив! Повоюем ещё!
-- Может, я тоже убит! Или это сон!
И они шли в бой.
Но всё-таки сильный организм справился, и температура спала. Василий очнулся утром. За окном чуть брезжил рассвет. Он испытывал невероятную слабость и головокружение. Хотелось пить. Волнов чуть приподнял голову.
 -- Лежите! Лежите! Вам нельзя вставать! – вскрикнула дежурная сестричка и уложила его вновь на подушку.
-- Сестричка! Пить хочется, просто сил нет! – прохрипел он.
-- Это можно! Сейчас я Вас напою! Подождите немного!
 Она отошла от кровати, но вскоре вернулась со стаканом воды. Волнов пил и ему казалось, что никогда вода не была такой вкусной и желанной.
-- Теперь станет легче! Скоро доктор придёт с обходом, назначит Вам лечение, и пойдёте на поправку.
Голос сестрички был мягким, баюкающим, и Волнов  уснул. Его разбудил доктор.
-- Ну-с! Что там у Вас! Давайте-ка посмотрим, больной! – громко обратился он к Василию.
С помощью всё той же сестрички Василий сел. Голова кружилась, но он чувствовал в себе силу.
 -- Что, батенька! Спешу Вас поздравить! Рана чистая, температура у Вас нормальная, рука целая! Замечательно! Ещё месяцок полечитесь и на выписку!
-- Целый месяц!
-- А Вы как хотели? Думали, что гангрена начнётся, но Бог миловал Вас! А теперь лечиться и лечиться, если хотите руку сохранить.
Началось лечение. Силы медленно, но возвращались к нему. Василий торопился написать домой письмо. Он не рассчитывал получить ответ на первое своё письмо, отправленное с передовой.
 -- Моя воинская часть прекратила своё существование. Дуняша волнуется за меня. Хорошо, что ранение в левое плечо, - рассуждал Василий.
Он написал второе письмо. Писал о товарищах, о погибшем Фёдоре, о своём ранении и с нетерпением ждал ответа.
-- Ещё весточку из Америки бы получить? Ведь Штаты - наш союзник. Как к этому приступить? Живы ли отец с матерью? Молю Бога за них! Сёстры меня вовсе не знают. Отец! Отец, может быть, что-то предпримет! Вся надежда на него! – часто размышлял Василий.
Народ в госпитале был всякий со всей необъятной России, но большей частью молодые бойцы. Василий оказался самым возрастным. Солдаты удивлялись тому, что он попал в действующую армию.
 -- Ты, батя, проявил, видно, невероятное упорство! – посмеивались они.
 Волнов отшучивался. Ему нравилось, что его стали называть Батей. Он с удовольствием отзывался на обращение.
-- Действительно, они, солдатики, что сынки! Вот Федя был…. Да! Был!
Через пару недель пришло долгожданное письмо из дому. Взяв его в руки, он узнал красивый, каллиграфический подчерк Евдокии Ефремовны. Покрывшись от волнения испариной, Василий боялся открыть письмо!
-- Столько лет не было вестей!
Посидев немного и успокоившись, он открыл заветное письмо. С первых же прочтённых слов, по щекам побежали непрошеные слёзы.
 «Милый мой Васенька! Как же я счастлива, что получила от тебя весточку! Ты жив! Молю Господа Бога, чтобы и дальше он был милостив к тебе, а значит, и ко мне. Понимаю, что тебе пришлось пережить, милый мой! Моя душа всегда была с тобой и теперь рядом! Береги себя для нас с детьми».
Дуня писала, что сын Миша и дочь Катя воюют.
 «Мишенька, окончив курсы в Ачинской лётной школе, летает! Катюша после ускоренных курсов медицинских сестёр тоже ушла на фронт в семнадцать лет! Уж сколько слёз я пролила, но она упрямая! Зять наш, муж Сашеньки, Владимир, тоже воюет. А Сашенька из Новосибирска перебралась к нам, в Камень, вместе с Ваней. Так что в нашем большом доме я не одна. Спешу тебе сообщить, что у нас с тобой растёт замечательный внук. Он похож на тебя, Вася. Вот мы сфотографируемся и вышлем тебе карточку и всем нашим на фронт. Высылаю тебе полевую почту Миши и Кати. Напиши им! Они будут счастливы! Дети помнят тебя! Про Полинку ничего не известно! Вся моя душа изболелась за неё! Ведь они там, на Западе! Живы ли? В военкомате ничего не говорят. «Они на оккупированной врагом территории».
Целуем тебя, твоя Евдокия, дочь Александра и внук Ваня!»
О том, как они, семья «врага народа», все эти годы жили, Дуняша не писала.
-- Родные мои!
Василий рыдал! Встревоженные за него раненые позвали доктора. Он задыхался от слёз радости и счастья!
 При выписке из госпиталя, Василия чуть было не отправили во второй интендантский эшелон. Пришлось даже повздорить с военврачом, доказывая, что он абсолютно здоров и непременно должен вернуться в свою часть. Помогло полученное им накануне письмо от батальонного политрука Омельченко. Политрук писал, что от батальона в живых осталось менее трети людей, но полковое знамя сохранили.
«Полк находится на переформировании, скоро отбудет на передовую. Погибших в боях бойцов представили к наградам. Тебя, Василий Васильевич, ходатайствовали к награждению медалью «За боевые заслуги». Я подготовил прошение о снятии с тебя судимости. Так что, будем ждать ответного решения. Комбат сказал, что сам приложит усилия к положительному решению твоего вопроса. Человек он напористый, слов на ветер не бросает. Надеюсь, что всё у нас получится. Василий, буду сердечно рад, если вновь вернёшься в наш батальон! Поправляйся! Бойцы, твои боевые товарищи и я, капитан Омельченко, ждём тебя!»
Прочитав письмо, Василий долго не мог успокоиться.
-- Неужели меня оправдают! Кто бы мог подумать, что в столь тяжёлых условиях я буду счастлив! Меня ждут дома, получил весточку от Дуни, Миши и Кати!  Надо же, как всё оборачивается! Спасибо политруку! Непременно вернусь в свою часть!
Письмо вдохнуло в Волнова веру в справедливость! С трудом, но всё же ему удалось убедить комиссию в своём полном выздоровлении и получить направление в свою часть.
Шли ожесточённые бои под Сталинградом. В ноябре 1942 года Василий Васильевич прибыл в свой батальон.
Сталинградская битва (июль 1942 года - февраль 1943 года) - одно из кровопролитных сражений в истории человечества. Двести дней и ночей на огромной территории, свыше ста тысяч квадратных километров, более двух миллионов человек уничтожали друг друга, более миллиона остались в Сталинградской земле. Медалью «За оборону Сталинграда» награждены более 750 тысяч участников битвы. Наши генералы Рокоссовский, Ватутин и Тимошенко оказались сильнее Паулюса, Гота, Манштейна и изменили ход войны в пользу Советского Союза, уничтожив крупную группировку вермахта и его союзников.
Волнов прибыл на боевые позиции полка как раз в день начала контрнаступления Красной Армии. 19 ноября 1942 года после восьмидесятиминутной артподготовки в рамках операции «Уран» на правом берегу Дона началось долгожданное наступление советских войск.
Залпы «Катюш», возвестившие о переломе в Великой Отечественной войне, ввели в панику не только немцев, но и наших солдат, которые подумали, что это немцы зашли в тыл.
-- Василий! Как я рад, что ты снова с нами! - воскликнул политрук, когда тот ввалился в укрытие.
-- Пётр Григорьевич, что это началось? - в растерянности обратился к капитану Волнов.
-- А это, друг ты мой сердечный, Василий, началось наше наступление на фрица! Ишь, как «Катюши» лупят супостата! Ты вовремя подоспел! Прямо к именинному пирогу! Молодец, Василий! Займёшь позицию рядом со мной! Скоро начнётся и для нас бой! - громко, перейдя на крик, взволнованно и радостно ответил политрук.
Земля дрожала от разрывов выпущенных снарядов и стекала струйками по земляной стене блиндажа. Рёв нарастающего артобстрела заглушал человеческий голос. Василий, опустившись рядом с Омельченко, бросил взгляд на сидевших в блиндаже бойцов. Большей частью это были незнакомые для него люди, но среди них оказались и прежние солдаты, прошедшие вместе с ним бои сорок первого года. Они тоже узнали его. Кто-то приветливо махнул ему рукой, кто-то кивнул, но все бойцы были напряжены. Каждый из них был готов в любую минуту ринуться в бой.
Атака за атакой..... Огонь, пепел, гибель людей.... К такому привыкнуть нельзя, даже если ты с первых дней войны на фронте. Сквозь дым и зарево пожарищ виднелись основы разбитых домов. Сталинград был стёрт с земли. Как только смогли в этом аду выжить люди! Ожесточённые бои продолжались. Но исход этой долгой, долгой войны был уже предрешён. И вновь Василию повезло! Он выжил!
-- Это душа Дуняши меня защитила! - каждый раз после очередной атаки Волнов вспоминал Евдокию Ефремовну.
После огня Сталинграда он сблизился с политруком капитаном Омельченко Петром Григорьевичем. Доверившись ему во всём, рассказав многое о своей жизни, он трепетно отнёсся к новому товарищу.
-- Петя, ты мне словно брат родной! Не было у меня его никогда. Будь им ты, Пётр Григорьевич! Спасибо тебе за человечность. Не думал я, что среди вашего брата, политруков, встречаются такие люди, как ты. Вот ведь, страшная война свела нас с тобой, хорошо идти в бой, зная, что рядом идёшь ты, Пётр! Судимость сняли с меня и награду вручили перед всем батальоном! Я, может быть, только благодаря тебе и погибшему моему другу Фёдору, стал понимать советского человека. Я ведь думал, что Родину любить он не приучен! Думал, что только мы, старая императорская гвардия, умеем служить России! Теперь я вижу массовый героизм и подвиг наших солдат, женщин, стариков и детей! Я знаю русского человека и вновь вижу его перед собой! Понимаешь меня, Пётр?
-- Конечно, понимаю, друг ты мой сердечный! Это хорошо, что ты так смотришь на людей. Власть, какая бы она не была, это ведь не Родина, не Россия! А мы защищаем её, нашу Родину, и гибнем за матерей наших, жён, детей, за Родину, значит!
-- А я всё думал: почему я пошёл воевать? Сам себя понять не мог! В гражданскую не лез, а война с фашистами началась, как только возможность появилась, воевать пошёл за новую для меня во многом непонятную Россию. Ты прав, воюем за Родину! Я - финн, но уже давно ощущаю себя русским, и детей своих считаю русскими.
Эти доверительные недолгие беседы, письма из дому и от детей согревали душу, придавали сил и веры в победу.
 Волнов, как и многие другие бойцы, был представлен к медали « За оборону Сталинграда», Пётр Григорьевич получил звание майора и орден «Красной звезды».
  Дни затишья, ночи и дни, зима и лето сменяли друг друга. Война катила на Запад. Вот уже под сапогами советского солдата германская земля. Василий Васильевич получил две медали «За отвагу», был дважды ранен, но вновь возвращался в свой полк. Для Волнова война завершилась в Берлине.
 В апреле полк Волнова вышел на Эльбу. Все говорили, что здесь совсем рядом находятся войска союзников. Американская армия тоже наступала. Василия эти разговоры очень волновали.
-- Вася, ты не вздумай податься к союзникам! Не пытайся через них что-то узнать о своих родителях!- как-то, уловив минуту, когда политрук и Волнов остались наедине, обратился к Василию Васильевичу Омельченко.
-- Ты угадал мои мысли на этот счёт!
 -- Вот поэтому и предупреждаю тебя! Нашим особистам поручено следить за тобой! Им ведь всё известно о тебе!
-- Но ведь американцы являются нашими союзниками! Что ж такого, если я и попытаю удачу узнать что - то о своих родных?
-- Ох и наивный ты, Василий, человек! Союзники они нам пока орудия говорят, а потом - неизвестно, что будет! Вряд ли останутся союзниками и после войны. Меня поговорить с тобой командир полка просил, чтобы ты глупостей не наделал. Василий, вряд ли ты получишь сведения, но в контакт с американцами вступишь! Ты же всё понимаешь, чем это может для тебя обернуться! Пожалуйста, не делай этого! Будь осторожен!
-- Всё-таки советская власть носит слишком классовую направленность! Я тебя понял! Спасибо за предупреждение. Но мне хотелось бы хоть что-то предпринять! Как думаешь, Петя, в моём положении что можно сделать?
-- Вряд ли, Василий Васильевич, что-то можно сделать! Но я посоветуюсь с комполка! Обещаю! Сам ничего не предпринимай!
 Вновь тоненькая ниточка надежды получить сведения о родителях оборвалась. Слова Омельченко подтвердились. Вскоре Волнова Василия Васильевича вызвали в особый отдел батальона.
-- Сильно там не откровенничай! Отвечай только на заданные вопросы! - напутствовал Волнова друг.
На небольшой военной «Эмке» утром Василия Васильевича доставили в отдел. Встретил его капитан НКВД.
-- Востриков Сергей Иванович, - представился он.
-- Прибыл по повестке, - доложил Василий.
   Востриков пригласил его присесть и предложил закурить. Волнов отказался.
-- Рассказывай! - обратился к Волнову энкэвэдэшник.
У Волнова всё внутри задрожало, исчез голос. Ему вспомнились лагерные вертухаи. К горлу подкатил комок и страх, что его вновь отправят на зону.
-- Что рассказывать, гражданин начальник? - хрипло выдавил он из себя.
-- Про родственников в Америке! Почему ты прозываешься Василием Волновым, Вэсськ Лайне? Скрываешь своё прошлое?
-- Гражданин начальник, я служил в императорской гвардии в Преображенском полку с 1905 года по 1918 год. В традиции русской гвардии было носить русские имена. Моё родное имя по-русски звучит как Василий Волнов. Так я и стал прозываться с принятием православия.
-- Ты даже православие принял?
-- Да! Крещение прошло в Преображенском храме  Санкт-Петербурга. Так того требовали традиции полка.
-- А родители когда отбыли в Америку? И когда ты имел с ними последние контакты?
 -- Мать, отец и маленькие сёстры уехали в Америку в 1905 году. Последний раз я видел отца в 1907 году по случаю моей женитьбы, последнее письмо от него получил в 1918 году.
 -- Семья жива?
-- Гражданин капитан, мне шестьдесят лет! Вряд ли родители живы, а сёстры вовсе не знают меня. Им было по пять лет, когда меня призвали на службу в армию.
-- Что ещё расскажешь?
-- Да что мне рассказывать? Остальное Вы и так всё знаете. Судимость с меня сняли.
-- Знаю, знаю о твоих геройствах! Вину свою искупил кровью, значит. Это нам всё известно. Если на тебя выйдут американцы, немедленно доложишь мне! Только мне! Устно! Приказ понятен?
-- Понятен, гражданин начальник!
-- Свободен, рядовой Лайне!
С Василия пот стекал ручьями. Он не верил, что аудиенция закончилась. Только прибыв в распоряжение батальона, он немного успокоился.
-- Как съездил? - поджидая Василия, с волнением спросил подъехавшего политрук.
-- Чёрт его знает! Вроде ничего лишнего не сказал! Велено доложить в случае выхода на меня американцев!
-- Ну это вряд ли произойдёт! Кто ты такой, что тобой интересоваться! Всё уляжется! Обойдётся! Но без самодеятельности с твоей стороны.
Действительно, время шло, случай этот почти забылся. Война завершалась. Это чувствовал каждый солдат и боялся погибнуть в эти последние дни войны. Бои шли за каждый дом. В одном из таких рядовых дней в перестрелке погиб политрук майор Омельченко Пётр Григорьевич. Вновь Волнов осиротел. Скорбно склонившись над телом своего друга, непрошенная скупая слеза обожгла его лицо.
-- С начала войны вместе! Никого не осталось в живых из тех суровых дней сорок первого! Сколько людей убила эта проклятая война! - стоя в ряду выстроенного батальона, с горечью думал Василий Васильевич, не замечая набежавшие слёзы.
 Батальон прощался со своим политруком. Сам командир полка прибыл, склонив низко голову, он стоял под полковым знаменем, сняв фуражку. Набежавший ветерок растрепал его седые волосы.
-- Комполка поседел! Ведь не был таким ещё в сорок втором! После Сталинграда стал белым! - посмотрев на комполка, подумал Волнов.
Так в первые майские дни не стало политрука Омельченко. Для Василия это была невосполнимая утрата.
 Но горечь потери затмил День Победы! Это было ликованье! Казалось, что всё человечество свободно вздохнув, встретило новую весну сорок пятого!
-- Будем жить и помнить погибших товарищей! - говорил командир полка, извещая бойцов о капитуляции Германии!
 -- Домой! Теперь домой! К Дуняше и детям! - радостно думал Василий Васильевич.
Вместе с людьми ликовало солнце, синее небо, этот чужой, незнакомый серый, немецкий город!
   Казалось, что всё вокруг кричало: «Домой! Домой! Домой»!

  В начале июня сорок пятого Василий Васильевич демобилизовался. Его батальон в полном составе, загрузившись в вагоны длинного состава, отбыл из Берлина в Москву, а дальше все должны были самостоятельно двигаться до родных мест. Поезда с радостными, хмельными и возбуждёнными солдатами Красной Армии шли на Восток. Вокзалы превращались в праздничные площади, где гремела музыка, играла наша русская гармонь и лилась песня. Возвращались победители! Они, ценой жизней друзей, товарищей, родных победили врага! Душа ликовала и просила праздника!
Волнов не решился обратиться к командиру полка о своей личной просьбе. Он понимал, что и в Америке его искать некому.
-- Отец, если он и жив, то очень стар! А сёстры не знают меня! Да и зачем я им нужен, совершенно чужой человек? - мысленно задавал он себе вопрос и не находил ответа.
Василий прощался с надеждой, хоть что-то узнать о своих родителях.
Рассматривая из поездных окон полуразрушенные города Европы, победители сожалели и сочувствовали их народам, но представить масштабы последствий войны в России они не могли….
-- Граница! Граница! Граница! СССР! СССР! – раздался чей-то громкий крик!
 Несмотря на ночь, солдаты припали к окнам. К их сожалению, поезд даже не замедлил ход. Было жгучее желание, выйти из вагонов и погладить руками полосатые пограничные столбы. Но каждый из них почувствовал, что он на Родине. Казалось, что и деревья, мелькающие за окнами, шумят по-родному, и ветер иной, и небо с более яркими звёздами. Ранним утром состав пошёл по белорусской земле.
-- Братцы! Глядите! Печные трубы! Сожжённое дотла село! Одни головешки чёрные! Вороны зловеще кружат!
И вновь они припали к окнам! А поезд всё шёл и шёл, колёса мерно отстукивали такт: « Тук-тук! Тук-тук!».
В наступившей в вагонах тишине, этот стук был впервые услышан каждым из них. Разрушенные города, стёртые с лица земли сёла, заросшие поля с рваными ранами от разорвавшихся снарядов, развороченные и обгоревшие танки, пушки, разрушенные мосты, взорванные дороги…. Что стало с их Россией! С их Родиной! Они ещё не осознали в полной мере то горе, которое принёс на родную землю побеждённый ими враг. От увиденного навалилась тоска, ныло сердце, и болела душа.
-- Что ж они с нашим народом сделали! Сволочи!
-- Мало мы их били!
-- Это  сколько сил надо, чтобы отстроить вновь нашу страну!
-- Россия в руинах и в пепелище!
Раздавались возгласы, и каждый думал о том, что ждёт его дома, и ждёт ли там кто-то его? Ликование завершилось. Победителям предстояло вновь победить разруху, голод, обездоленность и человеческое горе. Но люди проезжающих сёл и городов, маленьких посёлков и деревенек выходили к железной дороге, собирались на вокзальных руинах и встречали поезда. Это были женщины с цветами, с ветками цветущих деревьев. Они бросали букеты в окна.  Многие плакали, утирая лицо от набегающих слёз, за поездами бежали дети. Все они выкрикивали имена своих отцов, мужей, братьев и сыновей. Нетерпение, жар ожидаемой встречи и безнадёжное осознание утраты исходило от их лиц, голосов, раздирающих сердце криков.
 -- Как же досталось нашим бабам! Сколь тягот им выпало! Вот уж точно, война ложится на плечи наших матерей, жён, сестёр! – высказал мысли вслух один из бойцов, словно прочёл думки возвращающихся.
Василий Васильевич постоянно думал о семье.
 -- Семь лет прошло с тех пор, как мы разлучились с Дуняшей! Семь лет! В письмах она никогда не жаловалась на тягости! Ждут меня…. Ждут!
Казалось, что он вспомнил все годы их совместной жизни, каждый денёчек! Он нервничал, боялся встречи, ворочался и не спал ночами.
-- Но вот и Москва!
Столица встречала победителей шумно и празднично! Город оправился от войны, и, казалось, жил вполне мирной жизнью. Прибывших на Белорусский вокзал оглушил духовой оркестр, шумела весёлая толпа людей. Выходящих из вагонов солдат забрасывали цветами, люди обнимали и целовали друг друга! После двух дней тяжёлой и давящей душу дороги, они будто вновь вспомнили об окончании войны, о том, что они – победители!
 Кое-как перебравшись на Ярославский вокзал, протискиваясь сквозь множество собравшихся людей, Волнов подошёл к составу, который шёл на Восток. Он увидел столыпинские вагоны-теплушки.
-- Вот и опять я еду в столыпинских вагонах! Вновь возвращаюсь домой с войны! Всю мою жизнь эти вагоны возят меня по стране, уж который раз я проезжаю в них Россию!
Размышляя о прошлом, Василий Васильевич подошёл к свободному месту и бросил солдатский вещь-мешок на полку. Вагон был полным! Играла гармонь, стоял невообразимый гомон.
-- Есть тут сибиряки? – раздался чей-то зычный голос.
-- Есть! Есть!- громко отозвался Василий.
 Но оказалось, что его повторило целое многоголосье!
-- А уральцы есть? – прозвучал тут же ещё клич.
И вновь отозвались многочисленные голоса.
К Василию подошёл видный капитан, гимнастёрку которого украшали боевые награды.
-- С тобой, сибиряк, рядом свободно? – спросил темноволосый, статный капитан лет сорока.
-- Присаживайтесь, товарищ капитан, здесь свободно! До отправления поезда ещё много времени.
 -- Вот и хорошо! Попрощаться со своими сослуживцами успею! Их поезд тут рядом стоит, дальневосточники! Мы до Красноярска едем, а они до самого Владивостока катят! Попридержи место мне, солдат, я скоро вернусь!
-- Конечно! Не волнуйтесь! Место сохраню!
-- Спасибо, тебе! Пошёл я!
Кинув вещички на полку, он быстро пошёл к выходу из вагона. Шум в вагонах продолжался. Через пару часов новый знакомец вернулся.
-- Сергей! – протягивая руку, представился капитан.
-- Василий, - ответил рукопожатием Волнов.
-- Батя! Тебя уж по отчеству величать надо!
 -- Васильевич моё отчество, - ответил ему Волнов.
-- Из каких мест будешь, Василий Васильевич?
-- С Алтая!
-- Я из Новосибирска! Значит, до места едем вдвоём! Это хорошо!
-- Я потом по Оби до родного Камня  добираться буду.
-- А я домой прибуду! Новосибирец я! Вся семья у меня там: мать, жена и сын! Ждут!
-- Меня тоже ждут жена, дети и внук! Правда, дочь и сын ещё продолжают службу. Сын в Германии остался, а дочь на Дальний Восток перебросили.
-- Все живы остались?
-- Нет! Средняя дочь Полина и её муж погибли в оккупации в Белоруссии, подробностей не знаю.
-- Да, батя! У меня братья остались на войне: старший под Сталинградом лежит, а младший в Белграде погиб, ещё жениться даже не успел! Давай, батя, выпьем по маленькой за них! У меня имеется!
Волнов не стал возражать. Они выпили, закусывая хлебом и фронтовой тушёнкой. Василию нравился его новый знакомец. Простой, весёлый, открытый капитан притягивал к себе каким-то внутренним обаянием. Вскоре вокруг него собралась целая компания, которая весело шутила, смеялась, но за весельем у каждого была пройденная огненная дорога войны.
 В Новосибирске состав стоял час. Василий и Сергей, попрощавшись с попутчиками, вышли на перрон. Капитан взволнованно искал глазами в толпе встречающих своих родных. Он стоял в полной растерянности в водовороте спешащих и ликующих людей.  Но вот в толпе раздался надрывный крик женщины:
-- Сергей! Серёжа!
 И тот час к нему на руки упала женщина и пацан. Они плакали. Немного успокоившись, капитан обратился к жене:
-- Вот, Оля, познакомься! Это Василий Васильевич из Камня-на-Оби! Мы Вас приглашаем, Василий Васильевич к нам! Время есть! – обратился к Волнову Сергей.
-- Я сердечно благодарю вас, товарищ капитан! Но я тоже спешу, и меня ждут дома!
 -- Что ж! Будете в Новосибирске заходите к нам, адресами мы с Вами обменялись. Всегда будем рады принять Вас, Василий Васильевич!
 -- Сердечно благодарен! Может, и встретимся!
Они обнялись. Волнов торопился, хотя понимал, что спешка ничего не даёт,  до отправления парохода ещё много времени. Однако ему казалось, что своей поспешностью он приближает мгновение встречи с Дуняшей. Пристань Чернышевского тоже была заполнена людьми. Разобравшись, Василий Васильевич зашёл на палубу довольно большого судна. Вглядываясь в лица людей, он пытался найти каменцев.
 Обь зазывно блестела в летних лучах солнца. Воздух был влажным и тёплым. Ласковый ветерок вызывал небольшую рябь на воде. Пароход тихонько покачивался на речной волне. Василий, уставший за неделю дорожных впечатлений, упал на отведённую ему нижнюю полку и тут же заснул спокойным и мирным сном.
 Утром пароход причалил к Каменской пристани. Василий Васильевич ещё с палубы увидел Евдокию с дочерью и внуком. Дуня, небольшого роста, стройная, в облегающем фигуру платье, казалась ему дамой, сошедшей на землю из времён начала столетия.
 -- Дуняша! Господи! Она совсем не изменилась за годы разлуки! Милая, милая, моя супруга! Сколько же испытаний тебе выпало! – вглядываясь в лицо жены,  нервничал Волнов.
Каменцев, сошедших на берег, оказалось много, однако Василий не встретил среди них знакомых людей.
-- Все эти солдаты выросли уже без меня! Молодые! У них вся жизнь впереди! Кого я надеялся увидеть? Всё забываю, что мне седьмой десяток лет катит, ровесники дома сидят, а не порох нюхают, - осознавая свой возраст, размышлял Василий.
Среди пассажиров парохода стояла напряжённая тишина. Лица бойцов напряглись, глаза с нервным ожиданием вглядывались во встречающих. В памяти каждого из них всплывали воспоминания о кровопролитных боях, гибели товарищей и смерти людей. На берегу тоже замерли. Казалось, что весь Каменский район пришёл на старую пристань встречать победителей. Женщины держали в руках маленьких детей, цветы, многие из них тихо плакали. Радость и горе, всё было в их глазах.
Евдокия Ефремовна с Александрой и внуком были в пёстрой толпе женщин. Накануне она получила от Василия телеграмму, в которой он извещал о своём прибытии. Женщина глазами нашла мужа среди пассажиров, толкающихся возле трапов. Она пристально всматривалась в его высокую, сухопарую фигуру.
 -- Вэсську! Васенька! Жив, любимый! Господи! Спасибо тебе, что услышал мои молитвы! – повторяла она, тихонько произнося финское и русское имя мужа.
Наконец, пароход причалил. По спущенным трапам пассажиры устремились на долгожданный берег. Грянул духовой оркестр! Но женские крики радости заглушали звуки музыки.
-- Васенька! Васенька! – бросилась навстречу Волнову Евдокия Ефремовна, забыв про дочь и внука, стоявших рядом с ней.
Василий, всё ещё не веря своим глазам, шёл навстречу жене. И только когда она, плачущая, припала к его груди, он понял, что война закончилась. Гладя жену по голове, ощущая её аромат, мягкость пушистых волос, он не выдержал, и жгучие слёзы обожгли щёки. Перед глазами промелькнули все семь лет: лагерные лишения и обжигающий огонь войны.
 -- Дунюшка! Дуня! Дорогая моя! Я вернулся к тебе!
 Они задыхались от нахлынувшего счастья! Куда-то исчезли все слова, да и не было в них нужды! Всё ликовало: залитый солнцем маленький сибирский городок, величавая Обь, играющая солнечными лучами, блестели трубы оркестрантов, воздух пьянил и кружил головы людям, пережившим тяжёлую войну! Казалось, что всё страшное осталось в прошлом, а впереди только радость и только счастье! Иначе зачем они гибли на фронтах этой страшной, смертоубийственной войны!
Василий и Дуня словно застыли, прижавшись друг к другу! Они даже не замечали стоящих рядом с ними Сашу и Ванечку. Первой очнулась Евдокия.
-- Васенька, посмотри, какой у нас с тобой внучек, Ванечка!
Она взяла за руку мальчика, смущённо стоявшего рядом с матерью, и подвела его ближе к Волнову.
 -- Сколько ж тебе годков, Ванюша? - нагнувшись к ребёнку, спросил его Василий.
-- Пять! А ты и есть мой дед Вася?
-- Да, дорогой, я и есть твой дедушка Василий!
Он легко взял мальчика на руки и поднял над головой.
-- Не боишься?
-- Нет! Деда! Как здорово! Вот папка скоро придёт домой и тоже меня так поднимать высоко будет! - заливаясь от смеха, крикнул мальчик.
-- А папка точно скоро придёт? - опуская малыша на землю, обратился к дочери Василий Васильевич.
-- Получили письмо от Володи, пишет, что задерживают его на полгода, будет заниматься восстановлением судоходства, портов пока в Германии, а там дальше ещё неизвестно, - вмешалась в разговор Александра.
-- Сашенька, дочка! Здравствуй, мой цветочек! Как же ты повзрослела и какой красавицей стала! Прямо копия матери! Дуняша, как же наша дочь похожа на тебя! Одно лицо!
 Взявшись за руки, они пошли в сторону Саратовской улицы. Вот и старый дом! Василий действительно увидел свой постаревший, почерневший и осевший дом. Он остановился возле высоких ворот.
-- Да, брат! И тебе досталось! Весь почернел! Ну, ничего, подновим наличники, ставенки, и опять помолодеешь!
 -- Заходи, Вася, заходи в дом! В наш с тобой дом!- сияя от счастья и проглатывая слёзы, засуетилась Евдокия Ефремовна.
В большой комнате был накрыт стол. По стенам стояли старые стулья, каким-то чудом сохранившиеся с самой свадьбы. Над столом висел оранжевый абажур. Больше ничего не было.
-- Дунюшка! Где же твой волшебный рояль?
-- Продала, Вася! Пришлось всю мебель продать, осталось только самое необходимое.
 -- Дуня, давай обойдём наш дом! Я столько лет мечтал об этом, дорогая! Тосковал о нём и о вас!
-- Пойдём, Васенька! Да только пусто везде! Кровати да шкаф!
-- Стены, Дуня! Родные стены! Больше и не надо ничего!
Они, взявшись за руки, обошли все комнаты.
-- Пора за стол! Сашенька старалась готовила! Пойдём, Васенька!
-- Да! Да! Дуняша! Я - дома! Счастье какое! Дуня! Я - дома!
Лица, наполненные счастьем, ликовали! Даже маленький Ваня понимал торжественность и необычность наступившего момента. Завершался первый день встречи с семьёй! И только к вечеру, когда немного улеглись эмоции, Василий стал разглядывать Дуню. Её хрупкость, бледность лица, горящие, словно в лихорадке, глаза вселяли непонятную тревогу. Всё стало очевидным утром следующего дня, когда Дуня зашлась от захлёбывающегося кашля.
-- Дунюшка! Ты больна? Что с тобой? - с тревогой обратился он к жене.
-- Васенька, главное, что дождалась тебя! Увидела тебя, дорогой мой! Теперь и на поправку пойду! Всё будет хорошо! - не отвечая на вопрос, прижавшись к мужу, заговорила женщина.
 -- Дуня, это туберкулёз? - со страхом продолжал спрашивать Волнов.
-- Да, ничего! Поправлюсь, Васенька!
-- Милая, милая моя! Мы тебя будем лечить! Всё у нас получится!
 -- Конечно, Васенька! Ты теперь дома рядом с нами! Всё будет хорошо!
Василий обнял жену и долго не выпускал её из объятий. Теперь он ощутил насколько худа и слаба была Дуня. Его опасения за состояние здоровья Евдокии Ефремовны подтвердила Алексанра, оставшись наедине с отцом.
-- Мама второй год как больна. Она до сорок четвёртого, как жена врага народа, была в трудармиии на заготовках леса, застудилась вся. Я всё продала, чтобы купить для неё лекарство. Сначала стало лучше, а теперь опять ухудшение началось. Она очень нервничала этот последний год войны, всё боялась, что тебя убьют, а потом, что умрёт, не дождавшись тебя. Тем и живёт!
-- Что врачи говорят? - вдруг осипшим голосом обратился Василий к дочери.
-- Папа! Что в данной ситуации могут сказать врачи? Что состояние тяжёлое! Что болезнь прогрессирует! Я боюсь, что сегодняшнее волнение не пойдёт ей на пользу.
-- А лекарство есть?
-- Да! Но толку от него никакого! Врачи разводят руками! Я ведь с ней в Барнаул ездила! Ничего нового там нам не сказали!
Отчаяние овладело Василием за  полную беспомощность перед навалившимся горем. Евдокия Ефремовна таяла с каждым днём, силы покидали её. Василий Васильевич обошёл всех врачей, но ничего обнадёживающего он не услышал. В один из августовских дней Евдокия не смогла подняться с постели.
В конце лета Евдокии Ефремовны не стало....

Эпилог. Да упокоится с миром твоя душа
Годы жизни летели, будто зимняя метель: то закружат, то ложатся, словно на бескрайнюю равнину, то задуют обжигающими ветрами по степным просторам. Василий поседел. Его лицо обрамляла седая кудрявая бородка. Но глаза не утратили жизненного блеска, лицо не было испещрено глубокими старческими морщинами. От всей его фигуры, высокой и сухопарой, веяло физическим здоровьем и силой.
 Первые годы после смерти любимой жены Волнов долго работал в районном военкомате, чему был очень рад. Сына и дочерей судьба разбросала по всей огромной стране, но они не забывали стареющего отца, приезжали со своими семьями. И тогда старый дом оживал, звенел детскими голосами и женским смехом, напоминая Василию свою ушедшую весну, когда ему улыбалась молодая Дуняша, когда дети весёлой стайкой беззаботно бегали по дому.  А дом, в ту пору, пахнущий краской и лесом, во всём своём величии украшал Саратовскую улицу Камня. Потом дети разъезжались, и дом затихал, ожидая их нового приезда. Сын и дочери не единожды звали его с собой, проявляя заботу и любовь к своему стареющему родителю, но Василий Васильевич отшучивался, откладывая решение до их следующего приезда. На том и расставались на год, два…. Казалось, что их отец, сильный и неподвластный годам, будет жить вечно, ждать их и встречать на старой пристани, узнаваемый издалека по сухой и высокой фигуре.
Выросли внуки, у них появились свои семьи, и они тоже приезжали в старинный сибирский городок на большой сибирской реке, где их ждал неиссякаемый старец. И вновь старый дом наполнялся детскими голосами, радовался и жил новой жизнью. Наступала осень, степь покрывалась бурыми пятнами высохшей травы и выстилалась седыми перьями степного ковыля. Старик жил и жил, словно годы не брали его. Каждый день он выходил за околицу, смотрел на восходящее солнце и благодарил  Создателя за подаренную ему долгую жизнь.
-- Живу за не прожитые годы моей Дуняши. Такова воля твоя, Господи!- размышлял старик, глядя в небесную лазурь зарождающегося дня. Степь, когда-то давно поразившая его, словно душа любимой супруги, ждала встречи с ним, даря ему восходящее солнце и жизнь. Василий вдыхал степной воздух, пропитанный ароматами полевых цветов, прогретый щедрым алтайским солнцем и вслушивался в шелест трав, пение птиц, в степной гомон. Так начинался новый день жизни, отпущенной ему Творцом. Встретив восход, он возвращался в свой старый дом. Так было всегда.
Однажды дом не дождался одинокого старика. К полудню его отсутствие заметили соседи. Зная странности престарелого соседа, они нашли его в степи. Старик был мёртв. Его серые глаза оставались открытыми и смотрели в небесную синеву. Руки, разбросанные по земле, казались длинными, и весь он вытянувшийся во весь свой рост, казался большим и сильным.
 Старика похоронили в том месте, где жизнь покинула его. Даже после своей смерти он остался лежать в алтайской степи, продолжая с небес созерцать её расцвеченную Творцом красоту.
Через много лет к его могиле подъехал большой автомобиль. Из него вышли две женщины очень почтенного возраста в сопровождении  немолодого мужчины.
-- Вэсськ, здесь лежит твой дед, наш брат! – сказала одна из них, подойдя к безымянному холмику могилы.
-- Да упокоится его душа! – вторила ещё одна дама.
-- Здравствуй, Вэсську! Мы привезли тебе привет от наших родителей, - продолжила первая дама, посыпая могильный холмик землёй, вытрясая её из маленького мешочка.
 На месте безымянной могилы мужчина установил надгробие, изготовленное из чёрного мрамора. Он трудился целый день, завершив свою работу к закату солнца. На плите было написано на финском, английском и русском языках имя: «Вэсськ Лайне». К написанному на русском языке имени усопшего подписано «Вэсськ Лайне – Василий Волнов. Да упокоится с миром твоя душа».
Женщины и мужчина долго стояли в молчании и смотрели на плиту. Уже стемнело. Они сели в автомобиль, который увёз их в неизвестную сторону.
 
А степь продолжала дарить живущим на земле людям новые рассветы и надежду на новую жизнь.