гл. 1-6. Судьбы насмешливой пасьянсы

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 6. СУДЬБЫ НАСМЕШЛИВОЙ ПАСЬЯНСЫ

Нет у меня земли для Николая! – Примирение после первой и единственной ссоры. – Внезапная женитьба Игната Булатова. – Молодые страсти в селе и городе. – Любовная история Жени и Влада Жолковских.


*   *   *
Через два месяца после трагедии в семье Петренков, когда под Псковом погиб молодой женатик Степан, Николай Булатов оженился, наконец-то. Пришлась его свадьба на Пасху 1918 года. Его невеста, двадцатилетняя кровь-с-молоком красавица Марийка Владимирова оказалась справной на руки и доброй нравом девушкой. Так что скупое мужское счастье всё же смилостивилось и улыбнулось злосчастному солдату. А впоследствии судьба дала ему возможность почувствовать себя любимым и любящим мужем и отцом пятерых детей.

Но ещё в октябре 1917 года, вскоре после возвращения Николая с фронта и завершения уборки урожая, чуть ли не с боем пришлось ему выбивать свою долю земли. А на старшего Булатова, его родного отца, будто затмение разума нашло. В бешеном исступлении он орал:
- Не дам! Нет у меня земли для Николая! Вся она на Игната с Василием поделена! И для Марии с Женькой тоже по половине десятины оставлено. Так что нет у меня больше земли! Не-ет, хоть режьте меня!

Жаждавший создать семью Николай не зря поднял вопрос о выделении из родительского наследия: наличие земли всегда было большим козырем для жениха. Но вместо помощи в таком трудном деле, которое уже дважды срывалось, отец вдруг стал отказывать ему и возмущённо орать. И очень несправедливо орать!

От мужнего крика у сердобольной Софийки слёзы ручьями потекли и из здорового глаза, и из пустой глазницы, до того жалко ей стало старшего сыночка. Сердце материи разрывалось на части! Младшие сыновья Игнат с Василием и Мария сидели на лавке понурые, будто в воду опущенные. Ни головы поднять не могли, ни слова попрёк сказать отцу не смели. Тринадцатилетняя Женька на печи в уголок забилась и даже пикнуть опасалась, только плакала потихоньку, переживала за старшего брата и тряслась от родительского гнева.

Кроме отца, всем в доме очень жалко было Николая, который живым вернулся с фронта, а до этого вдосталь победствовал по окопам, вшей покормил, получил тяжёлое ранение. Но ведь не калекой пришёл, как Иван Петренко, а здоровым и крепким. И что теперь получается? То ему всё никак не жениться было, а теперь ещё и без земли остаётся. Значит, отныне и всю жизнь ему придётся горбатиться на кого-то за половину урожая с арендуемой земли? Все понимали тяжесть участи, которую отец уготовил Николаю. И мучительно страдали от того, что старший их сын и брат попал в такую жестокую немилость.

Как оказалось, Иван Николаевич Булатов давно прознал, что государство якобы должно помогать отслужившим солдатам с заведением подсобного хозяйства для дальнейшей жизни – при условии поселения в малоосвоенных южных краях. Если демобилизованный не был калекой, имел семью и мог самостоятельно обрабатывать землю, ему безвозмездно выделялось до десяти гектаров земли. Вот и решил Иван Николаевич воспользоваться этим правом. Поэтому и свою землю решил передать только двум младшим сыновьям.

Из-за этого сейчас он и кипятился:
- Десять гектаров земли! Вы только подумайте! Десять! Жаль, конечно, что Николаю придётся обживаться в чужих краях, но тут уж ничего не поделаешь. А ведь и ничего страшного в этом нет! Мы все поможем ему, чем только сможем... э-э... если он недалеко будет жить. 

Разошедшийся в гневе глава семьи остановился для передыху и обвёл всех требовательным взглядом в поддержку правоты своих слов, а также насчёт будущей их помощи Николаю. Но, увидев одни понурые головы с кислыми выражениями лиц, продолжал горячо убеждать своих домочадцев:
- Николаю государство должно помочь, как и другим солдатам помогает! За государство он воевал? Воевал! Ранен был? Был! А теперь за это оно пусть ему землю даёт! И нельзя нам упускать такой...

- И кто ему эту землю даст? – грубо нарушив этикет семейного домостроя, запрещавший перебивать старших, удивлённо вскинул голову и недоумённо спросил младший сын Василий. – Воевал он за царя, а теперь революция у власти. И какую помощь теперь можно получить от тех, кто в своих же людей стреляет?
- Георгиеву долю отдайте Николаю, – вслед за братом глухо, но решительно сказал средний сын Игнат, не поднимая головы.

От небывалой доселе коллективной дерзости сыновей Иван Николаевич замер, будто конь на всём скаку споткнулся и упал. Застыл с выпученными глазами, зло раздутыми крыльями носа, выпяченной грудью и сжатыми добела кулаками. В доме повисла и зловеще зависла звонкая тишина.

Прорвало старшего Булатова с ещё большей яростью и негодованием:
- Какого Георгия?! На покойного землю не делят! На кладбище ему своей земли и так хватает! Так что, Николай, от государства требуй свою землю и добивайся её! А сейчас как хочешь, но вон за межу!
В ярой запальчивости отец ткнул в сына пальцем и произнёс фразу, которую в поле крестьяне обычно бросают в лицо нахальному соседу во время межевых споров. А получилось так, что он своего первенца из дому выгоняет.

В первый миг все оцепенели и онемели. Раздутый гневом Иван Николаевич тоже остолбенел от слов, собой же сказанных. Мария протяжно охнула, всплеснув руками, побелела и замерла, обмякнув едва ли не в обмороке. А Женька на печи так пронзительно ахнула, будто взвизгнула. И тут же обе девушки горько зарыдали по-бабьи, с завыванием. Побелевшая белее снега старая Софийка вытянулась струнка-стрункой и смогла только тяжко выдохнуть: «Господи, да что же это такое на белом свете делается!». После чего мать ударилась в слёзы ещё горше, чем обе дочери.

А Николай с Игнатом и Василием после отцовских слов о меже подскочили разом, будто их подкинуло что-то. Лица всех троих тоже стали белее стен. У младших сыновей от ужаса глаза сделались такими большими, будто повылезали из орбит. А Николай...

- Где моя шинеля?! – следом за Женькой дискантом взвизгнул очнувшийся солдат.
Он резко повернулся к крюкам с одеждой и кинулся за своей верной подругой фронтовой. Яростно вделся в неё и так же зло повернулся, напяливая шапку на голову. С ненавистью сверкнув на отца глазами, продолжил уже вроде бы нормальным, но стальным от кипевшего негодования голосом:
- Ноги моей здесь больше не будет!

- А-а! Так вот что он мне говорит! – в бешенстве заорал Булатов-старший и тут же глаза выпучил на хлопнувшую дверь, потому что Николаев дух уже из дому вон...

- Тато, что вы наделали?!.. – опомнившись и будто сговорившись, в один голос в отчаянии выкрикнули Игнат с Василием.
И только тут Иван Николаевич начал осознавать, ЧТО произошло в его доме. Бывшее в гневе красным, как панцирь варёного рака, лицо его начало стремительно бледнеть. Он как-то сразу постарел, осунулся, огрузнел, будто стал меньше телом... Кое-как тяжело повернулся к двери и на деревянных ногах вышел следом за сыном.

А Николай во дворе присел возле будки здоровенного кобеля Голована палевой масти, взял верного пса за щековины, прижался лбом к его лбу и заплакал, изливая ему горькое горе своё, прощаясь и с ним, и с родным очагом. После фронта всего чуть больше месяца прожил солдат в родительском доме, как уже нет ему места под этим кровом.

Добрая и умная собака терпеливо сидела перед страдальцем, положив переднюю лапу ему на предплечье у локтя. Малым щенком взяли его как раз в ту пору, когда Николай дома долечивал раненую руку, и за то короткое время они успели крепко привязаться один к другу. Теперь молодой пёс чует беду своего друга, отчего крупное тело его пробивали волны мелкой нервной дрожи. Пёс и то сочувствует Николаю!

У Ивана Николаевича, увидевшего эту картину, сердце болью захолонуло: «Что же я натворил! Теперь что выходит, мой родной сын будет жить хуже собаки? Да и где ему жить?..». Кое-как старый Булатов прокашлял в горле колючий ком:
- Николай... зайди в дом...
Только это и смог выдавить из себя, а самому подойти к сыну сил не хватило, такая слабость по телу пошла.

Медленно-медленно встал Николай, не оборачиваясь и не трогаясь с места.

- Иди... ко мне... сынок...
Казалось, отец все свои силы и боль, всю любовь к сыну и всю вину великую перед ним вложил в эти четыре коротких слова. И уже сделавший первый порывистый шаг к калитке Николай будто на выстрел наткнулся. Дёрнулся и застыл. И не смог уйти со двора, хотя обида из-за вопиющей несправедливости всё ещё клокотала в его истерзанном сердце. Медленно повернулся и неверной, слепой походкой пошёл к дому, пока ещё ничего не соображая, лишь подчиняясь выработанной с детства привычке повиноваться приказу старшего, тем более, родного и чуть ли не слёзно просившего его человека.

Иван Николаевич опомнился, наконец-то, собрался с силами и выбежал из сеней, бросился с крыльца навстречу. Встретились. Обнялись. Засодрогались плечами. Без слов примирились.

Вслед за отцом выбежавшие на порог дома Игнат с Василием улыбались и не стеснялись вытирать слёзы. А Марийка с Женькой всё ещё причитали в доме, но уже по-другому плакали – от счастья, потому что через окно увидели примирение отца с со старшим братом Николаем.

И вдруг младших сыновей с несвойственной ей силой растолкала рвавшаяся во двор и опухшая от слёз Софийка:
- Ко-лень-ка-а!..
Хриплый от рёва, измученный и режущий слух вопль матери взвился куда-то в само поднебесье. Выслушать такое было невозможно! Игнат с Василием зашлись от боли и для взаимной поддержки в крепкий замок сцепились руками.
– Коленька!.. кровиночка моя!.. не отдам!.. – причитала мать, отталкивая мужа-злыдня и повисая на многострадальном сыне.

Не видя ничего вокруг и не зная о случившемся уже примирении отца с сыном, не помня себя и не соображая, что делает, она неловко хваталась за грубое сукно шинели и не могла удержаться за него, оседала, по-бабьи рыдала в голос грубо и некрасиво, цеплялась за Николая изо всех сил и без них припадала на колени, привскакивала и не хотела никогда и никому отдавать его и ни за что на свете, ни в какие края не отпускать. При этом находила в себе яростные силы и от бессердечного мужа отпихиваться, и несчастного своего сына удерживать при себе.

Игнат с Василием, сами чуть не плача, подбежали к матери, вместе с отцом и Николаем стали её за локти поддерживать, утешать и утишать...
Ну, наконец-то, кое-как успокоились все... И в дом зашли.

На этом как единожды начались, так и навсегда закончились споры в семье Ивана Николаевича Булатова. Землю спокойно и разумно распределил он на троих сыновей по шесть гектаров каждому, не трогая и без того малые доли дочерей. Марии досталось полдесятины очень хорошей земли под огород или сад – это уж как решит её будущий муж, недавно посватавшийся на ней скромный трудяга Михаил Глебов. Земля для младшей дочери Женьки находилась рядом с Марииной, и своим плодородием она ничуть не уступала соседнему участку...

*   *   *
Через пару месяцев, когда Мария готовилась к венчанию, Николай как-то пошутил, показывая на Женьку:
- А вот этой егозе со свадьбой придётся немного обождать. Не доросла ещё до венца!
Все заулыбались, а Женька, помогавшая невесте наряжаться и от волнения немного суетившаяся, вспыхнула огнём в протесте и засмущалась:
- Вот ещё! Далась вам моя свадьба! Это Мария замуж выходит, а не я.

Но шутка Николая оказалась пророческой. И так уж сложилось в семье Булатовых, что за пять лет Иван Николаевич сыграл пять свадеб. Первой в декабре 1917 года, незадолго до Рождества, он выдал замуж дочь Марию.

А по весне на Пасху, которая пришлась на пятое мая, старший сын Николай женился на Марийке Владимировой. На первых порах Мария стала жить в семье мужа, но для Николая вскоре купили большой участок земли на самом кончике Когтя. На эту землю никто особо не претендовал, а Николай тогда был рад любому исходу, лишь бы уже начать жить своей настоящей семьёй в собственном доме.

В том же году летом для молодых построили небольшую времянку, где они перезимовали и весной 1919 года родили первую дочку, Нельку. А к осени подвели под крышу новый саманный дом, в котором семья Николая поселилась только на следующий год, уже после внезапной свадьбы Игната, среднего сына Ивана Николаевича Булатова.

Дело в том, что в феврале 1920 года, хоть и давно ожидаемо, но всё же совершенно неожиданно, ровно за неделю до Сретенья посватался, а вскоре обвенчался и оженился  Игнат. Вот про этого «серого кардинала» и пойдёт дальнейшая речь.

*   *   *
Родители Игната Булатова начали уже беспокоиться, что третий их сын пойдет по дорожке своего покойного брата-гулёны Георгия. Но в конечном итоге всё сложилось очень хорошо: довольно красивый разгуляй-парень с тонкими булатовскими чертами лица неожиданно остепенился и оженился. Но зато до женитьбы лет пять он знатно погулял.

Высокий, статный, крепкий телом и очень видный собой, особенно своим точёным лицом с тонким орлиным носом и глубокими голубыми глазами под тонкими бровями в широковатый разлёт, общительный, не жадный по жизни и не склочный в делах, в пьянках и драках не замеченный, к тому же унаследовавший шесть гектаров отцовской земли, – по всем этим статьям Игнат Булатов в последнее время стал весьма желанным женихом.

Многие михайловские девушки и молодухи так и вздыхали, поглядывая на молодого Булатова. А тот ходил настоящим гоголем, и по нагловатому выражению его лица всем сразу становилось понятно, что свою высокую цену этот красавец очень хорошо знает и продешевить не собирается. Конечно же, от потенциальных невест, девушек на выданье, он носа не воротил. Но и ни одной из них не подал хоть малой надежды на совместное семейное счастье, за что в их кругу прослыл высокомерным.

При этом очень мало кто в Михайловке знал, что с лёгкой руки своего второго брата Георгия этот молодой ловелас начал отдавать предпочтение необременительным и достаточно плотным амурным отношениям с вдовушками и разведёнками. Причём, они были не из Михайловки, а изо всех сёл в округе вместе с хуторами. Но, памятуя о произошедшей с Георгием трагедии, в своих похождениях Игнат был намного осмотрительнее и осторожнее своего брата-гулёны. При этом с любовницами вёл себя, как высокопородистый наглый самец, заботящийся только об удовлетворении собственной похоти. Но даже при таком поведении этот эгоист ни разу не познал отказа от молодаек, страждущих горячей мужской ласки, на которую этот любвеобильный сластёна был весьма горазд и щедр.

Наверное, за это Игнат в итоге был наказан злой насмешницей-судьбой: под конец своей разгульной холостяцкой жизни он будто голову потерял. И в открытую затеял непривычно долгие для него и, а это было уже общим мнением, совершенно неприличные шашни с одной михайловской красавицей Марфушей – не то вдовой, не то разведёнкой, но фамилию её мы называть не станем.

К какой из этих категорий относилась разбитная Марфуша, в селе так и не поняли, но в родительский дом из города молодица вернулась с малой дочерью. Говорила, дескать, был у неё муж венчанный, да пропал. А время в ту пору действительно стояло смутное. Конечно, в Бессарабии, вдруг ставшей подвластной румынам, не было такой братоубийственной гражданской войны, какая разверзлась в России и на Украине, новые хозяева этого не допустили. Но и здесь хватало всякого рода лихого люда – воров, лесных разбойников, бандитов. Море слёз пролилось из-за учиняемых ими разоров, они породили много переживаний и страхов людских, сложившихся в страшные легенды и всяческие россказни. А из такой глубокой тины людской попробуй теперь выудить правду о городской жизни безмужней и беспечной, беспутной и любвеобильной, к тому же нагловатой и ой ли вдовушки Марфуши.

А Игнат погряз в ней конкретно – по самые уши и намного глубже. Но в ответ на его шутливый намёк о готовности жениться на Марфуше, старший Булатов сурово заявил сыну, что никаких разведёнок у себя в доме не потерпит и никогда не даст родительского благословения на его бесстыжее прелюбодеяние. Более того, без земли оставит, разделит её между Николаем и Василием. Так что поневоле пришлось Игнату крепким узлом увязать все свои похотливые страсти, со слезами распрощаться с разлюбезной Марфушей и, наконец-то, взяться за ум.
Но и это дело вышло у него как-то странно и несерьёзно.

По правде говоря, задолго до очень горького для разгулявшегося парня момента, когда отец стал угрожать ему отлучением от наследства, одна сельская дивчина вроде бы приглянулась ему. В хорошей и крепкой семье расцвела пригожая и работящая Стеша Ковалёва. Восемнадцать лет ей миновало, так что как раз подошёл её срок вставать под венец. Но к красивой и весёлой девушке-хохотушке особых симпатий Игнат не испытывал, он пока всё ещё сох по своей Марфуше ненаглядной.

Получив от отца полный афронт насчёт женитьбы на «городской фифе», упрямый и разборчивый красавец решил, что со временем и у него в семье всё стерпится-слюбится, как об этом в народе говорят. Как-нибудь и на ком-нибудь он женится, раз это положено делать, но к ненаглядной Марфуше будет заглядывать при каждом удобном случае. Делать это придётся втихаря, конечно, а не так открыто и нагло, как это делал Георгий. А хорошую школу тайных гуляний по вдовьим постелям он уже прошёл достаточно основательно. И заглядывать к любимой вдовушке-разведёнке он думал не на огонёк, конечно, а на её тепло сердечное и телесное в особенности.

Так прикидывал и рядился Игнат, пока совершенно нечаянно не женился.
«Во время рождественских святок решили парни пошутить», – впоследствии именно так и обязательно с доброй улыбкой любил Игнат Иванович начинать воспоминание-повествование о случайной, но такой счастливой своей свадьбе-женитьбе.

*   *   *
Как-то на третий день после Рождества вместе с большой и весёлой компаний парней и молодых женатиков попал он в гости к Оське Кайдановскому. В это время святки вовсю продолжались, а с ними и веселье народное не затихало. Загудели во времянке молодого хозяина, потому что к своим двадцати шести годам Осип стал отцом троих детей. Ну, согласитесь, что это за гуляние было бы в доме при спящих детях? Но и в нетопленной времянке посидели они очень хорошо: через час там даже жарко стало от разогретых вином молодых тел!

Будучи под хорошим хмельком, Игнат раздосадовался на своих товарищей из-за частых подковырок насчёт Марфуши. И вдруг придумал им назло, чтобы вот прямо сейчас, наобум и без ведома родителей, тут же заслать сватов к Ковалёвым для зарученья. Как по заказу, всё необходимое для этого обряда оказалось под рукой. После недавних озорных колядок большой компанией по селу с ряжеными и звездой Кирьян Бузилин пришёл с калачом, увязанным в полотенце. О нём парни позабыли, поэтому калач в полотенце лежал на лавке нетронутым.

Кирьян тут же согласился сходить к Ковалёвым с калачом, со смехом выторговав у Игната условие, что на его свадьбе будет шафером. Принесённая Игнатом полуторалитровая бутыль вина тоже оказалась непочатой, вот её и вручили весёлому «свату» со словами, что должно же на зарученьи хоть что-то быть и от «жениха». Всё происходящее воспринималось подвыпившими парнями, как продолжение святочных шуток, поэтому они с лёгким сердцем спровадили Кирьяна заодно с Осипом «для солидности и серьёзности намерений», чтобы те сосватали гулёну-Игната. Сама же компания парней продолжала угощаться и веселиться.

Вернулись «сваты» на удивление быстро. При этом оба выглядели довольно сильно озадаченными и даже протрезвевшими. И прямо с порога огорошили всех присутствующих сообщением, что они получили от Ковалёвых согласие-зарученье с приглашением Игната со сватами на крещенский сочельник для шлюба.

Пребывавшие в благодушном настроении развесёлые парни вначале замерли, но не поверили словам «сватов» и захохотали, принимая небывалую новость за шутку: Игнат и женится – это ведь не про него будь сказано. На что Осип в своей слегка меланхоличной манере разговора очень серьёзно покачал головой и сказал, внятно и раздельно произнося слова и глядя Игнату прямо в глаза:
- Всё, парень. Закончились твои шутки. Женись и не позорься. И меня не позорь.

Только теперь все осознали действительность произошедшего, после чего растерянно и с недоумением уставились на так называемого жениха. Такого исхода никто не ожидал. А уж у самого Игната и вовсе нехорошо сжалось сердце: именно в крещенский сочельник три года назад погиб его брат Георгий. И теперь Игнат почему-то расценил легко полученное согласие Ковалёвых и их приглашение, как некий знак неведомо откуда – то ли от своего ангела-хранителя с небес, то ли от мятежной души покойного брата. Но, лишь слегка поколебавшись, пока вспомнил о Георгии, Игнат тут же решил идти на шлюб, о чём и сообщил всей честной компании. Парни заулыбались: у них появился новый повод для продолжения веселья – выпить за здоровье жениха. На том веселье и продолжилось...

Назавтра Игнат довольно легко заручился согласием своих родителей. Они удивились и очень обрадовались новости о его женитьбе, поэтому лишь вначале слегка приобиделись, узнав, что зарученье Ковалёвых уже получено без их ведома и прошло как-то шиворот-навыворот. Но простили и благословили сына, при этом никакого сопоставления со смертью Георгия не сделали. От этого у Игната даже полегчало на душе: значит, всё так и должно быть, как предрешено кем-то свыше. И снова будто бы кто-то вместо него решил: значит, жизнь любимого брата будет как бы продолжаться в Игнате и в будущей его семье.

В тот же день Иван Николаевич выяснил через Осипа Кайдановского, что Ковалёвы весьма благосклонно расположены к такому богатому и красивому жениху. От себя Осип добавил, что в подпитии задал девушке преждевременный (до шлюба) вопрос насчёт жениха, и по смущению Стеши понял, что Игнат давно и сильно люб ей. Ещё бы! Да какой михайловской девушке в ту пору не нравился молодой красавец Булатов?

После благополучного и даже весёлого шлюба Игната со Стешей и трех недель не миновало, как шумную и совсем не бедную свадьбу сыграли Булатовы и Ковалёвы. На такой скоропалительности настоял сам Иван Николаевич, опасавшийся, что после начинавшегося к тому времени Великого поста, во время которого свадьбы обычно не играли, непутёвый его сын вдруг раздумает жениться. Свадебный стол был хоть и постным, но очень щедрым. И подарки молодым тоже были богатыми. Так что сдержанное веселье во время Великого поста всё же удалось на славу!

А вскоре проявилась ещё одна очень приятная для всех неожиданность: этот прожжённый гулёна Игнат совершенно потерял голову из-за своей милой жёнушки! Он начал виться вокруг неё, как пчела над цветочком! Оказалось, что ко всем своим молодым прелестям – игривая и красивая, весёлая и отходчивая, справная во всём хоть по дому, хоть у плиты – Стеша к тому же оказалась очень пылкой в постели. В наши дни о такой женщине говорят, что она стала великолепной женой-любовницей. Вот Игнат и растворился в Стеше счастливо и без остатка. Полюбил до умопомрачения – точно так же, как иногда до этого в него самого до беспамятства влюблялись особо пылкие любовницы.

Зажили молодые счастливо, в любви и согласии. И совершенно не замечали беды, которая в ту пору зародилась и со временем стала сгущаться над их головами. Как ни присматривались родственники к Стешиному животу, но тот всё никак не округлялся.

К лету старая Софийка первой забеспокоилась, не «пустой» ли оказалась вторая её невестка. Но после расспросов с пристрастием узнала от Стеши, что та уже дважды беременела, и дважды скидывала плод. Затем через Ольгу Ковалёву, жену Стешиного старшего брата Ивана, выведала, что во время неуёмных постельных страстей у снохи всякий раз случается сильное содрогание в животе. Видимо, из-за этого у неё и происходят выкидыши.

Мудрая Софийка тут же озаботилась, где бы такие травы найти и снадобья приготовить, чтобы унять такой безмерный любовный пыл. Стеша послушно пила настойки и отвары, но всё без толку: понести ребёнка она не могла.   

Долгих четыре месяца доходила до Ивана Николаевича Булатова истина, отчего это вторая его сноха никак не может забеременеть. А, узнав от жены о причине Стешиного бесплодия, он даже прочувственно крякнул, изрядно покраснев при этом. Сопоставив дела молодых со своими собственными в такие же годы, старый Булатов вмиг скумекал, из-за чего он может ещё очень долго впустую дожидаться внука или внучки от Игната. И хмыкнул: да никакая трава в таком деле не поможет, если глупая его жена уже напрочь забыла о своих молодых годах и горячих делах.

Три дня спустя, основательно обмозговав предстоящий разговор с сыном, кое-как переборол себя Иван Николаевич, подобрал удобный момент, собрался с духом и сказал наедине Игнату, чтобы тот в постели благоразумнее вёл себя с женой – ради своего же будущего ребёнка. От таких откровенных слов отца изумлённый Игнат вылупил свои голубые глазищи, побагровел от стыда и метнулся было уйти с глаз родителя подальше. Но отец властно удержал его за рукав и успокоил: мол, ничего страшного, в молодости он и сам проходил через такое. А затем, по мере разъяснения причин, почему Стеша не может понести ребёнка, и по внимательно озабоченному выражению сыновнего лица, старшему Булатову стало понятно, что Игнату вроде бы впрок пошёл отцовский урок о том, что в буйной страсти дитё не всегда зарождается.

Во время этого непростого, но очень важного разговора, обоим было неловко до крайности. Зато результаты интимной беседы отца с сыном не замедлили сказаться. И к концу лета уже совершенно определённо было заметно, что Стеша забеременела. Но, кроме двух молодых сердец, так горячо полюбивших друг друга, никому на свете не было ведомо, каких усилий стоила им эта беременность...

И теперь никакая Марфуша больше не нужна была Игнату. Хотя после внезапного расставания вдовушка-разведёнка ещё целый год всякий раз при встрече без никакого стеснения делала откровенные виды бывшему любовнику. Зазывно улыбалась, томно вздыхала всей грудью, глазки закатывала – дескать, забыть никак не может. Ну, ещё бы! В тоскующей женской памяти такое чудо любвеобильное вовек не померкнет!

Однажды Марфуша всё-таки заманила к себе крепко выпившего Игната. Воспользовалась тем, что жена его Стеша уже с очень высоким животом ходила. По себе Марфуша знала, что супругам в эту пору никак нельзя миловаться. Но и про любовный зуд молодого Булатова она тоже прекрасно знала. Вот Игнат и не устоял, прибежал на сучкин зов, как миленький.

После недолгих и суматошных, наигранно-приторных со стороны вдовушки утех враз протрезвевший Игнат испытал жестокое разочарование. Жадные и неискренние Марфушины ласки не шли ни в какое сравнение с нежной и трепетной, сердцу желанной Стешиной усладой. Залётный любовник тут же заторопился домой, явно выказывая нежелание дальнейшего общения с вдовушкой. При этом, видимо, не очень убедительно врал, не глядя в глаза бывшей любовницы.

Но не такой уж и дурой была Марфуша, чтобы не понять, что по-прежнему милый её сердцу Игнат никогда больше не зайдёт к ней, как ни крути перед ним пышными грудями и бёдрами. Наплевать ему стало на все её вдовьи слёзы неутешные. С постели молодой Булатов и без того поднимался в явном раздражении. А под безнадёжный вдовий вой одевался уже весь на нервах. И ушёл с еле скрываемым выражением презрения и гадливости, будто только что побывал в публичном доме...

*   *   *
Публичный дом... Да, и такое грешное дело было в жизни Игната Булатова. Случилось оно за четыре года до женитьбы, когда он, девятнадцатилетний паренёк навестил в Бельцах это весёлое заведение. Уж очень настырно тогда старший на год дружок детства соблазнял его этим неведомым лакомством.

Двумя годами ранее этого происшествия подвизался невзрачный сельский паренёк Поликарп Вознюк работать на Бельцком сахарном заводе. Здесь из свеклы варили сахар и делали из него пятифунтовые «головы», полупрозрачные и очень сладкие. Затем на радость детворе из этих голов лепили разные леденцы, в том числе, ярких и красивых петушков. Сладости эти очень нравились парнишке, вот и вырвался он из села, захотел отведать весёлой городской жизни. Жил поблизости от завода в рабочем посёлке. И жилось ему трудно, поскольку заработки были невелики.

Зато барачная или, как Полик пошутил на этот счёт, бардачная жизнь очень сильно повлияла на него. Теперь раздавшийся в плечах парень выглядел совершенно по-городскому, он даже красивее стал. Но разговаривать начал заковыристо и самоуверенно, и на дружка своего посматривал свысока и чуть нагловато. В поведении своём он тоже стал разбитным и развязным. По крайней мере, при встрече именно так показалось Игнатику, и всё это в Полике ему совсем не понравилось.

В тот день вместе с недавно оженившимся молодым соседом Булатовых Грицьком Синявиным и на его телеге Игнатик приехал в Бельцы на большой рынок, где довольно быстро управился со всей своей куплей-продажей товаров. Свежая овечья брынза, копчёный свиной окорок, две каракулевые шапки и каракулевый же воротник для пальто ушли влёт. Заказанную отцом косу-литовку купил быстро и выгодно.

Зато часть Грицьковых товаров расходилась очень туго. Почти никто не спрашивал невыделанные смушки, сезон продажи которых ещё не подошёл. Не продавалось и руно – так называется только состриженная и промытая, но не распушённая овечья шерсть. Поэтому Синявин не спешил домой, решил торговать до конца базара.

От нечего делать Игнатик решил погулять по городу, посмотреть, как живут здесь не связанные с землёй люди. Для начала надумал сходить на Северный вокзал, чтобы поглазеть там на такое диво чумазое, как поезда, о которых он несколько раз слышал, но ни разу ещё не видел.

По пути к вокзалу возле Никольской церкви Игнатик совершенно случайно встретился с Поликом, который шёл в центр города – поднимался ему навстречу со стороны понизовой слободы Стугарии*.

* стугария – заросшая камышом низина; от молдавского слова «стуг»  – камыш.

Парни радостно поздоровались, весьма удивлённые нежданной встречей, хорошенько оглядели друг друга, обнялись на радостях, да и пошли обратно в город. Аргумент при этом Полик выдвинул железный:
- И что тебе нужно искать на окраинах? Комаров кормить, что ли?
Таким же веским был и второй его аргумент:
- Чего-о?! На вонючие поезда смотреть? Да ну их подальше, эти железные телеги! Своим грохотом они уже по самое горло надоели!

Рядом с городским щёголем и всезнающим парнем Игнатик почувствовал себя довольно неловко и стал скованным. Засмущался так сильно, что двух слов не мог связать толково. А затем и вовсе готов был сквозь землю провалиться, когда они уже к базару подходили, а Полик, совершенно не стесняясь проходивших рядом людей, стал довольно громко и нескромно рассказывать о своих любовных делах.

Из-за услышанных откровенностей организм Игнатика известным молодецким образом отреагировал на всё это дело столь заметно, что парень отчаянно покраснел и остановился, озираясь по сторонам, куда бы деться от публичного позора. А зловредный Полик противно похихикивал рядом, потешаясь над возбуждением и смущением друга. Но, заметив на его лице нешуточное смятение и злость, поскорей увёл Игнатика в городской сад: благо, тот располагался рядом с рынком.

Они присели на первую же свободную скамейку и только теперь Игнатик смог успокоиться и перевести дух, после чего тут же напустился на Вознюка:
- Ну и завёл же ты меня своими россказнями! – сердито упрекнул он Полика. – Эва, как я перед людьми опростоволосился.
А коварный друг только посмеивался в ответ на его злость, всё подначивая «тёмную деревню», и вдруг предложил:
– Послушай, Игнатик! А давай-ка мы сходим к продажным девкам. Твоё волнение там вмиг уляжется. Да и моё заодно. А то я тоже завёлся из-за тебя.

Игнатик не сразу согласился на неведомые Поликины соблазны: ему не хотелось тратить свои личные сбережения, которые для такого заведения могли оказаться недостаточными. Но, узнав расценки, тут же согласился: по деньгам это вообще ни о чём речь была. Вот и пошёл он другом познавать неведомые прелести дешёвой женской любви. Но перед этим они заглянули на рынок и наказали Грицьку дождаться Игнатика. Тот пообещал, поскольку задержка в городе была ему только на руку.

Правда, Игнатику одной ходки в публичный дом хватило, чтобы на всю жизнь отбить охоту посещать подобные заведения. Очень нехорошо почувствовал он себя в постели с девкой, находясь за хлипкой ширмой, за которой с грязными комментариями шумно непотребствовал Полик. Ради скидки за аренду помещения, он предложил заняться этим делом в одном номере на две постели.

Разочарование постигло Игнатика и в ожидаемом удовольствии: да какими такими необычными ласками могла бы удивить его продажная девка? С ленцой и прохладцей она едва обозначила внимание к клиенту, и то лишь потому, что деньги отрабатывала. Поэтому из номера Игнатик вышел, чем поскорее.

При этом находился в таком же состоянии, наверное, в каком на рынке стеснительный покупатель, ни за что публично оплёванный и обвинённый в жадности, хочет бежать от наглого продавца. Но бедняга не может скрыться с глаз долой, потому что его обступила жадная до развлечений толпа хохочущих ротозеев.

Такое ощущение у Игнатика сложилось после того, что Полик очень удивился столь раннему уходу друга и попросил подождать его. Ха-ха! Околачиваться возле публичного дома – вот это красота! Поэтому на улице стало ещё хуже: Игнатик почувствовал себя разинувшим рот от удивления простачком, наивную душу которого ловкий фокусник не только вывернул наизнанку, но и вымарал дерьмом. Разозлился и не стал дожидаться Полика, до того неприятно и гадко ему стало.

Позднее, на исповеди в Копанской церкви, Игнат хотел было повиниться перед батюшкой в своём содомском грехе, но духу не хватило. Перед самим собой стыдно было, не знал, как о таком цинизме можно рассказать чужому человеку, даже если он рукоположен для отпущения тяжких прегрешений человеческих...

*   *   *
Свадьбы в доме Ивана Николаевича Булатова продолжались своим чередом.
Через полтора года после женитьбы Игната обвенчался двадцатилетний Василий, к тому времени ставший высоким, сильно раздавшимся в плечах и возмужавшим молодым человеком двадцати лет. За неделю до православного Покрова, который по румынскому календарю уже третий год отмечали четырнадцатого октября, привёл он в дом отца жену, красавицу-полячку Евдокию Борецкую из Петровки. Довольно богатой и широкой была эта свадьба, ведь только-только с уборкой урожая управились, и молодое вино в меру подошло. Всякого добра для угощения тоже было полно, так что очень щедро погуляли!

А на следующий год, сразу после Петровского поста и всего через две недели после того, как у Василия родился первенец Ванька, пришлось Ивану Николаевичу сыграть и самую трудную для него пятую свадьбу.

А пришлось это делать потому, что младшая дочь Женька, которой ещё не миновало восемнадцати годов, вдруг «залетела» от своего хахаля, Влада Жолковского из Жеребки, расположенной сразу за Копанкой. Уже будучи беременной, девушка в слезах призналась родителям, что всё у них произошло по взаимной любви. И при этом так горячо защищала пунцового от смущения парня-чужака, который сам-один пришёл просить Женькиной руки, что изначально невероятно возмущённые его неразумным поведением Булатовы постепенно успокоились и поверили в истинные чувства молодых.

Первой сдалась Софийка. Поступилась совестью перед богом и людьми ради чести и счастья дочери. Следом остыл и Иван Николаевич, не желавший, чтобы позорное пятно легло на весь его род. В конце концов, кое-как объяснились с женихом и договорились о свадьбе. Но за свою долгую жизнь более странного сватовства старые Булатовы ни разу не знали: где это видано, чтобы зарученье, шлюб и залий – все обряды воедино сплелись, да ещё и без сватов.

Затем молодые встали в красном углу, и родители старинной родовой иконой благословили такое раннее и столь нежеланное для отца бракосочетание. И вдруг в эту самую волнующую и торжественную минуту такой здоровенный и видный собою жених, расслабившийся после долгого и чрезмерного для него напряжения во время объяснения с родителями невесты, неожиданно для всех прослезился. Вернее, эти слезинки едва показались у Влада на глазах, но он тут же взял себя в руки, разозлившись из-за бабьей слабости, после чего смутился ещё больше. После внезапного проявления таких глубоких чувств Софийка уже готова была полюбить будущего зятя. Да и Иван Николаевич значительно усмирил негодование в своём протестующем сердце.

А предыстория Женькиной любви была такова.
Ранней весной рослый и крепкий телом жеребкинский парень Влад Жолковский нанялся к Якубу Борзову сезонным работником. С Женькой он познакомился невзначай, когда они в поле работали на соседних участках. Понравились друг другу с первого же взгляда, а вскоре и подружились (стали вместе находиться) во время воскресных гуляний молодёжи на сельском лугу.

Из-за Женьки Влад вскоре подрался с положившим на неё глаз Ерёмкой Варголенко и его друзьями. Хоть гурьевский крепыш и сам получил немало тумаков в придачу с подбитым глазом, но всё же один одолел троих соперников и даже крепко поколотил Ерёмку! После этого происшествия Жолковский заработал безоговорочный авторитет среди михайловских парней и получил полное право без помех дружить с Женькой Булатовой.

Быстренько же они подружились и тут же до беременности «додружились»! Своей девичьей честью Женька поступилась из отчаянья. Она заранее была уверена, что отец не одобрит её выбора и откажет Владу в сватовстве. Жених ведь из другого села, значит, от него помощи ждать нечего. К тому же, он был ляхом, иноверцем. Но вот ведь какая меж ними полыхнула любовь! Поэтому девушка намеренно и полюбовно лишилась невинности со своим паном недоделанным, как на первых порах её отец в сердцах называл нежданного зятя.

А Иван Николаевич дальновидно считал, что из-за своей несусветной глупости и без родительской поддержки будет Женька одна-одинёшенька горе мыкать на чужой стороне. И Женькин участок без долгих колебаний отдал Марии, потому что земли у Глебовых было маловато. Вот Женька теперь пусть и радуется тому, что по любви выскочила замуж за своего коханого Владислава – гренадёрского роста и склада красавца, крутоплечего, румянолицего, с большими серыми и почти всегда озорными глазами. И ещё со здоровенным кудрявым русым чубом во весь лоб – кому-то на зависть, а кому и на загляденье, как Женьке, например.

*   *   *
Вот и начал михайловский род Булатовых потомками обрастать, которые словно из решета один за другим посыпались на головы и в руки Ивана Николаевича с Софийкой. При этом так получилось, что у Николая и Женьки, в возрасте разнившихся шестнадцатью годами, дети росли почти ровесниками. Марииной дочке Матрёне четвёртый год пошёл, и у неё годовалый Серёжка на руках. У Николая бегала трёхлетняя дочь Нелька, и Валька недавно родилась. У Игната сын Петька не так давно ходить начал, а жена его Стеша снова на сносях. У Василия сын-малютка Ванька агукает, и Женька уже довольно животастая ходит.

«Даст бог, ещё и другие будут у нас внуки, – радовался Булатов-старший. – Это уж кому, когда и сколько детей боженька сподобит. Ну, и пусть рождаются! Пусть род наш растёт и крепнет!».

Продолжение следует.