Общество

    Сообщения об Обществе если не и опровергали, то, по меньшей мере, ставили под сомнение некоторые из общепринятых представлений специалистов. Это несоответствие побудило сторонников детерминизма обратиться к архивам. Так были извлечены на свет и введены в научный обиход «Записки о Совдепии», изданные в Мемфисе (штат Теннеси) неким Бенджаменом Спайком, судя по тексту, баптистским миссионером. На 184-й странице этого обширного труда скрупулезные исследователи обнаружили вскользь брошенное замечание о нелюбви некоторых русских провинциалов к Москве. Ссылаясь на свидетельство Спайка, часть россиеведов поспешила отнести тайное зарождение Общества к двадцатым годам истекающего столетия. Логика приверженцев этой концепции проста, убедительна и удобна в употреблении. Действительно, если ни в одном из свидетельств иностранцев о России нельзя найти ничего похожего (напротив, все авторы повествуют о всенародной любви к матушке-Москве и, кстати, столь же коллективной неприязни к Петербургу, то вывод неизбежен: отношение к Москве стало меняться не ранее большевистского переворота. По мнению сторонников этой доктрины, явная антимосковская направленность Кронштадтского восстания и знаменитая сцена соблазнения васюковцев Нью-Москвой в романе великого русского писателя Ильфа Петрова «12 стульев» подтвеждают их историческую правоту, поскольку оба события – и восстание и издание, – произошли в указанные годы.
    Далеко не все россиеведы согласились с ними. В частности, авторитетный Шон Брайен усмотрел в теоретических конструкциях «спайковцев» изначальный изъян в посылках: некритическое отношение к «Запискам» Б. Спайка, в которых наряду с довольно меткими и проницательными высказываниями (к таковым Брайен относит замечание Спайка о природе классовой  борьбы  в  России, «имеющей своим основанием не тривиальные противоречия между трудом и капиталом, но извечную вражду инстинкта с интеллектом», встречаются умозаключения совершенно беспомощные (к примеру, климатологический вывод, будто русская зима препятствует возникновению теплых чувств на трезвую голову), а то и вовсе смехотворные (пространные рассуждения о том, что русские любители рыбной ловли одержимы не обычным спортивным интересом, а необычным оккультным – поймать на крючок сказочную щуку, исполняющую все желания). «Корректно ли, –  задается вопросом Брайен, – основываясь на такого рода свидетельствах, местами воспаряющих до подсудных вершин диффамации, выдвигать столь решительные теории?» Сам Брайен придерживается более сбалансированной точки зрения: полагает, что удел большинства столиц во многом схож, хотя и не отрицает, что подобное Общество могло возникнуть только в России.
    Другой видный русист, профессор Кавазиди, не ограничившись критикой «постулатов от Спайка», попытался документально доказать, что легендарный пожар Москвы 1812 года был инспирирован русскими провинциалами.
    Если о времени пробуждения антимосковских настроений ученые продолжают спорить, то дата, с которой начали формироваться первые кружки единомышленников, впоследствии образовавших Общество, разногласий не вызывает, – 16 июля 1958 года. Именно в этот день большевистское правительство обнародовало постановление о повсеместном учреждении так называемых краеведческих музеев. Согласно замыслам идеологов русского коммунизма, эти музеи должны были способствовать патриотическому воспитанию провинциалов в истинно большевистском духе. Помимо экспонирования традиционных русских сувениров (матрешек, ложек, самоваров) и агитационных фотостендов с фальсифицированными снимками мифических трудовых побед, каждый такой музей должен был вести исследовательскую работу о славных бунтах в добольшевистком прошлом провинции (при публикации все, не порочащее царей и воевод, элиминировалось). По мнению большинства специалистов, именно из обиженных цензурой авторов подобных публикаций и стали складываться первые группы антимосковски настроенных интеллигентов. Огромные расстояния, отвратительные дороги и тотальная перлюстрация почты ощутимо замедлили  процесс  становления,  развития и слияния этих групп.  Поэтому нет ничего удивительного в том,  что первое массовое  антимосковское выступление провинциалов возглавили их оппоненты, так называемые новопочвенники, имевшие более чем столетний опыт активного фрондерства. Именно их стараниями вместо планировавшегося  вооруженного восстания ядерных физиков в Новосибирске случилась мирная демонстрация хронически недоедающих рабочих в Новочеркасске, разгромленная центральными властями в лучших кронштадтских традициях.
    Поражение заметно ослабило влияние новопочвенников, тогда как вынужденное неучастие антимосковитов, напротив, значительно укрепило их репутацию в широких кругах российских глухоманей. Однако какие дивиденды извлекли последние из своего возросшего авторитета и извлекли ли их вообще – в точности неизвестно. Несмотря на все старания исследователей, выяснить что-либо достоверное о подпольных деяниях антимосковитов в период так называемого застоя (1965 – 1985) пока не удалось. Отдельные публикации в научной периодике на эту тему отличались бездоказательностью и неуместным лиризмом в отношении нескольких популярных диссидентов, что дало повод Ш.Брайену назвать их «типичной продукцией нашей эпохи хвастливого всеведенья и интеллектуальной немощи» . Знаменитый доктор Хаузер в своей критике упомянутых работ был более пространен и академичен. «С научной точки зрения, – писал он в своем прославленном трактате, – корректнее смириться с досадным пробелом в истории Общества, или даже считать, что все это время антимосковиты аккумулировали силы в кухонных диспутах, нежели соглашаться с авторами, склонными удовлетворять свое исследовательское нетерпение досужими домыслами».
     Итак, в нелегальной истории общества сомнению не подлежит только один факт, – момент его легализации. Это знаменательное событие произошло в апреле 1988 года в Ленинграде, когда участники очередного слета историков-краеведов торжественно переименовали свое рутинное мероприятие в Учредительный Съезд Всероссийского Общества Нелюбителей Москвы, сокращенно ВОНЕМ .
   Бурная  реакция  московских  журналистов  на  антистоличные речи краеведов быстро рассеяла первоначальное недоверие западной прессы  и недоумение россиеведов в отношении значимости происходящего. Официозная «Правда» назвала Общество «сборищем запойных говорунов». Демократические «Московские Новости» были сдержаннее и аналитичнее: «Выступления самозванцев самоучредилки, как правило, апоплексичны по форме и апокалипсичны по содержанию… Прения обнаруживают благородную скудость державных мыслей». Печатный орган новопочвенников «Советский Рассвет» счел съезд «подлой провокацией внешних спецслужб и внутренних жидомасонов» .
   По свидетельству западных корреспондентов, общая словесная кривая речей, звучавших на съезде, явно тяготела к эпатажу. Некоторые ораторы не считали зазорным излишне злоупотреблять нарядной точностью русского  мата, что у немалой части аудитории вызывало шумное одобрение. Примечательно, что священная нелюбовь к Москве у многих делегатов органично сочеталась с великой неприязнью к Соединенным Штатам. Американцев обвиняли в преднамеренном одурманивании прогрессивного человечества прагматическими идеалами, а также в стремлении навязать русской молодежи чуждые ее менталитету мечты о том, как в кратчайшие сроки сделаться гражданином США и геройски умереть за их независимость, счастье и процветание. Разумеется, Москве инвектив и диатриб досталось на порядок больше. Для начала ее «переименовали», превратив из «Третьего Рима» в «Четвертый Вавилон», а под конец и вовсе объявили «пятьдесят первым штатом Америки на птичьих правах Пуэрто-Рико» …
   Впрочем, несмотря на единодушную нелюбовь к Москве, на абсолютное единогласие делегатов во взглядах на святое предназначение России («спасти Мир Божий, околдованный поденной наживой»), ни один вариант Программы Общества  не  набрал необходимого количества голосов. Между тем Устав был принят почти без возражений. Согласно Уставу, все члены Общества делятся на три категории: действительные члены, кандидаты и сочувствующие. Суровость предъявляемых требований смягчается по нисходящей. Так, если действительный член обязан не иметь в своей родословной ни одного предка-немосквича минимум до четвертого колена, то сочувствующим вправе стать практически любой,  не исключая мэра Москвы и включая прямых потомков Юрия Долгорукого, – разумеется, при условии наличия у них соответствующего к столице отношения.
  Устав вверг западных россиеведов в крайнее недоумение. Самые проницательные сочли этот документ рекламным трюком,  или,  как выразился шведский профессор Ярво Янсен, «шизофреническим способом привлечь к себе внимание мирового сообщества». Комментарий доктора Хаузера был непривычно краток и традиционно замысловат: «Идиотия априорных представлений способствует безумию социальных ожиданий» . Не менее загадочным умозаключением поделился с прессой Жульен Бернье: «Безусловно, русские используют едва ли десятую часть своих способностей, которые могли бы использовать, не будь они русскими».
   Разумеется, научная общественность не могла удовлетвориться этими афоризмами в качестве полноценного истолкования феномена Устава. Впрочем, и более пространные трактовки, не замедлившие появится в печати, оказались неубедительными. Только с опубликованием работ Яцека Кржавчика и совместной монографии Б. Альбертози и Д. Армениана среди большинства россиеведов установилось некое подобие дихотомической ясности во взглядах на эту проблему.
   Кржавчик не сомневается, что своей кастовостью (сами антимосковиты именуют ее «трехпалатным триединством») Общество обязано неизжитому в народе «социальному рудименту романтических представлений о буколическом прошлом Святой Руси», согласно которым, русские, как нация, процветали лишь в те времена, когда ладно и чинно были разделы с рождения до смерти на бояр, холопов и смердов . Авторы конкурирующей  версии  усматривают в фатальном размежевании на «пречистых, чистых и нечистых», с одной стороны, «психогенный рецидив православия», с другой – специфичность российских представлений о справедливости: истинно русский человек свято убежден, что никакой москвич, как бы рьяно он ни не любил родной город, никогда не сможет сравняться или  сравниться  в  искренности  испытываемых  эмоций   со  стойким  немосквичом в четвертом поколении . (Заметим в скобках, что последний тезис имеет немало противников, возражения которых, как правило, сводятся к цитированию  знаменитых  строк  из  нашумевшей  книги  Яна Меерса «Ирреалии русской духовности» ). 
    После  легализации  Общества  (получения  им  официального статуса «добровольного союза трудящихся») его история, почти не теряя своей загадочности, приобретает размах массового движения, напоминающего одним ученым таборитов, другим – луддитов . Общество стало бурно расширяться, пополняя свои ряды не только хлынувшими из национальных окраин агонизирующей империи беженцами, но и зарубежными эмигрантами, сумевшими сохранить на чужбине духовное родство с соотечественниками. Центральный орган Общества газета «Гордый Провинциал» пользовалась в Москве столь усиленным спросом, что до периферии почти не доходила и долгое время считалась там нелегальной. Хорошо раскупался и ежемесячник «Москва Бессердечная», на страницах которого помимо разоблачительных статей о сегодняшних неприглядных делах столицы, в большом изобилии публиковались исторические свидетельства, подтверждавшие неизменность дурного нрава этого города. Но самый громкий успех имел плакат-календарь, изображавший сокрушительную победу Ильи Муромца над Юрием Долгоруким, Василием Темным и Иваном Грозным одновременно. Не обошлось, разумеется, и без коммерческих проектов: совместная канадо-израиле-российская туристическая фирма предлагала такие захватывающие экскурсии по русской столице, что любому желающему становилось ясно и понятно, за что этот город можно и нужно не любить...
    Особой заботы Общества удостоились бродяги. Для них почти в каждой области были учреждены специальные питомники, в которых этих несчастных поили, кормили, подвергали санитарной обработке, обучали азам общежития, социально адаптировали, натаскивали в православии, рукомеслах, нелюбви к Москве и отпускали с Богом на все четыре стороны личного невезения. Весь процесс занимал чуть больше двух недель, но результаты превзошли самые смелые ожидания: три четверти международных благотворительных организаций, специализирующихся на оказании гуманитарной помощи инвалидам коммунизма и холодной войны, стали направлять караваны с едой, одеждой, Библией и медикаментами в штаб-квартиру Общества в Москве.
     Меж тем центральная печать изощрялась в остроумии, распространяя  анекдоты  о  «новомодной  провинциальной забаве» . Новопочвенники, сурово осуждая поклонников «новой бесовской ереси» обличали Общество во всех смертных грехах и пытались уверить публику, что успех их конкурентов «подбит ветром перемен».               
    Успехи Общества были действительно впечатляющими. Его периодика приобрела значительное влияние не только в Москве, но и в провинции. Хлопочущим о своем рейтинге политикам приходилось демонстрировать публичную лояльность к Обществу, чья штаб-квартира в Москве стала восприниматься чем-то вроде посольского представительства всех провинций страны. Туристическая фирма, расположенная в одном здании с «посольством», не просто процветала, но контролировала едва ли не треть оборота туристического бизнеса, ибо не только российские и заграничные члены валом валили в Москву знакомиться с достопримечательностями ее изнанки и задника, но и вовсе никакие не члены, а обыкновенные любители горьких разочарований, обманутых надежд и неоправданных ожиданий. Финансовый успех позволил Обществу вкладывать значительные средства в теоретическую разработку программных идей движения. В Европе, пожалуй, не осталось приличного курорта, где бы руководители Общества совместно с зарубежными предводителями филиалов не провели конгресса, коллоквиума или симпозиума, посвященного тем или иным аспектам неприязни к белокаменной.
    Как и следовало ожидать, растущее финансовое и политическое могущество Общества, его независимость от государственных субсидий обеспокоили кремлевских бюрократов. Официоз разразился серией скандально-разоблачительных статей о роскошной жизни действительных членов, финансовых махинациях и двурушничестве некоторых лидеров, якобы втайне питающих к Москве беззаветную любовь и проч. Одновременно с этими публикациями в руководящих кругах Общества усилились внутренние противоречия, обозначились фракции и уклоны, что по российским меркам считается признаком идейной деградации. Затеянная в преддверии II съезда публичная дискуссия о программных целях Общества показала крайний разброс мнений среди его членов. Так, если Народно-Монархическая фракция предлагала вернуть столичный статус Петербургу (предварительно вновь переименовав его в Ленинград, поскольку «именно Ленин, сбежав со своей бандой руководящих большевиков из Питера в Москву, спас первый от участи последней»), то фракция Тотально-Радикальная (совместное детище киевских, новгородских, казанских и уфимских членов), исповедующая святую ненависть  к Москве начиная с 1147 года (у представителей  этой группировки было принято все свои выступления заканчивать цитированием Катона: «Ceterum censeo Moscvinem esse delendam» ), считала целью Общества исключение Москвы из состава России как совершенно чуждый ей элемент, угрожающий нравственному здоровью нации, и всенародное избрание Киева новой столицей, что, по мнению тотальных радикалов, должно привести к окончательному и бесповоротному воссоединению России с Украиной... Наконец третья влиятельная сила, фракция «умеренных», осуждала шумиху, поднятую внутри и вокруг Общества, и призывала собратьев по чувству просто и со вкусом не любить Москву на местах, не впадая в левацкие крайности ненавистничества .
    Однако настоящий скандал вызвали не рискованные заявления фракционных лидеров, а письмо рядового члена из поселка Ртутные Разводы. Поскольку это письмо неоднократно цитировалось в западной печати, ограничимся кратким пересказом его сути. Главная задача Общества , – полагает автор, – добиться принятия такого государственного закона, согласно которому каждые 10 – 15 лет Москва будет автоматически заселяться провинциалами, а москвичи в том же режиме переселяться в провинции. Автор уверял, что через каких-нибудь 100 – 150 лет во всей России не останется ни одного москвича (или провинциала) и пресловутое высокомерие москвичей, суровое недоверие столицы к горьким слезам чувствительных провинциалов либо станет доминирующей чертой национального характера, либо навсегда исчезнет в благодушной незлобивости обитателей захолустий. Любой исход, – подытоживает автор, – для России благотворен, поскольку оба сулят мир и процветание.
   Возмущенный мэр Москвы немедленно подал в суд, обвиняя Общество в «систематическом подрыве основ российской государственности путем разжигания внутринациональной розни по  месту жительства» . Центральные газеты кричали, что москвичей хотят сослать в Тмутаракань доводить до ума Сибирь. Столичная милиция усиленно проверяла паспортный режим, превышая власть в отношении выявленных провинциалов. Все это не могло не вызвать в провинциях соответствующей реакции. Некоторые из россиеведов поспешили предсказать гражданскую войну . К счастью, их предсказания не сбылись: дело ограничилось разгромом парламента президентской ратью. Восстановление конституционного порядка в стране довершила трансляция Центральным телевидением тяжбы между московской мэрией и адвокатами Общества. За три месяца непрерывных заседаний и прений высокий суд оказался не в состоянии определить, содержится ли в скандальном письме призыв к насильственной массовой депортации москвичей или высказанные в вещественной улике идеи следует квалифицировать как обычное объявление о квартирном обмене в несколько необычных масштабах.
   Суд еще продолжался, когда в Урюпинске, этом символе российской захудалости, начался съезд Общества. Стадион, арендованный Обществом для проведения съезда, был взят в кольцо плотными пикетами ветеранов коммунистического труда и активистов молодежной организации  новопочвенников «Витязи Правды»,  потрясавших лозунгами промосковского содержания .
   Отчетный доклад руководства был традиционно длинен, сух и чрезмерно насыщен статистикой. Цифры одобрили, действия начальства признали правильными. Затем слово предоставили зарубежным членам, которые, по своему обыкновению принялись путаться в собственных чувствах, не умея отделить конкретной нелюбви к Москве от общей неприязни к России. Поскольку синхронные переводы не отличались дословностью, многие сентенции выступавших не произвели того впечатления, на которое их авторы, возможно, рассчитывали . Благодушию положил конец лихтенштейнский полиглот Якоб Ллиленхайм, поведав обескураженной аудитории на чистейшем русском языке, что «только народ, предавший свою столицу всеочистительному  огню, в состоянии постичь, насколько дым отечества ему сладок и приятен» . Делегаты притихли, осмысляя услышанное и возбуждаясь по мере постижения неочевидной сути. Почувствовав неладное, положение попытался спасти представитель литовского филиала нелюбителей Москвы некто Мыколас Нечапуренковас. Конспективно выражаясь, объяснить он пытался следующее: заграничные члены отнюдь не плутают в трех соснах, просто они одновременно против и Москвы и Московской Руси, но зато обеими руками «за» Русь Киевскую, Новгородскую, Петербургскую, Чеченскую и так далее. Договорить ему не позволили: кто-то из хозяев «прибег к самому деликатному из известных на Руси способов сообщить оппоненту о своем с ним несогласии, а именно – к рукоприкладству» . Регламент был сорван, сценарий скомкан, трибуной завладели рядовые делегаты и принялись, сменяя друг друга, выражать свое крайнее возмущение. Дескать, сколько уже лет как они, не жалея живота своего, из последних душевных сил не любят родную Москву, но что-то не слыхать, чтобы заграничные члены удосужились учредить в своих странах аналогичные общества нелюбителей всяких там Парижей, Римов, Лондонов и Вашингтонов, не говоря уже об обществах нелюбителей Таллиннов, Ташкентов, Риг и Ереванов. Это, настаивали ораторы, не по-честному, не по-справедливому и вообще не по-русски! Да если зарубежным членам угодно знать, то их ощипанные столицы нашей матушке-Москве в подметки не годятся!..               
    Универсальная максима Астольфа де Кюстина («В России следует удивляться лишь собственному удивлению») всегда  вспоминается постфактум, – вслед за удивлением тому, чего никто не ждал. В россиеведческих кругах неизменно повторяется то, что Дэвид Юм некогда метко назвал «публичным плачем солипсиста над неопровержимостью своих убеждений». Так случилось и в этот раз. Никто не ожидал, что делегатов вдруг охватит необоримое желание всенародно раскаяться и покаяться, и что проделают они это с истинно российским размахом: битьем в грудь, разрыванием рубашек, коленопреклонениями, слезами... Под общий плач и рыдания съезд единодушно переименовали в Собор и постановили всем Собором идти в Москву на покаяние.
     Так Общество Нелюбителей Москвы стало Обществом любителей того же самого города, причем в Уставе почти ничего менять не пришлось , ибо кому же и любить Москву сильнее, чище, безнадежнее, как не тем, у кого нет никаких разумных причин испытывать к ней столь нежные чувства: ни предков-москвичей, ни почтения к ее достославностям, ни даже стремления в ней поселиться. А ведь только такая любовь может считаться истинной.
     Остается добавить, что покаянный Собор, преумножив свои ряды за месяцы скитаний почти вдесятеро, был рассеян на подступах к столице правительственными войсками. Таким образом, впервые в своей истории Москва поверила слезам. И соответственно отреагировала.

Из сборника "Петроградка. Ратные дела. Блуждающее слово"