Цифровизация

"Эзопова мысль бессмертна, потому что она верна" (Эзоп).

Сейчас время оптимизации. Существует ли у нас такая отрасль, которой бы не коснулась оптимизация? И в народном образовании, и в медицине, и в сельском хозяйстве, и в спорте – одна сплошная оптимизация.
Я музыкант. Играю на контрабасе. Выражаясь фигурально, стою со смычком в оркестровой яме. Скрипки-то с виолончелями сидят. А мы, контрабасы, стоим. Причём стоим не ради праздности, а согласно штатному расписанию.
В какой-то момент оптимизация не обошла и наш Музыкальный театр, и у директора сразу же добавилось заместителей: раньше было два: один по опере, другой по балету. Теперь пять, среди прочих зам по музыкальному страхованию, зам по симфонической экспертизе, плюс зам по оптимизации. И каждый претендует на три зарплаты концертмейстера.
- Что касается оркестра, то я даже не могу себе представить, как всё это время вы жили без оптимизации?! – на первом же собрании трудового коллектива вразумлял нас зам по оптимизации господин Коробейников, - Поэтому в рамках оптимизации симфонического оркестра нам предлагается самая прогрессивная в мире система музыкальных стандартов. И с этой минуты мы все работаем только по стандартам!

- А как же тогда балльная система подсчёта звуков? – проворчал тромбон Сыромятников. Ведь ещё месяц назад нам разъясняли, как надо работать по системе подсчёта звуков, которая является самой прогрессивной, и экономически обоснованной.
- Забудьте про эти звуки, забудьте, теперь одни стандарты, то есть, мэсы! Поэтому с этого дня только так: каждый из музыкантов подключается к персональному компьютеру и входит в МЭС, то есть, в музыкально-экономический стандарт, - продолжал Коробейников, - Затем, уже войдя в мэс, он определяет себя в пространстве данного МЭСА, и соотносит свою партию с партией других оркестрантов.
- Я никогда не войду в этот мэс… - вздохнула арфа Жизелева, и приложила надушенный платок к повлажневшим векам.
- Бред сивой кобылы! – согласился с ней тромбон.
- А скажите, господин, оптимист… - поднял руку Магнус, наш первый контрабас.
- Не столько оптимист, сколько  оптимизатор… - поправил Коробейников.
 
- А скажите, господин оптимист-затор, правильно ли я понял, что сначала надо будет войти в мэс, а затем уже настраивать свой инструмент, или наоборот?
- Ну, кому как удобнее, - улыбнулся Коробейников, - Важно одно: от наших с вами мэсов будут зависеть не только наши с вами зарплаты, но ещё и расположение к нам элит музыкального страхования и экспертизы.
- А можете показать на примере?
- Ну, вот, допустим, Евгений Онегин начинается с мотивчика…
- Опера Евгений Онегин начинается с увертюры! – падая в обморок, воскликнула арфа.
- А увертюра с «пиццикато ре», исполняемая контрабасом! – проворчал тромбон.
- Первым контрабасом! – напомнил Магнус.
- От увертюрера слышу… - повернувшись к тромбону, огрызнулся, было, оптимизатор, но опомнился:

- Ну, да, я и говорю, следовательно, перед самым началом этого вашего увертюрера все контрабасы входят в мэс под названием… под названием… «Увертюрер».
- Но позвольте! – возмутилась деревянная группа духовиков, а следом за ними скрипки, альты и виолончели, - После пиццикато первого контрабаса сразу же начинается главная тема, а следом вступают струнные и уже весь оркестр?!
- Что же здесь непонятного: сначала в мэс входит первый контрабас, затем все деревянные, затем скрипки и потом уже и весь оркестр входит в этот самый МЭС.
Надо сказать, сам Коробейников во время спектаклей сидел возле тарелки, по которой ему иногда, чаще в  антракте, разрешали негромко ударять.

«Какого лешего понесло меня однажды в музыку? – размышлял я в часы досуга, - Работал бы себе продавцом мороженого, как мечтал в детстве, и никаких тебе оптимизаций».
А ведь всё начиналось когда-то со скрипочки. Но однажды я вырос, и скрипочка перестала помещаться в руках. В шестнадцать лет мой рост дотянул до двух метров, а с такими параметрами невозможно сидеть в школьном оркестре, ведь ты заслонишь дирижёра. К тому же я до сих пор расту. Правда, теперь уже в переносном смысле, поэтому в оркестровой яме всегда стою с краю. Но стою не в качестве пюпитра, а на должности второго контрабаса симфонического оркестра. Ведь наш первый контрабас Магнус на три сантиметра выше меня.

Как-то мне явился образ шпиона, играющего на рояле. Причём явился он из фильма «Тайна двух океанов», где шпион посредством тревожной мелодии ещё в дебюте первой серии передаёт закодированную информацию через спрятанный в рояле передатчик:
 «Пум-пу-пу-пум… пум-пу-пу-пум… пум-пу-пу-пум…»
 Фильм снят ещё в 1950е, и тотальная шпиономания, царящая в мозгах некоторых творческих работников того времени, находит здесь надлежащее воплощение. К тому же шпион-музыкант в картине не одинок: ведь он находится в своеобразном творческом союзе со шпионом-циркачом. Между тем, продолжая эту художественную линию, в данном симбиозе не хватает ещё какого-нибудь шпиона-режиссёра или шпиона-балетмейстера. Впрочем, спустя 20 лет, на экранах появляется шпион-кинооператор.

Ну, а как, спрашивается, ещё назвать героя из фильма «Раба любви»?  Конечно, с точки зрения идеологии прошлых времён, кинооператор - разведчик красных, тайно снимающий изуверства белых. Но, однако же, с позиции белых – он всё-таки красный шпион, поскольку абсолютно не снимает изуверства красных. Но такова была идеологическая реальность того времени. Эту свою теорию в отношении культурных шпионов я изложил Магнусу в личной беседе на собрании трудового коллектива, и он глубоко задумался. Потом говорит:
- По-моему, главный шпион – это оптимист Коробейников.
- Ты думаешь?
- Через пару месяцев такой работы можно будет закрывать театр: представляешь, приходит зритель и видит картину: все музыканты, словно идиоты, роются в  компьютерах, а из оркестровой ямы вместо Чайковского и Верди раздаётся «Два кусочека колбаски целый день валялись на столе…»

- Мой шурин работает в районной поликлинике узким специалистом, - вспомнил тромбон Сыромятников, - так у них ещё интереснее, поскоку возле каждого специалиста, помимо компьютера, поставлен персональный электрический оптимизатор: как только не выполнишь план по приёму больных, тотчас получишь разрядом тока между глаз!
- Никуда не денешься, искусственный интеллект, - вздохнул Магнус.
- Помяните моё слово, скоро этот интеллект появится и у нас…
Недавно одна балерина угостила Магнуса пирожным Бизе.
- Что это? – удивился Магнус.
- Бизе… - ответила балерина.
Магнус надкусил пирожное, затем его перевернул и разочарованно произнёс:
- Здесь ничего нет!
- А что там должно быть? – удивилась балерина.
- А под Бизе должна быть Кармен!
Тогда балерина, сделав фуэтэ, пожала плечами, и сказала на прощание:
- Я всегда считала, что у контрабасов особенные смычки и длинные ноты, а оказывается ничего особенного. А это уже какой-то Бизе-Щедрин…

- А я?.. – в какой-то момент собрания воскликнул вдруг Артемий Тосканиньин, наш дирижёр, воздев руки к оптимисту, - А как же я?  В том смысле, что когда я-то должен буду входить в этот самый, как вы изволили выразиться, в мэс?..
- А вам, маэстро, этого и вовсе не требуется! – шаркнул ножкой Коробейников, - Вы уже будете в каждом мэсе, как говорится, априорием.
- Apriori? – на итальянский манер переспросил Тосканиньин. Затем так же по-итальянски добавил:
- Chi no puo imparare L,abici, non si puo dare in mano Biblia… - что, как известно, означало: «Кто не способен выучить Азбуку, тому не следует давать в руки Библию…»
- Что вы этим хотите сказать, маэстро? – вздрогнул Коробейник. Ему показалась подозрительной итальянская речь, распространяемая в несанкционированное время.
- L,ho gia ditto… (я уже сказал!) - заметил главный дирижёр. И продолжал: - Dicono che c,e un tempo per seminare e uno che hai voglia ad aspetare un tempo songnato che vieni di note e un altro digorno teso come un lino a sventolare… (Говорят, что есть время сеять, и то, которое ты хочешь ждать: время грёз, которое приходит ночью; и другое – в напряжённый день; в такой, что, как бельё, развевающееся на ветру…)

- Вот и именно! Вот и именно! – согласился Коробейников, - Вернитесь скорее в Сорьенто, маэстро, то есть, на собрание всего трудового коллектива!
- По-моему, ты прав, - я наклонился к Магнусу, - Коробейников и есть самый настоящий шпион, засланный врагами развалить нашу музЫку.
- Я никогда не войду в этот МЭС?! – разрыдалась на плече у тромбона арфа.
- Хочешь, я ему морду набью?  - гладя рыдающую Жизелеву, спрашивал тромбон.
- Кому? Оптимисту?! – ужаснулась арфа.
А стоящий в этот момент на трибуне Коробейников бредил:
- Элиты оптимизации, элиты музыкального страхования, элиты симфонической экспертизы!

Короче, начали мы репетировать с МЭСАМи. Надо сказать, пространство оркестровой ямы и так, в общем-то, небольшое. А тут к нашим инструментам и пультам добавились ещё и персональные компьютеры, с подключенными к ним стабилизаторами напряжения.
- Хорошо ещё, что мы не в поликлинике! – перекрестился Магнус.
Короче, получался не симфонический оркестр, а какой-то ансамбль пузачёсов под руководством Шнура. Поэтому это не только добавляло массу неудобств, но ещё и вдвое увеличило время действия любого спектакля: ведь едва начиналась, допустим, Пиковая дама, как музыканты тотчас бросали свои инструменты, и начинали шарить в компьютерах, удаляя друг друга из открытых уже кем-то МЭСОВ, и, вставляя в эти МЭСЫ себя. А кому, спрашивается, хочется страдать в смысле заработной платы, да и к тому же, вдруг стать неугодным для элит симфонического страхования и экспертизы?

Первый, кого ударило разрядом тока прямо в оркестровой яме, оказался как раз сам оптимист Коробейников, которому никакого компьютера и не требовалось всуе. А тут почему-то разряд и электрические искры из-под рукавов его пиджака.
Позже мы поняли весь электрический фокус: тромбон Сыромятников протянул к тарелке дополнительный проводок, ну и Коробейникова стало бить на массу. От пережитого он долго не мог оправиться и вскоре уехал лечиться в Карловы Вары в санаторий Творческих работников Заполярья. А в театре на время прекратился сумасшедший дом.
И главный дирижёр Тосканиньин на первой же репетиции подвёл итог передовым экономическим новшествам, естественно, уже не на итальянском, а на вполне чистом русском языке. Вполне демократично добавив в финале своего выступления:

- Все мы с пиитетом относимся к элитам симфонического страхования, оптимизации и экспертизы. А как же ещё нашей оркестровой яме, то есть, театральному подвалу, относиться к многокомнатным апартаментам?! И, думается, за симфоническими стандартами – большое будущее. Но, дай бог, чтобы в это время прекрасное, жить не пришлось бы ни мне, ни тебе, ни всему нашему симфоническому оркестру! Ведь как говорил индийский мудрец Рабиндранат Тагор: «Дураков, каких мало, у нас много».
- Ну, я же говорила, что никогда не войду в этот МЭС?! – заслуженная арфа глядела на Сыромятникова ласковыми глазами.
- Может быть, мы сегодня пойдём с вами в итальянский ресторан? – громко шептал ей на ухо тромбон. – Правда, на стандартах мы ничего не заработали, но на приличный ужин денег у меня хватит…


Рецензии