Григорий Сорока... русская душа...

«Вид  озера Молдино», «Вид на плотину», «Рыбаки», «Вид на озеро Молдино в усадьбе Островки»…вечное бытие…
миньярские дни, ашинские заповедные уголки, Широкий дол, сад-молитва в Точильном, моя жизнь, впечатления-переживания, чувства-мысли, миросозерцание, мироощущение  –
связаны, созвучны художественным образам Григория Сороки;
такое вот кровно-родственное чувство;
словами мало что можно сформулировать и обосновать;
музыка может всё; даже смысл человеческого существования проявить,
но только он так и останется, этот самый смысл бессловесным, безмолвным,
невысказанным, неуловимым, ускользающим…
пейзажи Григория Сороки – музыка, в которой уже есть ответы на самые главные вопросы нашего бытия:
кто мы? зачем мы? куда мы идём? в чём смысл нашего, человеков, явления?
как же так может быть? крепостной провинциальный художник с наивным, детским взглядом на мир и вдруг такой философ, такой прозорливец, провидец, такой глубокий мыслитель?
а вот так и может быть: от наивности, от простоты, от искренности, от незамутнённости взгляда, от чистоты души;
здесь, в нём, в художнике, в его картинах чувство, добросердечие правит логикой, интеллектом:
сделано, может быть и по-ученически, но какое мне, как зрителю, собеседнику,  до этого дело, как это написано:
образ, духовный образ природы и человека, чувство-мысль меня очаровывает, завораживает, вовлекает в этот идеальный мир:
щемящая грусть, пронзительная печаль –
он, этот идеальный мир – здесь, к нему можно и прикоснуться, да войти нельзя, он – здесь, и он – недостижим;
такая прекрасная, вечно влекущая мечта…
конечно, важно, как сделано;  а я говорил только что противоположное;
как так? да потому что не в первых рядах у нас этот удивительный художник;
искусствоведы его самобытность признают, но ведь не Репин же, не Саврасов, не Шишкин, не Левитан и т.д. – провинциальный художник;
трудно искусствоведу а тем более зрителю, любителю живописи,
перестроить своё восприятие – эта другая живопись, при внешней схожести она очень мало имеет общего с живописью передвижников, вообще с русской реалистической живописью, не говоря уже о других направлениях;
живопись Григория Сороки своего рода художественное осмысление древнерусской иконописи в новое время, как её блестящее завершение, окончательная высказанность – Андрей Рублёв «Троица», Григорий Сорока «Рыбаки»,  и -  предчувствие модерна – Кузнецов, Борисов-Мусатов…на интуитивном, бессознательном, «предчувствующим» уровне…
реквием-гимн бытию…
я не за то, чтобы пересматривать устоявшиеся мнения, выстраивать новые иерархии, я за то, чтобы зритель не был потребителем, чтобы не потреблять, а размышлять; при таком подходе современное искусство  - как оно будет выглядеть?...
а настоящее – останется, останется и Григорий Сорока, как остался Ефим Честняков…

душа художника – здесь, я слышу её:
движение листвы, шум дождя, звучание трав, вечер в Точильном –
завораживают, очаровывают…
он – единственный в своём роде,
совершенно, гармонично воплотивший
глубинную суть русской души,
её соборность;
соборность – как духовное и земное единение людей и природы, цельность и естественность существования-пребывания в мире…

цельное, нерасчленённое существование-пребывание в мире,
неотделённность, структурная частичка каждого явленного бытия…
сама жизнь, вечно длящееся бытие, в котором всё одинаково значимо:
и рыбаки, и деревянная лодка, и гладь воды, и обелиски, и небо, которое замкнуто на самое себя и объемлет и гладь воды. и лодку, и рыбаков, и лес на дальнем плане, проживание-переживание мира как самого себя…
полотна Сороки – иконы бытия: ничего случайного, временного, каждая мельчайшая подробность выверена, каждая деталь абсолютна точна…

как ребёнок, открывающий мир,
художник сквозь всё преходящее провидит то, что пребудет всегда –
вечно длящееся, остановленное мгновение:
ритуальны позы, жесты, движения крестьян и крестьянок на полотнах Сороки, ритуальны облака, купы деревьев и кустарников, трава…
здесь нет никакой символики: лодка – это лодка, крестьянка с коромыслом и вёдрами – крестьянка, вид на Островки – вид на Островки  и ничего больше;
земное, конкретное, вещественное, и – удивительно –
это есть икона, это предстояние пред Вечностью,
это запечатлённый смысл всех наших высоких, духовных, земных деяний,
смысл неуловимый, ускользающий…

лирико-эпическое видение мира, цельнокупное, родовое;
художник не вычленяет себя из бытия, которое пишет, он там, в нём;
нет драмы, нет страсти, нет «я» как нечто обособленное, есть цельность существования;
примитив? да, как простота, безыскусность, наивность, искренность;
примитив в этом смысле как качество, художественный признак одного из  вершинных произведений русской живописи…
Ф. Васильев «Мокрый луг» - да, гениальное произведения гениального художника; я восторгаюсь, переживаю, я слышу этот влажный воздух, мокрые травы, бликующую рябистую  воду -  глазами автора;
я гляжу извне – чудная душа, великолепное мастерство…
в «Рыбаках», «Озеро Молдино», «Островки» я – там, причём моё бегучее время останавливается, правильнее сказать – исчезает; неважно, как художник сделал, неважно, что было до и будет после, неважно, как было на самом деле, всё – не важно, кроме этого вечного длящегося бытия, в котором всё так значимо и нет ничего случайного;

«детскость» как одна из высших ступеней художественности, наивность как следствие преобладания родового начала в художнике; прозрение-видение, которое свойственно только самым одарённым философам-иконописцам,
предстаёт в картинах Сороки в самой своей явленной сути;
Григорий Сорока воплотил идеальный крестьянский мир во всей его полноте,
не впадая в приукрашивание, не впадая в идеализацию;
он написал подробно, тщательно, почти пересчитывая, написал почти натуралистически всё то, чем жил его мир, и он написал то, что никогда не будет, что навсегда останется недостижимым;
не прибегая к красивостям, написал обыденное и материальное и вместе с тем написал – идеальное…
зачаровывает…
долго-долго рассматривать его «Рыбаков», «Плотину», «Озеро Молдино»…
разве рассматривать? дышать…
быть там, где побывать невозможно…
это мир глазами крестьянина,
человека, всей сутью неразрывно связанного с природой, присущего ей, неотделённого, не осознающего себя как нечто иное;
обелиски, вода, небо, трава, жест человека -  всё равнозначно в мире Сороки и всё в друг друга «встроено»;
всё, что изображает Сорока, есть продолжение человека, а человек есть продолжение мира;
в лиричности полотен художника нет субъективного начала,
его лиричность – природная;
некоторая сухость его работ, строгая уравновешенность, выверенность вертикалей и горизонталей придают картинам надсубъективный характер;
да, это картины именно Григория Сороки, но если спросить, какой он?
что я могу сказать?
дело даже не в том, что он – это его полотна;
дело в том, что он сам – в них, на плотине, в Островках, на озере…
подлинный мир вещей, подлинный человек осуществляющий себя среди них;
художник не вне картины, а в ней…
предметность, монументальность, окончательность формы,
предельная симметричность, цикличность, а более – выключенность
из обыденного времени;
замкнутость бытия на самоё себя…
в цикличности нет одуряющей повторяемости…

пейзажи художника – вселенная, самодостаточный мир, в котором всё совершенно, всё завершено и всё продолжается…
интуитивное, бессознательное понимание, осознание обыденности бытия как высшей степени духовности, слиянности человека и мира…
осознавал ли художник что он пишет?
нет, конечно;
он писал себя, своё чувство, свою душу, но его душа – нечто разлитое, нераздельное, гармонично структурированная в мир, в природу;
другого бытия – с рефлексией, символизмом, интеллектуальным началом художник не знает, оно ему попросту чуждо:
здесь, среди ужасного мира господ и рабов он прозревает гармонию,
за этим, преходящим, случайным, архинесправедливым он слышит гармонию бытия;
она, гармония, идеал, целомудренная красота, счастье, согласие –
она здесь, в человеке и вкруг него…

«Троица» Андрея Рублёва и пейзажи Григория Сороки  - они так согласны, так созвучны, они есть такое целое, цельное, глубинное –
душа русского…
внутреннее умиротворение,
покой, незамутнённость взгляда, звучащая тишина Вечного Предстояния, вечного вслушивания друг в друга – есть ли какой-то другой путь обретения смысла человеческого бытия?...
зачаровывают, завораживают…

что-то в его пейзажах есть такое что даже не просто созвучно моим впечатлениям, но есть сама суть этих впечатлений, суть моего «я»;
словами не могу объяснить, сформулировать, да, наверное, и не нужно,
просто живописные полотна художника, жившего сто пятьдесят лет назад,
есть здесь и сейчас:
Миньяр, май месяц, мы с братом спим на веранде, я встал пораньше –
мне надо закончить рисунок;
блещет солнце, цветут яблони, а там, за домами, крышами домов по склону
Пожар-горы тропинка, тропинка ведёт к соснам, что расположились у скал и спускаются вниз, к Чёрной речке;
я точно знаю – верхушки этих могучих сосен – колокольчики, янтарно-хрустальные колокольчики;
я рисую склон горы, рисую сосны, рисую колокольчики и голубое, такое голубое и чистое небо;
я проходил много раз мимо этих сосен, когда я рядом с ними – колокольчиков на них нет, а стоит только уйти от них подальше – колокольчики звенят…
Миньяр, у нас в доме висят два овальных небольших пейзажа: берёзка на берегу реки, вечер; ольха на берегу, вечерняя заря;
в этих пейзажах столько покоя, умиротворения, звучащей тишины и пронзительной, до боли пронзительной и щемящей печали –
я приду, я обязательно найду и этот вечер, и ольху, и эту печаль –
это и есть настоящее, истинное, это то, ради чего живут и куда стремятся люди…
Миньяр, июль месяц, мы возвращаемся с покоса, а по дороге заходили на картошку, посмотрели, как растёт;
возвращаемся мы верхней тропинкой. по склону, где сосны-колокольчики,
дождь-капель почти невидимая, в руках у меня ветки цветущий липы –
чай дома будем заваривать ;
я вдыхаю влажный воздух весь пропитанный медовым ароматом,
я вдыхаю вновь и вновь и хочу надышаться этим ароматом, и знаю, что это невозможно, и я совсем не знаю, но как-то предчувствую, что это –
дождь-изморось-липовый цвет-тропинка –
одно из самых сильных, одно из самых высоких, одно из самых сердечных переживаний…
Миньяр, май, пасмурно, моросит дождь, цветут в палисаднике ирисы;
вечный аромат, вечная щемящая печаль…

мы всегда торопимся в завтра;
мы верим, надеемся, что там, в «завтра», обретём смысл,
на правильные вопросы получим верные ответы,
там, завтра, откроются Врата, откроется Истина…
а может быть, может быть, она уже здесь, перед нами:
«Троица» Андрея Рублёва, пейзажи Григория Сороки, «Философия общего дела Н. Фёдорова…

Литература.
Григорий Сорока. Альбом. Авт.-сост. И. Сахарова. М., 1970.
Михайлова К. В. Григорий Сорока. М., 1974.
Обухов В. М. Григорий Сорока. М., 1982.