Семейная история из прошлого века

 


          Если вдуматься, то жизнь каждого человека богата событиями, по-своему интересна.  Настоящие романы можно писать. Начало прошлого века-время вообще необычное. Наверное, поэтому и судьбы  у многих людей, рожденных тогда, были яркими. Многое мне рассказывала о своей жизни моя мама. Об отце знаю гораздо меньше, а если более точно и откровенно  сказать: не знаю почти ничего. Конечно, это очень досадно. Но об истории любви своих родителей я слышала в детстве много.  Да, и о детстве мамы, ее жизни хочется поведать. Буду называть маму и папу по именам: Николай и Шура. Так будет проще.

                МАМИНО ДЕТСТВО

           Крестьянские хозяйства в селе Медведка под Бугульмой в начале прошлого века были разными: и бедными, и богатыми. Степан Васильевич  Медведчиков -человек работящий, хозяйствовал крепко, держал даже лошадей. Они, всегда ухоженные, были его особой гордостью. Степан Васильевич в деревне  считался мужчиной добрым, серьезным.  Он всегда готов  был помочь любому, кто в его помощи нуждался, а обращались к нему часто. Шура с малолетства запомнила и поняла, что человек  должен жить с открытой душой и руку помощи другому протягивать, если это нужно.

           Детей в семье  было пятеро. Шура  средняя.  Свою родную мать она не помнила. Степан Васильевич рано овдовел и женился вторично.  Но детям в голову не приходило называть эту женщину мачехой. Она относилась к ребятишкам, как к своим родным, и они платили ей любовью. Еще один малыш родился.  Семья жила дружно, и до определенного времени Шурочка считала свое детство счастливым. Определенное время-это, наверное, 1917 год, гражданская война. К началу  двадцатых годов деревня обеднела и хозяйство Медведчиковых тоже. Лошадей в конюшне уже не было.  А потом наступил  голодный 1921 год, год который изменил все вокруг. Засуха, неурожай, ГОЛОД.  Страшное слово было так непонятно мне в детстве, когда мама рассказывала  об этом  бедствие.  Лишь повзрослев, начала понимать его ужасный смысл: ГОЛОД. Деревенские ребятишки очень быстро забыли  вкус молока и хлеба. Теперь на стол выставлялись лепешки из лебеды. Потом не стало и их.

           Первой ушла из жизни мать. Стал пухнуть от голода отец, вставать уже не мог.  Однажды чуть слышно сказал Шуре: "Мне бы, дочка, кусочек масла и хлеба, у меня бы кишочки внутри смазались и силы  бы появились". Было утро, и Шура была еще дочкой, не полной сиротой. Десятилетняя девочка, воспитанная в строгих правилах, твердо знала, что чужое брать нельзя-большой грех. В деревне были родственники, она решила зайти к самым богатым и попросить для отца хоть что-то из еды. Прошла вдоль деревни, нашла нужный дом, открыла дверь. В доме вкусно пахло чем-то вареным, а в сенях (она заметила) стояли крынки с молоком и сметаной. В просьбе Шурочке отказали, сказали, что у самих ничего нет. Правда уже на пороге сунули в руки какую-то заплесневелую корочку хлеба. Шура  заплакала, впервые за свою короткую жизнь почувствовала, что слезы, действительно горькие. Проходя через сени, девочка снова увидела крынки со сметаной. Руки сами потянулись к одной из них. Она схватила ее и сунула за пазуху, под пальтишко. Так и бежала домой, сжимая в одной руке корку хлеба, а другой, придерживая драгоценную ношу.

           На всю жизнь Шура запомнила этот "грех" и даже думала, что это за грех ей было дано наказание. Когда прибежала домой, Степан Васильевич уже не дышал. Но хлебная корка и украденная сметана помогли выжить ее сестренкам и братишкам. Для всех них началась сиротство. Вскоре их разлучили, раскидали по приютам малышей. Увидеться им было уже не суждено, хотя Шура потом не раз пыталась найти  или хоть что-то узнать о их судьбе. Две старшие сестры жили, как тогда говорили "в людях".  Детство стало горьким, как те слезы, которыми плакала, когда бежала по деревне с украденной крынкой сметаны. Никогда в жизни потом Шура не прикасалась к чему-то чужому.

           Те далекие двадцатые годы научили девочку многому. Жить было безумно тяжело, но под влиянием трудностей формировался характер. Шура росла стойкой, трудолюбивой, терпеливой, доброй, честной, умеющей за себя постоять и, как ни странно, очень веселой.Испытать пришлось многое: нянчила чужих детей, подчас засыпая над люлькой от усталости, мыла, убирала, стирала, работала в поле и на огородах.Все это за кусок хлеба. Шура твердо усвоила: нельзя чураться никакой  работы, человек  может сделать все. Потом этого принципа она и придерживалась всю свою нелегкую жизнь. Любое дело подчинялось ее натруженным с самого детства и, наверное,  поэтому таким умелым рукам.

            Люди в деревне охотно привечали у себя трудолюбивую  девочку, зная, что на нее можно надеяться.  Но односельчане беднели прямо на глазах.  Шура  с наивностью думала, что в других местах живут лучше. Однажды она и  сестра, Наташа, которая была на год старше, решили попытать счастье  в других селах. Терять им было нечего да и с собой брать тоже. В легких пальтишках, с котомками за спиной пошли девчонки по деревням. Кто-то их прогонял,  кто-то давал хоть какую-то пищу и оставлял ночевать. В одном мордовском селе в богатом и теплом доме приветили особенно радушно: вкусно накормили, оставили ночевать.  Довольные сестренки уснули, а, проснувшись среди ночи, одна из них услышала страшный и странный  разговор. Хозяева собирались спрятать их в подвал, хорошо кормить, чтобы потом пустить... на мясо. О том, что случаи людоедства  встречались тогда в поволжских  селах, девочки, конечно, не знали. Этой же ночью сестренки сбежали из этого ужасного дома, сообразили, что надо сообщить взрослым и сделали это. Хозяев разоблачили, нашли у них много соленого мяса. Девочкам помогли добраться до Бугульмы, где жил брат отца-Леонид.

                У ДЯДИ МИТИ

              Судьба смилостивилась над Шурочкой на этот раз, сиротство стало бить не так больно. Еще один брат отца жид далеко-в Джамбуле, работал на железной дороге, был машинистом. Он забрал девочку к себе. Дядя Митя и тетя Мотя (так звали его жену) жили вдвоем, детей у них не было. После того, как Шура попала к ним, жизнь для нее снова обрела яркие краски. Дядя Митя и тетя Мотя были людьми добрыми, в семье царили достаток и хорошая атмосфера  уютного домашнего очага. Девочку отогрели своим теплом и даже баловать стали. Дядя Митя хорошо пел и играл на гармошке. Шурочке нравилось слушать  и плясать под его веселую музыку, и петь она тоже полюбила. Все лишения, пережитые во время сиротских скитаний как-то ушли на второй план, хотя потом, спустя многие годы, вспоминались часто.

              А тогда возраст брал свое. Девчонка росла очень общительной, озорной, смелой и веселой. Ее, после одного случая, даже побаивались мальчишки, живущие по-соседству.  Маленькая, но ловкая  Шурочка дерзко отомстила своему постоянному  обидчику-шестнадцатилетнему уже усатому парню. Дождалась вечером его возвращения домой, прыгнула с забора ему на плечи и настучала камнем по голове.  Мать мальчишки пришла жаловаться к дяде Мите, но тот только посмеялся, сказав, что правильно сделала: не пожаловалась взрослым, а постояла сама за себя.

              ВСТРЕЧА С НИКОЛАЕМ

              Далеко от тех мест, где родилась, взрослела Шура, там, в Казахстане, суждено ей было встретить свою судьбу. Но тогда, в конце  двадцатых годов, была словно репетиция, а решилось все окончательно, спустя многие-многие годы.

              В пятнадцать лет Шурочка расцвела и из озорной, веселой девчонки превратилась в красивую девушку, но от своих детских привычек еще не отказалась. Например, она очень любила встречать своего дядю, когда он возвращался домой из поездок.  На железнодорожном вокзале и в депо все хорошо знали и любили хохотушку-племянницу машиниста Мити. Шура тоже знала всех и была очень удивлена, когда напарник дяди, Николай, стал смотреть на нее не так, как обычно, какими-то другими глазами, совсем не такими, как раньше: удивленными и восхищенными одновременно. Шурочка чувствовала эти взгляды постоянно.  Было необычно и приятно такое внимание, ведь Николай он такой: взрослый, красивый, умный...

              А в Николае многие местные девушки видели  завидного жениха. Хорош он был собой: иссиня-черные  волнистые волосы всегда причесаны аккуратно, брюки отутюжены так, что о стрелочку порезаться можно, белые парусиновые туфли (писк моды тех лет) начищены зубным порошком. Грамотный для того времени, хорошо зарабатывающий, он почему-то  долго ходил в холостяках, а потом обратил свое внимание  на совсем молоденькую девчушку. Да, не просто обратил внимание. Однажды под вечер Пришел Николай к  дяде Мите с серьезным разговором: просил отдать ему Шуру в жены. "Запала  она мне в душу, наверное, на всю жизнь",- так сказал. И слова-то оказались пророческими. Любовь к Шурочке  оказалась чувством судьбоносным и не покидала его до самой смерти.

             Но тогда дядя Митя только удивился: "Да, что ты, Николай! Она же ребенок  еще, совсем девчонка" . Потом со вздохом добавил: "Перечить ей не буду, пусть делает, как хочет. Давай ее спросим".

             А у Шурочки сладко замирало сердечко, нравился ей этот железнодорожник. Но, наверное, возраст сказался: в пятнадцать лет трудно принять такое серьезное решение, согласиться на предложение взрослого мужчины. И она только посмеялась: "Да, какая из меня жена?!  Женись вон лучше на Маруське, она давно по тебе сохнет". Шуриной подружке, Марии, было восемнадцать, и она, действительно, давно и безуспешно пыталась обратить внимание Николая на себя, даже ворожила, чтобы это сделать.

             В тот же день на молодежной вечеринке Мария посмеялась над Николаем: "Эх, ты! К малолетке сватался, а она отказала. А на мне жениться слабо?". И попала под настроение. Парень, огорченный отказом, словно на зло себе, Шуре и всему миру, ответил: " Нет, не слабо! Женюсь!"

             Вскоре сыграли свадьбу. Маруся, довольная и счастливая, сидела за праздничным столом рядом с Николаем, а Шура дома громко и безутешно ревела, уткнувшись носом в дядино плечо. Она и сама не понимала тогда, почему слезы льются, не переставая, а сердцу так больно. Потеряла, потеряла свою любовь, и счастье, ее счастье, еще долгие годы будет принадлежать не ей.  Она сама отдала его в руки своей подруге.

              ПО СТРАНЕ

              Дядя о своей племяннице заботился, понимал, что ее жизненный путь только начинается, надо, чтобы девчонка какое-то нужное  дело освоила. Не побоялся дядя Митя для этого отвезти Шуру в Москву, устроил у каких-то своих знакомых и стала она на модистку учиться. Ох, и способной оказалась! Училась отлично и специальность получила такую, которая на всю жизнь пригодилась. Она уже в те годы могла смоделировать любую вещь, фасон выбрать подходящий, скроить и сшить красиво, изящно все: от нижнего белья до громоздкой и тяжелой верхней одежды-стеганных фуфаек, пальто, шуб. Началась ее взрослая жизнь.

              Родного дома, который бы  держал Шурочку своими корнями на одном месте, не было. Наверное, поэтому девушка с легкостью меняла места жительства, много ездила по стране: работала и в Москве, и в Алма-Ате, и на Урале, и в Сибири. Время шло. О Николае хоть и вспоминала часто, но уже как-то спокойно.  Слухи доходили, что он построил в Джамбуле хороший дом для семьи,, что у него растет дочь. Знала, что семья живет в достатке, Мария не работает. Ей говорили подружки, что лада и покоя в семье Николая нет: Мария почему-то уверена, что муж по-прежнему любит Шурочку. Из-за этого и идет разлад в семье. Шурочке иногда казалось, что это правда-сердцем чувствовала. Боялась встретиться с Николаем, поэтому в Джамбул, к дяде, наведывалась неохотно и очень редко.

             ШУРА И САША

             В середине тридцатых годов у Шурочки вдруг неожиданно и очень удачно устроилась личная жизнь. Работала она тогда  где-то в районе озера Балхаш. Неподалеку располагалась летная воинская часть и аэродром.  А рядом с ним  буйно, яркими красками цвели цветы. Была весна. Девушки просто не могли оставаться равнодушными к такой красоте: тянуло полюбоваться  разноцветьем под голубым небом. Частенько бродили по полю, собирали букеты , весело хохотали и пели песни. Там однажды и встретили таких же веселых, как они, парней в летных комбенизонах. Заговорили о каких-то пустяках, пошутили, познакомились. Глаза у одного из летчиков были, ну, прямо под цвет весеннего неба. А когда он снял шлемофон, то Шурочку еще и цвет его волос заворожил: льняные, они лежали на голове красивой шапкой. Парень к тому же  был высок, строен, одним словом, красив необыкновенно.

              В тот день они просто немного  поболтали, посмеялись  там, на летном поле, и разошлись каждый по своим делам. Но судьбе было угодно снова и снова сводить их вместе то на этом же аэродроме, то на вечеринке, то на танцах в местном клубе. Вначале эти встречи происходили случайно, потом стали повторяться чаще. Летчика звали Александр Ролдугин. Он обожал Шурочку, и вскоре они поженились. В то время молодые были совсем не требовательными и неприхотливыми. Их радовала в жизни сама жизнь. Ну, а наличие собственной комнаты-это вообще настоящее счастье. Шурочка потом с теплом вспоминала ту особую атмосферу первого года ее семейной жизни с Сашей: шумные, веселые ( но никогда не пьяные) компании, хорошее настроение, то, как ожидала мужа из полетов, как им было замечательно  вместе и на прогулках, и дома, и в гостях. И он, и она были веселые, задорные, хорошо пели. Их радушно и очень охотно принимали друзья, всем нравилась  эта красивая молодая пара: Саша и Шура.

              Вскоре Шура и Саша стали ожидать пополнения в семье. Готовились к этому важному событию, но оно неожиданно случилось на месяц раньше срока. Родились двойняшки, родители успели им имена дать, а вот порадоваться на малышей не успели, через две недели детей не стало. До конца своих дней Шура помнила то тяжелое время, когда пришлось похоронить своих первенцев. Горько это было и тяжело. Но судьба приготовила ей еще немало других испытаний, и все они были еще впереди.

             Жизнь продолжалась. Саша служил. Шура занималась хозяйством, устраивала быт, понемногу успокаивалась, а вскоре почувствовала, что снова должна стать мамой. И  снова стаи готовиться, буквально с трепетом. Родилась девочка, просто чудесная,  беленькая, с большими голубыми глазами, как у папы. Саша и Шура на нее просто надышаться не могли. Девочка была веселой, улыбчивой, рано начала ходить и говорить. Казалось бы, живи и радуйся. Они и радовались, даже в отпуск успели все вместе съездить, побывали в Балакове, у старшей сестры Шуры, Насти. Вернулись домой, отдохнувшие. Все должно было продолжаться по-прежнему. Но... не суждено.

             БЕДА ОДНА НЕ ПРИХОДИТ

             Полеты, полеты, полеты-это то, чем занимался Александр Ролдугин. Летчиком он был, как говорили, от Бога. На примитивных самолетах тридцатых годов творил чудеса, и очень любил небо.  Шура, оставаясь со Светланой на земле, привыкла к ожиданиям. Но в тот роковой день она как-то не так провожала мужа в полет: почему-то неспокойно было на душе, накануне ей приснилось какое-то ужасающее черное небо. Но в жизни оно выглядело обычно: голубое и даже безоблачное. И, конечно же, не оно было виновато в случившейся трагедии.

            Самолет Александра летел над тайгой, почему-то потерял управление и рухнул вниз, в болото. Шура не сумела даже похоронить мужа. Слез не было, только боль, чернота в душе и маленькая улыбающаяся дочка на руках, которая уже умела произносить слово "папа" Началась новая полоса в жизни, и она была черной.

            Шура поменяла место жительства, думая, что, уехав, избавится от воспоминаний и боли, но... Мы никогда не знаем, что у нас впереди. А впереди, оказалось еще более страшное испытание.Осенью заболела дочка. Малышка жаловалась на животик. Какое-то время боролись с недугом дома, а потом попали в больницу. Полтора месяца провела Шура со своей дочкой на больничной койке. Ничего не помогало. Светочка угасала на глазах. Под конец своей коротенькой жизни она уже даже не плакала, а только щипала себе ручки от боли. Так и умерла с обкусанными губками и общипанными ручками.  Это случилось в ночь на старый новый год. Не знаю подробностей того жуткого момента, но только знаю, что почему-то тельце малышки, завернутое в какое-то одеяльце, маме пришлось нести до дома вечером, по бездорожью, проваливаясь в снег.

            Невозможно представить состояние матери, прижимающей к себе трупик своего ребенка. Наверное, и слез-то не было, вокруг черная ночь и такой же черный надлом в судьбе, словно пропасть. Не могу без боли смотреть на фотографию в нашем семейном альбоме: мама  с потемневшим от несчастья лицом сидит последний раз рядом с моей маленькой умершей сестричкой А до моего появления на свет должно пройти еще десять лет. А тогда...  Откуда Шура  взяла силы. чтобы продолжить жить?! Преклоняюсь перед ее несгибаемой волей и мужеством.

            ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЛАСЬ

            Продолжила, только не сумела осесть на одном месте. Может быть, так было легче. Судьба бросала Шуру по стране: побывала на Балхаше, Казахстан весь объездила, пожила на Урале.  Легкий характер, золотые руки (шила-то замечательно, от заказов отбоя не было) позволяли ей иметь много друзей.  За отличную работу молодую женщину ценили везде, но для постоянного места жительства ничего так и не выбрала.  Часто прислушивалась к себе: где же ее половинка?  А душа кричала: есть она на земле, есть! Думала и вспоминала часто  первую свою любовь-Николая. Может быть, это он-ее половинка? Очень хотела его увидеть, а соединить с ним свою судьбу, считала вообще за счастье. Но ведь это невозможно.

            Но часто судьба делает невозможное возможным.  Где-то Николай и Шура все-таки встретились. Шура поняла, что ей эти встречи просто необходимы: любила Николая. И жизнь стала как-то светлее. Рядом с ним меркло пережитое. Они были короткими-эти встречи, но так многое давали и ей, и ему.  Шура понимала, что у Николая семья, подрастали дочь и сын,и ни на чем не настаивала. А он для себя решил: дети вырастут, уйду.

           Перед войной Шура осела в Москве, получила комнату, работа хорошая была, все стало стабильно, и жизнь вроде бы налаживалась. Николай часто приезжал (старался попадать на  московские маршруты). А между приездами  были письма. Писал он Шуре тепло, нежно,она просто зачитывалась его посланиями и берегла их.  Часть из них до сих пор в семейном архиве хранится. Работа радовала, друзей было много, любимый человек отвечал взаимностью. Все хорошо! Но этот суровый 41-й год. он спутал все в мирной жизни.

           ВОЙНА

           Ее предчувствовали, но грянула она в том далеком июне неожиданно, разрушив планы, покалечив судьбы, унеся жизни многих и многих.

           Не торопилась Шура просыпаться в то утро-был выходной. На кухне (коммунальной) слышалась какая-то суета, а потом вдруг на всю квартиру грянул заставивший вздрогнуть  голос Левитана, сообщивший гражданам и гражданкам Советского Союза о начале великой и ужасной войны. Как и все, в первый миг ошалело замерла, затем начала вытирать слезы, покатившиеся непроизвольно из глаз. И потом тоже было, как у всех: тревога, проводы на фронт друзей, дежурства по ночам, рытье окопов под Москвой. И, как у многих, созрело решение: уйти на фронт. Курсы медицинских сестер  были краткосрочными, в 42-ом Шура уже попала в санпоезд, который стал привычным местом пребывания вплоть до победного 45-го.

           Сейчас я удивляюсь, когда вспоминаю рассказы о том жестоком времени. Их я слышала немало. Даже в самых страшных эпизодах присутствовал какой-то оптимизм, не было безысходности, никакого уныния.  Девчата из санпоезда  свято верили в победу, в то, что жизнь после войны будет прекрасной и все в их судьбах устроится хорошо.  Колеса монотонно стучали по рельсам, поезд каждый день отмеривал сотни километров, курсируя между фронтом и тылом. Забирали раненых с поля боя и везли в тыловые госпитали, оказывая помощь прямо в пути следования. На словах все просто и буднично. Но эти фронтовые будни-какое же это испытание на стойкость, мужество. Сколько боли, страданий видели молоденькие медсестры, как было страшно от свистящих над головами пуль, когда приходилось дотаскивать раненых бойцов до санпоезда. А там... окровавленные бинты, стоны. Они и сами стонали от боли потерь. Все это изо дня в день.

            Но жизнь есть жизнь. Там они ценили ее еще больше. Фронтовые друзья, шутки, смех-это тоже было.  Кажется, что это несопоставимо и не может существовать вместе. Но жизнь и молодость брали свое. Выходя из-под бомбежек, девушки  на остановках рвали цветы и запевали песни того времени: "Прощай, любимый город", "Огонек", "Синий платочек". Этими песнями и мое детство наполнено. Часто их слышала от мамы и знала наизусть. На военных дорогах возникла фронтовая дружба, которая потом продолжалась долгие годы. С многими своими сослуживцами Шура переписывалась почти до самых последних лет своей жизни.

             Эпизоды фронтовой жизни интересны, знаю их множество, но чаще всего Шура любила рассказывать о подругах, о той жизни в санпоезде, которая кипела, несмотря на войну.  Девчонки ссорились и мирились, влюблялись и разочаровывались, ревновали и плакали от обид - все, как обычно бывает в молодежной среде. И, как обычно, появлялись пары. Две подруги Шуры вышли замуж в санпоезде.  У Шуры ухажеров тоже имелось много, но сердце ее занимал Николай.

             Иногда их дороги пересекались. Эти встречи во время стоянок поездов очень короткие по времени, но такие емкие по впечатлениям и чувствам. За несколько минут успевали сказать друг другу всего несколько сов, иногда просто посмотреть в глаза или помахать рукой вслед уходящему составу. Радость потом сохранялась долго, ведь главное-успевали узнать: живы, любимы. Этого тогда было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми.

              С санпоездом Шура исколесила всю Европу. Победу довелось встретить в сорока километрах от Берлина. День выдался жаркий, солнечный. Санпоезд стоял, девушкам разрешили позагорать неподалеку. Они разделись, наслаждаясь весенним солнышком и вдруг услышали крики и просто сумасшедшую пальбу со стороны поезда. Оделись моментально, вернулись и узнали о ПОБЕДЕ. Какое же было ликование. Потом путь на Родину. Шура везла с собой трофейный груз: ножную швейную машинку "Зингер". Ей ее подарил начальник поезда, зная, какая она мастерица, ведь обшивала своих сослуживцев и в пути. До самой смерти Шура не рассталась с этой машинкой, они просто сроднились, стали единым целым.  И относилась к ней Шура, как к родному человеку, ухаживала тщательно. И славный механизм отвечал своей хозяйке трепетной  взаимностью, старательно выстегивая незамысловатые фуфайки и тут же прокладывая безупречные шовчики на нежном крепдышине, шелке-на любых тканях разной толщины и фактуры.

                ДОЛГОЖДАННЫЙ МИР

                Война закончилась. Долгожданный мир наступил. Судьбы, судьбы людские... Как они по-разному складывались.  Много горя, потерь и боли было в те послевоенные годы. Не знаю, почему Шура не захотела остаться в Москве. Снова уехала, теперь в Алма-Ату.  А в Джамбуле слух прошел, что погибла. Связь с Николаем прервалась, Шура решила, что будет одна. Но судьбе очень захотелось свести двух людей, по-настоящему друг друга любящих.

                В сорок седьмом Николай уже подготовил товарный состав к отправлению со станции Алма-Ата и вдруг увидел на перроне знакомую фигурку. Нажал на тормоза, выскочил  из кабины паровоза, за что потом был очень серьезно наказан, чуть не лишился партбилета. Так они встретились еще раз, чтобы больше уже не расставаться.  Их судьбы соединились. От жены Николай ушел, и дальше по жизни они шли вместе. Правда жизнь эта была совсем не такой безоблачной, о какой мечталось во время войны. На долю моих родителей выпало немереное количество трудностей, но рядом друг с другом они чувствовали себя счастливыми, не смотря ни на что. Я это хорошо помню.

                СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ

                Начиналась семейная жизнь моих родителей недалеко от Джамбула, откуда пришлось уехать. Николай продолжал работать на железной дороге в Чулак- Тау, а Шура была медсестрой в санэпидстанции. Должность беспокойная, надо было много ездить по казахским аулам, но Шуре это даже нравилось.  После моего рождения, родители прожили в Чулак-Тау почти пять лет. Уехали сразу, после ухода Николая на пенсию. Решили пожить на Волге, где у  Шуры была родная  старшая сестра. Так и прижились здесь, хотя, может быть, и считали ошибкой смену места жительства.

                Почему ошибкой? Да, потому что мои совсем не требовательные родители понимали, что те условия, в которых приходилось жить, мягко сказать, совсем для нее, для жизни, неприспособленные.Заслуженные люди- орденоносец Николай, и фронтовичка, Шура,-долгие годы ютились в помещение при клубе одного из городских предприятий. У семьи даже номера дома не было в адресе. Но, и без того ветхое жилье, с годами все больше приходило в негодность. Но даже это не мешало семейному счастью Шуры и Николая.  Я росла в хорошей атмосфере любви и радости. А ведь это для детской души - главное.

                Но испытания для Шуры продолжились. Мне было двенадцать, когда папа начал болеть. Сначала просто ныли ноги, потом стало трудно ходить и вскоре крепкий, сильный мужчина превратился в развалину, как и те стены, в которых ему пришлось находиться до самой смерти. И снова столько стойкости, терпения было в хрупкой женщине, что я сейчас не перестаю этому удивляться и просто преклоняюсь перед своей мамой. На ее плечи тогда легло все, трудно даже перечислить: работа, забота о ребенке, уход за больным мужем, тяжелый быт (это заготовка дров-их надо было привезти, скинуть с горы, распилить, расколоть, сложить в сарай), печи в клубе и дома, вода, за которой нужно было идти по крутой лестнице в гору, зимой чистка снега, а еще всякие гигиенические процедуры, ведь совсем не просто вымыть больного, а потом уже лежачего человека, постирать с него белье в таких условиях.

               Никогда не слышала от мамы никаких стенаний или жалоб. Наоборот и песни в нашем доме пелись, и сказки рассказывались, и машинка швейная стучала, и тепло и уют были.  В то время и люди относились  друг к другу по-доброму. Улица жила, как одна большая, дружная семья. На помощь соседей всегда можно было рассчитывать, не поворачивались друг к другу спиной в тяжелых ситуациях. Помню зиму, когда мама сломала руку. Трагедия-на дворе зима, мне всего тринадцать лет, помощница слабая.  Чистить снег , рубить дрова соседские мальчишки помогали. Со стиркой тоже выручала соседка. Пережили...

              А потом, можно сказать, и условия улучшились: пристроили крохотную комнатку с окошком. Она стала моей. Какой же уютной она мне казалась. Зимой там правда было не особенно комфортно, отоплением служил самодельный обогреватель. Но вся семья радовалась: спальные места у каждого появились. Попытки получения квартиры ни к чему не приводили, хотя Шура "хлопотала", писала в разные инстанции, но все напрасно. Место жительства не менялось.  Ее Николай, гордившийся своей заслуженной наградой (орденом Ленина),человек, которого она безумно любила, угасал у нее на глазах в избушке-развалюшке, где не было достаточно воздуха (окна без форточек) и света (электрическая лампочка горела круглосуточно).  Муж до последних  дней своей жизни  не уставал говорить Шуре, что она для него-самый дорогой человек. Я хорошо помню эти отцовские признания: " Шурочка, как же я тебя люблю!" Они не казались неуместными, наверное, потому что помогали каждому из нас обрести силы, выстоять.

              В те далекие и такие непростые годы я была, может быть, единственной радостью для своих родителей. Поздний и очень любимый ребенок. Училась ровно и очень хорошо, много читала. Мама старалась не нагружать меня домашними делами, мои интересы родители уважали. Я тогда своим детским умом не понимала взрослые проблемы, болезнь отца стала привычной, жилищные условия..., но я всегда так жила. Конечно видела фильмы, где все по-другому, но это кино. А соседи, в основном, все жили так же. А уют у  нас был, благодаря стараниям мамы.

              ОСТАЛАСЬ ОДНА

              Болезнь папы длилась пять лет. Когда его не стало, у мамы как-то потухли глаза и сама она будто съежилась, стала меньше. С многими трудностями распрощалась, но ведь ушел из жизни самый дорогой  и близкий ей человек.  Материально стало тяжелее, но мама всегда нацеливала меня на учебу. И я училась успешно. Папину смерть  мама переживала долго, да и вся ее жизнь не могла не отразиться на здоровье Сердце стало подводить частенько. Но она долго не покидала меня, наверное, боялась оставить в этом мире одну. Ушла в самом нелюбимом мной месяце-в ноябре. Ушла, не болея, не причиняя мне хлопот. Всего один день провела в больнице. Так я осиротела. Моя семейная история так многое мне дала, научила быть сильной, терпеливой, верной в любви. Наверное, много добрых слов не сказала родителям при жизни. Но верю, что, если души живут после смерти, они простили мне все. Как же иначе, ведь они мои МАМА и ПАПА.

    

              Фото из семейного архива: мои родители-Николай и Шура.