Тридцать лет в Америке

               
                Не следует говорить всей правды,               
                но следует говорить только правду               
                Ж. Ренар               

     12 января 1991 года мы прилетели в США cо статусом беженцев (refugee) по закону 1980 года, распространённым в 1989 году «Поправкой Лаутенберга» на «подвергавшихся дискриминации в СССР евреев, евангельских христиан и членов украинских католической и автокефальной церквей». Согласно этому статусу и с учётом возраста, нам, ни дня не работавшим в Соединённых Штатах, не платившим налоги, ничего не сделавшим для процветания страны, предоставили право на жительство, комфортабельное жильё, бесплатную медицинскую страховку и социальное пособие, достаточное не только для удовлетворения повседневных нужд, но позволившее пару раз в год путешествовать, увидеть мир.

     Натурализация и пересадка на американскую почву прошла законно и безболезненно. Но, приняв этот щедрый дар, нужно сказать несколько слов о том, что в законе названо «дискриминацией». Мы слышали о преследованиях в СССР христиан нетрадиционных конфессий и сект (католиков, баптистов, пятидесятников и других), а каково было быть евреем, знали не понаслышке. Знаменитые кампании травли: разгром еврейского антифашистского комитета, борьба с «безродными космополитами» и дело врачей были списаны на Сталина, но их антисемитский характер не признавался ни при Хрущёве, ни при Брежневе, ни при Андропове. Ограничивали приём евреев в институты, в аспирантуру, на работу, продвижение по службе, зарубежные командировки и туризм. И всё это на фоне бытового российского хамства, всегда готового сдетонировать при виде еврейского носа, «интеллигентских» очков или шляпы. Шляпу я, правда, не носил, но очки и нос наличествовали. Тем не менее вопрос: уезжать или терпеть, решался индивидуально и не просто – не было, как в фашистской Германии, непосредственной угрозы для жизни. В конце 80-х годов я еще работал. К тому же, при Горбачёве и Ельцине появилась надежда на вменяемую власть. Уезжать не хотелось. Оглядываясь назад, думаю, что сам я не стал бы менять привычный образ жизни и доживал бы свой век российским пенсионером.

     Неизбежность нашей эмиграции стала очевидной, когда уехали сначала сын, а потом и дочь с семьёй. Молодёжь не хотела мириться с тем, к чему притерпелись люди моего поколения. Причём бежать от безысходности были готовы не только евреи. Вспоминаю русского парня, подошедшего к нам у ворот американского посольства: «Подскажите, как уехать из этого бардака. Хочу честно работать и нормально зарабатывать». Я тогда ответил полушутя: «Женись на еврейке». Но было чувство некоторой неловкости от того, что имел преимущество выбора перед этим симпатичным молодым человеком, возможно, не разделявшим расхожее мнение, что «опять жидам лучше всех».

     «Мне надоело быть заложником у страха с свинством пополам, – писал В. Гафт в известном стихотворении, посвящённом Михаилу Козакову, -- Россия, где моё рождение, где мои чувства и язык, моё спасенье и мышление, всё, что люблю, к чему привык. Россия, где мне аплодируют, где мой отец и брат убит. Здесь мне подонки вслед скандируют знакомое до боли: жид!». Но заканчивается этот крик души далеко не убедительным утверждением: «моя Россия, моя Родина, тебе я не побочный сын...». Признание законности рождения – прерогатива матери (России), а оно, в данном случае, к сожалению, под вопросом.

     Не думаю, что замечательный русский актёр ныне покойный Валентин Иосифович Гафт (1935-2020) задумывался когда-либо об эмиграции. Из перечисленных им связей с родиной, артиста удерживают прежде всего «аплодисменты» и «язык», всё остальное от «рождения» и до родных могил преодолимо, как это ни грустно, если приходится «быть заложником у страха с свинством пополам».

     В 2008 году Василий Аксёнов (1932-2009), живший тогда на два дома – в Москве и во французском Биарице, в интервью журналистке О. Кучкиной сказал:
– В Америке жизнь невероятно удобная. Во Франции не так уютно, как в Америке.
Там университет берёт на себя множество твоих забот...
– А что ты любишь в России?
– Язык. Мне очень язык нравится. Больше ничего не могу сказать.

     Для писателя, и для артиста драмы, язык – орудие труда. Долго живший в США Аксёнов, написавший и издавший здесь несколько книг, не стал всё-таки двуязычным писателем, в отличие, например, от Набокова, владевшего английским с детства. Да и заработать на жизнь литературным трудом в Америке не просто. Аксенов был вынужден преподавать русскую литературу, как и Бродский до получения Нобелевской премии. Врачи, инженеры, программисты, квалифицированные рабочие, предприниматели-бизнесмены, торговцы (бывшие в СССР «спекулянты»), готовые к преодолению трудностей перехода на американские стандарты, адаптируются легче, не говоря об учёных – физиках, химиках, биологах, получающих здесь немыслимые в России условия для работы.

     Жизнь в Америке, как заметил Аксёнов, «удобная». Его от бытовых забот избавлял университет. В моём случае, кроме упомянутого социального пособия, действует несколько федеральных и штатных программ помощи людям старше 65 лет с низким доходом: плата за апартмент -- 20% арендной стоимости, сезонные скидки на газ и электроэнергию, продуктовые талоны и бесплатные наборы продуктов. Для стариков старше 60 лет, которых здесь уважительно называют «senior citizens», дешевле вход в кинотеатры, музеи, общественный транспорт и т.д. При этом всякий раз, при расчёте в супермаркете, в аптеке, на бензозаправке вам улыбнутся и скажут: «Thank you!».

     Панлемия COVID;19 изменила нашу жизнь в последние два года. Ограничила общение, сократила до крайней необходимости поездки.Обязательные маски, соблюдение двухметровой дистанции, вакцинация и т. д. И всё это пока мало эффективно в глобальном масштабе. К началу 2021 года число жертв COVID-19 в мире достигло трёх миллионов. 
                (Продолжение следует)