Брунгильда

         

       Брунгильда Пинчик, а среди друзей и коллег -  Бася Семеновна, как просила она себя называть, была литературным редактором и работала в издательстве "Наука". И очень хорошим редактором она была. В давние времена дружила с Корнеем
Чуковским и молодым Маршаком, Риной Зеленой, с Раневской была на короткой ноге, в общем, была своим человеком в творческом кругу  литературной и актерской братии, и со многими была на "ты". Маленького роста, с коротко стриженными редкими уже волосами,  своей некрасивостью она была похожа на взъерошенную птичку, тощую и трогательную  - остроносая, с тонкими длинными руками, тронутыми артрозом, маленьким детским тельцем на тонких длинных ножках, причем, совсем не маленького размера и в стоптанных довоенных полуботиночках на шнурках.  Одевалась она в свободные,  вытянутые "хламиды" и бесформенные трикотажные кофты с отвисшими до колен большими карманами. Зимой она носила беличью шубку, похожую на детскую, местами уже хорошо потертую, и детскую шапочку с завязанными на бантик шнурками с помпонами на концах. Матовые от старости, но мягкие галоши она надевала на свои антикварные полуботинки - это было удобно и всегда практично.
Папироса "Беломор" была неотделима от Баси Семеновны и, как ни странно, ее характера. Даже не прикуренная, папироска частенько просто висела в уголке ее тонких губ, когда Бася Семеновна с шариковой ручкой в руках сидела над рукописью. В перерывах для отдыха она выходила на широкую лестницу издательства, наконец-то чиркала спичкой, пыхтела, закатывая глаза от удовольствия, и в блаженстве выпускала клубы сизого дыма, окутывая проходящих мимо сотрудников и авторов. На мой вопрос:
        - Бася Семенна, вы не слишком много курите? Вы же кашляете сильно. Мне так жалко ваше здоровье!

Бася Семеновна с улыбкой отвечала:
       - Милая деточка,  меня не надо жалеть, жалко мои годы, потраченные зря. Острый дефицит жизни и курева! В лагере с этим было сложно. Вот и наверстываю теперь упущенное в моей жизни!

Грохочущий, раскатистый кашель ее, расходился эхом по этажам, удивляя незнакомых людей - как могло это крошечное, висящее на лестничных перилах тельце, в изнеможении сотрясающееся от кашля, извергать одновременно с дымом столь громкие, пугающе басистые звуки!? Папироса "Беломор" для Баси Семеновны была одновременно и украшением, и указкой, и даже ее оружием. Как-то однажды, она рассказала нам со смехом, что встретилась с "негодяем" в арке своего дома:
      - Девчонки, представляете, он наверное меня хотел ограбить, а может и еще что другое, для моего возраста уже не совсем приличное, короче, схватил меня за талию, а я развернулась и как ткну ему папироской! Прямо под глаз попала!
И рассмеялась, гордая своей отвагой и находчивостью.
      - Бася Семенна, да чего у вас брать - вашу довоенную сумку потертую и тощую, так в ней только Беломор и спички, больше ничего! Вы же всегда без денег, только на проезд - пятаки и трехкопеечные!

Баська весело кивала в подтверждение и дополняла:
      - Почему это? Еще паспорт с собой всегда! А это самое ценное! Кто я без моей паспортины? Да никто! Кхе-кхе-кхе...

Вы не думайте - Баськой мы ее звали не пренебрежительно, а исключительно любовно, ее нельзя было не любить, эту нашу Басю Семенну, Брунгильду нашу.

Иногда папироса торчала у нее из-под волос, держась залихватски на ухе, потом оказывалась в руках вместо ручки, с папиросой в зубах она часто жевала свою нехитрую еду, принесенную девчонками из столовки прямо ей на стол рядом с рукописью, с ней она пила чай и даже спала с прилипшей папиросой в уголке рта... Сама нам рассказывала, частенько любила над собой поиронизировать.
       Ей было тогда, в конце 70 -х, уже глубоко за 80 лет, но никто не знал, сколько точно - она не посвящала нас в свой возраст, считая это неприличным. На вопрос - сколько ей лет исполняется (мы ждали юбилея, а она начальству запретила чествовать ее), отвечала:
      - Да что вы пристали, возраст - это проза жизни, а я больше поэзию люблю! И вообще, я женщина, позвольте мне не оповещать весь белый свет о моем возрасте! Кхе-кхе-кхе!

Мы все любили Басю Семеновну. Было в ней что-то такое, чего не было в нас - с одной стороны - необычайная крепость духа, что при всех ее чудачествах никогда не делало ее смешной и нелепой, с другой - самодостаточный юмор и всегда хорошее расположение ко всем. Мы были более рассудительны и менее мечтательны, копались в себе, в собственной жизни, жаловались на нехватку денег и пустые магазины, не нравились сами себе и были всем недовольны. А всего то навсего - надо было просто жить!  Сама она прожила долгую интересную, хотя и трудную жизнь и казалась тогда гораздо моложе нас, совсем юных. Была добрее, душевнее, она просто радовалась жизни! Баська лично знала Лилю и Осю Бриков, Маяковского, Цветаеву, Раневскую и многих других, с доброй иронией отзывалась о Советской власти, и хотя отбыла в лагерях лет семь или восемь, при удобном случае шутливо грозила заместителю Главного редактора физматлита Орлову приходом нового Сталина, чтобы навести порядок. Никого она не боялась. Могла смешно рассказать неприличный анекдот, не гнушаясь матерных слов, при этом хохотала так пронзительно зажигательно, что все моментально окружали ее, включаясь в общий хохот, идущие мимо останавливались и подхватывали общую тему. Она первая всегда хвалила мою новую и очень короткую, модную юбку, туфли на платформе, а вместо "джинсы" говорила
"джимсы" - ей нравилось все новое. Она часто делала комплименты нам, и с присущим только ей пожилым озорством, приподнявшись на мысочки, вытаскивала у меня и других девчонок шпильки или заколку из пучка:
        - Девчонки, не спешите стать старушками, берите пример с меня! Никаких шпилек! Волосы должны быть пушистыми, кудрявыми и распущенными! А душа молодой!

Потом смеялась и отшучивалась:
       - Правда, мне давно уже шпильки вкалывать некуда! Вместо волос остались только мозги, память и хорошее зрение! Кхе-кхе-кхе...
     Однажды, заведующая одной из редакций математики Катерина Ивановна, дама рождённая в Сибирской деревне, но с большими амбициями, в Москве ставшая профессорской женой и невесткой известного академика, глядя на Баську в её очередном обвисшем костюме, с вызовом спросила её:
     - Бася Семенна, а что это на вас за хламида такая?

На что Баська гордо ответила:
     - Катерина Иванна, это не хламида, это "Лондон"! Правда, костюмчик в 30-х годах привезен...

Катерина Иванна с уважением кивнула, удивленно хмыкнула и оставила Баську в покое.
    
Она часто посмеивалась над собой, после чего ее громкий хохот переходил в долгий упорный кашель. Память у нее была феноменальная - она могла продолжить любое из стихов Цветаевой, много помнила из Ахматовой, Гумилева и всего Пушкина. Да, Бася Семеновна прекрасно вычитывала рукописи без очков.
Еще с давних пор, после возвращения из лагеря в начале 50-х, ее мучил хронический бронхит.
Она часто курила на лестнице с увесистым томом Пушкина в руке формата Большой советской энциклопедии, который казался таким огромным, что было непонятно, как наша птичка Баська (так называли мы ее за глаза) может его удержать. На вопрос - не помочь ли ей донести книгу до редакторской - она тяжело поднималась по лестнице, а перило оказывалось у нее под мышкой, отвечала:
       - Пушкин - лучшее, что есть в моей жизни! Это я не доверю никому!
И крепко прижимала к груди толстую тяжелую книгу, как будто кто-то хотел ее отобрать.

       Мы долго не знали о ее настоящем имени - Брунгильда, пока наша Люська из отдела кадров со смехом не сообщила нам об этом.
       - Бася Семенна, какое имя у вас редкое! Кто назвал вас так?
       - Да, папаша мой большим затейником и любителем древнегерманского эпоса был, все картинки рассматривал, придумывал сам что-то, стихи писал, потом вдруг страстно полюбил Вагнера - "Полет валькирий", и вот вам воплощение его мечтаний - в 55 лет у него родилась я! Ну и чем я вам не Брунгильда?!
 
И снова начинала громко хохотать!
Мы кивали головой, а сами недоумевали - папаша ее действительно был большим затейником, но и весьма странным человеком - имя дал чудн'ое, думаю, в России больше других Брунгильд и не было.
Мало того, что наша Баська была Пинчик, она еще и Зайчиком когда-то стала. Вернее, Зайчиком был ее единственный муж - Василий Зайчик. Муж настоял, а Баська из любви к нему взяла его смешную фамилию и стала по паспорту - Брунгильда Зайчик. С Васькой Зайчиком кроме любви к поэзии их связывало еще одно - любовь к трамваям! Вася Зайчик выбирал самый длинный маршрут, садился на свободное место или вставал в конце вагона спиной к пассажирам и переводил свои тексты и стихи. Это было гораздо удобнее и приятнее, чем сидеть на узкой кровати с продавленной сеткой в душной, набитой битком общаге, куда его, прибывшего в Москву из Одессы, временно поселили, как нового члена Союза Писателей. Но тут ему вскоре привалило счастье в виде Брунгильды и ее маленькой восьмиметровой комнатки, но зато своей. Несколько лет Корней Чуковский нежно посмеивался над парой Зайчиков и сочинил про них:

        Жи-ли бы-ли Зай-чи-ки -
        Ва-ська и Ба-ська,
        Е-зди-ли в тра-мва-йчи-ке
        И лю-би-ли кла-сси-ку...

Что-то было ещё и дальше, но я уже не помню...

 Ее муж, Василий Зайчик, худой и похожий на крючок, был переводчиком с испанского и португальского, тоже любил поэзию и обожал "Дон Кихота" Сервантеса.
Прожили вместе они не так недолго: Баська кроме поэзии и Васьки вскоре сильно полюбила свою родившуюся дочь Олю. Васька не выдержал наступившей прозы жизни и ушел к бездетной переводчице Леокадии Четвертак, женщине более романтичной, чем Брунгильда, совсем не отягощенной бытом, а главное - весьма хорошо отягощенной собственным жильем в виде отдельной квартиры и родительской дачи. Баська погоревала, пошмыгала носом и сменила назад фамилию с Зайчик на Пинчик. Друзья и постоянная подработка не дали им с дочкой умереть с горя и голода, а Оля росла не по дням, а по часам. И выросла в огромную-преогромную рядом с Баськой, высоченную в папашу Зайчика деваху, нехилую телом и пышными формами, совсем непонятно в кого. Ольга, с хорошими родительскими генами, легко закончила журфак и стала писать статьи в Литературной газете на морально-этические темы. Особенно ее увлекала больная для многих тема - отношения взрослых детей и их пожилых, брошенных ими, родителей. Статьи были обличающими, жесткими, гневливыми и плаксивыми, на целую полосу. Редакция Литературки получала много писем от разгневанных читателей, осуждавших черствых детей, а Ольгу благодарили за вмешательство и актуальность темы. С этими статьями и книгой на эту тему Ольга вступила в Союз Писателей.

       В последний понедельник перед новым 1978 годом Брунгильда не вышла на работу. Это случилось впервые за 25 лет. Как ни странно, но после освобождения из лагеря в начале 50-х , Брунгильда не пропустила ни одного рабочего дня. И не опоздала на работу ни на минуту. Всегда приходила загодя, даже на пол часа раньше - зато можно было в одиночестве спокойно, не торопясь, постелить на обшарпанный рабочий стол старенькую салфетку, выпить чашку чая или растворимого кофе и съесть бутерброд с яйцом. Кто-то любил с сыром, другие с колбасой, но наша Брунгильда Бася Семеновна любила разрезать вареное яйцо, красиво положить на свежий ломтик белого хлеба двумя липестками и посолить. И как это было приятно - съесть вкусный бутерброд, медленно растягивая удовольствие, именно так - неторопливо и вкусно позавтракать, начать новый в ее счастливой жизни день, просматривая газету "Правда". Ей было все равно, о чем писала "Правда": о собранном урожае, об очередном съезде партии или чьем-то юбилее. Главное, вокруг кипела жизнь, происходило что-то невероятно интересное, новое, важное и положительное. Так и жила Бася Семеновна своими большими радостями. Еще ходила на концерты Рихтера, Рудольфа Баршая, на выставки в Пушкинский музей и в гости к друзьям литераторам и артистам. Зарплата у Баси Семеновны, с трудом устроившейся на работу после освобождения из лагеря, была сначала крошечной, но денег ей вполне хватало и на жизнь, и на развлечения. Потом постепенно зарплата выросла, и ей стали платить, как и всем литературным редакторам. Как нам рассказывали сторожилы издательства, а таких было большинство - Бася Семеновна расцвела и даже поправилась. Радовалась прибавке в зарплате, помогала дочери и внучкам. И даже купила себе подарок - брошку с камешком из стекла чешского производства на воротничок довоенной праздничной шифоновой блузки, иногда даже барствовала - вызывала такси в театр или консерваторию.
Так продолжалось года два, до тех пор, пока у самой Ольги не подросли две ее дочери, Брунгильдины внучки. Обе были румяные и толстые, смешливые милые девочки-подростки. Первого мужа Ольга к тому времени бросила, снова вышла замуж, потом это повторилось еще дважды. Удивительное дело - Ольга, огромного роста женщина, напористая и грубоватая, невероятно привлекала мелких и слабых характером мужчин. Вероятно, они искали опоры и отдохновения под сенью нерушимой устойчивости Ольгиной психики.
Внучки росли, поступили в институты, вышли замуж. Потом родили своих детей. И два раза в месяц исправно навещали горячо любимую бабушку Брунгильду в издательстве аккурат в дни аванса и зарплаты. И вскоре после посещений любимых внучек, Бася Семеновна переставала обедать, не просила девчонок приносить ей булочки из столовой к чаю, ссылаясь на боли в животе. Диету, видите ли, надо соблюдать. Врач при катаре желудка прописал ей меньше есть. А жидкий и пустой чай пить почаще. И без сахара... Только в гости ездила на трамвае за 3 копейки.
        Как и всегда раньше, Бася Семеновна не брала больничный лист, зато всегда таскала домой объемные папки с пухлыми рукописями. Зрелище было трагикомичным - маленькая сухонькая Баська, намотав на тонкое запястье плетеную ручку авоськи с тяжеленной рукописью в папке, еле её тащит. Из-за ее маленького роста она почти волочится по асфальту, но Баська быстро семенит, потом ловко подтягивается за поручень в автобус, резво подпрыгивает на ступеньку и никогда не просит о помощи - люди помогают ей и уступают место.
Вот и в этот раз Бася Семеновна забрала с собой очередную рукопись и на работу назавтра не вышла. Заболела.
В издательстве всполошились - Баськин голос в телефонной трубке был слабый и толком разобрать, что она говорит, было трудно - кашель не давал возможности договорить ей фразу до конца. Врач из поликлиники Академии Наук долго слушал легкие, сказал, что похоже развивается пневмония. В больницу ехать Баська отказалась.
В те годы было принято навещать больных дома, и местком выделял деньги на апельсины с яблоками и даже конфеты.
Ко мне подошла председатель месткома и попросила после работы навестить Басю Семеновну, проведать и занести ей гостинцы от месткома. Оказалось, мы жили в одном доме на Ленинском проспекте, в соседних подъездах. Я не знала этого, была очень удивлена и с радостью отправилась ее навестить.

      Бася Семеновна сама открыла мне дверь. Наш, так называемый "сталинский" дом, в котором жила тогда и я, был построен в конце 50-х пленными немцами по финской технологии для возвращенных после репрессий из лагерей. Им давали в двух или трех комнатных квартирах комнаты, причем самые маленькие, до 13 метров. Кухни в этих домах на Ленинском проспекте были оборудованы с опережением во времени - встроенные шкафчики, никилированные двойные мойки, вертушки для кастрюль и крышек, ящики с ячейками для столовых приборов - все из натуральной березы и с отделкой из чего-то белого натурального! И это в 50-е годы...
Бася Семеновна бледная и слабая, провела меня с пакетом гостинцев к себе в комнату. К моему удивлению комнатка оказалась квадратной и очень светлой! Я огляделась - она была просто пустой... Большое окно, не отягощенное шторами, закрытое наполовину газетами, было чистым, рядом стоял квадратный стол, тоже застеленный газетами. Два обшарпанных довоенных стула с рваными дермантиновыми сиденьями стояли у стола, а пара вручную сколоченных табуреток стояли у стен. Вместо шкафа на стене висела доска с гвоздями, на них висели вешалки с Баськиными вещами... Жалкий продавленный топчан позапрошлого века с торчащими пружинами, накрытый пледом с заплатками, убого ютился в углу, на нем и спала наша Баська. Все остальное пространство занимали книги - аккуратно сложенными стопами они покоились на газетах прямо на полу, лежали на табуретках. Часть подоконника стала пристанищем для кое-какой посуды. А единственной  мебелью был сервант, но и он вместо посуды был заставлен книгами.
Я незаметно для Баси Семенны оглядела ее нищее жилище - в этот момент назвать ее Брунгильдой не поворачивался язык! Так бедно в конце 70-х гг уже никто в Москве и не жил... Время было благополучное, при желании все можно было "достать" и купить. Были бы деньги.
Я не показала виду Басе Семеновне, что смущена бедностью, только спросила:
     - А где у вас холодильник? На общей кухне?
Она ответила:
     - А у меня его просто нет, зачем он мне? Доктор не разрешает мне много есть.

Я кивнула, еще немного посидела, спросила - чем я могу помочь? Но в комнате было чисто - ни пылинки! И вскоре откланялась, на прощанье пожелав Басе Семеновне скорого выздоровления.
Домой я шла крепко задумавшись - у Баси Семеновны зарплата была больше моей, я была начинающим редактором с еще небольшим стажем, но на свои 150 рублей я отдыхала два раза в год, зимой каталась в горах на лыжах, а летом ездила на море. Я была еще не замужем, тратила деньги на себя и свои нужды, выкручивалась, как могла. Спасибо, у нас была касса "взаимопомощи"! Все с зарплаты вносили деньги, потом по очереди забирали приличную сумму - кто-то покупал мебель, кому-то не хватало на шубу, а я тратила на дорогое горнолыжное снаряжение. И книги. Короче, хватало на все.
Как могла жить Бася Семеновна в такой бедности, практически без еды, на хлебе и воде? Не покупала одежду, а ведь зарплата была по моим сведениям - гораздо больше двухсот рублей! Я задумалась.

       Назавтра в редакторской я рассказала сотрудникам о визите к Басе Семеновне. Все ахнули. Стояла полная тишина.
Молчание прервала Варвара Степановна, заведующая корректорской:
       - Все понятно! Баська никогда не копила деньги, она отдает их внучкам! Вот зачем они регулярно приезжают в дни получения зарплаты, вот мрази, ну я им устрою Кузькину мать!
 
Она в сердцах шлепнула ладонью о стол, насупила брови и свирепо окинула нас взглядом.
Все поддержали ее, кроме одной дамы, она писклявым голосом робко выразила свое мнение:
      - Откуда вы знаете, может Бася Семенна сама все отдает им, а им деваться некуда!? Она же любит внучек и правнуков! Я вот тоже своих люблю!

Началась полемика. Тут же все стали припоминать, кто и что видел и слышал в коридоре, когда приезжали внучки, сопоставили с Баськиным настроением, все поняли - это не ее инициатива. Оказалось, нет ни одного человека, кто не давал бы денег Басе Семеновне до зарплаты, правда, просила она немного, но это было регулярно. Потом она четко всем раздавала долги и оставалась сама без копейки... И голодала.
Все посовещались и решили, пора вмешаться, когда настанет день зарплаты!

Прошли новогодние праздники, мы все по очереди навещали больную Баську, приносили ей домашние котлетки, салатики, короче, подкармливали и поддерживали ее, как могли.
Наша Брунгильда Семеновна выздоровела и вскоре вышла на работу - люди прошедшие лагерную жизнь или быстро уходили из жизни, или уже закалялись настолько, что могли противостоять любым бедам и болезням.
      Январь выдался холодным, снежным, мороз крепчал, заставляя нас кутаться теплее, чем обычно.
       Настал день зарплаты. Девчонки следили за телефонными разговорами Баси Семеновны, прислушивались, и как только стало понятно, что она ожидает приезда внучек, настроились на общественную порку - но надо было сделать так, чтобы Бася Семеновна ни о чем не догадалась. Одни ее отвлекут, а другие возьмут на себя наглых внучек.
Окна моей комнаты на первом этаже, где я работала, выходили на
Ленинский проспект, как раз рядом со входом в издательство. Я периодически посматривала в окно и наконец увидела -  напротив окон остановились новенькие Жигули, из машины вышли две дорого одетые рослые барышни. Одна была в норковой шубе, другая в красивой дубленке, глаза ее прикрывал длинный мех песцовой шапки - после фильма "Ирония судьбы... " такие вошли в моду. Одна из внучек осталась стоять рядом с машиной, переговариваясь с мужчиной за рулем, это был её муж, другая направилась прямиком в двери издательства. Я быстро набрала местный номер редакторской на втором этаже, где работала Баська, предупредила девчонок. И сама пошла к лестнице. Окошко бухгалтерии находилось там же, рядом с плановым отделом, где работа моя подружка Оля.
Я поднималась по лестнице, а впереди меня гордо вышагивала переполненная достоинством, уверенная в своей неотразимости, внучка Софочка! Дефицитные сапоги на "манке" сверкали белизной, канадская дубленка и сумка были дорогими и доступными лишь для избранных.
      - Да, бедняжка, кормить ребенка ей не на что - обирают две наглые неработающие девицы старушку, бабушку свою, сами на Жигулях разъезжают, небось еще и по ресторанам ходят... И муж в машине сидит, важный такой, усы подкручивает. Все денег жаждут! Вот гадины...

Внучка поднялась наверх, и с вызывающим видом заглянула в редакторскую, Брунгильды не было - ее увели пить чай в библиотеку. Вышла Варвара Степановна, отвела в сторону внучку Софу, прижала к стене и что-то сказала ей яростным шепотом. Потом схватила ее за дубленку на груди и потрясла. Софа пыталась вырваться из железных объятий Варвары Степановны, женщины боевой, прошедшей всю войну. Сначала она робко пыталась оправдаться, ссылалась на свою мать Ольгу, что это все она придумала, а внучки ни при чем, говорила, что не все деньги бабка отдает, а отавляет себе целых тридцать рублей! Пыталась возмутиться - не ваше дело! Потом затихла и терла нос наманикюренными пальцами в кольцах, а под конец призналась:
          - Да, мы с сестрой привыкли хорошо жить, а бабка много зарабатывает - зачем ей столько? Хватит, пожила уже...

Варвара Степановна уже повысила голос от негодования, и мы услышали конечную фразу:
      - Ты поняла, гадина, что теперь мы будем отслеживать - только попробуйте еще бабушку грабить! В обиду мы ее не дадим, вы с сестрой и мужьями вашими - тунеядцы и воры! А мать ваша статьи о брошенных стариках пишет в Литературке, так вот мы и ей такое устроем - опровержение будет в газете, всем вам мало не покажется! Жаль, мы не сразу узнали, что деньги отбираете. А теперь - пошла вон отсюда! И только попробуй бабушке хоть слово грубое сказать!
 
Варвара Степановна, интеллигентная женщина, пинком спустила с лестницы внучку Софочку, та, испуганно оглядываясь, поскакала на своей "манке" вниз по лестнице, а наш редактор Дима спустился следом за ней. Мы все прильнули к окну - нужно же было до конца досмотреть позорное бегство наглого семейства!
Дима подошел к мужчине за рулем, что-то ему сказал, тот вышел к нему и полез драться. Но получил удар в глаз. Вторая внучка Фая подскочила к мужу, ее дорогая шуба расстегнулась, открыв украшение на шее, а Софа, вся в соплях, подняв голову, истерически кричала, грозя кулаками в окно редакторской, обещая расправу всему коллективу:
      - Наши дети умрут с голода, будете вы все виноваты! А бабка, зараза старая, пусть не расчитывает теперь на нашу помошь! Пусть сдохнет в одиночестве...

Водитель муж, потирая снегом глаз, включил зажигание, и машина, слегка увязнув в снегу, немного побуксовав, скрылась из виду...

Мы все отправились в библиотеку праздновать победу - пить чай с пирогами, а Бася Семеновна нервно поглядывала на часы - где же внучки!? Она попыталась уйти к себе в редакторскую, а Варвара Степановна спросила ее:
      - Бася Семенна, а что вы все переживаете? Ну не приехали внучки, так и что?
Баська покачала головой и ответила:
     - Так они никто не работают, чем детей кормить будут? И сами, наверное, голодные... И одеться им хочется, а мне - что надо? Да ничего уже и не надо...

Они долго еще тихо разговаривали. Варвара Степановна спокойно объясняла Басе Семеновне, все у них хорошо, они дорого одеты, по ресторанам ходят - Дима их видел в ресторане ДомЖура намедни. А ее просто используют, обманывают. Почему она, Бася Семеновна, должна сейчас, в мирное время жить так трудно? Голодать, совсем плохо одеваться, ходить зимой в галошах?!
      - Бася Семеновна! Вы столько лет в лагере отсидели! Теперь хоть поживите нормально.

Баська молча кивала, потом ответила:
      - Дочь Ольга меня виноватой считает, что в лагерь меня сослали, говорит, что теперь я должна отработать за те несколько лет, что она без меня с бабушкой и дедушкой жила, иначе не простит меня...
   
       Через пару недель мы все занялись комнатой Баси Семеновны. Местком выделил средства, мы тоже скинулись, получилась весьма приличная сумма. Сделали в комнате ремонт, купили холодильник, новый диван и простенькое кресло. На окно повесили шторы. Скатерть постелили. И торшер купили - комната преобразилась.
     Главный редактор по праву старшего коллеги приватно поговорил с Ольгой на тему морали, и вскоре из Литературной газеты она уволилась сама.
 
      Баська ещё долго пребывала в состоянии беспредельного счастья от своей новой комфортной жизни, но вскоре на лице оптимистки Брунгильды следы абсолютного счастья сменились на признаки острой невосполнимой печали. Теперь она  меньше работала и всё дольше зависала на лестничных перилах, затягиваясь папироской, кашляла громче и тяжелее прежнего, а глаза её, раньше живые и юркие, устремлялись далеко в сторону центра Москвы, и в огромном окне лестницы между этажами высматривали кого-то. Теперь она чаще молчала, много думала и прикидывала - сколько месткомовских и собранных для неё денег пошли на ремонт и обустройство её жилья и сколько ещё
смогла бы она сэкономить. Она ждала. Но никто к ней не приходил.