За закрытой дверью - 24

Во всяком человеке живет что-то неведомое, неуловимое и кристально чис¬тое, а когда случайно заденешь незримую струну, сердце щемит от восторга, от осознания того, что и ты не конченный человек, хочется опереться на это самое хорошее, что в тебе есть, отринуть то неглавное, наносное, что всегда казалось важным, а на самом деле оказывается пустым и никчемным. Наверное, это то, что во время зачатия подарил нам Господь, то, из чего мы состоим впервые мгновения рождения. И крик - это крик отчаяния, страх потери божественного дара. Это потом мы забываем то, что он у нас был. Забывшись в тщеславии, мы думаем, что по¬нимаем и знаем другого человека, хотя никак не можем понять себя. «Познай себя!» - призывали греки, а еще до них китайские мудрецы. Но сколько я ни муча¬юсь, не могу сказать себе, кто я. Об этом знает только Бог. Мне ли, смертному, по¬нять ее? Но все  равно хочу. Хочу лечь в ее душу так, чтобы обоим было хорошо.
Гойя был гением, а тоже не понимал себя, ради великой любви пожерт¬вовал жиз-нью дочери, так, по крайней мере, он думал, а потом безжало¬стно, методично убивал себя, сходил с ума в тоске по любимой дочери. "Маха обнаженная" - гер¬цогиня Альба, страшно хочу в Прадо, увидеть ее глаза, понять, что же такое уви¬дел в них Гойя, что за счастье ожидало его в их глубине, ради которого он сокра¬тил свой срок на земле. Хочу понять по-  разному ли сгорает в творчестве худож¬ник, когда пишет порт¬рет заказчика и когда портрет любимой. Говорят, герцогиня совсем не была красавицей. Но каждый любит свою самую красивую женщину в мире.
-Я поеду, мам. Замерз. Встану под душ, согреюсь. Но это только снаружи, ты – то знаешь. 
«Дай мне побыть в себе.» Это после нескольких месяцев молчания. Нельзя замыкать мир одним образом, знаю. Но мне других не надо.
Лес стал ближе, мо¬жет, это ночь его подвинула? Нет, появилось его дыхание, мягкий хвойный запах, и еще он теплый. Тепло! Только появляется в соз¬нании слово, и тело покрывается мурашками, а последний, все еще тлеющий пар пепла в груди и животе шепчет: « Только не это. Думай о чем угодно, но не думай о тепле».  Тогда первую ночь мы ночевали в охотничьей избушке, на берегу небольшой, метров в пять шириной, речки. Начало ноября, а лед в ней на длину руки. Опираешься коленями в край большой, вырубленной с запасом на долгую зиму проруби и там, внизу, ищешь котелком невидимую в ночи воду. В избе красный металл раска¬ленной печи и го¬рячие стены. Пьем терпкий, обжигающий, только что вскипевший чай, болтаем че¬пуху и смеемся не о чем. Мы вместе, все вместе. Таня берет меня за руку и тянет к выходу. На улице заворачи¬ваем к глухой стене, обнимаемся, целуемся до боли в губах, торопясь, поднимаем друг другу свитера, впиваемся друг в друга обна¬женной гру¬дью и умираем! Нас нет, нет по отдельности, мы одно общее тело, у нас одно на двоих сердце, у нас одна душа. Счастье! Одно на двоих.
    Луна бросает на опушку резко очерченные тени стволов берез. Космиче¬ская, не-поколебимая тишина. Покой и вечность. Мы будем любить друг друга всегда, пока стоит этот мир. Сидим, обнявшись на завалинке, молча смотрим, как луна двигает тени по снегу, и надеемся, что время все-таки остановится. Хотя бы для нас двоих, сейчас и навсегда.
 Внизу на мерзлом болоте, в темноте, подсвеченной белым, без помарки сне¬гом, идет человек, он страшно устал, ему бы отдохнуть, но он идет, идет. Только  на воле. Это я. Надо мной, редко взмахивая крыльями, кружит большая белая птица. Это моя душа, это тоже я. Нас теперь двое, это хорошо, вдвоем нам будет легче. А может, я придумал, на самом деле я один, я тот, который упорно передвигает лыжи вперед, а вверху ангел. Она его послала мне в помощь. Ангелы слушают ее, так уже было. Мне надо было ехать. Далеко. Уже у машины, обняв меня перед дорогой, она прошептала:
 - Пусть ангелы хранят тебя в пути.   Почему-то в этот раз, раньше она этого не говорила. Я возвращался ночью, машина шла хо¬рошо, дорога пуста, и я спешил домой. Впереди появился легкий туман, который на глазах густел, а потом вдруг оторвался от земли и облаком повис над дорогой. Бесформенное облако словно приказывало смотреть на него, и я смотрел, а оно стало принимать четкие очертания, появи¬лась фигура, это был Ангел, настоящий Ангел с крыльями за спиной, глазами, наполненными страхом, и с раскрытым ртом, приказывающим сбросить скорость. Я понял, затормозил, дальше поехал медленно, в смятении ожидая чего - то нехорошего. Обгоняя меня, вперед пролетели друг за другом две машины, очень скоро я догнал их. Одна лежала в кю¬вете на боку, и трое мужчин пытались вернуть ее на колеса, а вторая стояла немного впереди поперек дороги с раскрытыми пустыми дверями и освещала лес одной оставшейся фарой. Между машинами на краю ас¬фальта лежал огромный лось, под ним быстро росло тем¬ное кровавое пятно. Мы поставили машину, в ней были двое, оба ранены, но живы.
          Дома, первое, что я сказал Тане, было:
 - Спасибо тебе за Ангела-храни¬теля, - и рассказал о случившимся. Она слушала так, словно все это уже сама видела.
 - Что бы между нами ни произошло, знай, я всегда буду бе¬речь тебя.
 Мо¬жет, и сейчас надо мной она. Нет, мы ведь скоро год как не виделись.
 Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я помнил те сны, а мо¬жет, первый и не был сном. Мама рассказала мне об этом, когда уже со¬всем не вста¬вала, а временами сходила с ума. Я сидел у ее кровати в больнице, она смотрела в окно и говорила:
 - Интересно, как эти строи¬тели работают, каждый день ходят по лесам, таскают кирпичи и никак не закончат дом.
 За окном стоял плотный со¬сновый бор. Мне стало со¬всем невыносимо горько от жалости к ней, и я тихо за¬плакал. Она по¬смотрела на меня:
 - Еще вчера вспомнила и хотела тебе расска¬зать. Ко¬гда тебе было чуть больше двух лет, ты спросил:
 - Мама, я мальчик?
- Да, мальчик.
- Значит, не девочка. Это хорошо.
- Почему?
- Я был уже девоч¬кой раньше.
- Когда?
- Раньше.
- И как тебя звали?
- Марфа.
- И что ты делал? …Ты не ответил. А сейчас ты уже взрослый мальчик, муж¬чина, а мужчины не плачут. Потом, где-то через полгода, перед самой Пасхой ты сказал:
 - Мам, мне приснился дядя.
-Какой?
-Добрый.
- А как он выгля¬дел?
- У него большие глаза, длинные черные волосы и черная борода.
- И что он делал?
- Он дал мне крестик. Желтый, блестящий.
- А что сказал?
 - Ничего.
- Ты и сейчас живешь нелегко, не думаю, что дальше сможешь легче, только знай, Господь никогда не даст тебе испытаний, которых ты не сможешь вынести.
 Потом я понял, что она совсем не сходила с ума. Просто она видела то, что не мог видеть я, она видела, как для нее строится новый дом. Ей ос¬талось несколько дней. И еще понял то, что она пыталась утешить меня: « Совсем не страшно, я вернусь в этот мир, как вернулся когда-то ты. Буду другой, но буду здесь, дышать этим воздухом и любить земную жизнь. А пока я уйду, ненадолго, время, как вода между пальцев, только зачерпнул пригоршню из реки, а ее уже нет. Еще вчера днем я каталась на санках с мальчишками, вечером прижималась спи¬ной к остывающей печи, чтобы согреться и пила теплое парное молоко из мами¬ных рук, а сегодня ты беззвучно плачешь у моей постели. Помнишь мою маму? Она и сейчас живая перед моими глазами. Мне повезло с тобой, знаю, что буду жить в твоей душе до твоей уже последней минуты. Я все   равно вернусь, и ты ко¬гда-нибудь снова вернешься. Когда-нибудь наши дороги снова сойдутся, родными люди становятся навечно. Все будет хорошо, хоть скоро и достроят дом».