Остаться в живых

- Выйдя из дома, я приступил к реализации плана. В составе нынешнего подъезда были три квартиры, три лифта. Я открыл их одновременно - и когда, после третьего моего толчка, закрылась дверь, поехал вверх.

Я был уверен, что сигнализации нет, иначе кабинеты не были бы под охраной. Но я не хотел включать свет: мне не хотелось, чтобы кто-то увидел меня внизу. Я хотел, чтобы меня увидели наверху. Поэтому я погасил все бра и зажег фонарь. В его свете перед глазами поплыли лестницы - высокие и тонкие, узкие и широкие, ведущие на этажи выше и ниже. Их вид, вид каждого из пролетов напоминал мне о чем-то древнем и похожем. Над головой пролетело что-то темное - вероятно, ворона. Далеко внизу поднимался ветер. Он дул в разбитые окна, и голоса звучали приглушенно.

Я все время вспоминал последнее наше собрание, и мне казалось, что я слышу все это, скорее, по радио. Судя по всему, никто из присутствующих не верил в происходящее, и это меня радовало. Это значило, что у меня будет больше времени для подготовки и для приготовления оружия.

На верхнем этаже не было людей.

- Паша, стой. Что ты несёшь? Какие три квартиры можно открыть одновременно? - голос Лёхи обдал рассказчика лёгким, как ветерок ранней осени, дуновением. Лёха зажмурился от внезапно выглянувшего из-за туч солнца, но Паше показалось, что гримаса была обращена на его счёт.

- Ты снова меня не понимаешь. Я устал говорить об одном и том же. Не пора ли мне домой?

- Но ты только 10 минут как пришёл!

- И тем не менее, уже стал лишним.

- Слушай, как хочешь. Можешь поливать свои обиды, как деревья, и скоро вырастишь настоящий лес. Мне всё-равно, поступай, как знаешь.

- Тогда я ухожу.

- Ну и пока.

- Пока.

Уже через пять минут Паша шёл по сентябрьской аллее, залитой солнечным светом. Клёны, буки, дубы одели золотые и алые короны, и хилый паренёк в лёгкой синей куртке неуверенным, рассеянным шагом шагал мимо одиноких скамеек и пустых качелей. Он и сам себе казался одиноким и пустым. У него в кармане ни гроша, нет денег даже на билет в кино. А он так хотел пригласить Леру на её любимый «Малхолланд-драйв»!

И действительно, - думал он, - какие три квартиры? У меня даже комнаты своей нет, приходится ютиться с Толиком на 10 квадратах. Всё, что у меня есть — это стол и старый ноутбук. А, ну и дешёвый телефон возраста моей бабушки. Это всё, что я нажил за свою дырявую жизнь. А мне ведь всего 20 лет. И уже такая глубокая старость…
У меня нет родителей, хотя почти у всех в моём возрасте они есть. Нет ни братьев, ни сестёр, ни друзей толком. Ни денег, ни жилья, лишь помойная работа кассиром да недельный отпуск, который я так впустую трачу. Как, собственно, и саму жизнь.

По улицам носились автомобили, виляя хвостом городского змея и извиваясь во все стороны, наполняя улицы и переулки, как вода, прорвавшаяся сквозь дамбу. Чёртово колесо под стать солнцу рассветало на горизонте городских окраин, жилых районов столицы. Было пыльно и душно. Осень костлявыми руками день ото дня обнажающихся ветвей вцепилась в пашино горло, сжало голову.

Через час Паща стоял у двери дома номер 4 по улице Грибоедова. Секундное замешательство, три толчка, и он влетел в подъезд. В составе этого подъезда были три квартиры, три лифта. Паша машинально зашёл в первый лифт, доехал до самого верха, и постучал в квартиру номер 8.

Дверь, казалось, была не заперта. Секунду помешкав и окрикнув хозяев, парень решился войти. Это была двушка, старая и замызганная. Обои в разных местах отошли и образовывали волны. Всюду валялась одежда, на полу в прихожей любовалась собой в зеркало недопитая бутылка какого-то шмурдяка.

Паша прошёл сквозь гостиную, заглянул в спальную. На кровати лежал он сам, посапывая и посвистывая, как чайник. Или паровоз. Или пёс, которому наступили на лапу. Не важно.

Нельзя сказать, чтобы Паша удивился, увидев самого себя спящим. Скорее, он ожидал увидеть нечто подобное.

Паше ужасно хотелось спать. На всякий случай ущипнув себя и убедившись, что всё это ещё не сон, он кинул синюю куртку рядом с кроватью, лёг на пол и уснул.

Проспав всю ночь беспробудным сном, утром Паша не обнаружил себя на кровати. Это нисколько не удивило его, но вполне огорчило.

Снова ущипнув себя и убедившись, что проснулся, он проследовал на крохотную кухоньку с разбитым окном, попытался раздобыть там пару яиц и сковороду. Все его попытки не увенчались успехом, и из дома Паша ушёл голодным. Было 9 часов утра 11 сентября, температура в тени — плюс 10.

Павел Михайлович Никонов, 20-летний молодой человек без определённого рода занятий, потерянным шёл по мокрому проспекту. Ночью по нему же ходил дождь. Такой же потерянный и немного грустный. По правде говоря, Павлик вовсе не знал, куда идёт. По всем приметам это был праздношатающийся, зевака. Проходя мимо цирка, он хотел было зайти, но вспомнил, что не имеет в кармане ни шиша. «Чёрт, да я ведь потому и волочусь пешком по этой столичной дыре, что не могу себе позволить ничего иного. Как всегда, забыл всё».

По проспекту, наперегонки с Пашей, бежали мокрые листья. Ветер гнал их, как старый барин — рыжих коней. «Пора брать свою жизнь в свои руки. Планировать завтрашний день. Машина, пущенная без руля, неизбежно слетит с обрыва. Соберись ты уже наконец, дырявая тряпка!» - внутренний монолог молодого человека прервал дорогой автомобиль, забрызгавший его с ног до головы. «Вот урод, ещё и на бэхе. И почему у таких всё получается?» - подумал Паша, но, конечно, промолчал.

День прошёл, как всегда — никак. Паша занял денег у знакомого, зашёл в столовую перекусить, прогулялся по парку с Машей, и твёрдо решил изменить свою жизнь неудачника. По крайней мере, начать. И даже не с понедельника, а прямо сейчас. Посчитав это уже прогрессом, юноша отправился на улицу Грибоедова, подошёл к дому 15. Снова секундное замешательство, три толчка, и он с силой ветра врывается в подъезд. В составе этого подъезда были три квартиры, три лифта. Паша машинально зашёл во второй лифт, доехал до самого верха, и постучал в квартиру номер 16.

Дверь снова была не заперта. Квартира принимала Пашу, как родной дом. Не ведая, откуда, но эта квартира, этот лифт, подъезд, этаж - казались ему удивительно знакомыми. Даже родными.
Как-будто здесь произошло что-то значимое, что-то неуловимо-личное, сродни рождению.
Паша вошёл, скинул синюю куртку в прихожей. Из спальни пахло остывшим кофе. На кровати не было никого.
На этот раз Паша удивился. Даже посмотрел под одеялом, в шкафу, на полке, на кухне. Никого. Ни малейшего намёка на его присутствие здесь. Но почему, почему тогда эта квартира кажется ему столь знакомой?

Паша ущипнул себя снова. И снова. И снова. Паша исщипал себе всё лицо. Но бесполезно — он точно знал, что не спит, и всё это ему не снится. А значит, он не понимал ничего. Снова.

Всю ночь он пролежал, думая о своей жизни. О том, что он — неустроенный неудачник — отчаянно хочет жить. Что он должен жить. Что его дрянная, ничтожная жизнь, отрыжка чёрных дыр и иных галактик — имеет некий смысл, цель, назначение, призвание. Он не мог ни понять их, ни определить, но ему очень хотелось, чтобы так и было. А как было на самом деле — он отчаянно не знал.
Утром Паша нашёл на кухне 2 сигареты, и больше ничего. Выкурив их, он вышёл до двор и направился к Лёхе. Лёха жил на в отдалённом районе, так что несколько часов Паша провёл в пути. Сентябрь клонился к закату. К закату дня в дверь Лёхиного красно-кирпичного дома со злостью и даже некоторым раздражённым упорством постучала рука Паши. Павла Михайловича Никонова, 20 лет, лица без определённого рода деятельности и постоянного места жительства. По полицейским меркам — БОМжа.

- Опять ты. Будешь снова свои сказки рассказывать? - рявкнул из-за калитки недовольный лёхин голос.

- Не психуй, поговорить надо.

- Ладно, входи.

Войдя в прихожую, Паша снял синюю куртку и аккуратно повесил её на вешалку. Пахло сыростью и недожаренной яичницей. Паша вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел, и понял, что есть то и не хочет.

- Слушай, Паш, давай поскорее, у меня ещё дела.

- У вас у всех и всегда дела, только до меня никакого дела нет. У меня, кстати, тоже до твоих дел дела нет. Знаешь, у меня жизнь рушится, а ты мне тут говоришь, что у тебя что-то важное.

- Слушай…

- Нет, это ты слушай, - Паша резко повысил тон, в его голосе зазвучала столь редкая для него решимость,- я ищу себя уже лет 10, и ничего. У меня нет ни друзей, ни просто сколь-нибудь близких знакомых.
Я считал тебя другом когда-то. Но я теперь вижу, насколько я ошибался. Я был уверен, что в твой дом для меня сигнализации нет, и это действительно так. Однако ты выставил против меня охрану, ты натравил на меня псов ревности и зависти. И к чему? Я даже не знаю, завистливые твари всегда найдут, чему завидовать. Это как паранойя, тут бесполезно спорить.

- Паш…

- Нет, ты дослушаешь до конца. Так вот, я хотел, чтобы меня увидели наверху. Поэтому я погасил все бра и зажег фонарь. В его свете перед глазами поплыли лестницы - высокие и тонкие, узкие и широкие, ведущие на этажи выше и ниже. Я хотел найти что-то вечное в себе, ты понимаешь, понимаешь, скотина? Я изливал тебе душу, самые тёмные её уголки, а ты вечно отнекивался и называл всё это сопливым бредом. Может и так, это сопливый бред, но лучше я буду в бреду и больным, чем таким врачом, как ты.
Я рассказывал тебе притчу о трёх тайнах, трёх тёмных, затхлых квартирах. И ты ведь прекрасно знаешь тринитаристскую теорию Фрейда, и даже тринитаристскую теорию Бога, чтобы понять, о чём я говорю. Но для тебя это был не более чем бред. Хотя я рассказывал о себе, а значит, для тебя и я — бред. И место мне только в психдиспансере.
У меня в голове никакого порядка, и потому меня чураются, как больного чумой. Я вижу, вижу это по твоим глазам… - Паша прервался, захлебываясь воздухом и судорожно вдыхая.

- У тебя всё? - в голосе Лёхи читалось раздражение, смешанное с презрением и кофейным ароматом.

- Ну и пошёл ты!

- Сам иди, откуда пришёл.

Наступала осенняя стылая ночь. Луна, как рыба в океане, всплывала и окуналась обратно в рваные, точно вороньи перья, тучи. Паша ругал себя за то, что снова не смог как следует ответить Лёхе, не смог врезать ему в его наглое и самодовольное лицо.
Паша вновь и вновь грыз себя за свою нерешительность. И весь мир вокруг был тёмным, страшным и пустым. Мёртвым миром мёртвого Паши.
Всё — чужое. Всё — не касается его. Он — не касается ничего. Всё безразлично. Остыло. Остановилось.

Дойдя до дома по улице Грибоедова 23, Паша остановился перед подъездом. Замешательство, три толчка, и он с силой ночи врывается в подъезд. Третий лифт, самый верх, квартира номер 42. Паша почему-то вспомнил свои прежние квартиры, в которых ему довелось ночевать за неимением своей. 4, 8, 15, 16, 23, 42. «Надо же, прямо Lost. Насколько помню, там и калеки вставали, и мёртвые оживали».

Дверь была не заперта. «Тут нет сигнализации, но неужели снова нет охраны?».

Войдя в квартиру, Павел Михайлович Никонов, 20-летний шалопай с потерянной жизнью, скинул потёртую и промокшую синюю куртку на пол. В следующую секунду из тьмы, из непроглядной тьмы прихожей вырвались тени, послышались резкие голоса. Кто-то ударил Пашу по голове, повалил на пол, скрутил руки.

Оказалось, что в этой квартире ещё позавчера нашли труп некоего Павла Никонова, 20-летнего неудачника с признаками закрытой черепно-мозговой травмы.

«Павел Никонов, вы задержаны как подозреваемый в убийстве. Вы имеете право на адвоката, также вы имеете право хранить молчание. Всё, сказанное вами, может быть использовано в Суде против вас!»

- Ну вот и всё, - подумал Паша, как всегда, оставив свои мысли при себе, - теперь в моей жизни точно будет порядок. Тюремный порядок.

Эта мысль даже успокоила Пашу. Теперь он знал, зачем он живёт, и зачем умер.

На горизонте всходил октябрь. Деревья, как каторжники, плелись друг за другом в осенней грязи. Пахло сыростью и скорой зимой. Дул сильный ветер.