Белый сугроб

Сашка старательно полз к тому, что взрослые называли этажеркой. Ходить он ещё не мог, но ползал отменно: быстро и чётко выдерживая заданное невесть чем внутри него направление. Вообще ему без разницы было, куда ползти: лишь бы вперёд и к чему-нибудь. Так он решил освоить всё, что было вокруг, пока дома никого не было и, соответственно, никто не мог помешать его самостоятельной жизни.
– Аба-а, – сказал сам себе Сашка, рассматривая с интересом то, чего ему наконец удалось достичь. Высокая этажерка вздымалась, как показалось Сашке, до самого потолка. На каждой полочке лежало что-то интересное, но дотянуться было нельзя: высоко. Сашка разочарованно окинул своим любопытным взглядом эту первую в жизни «сокровищницу», до которой дополз, и тут вдруг заметил на нижней полке, почти у самого пола, огромный и длинный рулон бумаги, лежавший наискосок и, соответственно, далеко торчавший наружу. Он как бы сам напрашивался:
– Ну, вот оно, то первое, что ты наконец можешь взять. Ты первый раз в жизни сам решил сюда попасть и попал, сам тут так много всего увидел и вот теперь сам можешь взять. Хотя бы меня: ведь же другого всё равно не достать!
Всё это, сказанное выше невесть чьим голосом, мгновенно промелькнуло в голове и тотчас придало Сашке несокрушимую уверенность в необходимости и правильности дальнейших действий. Он, изо всех сил пыхтя, стащил рулон и стал его разворачивать. Но тот, оказавшись, как видно, совсем не расположенным к разворотам, не поддавался. Он, как живой, вырывался из рук и снова скатывался в привычную ему трубку, да к тому же и убегал куда-то по полу, так что Сашке приходилось всё время ловить и возвращать его к месту изучения, которое он организовал тут же, у этажерки. В конце концов Сашка стал уставать и сердиться на непослушный рулон. Так и не развернув его, Сашка сердито стукнул изо всех сил по нему своим малюсеньким кулачком левой руки, а правой резко рванул к себе один из краёв рулона. В рванувшей руке, издав шуршаще-бурчащий звук, остался белый клочок бумаги с неровными краями по одной из сторон. Сашка от неожиданности замер и стал внимательно разглядывать первый в жизни клочок со всех сторон. Он не спеша порвал его, теперь обеими ручонками, пополам и, насладившись повторившимся шуршаще-бурчавшим звуком, бросил на пол, зачарованно наблюдая, как два мелких клочка бесшумно упали и легли рядом. Однажды, когда мать, держа его на руках, подошла к окну, он видел что-то похожее за стеклом. Мать, перехватив его взгляд, сказала тогда, что это снег. Что вот он падает, и появляются сугробы. Большие и белые…
На улицу Сашку одного, понятное дело, и не собирался пока никто пускать. Но мысль создать тут и прямо сейчас свой собственный сугроб обрадовала Сашку так, что он даже засмеялся от радости. Он сейчас сам сделает себе тут сугроб! Сам!
Прежде всего рулон, уже не разворачивая, Сашка с трудом, но порвал на две больших части. Делал это не торопясь, внимательно и с наслаждением вслушиваясь в уже знакомый и понравившийся ему звук. Затем он каждую из частей рвал ещё и ещё: пока в конце концов, через довольно долгое время, вблизи этажерки не появился самый настоящий, большой и белый, сугроб из прекратившего свою жизнь рулона.
Когда последний мелкий клочок упал на самую вершину «сугроба», Сашка, торжествуя, взглянул на первое в жизни «произведение искусства» и понял, что это хорошо. Он – молодец! Впрочем… Тут Сашка вспомнил, что мать, рассказывая ему о тех сугробах, которые за окном, обратила внимание на то, что кое-где у этих белых холмов были видны неровные желтоватые пятна. Она ему тогда объяснила, что «это собачки: писают, нехорошие такие».
Сашка, держась за стенку, медленно встал на слегка дрожавшие ножки и…, прицелившись, выпустил струйку прямо в сугроб. Тот несколько просел и пожелтел там, куда влилась «последняя мысль» творца. Теперь уже Сашка точно знал: работа завершена. Первая в его жизни…
…Отец, вернувшийся в тот день первым и заставший Сашку в комнате с этажеркой, сразу заподозрил неладное. Быстро разувшись и раздевшись с улицы, он почти подбежал к сидевшему на полу наследнику и, увидев пустую нижнюю полку, рядом с которой возвышался сугроб бумаги, понял всё. И перво-наперво – то, что взбучка его по месту работы ждёт небывалая: чертёж нового гаража, буквально вчера законченный и практически безупречный, готовый к утверждению директором предприятия, единственный и неповторимый экземпляр которого готовился в течение многих месяцев, вручную (с логарифмической линейкой, карандашом и рейсфедером), бессонными ночами и убитыми выходными днями… Всё это теперь не имело никакого значения и никакому восстановлению, конечно, не подлежало. То был конец и взлелеянной надежде молодого инженера-механика на премию и повышение по службе. Такой печальный урок, один из первых серьёзных в семейной жизни, он, с его слов, запомнил до конца дней.
На всю жизнь запомнил этот «сугроб» и Сашка. И не по тому лишь, как высоко он сам оценил своё создание, а и по тому, как звонко и больно шлёпала крутая отцовская ладонь по голому Сашкиному «предножью» и как ревел он, уползая куда-то по полу, а его тащили за правую ногу назад и шлёпали, шлёпали, шлёпали… Запомнил и по тому, как позже, увидев надолго раскрасневшуюся часть Сашки, мать долго и громко ругалась с отцом, сурово осудив лишь его, неосмотрительно положившего чертёж на нижнюю полку и даже не запершего дверь в комнату, где стояла высокая этажерка с длинным белым рулоном.