Дети Небесного острова. том 2. глава 57

"Мир, за который стоит бороться"

«Это невозможно, невозможно!»
Едва услышав сей до боли знакомый, некогда заученный ею на память глубокий мотив, Эми резво всплеснула руками и в беззвучном отчаянии отпрянула от окна, скрывшись от полоски всевидящего лунного света, что с небывалой щедростью развеивался по её лицу и волосам, мягко вплетаясь в короткие шелковистые пряди серебряными лентами. При этом ноги её чрезмерно подкосились, и ей пришлось приложить немало усилий для того, чтобы удержаться на скользком полу, не издав ни единого звука, который бы сумел потревожить мирно спящий экипаж.
Её чуткое сердце, какое и без этого в продолжении уже нескольких минут было весьма напряжено и, не скрывая своего беспокойства, так и рвалось из груди, ныне с глухим, трепетным звоном подпрыгивало до горла, будто изрядно раскаченный колокол. Мелодия, бывшая для неё старше, чем вся жизнь, казавшаяся девочке такой ветхой, всё же не смогла изжить себя в её воспоминаниях: лишь надёжно затерялась в их глубинах, оставшись полузабытой… однако она безвременно всплыла в её сознании, когда Эми с оторопью обнаружила, что по сей миг знает каждый оборот и эпитет песни нежной флейты, словно её ноты были выжжены на самой её душе…
Душе, что вопреки утверждённым наставлениям поэта луны и звёзд, в одночасье потеряла любой свой неимоверно шаткий внутренний мир от единого голоса лиричного инструмента, для коей его музыка отнюдь не служила источником гармонии и равновесия, а только наоборот, колыхала подсохшие, хоть и не зажившие раны её мыслей.
«Зачем же он так со мной?.. – безмолвно взывала семнадцатилетняя девочка к чему-то незримому, спустя ещё мгновенье собрав все силы и вновь запрокинув голову наверх, к самой луне, что при очередном взгляде янтарно-жёлтых глаз, еле заметно покосилась вниз – мне с лихвой хватило той сцены, чтобы прочесть на его лице то, что он истинно испытывает ко мне, а точнее – ничего. Его взор тогда был гораздо холоднее свечения сегодняшней луны. Вся эта надежда и печаль были только моими наивными выдумками… а ведь я уже давно далеко не глупое дитя! Я это знаю… я знаю и не перестаю жить укором, но почему мои думы так трепещут, отчего дыхание настолько дрожит, что я не могу сделать должного вдоха? Отчего это так?!»
Абсолютно недоумевая, но ещё не прекращая попыток усмирить проснувшиеся чувства, Эми наклонила голову, в замешательстве взглянув на вытянутые руки – пальцы настороженно подрагивали. Минула следующая секунда и на лакированный пол каюты, прямо к её ногам упала тяжёлая слеза, затем другая, и другая… они широким потоком скатывались с её щёк, изредка задеваемыми лучами того же земного спутника: пускай Эми и поспешила укрыться в тени, луна настойчиво простирала к ней свои лучи, будто бы хотела смилостивиться и пожалеть бедную девочку, которой оказалось не под силу разобраться и совладать с призывами собственной души – сердце бедняжки безудержно кричало, вторя мелодии флейтовой песни, да неустанно рвалось, рвалось на её зов. Эми знала, куда именно, но неистово боролась с этим, доходя до отчаяния.
 «Он вполне ясно продемонстрировал своё отношение ко мне, но почему же явился снова? Чтобы усугубить мои страдания?..» - негодовала она.
Семнадцатилетняя девочка как могла старалась справиться с этой неожиданной волной эмоций, томных воспоминаний, чьи картины столь детально отражались в беспомощно вопрошающем сиянии влажного янтаря, безнадёжно пропускающего лунный свет при неосторожных взглядах на этот превосходно выточенный круг, но она всякий раз настойчиво поднималась выше неё, так что той не предоставлялось никакой возможности подавить её. По наружному виду этой безобидной, тонкой, как хрусталь, точно не предусмотренной для любых сражений, фигуры, было крайне сложно догадаться, какой подлинно серьёзный спор происходил внутри Эми, будто бы её суть разделилась на две части: одна из них – чувствительная, ранимая и задумчивая – была всецело преданна заветам юного мечтательного сердца, иная же – строгая, здравая и непреклонная, предпочитавшая сперва изучить устоявшееся положение вещей сквозь призму холодной и тщательной оценки – принадлежала голосу разума девочки, что упрямо пытался наиболее правильно, хоть и сурово объяснить ей настоящее значение этой ситуации.
Мысли, эмоции, чувства… все они смешались в один большой расплывчатый клубок, так и не предав Эми ни в чём уверенности, а лишь напротив, добавив ей великодушную щепоть не менее неясных сомнений и даже изрядно напугав. Между тем душевные струны с остротой когтей впивались в непоколебимую рассудительность, так или иначе, по крупицам развеивая её и проходя всё дальше, в глубь её пошатнувшихся дум. Семнадцатилетняя девочка лихорадочно стремилась остановить это вторжение, в тот момент она, казалось, вела войну с самой собой, со своей личностью... и проигрывала, всё крепче и неотступнее оттесняемая в угол. Поначалу она держалась, продолжая слышать редкие, но бодрые возгласы совести, однако каждый новый выкрик её звучал всё тише и слабее по сравнению с предыдущим, а вскоре вообще замолк, окончательно поглотившись искусным переплетением нот…
Как часто и происходит, тоска неизгладимых чувств на сей раз оказалась мощнее заверений самого благого рассудка, потому как по истечению ещё двух минут, с трудом отыскав в себе усилия для того, чтобы остановить беспрерывный поток слёз, Эми опрометью бросилась к дверям каюты, инстинктивно приподнявшись на цыпочки, чтобы случайно не разбудить телохранителя, второго пилота или младшую сестру.
Мгновенье – и она уже бежала по длинному коридору, не думая более ни о чём, а лишь живя в этой секунде, совершенно позабывшись в ней, навеки предав ей строптивое сердце, которое, судя по всему, переживало бесчисленные испытания судьбы только для того, чтобы ровно так и закрепиться в ней с неимоверным, уже хорошо известным, но настолько давним для Эми волнением, когда оно то забывалось в яростном стуке, то вдруг замирало – всегда внезапно, однако всегда следуя темпу протяжной мелодии…
 Пленительная музыка, фактически повинная во всех её проступках и ошибках на деле и являлась той широкой набегающей волной, совсем недавно возвышавшейся над нею, а нынче резко настигнувшей её и обрушившейся с головой на бедную девочку, ставшую её верной заложницей. Это она безвозвратно подчинила себе её разум, надёжно пронизав всякую, даже малейшую думу и не давая ей покоя, это она заставляла Эми задыхаться под своей нестерпимой, но весьма привлекательной силой!..
Всё стремительнее и ревностнее продвигаясь вперёд, вновь и вновь ускоряя обычно неловкий, но теперь слаженный и уверенный шаг, девочка вряд ли заметила, что почти и не бежала – летела, как на крыльях, едва касаясь тверди кончиками пальцев. К тому промежутку времени она не могла думать ни про что постороннее, ибо большая доля её рассудка сейчас находилась гораздо дальше неё, мысли были растянутыми и неразборчивыми – Эми с трудом сумела бы понять их тогда, но все они, тем или иным образом, упорно отсылали её к одному из смутных отголосков прежней поры, хитро затесавшимся в тернистом омуте её памяти – то, как она, находясь ещё в наземном мире в связи с поломкой старого дирижабля команды сопротивления, безжалостно искорёженного гнусной «Чёрной флотилией», вдруг услышала лёгкие дуновения флейты, и чтобы выведать их происхождение, отважно забралась на крышу ближайшего дома и бежала, бежала по скользкой черепице точно так же, как несётся нынче по нескончаемым коридорам…
И ровно так, как и в сию ночь, песня маленького, но очень ловкого и умелого инструмента не покидала её, манила, завораживала и необъяснимо, однако невероятно действенно приковывала к себе, неустанно ведя за собой. Эми робела и колебалась так же, как впервые, словно никогда не видела владельца флейты, словно на её сердце никогда и не было сих болезненных ран – мелодия, явно обращённая к ночной владычице, влияла на неё гипнотически. Именно эти трели и убаюкивали семнадцатилетнюю девочку, и возвращали ей бодрость, они мысленно велели ей не падать духом, не склоняться перед тем, что, при поверхностном рассмотрении, было бесповоротно решено, ослепляли неотлучные страхи, как бы зарождая очередную надежду, радуя – но и безмерно раня, мучая ею, отнюдь не собираясь ослабевать.
Вскоре абсолютно всё существо Эми было под таким контролем. Сопротивление прекратилось окончательно, как было видно по её высохшим после слёз зрачкам, великодушно посветлевшим в ярких лучах. Она потеряла свободу решений, практически превратившись в безвольную узницу, хотя между тем была безоговорочно уверена, что делает это, лишь исходя из собственной надобности, осознано ищет свидания с ним, в глубине своего подсознания, вероятно, всё же понимая, что впоследствии эта встреча может причинить ей боль посерьёзнее, но как ни крути, таково было её желание, возможно, навязанное ей спутником планеты, возможно музыкой – неизвестно…
Однако каким бы смутным в тот час не был её разум, она знала одно: пусть сама девочка и хотела бы отрешиться от своих чувств, сердце давно всё рассудило за неё – пускай она оттолкнёт его, отстранится, но оно больше ни за что и ни для кого не застучит так, как стучит в этот самый миг. Оно слышит знакомую трель столь же отчётливо, сколь и Эми, оно торопится на заветный клич, не уставая надеяться. Надеяться, как в первый раз…

Эми оказалась настолько серьёзно захвачена пением флейты, что не сразу спохватилась насчёт того, как вскоре добралась до выхода из дирижабля. Когда она, наконец-то, нежданной вспышкой пришла в себя, то со значительной оторопью обнаружила, что прямые, узкие вереницы комнат остались позади, загадочно переливаясь в светлых потоках лунного света, а сама она находилась меньше, чем в шаге от того, чтобы вступить на широкую спусковую платформу (которую экипаж намеренно не удосужился поднять наверх к ночи, чтобы раскинутые коридоры сумели порядочно вобрать в себя ту редкую, короткую свежесть прохладного ветерка позднего августа, прежде чем с рассветом пробудится непоколебимый летний жар).
В считанные мгновенья возвратив утраченную власть над собой и своим рассудком, она снова ощутила на себя нелёгкий отпечаток нерешительности: а стоит ли продолжать идти, настаивать на этом пересечении? Неужели оно так важно для неё в действительности, как семнадцатилетняя девочка стремится доказать себе?.. течение импульсивности вдруг отхлынуло, на его смену на крайне смятённую участницу сопротивления обрушилась совершенно другая, но ничуть не менее безысходная лавина вопросов: несколько из них уже задерживались мельком в голове Эми, а несколько были совершенно новы, но как бы то ни было, они быстро сковали её задумчивостью.
 Выждав ещё немного времени, она попыталась как можно более благоразумно взвесить их и после тщательных размышлений только безмолвно вздохнула, поджав плечи: она смогла придумать недостоверные оправдания лишь единицам из сего немаленького запутанного списка, прочие оставались без ответа… как и самый главный, ежесекундно гложущий её вопрос – отчего он решил напомнить о себе?.. Эми могла бы подумать, что через свою музыку он сам ищет контакта с ней, но ей казалось, что он бы никогда не смилостивился до этого. В любом случае, ей надо было если и не обстоятельно поговорить с ним, то хотя бы выяснить истинную причину его невидимого присутствия!
С таким решением она и подалась вперёд, ближе к краю просторной, чуть скользкой платформы. Мысли её в одночасье сделались более охлаждёнными и стойкими, движенья стали заметно осторожней и плавней – Эми сама не сразу догадалась, что едва она наметила чёткую цель, а мелодичные оды луне, выведшие её на этот путь, будто перестали её трогать.
Достигнув чуть пошатывающейся, границы с небом, девочка медленно припала на колени, чтобы осторожно заглянуть за пределы неустойчивой конструкции, далеко вниз, поскольку предполагала, что безупречно отточенные трели исходили именно оттуда. Но борясь с пробирающей волнительной дрожью, она так и не смогла обнаружить ничего примечательного в глубокой небесной пучине, ласково укрытой плотной периной густых облаков, походящую чем-то на вздыбленную, с виду довольно тяжёлую чернеющую тропу, что была, верно, соткана из ваты – только успела различить, как ясные лучи аккуратно, но при всём уверенно и разяще спускаются на её приподнятые пики, сбитые из хмурых кучевых хлопьев чтобы осенить их торжеством своего поистине магического света, спрятав от сумрака и вернув им тем самым прежнюю парящую невесомость и белоснежную окраску.
После голова Эми предупредительно закружилась, и, почувствовав вполне ожидаемый стремительный наплыв боязни высоты, девочка живо устремила опешивший взор к распростёртому над нею великому звёздному шатру, пред которым вновь затаила и без того сбивчивое дыхание… в глазах её в который раз пронеслось одно из дражайших воспоминаний спокойной юности, когда тёплой погожей ночью они с сестрёнкой нередко коротали время на пышно цветущем лугу, любуясь привольно разбросанными скоплениями далёких огоньков и пытаясь рассмотреть в них очертания причудливых созвездий. Чаще всего именно Рине удавалось побеждать в подобной забаве, руководствуясь своим незаурядным мышлением и несравненной фантазией – Эми только терялась во всём многообразии пятиконечных точек, лучи, исходившие от них, казались ей какими-то прохладными и чужими, будто это их свечение, а отнюдь не остывший встречный ветер, обдувал её тонкие плечи.
А сейчас… она бы ни за что не признала таковыми тот миллиард неземных свечей, что глядел прямо на неё с вселенских высот: в единый момент их яркое сияние открылось ей совершенно с противоположной стороны, оно уже не было настолько гордым и безучастным, каким казалось ранее – Эми могла поручиться, что зрела в нём тепло. Непомерное тепло и добро, которое горело в каждом их лучике. Встречаясь друг с другом на тёмном небосводе, лучи обращались податливыми прядями, что позже удивительнейшим образом сплетались в красивые ленты, гибкой непроницаемой сеткой струящиеся во все концы мглистого купола.
Их было так много, что Эми было не под силу вообразить, а их общая сеть становилась всё шире, всё полнее раскидывалась по небу, будто желая поглотить его, заключив в хваткие объятья… и хотя их смиренные пучки свободно неслись во все концы обеих миров, она всё-таки не могла не заметить, что все они сходятся в одной точке, ровно над невзрачным силуэтом девочки: они сконцентрировали всю свою спокойную, решительную мощь на самой вершине дирижабля. Она чуть напрягла взор, чтобы проникнуть сквозь ослепительную пелену, и немало опешила, наконец-то узрев в мягком свечении элегантную, но одновременно и сдержанную фигуру.
Это был тот образ, который она тщательно старалась прогнать прочь от себя, но который так или иначе закрадывался в её мысли, тот образ, что одним своим появлением мог очернить безмятежный сон кошмаром или же обречь его на самые незабываемые грёзы… тот, кто обыкновенно отдалялся от неё тем сильней, чем ближе находились они друг ко другу, чья натура была удивительна проста, но мотивы были многогранны и необъяснимы… чей мимолётно брошенный взгляд повергал её в невыразимо странное беспокойство, вызывая неизгладимое восхищение. Тот, в чьей трагической гибели она безустанно винила себя и в итоге оказалась готова пойти на всё, чтобы исправить беспощадную судьбу, попутно сотворив ещё бесчисленное множество ошибок…
 А теперь, когда даже доверие сплочённых друзей к ней существенно подорвалось, а шансы на спасение независимости Небесного острова нещадно тают с каждой секундой, она должна была его ненавидеть, в чём тщетно убеждала себя вот уже весь прошедший день. Эми вполне справедливо полагала, что в таком категорически незавидном, затруднительном положении, это будет не слишком сложно для неё, но отчего ничего не выходит? Почему же, смотря на вершину дирижабля, она вновь ощущает себя так необычно и противоречиво: томно, но в то же время бодряще? Почему внутри возродилось непреодолимое порхание, будто сотни бабочек бьются сильными крыльями подле её живота… но, так или иначе, девочке уже давно был известен ответ на все эти скомканные вопросы, общий для любого из них.
«Лумен!» - в думах воскликнула та. И хотя твёрдо знала, кого именно желала увидеть, ноги её в очередной раз предательски подкосились, едва она захотела приподняться и встать во весь рост. К щекам тут же прильнул робкий румянец, но не болезненно блёклый, что в последнее время можно было заметить на ней гораздо чаще, а более насыщенный и искренний, жар которого она невообразимо долго не чувствовала на своём лице…
Привыкнув к яркому блеску луны, ныне семнадцатилетняя девочка могла безошибочно разглядеть и бледный стан прекрасного юноши, и его светлые, отливающие золотом раннего месяца, кудри, что чуть растрёпано, но поистине безупречно колыхались под порывами восходящего к небесам беспечного ветерка, красиво обрамляя его шею и извечно задумчивый, будто огороженный от всего бренного и изменчивого мира лик, точно такой, каким она и закрепила его в памяти.
Окончательно потерявшись в подлинных смыслах своих намерений, Эми с огромнейшим усилием удержала равновесие и выпрямила непокорные колени, постаравшись всеми возможными средствами избавиться от неизбежной скованности и приобрести себе хотя бы самое отдалённое подобие осанки. В то же время, когда она с непостижимой беззаветностью рассматривала явлённые ей непревзойдённые черты воскресшего призрачного слуги, её ум неожиданно задело настороженное осознание: да, пускай помышлениями своими она уже давно пребывает там наверху, с ним, но как же ей взаправду подняться на верхнюю оболочку летающего аппарата?..
 С этой опалившей её, словно огонь, идеей, она принялась весьма лихорадочно перебирать маленькие карманы простенькой вечерней одежды, приглядываться к любой её, даже самой незначительной складочке, помня о том, как всего несколько месяцев назад она всегда носила при себе мешочек лунной пыльцы, наследие павшего мифического героя Небесного острова, почитая его единственным утешением и неким талисманом, а по ночам обязательно клала его к себе под подушку, непременно вынимая его всякий раз, когда её одолевали мучительные кошмары… конечно, она не стала скрывать и оставлять у себя вещи поэта луны и звёзд, а потому отдала их все до одной лично в его руки, но ей гораздо больше сейчас хотелось глупо верить в то, что хотя бы малейшая пылинка могла просочиться сквозь туго перевязанный, плотный мешочек и осесть на её платье, наивно полагать, что лишь её одной, хоть окажись она единственной на целый свет, может хватить, чтобы она взлетела, как до недавних пор летала в своих снах.
Однако всё это было тщетно, и, скорее всего, в потаённых уголках своей чистой природы, Эми замечательно понимала это. Вскоре она, всецело отрешившись от того магнетизма и гипноза, коими так влекла её за собой сокровенная песня флейты, прекратила напрасные попытки – только замерла, вновь пробив кротким взглядом ореол серебряного света, что нежно обволакивал собою одинокого фаворита сумеречного светила, да безропотно вздыхала про себя, изучая видимые его черты, принимая его музыку… похоже, он её не заметил, но это нисколько не расстроило семнадцатилетнюю девочку: пролитые под гнётом безысходной тоски слёзы высохли, и новых она лить не собиралась.
Но вдруг… что это? Эми настолько сильно погрузилась в мир чудесных видов, что легко, как будто орудуя кистью, развивала перед ней мелодия, что далеко не быстро увидела, как сверху на неё мелкими переливчатыми блёстками посыпались мельчайшие искрящиеся крупинки, вспыхивающие, вроде мелких звёзд, едва к ним ненавязчиво и плавно прикасается белый свет. Кружась на остывшем ночном воздухе, они медлительно достигли семнадцатилетней девочки и аккуратно осыпав собой её усталое лицо и немного выбившиеся тёмные волосы, короткие кончики которых пассивно колыхались на ветру, почти неосязаемым, но цепким слоем развеялись по платью, а также усыпали колени, побудив их дрогнуть от своего слабого, пускай вполне уловимого щекотания.
Замешкавшись, Эми с той же присущей ей напряжённой деликатностью, осмотрела себя со всех сторон, трясущимися от волнения пальцами приподняла краешек подола и увидела, как ярко он поблёскивает, практически светясь среди ночи. Затем семнадцатилетняя девочка деликатно протянула одну ладонь к небу и сумела поймать ею ещё несколько мерцающих гранул – они были настолько крошечны, что само их видение казалось чем-то невероятным, их невозможно было ни почувствовать, ни удержать, однако вопреки своей же лёгкости, они исключительно прочно оседали на коже и ткани, словно впиваясь и становясь с ней одним целым.
«Лунная пыльца!» - немедленно распознала она, удивлённо проследив за тем, как последняя россыпь серебристого порошка неторопливо, но уверенно рассеивается по её руке.
Не успела девочка и свыкнуться с этим недоумённым понятием, как скоро ощутила, как ноги её постепенно, но верно отходят от распахнутой платформы. В этот момент она представила себя настоящей пушинкой, поскольку всё её тело, прежде и так достаточно хрупкое и неказистое, теперь совсем потеряло всякий вес и находилось во всецелой власти воздуха – Эми уже испытывала странное, смешанное, с трудом поддающиеся описанием чувство, когда ей выпала честь лететь над Островом солнечного света с его правителем, господином Герольдом, только при помощи солнечной пыльцы.
Лунные крупинки, приподнявшие её над платформой, образовали вдоль всей девичей фигуры что-то сродни тускло сияющего беловатого кольца, и та быстро обнаружила, что всё воздушное пространство вокруг неё будто бы натянулось, оказавшись упругим и податливым. Янтарно-огненное полыхание зажглось в её округлённых глазах, лишь Эми снова обратила их на далёкого слугу повелительницы мглы, в единственный миг она перебрала множественные сны, которые так долго держала в своей памяти, а затем просто, без особых трудностей, выровняла ноги и оттолкнулась ими от невидимого воздушного барьера, как если бы плыла в воде вместо беспредельного неба. Всё это было совсем несложно: настроившись на верный курс, ветер, казалось, сам подхватил её, и она без колебаний отдалась ему.
«Наверное, именно так себя чувствуют птицы…» - подумала семнадцатилетняя девочка, абсолютно не сводя глаз со своей цели – фигуры, что так чётко отражалась в её расширенных глазах.
Такой недостижимый, закрытый ото всех поэт, очутился рядом с ней настолько стремительно, как она не могла бы пожелать. В кратчайшее время она взметнулась над дирижаблем, рефлекторно остановив свой полёт только тогда, когда поднялась чуточку дальше его вершины, и начав несмело левитировать подле неё. К той поре семнадцатилетняя девочка, так же без заметных стараний, вторглась в световую оболочку, неприступно окружавшую поэта луны и звёзд, и она, наперекор её ожиданий, впустила её в себя сравнительно приветливо, ничуть не ослепив её мощным потоком лучей – в ясном белом свете всё было прекрасно различимо.
Оттого Эми и не составило труда в который раз впасть в оцепенение перед Луменом, сидевшим на расстоянии двух шагов от неё. Прекрасный во всех своих отношениях юноша принял её появление спокойно, благодаря чему у неё сложилось мнение, что он заранее знал о том, что она откликнется на его появление и сознательно дожидался её. Поэт луны и звёзд отвёл флейту прочь от своих губ, и душевная, искренняя песня её, уже так крепко переплётшаяся с окружающей действительностью, вдруг оборвалась, замолкла, отправившись далеко за горизонт по небесной глади.
Всячески пытаясь скрыть великое смущение, семнадцатилетняя девочка внимательно пронаблюдала за тем, как милый Лумен опрятно поправляет складки плаща, закрепляя флейту на кожаном поясе, около того самого мешочка лунной пыльцы, ткань которого еле переливалась, будто тоже случайно испачканная серебристыми крупинками. Примерно в сей период она поймала себя на мысли, что впервые за очень долгое время видит его так близко, что способна дотянуться рукою, может абсолютно свободно и самозабвенно смотреть на то, как блистает в ночных огнях его тёмное одеяние, как небрежный ветер неусыпно треплет его восхитительные кудри, словно сотворённые из золотых нитей, да просто с непередаваемой застенчивостью глядеть в его идеальное, точно высеченное из прозрачного мрамора лицо, столь многозначительное и уравновешенное, а также задумчиво прикрытые веки с тончайшими ресницами…
- Лумен!.. – воскликнула Эми горячим полушёпотом, не в силах противиться бойким эмоциям, истинно не понимая их природу: счастлива она была или печальна в это мгновенье – объёмный спектр всевозможных чувств и мнений, противоречащих друг другу, захватил её суть, и она честно не понимала, хочет ли смеяться или плакать, осуждать себя или успокаивать.
Единственное желание, в рвении которого она усомниться не могла – это во весь свой дух метнуться к нему и обнять, так сильно, как только могла. Но от сего порыва её оградило серьёзное сверканье невозмутимых глаз, что вспыхнули всеми оттенками вселенной, когда вечный юноша резко поднял голову, чтобы всё же посмотреть на неё.
Моментально вычислив её растерянность, он молча подал ей свою руку, облачённую в светлую перчатку, и, с виду, совсем не обратил внимание на то, каким ярким блеском озарился янтарь в её беспокойных округлённых глазах, когда Эми, преодолевая стеснение и неловкость, вложила в неё свою ладонь. Далее Лумен бережно потянул девочку вниз, помогая избавиться от остатков пыльцы, удерживающей её в воздухе и усесться возле него.
Всё это время Эми не сводила с него пристального взора, отчаянно стремясь и одновременно безумно пугаясь пересечься с ним взорами. Когда она при его содействии приземлилась на вершину дирижабля, то целиком позабыла о своём страхе высоты: на его смену пришли совершенно иные боязни. Не успела она расположиться подле таинственного слуги луны, как самочувствие её внезапно переменилось – после немыслимого жара её обдал безжалостный холод, обвязав невидимыми цепями её ноги и запястья и затаившись в животе, в коем продолжали с новой силой стучаться бабочки.
Сложившаяся вокруг них тишина стала изрядно напрягать её. Поначалу она решила отыскать нужные слова, чтобы попробовать начать разговор, но что-то сжималось внутри неё и останавливало, вынуждая её лишь смотреть на Лумена, задумчиво отведшего свой бездонный прозорливый взгляд обратно, на лунный диск, будто и не замечая, как она ожидает его объяснения.
Но сколько беззаветности было в этом безропотном ожидании!  Здесь, когда Эми смогла остаться наедине со своими двоякими размытыми размышлениями, в ней поневоле оживились во всей пестроте и яркости своей картины прошедших дней, а точнее, ночей, позволившие ей твёрдо, пусть и изумлённо принять, что начиная с той судьбоносной встречи в наземном мире, не было ещё ни одного захода солнца и последующей тьмы, когда она не думала о поэте. Её мысли были неоднозначны: не так давно она не прекращала винить себя в трагических обстоятельствах его гибели, а сейчас необратимо тонула в собственных осуждениях, связанных с его импульсивным оживлением. Безостановочно и скоро маяча в её голове, они повергали её в ещё большее замешательство и запутанность, что были до этого, и не приносили никакой пользы.
Призрачный слуга правительницы ночи, однако, быстро ощутил её вопросительную робость и, отмерив около двух минут, тихо, но вкрадчиво, не тая своего любования в волшебном взгляде, прикованном только к госпоже-луне, будто ничего иного не существовало для него на свете, чуть слышно промолвил:
- в эту ночь луна особенно светла и великолепна, какой я её не видел много сотен лет: она блистает, но блистает не потому, что должна, а потому что наслаждается этим. Она умывает всё небо чистыми лучами, проливая их наземь, и её желания так же невинны. Она отдаёт всю себя сему досугу, растворяется в нём и считает это честнейшим своим долгом, - он приподнял подбородок к небесному простору и глаза его, как две нерушимых галактики, засияли под прямыми ласковыми потоками света самозабвенной спутницы мглы, будто в ту же секунду в них вспыхнули яркие звёзды.
- и в её радости ни для кого нет секрета, - ещё более слабым шёпотом заметила Эми – она счастлива благодаря вам.
- я чувствовал её грусть, но ничего не мог поделать, - признался он, по-прежнему не отвлекаясь от созерцания её серебряного круга – мне казалось, что мир тогда достиг своего окончательного успокоения…
Семнадцатилетняя девочка внезапно встрепенулась, вязко-жёлтые переливы в её очах заиграли с новой силой. Было видно, что несколько кратких фраз, произнесённых Луменом, передали ей очередную порцию неясностей, нежели развеяли уже имеющиеся. Юноша всё-таки обернулся к ней, одарив долгим наблюдательным взором.
- ты знаешь, каково иметь бессмертие? – с непоколебимой простотой спросил у девочки поэт.
Та лишь смиренно потупилась, опустив взгляд. Она не могла ответить на этот вопрос. Однако Лумен понимающе воспринял её озадаченность.
- иметь бессмертие – это знать, что пока твоё время застыло, оно не остановится для других людей никогда, это значит жить одним мгновеньем, которое не разделяется рассветами и закатами, они не определяют твою жизнь. Жизнь… - тут он оборвал свой монолог, вновь окинув Эми глубоким, испытывающим взором, решив проверить, насколько в самом деле для неё важно то, что он говорит, и быстро найдя ответ в её впечатлительных, премного изумившихся чертах, продолжил, в который раз обратившись к горизонту – она перестаёт быть жизнью в этом лёгком, почти эфирном теле – просто перерастает в существование, через годы теряя краски бытия. Но пока сумеешь понять это, уже забудешь сам смысл слова «год», перестанешь понимать, почему для других он подразумевает что-то большое и ценное, ведь сам уже давно упустил его ценность… это значит в кратчайший миг постареть на десятки веков, никогда тобой доселе не прожитых и непонятных тебе до тех пор, пока не взглянешь на мир вокруг себя: он не изменился, но для тебя он уже не станет прежним, ты видишь его другим, подмечая всё, что было заперто от твоего взора раньше, но часто упуская то, что знал до этого. Перестаёшь спать, смеяться и, вообще, чувствовать так, как делал это когда-то. И пугаться этого, и бежать от этого, но всякий раз возвращаться, потому что это твоя судьба – история, прописанная для всех людей в обоих мирах, обычно с чётким началом и концом, однако на сей раз лишённая своего финала, начало которой затерялось где-то в тумане прошедших эпох. Бессмертие – это непробиваемая стена, навсегда разграничивающая твой мир на то, что было до его получения и что свершится потом…
Для Эми было большой неожиданностью услышать подобный вердикт от такого стойкого, незыблемого и всегда уверенного в своих действиях человека, каким был он. Удивительная роль умудрённого, взвешенного скитальца, на протяжении многих столетий блуждающего по небесному и наземному мирам во мгле, лишь при прозрачных лучах луны и звёзд и избравшего своим неопровержимым долгом преданное служение ночной госпоже, да самозабвенное воспевание её добродетели в чутких трелях флейты, так замечательно подходила ему, что девочка ни за что бы не смогла вообразить для него иное предназначение. Этот образ стал ей примером безоговорочной отваги, силы и доблести, заключённой в не менее благородном, внешне весьма слабом или даже болезненном теле, укрытом широкой и непроницаемой секретной маской, он же стал для неё синонимом гармонии. Тот самый образ, какой однажды забрал её сердце раз и навсегда…
Но только теперь она начала получать настоящие подтверждения своей давнишней идее о том, что история, прожитая Луменом, как и вся его личность, гораздо сложнее и многограннее, чем кажется на первый взгляд, и не заканчивается таинственным ореолом: как подумалось Эми, в нём были и какие-то прочие переживания, сохранённые несколько глубже в душе поэта. Она не могла полностью разгадать их, но вполне отчётливо ощущала отголоски неуловимых мыслей, изредка всё-таки выдававшим его сомнения: ступив на эту дорогу больше тысячи лет назад, он нисколько не сожалел о своём выборе и выпавшем ему предназначении лунного слуги… но всё же, несмотря на безмерную преданность своей владычице, на усердное стремление во что бы то ни стало оправдать и укрепить её доверие, его чаще и чаще посещало чувство безысходности своего положения.
То самое чувство, которое он так старался скрыть под непроглядной маской холодного лица, но то, которое, так или иначе, смогло тихо проскользнуть в его голосе, немало задев семнадцатилетнюю девочку. Вникая в весьма жёсткое, суровое заключение, она понимала, как тяжело в действительности давались ему, в частности, последние слова, почувствовала, как много выдержки ему пришлось проявить, чтобы они не утратили привычного в его обращении холода.
Но в то же время призрачный слуга луны понимал, что рассуждения его было всё же не совсем окончены и, проведя в безмятежной, устойчивой тишине ещё с полминуты, решил довести начатую мысль до итоговой черты.
- когда-то луна даровала мне вечную молодость, - эти слова, произнесённые им уже более обыденным, гладким голосом, уже не привнесли чуткой слушательнице никакого нового открытия – с одной только оговоркой: как бы дальше не развивалось будущее небесного мира, сколько бы веков не миновало с момента начала моей службы, я волен погибнуть лишь как герой, встав на защиту родного острова… и сколько я не убеждал её, заклинал, что пришедши к ней и согласившись с её величием, я навсегда разорвал те нити, что когда-то связывали меня с ним, она была непреклонна.
Стараясь совладать с эмоциями, он говорил почти равнодушно, хотя и не скрывая своей верности и поклонения непререкаемой повелительнице. Внимание его было абсолютно сосредоточенно на ней, но он как-то сумел почувствовать волнение, притаившееся в семнадцатилетней девочке, не поворачиваясь к ней.
- луна, госпожа ночи, - едва шевеля губами, с неизмеримым благоговением прошептал он, и в глазах его немедленно отобразился сей большой бледновато-переливчатый круг с неровными оттисками кратеров, украшенных тёмным серебром – она во многом мудрее и предусмотрительнее всех нас, она единственная ведает о тех событиях, какие сейчас невозможно предугадать, единственная хранит те загадки, какие нам пока не по силам осмыслить, она одна способна тихим движеньем лучей возродить баланс всех земель планеты, вернуть суетному свету его утраченное равновесие, избавить от оков хаоса, в который он поневоле ввергается при блеске солнца…
И Эми слушала его исповедь. Слушала, с живостью ловя малейший звук, выпархивавший из его груди, вроде дыхания. Практически все его изречения казались ей бесценными. Но вот поэт луны и звёзд докончил свой рассказ и затих, вероятно, подумав, что и так сказал больше желаемого и обратив свой взор немногим прямее – на горизонт, тонко освещаемый луною.
Вновь воцарилось безмолвие, однако оно не было похоже на то, что было раньше: не обступало Эми со всех сторон, не сковывало её неловкостью и робостью – небольшое, но вполне исчерпывающее откровение Лумена словно отвело от неё эти неприятные ощущения, взамен поручив о многом задуматься.
Призрачный слуга луны молчал, и даже молчание его было проникновенно, как бы то ни было, колыша сердце девочки, ей показалось, что оно могло рассказать ей куда больше самых красноречивых слов, и пока он совершенно умиротворённо наблюдал за развёрнутым, щедро обсыпанным огнями неблизких звёзд небом, та вновь приковала к нему свои глаза, не спуская их ни на мгновенье. Вскоре она приметила, что глубокий взгляд его стал расплывчатее и непонятнее, по-видимому, из-за того, что он внезапно погрузился в свои личные мысли – замкнутые, абсолютно недоступные Эми, будто бы ограждённые от неё непроницаемой преградой.
Всматриваясь в горизонт, он, казалось, с безоговорочной покорностью и принятием различал впереди какие-то конкретные виды, какие девочка по своей сути не могла узреть или почувствовать. Но семнадцатилетняя девочка совсем не требовала от милого юноши никаких дальнейших разъяснений или подтверждений по поводу его поразительной исповеди – она просто не могла перестать по-детски наивно и участливо глядеть в его кристально-бледное лицо, а янтарные искорки, плещущие в её впечатлительном взоре, так и брызгали с редко мигающих ресниц.
Сердце её застыло где-то в груди, лишь осторожно подрагивая, видимо, боясь своим неосторожным стуком нарушить необыкновенно сформировавшуюся атмосферу, какую бы не сумела наиболее полно и достоверно описать ни единая изящная фраза, существующая на свете. Эми вдруг осознала: он был грустен, хотя всегда умело прятал эмоции за маской хладнокровных черт, и взвинтилась сильнее, ловя каждое его слово, понимая, что ныне открывает его с иной, неизвестной стороны…
В эту же секунду она вспомнила всё: ту же первую встречу наедине, на крыше одного из домов города наземного мира, и его тогдашние прохладные заверения насчёт того, что в ситуации с Небесным островом и станцией «Вивет» поддерживает нейтральную позицию, но также то, как он неожиданно столкнулся с командой на станции, во время одной из их самых непростых, затяжных миссий, и выручил их из беды, усыпив преследовавших их противников специальной флейтовой мелодией. Вспомнила и поистине драматический момент своей жизни, когда тот нежданно вмешался в Битву у облачного щита и подхватил её в воздухе, когда она падала, а затем, пожертвовал собой из-за её личной нерасторопности, утверждая, что своей гибелью он не пошатнёт гармонию природы, прося её остерегаться хаоса.
И теперь, разобравшись во всём этом, Эми с уверенностью могла доказать, что видимое безразличие по отношению к судьбе родины, острова, что плывёт по облакам, было ложью, обманом, в который Лумен давно заставлял поверить не столь окружающих, сколь себя. Десятки веков назад, когда он искал своё место на свете, он отыскал его при луне, присягнул ей на верность и с тех пор попытался забыть Небесный остров. Его величественная госпожа дала ему всё то, что могла дать, однако он всё же не сумел остаться в стороне, чуть лишь над благоденственными краями впервые, чем за несколько сотен лет, нависла масштабная угроза. Призрачный слуга продолжал хранить тишину, но Эми решительно узнавала в его незначительных движениях и скудной мимике скрупулёзно таимую тоску, удостоверяясь, как впрямь желал он бы исполнить свой долг, предсказанный ему ещё луною, и закончить череду беспросветных для него, сливающихся воедино ночей, благородно и доблестно защищая заоблачную землю, на коей он был рождён, героем, каким тот всегда представлялся семнадцатилетней девочке.
Но… значит ли это, что она, воспользовавшись возможностью воскрешения, фактически обесценила его подвиг, по-настоящему великий в глазах небесного народа?..
- простите меня!.. пожалуйста, умоляю, простите меня!.. – с отчаянной совестливостью залепетала она, абсолютно замешкавшись от спутавшихся идей – простите меня за то, что я так и не смогла верно внять вашим наставлениям, за то, что я имела неосторожность наговорить вам тогда, в пылу сражения за Небесный остров!.. я напрасно дала волю своим чувствам: что в ту пору, что сейчас они только подводили меня. Простите, что из-за моей одержимости я поступилась тем, за что боролась, за то, что…
Голос её, поначалу застенчивый и неназойливый, однако ничуть не скрывавший своей исчерпывающей безжалостности к самой себе постепенно набирал твёрдость и мощь, содрогаясь лишь сильнее со всяким следующим извинением. Чем дальше заходили её угрызения, тем ярче сияли её любящие янтарно-жёлтые глаза, подёргиваясь тонкой влажной пеленой, предупреждающей скорые слёзы, тем сбивчивее становились фразы, ею пророненные, но тем острее ощущался в них яростный запал, такой неестественный для скромной девочки.
Он настолько сильно захватил её, что Лумен сумел остановить этот шквал, только совершив настоятельный взмах ладонью. При этом поэт луны и звёзд даже не взглянул на неё, чем заставил Эми, тут же подавившую в себе бесконтрольную горечь, порядочно насторожиться, испугавшись его реакции – быть может, она зря затеяла этот разговор, и у него не вышло в полной степени правильно истолковать её слова?..
Но нет, её тревога в этом плане оказалась напрасна и беспочвенна. Прелестный юноша всего лишь плавно встряхнул золотистыми кудрями и терпеливо произнёс:
- твои уста молвят одно, а мысли бередит совсем иное. Будь честна с собой или, иначе, ты не поймёшь, что беспокоит тебя на самом деле.
Глаза Лумена в то время оказались сплошь залиты белым светом, и Эми не смогла ничего распознать в них. Его открытие, каким-то необъяснимым способом найденное им в её осуждениях и поведанное ей, снова повергло семнадцатилетнюю девочку в сущее негодование. С этим необычным осадком, она и принялась тщательно перебирать последние проведённые ею несколько часов, чтобы понять, что же такое сумел заприметить в ней призрачный слуга луны, что именно её гложет?
 Поставив пред собой данный вопрос, она вдруг поняла, что поэт (как и всегда) поразительно прав. Немного зажимаясь, как видно, смущаясь из-за прежних слепых возгласов, она, зная его несравненную мудрость и понимание, сочла нужным поделиться и какими-то иными своими опасениями.
- на самом деле, да, меня не оставляет ещё кое-что, - призналась она смиреннее и легче, неуклюже опустив голову и прикрыв веки – уже несколько дней меня посещают странные предчувствия касательно Небесного острова. Эти предчувствия принимают страшные обличья, едва я сомкну глаза, они пугают и напрягают меня, предвещая недоброе… во сне я вижу знакомые тропы, луга, но все они выглядят какими-то серыми, вялыми и сухими, будто их лишили жизни… я слышу смутные голоса, сулящие ужасную опасность, они кричат, зовут госпожу Анн, но им нет ответа. Всё вокруг наполняется каким-то едким чёрным дымом, и я чувствую огонь, пламя там, вдалеке! Чувствую, как дрожит земля от чьих-то тяжких ног, но витающие тени не дают мне разобрать хоть самую малость. Я почти уверена, что видела госпожу Анн посреди всего этого кошмара: это именно в её глазах отражался тот пожар! Она была так решительна, смела, но… несчастна, сломлена. Это были лишь короткие виденья, но разбирала всё, как наяву! Крики, плач, дрожь земли, треск красно-рыжих языков… всё это внушает угрозу, словно сам Небесный остров хотел достучаться до меня и сообщить о важном!..
На сей раз она говорила с кротостью и расстановкой, стараясь удерживать себя от пагубных мыслей, хотя в ней всё так же прослеживалось искреннее волнение. Она надеялась, что проницательный слуга луны, от внимательного взора которого вряд ли способно уйти даже ничтожнейшее происшествие в небесном мире, может что-либо знать или привести любое предположение по поводу её страхов – неважно, только бы помог разъяснить эту проблему.
Лумен медленно покачал головой и ещё тщательнее впился бездонными глазами сквозь полотно прозрачного света, чуть сощурив их, будто желая отыскать в нём нужные ответы. Эми показалось, что на долю секунды он мысленно отошёл от дирижабля, отправив сознание вдаль, но неожиданно отдёрнулся, ощутив некую помеху.
- на Небесный остров пришли не лучшие времена, - печально согласился он, тоже немного склонив голову – он весь охвачен чёрными тучами. Вам следует поторопиться, чтобы успеть отвести от него беду, пока ещё не стало поздно. Команда сопротивления – его последняя надежда.
- чёрные тучи? Надежда?.. – изумлённо пробормотала Эми, янтарь в её взгляде потемнел – неужели всё так плохо? Впрочем, какая теперь из нас надежда, если вся команда разобщена, Дарен боится лишний раз взглянуть в мою сторону, загаданное мною желание он воспринял, как личное предательство, оскорбление! Я уже едва ли смогу добиться того, чтобы он и Марго доверяли мне так же безоговорочно, как и раньше… а что скажет госпожа Анн! Но в любом случае, это я всё испортила, я сама обрушила все мосты, ведшие к спасению острова!..
Сказав это, она было безнадёжно обхватила себя за голову, ощутив новый прилив раскаяния и душевных мук, недавно притихших, но уже опять нещадно начинавших свой беспрестанный спор, но вновь услышала юношу:
- ты заблуждаешься Эми. Ты очень доброжелательная и чистая девушка, ты намного сильней, чем полагаешь сама, и ежели то будет надобно, несгибаемым заслоном закроешь то, что тебе так дорого. Некоторые могут этого не видеть и не верить в искренность твоих помыслов, но таковы люди и их чувства – даже когда сердце подсказывает одно, разум подсказывает совсем иное, - здесь он резко повернулся к ней, обдав беспристрастным взором, под действием коего та окаменела вновь – когда-то я говорил тебе держаться ближе с теми, кого ты любишь – возможно, сейчас стоит воспользоваться этим советом.
Эми заколебалась. Она хотела бы поверить неожиданному заявлениям лунного подопечного, который говорил о них, как о чём-то известном и само-собою разумеющимся, но с тяжёлым сердцем припомнила все подробности и серьёзность раскола команды сопротивления, отчего её неприятно передёрнуло. Но всё-таки душевные тревоги по поводу ненадёжности положения как экипажа, так и целого Небесного острова, довольно быстро оказались перекрыты совсем иными, личными мыслями.
«Неужели, - живо повторяла про себя семнадцатилетняя девочка – неужели всё, что он сказал обо мне сейчас, было истинной правдой?.. он и в самом деле думает обо мне точно так, как описал, действительно то, что он видит, глядя в это невзрачное лицо совершенно недостойной его изменницы, предательницы своего родного острова, всех близких и друзей?»
Теперь она, однако, постаралась подавить в себе внутреннюю борьбу не хуже, чем делает это её собеседник, хотя та всё равно подрумянила её щёки тускловатой краской. Чтобы отвлечь себя от лишних дум и неловкости она взялась заново, с пущей внимательностью обдумывать суть его высказываний, и лишь потом, заметно расслабившись, подала голос снова.
- вы правда думаете, что у нас может что-то получится?.. – слабо спросила Эми, подымая на поэта луны и звёзд пристальные глаза и поджимая губы – и даже без Бриллианта желаний?
-  а что есть желание?.. – он снова отвёл многозначительный взгляд – это цель, к исполнению которой нужно приложить некоторые усилия. Конечно, можно постараться, собрать пять древних элеметалей Небесного острова, соединить их воедино и загадать… а много ли исполнит этот Бриллиант?.. всего одно желание, после воплощения которого весь пройденный путь моментально станет бессмысленным. Но представь, на земле, в обеих мирах – небесном и наземном – живёт несметное множество людей, которые мечтают, ставят себе цели и достигают их, порой без всякого наружного вмешательства: у них просто нет возможности даже когда-либо увидеть плод слияния великих столпов Небесного острова. Но он им абсолютно не нужен, они и не ведают о нём. Что бы ни произошло, они продолжают идти вперёд, навстречу к своей мечте, не останавливаясь ни перед чем и подчас претворяя в реальность невозможное – если ты намерена сделать всё, чтобы победить в противостоянии за то, что для тебя ценно, ты должна помнить эту истину.
И Эми снова мысленно уступила глаголу славного юноши, привычно, как должное принимая, что тот был совершенно прав, дивясь тактичности и обстоятельности всех его фраз. Всё глубже погружаясь в себя, с неимоверным пылом впитывая в себя те уроки, которые он мог ей дать в сей миг, она справедливо отметила, что ровно такой же и была их тихая, размеренная жизнь до прихода мрачных событий. Что её мать, как впоследствии и она сама, проводя свою жизнь в достаточно трудном положении, превыше всего ставили свой личный труд, никогда не рассчитывая на чью-то снисходительную помощь, пускай и доселе имели определённого рода связь с госпожой. Для них было в порядке вещей полагаться на свои умения и упорство, но не искать для себя ничего более.
Выросшая в подобных условиях семнадцатилетняя девочка никогда не просила себе никакой другой судьбы, даже когда надолго оставалась одна, целыми днями, вплоть до потёмок, ожидая маму, даже когда младшая сестрёнка, чуть только начавшая ходить, не могла удерживать игривый, любознательный нрав, и у неё с большим трудом выходило грамотно уследить за ней, параллельно не забывая помешивать поставленный на плиту суп. Она вообще долгое время жила, совершенно не сознавая о существовании элеметалей до тех пор, когда однажды, по возвращению домой из наземного мира с друзьями, не обнаружила древние записи о них в тайнике за картиной в гостиной.
И хотя она послушно склонялась пред удивительной точностью выделенных им понятий, свои собственные, сокровенные мнения, однако не давали ей покоя.
- конечно, я считаю, что без веры и усердия невозможно добиться ни одной поставленной цели, - неторопливо и мягко подхватила Эми – но настоящий успех не обойдётся без команды – тех людей, которые никогда не оставят и не подведут тебя, тех, которые способны понять с полуслова и выслушать, та самая поддержка и опора, объединённая с тобою общей целью. А команду должна определять сплочённость, слаженность совместных действий… - она осеклась, вздохнув, так что растрёпанная чёлка упала на глаза – но как добиться этой сплочённости, если нет доверия?.. как у маленькой, да и к тому же раздробленной группке может получиться нанести достойный удар по такому беспощадному гиганту, как «Вивет»? Мы пылинки в сравнении с ней…
И речь её полностью угасла. Некоторое время она покладисто ожидала ответа Лумена, но отчётливо различала лишь нарастающую тишину, и поэтому вскоре приподняла рукой спутанные волосы, непроглядно застелившие её взор.
Вскинув голову и вопрошающе взглянув на поэта, она увидела, как он медлительно встаёт на ноги, возвышаясь над ней, неотлучно смотря лишь в одну точку – где царствовала его госпожа-луна, чьи очертания внезапно сделались блёклыми, будто она планировала раствориться в небе. Будучи в замешательстве, Эми перевела взгляд к горизонту и, поглядев на него сквозь тускнеющую пелену чистого света, ограждавшую их от всего остального мира, различила подле него тонкую светлую полоску и тотчас поняла, к чему всё идёт…
Она поспешила подняться за Луменом, но находясь на вершине округлого, с проступающими рельефными линиями корпуса дирижабля, оказалось не так-то просто сохранять равновесие, и если бы чуткий юноша не успел среагировать и не подал ей вовремя свою руку, она обязательно бы поскользнулась.
Это длилось чуть менее минуты, пролетев для самой Эми подобно паре секунд, в течение которых она не могла ни думать, ни дышать от нахлынувшей на неё неловкости, когда вдруг почувствовала на своей ладони гибкие холодные пальцы, обтянутые элегантной белой перчаткой. Их уверенное прикосновение на несколько мигов вернуло её в тот момент, когда она по ставшей для неё привычной опрометчивости, в Битве у облачного щита, она навлекла страшную беду на Лумена, но подоспела ухватить его за руки. Когда же он, вопреки всем её возможным уговорам, выпустил её ладони из своих, исчезнув среди просветов в пучине густых облаков, эти самые перчатки, оставшиеся у неё на руках, стали для неё единственным, никчёмным утешением…
Это неприятное воспоминание, однако, быстро перекрылось новыми, совершенно противоположными эмоциями и чувствами: биением сердца, столь мелодично откликнувшемуся в её груди, будто идя в такт с какой-то внезапной, неслышной Эми музыке (как бы она желала знать, что сейчас его сердце бьётся в унисон с её!), очередной резкой дрожью, возникшей совсем не от витавшего вокруг неё, всё более крепчавшего ветра, и столь же неожиданным головокружением, из-за которого всё размыто плыло перед глазами, сливаясь в неразборчивую картинку. Неизменным был лишь удивительный взгляд поэта, смотревшего на неё из-под тонких светлых бровей, приподнятых дугою – он был абсолютно неземной природы, в нём необыкновенно уравновешенно сочетались яркий блеск и исключительное спокойствие, только он один был причиной всех описанных чувств девочки.
- как бы то ни было, вы всё отыщите в себе, - нисколько не сомневаясь, сказал призрачный слуга, аккуратно отпуская её руку, как только она обрела устойчивость – может быть, сейчас вашу команду колыхают разногласия и недомолвки, но ежели вы действительно боретесь за одно и то же, ежели природа и независимость Небесного острова для вас не пустые слова, вы сможете преодолеть все невзгоды, как уже делали это ранее. Надобно лишь время и понимание.
В ответ Эми только нерешительно, но с искренней признательностью покачала головой. И хотя все черты её приняли глубоко задумчивый, будто так же отдалившийся от яви, облик, глаза её продолжали неуёмно светиться, бегать, озирая всё перед собой и, в особенности – разгоравшийся у горизонта проблеск зари, да непревзойдённо выточенное лицо изящного юноши, воскрешение которого она ещё воспринимала каким-то сном, замечательным, неповторимым сном, какому удалось, наконец, затмить собою беспросветную череду губительных кошмаров, и уже за это, за один его визит, она была ему неописуемо благодарна.
Но… он абсолютно неумолимо отстранялся от неё: быстро отведя свою руку, отступил на пару шагов. Семнадцатилетняя девочка знала, что время наступления рассвета нельзя опровергнуть, но как же ей тогда хотелось задержать стрелки часов небесного мира просто для того, чтобы, пусть ничего не говоря, побыть с ним ещё немного, наперекор всем обстоятельствам, хоть ненадолго, даже если и в последний раз в своей жизни, ощутить ту свободу, ту ясную радость и трепет, что охватывали её при нём. Но время… его невозможно было остановить, и нынче Эми вдоволь испытала на себе его беспощадность.
- куда же вы уходите теперь?.. – только и смогла выдавить она несколько огорчённо, несмотря на всё своё желание казаться более равнодушной.
Однако её досадливо распахнутые глаза было не обмануть – ласковыми бликами своими они почти умоляли его остаться, но даже они, жалостные и лучезарные, никак не смели переубедить его: Лумен был несгибаемо строг в принятом решении.
- я чувствую, что после моего возвращения, гармония окружающего мира оказалась нарушена, - холодно поделился он, потянувшись к своему поясу – лучше мне будет затаиться до тех пор, пока всевластная луна не укажет мне мой дальнейший путь.
- мы же когда-нибудь увидимся?.. – грустно протянула девочка, взгляд её засверкал с ещё пущей жалобностью.
Юноша не удовлетворил её никаким ответом на поставленный вопрос. Он лишь жестом призвал её закрыть глаза и раскинуть руки, что она непререкаемо выполнила. Потом в его руках стремительно возник мешочек лунной пыльцы, что он бережливо развязал, а затем высыпал в свою ладонь приличную горстку серебристых крупинок. На секунду он подержал этот потрясающий лунный дар перед собой, зациклившись на нём туманным взглядом бездонных очей, словно размышляя над какой-то неизвестной задачей, спонтанно пришедшей ему в голову, позже развернул открытую ладонь к семнадцатилетней девочке и легко подул на серебристую горку.
И Эми тотчас почувствовала на себе, как вновь попадает под влияние сих примечательных пылинок, как они охватывают её фигуру, неторопливо оседая на одежду и замыкая при ней лучащийся круг, подтолкнувший её к небу. Когда она разомкнула глаза, то поверхность дирижабля уже ушла у неё из-под ног, она опять обнаружила себя низко ливитируешей над громадным летательным аппаратом, над Луменом, смотрящим на неё назидательно, и опять ненароком поймала сверканье его глаз, тут же нашедших отражение и в её собственном взоре.
- лети скорее и не оборачивайся, - напоследок сказал ей он.
Семнадцатилетняя девочка с горечью подчинилась, осознав, что слишком неблагоразумно с её стороны так неотступно оттягивать то, что в любом роде обязано свершиться. Она поспешно отвернулась от безответного возлюбленного, чтобы запрятать от его проницательности свою преждевременную тоску, выпрямилась, сгруппировалась и опрометью кинулась вниз, к давно ожидающей её посадочной платформе.
Постепенно, хотя и резво опускаясь, она уже не видела ни звёзд, ни луны, ни даже рассветной полоски, разрастающийся от линии горизонта. Только будучи на полпути к точке планируемого приземления, она услышала у себя за спиной ещё одни, самые последние слова слуги луны, доносимые до неё переменившимся ветром:
- лети… и помни: пятеро священных столпов Небесного острова заключают в себе нечто большее, чем вы пока можете предположить.
Девочка думала остановиться и вернуться к нему, чтобы уточнить, что именно он пытается донести до неё этим намёком, но вовремя вспомнила о его наказе и воздержалась от этого. Она переступила через него лишь тогда, когда снова ощутила под ногами более-менее устойчивую платформу дирижабля, но оглянувшись, заметила, что поэт к той поре скрылся бесследно.
«Что ж, моё сердце навсегда с вами, где бы вы не были…» - печально вздохнула она, но всё же не решилась покидать платформу, и задержалась на ней, наблюдая за всё увереннее вступающим в свои права рассветом, лучами меткого солнца нещадно погасившим луну, и попутно развивая собственное мнение о правильности речей Лумена – разумеется, оно было почти согласным.
«Он пытался вселить мне надежду, просил не прекращать верить. Победа над станцией «Вивет» будет огромным благом и подлинным чудом для Небесного чуда, и он хотел, чтобы я не позабыла про это чудо. При всем вооружении и могучести наших противников, это непросто добиться, практически невероятно! Но разве не это ли и есть чудо? И разве они, хоть раз в тысячу лет, не случаются в наших мирах?..» -  так думала она, твёрже и твёрже проникаясь к его убеждениям, раз за разом заставляя себя довериться им, но сама не до конца понимая настоящую причину их безусловного действия на неё, всю природу той необъяснимой силы, что настолько сильно влечёт её к его движениям, манерам и беседам.
Разместившись на краю платформы, откуда совсем недавно наблюдала закат солнца вместе с младшей сестрой, семнадцатилетняя девочка теперь созерцала его рассвет, да только взор её как будто был направлен не на пылающий, значительно отдохнувший и освежившийся после своего ухода светлый круг, величаво восходивший к небесам из-за размеченных границ, а куда-то сквозь него, ведь пока одна часть мыслей, подконтрольная разуму, полагала нужным сохранять здравость и трезвость в своих расчётах и побуждениях, иная, ведомая душой и сердцем, вовсе не намеревалась подавлять своё невинное ликование. Эта часть трепетно восхищалась широтой его кругозора, а также острой наблюдательности, постепенно уговаривая Эми согласиться в том, что озарённая лунным светом фигура таинственного юноши в совокупности со всякими своими личностными и внешними качествами, невероятно грандиозна и обворожительна…
Уже очень скоро Эми смело уличила себя в том, что только он стал единственным предметом её дум, но к моменту сего осознания портрет поэта луны и звёзд поглотил девочку так глубоко и сильно, что та не могла как-либо вырваться из коварных пут зачарованных мечтаний. Воссоздавая в памяти каждую его черту, она вдруг вспомнила о том, как жестоко корила себя за его необдуманное воскрешение и призывала себя отречься от чувств к нему… но буквально только что она была с ним, и неуёмное сердце её было готово вспорхнуть хоть до края небес, поскольку в те нефальшиво блаженные минуты в девочке и зародилась открытая идея о том, что даже находиться рядом, дышать одним воздухом и просто смотреть на его отчуждённый лик, не требуя ничего взамен и ни на что не надеясь – для неё уже счастье.
Придя к искреннему для самой себя выводу, она почувствовала, что обиды и угрызения, всё ещё бушевавшие в её душе, неожиданно отступили, едва она смирилась с этой мыслью и со своим поступком. После того, как они полностью улеглись, она честно признала, что уже долго не чувствовала такой воли и благодати внутри, какими сейчас наделило её это понимание...
Лишь сейчас, наконец-то твёрдо разобравшись в противоречивых чувствах и отношениях, она могла точно и уверенно открыться навстречу долгожданному успокоению и умиротворению, что Эми и сделала, легонько склонив голову набок. Но нет, невзирая на довольно долгое отсутствие сна, она не заснула, а предпочла забыться в иных раздумьях, таких медлительных, неопределённых и неясных, будто сонливых…
Она очнулась от этого странного состояния, нечто на границе сна и реальности, только в тот миг, когда солнце, поднявшись существенно повыше, ласково коснулось её нежным утренним лучом, пока недостаточно нагревшимся, но уже ясно предвещающим будущий полуденный зной, игриво пробежалось по её шелковистым волосам, вплетаясь в пряди бледно-позолоченными лентами, как то ночью творила луна, а затем настойчиво поцеловало её в лоб, побуждая её поскорее прийти в себя.
Семнадцатилетняя девочка с видной неохотой и некоторым недоумением раскрыла чуть прикрытые глаза, и в их янтаре замерцал сей огромный шар, несущий тепло и жизнь небесному и наземному мирам. Поначалу она с трудом могла понять, что происходит, проведя несколько часов где-то далеко отсюда, в царстве туманно запомненных грёз, но, получше сфокусировавшись на искрящимся, размытом очертании солнца, восседавшего над ней во всей красе, она плавно начала вспоминать подробности бессонной ночи: музыка флейты, сердечный разговор с Луменом о самом сокровенном, полёты не без помощи лунной пыльцы… но также и ту мысль, заставшую её во время похода к кладовой за провизией, её душевный монолог о судьбе её родины, мгновенно обдавший её прохладой, мгновенно возвратив отчётливость её уму.
Эми неспешно встала, глядя прямиком на солнце. Приглушённо-сонливое, ещё не набравшее своей обычной яркости, пока оно не могло сильно обжечь или ослепить её, а потому нехарактерно отважный взгляд девочки, устремлённый в самый центр его круга, мог наблюдать за ним пристально и стойко, едва ли щурясь. Между тем, разбросанные по всем уголкам её рассудка ниточки стали неторопливо распутываться и связываться друг с другом в единую композицию: то, что вчера принималось Эми неким неизбежным фактом обречённости, внезапно приобрело в её голове новые обстоятельства и грани, приобрело шанс…
«Надо же, - удивлялась она, стоя лицом перед рассветом – неужто я в самом деле так погрязла в своих проблемах и укорах, что не замечала главного – неподдельной красоты небесного мира. Моего мира. Мира, за который стоит бороться. Даже если это так, и мои все опасения о тщетности нашего предприятия верны, то я всё равно попробую! Буду пробовать, сражаться, оступаться и опять сражаться до конца или же до моего последнего вздоха. Я не оставлю сестру, друзей, госпожу Анн и Небесный остров, я буду биться изо всех сил, даже если этот самый весь мир отвернётся от меня, возможно, обернусь против самой судьбы, но сделаю всё возможное, чтобы искупить свою вину и спасти его настоящую ценность, эту потрясающую жизнь!»