Жизнь и смерть Хэрриет Фрин. Глава III

   Конни Хенкок была ее подругой.

   Когда-то она была худеньким большеротым ребенком с непомерно большой копной влажных волос. Теперь она становилась квадратной, толстела и выглядела ужасно, как мистер Хенкок. Рядом с ней Хэрриет чувствовала себя высокой, стройной и изящной.
 
   Мама не знала, какова Конни на самом деле; это было из разряда того, о чем ей нельзя рассказывать. Она считала, что Конни это перерастет. Между тем, ОН, очевидно, не перерос. У мистера Хенкока были рыжие бакенбарды, а его лицо присело на воротничок, вместо того, чтобы благородно возвышаться над ним, как папино. Оно выглядело задумчивым, отчего глаза выпучивались, а рот кривился и сползал, как вытянутая петля.  Когда разговор заходил о мистере Хенкоке, папа усмехался, будто речь шла о чем-то непристойном. Он говорил, что Конни нужно отрастить рыжие бакенбарды.

   Миссис Хенкок, мать Конни, была лучшей маминой подругой. Вот почему Конни всегда была рядом. Она помнила, как Конни сидела на высоком детском стульчике, изворачивалась и плевалась. И миссис Хенкок всегда была рядом, утонченная и печальная, глядящая на тебя нежными, разочарованными глазами.

   Она была рада, что Конни не отправили в ее пансион, и  ничто не могло стать преградой между ней и Присциллой Хевен.
 
   Присцилла была ее настоящей подругой.
 
   Это началось в третьем семестре, когда Присцилла впервые появилась в школе, несчастная и застенчивая, напуганная новыми лицами. Хэрриет отвела ее в свою комнату.

   Присцилла выглядела тоненькой-тоненькой в своем поношенном черном бархатном жакете. Она стояла, разглядывая себя в зеленоватом зеркале над желтым комодом. Тяжелые темные волосы оттянули сетку и порвали ее. Она беспомощно подняла тонкие руки.

   – У меня они никогда не удержатся, – сказала она, – я такая неопрятная.

   – Просто нужно больше шпилек, – возразила Хэрриет. – Намного больше. Если втыкать их в волосы снизу, они выпадут. Я тебе покажу, как надо.

   Присцилла затрепетала от радости, когда Хэрриет предложила ей пойти прогуляться; поначалу она побаивалась Хэрриет, потому что та была так  безупречна.

   Вскоре они уже всюду были вместе. Дружно, рука об руку, шли в парном строю; рядом сидели за обеденным столом и на занятиях, две головки – темная и золотисто-каштановая – склонялись над одной книгой. Они спали в одной комнате, сдвинув две белые кровати; между кроватями висела занавеска из плотной белой ткани; они отдергивали ее, чтобы видеть друг друга в летних сумерках или просыпаясь ясным утром.

   Хэрриет нравилось необычное, матово-бледное лицо Присциллы; ее нос, длинный и нервный, как у гончей; ее большой рот, беспокойно двигающийся между маленькими, хрупкими челюстями; ее глаза, черные с вкраплениями  нефритово-серого, выпуклые, с белыми ободками, когда она пугалась. Она вздрагивала при каждом звуке; дрожала и таращилась, когда ее внезапно будили; плакала, услышав торжественные звуки органа в церкви. Нужно было все время заботиться о том, чтобы не причинить ей вреда.
 
   Когда семестр закончился и нужно было ехать домой, она заплакала. Дома у Присциллы было ужасно.  Пьяный отец, раздраженная мать; они были бедны; за учебу  платила богатая тетушка.

   Когда наступили последние летние каникулы, она провела их с Хэрриет.

   «О-о-о!» – У Присси перехватило дыхание, когда она услышала, что они будут спать вместе на большой кровати в комнате для гостей. Она ходила, с любопытством разглядывая вещи, прикасаясь к ним нежно, как к святыням. Ей понравились два кудрявых фарфоровых ягненка на каминной полке, и «о… какие прелестные фарфоровые шкатулочки с цветами на крышке».

   Но когда зазвенел колокольчик, она, дрожа, застыла в дверях.

   – Я боюсь твоих родителей, Хетти. Я им не понравлюсь. Я ЗНАЮ, что не понравлюсь.

   – Да нет же. Они тебя полюбят, – сказала Хетти.

   Так и случилось. Им было жаль это маленькое бледное трепетное существо.

   Это была их последняя ночь. Присцилла больше не вернется в школу. Она сказала, что тетушка заплатила только за один год. Они лежали вдвоем на большой кровати в полумраке, лицом к лицу, и разговаривали.

   – Хетти… если бы тебе хотелось что-то сделать – ужасно хотелось, больше всего на свете, а это что-то было неправильным,  дурным, ты смогла бы удержаться?

   – Надеюсь, смогла бы. ДУМАЮ, что смогу, потому что знаю: если бы я совершила это, то сделала бы несчастными папу и маму.
 
   – Все так, но представь, что пришлось бы отказаться от того, чего ты хотела, что любила больше, чем их – смогла бы ты?

   – Да. Если бы считала это неправильным. Да я и не могу любить что-нибудь больше, чем их.

   – Но тогда ты уступишь, сдашься.

   – Придется.

   – Хетти… я не смогла бы.

   – Ну, если Я смогла бы, то и ТЫ тоже.

   – Нет. Нет…

   – Откуда ты знаешь?

   – Потому что я уже не смогла. Я… я не должна была приезжать сюда. Мой отец болен. Меня ждали дома, а я не поехала.

   – О, Присси…

   – Вот видишь – я не смогла. Не смогла. Я была так счастлива здесь, с тобой. Я не могла от этого отказаться.

   – Если бы твой отец был таким, как мой папа, ты смогла бы.

   – Да, ради НЕГО я сделала бы все, потому что он твой отец. Это от тебя я не могу отказаться.

   – Однажды придется.

   – Когда… когда?

   – Когда появится кто-то еще. Когда ты выйдешь замуж.

   – Я никогда не выйду замуж. Никогда. Мне никогда не нужен будет никто, кроме тебя. Если бы мы могли всегда быть вместе… Я не понимаю, ПОЧЕМУ люди женятся, Хетти.

   – Тем не менее, – сказала Хетти, – они женятся.

   – Это потому что они никогда не были так близки друг другу, как ты и я… Хетти, если я не выйду замуж, ТЫ ведь тоже не выйдешь?

   – Я не думаю о замужестве.

   – Да, но пообещай, дай слово, что никогда не выйдешь.

   – Лучше не давать СЛОВА. Видишь ли, может быть, я выйду замуж. Но я всю жизнь буду так же любить тебя, Присцилла.

   – Не будешь. Все будет по-другому. Я люблю тебя больше, чем ты меня. Но я буду любить тебя всю жизнь, и ничего не изменится. Я никогда не выйду замуж.

   – Может, и я тоже, – сказала Хэрриет.

   Они обменялись подарками. Хэрриет подарила Присцилле палисандровый несессер для письменных принадлежностей, инкрустированный перламутром, а Присцилла подарила Хэрриет саше для носовых платков, сделанное своими руками из тонкого серого холста с подкладкой из шелка в сине-белую клетку, вышитое по образцу синими цветочками. В верхней части – надпись синими буквами: «Носовые платки», внизу: «Хэрриет Фрин», и, спрятанное в одном из уголков: «Присцилла Хевен, сентябрь 1861».


Глава IV

   Ей запомнился один разговор. Отец сидел в кресле, прямой и стройный, и говорил тем своим спокойным голосом, который никогда не переходил на резкие, низкие или вибрирующие тона, время от времени делая паузы с таким видом, будто что-то его забавляло; его вытянутые губы распрямлялись  между перпендикулярными бороздками улыбки.