Дух воина Часть1

 
                Часть 1. На войне как на войне

«Самурай в бою должен быть вторым,
впереди – только пустота»
Из "Бусидо"

1.
   Зеленая долина, окруженная покрытыми лесом горами, тихо дремала. Кто знает, с каких пор, может быть лет двадцать-тридцать, а может и со времен Чингиз-хана, всколыхнувшего подлунный мир до  основания. Да и с какой стати ей было пробуждаться: жизнь текла спокойно и неспешно, люди рождались, строили дома, растили сады и виноградники, рожали детей, ходили в храм, школу, магазин, что возле базарной площади, судачили под огромным платаном в центре села и умирали. И как же еще назвать такую жизнь, как не дрёмой.
Никто не смог бы сказать, какое было время суток, когда из-за кустарника, прикрывающего вход в ущелье, из глубины которого доносилось приглушенное рычание реки, показалась худощавая фигура старика, легко и неспешно приближавшегося к селению. Практически незамеченным он прошел мимо ряда домов и невозмутимо уселся на землю в тени развесистых ветвей старого платана, положив рядом посох и небольшой рюкзак. Отхлебнув из пластиковой фляги немного воды, старик, обхватив одну ногу за  колено, замер.
По дороге мимо платана  проходили люди, по сельской привычке здороваясь, на что пришелец покачивал головой, как бы говоря: «Да, да, здравствуйте, уж не обессудьте, я немного задумался…». Что же на самом деле блуждало в его голове, сложно было понять человеку постороннему, да и сам он вряд ли бы сразу ответил на этот вопрос, так далеки были его мысли.
Время шло. Все громче становился гул мух и оводов вокруг овечьего стада, сбившегося табунцом в загоне. Овцы старались спасти головы от жалящих насекомых, пряча их под животы друг друга и стремясь проникнуть как можно глубже в табунец, где защищенность была наибольшей. Это создавало постоянное движение и изменение места положения каждой овцы в данный момент времени. Длительное время старик наблюдал за овечьей суетой, слегка улыбаясь, а потом развязал рюкзак и достал бумажный сверток, развернул его на коленях и принялся за еду. Кушал он так же не торопясь, мелкими кусочками отламывая от краюхи хлеб  и отправляя их целиком в рот, спокойно жевал и только после этого откусывал с хрустом огурец и так, пока хлеб и огурец не были съедены. Затем напился воды из фляги, стряхнул крошки из бумажки на ладонь и,  беря их щепотками, насыпал на свободное от травы место, где на крошки тут же набросились несколько проворных пичуг, давно подглядывавших за ним искоса и хитро.
Проехал, пыля и громыхая, автобус, до верха набитый людьми, возвращавшихся, очевидно, со свадьбы, поскольку слышались песни, выкрики, смех. Вслед за автобусом, шаркая и постукивая палкой, прошла старуха, явно спеша, и в улицу вновь влился покой гор. Старик сидел, едва покачиваясь. Со стороны казалось, что он молится, но с его уст не слетало ни единого звука, а полузакрытые глаза были спокойно неподвижны и лишь едва заметная улыбка, единственная, выдавала глубинное течение мыслей.

Из беседы путников:
-Эй, дружище,  куда ты идешь?
-Я,  иду?!
-Конечно, идешь!
-Но Я ведь недвижим!
-Ну что ты мне морочишь голову, ты же идешь…
-Нет, ты ошибаешься то иду не Я.
-А кто же?
-Идет тот, кого ты видишь.
-Извини, но  я вижу тебя!
-Ты видишь не Меня, а Мое отражение…
-Отражение?  Какое отражение?!
-Отражение в твоем сознании…
-Постой, постой, я хочу тебя спросить.
-Я уже  давно стою и жду твоего вопроса.
-Но у меня множество вопросов!
-Все твои вопросы сводятся к одному…
-Но ведь я еще не задал ни одного!
-Ошибаешься, ты уже задал все и они свелись к тому самому…
-Интересно,  что же это за вопрос?
-Тебе хочется знать всего лишь, куда я иду.

 
2.      
    Он помнил себя с восьми месяцев, когда,  впервые вырвавшись из маминых рук, пошел по деревянному крыльцу к мужчинам, сидящих на ступеньках и ожидающих, пока его отец, собравши охотничьи причиндалии, выйдет из дома. Машину, стоящую за высокими дощатыми  воротами, он не видел, но почему-то  точно знал, она там стоит и ждет, чтобы зарычать и исчезнуть, вместе с влезшими в нее мужчинами и собаками. И еще,  помнил пряный запах табака, исходивший от  человека с низким хрипловатым голосом, поймавшего его под руки и прижавшего к себе, что-то воркующе говоря и щекоча рыжеватыми с проседью усами, от чего все маленькое существо захлебывалось от восторга. Нельзя сказать, что после этого он помнил все свои мысли и  происходящие события, творившиеся вокруг, но осознание себя, как личности, началось именно с того момента.
Дом, в котором жила  семья, стоял на краю поселка и сразу за огородом начинался луг, каждую весну уходящий под воду,  от разлива маленькой реки, за которой почти сразу начинался сосновый лес. Именно река и луг, олицетворяли то, с чем связаны все самые первые ощущения  и  начинания в жизни. Там он совершал самые фантастические путешествия, петляя между большими лужами, оставшимися на лугу после разлива, там же впервые поплыл, преодолевая не широкую, но быструю речку,  в которой же поймал  и свою первую щуку, что наполняло  гордостью и  придавало уверенности в себе.  Очень рано отец начал брать его с собою на охоту и рыбалку. Впрочем, не взять было просто не возможно, такой вой и крик поднимался,  что шофер отца,  дядя Ваня, боевой и суровый мужик, первый не выдерживал и со словами:
-Пал Палыч, давай возьмем пацана! Я  сам с ним возиться буду! Ты же видишь, какой мужик растет, так и рвется  в бой …  - и подсаживал в старенький «Виллис».
А отец, поворчав для порядка, строго глядел на него и с грубоватой нежностью говорил:
-Ладно, едем, только не ныть и на руки не проситься!
Он преданно смотрел на отца, всем своим видом желая показать, что не будет обузой,  и цеплялся за шерсть собаки, полагая, что таким образом можно удержаться от высадки из машины. Но, наконец все рассаживались по местам, а он, устроившись на коленях  отца, крепко хватался за металлическую ручку спереди и с восторгом смотрел через лобовое стекло, как несется навстречу дорога, а мимо мелькают деревья и кусты. Пока шла охота, он сидел в машине, прислушиваясь к выстрелам и собачьему лаю. До окончания стрельбы из машины выходить было нельзя и они с дядей Ваней сидели на вытертых кожаных сиденьях, чуть поскрипывавших, и рассказывали друг другу охотничьи байки. Как помнилось, рассказывал в основном  он, а дядя Ваня с интересом слушал, время от времени восклицая:
-Ух ты! Да что ты говоришь! Вот это да! – всплескивал рукам и причмокивал.
Такая реакция подогревала пыл юного рассказчика и будила фантазию,  что еще больше приводило в восторг старого шофера. – Ну дает!  Вот охотник будет! – не уставал  восхищаться.
Возвращались с добычей охотники и он выбегал к ним, с трепетом  гладил еще не остывшую тушку зайца или пушистый хвост лисицы,  вдыхая терпкий  запах пороха, исходивший от их одежды. Наконец, приходил отец в сопровождении черной с подпалинами собаки, русской гончей,  бросал на землю добычу и прислонял к дереву переломленное ружье. Охотники садились  на брезент вокруг разложенной нехитрой снеди:  хлеба, сала и лука. В алюминиевые кружки наливали водку,  пили, кряхтя и чертыхаясь,  занюхивали хлебом  и закусывали,  похрустывая  луком и смачно откусывая сало. Сидя в кругу с ними, как равный, он тоже жевал сало с луком, время от времени нюхая стрелянную латунную гильзу, вытащенную из отцовского патронташа и впитывая всем существом своим бесконечные охотничьи рассказы, чтобы потом воплотить их в своих буйных фантазиях, но уже с собой, как главным действующим лицом.
Позже, когда  подрос и окреп, отец после охоты давал ему выстрелить из ружья, поддерживая за цевье, но прислоняя приклад к мальчишескому плечу. Выстрел и резкий, даже болезненный, толчок отдачи доставляли такое удовольствие, что он с содроганием ждал следующих выходных, в надежде снова и снова испытать это неповторимое чувство слияния тела с сокрушительным огненным смерчем, вырывающимся из стволов старенькой шестнадцатикалиберной «тулки». Со временем, он перестал закрывать глаза при выстреле и наблюдал, как дробь летит в мишень, хлестко поражая ее,  внимательно слушал поучения отца, как следует целиться, чтобы всегда попадать в цель и, когда первый раз сбил влет утку, воспринял это как само собой разумеющееся.
 
3.
    Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, щетинившихся на округлых спинах гор, окружавших долину, удлиняя тени и окрашивая их в тепло-лиловые тона. Исчезли надоедливые оводы и мухи и овцы разбрелись по загону, спокойно пережевывая  набросанную копенками траву. На долину спустилась первозданная тишина, порой нарушаемая только хриплыми криками одиноко летящих воронов да свистящим шуршанием в воздухе их крыльев. День в очередной раз завершал свой полет, не оставляя следа в памяти  обитателей  дремлющей долины. Но что-то встревожило пришельца, он поднял глаза и стал внимательно вглядываться вдоль улицы, откуда слышались шаркающие шаги и постукивание палки, а вскоре появилась старуха, некоторое время назад прошедшая мимо сидящего под деревом чужака, но не обратившая на него никакого внимания. Поравнявшись с деревом, она,  ни к кому не обращаясь,  проворчала огорченно:
-Ну вот, она напилась и спит, а тут  человек помирает… Как так можно, ведь здесь, на всю округу,   она одна только, фельдшерица…
-Что у вас случилось? - неожиданно подал голос старик. Увидев, что есть кому излить душу, женщина оживилась,
-Я говорю, соседка занемогла,  лежит пластом, глаз не открывает и только стонет. А фельдшерица со вчерашнего дня на свадьбе гуляет в соседнем селении, племянницу замуж спроваживает, с радости такой напилась, а сейчас спит, не добудишься. Что делать, не знаю, помрет ведь до утра…
-А что с ней, с соседкой-то? И давно уже? – старик прищурился и выжидательно уставился  на старуху.
-Давно-то давно, но хоть как-то ходила, а вот третий день лежит пластом, глаз не открывает, только стонет…
-А врача-то вызывали?
-Какого врача!? – старуха смотрела на него, как на инопланетянина, - Врач у нас только в районе, здесь же одна фельдшерица. Так она пришла, посмотрела и говорит: «Полежи, само пройдет.» А ей все хуже и хуже, лежит пластом, глаз не открывает…
-Ладно, пойдем посмотрим, - остановил словесный поток, поняв, что больше ничего от нее не добьется.
-А ты что, врач? –  посмотрела недоверчиво.
-А у тебя есть выбор? – как отрезал старик.
Как ни дремуча была бабка, но даже она сообразила, что выбора у нее действительно нет, а посему следует подчиниться невесть откуда взявшемуся чужаку, тем более, в его голосе слышались властные нотки, свойственные  человеку, привыкшему повелевать. Призывно кивнув головой, старая засеменила через дорогу к переулку,  поднимающемуся в гору, к ветхому домику, стоящему возле  леса. Старик, прихватив рюкзак, легко следовал за ней,  постукивая  посохом, но, в отличие от старухи, опирающейся на  клюку всем  телом,  он лишь чуть отталкивался им от земли, как бы отмеряя шаг за шагом. Взвизгнула калитка, криво висящая на петлях, и они вошли в захламленный двор,  заросший бурьяном. Двери хижины, это название больше подходило для ветхого домишки, были низки и скрипучи, пришлось нагнуть голову, чтобы не удариться об притолоку. Внутри все было, как и снаружи, убого, а углы  затянуты густым слоем паутины. Оживлял комнату, а она была единственной в доме, только слабый лучик заходящего солнца, пробивающийся через пыльное окошко. В дальнем конце, на лежанке, из-под лоскутного одеяла, раздавались тихие стоны,  они только и говорили, что жизнь еще теплится в неподвижном теле хозяйки. Попривыкнув к полутьме, глаза начали различать подробности  обстановки комнаты: справа от дверей стояла закопченная плита,  не беленная и потрескавшаяся, а на плите пара чугунков и помятый алюминиевый чайник, тоже закопченный, как и чугунки. В углу, за плитой, торчали два разновеликих ухвата и изрядно потертый  веник из лозовых прутьев, насаженный на палку. Прямо, у окна темнел  стол из  струганных досок, на котором громоздилась  немытая посуда с остатками пищи. Единственное окно, маленькое и тусклое, еле пропускало свет, а веревка, подвешенная на двух ржавых гвоздях, намекала на занавески, некогда висевшие на ней.  Все это старик отметил краем глаза и,  сосредоточившись на больной, попросил соседку зажечь свет. Тускло загоревшаяся  лампочка осветила бледное изможденное страданием женское лицо с закрытыми глазами, время от времени по нему пробегали судороги, очевидно от очередного приступа боли. Придвинув к лежанке колченогий табурет, старик уселся  и, взяв руки страдалицы за запястья, нащупал пальцами обеих рук пульсы, бормоча себе под нос: «Меридиан почек в норме… меридиан сердца заторможен… меридиан легких в норме… меридиан печени…заторможен….желудок возбужден…кишечник заторможен… да, да, положительно печень… а как желчный?.. да, заторможен!.. кома… печеночная кома… так и есть…»  Он кивнул головой, как бы соглашаясь с самим собой. Соседская старуха, широко раскрыв глаза и рот, с недоверием  наблюдала за действиями старика, но молчала. Наконец  он сказал:
-А плиту можно растопить?
-Конечно можно, - с готовностью забормотала соседка, - только дровишек из сарая натаскаю и уголька пару ведерок должно остаться с прошлой зимы, теплая она была, уголь весь не выжгли…- она засуетилась и, кряхтя, пошла  во двор.
А старик в это время тоже вышел из дома и быстро направился к лесу, но, не дойдя до него несколько метров, наклонился и начал рвать какую-то траву. Удовлетворенно мыча, он разгибался, шел дальше по поляне и снова начинал рвать то зеленые побеги, то соцветия, то выкапывал ножом  корешки. «Благодатный край, все тут есть, все растет прямо под носом – собирай, не ленись…», причитал он в бороду, набивая карманы куртки лесным разнотравьем.
-Ну, вот и достаточно пока, - заключил он, обращаясь к кому-то в пространство, и быстрым шагом начал спускаться к дому.
Взглянув удовлетворенно на соседку, уже разжигающую плиту, он взял один из чугунков и пошел к крану, что одиноким гусаком высился во дворе среди бурьянов. Сорвав пучок травы, старик тщательно вымыл посудину и наполнил ее водой, предварительно отпив пару глотков.
-Хорошая водица, - заключил и спросил у женщины, - откуда вода в водопроводе?
-Из источников, что бьют  у вершины горы. Это наши мужики провели воду. На горе сделали большой бак, куда  собирается вода из нескольких  источников и оттуда  бежит по трубам в дома.
-То-то и оно, -  хмыкнул пришелец, - настоящую родниковую воду ни с чем не спутаешь!
В печи уже весело потрескивал огонь. Сняв несколько колец с конфорки плиты, он установил чугунок и, вытаскивая из карманов различные листики и корешки, начал бросать их в воду, что-то приговаривая. Старуха уже без страха смотрела за действиями чужака и ее лицо начало смягчаться. То, что он делал, было ей понятно, и более того, близко, так как напоминало манипуляции старой знахарки,  лечившей все село во времена ее молодости. Она  с интересом поглядывала на старика, как бы спрашивая, да кто же ты такой?  Но молчала, только услужливо подавая то полотенце, то ложку по первой  просьбе. Когда вода в чугунке закипела, старик ухватом снял его с конфорки, поставил на край плиты и закутал тряпкой.
-Пускай настоится, -  и направился к больной.
Из рюкзака он достал металлический цилиндр, открутил крышку и извлек длинную стеклянную ампулу, наполненную спиртом и иглами. Затем   из рюкзака появился мешочек, набитый какой-то  травой, и началось  колдовство. Он брал  указательным и большим пальцами правой руки иголку за  навитую на конце ее рукоятку, затем левой рукой извлекал из мешочка щепотку мягкой пушистой травы и, скатав ее в шарик, надевал на иглу, после чего, вводил  в тело женщины, вначале несколько иголок в ноги, а затем в руки. Установив, таким образом около десяти игл, старик насыпал в кусок папиросной бумаги той же травы из мешочка, скрутил  папиросу и, подкурив, поджег шарики на всех иглах, а папиросой начал прижигать точки на коже  в районе живота. Ароматный сизый дымок пополз по комнате, оживляя людей и предметы. Лицо страдалицы стало спокойнее, и стонать она перестала. Поколдовав минут пятнадцать-двадцать, старик откашлялся и, потушив папиросу, снял пепел с игл,  все, что осталось от дымящихся шариков, а затем вынул и сами иглы. Поднявшись, он подошел к плите и процедил отвар через тряпку, а гущу, завернув в ту же тряпку, наложил на живот больной,  половину  кружки отвара споил женщине, осторожно приподняв ее голову и приговаривая : «Пей, пей, все будет хорошо…». Попив зелья, больная облегченно вздохнула и, откинувшись на подушке, ровно и спокойно задышала.
-Ну вот, теперь она поспит и проснется здоровой… ну не совсем здоровой… ей нужно будет еще полежать, попить травки пару дней… - старик  выкладывал из карманов собранные травы, показывая сколько нужно класть в чугунок, а затем начал складывать рюкзак.
-Куда же ты на ночь глядя, - засуетилась старуха, испугавшись, что он уйдет и она снова останется  один на один с больной соседкой, - останься хотя бы до утра. Я тебе постелю на лавке, а если хочешь,  ложись в моем доме на кровать, их там две. Ну прошу тебя, не уходи, - уже жалобно попросила она.
-Ладно, - не стал спорить старик и, взглянув на бабку, добавил, - и правда, уже поздно…

4.
    Когда огромный «Студебекер», ворча и громыхая, въезжал во двор их нового дома, завернув со стороны бульвара, засаженного липами и каштанами, ему показалось, что они попали в рай. Весь двор утопал в зелени персиковых, абрикосовых и айвовых деревьев. В то время, когда  отец приехал за ними на этом мастодонте, в поселке, где он родился и тогда жил, уже во всю бушевала холодная и дождливая осень с пронзительными ветрами и утренним льдом на лужах, а здесь, в старинном южном городе, еще нежилось ласковое лето, зеленели листья, а между ними золотились огромные плоды айвы. Широко раскрыв глаза, он оглядывался вокруг и не мог поверить в реальность происходящего. Особенно поражали, играющие во дворе, дети примерно его возраста,  одетые в одни только трусики и сандалии, ведь в его родном поселке даже дети не позволяли себе такой вольности и не только из-за более сурового климата, но и по причине довольно строгого пуританского воспитания, характерного для сельской местности. Увиденное, через  высокие борта машины, говорило, что для их семьи начинается новая  жизнь, полная загадок и неожиданностей.
Каждый день, по пути в школу, он проходил мимо ворот правительственной гостиницы, здание которой скрывалось за огромными старыми деревьями. Иногда, возле ворот останавливались  ЗИЛы с откидным верхом и из них выходили люди, лица которых очень напоминали  фотографии из газет,   только на фотографиях они были покрупнее и помоложе,  а  в жизни выглядели маленькими усталыми старичками, одетыми в чесучовые костюмы и соломенные шляпы, очень не вязавшиеся с громкими именами и мундирами, усыпанными золотым шитьем и множеством наград. Он с интересом рассматривал этих, по-домашнему тихих, людей, даже не подозревая в каких чудовищных деяниях они замешаны и что  ему тоже придется поучаствовать  в черных делах во имя чуждых для него, и только одним им понятных идеалов, точнее,  во имя их непомерных амбиций.  Но тогда, глядя на усатых маршалов и дородных членов Политбюро, он, в какой-то мере, ощущал свою причастность к этим могущественным, как казалось, вершителям судеб. Однако, самой запоминающейся была встреча с человеком  №1, чье имя не сходило со страниц газет всего мира, а лицо было знакомо даже младенцам. После окончания уроков в школе, он шел, помахивая портфелем и мурлыча про себя стихи Трибуна революции, к коим имел тогда великое пристрастие. Возле зеленых ворот правительственной гостиницы со скрипом затормозил серый ЗИЛ и из него выкатился полноватый круглолицый человечек в рубахе-вышиванке и белом костюме. Оба, мужчина и мальчик, замерли, уставившись друг на друга с нескрываемым интересом.
-Ну что, пацан, много двоек получил? – широко улыбнулся глава государства.
-Нет, - серьезно ответил, - я учусь только на «отлично», - и гордо вскинул голову.
-Молодец! – засмеялся тот и, отвесив звонкий подзатыльник, напутствовал, - Ну давай, иди! Будь всегда таким!
Пробежав по инерции с десяток метров, он обернулся, но у ворот уже никого не было и только серая машина,  стоящая на том же месте, подтверждала, что все это было не плодом буйной фантазии, а самой настоящей реальностью. А вспомнил  об этой встрече он много лет спустя, когда уже служил в армии и на  мелочные придирки замполита,  воскликнул:
-Ну почему вы нарушаете генеральную линию партии!?
-Как прикажете вас понимать? – неожиданно робко спросил замполит.
-А вот так! – гордо вскинув голову, нахально выпалил он, - когда меня напутствовал ПЕРВЫЙ  ЧЕЛОВЕК нашей партии словами «Иди! Будь всегда таким!», как вы думаете, что он имел в виду?
-И где же это вы с НИМ встречались? – недоверчиво и глупо захлопал ресницами майор.
-Плохо изучаете личные дела вверенных вам бойцов! – четко выпалил он и, развернувшись на каблуках, пошел прочь, чувствуя спиной растерянный взгляд офицера.
Но это было потом, а сейчас он шел в тени огромных лип и  улыбался, стараясь не наступать на солнечные зайчики, пробивающиеся сквозь густую листву и пляшущие на асфальте. Он знал, впереди его ждет светлое будущее, которое наступит еще до того, когда нагрянет старость и  уверенности в этом добавлял тот звонкий подзатыльник и добрые слова напутствия человека, чей авторитет  был непререкаем.



5.
    Ночь прошла спокойно. Несколько раз старик поднимался и поил больную сваренным с вечера зельем, которое она поглощала безропотно, кажется, даже не просыпаясь. А утром, когда солнце еще не заглянуло в долину, он поднялся, подошел к лежанке и, пощупав лоб женщины, удовлетворенно пробормотал: «Ну вот, все нормально, дальше – вопрос времени…»  и, выйдя во двор начал делать разные упражнения, лишь отдаленно напоминавшие утреннюю гимнастику, привычную глазу обывателя. Медленными движениями рук он как бы сгребал что-то в пространстве, лепил из этого шар и вводил сформированное нечто себе в грудь, сопровождая действия определенным ритмом дыхания. При этом, ноги его были полусогнутыми и постоянно упруго, как на пружинах,  сгибались и разгибались, время от времени, они скрещивались и резко раскручивались, что приводило все тело во вращательное движение со скоростью юлы, мгновенно прекращавшееся, так же как и неожиданно начинавшееся. Закончив занятия, он напился воды из крана и омыл лицо. Вода заблестела в белой бороде жемчужными каплями,  лицо, увлажненное живительной влагой, разгладилось и стало необычайно молодым и румяным, а из глаз струились потоки света.
-Боженьки! Свят, свят, свят, - запричитала соседка-старуха, вышедшая в этот момент из дверей своего дома, расположенного напротив. –Кто же ты, мил человек? – не сдержала  вопроса.
-Человек, -   эхом повторил старик и ласково улыбнулся.
-Вижу, что человек, да не совсем…
-Что видишь, то и есть,  - старик немного подшучивал над бабкой, по доброму, но потешался.
-А зовут то тебя как, - не унималась старуха, - имя то у тебя есть?
-Когда-то было, уже и не припомню, - толи Григорий, толи Георгий. Да какое это имеет значение! Зови хоть горшком, только в печку не ставь, - снова усмехнулся он.
-Стало быть Георгий, - радостно промурлыкала старая, - небось в честь Победоносного Георгия прозвали.
-Может быть, может быть… А если в честь Гришки Распутина?
-Не, этого не может быть, - в раздумии произнесла женщина, - тебя только в честь Победоносного могли назвать, - она покачала головой из стороны в сторону, - только в честь Победоносного…
Старик не стал возражать и, все еще слегка улыбаясь, как бы про себя, сказал:
-Однако, солнце встает, пора идти, чтобы по холодку  перевал миновать.
-А куда ты идешь? – прозвучал наивный  вопрос.
-Да вот, иду, - старик задумался, как бы  объяснить этой женщине, что в человеческом понимании у него нет никакого маршрута, а тем более, цели,  а есть лишь Путь. – Иду я, - он раздумывал, - ну как турист, - наконец нашел понятное ей определение.
-Турист, говоришь, -  в голосе звучало сомнение, - ну что ж, турист так турист. Вон и рюкзак, как у туриста, жидковат только, но рюкзак настоящий… - старуха явно не хотела показать недоверие, но оно сквозило в каждом слове. Даже ей было понятно,  и облик путника, и рюкзак, и, тем более, его содержимое, не соответствовали обычному туристическому набору, но раз человек не хочет говорить о цели своего  пути, пусть не говорит, это его дело. Здесь даже женское любопытство давало сбой, уж больно необычен был этот человек, да и чувство благодарности занимало не последнее место.
-Ладно, пора уже мне, - решительно промолвил и добавил, - не забудь, дня три попои ее сбором трав, что я оставил и пусть с едой побережется, ничего жирного и жаренного, а побольше жидкого и овощного. Запомнила?
-Запомнила, мил человек, как не запомнить, - старуха явно тянула время, ей не хотелось так просто отпускать его. – Может позавтракаешь,  у меня и молочко есть, корова то своя, и хлеб я сама пеку, не люблю казенный  покупать, его через день в магазин завозят уже черствым, картошечки отварю… Покушай, а там уж и иди куда тебе надо.
-Спасибо, но мне пора, на тощий желудок лучше в гору идти. - Он зашел в дом и начал укладывать рюкзак. – Как ты себя чувствуешь? - спросил, не оглядываясь,  едва услышал, что больная шевелится на лежанке.
-Легче мне, только слабость еще, не могу в кровати подняться, - тихим голосом произнесла женщина.
-Ничего, полежи немного, сил наберись и поднимешься. Соседка будет поить тебя отваром травок и через два-три дня ты уже сама по дому справишься.
-Кто вы, врач? – спросила еле слышно.
-Да, врач, - не задумываясь  бросил он.
-Спасибо, доктор, - женщина снова закрыла глаза и задремала.
-Будь здорова и мир твоему дому, - тихо произнес старик и быстро вышел.                – Счастливо оставаться,  - попрощался со старухой-соседкой.
-Счастливого пути! – произнесла она, смахнув быструю слезу с глаз. – Пусть Бог хранит тебя!  Если будешь еще в наших местах, заходи, всегда будем тебе рады…
Быстрыми шагами он удалялся в сторону ущелья, как бы играясь постукивал по камням посохом и вскоре скрылся за кустами ракитника, что загораживали вход в ущелье, как будто и не было. А старуха еще долго смотрела ему вслед, потом вздохнула, перекрестившись, и пошла к домику соседки выполнять его наставления.

6.
    Этот Город он увидел во сне: Вот он сидит на носу рыбацкой лодки, которая летит по узкой мелкой речушке между берегами, поросшими какими-то растениями и  деревьями. Время от времени мимо проплывают  огромные сплетения корней вперемешку с землей, вывороченных водой и опрокинутых навзничь, а под лодкой проносятся картины подводного мира – колыхаются причудливые водоросли, стайки маленьких рыбок разбегаются в разные стороны, по песчаному дну лежат, разбросанные в беспорядке, множество ракушек. Увлекшись подводным миром, он не замечает, как лодка вырывается из узкой протоки и уже режет воду широкого затона, а еще через несколько мгновений неожиданно оказывается в объятиях огромной реки.  И в этот миг свершается чудо: оторвав взгляд от величественных вод реки и подняв его вверх, он видит Город, который стоит на склоне высокого берега, почти закрытый зеленью, из которой выглядывают крыши домов, какие-то башенки и несколько куполов храмов. Так и не осознав, что это было, сон или реальность, он проснулся, а, позднее, увидев знакомые картины воочию, был поражен точностью их воспроизведения.
Итак, они с матерью переезжали к новому месту службы отца. От вокзала ровная дорога, выложенная булыжником, вела в Город. По правую руку проплывали пустыри, точнее не совсем пустыри, а огороды, засаженные арбузами и дынями. Потом он узнал, что это называется бахчей. А по левую руку тянулось огромное кладбище с маленькой церквушкой посередине. Дорога казалась бесконечной и, когда совсем незаметно вползла в Город, он даже и не заметил этого, а только тупо таращился в окно автомобиля.  Взгляд скользил по домам, полускрытым деревьями и газонам, заросшим бурьяном да еще, в конце проспекта, где небо сливалось с широкой водной гладью, угадывалась река, но встреча с ней,  предсказанная давним дивным сном, была  впереди.  А в душе шевелились какие-то полузабытое воспоминания, они наполняли покоем, будили картины, теплящиеся в глубине подсознания. Так начинался новый период его жизни, период возмужания и приобретения новых качеств, период обретений и разочарований.
От города, в котором они жили, этот Город отличался бунтарским духом и неуемной жизненной энергией, войдя в русло которой человек  просто не мог оставаться сторонним наблюдателем жизни, он должен был стать ее активным участником или умереть. Смело шагнув в этот стремительный поток, он очень скоро понял законы, по которым живет Город и, освоившись, пробрел множество друзей  и не менее  врагов. А сам Город начал считать, по праву, родным, ибо, живя в нем,  многое познал и многому научился. В нем он и прожил всю свою жизнь, а если уезжал куда-то, то не надолго.
 
Из беседы путников:
-Приятель, ты все время говоришь загадками.
-Напротив, Я выражаюсь очень ясно.
-Ничего себе ясно!  Ты идешь, а утверждаешь, что неподвижен. Я не произнес ни одного слова, а ты говоришь, что слышал все мои вопросы…
-Ну вот, уважаемый, ты снова запутался. Прежде всего уточни, о ком ты говоришь? Если об отражении в твоем  сознании,  все вопросы ты должен адресовать только себе. Если ты говоришь обо Мне, то есть о моем истинном Я,  то чтобы ответить на  вопрос, куда Я иду, нам с тобой не хватит этой жизни…
-Послушай, что ты несешь?! Какое истинное «Я»? Ты хоть отдаешь отчет своим словам?
-Я-то отдаю, а вот ты, как видно, еще не готов.
-К чему не готов?
-К ответу на вопрос.
-На какой вопрос? Я не задавал тебе никаких вопросов!
-Ну вот, с самого начала  долдонишь: «Куда ты идешь? Куда ты идешь?».
-И правда, при встрече я спросил  об этом, но я не то имел в виду…
-И что же ты имел в виду?
-Я просто из вежливости хотел узнать, куда ты идешь. И все.
-Вверх.  Ты удовлетворен?
-Конечно нет!  Ты ведь идешь по склону вниз.
-Пойми же, по склону вверх, по склону вниз – это   не имеет никакого значения…


7.
    Вильнув между кустами, тропа привела на большую поляну, которую с одной стороны подрезала быстрая река с большой прозрачной заводью под невысоким, но голосистым перекатом, а с другой стороны она плавно переходила в кизиловый чаир на склоне лесистой горы. Старик на мгновение остановился, оглядевшись, и решительно повернул вправо, через чаир вверх, в сторону перевала. Пройдя напрямик несколько десятков метров, он вышел на широкую вьючную тропу, такую старую, что о ней упоминали еще древние  источники. «Так и есть, здесь она и должна  быть…», произнес про себя, и, поправив рюкзак, пошел по тропе. Чтобы избежать сильно крутых подъемов, тропа извивалась зигзагами из стороны в сторону,  делавших ее более пологой, чем сам склон, а поэтому, идти было не трудно, что давало возможность смотреть по сторонам, а не только себе под ноги. Лес вскоре стал таким густым, что тень от деревьев полностью прикрывала землю и солнце, уже воцарившееся в небе и нещадно палящее, не причиняло путнику вреда, оно не могло прогреть прохладный с ночи воздух леса, поэтому старик довольно быстро достиг вершины, где решил немного отдохнуть и подкрепиться. Удобно устроившись в корнях дерева на мягком игольчатом насте, он достал свой сверток и принялся за еду.
Обычный летний день  не предвещал неожиданностей, но в шуме ветра и пении птиц слышались тревожные нотки, это настораживало. Изредка поднимая глаза, старик прислушивался, как бы задавая сам себе вопрос,  а что происходит? Но, не получив внятного ответа, продолжал трапезу, снова углубившись в свои мысли. Неожиданно взгляд его остановился на огромной полосатой виноградной улитке, медленно и деловито пересекающую тропу. Большое тело ее,  цвета кофе с молоком, методично расправлялось и сокращалось, перемещаясь вместе с закрученным в виде спирали панцирем, разукрашенном кофейными и белыми поперечными  полосами. С интересом наблюдая за неспешным, но, в то же время, непрекращающемся  движением, старик продолжал жевать,  методично отправляя  в рот то хлеб, то огурец, пока не доел все содержимое пакета и, встряхнув, сложил бумагу в несколько перегибов так, что она превратилась в небольшой сверточек, поместившийся в кармашке рюкзака. Откинувшись на смолистый ствол разлапистой сосны, он прикрыл глаза, продолжая наблюдать за улиткой сквозь ресницы. Время шло, улитка уже добралась до середины тропы, а веки наблюдающего за ней сомкнулись и он перенесся на много лет назад, когда еще помнил не только  свое имя, но и отчество с фамилией, а друзья звали попросту Бой.

8.
     -Рота, подъем! Боевая тревога! – резануло в ночи, когда казарма плыла в сладких снах,  –   Подъем,  тревога! –  не  унимался дневальный и Бою стало ясно, что это дурная явь врывается в его хрустально-нежный сон и, ничего не поделаешь,  нужно усилием воли сбрасывать еще спящее тело со скрипящей кровати, надевать форму,  наматывать портянки,  влезать в холодные, пахнущие скипидаром, сапоги и бежать в оружейную комнату, где уже лязгали замки и решетки,  открывались пирамиды с автоматами, вытаскивались цинковые ящики с патронами. « Шли бы вы все к такой матери», - билась одна мысль  в пробуждающемся мозгу.
-Пошел, пошел! - рычал командир, шлепая их по спине, как бы придавая ускорение.
 Взревели моторы бронетранспортеров и они с воем рванулись с места. Выхлопные газы заполнили кабину, вызывая кашель и все срочно  начали открывать задраенные  люки, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха, но, заработавшая во время движения вентиляция, быстро очистила кабину и солдаты начали зябко поеживаться, ночной воздух был холодным, даже студеным.
Рядом с Боем жмурился и,  почесываясь, что-то напевал его напарник, Фикса, задиристый парень, которого армия спасла от тюрьмы,  поскольку каждый выход на танцы в клуб заканчивался не только безобидными потасовками, но, порой, и поножовщиной, а матери с отчимом не было до него никакого дела, они бесконечно выясняли свои отношения, в которые время от времени встревал еще и Фиксин папаня, алкаш и местный дебошир. Фиксе в армии нравилось, особенно то, чем занималось их подразделение. Как говорится,  за  что на гражданка давали срок, здесь отмечали благодарностями перед строем. После окончания срочной, он собирался остаться в армии и продолжить заниматься любимым делом.
С другой стороны дремал и чему-то во сне улыбался Бандера, тихий и застенчивый  парень с Западной Украины, за что собственно и получил такое грозное прозвище, хотя к националистическому движению  никакого отношения не имел, более того, не мог даже толком объяснить, чем так знаменит его тезка. Иногда он поглаживал ложе автомата и его губы шептали простое имя девчонки, чьи кучеряшки не мог забыть. После его ухода в армию, она прислала несколько писем и тем посчитала долг выполненным, а теперь, как писали друзья, ходила на танцы и веселилась от души. Впрочем, чего можно было ожидать от пятнадцатилетней девчушки! Да и сам Бандера был не тем парнем, к которому девушки приклеиваются сразу и намертво и  в какой-то мере понимал это,  но “измену”  переживал болезненно.
А Бой к тому времени успел окончить институт и даже немного поработать в закрытом проектном институте, но углубиться  серьезно в секретные проекты не успел, поскольку на полтора месяца был заслан в колхоз на помощь героическим работникам сельского хозяйства и, по приезду, сразу же получил повестку из военкомата, что на время положило конец  его труду по техническому оснащению вооруженных сил страны,   которые он и пополнил личной персоной. Несколько бурных романов оставили в душе его ссадины и даже кровоподтеки, а  губы  до сих пор помнили вкус кожи зеленоглазой колдуньи, последней возлюбленной, с которой они расставались очень болезненно, но уже в армии получил от нее известие о  замужестве. Впрочем, армейские будни спецподразделения быстро излечили, сохранились лишь  туман грустных воспоминаний и приятных сновидений. Службу он нес честно, но без особого рвения, а сама армия представлялась этаким бездушным механизмом, солдаты в котором были маленькими винтиками и, если какой-либо винтик  поднимал голову выше остальных, его безжалостно закручивали до упора,  с тупым сладострастием  повторяя : «Не высовываться, кому говорят! В армии все должно быть единообразным…». И  Бой не высовывался, из-под лобья  поглядывая  на командиров и сильно не сближаясь с сослуживцами. А  после ночной драки в казарме с пятью старослужащими из соседнего подразделения, в результате которой те в полном составе попали в  госпиталь в довольно тяжелом состоянии, Боя стали обходить стороной даже самые задиристые «деды», не решаясь на открытую драку с ним, а «годки» поглядывали с опаской и завистью. Впрочем, такое положение его устраивало и он, окружив себя легкими приятельскими отношениями с несколькими парнями из своего отделения, жил обычной армейской жизнью, особо не выделяясь. Еще в учебке он понял, зачем и чему их учат,  но, воспитанный в духе патриотизма, считал это вполне нормальным и прилежно изучал  науку убивать, достигнув  немалых успехов:  стрельба и рукопашный бой были  старыми знакомцами, что не могло не сказаться на результатах и не раз отмечалось  в приказах командования.
БТР снизил скорость и, судя по глухому звуку, въехал в закрытое помещение, перемещаясь короткими рывками, как бы умащиваясь поудобнее, а вскоре и совсем остановился, заглушив двигатель. Дремоту с солдат, как ветром сдуло.  Снаружи слышался рык другого бронетранспортера, который ехал сзади,  но вскоре и он затих. Наступила тишина, прерываемая только  звуками работающих снаружи людей.  Потом стихли и они. В кабине горела лампочка под низким потолком, освещая напряженные лица людей.  Команды на выход не было, тревожно стучало  в  груди  и  все настороженно прислушивались к внешним звукам. Неожиданно раздался гул моторов, которые не походили на автомобильные, «Мы в самолете!» - догадался Бой и в голове стрельнуло  - «Ну все! Сливай воду…»
            

9.
     Раскатистый грохот вышвырнул из недолгого сна и заставил посмотреть в небо, затягивающееся набегающими темно-серыми тучами. Автоматически взглянув на тропу, старик увидел, что улитка уже почти подползла к ее другому краю и вот-вот скроется в густой траве, а через всю тропу тянулся  блестящий след, оставленной ею слизи. В памяти всплыли слова песенки, написанной им давно, еще в той, прошлой жизни, когда он ходил этими же тропами, но не один, а с  друзьями, которых  любил и, наверное, продолжает любить по сей день.

Нахмурил брови перевал,
Рванул порывом ветра кроны
И солнца проглотил корону
Сердитых туч свинцовый вал.
На миг затихло все вокруг,
И даже птичье щебетанье,
Увязнув в дебрях Мирозданья,
Не завораживало слух.

Лишь виноградная улитка
Неспешно по тропе ползла,
За нею след тянулся липкий,
Сверкая отсветом улыбки,
Как крошки битого стекла.

Стихи, помимо  воли, сплетались в кружева и лились мелодией, созвучной с происходившим вокруг. Все было, как тогда, только сейчас на вершине он был один и никто не согревал душу  мягким  смехом и крылатой фразой, ходившей в их компании: «Приключения - это неприятности, которые заканчиваются хорошо»  Ветер, дремавший где-то под горой, ожил и начал порывами врываться в лесную чащу, поднимая в воздух листья и ветки, раскачивая кроны деревьев так, что казалось, они сейчас повалятся. Но длилось это не долго. Неожиданно ветер сник, и повисла гнетущая тишина, в которую мелкими шажками начали входить, шлепая по листьям, крупные каплями дождь, который постепенно усиливался и, наконец, хлынул с небес сплошной стеной воды. Старик по-прежнему сидел под деревом, только уже не в  футболке, а в куртке и, накинутом поверх,   легком прозрачном плаще,  наброшенном также и на рюкзак. Как оказалось, место, где он сидел, находилось с подветренной стороны и вода, стекавшая по стволу, не попадала на него, сохраняя сидение из толстого наста сухим и теплым. «Опыт великое дело!»,- усмехнулся старик, вспомнив, как они продрогли, надев такие же плащи прямо на майки и футболки. Тонкий полиэтилен, от конденсата вспотевшего после подъема тела, через десять минут  был мокрым с обеих сторон и, казалось, дождь течет прямо по обнаженным плечам, спине и рукам. Тогда положение спас Влад, долговязый спокойный парень, имевший походные навыки в северных таежных условиях. Он выдернул из рюкзака большой кусок полиэтилена и предложил всем сбиться в табунец, причем, девушек поместили внутрь, а мужчины плотно окружили их со всех сторон и, раскинув над головами пленку, приподняли ее альпенштоками, создав надежную крышу. Уже через несколько минут, согревшаяся компания смеялась и пела песенки, а бушевавшая над ними гроза грохотала и злилась, но ничего поделать не могла. Следует отметить, что спасший друзей от простуды, в какой-то мере,  был и виновником  того, что они оказались в грозу на перевале. Ему на глаза  попалась  виноградная улитка и он, увлекшись фотосъемкой, почти на час задержал группу на верху, а когда наконец собрались идти вниз, в долину, где  гроза опасности не представляла, было уже поздно, поскольку, идти  крутой тропой по несущимся вниз потокам воды - чистое безумие. Вот тогда и появилась эта песенка, как акварельная  зарисовка памятных событий.

И вдруг, над самой головою,
Взорвался молний яркий свет
И зазвучал тотчас в ответ
Раскат грозы, гремя и воя.
Шквал ветра, листьев и воды
В лицо ударил, ослепляя,
И в грозных вспышках догорая,
Пылали  наших ног следы.

А полосатая улитка
Ползла спокойно по тропе.
И струи, словно струны скрипки,
Вплетались в сумрак леса зыбкий
И рассыпались на листве.

    Дождь обещал продлиться долго и старик снова задремал под шелестящие звуки, льющейся с небес, воды.

10.
    От шума самолетных моторов  хотелось спать, но внутренняя тревога не позволяла закрыть глаза. Бой вопросительно посмотрел на командира, сидящего наискосок от него, и делающего вид, что дремлет, но тот еле заметно пожал плечами и снова прикрыл глаза.
«Ладно, - подумал Бой – там разберемся, а сейчас главное это спокойствие».  Он вспомнил слова отца, прошедшего три войны:   «Смелый умирает единожды, а трус – много раз». По давней привычке, он расслабился и прикрыл глаза, но сон не шел. 
В армию Бой пошел почти добровольно, во всяком случае, причин сопротивляться  не было, тем более, он понимал,  армию нужно пройти, хочется того или нет, поскольку в будущем  «белобилетник», как называли  не прошедших военную службу, не имел шансов сделать серьезную карьеру. Попав в учебку, он  довольно быстро понял, что их подготовка ведется для выполнения специальных операций, связанных со стрельбой и прочими видами боевых искусств. Впрочем, Боя это мало волновало, в маленьком портовом городке, где он жил до армии, приходилось не раз в уличных схватках доказывать, чего ты на самом деле стоишь, а поэтому, он  упорно тренировался  и не жаловался, понимая,  что все эти навыки  пригодятся и, может быть, очень скоро. Когда же, после экзаменов,  из всего учебного отряда были отобраны всего лишь человек  пятнадцать, Бой догадался, что попал в спецподразделение на основании не только боевой и физической подготовки, но и анкетных данных, в которых он проходил, как человек без единого пятнышка по любой графе, даже пятой.
Характер работы моторов изменился и заложенность в ушах свидетельствовала, самолет пошел на снижение. Вскоре последовал сильный толчок и все вокруг затряслось и заскрежетало, самолет резко тормозил, солдаты настороженно переговаривались, подначивая друг друга грубовато, но беззлобно. Отношения внутри подразделения складывались  в товарищеском духе, что поощрялось командованием, поскольку любой конфликт  мог отразиться на выполнении боевого задания, и, так называемые, неуставные отношения жестко пресекались. Раздался лязг механизмов, опускающих трап самолета и БТР начал задним ходом сползать на землю. Из щелей дохнуло жаром и температура в кабине начала подниматься.
-Ни хрена себе! – сдавленным голосом выдохнул кто-то и снова  воцарилась тревожная тишина.
«Командир,  к первому!» - передал, поступившую по радио команду, механик-водитель и открыл верхний люк. Тот, надев каску, полез к выходу.  Отсутствовал он минут двадцать.
-Африка, жара неимоверная! - выдохнул лейтенант, спускаясь в кабину БТРа, на ходу разворачивая бумагу со схемой какого-то строения. – Внимание, слушайте боевую задачу! – схему он положил на пол посередине кабины, чтобы всем было видно. – Нужно провести зачистку здания, в котором находятся вооруженный противник. Противник должен быть уничтожен. Полностью! – с упором на последнее слово четко выговорил он. И повторил, - Полностью! – обвел всех глазами. – В здание входим попарно, - выдержал паузу и продолжил, - через вход номер один, - палацем указал на схеме, - первая пара, - вскинув взгляд, убедился, что поняли, - вход номер два – вторая и третья пары, за входной дверью расходитесь и проникаете по лестнице на второй этаж. Будьте внимательны,  там могут быть гражданские, - он снова поднял глаза и тут же  опустил, - они должны быть тоже ликвидированы, - и как бы предвидя возражения, прорычал, - это приказ! Вход номер три – четвертая и пятая пары, проходите вниз и зачищаете подвал, постарайтесь обойтись без гранат, там, по нашим данным, находится склад с боеприпасами, если сдетонируют – всем крышка, после этого зачистку можно проводить уже бульдозером. Вход номер четыре – шестая пара, проблем вроде бы не должно быть, но как знать… - убедившись, что все сориентировались по схеме, лейтенант добавил, - БТРы будут ждать с противоположной стороны здания, седьмая пара остается для охраны машины, я иду посередине со второй и третьей,   подчищаю. Вопросы есть?! -  он свернул схему и положил ее в нагрудный карман.
-Есть, - сверкнул золотой коронкой Фикса, - у меня на базе вместе с документами  туалетную бумагу забрали, а если…
-Отставить разговоры! – рявкнул командир и Фикса замолчал, продолжая плутовато улыбаться. Бой толкнул его локтем в бок, как бы говоря, да будет тебе, видишь же, ситуация крутая, не до шуток. А командир уже докладывал по рации о готовности подразделения к выполнению задачи. Затем извлек из подсумка автоматные магазины и скомандовав, делай как я, начал их связывать изолентой. Все было ясно,  заварушка предстоит серьезная, а значит, нужно соединить  магазины попарно друг с другом, для ускорения их замены в боевой обстановке. Да и гранаты не помешает переложить из сумки на животе в боковые карманы галифе, так быстрее и безопаснее  их можно достать, особенно, когда лежишь под огнем, вжимаясь в землю. Команда «оружие к бою!», и  магазины уже вставлены в автоматы, а затворы взведены и только щелчки предохранителей зазвучали несколько вразнобой
Бронетранспортер взревел и рванул с места так, что все понаваливались друг на друга,  глухо стукаясь касками и цепляясь автоматными ремнями. Глухой матерок прокатился по кабине.  Разлепившись и снова рассевшись, как и раньше, солдаты замерли. А командир  прикрыл глаза, сделав вид, что дремлет,  очевидно,  его немного колотило, но перед солдатами лейтенант старался этого не показывать.
 
Из беседы путников:
-Послушай, ты специально вводишь меня в заблуждение?
-И не думаю! Напротив, все время пытаюсь тебе  объяснить…
-Но на самом деле ничего не объясняешь и, более того, даже не отвечаешь на мои вопросы.
-А ты разве задавал вопросы?! Был всего лишь один…
-Да, пусть будет так, - был один вопрос.
-Но ведь я на него ответил, именно как ты и хотел.
-Да, ты на него ответил, но вопрос остался!
-Вопрос остался потому лишь, что ты хотел узнать куда иду я, а не мое истинное Я.
-Странный у нас получается разговор. Мы, вроде бы, говорим об одном и том же, а на самом деле каждый о своем, о разном.
-Ничего странного. Ты все время говоришь о мире, как отражении в своем сознании, а я говорю о Мире, как объективной Реальности.
-А это разве не одно и тоже?
-Ну вот наконец-то, ты задал второй вопрос!
-И на него я получу такой же ответ, как и на первый?
-Может быть.  Впрочем, ответ не так важен, главное – сам вопрос.


11.
    Шум дождя изменил свою тональность и сплошной шелестящий звук перешел в звонкие шлепки, падающих на землю, капель. Старик раскрыл глаза и убедился, что дождь идет потише, но конца ему пока не видать. Ближайшее  селение впереди еще далеко и идти ночью по скользкой тропе ему не улыбалось, а поэтому, придется возвращаться назад,  откуда он ушел утром и следует поторопиться, пока не начало темнеть. Сбросив  быстро плащик и надев рюкзак, уже поверх которого снова его накинул, осторожно одергивая со всех сторон, чтобы не порвать и, подняв с земли посох, начал спускаться в долину, лавируя между ручьями дождевой воды, несущимися вниз по тропе. Несколько раз он поскальзывался  и едва не падал, но каждый раз останавливал скольжение умело подставленным посохом, которым манипулировал быстро и точно. Спуск длился значительно дольше, чем подъем и уже темнело, когда, наконец, он вышел к реке, грохочущей бурным мутным потоком, готовым вот-вот выйти из берегов. Аккуратно преодолев ракитник, стараясь не порвать плащ, старик наконец-то вышел на грунтовую дорогу к селению и облегченно вздохнул, дальше препятствий, кроме грязи на дороге, не предвиделось.
Дойдя до старого платана, под которым вчера обедал, уверенно свернул в переулок налево и, подойдя к дому, уже хотел постучаться, как двери неожиданно открылись и на пороге показалась знакомая старуха.
-А я обеспокоилась очень, когда гроза то началась, - закудахтала она, - знаю ведь как опасно на горе в грозу попасть, саму  как-то застало в горах на самом верху, так страху натерпелась, просто жуть.
-Как соседка? – улыбнулся старик, чувствуя, что ему действительно здесь рады.
-Хорошо соседка, очень хорошо. К обеду встала и во двор вышла. Говорю, куда это ты собралась, полежи еще. А она мне говорит, что лежать-то, вон хата вся моханом заросла, перед доктором стыдно. И спрашивает, а где, мол, он подевался, поблагодарить хотела, а его и след простыл. И потом испуганно, - а  может он мне приснился? Сама стоит, как с креста снятая, качается, а глаза улыбаются. Чудеса  да и только!
-Это хорошо, что глаза улыбаются, значит, жить будет. – и искоса взглянул на старуху, - Ну так что, на ночь приютишь?
-А то как,  какие разговоры, - заворковала она, - две кровати у меня, одна моя, а вторая сынова.
-А сын твой где?
-Да нет его, - замялась и опустила глаза.
Старик долгим взглядом посмотрел на женщину и вошел в дом.  Положил в углу рюкзак  и повесил плащ на гвоздь в стене у двери. Затем,  вдвоем со старухой, наведались к соседке, которая встретила  их сидя  на лежанке, уже прибранной и застеленной стареньким верблюжьим одеялом.  Попыталась подняться, но он властным движением руки удержал ее, со словами
-Сиди, сиди, сил набирайся. – и с вопросом, - Как себя чувствуешь? – подошел и, приподняв веко глаза, тихо промолвил, - хорошо, что желчь не разлилась, а то было бы намного труднее вытянуть тебя …
-Спасибо, доктор, - еле слышно проговорила она, - если бы не вы… Мне Петровна все рассказала. Я даже не знаю, как мне вас…
-Помолчи, самая лучшая благодарность – видеть тебя выздоравливающей, - он слегка улыбнулся и, окинув быстрым взглядом комнату, отметил, что грязной посуды на столе уже нет, а пол в комнате подметен и вопросительно посмотрел на женщину. Она еще больше смутилась и забормотала,
-Да я потихоньку, то за стол придержусь, то за стенку… Чего лежать то, надо шевелиться…
-Может ты и права, - задумчиво протянул и добавил, - но нужно поберечься, во всяком случае, первое время.
-Хорошо, доктор, - она энергично закивала головой, как бы говоря, что все понимает и будет выполнять все его предписания.
-Вот и чудесно, - улыбнулся и присел на табурет. – А ты одна живешь?
-Одни мы, с Петровной, совсем одни. У нее муж умер лет пять назад, - старуха кивнула, подтверждая, - а мой уехал на  заработки и пропал, говорят, когда домой с деньгами возвращался, убили. Вот мы и тянем вдовью лямку…
-А дети есть?
-У меня дочь, замужем, живет в райцентре, а у Петровны один сын погиб, а второй… - она замялась и взглянула на старуху, но та стояла,  опустив глаза, и молчала. В комнате повисла тишина.
-А где сын погиб то? – обратился уже к Петровне
-Со службы не вернулся, с армии… Прислали письмо, мол погиб смертью храбрых… орден передали из военкомата…
-А тело привезли хоть, похоронили то здесь?
-Нет, говорят, нельзя было везти… или нечего везти, не помню уже, не в себе я была, как услышала, что моего младшенького уже нет…
Женщины  замолчали, каждая думая о своем. А старик прикрыл глаза, и воспоминания снова захлестнули его.

12.
     Бронетранспортер с ревом мчался по улицам города. То, что это город, Бой понял по мелькающим в амбразуре домам, в основном, белого цвета, но архитектурный стиль определить было трудно, так как амбразура была предназначена  для ведения автоматного огня, а поэтому, через нее толком ничего не было видно. Однако, по фрагментам, мелькавшим в маленьком круглом отверстии, город был явно не азиатский и уж тем более не европейский. По клубам пыли, время от времени мешающей обозрению, было ясно, что вместе с ними мчаться еще несколько машин. «Хорошо, будет хоть огневая поддержка» - подумал Бой и почему-то  успокоился. Впрочем, особого волнения он и не испытывал, просто чувствовался легкий мандраж, как перед стартом на спортивных соревнованиях по плаванию, в которых приходилось участвовать в юности. Именно это состояние и помогало мобилизовать весь организм к преодолению дистанции с максимальной выкладкой. Обычно, после заплыва на сто метров, он так выкладывался, что аж тошнило, а порой, выворачивало наизнанку. Тренер успокаивал: «Не волнуйся, это естественно. Значит выложился на все сто. Молодец!» Помниться, победив на очень престижных соревнованиях, он  чуть ли не с гордостью рванул в туалет, откуда вернулся бледный, но довольный – выложился на все сто! А трибуны закрытого столичного бассейна  продолжали скандировать – «Бой!!! Бой!!! Бой!!!». Скорее всего им просто нравилось имя, оно легко и хлестко звучало, поскольку, он не был известным спортсменом и победа его была чистой неожиданностью для всех, в том числе и для него самого. Однако, было приятно и он, играя мускулистым телом, с удовольствием купался в лучах краткой славы,  с улыбкой поглядывая на девчонок из первых рядов трибуны и с превосходством встречался взглядом с недавними соперниками по заплыву. Мол, если не вывернуло, -  значит не выложились на все сто, вот и завидуйте! БТР встряхнуло и он замер на месте, но двигатель продолжал реветь на холостых оборотах. «Боится, чтобы не сдох…» - отметил про себя Бой и весь сжался, как пружина.
-Выходим, - бросил командир и вынул из кобуры пистолет, заткнув его сзади за пояс, в руках он держал  автомат с потертым прикладом  и дулом почти без воронения, оружие надежное, участвовавшее во многих операциях. Солдаты начали выпрыгивать через двери БТРа, легко пружиня и поправляя каски. Бой осмотрелся. Здание, которое подлежало зачистке,  было построено в  колониальном стиле  прошлого века и его окружала густая тропическая растительность.  Такие постройки он не раз видел по телевизору в познавательных передачах об экзотических странах, гроздьями освобождавшихся от колониальной зависимости. Вместо чужеземной администрации во дворцы, так правильнее было бы называть эти постройки, въезжали местные правители, «всенародно избранные» царьки,  меняющиеся по несколько раз в году.  Делились они на «наших» и «ихних», наши – хорошие, прогрессивные, ихние – диктаторы-тираны, наркобароны; наших нужно поддерживать и защищать,  а ихних – давить и уничтожать. Все было просто и понятно. И вот они, Бой с товарищами, стоят перед таким дворцом, где засела «банда ихних»,  готовясь  восстановить справедливость. Вокруг дворца замерли БТРы, ощетинившись крупнокалиберными пулеметами на башнях, там же стояли несколько БМП, вооруженных небольшими орудиями. «Огневая поддержка на месте, значит прорвемся», Бой снял с предохранителя автомат и переключил его на стрельбу одиночными. Фикса сделал то же самое, только переключатель установил на стрельбу очередями. Давний спор, в каком режиме лучше стрелять, продолжался у них и по сей день. Бой, которого отец с детства брал с собой на охоту, был приучен к экономной стрельбе. Когда он отправлялся в обход по болотцам, отец давал ему пять патронов, со словами: «Не засоряй природу дробью». Без добычи Бой никогда не возвращался но, пересчитав принесенных уток, отец протягивал руку за оставшимися патронами. Мальчишке бывало очень стыдно, если отец, не досчитавшись даже одного патрона, кратко бросал: «Мазила!» Этот стыд бросал его в краску до сих пор, каждый выстрел мимо цели воспринимался, как позор, а, поэтому, даже из автомата стрелял прицельно и одиночными. Фикса же, по своей  хулиганской привычке, транжирил патроны, не считая, часто менял магазины, как правило, под конец оставаясь без патронов и Бой, ворча, подкидывал ему свой запасной рожок. Фикса клялся, что это в последний раз, но все повторялось с завидным постоянством и снова расстреляв весь боекомплект, он кричал: «Бой, подкинь патрончики!». Впрочем, напарникам это не мешало действовать слаженно и четко, их пара была  одной из лучших, а доверяли друг другу абсолютно. Что касается спора о качестве стрельбы, то он был скорее риторическим.


     13.
    -Может  поужинаем? – раздался голос Петровны, выводя из тумана воспоминаний, – я картошечки наварила,  есть молочко, помидорчики, огурчики…
Возражений не последовало и стол решили накрыть здесь, у Зары, так, оказалось, звали соседку, чтобы ей не идти через дорогу, слабость еще давала о себе знать. Пыталась помочь, но старик, остановив ее, включился в работу и на столе за пять минут уже стояли тарелки, а в чугунке дымилась картошка. Кушали не спеша, почти в тишине, прерываемой только стуком ложек и короткими репликами с просьбой передать соль или нож. Хлеб, выпекаемый Петровной, действительно был отменный и напомнил старику тот хлеб, называемый поляницей, которым  их потчевали  в студенческие годы, в колхозе, две старушки, подрядившиеся кормить работающих у них студентов. Хлеб они пекли сами и, когда утром на завтрак на огромный ломоть поляницы он намазывал масло, плавающее в холодной воде, налитой в молочный бидон, а затем из такого же сорокалитрового бидона накладывал ложкой янтарный мед, было неописуемым блаженством вгрызаться зубами в это великолепие, запивая  парным молоком, только что надоенным от двух коров, стоящих рядом под навесом и весело похрустывающих душистым сеном.
-Спасибо за хлеб-соль! – старик поднялся из-за стола, смахивая с бороды несуществующие крошки. Бороду он отпустил уже давно, но не из пижонства или иных эстетических побуждений, а  исключительно из медицинских соображений. Когда еще  звали по имени-отчеству, он носил костюм с галстуком и всегда был гладко выбрит, что соответствовало занимаемому  высокому положению. Но, однажды, завезенный из заграницы, бритвенный крем вызвал такую сильную аллергию на лице, что в течение года к лицу не возможно было прикоснуться не только бритвой, но и рукой. Борода, отросшая за год, старила молодого мужчину лет на двадцать, поскольку была наполовину седой и на семейном совете было решено ее сбрить. Но уже через месяц лицо покрылось красными пятнами,  каждое бритье превращалось в пытку и не оставалось ничего иного, как снова отпустить бороду. С тех пор борода стала непременным атрибутом  внешнего вида и без нее уже никто старика не представлял, а когда борода полностью побелела, прозвище «Старик» прочно закрепилось и даже в мыслях он сам себя иначе не называл. 
-Устал небось, иди спать, я тебе уже постелила, - ласково проворковала Петровна. – Но если хочешь здесь на лавке, то сейчас быстро перенесу постель…
-Да нет, спасибо, не нужно переносить, думаю, сегодня Заре я уже не понадоблюсь, - серьезно  улыбнулся Старик, - ты перед сном выпей отвара и ложись, тебе еще покой нужен…
Та согласно кивнула и робко спросила:
-Доктор, а как вас звать? А то неудобно как-то…
-Георгием зовут, - за него протараторила старуха, - Георгием, в честь Победоносного…
-А по отчеству? Неловко мне к вам по имени только…
-Да ладно, нет у меня  отчества, впрочем и имени то нет,  сейчас меня  зовут просто Стариком…
-Вы не против, если я вас буду звать дядя Георгий? – тихо попросила женщина.
-Зови, как хочешь… Для меня это не имеет значения. Но позовешь – откликнусь…
-Ну все, иди спать Георгий, а я здесь пока приберусь немного, Заре пока рано по хозяйству хлопотать, пусть отлыгает чуть.
Старуха завозилась у стола, собирая тарелки, а Старик, пожелав всем спокойной ночи, вышел во двор. Дождя уже не было, но по небу неслись низкие тучи, казавшиеся очень черными и угрожающими. Лес угадывался во тьме глухим шумом сосновых крон, заглушая даже шум деревьев в саду,  а силуэты соседних домов были еле видны, и то, только когда в просвете  между тучами на мгновение проглядывало небо, высветленное невидимой луной. Войдя в дом, он подошел к кровати, присел на нее и начал разуваться. Шнурки высоких кроссовок, по привычке, заправил внутрь, чтобы, в случае срочного подъема,  ноги в них можно было только вставить, пальцами затянув шнурки во внутрь. Эта привычка сохранилась у него со  времен горных походов с ночевками под открытым небом  и он никогда ей не изменял, даже когда бывал дома. Куртку он снял и повесил на стуле возле кровати, а на брюках лишь расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил ремень. Улегшись на спину прямо поверх шерстяного одеяла, уголком которого  прикрыл ступни ног, и сложив  руки на груди, сразу погрузился в сон.

14.
Во сне он иногда позволял себе бывать дома, в своем доме, в старом Городе, построенном на  высоком обрыве над  рекой.  Там,  как всегда, было тихо и горел приглушенный свет. В каминном зале, на первом этаже, никого не было, кроме огромной лохматой собаки,  умостившейся в большом кресле. Когда Старик проник в зал, собака заволновалась и, приподняв  голову, тихо заскулила.
-Ах ты, проказница! – ласково засмеялся он, - любишь в моем кресле валяться!
Собака еще больше заволновалась. Она смотрела в его сторону и  тонко повизгивала.
-Вега, кто там? – послышался женский голос, - ты чего шумишь?
Услышав приближающиеся шаги, собака соскочила с кресла и, усевшись, в упор уставилась на Старика, казалось, она его видит. По лестнице, ведущей на второй этаж, спускалась женщина, в накинутой  на плечи пушистой кофте и сдвинутыми на лоб очками в тонкой оправе. В руках ее была толстая книга, мерцающую золотым тиснением. Подойдя к собаке, она нежно погладила  лохматую  голову.
-Ну вот, опять на его кресле сидела, -   тихий грудной голос звучал шутливо укоризненно, - и как тебе не стыдно? – рукой она  ухватила  собачье ухо и не сильно потрепала его, отчего собака стала еще жалобнее взвизгивать. – Скучаешь? – она задумчиво посмотрела в сторону входных дверей, - я тоже скучаю… Но что поделать, такой уж он у нас, не удержишь. Впрочем, пусть лучше…- женщина не договорила и уселась в кресло, продолжая ласкать собаку.
 Немного полюбовавшись тонкими  чертами лица, сохранившего, не смотря на возраст, красоту и нежность, он мгновенно взлетел на второй этаж и прошелся по пустым комнатам. Вначале, заглянул в свой кабинет с книгами на полках по всем стенам, кроме одной, возле которой стоял огромный письменный стол, а на столе  слепо отражал лунный свет экран компьютера. Сложенные стопкой,  бумаги белели в правом углу стола и, стоящий посередине, прибор щетинился ручками и карандашами. А на стене, над столом  висели множество фотографий, на которых были изображены его дети и внуки. Они солнечно улыбались, так, что аж дух захватывало от щемящей  нежности. Дальше была их спальня с двумя большими кроватями и высоким зеркальным гардеробом на всю стену, делавшим комнату бесконечной. Все свободные места на стенах тоже были завешены фотографиями детей. Пройдя по коридору, он заглянул в детские комнаты, сохранившиеся такими, какими их оставили дочь и сын, покидая родительский дом, начиная свою, взрослую, жизнь. Ежегодно приезжая в отпуск к родителям, они с супругами  останавливались уже в гостевых комнатах первого этажа, а в  комнатах, наверху, звенели голоса  нового поколения,  обожавшего гостить в дедовском доме. А он всегда точно знал, когда они  должны приехать и встречал их у ворот, обязательно вернувшись к сроку, как бы далеко  не заносил его ветер странствий.
Из дому Старик уходил каждый раз, как только начинал чувствовать приближение приступа тяжкой болезни,  привязавшейся к нему незадолго до ухода на пенсию. Когда впервые услышал диагноз, он не поверил врачу и обратился к другому. Но сколько врачей не менял, слышал одно и то же: «Вам осталось жить год – полтора». Да и симптомы, характерные для этого заболевания были налицо. Единственно чем могла помочь современная медицина, так это было обезболивающее. И тогда, не желая сидеть и ждать смерти, он, собрав в рюкзак необходимый минимум вещей и пару книг, повествующих о древней медицине, пошел бродяжничать по Горной Стране, влекущей его с тех пор, когда он впервые совершил паломничество с друзьями по пещерным монастырям, притаившихся в непроходимых лесных чащобах.  После почти годичных странствий, лечения травами и купания в ледяных горных реках,  старик почувствовал себя значительно лучше, исчезли или смягчились грозные симптомы болезни, но, кроме того, начали возвращаться, утраченные за время напряженной руководящей работы,  навыки, приобретенные в молодости духовными практиками. А постоянные медитации и физические упражнения позволили еще больше усовершенствовать, и так  от природы высокие, способности управления тонкими энергиями. Вернулся домой он окрепшим и уверенным в своих силах, а жена радостно всплеснула руками и, со слезами бросилась ему на грудь. С тех пор большую часть времени он проводил в странствиях, пробираясь от монастыря к монастырю  тайными лесными тропами, ночуя в пещерах или попросту на лесных полянах,  время от времени, связываясь с женой по телефону, чтобы успокоить ее. А она, хоть порой и ворчала, но была вынуждена смириться с его постоянным отсутствием – пусть где хочет шляется, но лишь бы живой был.
Перед тем как покинуть дом, Старик опять вернулся в каминный зал  и ласково провел рукой по седеющей голове жены, все так же сидящей в кресле и глядящей в застывший за окном ночной сад. Она слегка вздрогнула, как от пробежавшего ветерка, а собака снова заволновалась и начала повизгивать.
-Мир вам, - прошептал Старик, хотя и знал, что никто его не  слышит, – может еще свидимся…

 

Из беседы путников:
-Мне кажется, только я начинаю понимать тебя, как снова впадаю в растерянность.    Ты утверждаешь, что главное это сам вопрос, а не ответ на него?
-Конечно, поскольку правильно сформулированный вопрос уже содержит и ответ.
-Таким образом, задавая вопрос, я уже знаю ответ?
-Если ты это делаешь осознанно, то да.
-Что значит осознанно?
-Вот ты и задал мне третий вопрос…
-Три вопроса я задал, а вот ответа не получил ни одного.
-Неужели, ты этим сильно огорчен?
-Не сильно, но  огорчен.
-Я тебя понимаю. Прежде чем я осознал,  что ответ заключается в самом вопросе, тоже огорчался.
-И все-таки, что ты вкладываешь в понятие «осознание»?
-То есть тебя уже не интересуют ответы на два твоих первых вопроса?!


15.
    -Вперед! - прозвучала команда и солдаты легкой трусцой побежали ко дворцу. Стояла тишина, нарушаемая только стуком солдатских сапог. Дворец выглядел мертвым, окна слепо смотрели на мир, в них никого не было видно.
-Наша дверь заблокирована, - бросил Бой  полуобернувшись к Фиксе.
-Они все, наверное, заблокированы, - отозвался Фикса, доставая из кармана гранату.
-Крепи на ручку в районе замка и сразу за боковую колону.
-А то я не догадался, - огрызнулся Фикса.
-За дверью тоже завал, - какой-то хлам, похоже на мебель.
-Лишь бы не мешки с песком… - Фикса даже не спрашивал, откуда напарнику известно, что находится за дверью. Побывавши вместе не в одной переделке, он доверял необычным способностям Боя, которые другие почитали за чудачество.
Однажды, будучи еще студентом, Бой проходил производственную практику на заводе, производящем сельскохозяйственную технику. Работа была не сложной, нужно было собирать колеса для тракторных тележек, готовя их для установки  на линии окончательной сборки. В этот  день его попросили поработать во второй смене, так как срывался план выпуска из-за болезни второго сборщика колес. Понимая, что от выполнения плана зависит не только размер его зарплаты, но и всего цеха, Бой остался на вторую смену и, перекусив, вновь стал за верстак и продолжил сборку. Цех был полупустым, работала только сборочная линия, занимавшая четверть площади цеха да несколько рабочих за верстаками, обеспечивающих линию сборочными узлами. Напротив Боя,  занимался сборкой переднего моста однокурсник, Санька. Время от времени они переглядывались, но молчали, каждый занятый своим делом и мыслями. И тут раздался истошный крик. Бой поднял голову и увидел, что сверху на него, как в замедленном кино, падают рессоры, упаковку которых крановщица решила пронести напрямик через цех, над рабочими местами. Это было вопиющим нарушением правил безопасности, но ими на заводе часто пренебрегали и трагические случаи не были редкостью. Крановщица орала, как оглашенная, а Бой, наклонившись, спокойно залез под верстак, по которому  в то же мгновение  застучали пятидесятикилограммовые рессоры. Когда он вылез, отряхивая колени, в цеху царила тишина, нарушаемая только всхлипываниями бедной девушки.
-Ну ты даешь, - выдохнул Санька, - я смотрю, рессоры на тебя сыплются, думаю, - все,  гайки! А ты только зыркнул вверх  и исчез, как растворился…
-Миленький, - через минуту скулила на его плече крановщица, - миленький, ты же меня от тюрьмы спас… у меня же дети…Сколько раз проносила напрямую и все нормально, а тут они, сволочи, взяли и посыпались. -  она снова начала завывать, ее била дрожь.
-Ну хватит, успокойся, - похлопывал ее по спине Бой, - будет тебе, все нормально, живой я и невредимый.- а, вспомнив, что он будущий инженер и руководитель, добавил, -всегда соблюдай правила техники безопасности! – и, не удержавшись на этой серьезной волне, хихикнул.
Закончив смену и направляясь домой по широкой аллее, ведущей через старое кладбище, он, наконец осознал, какой опасности избегнул и начал в подробностях вспоминать происшедшее. Во-первых, почему события для Саньки протекали быстрее, чем для него? Очевидно, они находились в разных временных потоках. Во-вторых, что послужило этому разделению, внутренние или внешние факторы?  Ответа не было. В-третьих, почему это произошло именно с ним? Вопросы, вопросы выплывали один за другим, но ответами пока и не пахло. Уже засыпая в кровати, он по привычке сказал себе: «Все, спать! Утро вечера мудренее.» Но ни утром, ни на следующий день ответов на вопросы не было и в памяти Боя, со временем, они отложились в область странных воспоминаний. Однако полного забвения не последовало, а через пару лет, подобные случаи начали происходить с частотой неимоверной: то в драке он увидел, медленно вытаскиваемый из кармана нож и, в спокойном, только для него понятном, ритме вынул оружие из рук нападающего,  двумя пальцами взяв его за лезвие, после чего, уложив противника одним точным  ударом так, что тот даже и не успел понять, что происходит;  то, выпрыгивая из окна  рыбкой, увидел, как ко лбу приближается  штырь ограждения палисадника и, уже чувствуя его прикосновение, медленно отвел голову в сторону ровно на столько, чтобы железный прут, скользнув по виску и щеке, даже не оцарапал кожу. Случаев было много и все  объединяло одно обстоятельство – в момент наибольшей опасности время изменяло свою скорость,  но объективно или субъективно  было не понятно. Еще одно свойство этого странного состояния  проявлялось в возможности заглянуть вперед,  во времени и в пространстве. Причем, иногда удавалось даже управлять этим процессом, что подтолкнуло Боя к тренировкам, которые он проводил дома, никому не рассказывая об этом, опасаясь насмешек. Упражнялся  исключительно из любопытства, но по мере приобретения навыков почувствовал,  нужны новые знания, но откуда их можно получить, пока было не ясно. Информация пришла неожиданно, когда на экранах города появился японский фильм «Гений дзюдо». Фильм явно коммерческий, но в отличии от голливудских, эту ленту сделал японский режиссер, с молоком матери впитавший яд древних знаний, сохранившихся  в философии Дзен. Лишь малое зернышко этих знаний, присутствующее  в кинофильме, попало на подготовленную почву, что дало новую пищу для размышлений  и  подсказало в каком направлении нужно идти. Интуитивно он нащупал основы учения Пути воина, впоследствии, к великому удивлению,  обнаруженному в книгах Карлоса Кастонеды и, конечно же, в Бусидо. Поняв, что физическая подготовка нужна только для начала Пути, Бой направил усилия на  овладение приемами вхождения в энергетическое пространство  и совершения действий в нем. К тому времени,  когда уже попал в армию, он довольно успешно использовал, приобретенные духовными тренировками, знания, еще не понимая, что за это придется расплачиваться.    
Граната взорвалась, разнеся  в щепки  середину дверей и сразу стало ясно, самые плохие предположения Фиксы не оправдались – проход был завален стульями, столами и всякими шкафчиками, а поэтому, сделав для острастки пару очередей из автомата, Фикса бросил в завал еще одну гранату, опять спрятавшись за колону. Из проема, выброшенные  взрывом, полетели остатки мебели.
-Все, чисто! – и выскакивая из-за колоны, закричал, - погнали наши городских! – и снова сделал несколько очередей.
-Береги патроны, - крикнул ему Бой, -  кончатся, больше не дам!
-Ну ты и жлоб, - весело  рявкнул Фикса, разбивая прикладом остатки дверей, в чем ему начал помогать и Бой.
Когда проем стал достаточно большим, Фикса первым  протиснулся в здание, ступая по обломкам досок и щепкам. Бой нырнул вслед за ним и продвигался слева, немного приотстав и в пол-оборота, чтобы держать под прицелом весь сектор сбоку и сзади,  сектор впереди и справа контролировал Фикса, такова была расстановка напарников, отработанная еще на тренировках.

16.

    Старик спал, когда Петровна пришла домой и начала, кряхтя, умащиваться на своей кровати. Сквозь сон он наблюдал за перемещениями женщины, по привычке реагируя на любое изменение обстановки. Нет, это не было выработано или освоено  тренировками, у него с детства наблюдался «звериный сон». Если в комнату, где он спал, входила даже мать, а она всегда старалась делать это тихо, шла на цыпочках и притаив дыхание, он открывал глаза и вопросительно смотрел на нее, что мать крайне огорчало и она начинала извиняться, мол, извини, сынок, хотела нитки взять, да вот, разбудила тебя, а он, улыбнувшись, поворачивался на бок и снова засыпал, слыша, как мать тихонько уходила и виновато вздыхала.
Все стихло и старуха уже начала посапывать, когда в двери постучали, старуха  подала голос:
-Ну кого там носит по ночам?
Во дворе кто-то невнятно заворчал и двери заходили ходуном, чуть не слетая с петель.
-Господи, опять ты, Колька, - тяжко вздохнула она и начала со скрипом подниматься, - сейчас, подожди, открою…
Шлепая босыми ногами, она подошла к дверям долго возилась с засовом, очевидно еще полностью не проснувшись. Наконец открыла  и  вышла во двор, прикрыв за собой  двери, свистящим шепотом  бормоча:
-Ну что тебе, мучитель? Да тихо ты, человек спит…
- Небось хахаля, старая, принимаешь! – гнусно захихикал Колька.
-Дурак ты, странник то, лекарь…
-Да ладно, твое дело. Ты того, подкинь бабок и я пошел, трахайся здесь  хоть с кобелем…
-Нет у меня денег, - запричитала старуха.
-Ты за кого меня держишь? – мужик начал выходить из себя, - вчера только почтальонша пенсию разносила.
-Так я все деньги за долги отдала, - заскулила уже старуха, - ты же, ирод, с прошлой все деньги забрал.
-Тогда возьми у постояльца, - потребовал Колька.
-Ты что, да как можно, он ведь…- но не договорила, послышался шлепок и звук падающего тела, - что же ты, гад, делаешь, - застонала  она уже в голос.
Слушая этот разговор, Старик  всунул ноги в кроссовки и уже подходил к дверям. Еще не открыв их он видел, где лежит Петровна и где стоит ее сын, поэтому,  сразу за  дверью переступил через лежащее тело и вырос перед ним так неожиданно, что Колька пьяно отшатнулся.
-Ты чо? – только и вымолвил он
-Нехорошо, Николай, -  протянул Старик, - нехорошо мать бить…
-Да пошел ты, козел… грязно выругался  тот и, с угрозой в голосе, добавил, - давно по рогам не получал?
-Давно, -  миролюбиво согласился старик, но в голосе слышались стальные  нотки.
-Вали отсюда, а то допросишься, - продолжал духариться Колька.
-Иди проспись, потом поговорим, - предложил старик, зная, что за этим последует.
Тогда, в молодости, он часто оказывался в подобных ситуациях, проводив  девушку и возвращаясь ночным городом домой. Как правило, навстречу попадались несколько подвыпивших парней, которые искали приключений и, увидев одиноко идущую фигуру, начинали цепляться, то прося закурить, то спрашивая который час. Любой ответ прохожего служил поводом для драки, а, поэтому, среди парней существовали неписанные правила поведения  в такой ситуации: если у тебя в руках что-то есть, бей безжалостно наповал, если ты с голыми руками, а их много, то, как говорили, делай ноги. Поначалу, пока не окреп, он поступал и так, и так, но со временем, все чаще вступал в драку раньше, чем это делал противник и продолжал путь, оставив за собой корчащиеся в крови и соплях тела. Правда, перед первым ударом, он, как правило, миролюбиво говорил: «Пацаны, идите проспитесь, потом поговорим…»  И сейчас все произошло по накатанной схеме, человеческая психология в этом мире не меняется, только старик не был уже тем, молодым хлопцем, которому драка была в  удовольствие. Поэтому, когда Колька размахнулся и со всей дури ударил, он всего лишь уклонился от удара и, поймав руку того, протянул по ходу удара, а затем, резко закрутив ее, сделал легкую подсечку, тело нападавшего взвилось в воздух и, перевернувшись, жабой шлепнулось на землю. Однако,  до конца прием старик не довел, не желая ломать руку, да в этом и не было необходимости. Ошеломленный Колька, пошатываясь поднялся на ноги и со словами,
-Так вот ты как!, - прыжком отскочил к сараю и выдернул из колоды топор, -Замочу! - истерично завизжал он, показывая знакомство с зоновским лексиконом.
-Он что, сидел? – обратился к уже сидевшей под стенкой Петровне, спокойно глядя на приближавшегося к нему разъяренного мужика.
-Два года,  за хулиганку, - проговорила  она, - всему пьянка виной, если бы не пьянка… - она снова заплакала.
-Ладно, молчи, и так вижу, что всему виной пьянка, - он стоял неподвижно и только пальцы опущенных рук слегка шевелились, как щупальца осьминога. Колька и не догадывался,  что все уже давно решено и у него нет никаких шансов. Астральный двойник старика полностью контролировал Колькино энергетическое тело, давно уже покоцанное дикими пьянками и  драками, а поэтому, стоило ему только замахнутся, как удар в грудь возле плечевого сустава, заставил  выпустить топор и второй удар прямо в солнечное сплетение отключил сознание. Мешком рухнув на землю, буян затих и не шевелился.
-Ты что, его убил, - испуганно проговорила Петровна, перестав плакать.
-Нет, только успокоил, - улыбнулся Старик. Это тоже не было для него неожиданным. Не  раз, успокаивая дебошира,  тиранившего всю семью, жена или мать, с синяком под глазом,  кидались на него с криками и руганью, а потом давали показания приехавшим, как всегда, в свинячий  визг, милиционерам. Типа,
- Мой пришел с работы усталый, ну выпил с друзьями немного по случаю получки, ну поскандалили,,, а этот  сразу бух и все, - всхлипывая, показывала на неподвижно лежащего на полу главу семейства.
-Так мамка, он же тебя бил, - еще не пришедший в себя, всхлипывал пацанчик.
-Молчи, дурак! – прикрикивала мать, отпуская подзатыльник. –Не лезь, когда взрослые разговаривают, - и снова, обращаясь к участковому, продолжала скиглить, - он у меня нормальный мужик, на заводе в почете, грамоты к празднику получает, передовик труда…
Участковый понимающе кивал головой, зная, что заявление она писать не будет ни на мужа, ни на «обидчика».
-Оно вам было надо?! – обращался участковый к скучающему в уголке на стуле миротворцу, - милые бранятся, только тешатся…- помогал водрузить мирно спящего хозяина на диван и уходил, устало поругиваясь, мол, надоело это все до чертиков, скорее бы на пенсию,  рыбу ловить да помидоры выращивать.   
-Не волнуйся,  сейчас встанет и уйдет, - он наклонился над лежащим и,  перевернув на спину, сильно надавил  между носом и верхней губой. Колька зашевелился и удивленно повел глазами.
-Вставай и иди спать, - приказал старик.
Не слова не говоря, тот поднялся на ноги и быстро пошел прочь, не оглядываясь. Когда шаги сына затихли в глубине улицы, Петровна поднялась и как бы извиняясь, понесла обычную чушь:
-Он у меня был хорошим мальчиком, в школе учился не плохо, несколько троек, а то все четверки, в армии служил, в стройбате, вернулся, начал трактористом работать в лесхозе. Женился. Деток не было, Бог не дал. Потом дружки пошли, пьянки-гулянки. Жена ушла, уехала в райцентр и там живет, семья у нее, двое деток. А мой так пустоцветом и мозолит землю, - и вдруг завыла, - лучше бы он умер, прости меня Боже…
Старик, сочувственно взяв ее под руку, завел в дом и уложил в кровать. Затем достал из рюкзака  маленький флакончик с темной жидкостью,  капнул несколько капель в чашку и, долив немного воды, поднес женщине,
-Выпей, это тебя успокоит.
Глядя  на него по-детски  доверчиво, она выпила лекарство и откинулась на подушку.
-Теперь спи, - властно сказал, тоном не терпящим возражений и, на мгновение, положил ладонь на глаза. Старуха сразу же спокойно засопела, лицо ее разгладилось, утратив горестное выражение, по нему разлился покой.
А он, сбросив кроссовки, снова вытянулся на кровати и закрыл глаза. Однако, не спалось и старик, не желая насиловать себя, погрузился в воспоминания.


17.
Едва они вошли во дворец, на улице началась стрельба. Очевидно, защитники «ихнего» диктатора до конца не верили, что солдаты другой страны среди белого дня в центре столицы суверенного государства будут штурмовать правительственный дом. Даже им, попиравшим все человеческие и Божьи законы, усеявшими трупами свою страну,  трудно было поверить в это. Но раздавшиеся взрывы не оставили ни капли сомнения в том, что штурм начался  и из окон грянул массированный автоматно-пулеметный огонь. Это значительно облегчало задачу производящим зачистку внутри здания. Легко приоткрыв первые справа двери, Фикса увидел троих солдат, увлеченно стреляющих из окна. Одеты они были в обычную форму с маскировочной раскраской,  вооружены «калашниковыми» старого образца, а стреляли, как говорилось, из-под юбки, то есть не прицельно, а приседая под окном и выставляя автомат над головой. Не вооруженным глазом было  видно, что набраны они в спешке и спецобучения не проходили.  Зубами выдернув кольцо, он тихонько подкатил к ним гранату, сам отскочив в сторону и прикрыв двери. Ф1 взорвалась, поразив по кругу осколками все живое, а несколько из них даже пробили деревянные двери и воткнулись в противоположную стенку коридора. Фикса заглянул в комнату и увидел лежащие тела, посеченные осколками. Кровь медленно растекалась по полу, вступая в контраст с их черными лицами. Двое лежали неподвижно, а один дергался и мычал, тараща глаза с огромными белками, на губах у него выступила кровавая пена, а рука конвульсивно сжимала автомат.  Выполняя приказ – противник должен быть уничтожен полностью, - Фикса короткой очередью добил раненого. Слева несколько комнат были пустыми, а в третьей, большом роскошном кабинете с позолоченной лепкой, Бою почудилось какое-то шевеление за дверью встроенного в стену шкафа и, прицелившись на уровне груди, он выстрелил. Почти беззвучно дверца отворилась и оттуда вывалился толстый чернокожий мужчина в военной форме, расшитой золотом. «Ни фига себе, наверное министра обороны завалил -присвистнул Бой, - и как он там поместился?». Контрольный выстрел был не нужен, пуля, как и рассчитывалось, попала в зону сердца, хозяин кабинета был мертв. Выскочив из кабинета, он снова занял свое место в коридоре, где Фикса продолжал крушить мебель и людей гранатами и длинными автоматными очередями. «Уже, наверное третий магазин шмалит» - промелькнуло в голове и Бой крикнул:
-Гранаты еще нужны?!
-Две осталось, - хохотнул тот, - еще пара комнат и приползу  на брюхе.
В этот раз Фиксе достался более трудный участок, так как слева, где чистил Бой, были внутренние помещения, а справа – наружные с окнами и, в основном, там собрались оборонявшиеся. Впрочем, для любителя «русской рулетки», Фиксы, это было в самый кайф,  он не  любил  просто убивать, ему была необходима борьба и чем сильнее был противник, тем радостнее он вступал в схватку. Бой же убивать не любил вообще, это было противно его существу,  в борьбе его привлекал скорее спортивный азарт и победа, по его убеждению, должна венчаться рукопожатием с проигравшим соперником и поднятой  рефери рукой. Поэтому, левая сторона его вполне устраивала, так как помещения были, в основном, пустыми, а гранаты лежали в карманах, грозно цокая  и автомат, заглядывая своим черным зрачком  в комнаты, молчал.
-Подкинь гранату! – попросил Фикса и, поймав ее влет, резко крикнул, - Бой, сзади!
Вскинув автомат в развороте, через прицел он увидел невесть откуда взявшегося вооруженного человека. Очевидно, он уклонился от встречи с идущей параллельно парой,  через смежные помещения выскочил в коридор, и только начал поднимать автомат, как Бой уже прицельно выстрелил. Одновременно раздался взрыв гранаты и крик Фиксы:
-Помоги, их здесь много! – он стоял в проеме дверей и бил  длинными очередями. Бой подскочил в тот самый момент, когда автомат напарника замолчал, закончился магазин. То, что он увидел в комнате, заставило мгновенно переключиться на автоматическую стрельбу и открыть огонь частыми злыми  очередями. Комната была большая со многими окнами, возле каждого из которых стояли по два-три защитника дворца.  Взрыв гранаты часть их вывел из строя, часть  только ошеломил, а осколками  либо легко ранило, либо не зацепило вовсе и они, обернувшись, начали беспорядочную стрельбу в сторону дверей. Конечно, если бы солдаты были хоть немного обучены или, на худой конец, обстреляны, напарникам пришлось бы очень плохо, но они так пугались встречных выстрелов, что стреляли в ответ практически с закрытыми глазами, не причиняя нападавшим вреда. Бой стрелял и стрелял, а Фикса, сунув руку в его карман, выудил оттуда гранату и с криком, - «Атас!» - отскочил от дверного проема. Уже  скрываясь за стеной от взрыва, Бой почувствовал двойной удар в пластину бронежилета, как  кувалдой в живот, и отлетел к противоположной стене коридора.
-Ё-маё… - прохрипел Бой,  хватаясь за грудь, а точнее за пластину, принявшую на себя удар и, еле отлипнув от стены,  кашляя и матерясь,  рванулся опять к Фиксе на помощь.
В комнате ряды защитников значительно поредели, а еще стоявшие на ногах были так оглушены взрывом, что обалдело пялились невидящими глазами и стреляли  в никуда.. Покончить с ними  было уже делом техники, тем более, Фикса успел перезарядить автомат и они грянули в унисон с двух стволов.  Когда магазины автоматов опустели, комната представляла из себя  месиво тел, плавающих  в кровавых лужах, а  стены были в разводах  пятен и брызгах, стекающих  вниз и на ходу густеющих, изменяясь в цвете от алого до темно-бардового. Напарники переглянулись и, перезарядившись, пошли дальше.

18.
Всю ночь Старик почти не спал. То, как ушел Колька, говорило, что их разговор не окончен и будет иметь продолжение, возможно, очень скоро. Впрочем, старика мало беспокоил сам конфликт и его продолжение, он лежал и думал,  как же ему поступить с этим,  не ко сну будет сказано,  вурдалаком в человеческом облике. Понятно, он не заслуживает жизни на этой земле и Старик, не моргнув глазом, отправил бы его к праотцам, но и там  он персона нон грата, такого добра там тоже хоть завались. Был еще один способ воздействия, но применять его Древние  не рекомендовали, поскольку эти действия несли в себе серьезные кармические последствия. Однако, выбора не было, угроза была не столько ему, сколько другим людям:  «Эх, грехом меньше, грехом больше…». Прикрыв покрепче глаза, постарался заснуть, но только под утро пришел легкий сон и его разбудило копошение старухи, кряхтя поднимающейся с кровати.
-Доброе утро, - произнес негромко, - как спала, Петровна?
-Как убитая, - отозвалась та, - как выпила твоего зелья, так и уснула. Сбегаю к Заре, посмотрю, как она там…
Старик улыбнулся и снова закрыл глаза. Ему нравились эти соседские отношения  между совершенно разными людьми, и по возрасту, и по национальности. Различие национальных обычаев и культур не отталкивали, а привлекали. Даже в армии было интересно  общаться с интеллигентными парнями из Грузии, взрывными лезгинами и чеченцами,  задумчивыми кареглазыми узбеками, медлительными латышами и эстонцами. Он с благодарностью вспоминал  всех, встреченных на жизненном пути, называя их своими учителями.
-Ой, беда Георгий! – отвлек от мыслей голос Петровны и  зная, что она скажет, на всякий случай спросил:
-Как там Зара? – и  обувшись, пошел к двери.
-Да Зара то хорошо, уже по дому летает. Тут лихо надвигается, мой Колька со своими дружками сюда направляется, палки в руках и все пьяные, злые…
-Это хорошо, что пьяные и злые, - как бы про себя процедил Старик, выходя во двор, - очень хорошо…
-Чего же тут хорошего, - удивленно посмотрела на него старуха, и, выскочив вслед за ним, вдруг затараторила, - ты давай быстренько в лес, а я им скажу, что ушел мол, с час назад по дороге на перевал, пусть догоняют, а ты потихоньку в обратную сторону. – ей казалось, что она придумала очень хитрый ход и все действительно сложиться хорошо.
-Не застав меня, они побьют тебя и хорошо, если только побьют, сколько там тебе надо!  Потом пойдут по селению искать, людей перепугают, а может и больше… Нет, - сказал в растяжку, -  этому нужно положить конец здесь и сейчас, - и решительно стукнув посохом  о землю, повторил, - здесь и сейчас. – И уже кратко скомандовал, - Ты, Петровна иди в дом, закройся, а сама под кровать и не вылезай, пока не позову.  Сиди тихо, чтобы не случилось! Поняла?
-Поняла то поняла, но…
-Никаких но! – отрезал он, - никаких но, выполняй, что сказал! – и повелительно уставился на старуху. Ни слова не говоря, та поспешила в дом и было слышно, как щелкнул  запор. А Старик встал посередине двора, опершись на посох, и закрыл глаза. Его астральный двойник уже был среди стаи, разгоряченных  водкой и общим заводом людей. Он внимательно изучал каждого, может кто-то случайно попал в компанию к этим  шакалам и его можно было просто попугать или обездвижить. 


Из беседы путников:
-Если я правильно тебя понял, то последующие вопросы исключают предыдущие.
-Где-то так, но скорее, исчерпывают предыдущие или,  а уж в худшем случае, включают их в себя.
-Почему ты сказал в «худшем случае»?
-Только чтобы указать крайность суждения и не более того. С таким же успехом я мог бы сказать – «в лучшем случае».
-Таким образом, позитивное и негативное  суть одно?!
-Видишь, ты уже задал четвертый вопрос!
- А я до конца не уверен, что это был вопрос…
-Ну что ж, значит это был вопрос риторический…
-Интересно,  все-таки скажи мне, кто Ты?
-Как и Ты, - Путник.
-Но я здесь случайно…
-А Ты уверен?
-В чем?
-Что Ты здесь и что случайно.
-Почему ты делаешь такое ударение на «Ты».
-Потому что Я говорю о твоем высшем «Я».
-Неужели я такой же как и Ты?
-Несомненно, только ты еще не осознал этого.
-В таком случае, чем отличается мое я от высшего Я?
-Ты задаешь уже пятый вопрос и знаешь на него ответ, а признаться в этом боишься даже себе самому.
-Да, этот ответ крутиться у меня в голове с того самого момента, когда мы с тобой встретились.
-Так что, Тебе нужны мои ответы на  твои вопросы?



19.
    Левая сторона, по-прежнему, почти не беспокоила Боя, соседняя пара работала профессионально и зачищала грамотно. Оттуда время от времени доносились гулкие взрывы, очевидно основная нагрузка там приходилась на левую сторону, где комнаты выходили окнами на улицу. Только в одной комнате Бой обнаружил двух молодых людей, мужчину и женщину, одетых в национальные одежды, но в руках сжимавших оружие. При виде его, их лица из черных превратились в синие, а руки затряслись и  они попытались направить в его сторону автоматы, чем облегчили задачу, - почти одновременно прозвучавшие два  выстрела, положили конец их колебаниям и  парочку  уже била  агония  на цветастом персидском ковре.  Бой досадливо поморщился, он не любил, когда на мушку попадались люди не военные, это все равно, что  охотиться на  чаек или лебедей, но приказ есть приказ, а, кроме того,  они были вооружены и это  немного успокоили совесть. Уже покидая комнату,  увидел открывающиеся двери в левом торце. «Странно, - подумал он, - ведь в предыдущем помещении никого не было. Очевидно, там потайная комнатка.». Замерев на мгновение, он увидел показавшееся из-за двери круглое лицо с огромными перепуганными глазами – «Эти негры все на одно лицо!» - мелькнуло в мозгу, но времени на выяснение личности не было да  и  приказ был однозначным, а, поэтому,  прицелившись в середину лба, Бой выстрелил. Мягко выпавшее тела, сдерживаемое дверью, принадлежало толстой старой женщине в блестящем парчовом платье. Пуля, попавшая в лоб, вырвала всю заднюю часть черепа и бело-красное  месиво из мозгов и крови еще пульсировало и издавало чавкающие звуки, Боя начало подташнивать и это окончательно испортило настроение,  Усилием воли он заставил себя вернуться в коридор и снова сосредоточиться на своем секторе обзора, а Фикса продолжал буянить по правой стороне, уже выцыганив у Боя запасной магазин, оставив ему только   тот,  который был в автомате. Взглядом оценив, что осталось всего двое дверей справа и одна слева, Бой особо не волновался по поводу остатков боеприпасов и без сожаления подкинул Фиксе последнюю гранату, на что тот весело крикнул:
-Благодетель, век не забуду! – и тут же употребил ее по назначению, с упоением расстреливая последний магазин.
-Оставь хоть немного, - крикнул Бой, но было уже поздно, автомат напарника кашлянул в последний раз и замолчал.
Последнее помещение Бою пришлось зачищать самому, напарник только  отвлекал противника и воздействовал на психику устрашающе. Впрочем, два хилых темнокожих солдатика из последней комнаты, оказались на редкость медлительными и пока сообразили, что враг появился сзади, упали, как подкошенные, даже не успев повернуть оружие. Дело было сделано и напарники, с разгону выбив двери, выскочили на улицу.
-Ты хотя бы пару патронов оставил, - упрекнул Бой.
-Я  и оставил… у тебя в магазине, - хохотнул в ответ Фикса и уже серьезно – Давай, корефан, рвем отсюда к чертовой матери!

20.
Осмотр идущих по переулку показал, из шестерых, пятеро были конченые и беспокойства не вызывали, их ауры, мутно-бордового цвета, змеились черными щупальцами метастаз,  а один молодой, почти мальчишка, был совершенно инородным существом  в этой зловещей компании, его энергетическое тело,  еще чистое и только немного замутненное алкоголем, всеми фибрами сопротивлялось участию в этом убоище.  Старик подумал, - «Посмотрим, как он поведет себя и тогда примем окончательное решение». Участь же всех остальных была предопределена и обжалованию не подлежала. Их энергетические тела будут разрушены,  оболочки, состоящие  из органики, еще какое-то время проживут, но вскоре умрут естественной смертью, впрочем, уже до конца дней своих не обидят и мухи, так как  будут слабы и безвольны. Душа же подвергнется полному распаду и трансмиграции, а дух отделен и продолжит существование уже в других воплощениях, скорее всего в животных. Естественно, Старик знал, что подобное  вмешательство в судьбы людей небезопасно, но ставший на Путь воина, должен пренебрегать любой опасностью, даже исходящей от высших сфер, если необходимо защитить слабых и беспомощных.
Он стоял и ожидал. Никто не видел, как его двойник снует между пьяной толпой и готовит пространство к бою. Впрочем, никого вокруг и не было, что во многом облегчало задачу, не нужно было устраивать театр для создания иллюзии действия, что всегда отнимало лишние силы, а их, при работе в астрале,  уходило  значительно больше, чем в обычной борьбе на грубом материальном уровне.
-Ну  козел, сейчас ты получишь!.. - заорал Колька, вваливаясь во двор и размахивая толстенным дрыном. – Сейчас мы тебе покажем… - но не закончил фразу и  никто не узнал, что он хотел показать, потому что Старик, подбросив ввысь посох, оказался возле него и выбросил вперед правую руку, нанеся страшный энергетический удар в область сердца. Колька захлебнулся и колодой рухнул на землю, продолжая сжимать в руке  палку. Во двор продолжали вбегать его дружки, но падали, как подкошенные, будто от автоматных  очередей, а Старик, казалось, парил в воздухе,  и только наносил удары то левой, то правой рукой, практически не прикасаясь к ним, но при этом, что отметил бы посторонний наблюдатель, посох, подброшенный им  в  самом начале, продолжал парить в воздухе, слегка вращаясь. Бой длился несколько секунд. Пятеро нападавших уже лежали неподвижно и беззвучно, когда Старик поднял руку  и посох, как влитый, замер в ней. Утвердившись на земле, он замер перед пареньком, строго глядя ему в глаза. Ноги у того подкосились и он рухнул на колени,
-Дедушка, прости меня, я никогда больше…-он забился в рыданиях, не договорив.
-Вот что пацан, беги домой и больше никогда не участвуй в охоте на людей. Это очень плохо! – и слегка постучав ему по лбу  верхним утолщением посоха, тихо добавил, - и очень опасно…
Паренек закивал головой и, вскочив, побежал, спотыкаясь и всхлипывая, но вдруг повернул и кинулся  в сторону старика, обогнул его и встал под стеной сарая, продолжая подвывать, но не двигаясь с места. Со стороны площади показалась группа людей, в руках у них тоже были палки, но их намерения сильно отличались от предыдущей ватаги – цвет объединенного поля был чисто алым, по краям мерцающим зеленой каймой.  Впереди всех  почти бежала Зара и что-то горячо говорила, идущим за ней мужчинам.
-Ты, я вижу, совсем поправилась, - улыбнулся Старик подбегающей женщине, - недаром Петровна с утра говорила, что ты по дому уже летаешь.
-Дядя Георгий, я вот помощь привела, - растерянно пробормотала женщина, озирая поле боя. – Ой, да они все готовые! - удивленно воскликнула и, обернувшись, закричала, - а этот под сараем тоже с ними был! – мужики угрожающе повернулись к пареньку, но Старик  поднял руку.
-Оставьте, он еще несмышленыш. Может когда то из него человек получится. Пропустите, пусть идет! - Мужчины расступились и мальчишка что есть духу рванул вниз, по переулку.
Пришедшие обступили Старика, почтительно его разглядывая. Выглядели они очень миролюбиво и было удивительно, что еще несколько минут назад  шли драться. Старик улыбнулся, вспомнив слова лесника, встреченного им в горах возле двух небольших зеленоглазых озер: «Если возникнут проблемы, иди к татарам, они помогут»  И вот, они стояли вокруг него, добродушно и даже ласково улыбаясь своими  темными миндалевидными глазами, но вежливо молчали, первым должен заговорить старший – таков обычай.
-Спасибо уважаемые,  что пришли на помощь. Значит, все не так безнадежно…
-Мы приветствуем тебя, почтенный аксакал, - произнес старший из пришедших  и, приложив руку к груди,  склонил голову – Да продлит Аллах твои дни!
-На все  воля Его, - ответил легким церемонным поклоном.
-У нашего многострадального народа есть легендарные герои, рассказы о которых передаются из поколения в поколение, - говорящий сделал многозначительную паузу и продолжил, - теперь у нашего селения тоже есть  великий воин, которому будут подражать  юноши, о котором  будут с замиранием сердца слушать девушки…
-Уважаемый, -  на правах старшего, остановил его великоречие, немного смущаясь, Старик, - я всего лишь выполнил свой долг и должен закончить начатое, - он извиняющее улыбнулся и положил руку на плечо мужчины, - будьте добры, позвольте, я пройду…
Мужчины расступились и с любопытством наблюдали за действиями аксакала. А он, подойдя к первому лежащему телу, наклонился и сильно надавил согнутым указательным пальцем ему под носом, тот открыл глаза и растерянно огляделся.
-Марш домой! – приказал Старик и, проворно вскочив, мужчина бросился бежать. Еще четырежды повторив подобные действия, он снова подошел к, удивленно взирающим на его манипуляции, людям, - я вас всех очень прошу не рассказывать никому о том, что вы здесь видели. – и на вопросительные взгляды добавил, - я давал подписку…
После этих слов все усиленно закивали головами,  было понятно даже ребенку - человек давал подписку! – А теперь мне нужно отдохнуть, - устало бросил он, - завтра снова в путь.
Двор быстро опустел и только Зара осталась возле Старика, преданно заглядывая ему в лицо.
-Дядя Георгий, а где Петровна? Что-то я ее не вижу.
-Под кроватью сидит, - засмеялся тот, - и должен сказать хорошо сидит, тихо.
-Петровна, выходи, - крикнул он, постучавши в двери. Раздалось кряхтение и шарканье шагов, а потом взвизгнул, открываясь, засов и за приоткрытой дверью показалось испуганное старушечье лицо. Озирая двор, она все шире открывала двери и, увидев, что во дворе никого нет, уже смело шагнула через порог.
-Куда они все подевались? – испуг сменился любопытством.
-Прогнал их дядя Георгий, всех прогнал, - выпалила Зара, - я пока с мужчинами нашими прибежала,  они все уже лежат, отдыхают. Только Любкин пацан стоит, учительницы нашей, он тоже с ними был, стоит под забором и трясется. А дядя Георгий отпустил его, пусть, говорит, несмышленыш бежит к мамке, может одумается, станет по совести жить. А мужики меж собою говорят, что дядя Георгий не простой человек, а…
-Будет тебе тарахтеть, - остановил ее словоизвержение Старик, - ты смотри, оклемалась и какая оказалась разговорчивая, а то ох да ах, думал и языка у нее нет, -  усмехнулся и направился в дом. – Еще на денек приютишь, Петровна?! – почти ерничая, спросил он. На что та  замахала руками и заворчала:
-На день, на день… Живи сколько хочешь, хоть всю жизнь живи… Для тебя мой дом всегда открыт…
-И мой тоже, - вклинилась Зара, - да что мой, иди в любой дом к нашим, обязательно примут…
-Спасибо на добром слове,  а теперь я немного вздремну. Хорошо,  мои милые дамы?
 Никогда не слышавшие по отношению к себе подобного обращения, женщины ошалело замолчали и, переговариваясь шепотом, прикрыли двери. А он снял кроссовки и,  поудобнее устроившись в кровати, сразу уснул.

 
21.
Стрельба снаружи уже стихла, только изнутри здания еще доносились редкие выстрелы, очевидно, командир подчищал за своими парами. Бой передернулся, не хотелось бы оказаться на его месте, грязная работенка. Уже подбегая к БТРу, они увидели, что от здания бегут еще несколько человек.
  -Быстрее, быстрее, - озорно засвистел Фикса, - а то заряд в ж...у получите.
-Да залазь быстрее, - дернул его за руку Бой, - и без тебя справятся.
-А вдруг не справятся, - не унимался балагур. Он влез вслед за Боем в бронетранспортер и наконец то закурил. 
Бой тоже начал разминать сигарету. Обычно он курил мало и без особого удовольствия, поскольку сигареты, которыми снабжали солдат, были, мягко говоря,  дрянью редкостной и, привыкший на гражданке к дорогим сигаретам, он чуть ли не с отвращением затягивался этой термоядерной смесью, состоящей из табака и, как любили шутить их ребяти, конского навоза. Но курить, порой, хотелось и приходилось довольствоваться тем, что имели. Изредка, в армейском магазине удавалось купить  пачку хороших сигарет с фильтром, но их раскуривали всем подразделением в один присест. Поэтому, не было и смысла тратить те, мизерные деньги, которые выдавались солдатам срочной службы в качестве денежного довольствия. Сверкнул огонек зажигалки и Бой затянулся,  закашлявшись, сплюнул крошки табака с губ и затянулся снова. Вторая затяжка уже  была не такой противной, как первая и, откинувшись, он начал курить, прикрыв глаза. На душе было муторно.
Тем временем вернулись еще две тройки, которые работали на втором этаже и за ними хмуро подошел к БТРу  командир, все еще держа в руках пистолет с отброшенным затвором,  что говорило  о пустой обойме, автомат был закинут за спину. «Да, пришлось   почистить», - мелькнуло в голове Боя и, взглядом  встретившись с глазами офицера, он смущенно потупился, как бы боясь, что тот прочтет его мысли. Наконец показались пятая, а за ней и шестая, последняя пара, но бежали они как-то странно, - огромный, как медведь, Буба держал за шиворот Бандеру, который еле передвигал ноги и больше тащился бессильно сзади, время от времени пытаясь, все-таки кое-как,  шевелить ногами.
-Вот, черт, наверно раненый, -  выругался командир, - молодец, Буба, не оставил. Выносить тела товарищей было неписанным правилом, хотя приказ был очень жестким: «Если раненный мешает выполнению задания, напарник должен его ликвидировать.». Это было, как бы актом милосердия, поскольку попавший в плен солдат был обречен на смерть, причем смерть мучительную от пыток и издевательств. Но приказ приказом, а солдаты, не сговариваясь, выносили друг друга из самых сложных переделок. Ну как, например, Бой оставил бы Фиксу! Да он погиб бы вместе с ним, но сам, без него,  не ушел бы. В товарище он тоже не сомневался ни минуты, поэтому они проходили через огонь и воду слаженно, как единый механизм, понимая друг друга без слов. Буба, тяжело дыша, подошел к БТРу и, как мешок, забросил напарника в боковую дверь. Следов крови на парне не было видно и командир спросил у Бубы:
-Что с ним? Контузило?
-Да нет, - отмахнулся тот, - там в одной комнате дети были, а он в полутьме не разглядел и полосонул очередью. Мальчик и девочка, лет по десять. Вот и бьет  его теперь истерика, ноги не идут. Да у меня самого душа не на месте…
-Отставить разговоры! –  зло рявкнул командир, - Закрыть люки! Поехали к такой матери!
БТР рванул с места и помчался, оставляя за собою клубы дыма. Все сидели притихшие и подавленно слушали истерические всхлипывания Бандеры, поглядывая на командира, который смотрел перед собой, стараясь ни с кем не встречаться глазами.


22.
Старик проспал до вечера, никто его не беспокоил. Петровна с Зарой сидели у дверей, охраняя покой спящего. Было ощущение, что все  селение  замерло, боясь потревожить сон Воина. Когда он проснулся, солнце уже село и он с сожалением посмотрел на небо, еще освещенное спрятавшимся за горы огненным диском. Всю жизнь любил наблюдать восходы и закаты, его завораживали метаморфозы природы в эти очаровательные фазы дня. Когда только выдавалась возможность,  он находил  удобное место, откуда открывался  наиболее интересный вид и замирал в благоговении. Никто и ничто не могло в эти мгновения отвлечь от любования величественным зрелищем и с годами, он научился различать не только цвета, заполняющие пространство, как только солнце касалось горизонта, но и их малейшие оттенки. Каждый пропущенный закат или восход Старик воспринимал как существенную потерю в жизни и это доставляло огорчение.
Поужинав в полумраке дома, они снова вышли во двор и, наслаждаясь вечерней свежестью, присели на старой поваленной колоде, не сгнившей, наверное,  потому, что когда-то была акацией, древесина которой, как известно, не гниет, а год от года становится все крепче. Женское любопытство не давало покоя соседкам, но они мужественно молчали некоторое время:
-Скажи, Георгий, - первая не выдержала Петровна, - откуда ты родом?
-Не знаю, - нахмурился старик, - когда меня так  называли, очевидно знал, но сейчас мне кажется, это был только сон… Да, конечно сон! Ведь мы просыпаемся и помним только отрывки приснившихся событий, не связанные между собой и не воспринимаемые, как реальность. И, вспоминая ту жизнь, я не могу думать о ней всерьез…  А поэтому, я взял и выбросил ее из памяти, оставив только самое интересное, чего в жизни случается крайне мало…
-Странно ты говоришь, - в Заре его слова отозвались эхом далеких воспоминаний, - когда мы еще жили в Средней Азии, я слушала проповедь старого суфия, который говорил нечто подобное. Но ты же не суфий? И вообще, ты ведь не мусульманин?
-Все мы черпаем из одного колодца, - улыбнулся Старик, - а в нем столько всего, что хватает и на суфиев, и на хасидов, и на христиан, и на индуистов, и на…
-Боже мой! – глаза Петровны наполнились благоговейным ужасом, - я и слов то таких не слышала!
-Помолчи, Петровна, - попросила Зара, - продолжай, пожалуйста, - взглянула на старика.
-Что тут продолжать, - грустно промолвил он, - люди живут вместе уже тысячи, да что там тысячи, миллионы лет, черпают из одного колодца сокровенные знания, извращают их и отдаляются друг от друга все дальше и дальше… Приходят на землю Пророки, пытаются что-то объяснить людям, а они, собравшись толпой, накидываются на них и стараются убить…
-Как сегодня утром? –  сверкнула черными глазами Зара.
-Вот неуемная! – покачал с улыбкой головой, - Я  простой старик, проживший долгую и не совсем праведную жизнь, многое  из которой  хотелось бы забыть, но именно эти периоды жизни кажутся наиболее реальными  и постоянно будоражат память. Кстати, Петровна, а когда служил в армии твой младшенький? – старуха наморщила лоб,
-Где-то в восемьдесят втором, восемьдесят третьем…  А что? – насторожилась она, ты что-то знаешь?
-А ты не помнишь номер полевой почты? Может письма от него сохранились с конвертом?
-Конечно сохранились, как же не сохраниться! – старуха побежала в дом и долго отсутствовали. Зара с любопытством посматривала на Старика, но молчала. Наконец появилась Петровна, держа в руках пакет, перевязанный голубой ленточкой.
-Посмотрим, посмотрим, - пробормотал он, развязывая ленточку
Женщины напряженно следили за  его действиями, но молчали, а Старик  углубился в изучение бумаг. – Так, вот конвертик… нет не то, это письмо из карантина… а этот?... тоже не тот, это учебка, здесь еще в/ч, - он искал полевую почту, тем более, женщина, услышав это название адреса, подтвердила, - а вот, так и есть полевая почта 806780… Господи! - старика как кипятком окатило, это была та самая полевая почта, на которую ему приходили письма в те далекие годы, которые он так безуспешно пытался забыть.
-А вот  орден и письмо от командира, - со слезами в голосе прошептал старуха.
Старик взял в рука Орден Красной Звезды с фигуркой бойца  в центре на серебряном фоне, боевой орден, точно такой же, как и у его отца… точно такой же как и… нет… нет у него никаких орденов! И не было!... И  не будет…- он положил Красную Звезду на стопку бумаг и, развернув письмо от командира, начал читать, комментируя вслух некоторые абзацы, - так, это как всегда… проявил мужество и героизм… попробовал  бы не проявить… был хорошим товарищем… другие там не уживаются… отличник боевой и политической… а иных там и не было… будет жить вечно в… вот насчет вечности, это напрасно… командир части,  майор… неужели?... неужели он?!... так и есть, майор Зарубов! Фикса!!! Все-таки дослужился до майора, баламут! Но как же так, дружище, пацана не вынесли!? – он закрыл глаза и увидел бравого сержанта, пришедшего проводить его домой. Сам Фикса оставался в армии и на днях должен был отправиться на офицерские курсы.
-Бой, оставайся, - сверкал золотым зубом, - у кого я гранаты буду одалживать?
-Ты их все равно не возвращаешь, -  улыбнулся Бой.
-Все верну, до одной! Клянусь! Только останься… - канючил тот. Но грузовик, увозивший дембелей, тронулся и направился к воротам части, а Фикса стоял и, вытянувшись во весь свой рост, держал руку под козырек, время от времени вытирая глаза. Да и у Боя что-то запершило в горле…
Старик встряхнул головой, как бы отгоняя воспоминания, и виновато посмотрел на старуху:
-Извини, Петровна, не вынесли его, - тихо проговорил он и добавил, - приказ есть приказ… Черт бы их побрал, все эти приказы! – хрипло прошептал  и закрыл лицо руками.


Из беседы путников:
-И можно задать последний вопрос?
-Ты хочешь спросить, встретимся ли мы еще?
-Да, хотел спросить, но ответ прочел в твоих глазах.
-Ты прав, Путники встречаются только раз в этой жизни и идут дальше, не оглядываясь. Потому что для Путника нет Прошлого, для него оно уже произошло, нет и Будущего, поскольку оно скрыто Настоящим.
-Значит, есть только Настоящее?!
-А это уже шестой вопрос.
-Итак, существует только Настоящее?
-Мне жаль тебя огорчать, но Настоящее это всего лишь Иллюзия.
-Значит весь окружающий Мир не существует в действительности?
-Не совсем так, он существует, но то, что мы видим и ощущаем, является плодом нашей фантазии или, точнее, нашими мыслеформами. А то, что существует в действительности, мы не можем видеть и ощущать. Таким образом, все что мы видим, увы, не существует.
-Наконец-то ты ответил хоть на один мой вопрос.
-Но если бы я ответил на твой первый…
-Я бы не узнал ответа на последний?
-Нет, узнал бы. Вот только первый вопрос был бы и последним.
-Спасибо тебе за все. Я пошел дальше. Прощай, Друг!
-Прощай, Брат!

 
23.
Утром, рано поднявшись, Старик хотел незаметно уйти, но ему это не удалось. Петровна и Зара, поднявшиеся еще затемно, наготовили всякой снеди усадили за стол без всяких возражений. Затем напихали в рюкзак чего-то вкусно пахнущего и пошли немного проводить. Когда они втроем спустились на площадь, к платану, там их уже ждали люди, мужчины и женщины с детьми. Все затихли, когда они приблизились.
-Почтенный аксакал, -  обратился к нему тот же мужчина, очевидно, в селении он был старшим, - если ты уже решил идти, иди, но помни, что наши дома для тебя открыты и мы будем всегда тебе рады! – все одобрительно зашумели, а подбежавший к нему мальчишка, крикнул:
-Дедушка, научи меня летать!
Старик подхватил его под руки и высоко подбросил в небо. Все ахнули, а мальчишка на несколько мгновений замер в воздухе, но испуганно ойкнул и тут же камнем обрушился вниз. Легко поймав невесомое тельце,  прижал постреленка к груди:
-Победи страх и будешь летать, - тихо на ушко шепнул ему и поставил на землю. – Спасибо за добрые слова, уважаемые, - уже обратился к людям, - Мир вам! – улыбнулся и пошел по дороге. Подойдя к кустам ракитника, у входа в ущелье, повернулся и взмахнул посохом.
Снова он шел вверх, к перевалу по древней вьючной тропе,  но в голове его не было покоя, перед глазами все время возникало письмо, подписанное  Фиксой, а губы шептали:
-Ну как же  так,  мужики,  пацана не вынесли… - и в ушах звучала песня, написанная им  через несколько лет  после возвращения из армии.
 
Когда усталость клонит в сон,
Назад не вздумай оглянуться,
Иначе в памяти проснутся
Оклады попранных  икон,
Картины взрывов и огня
И слёзы на щеках старухи,
И кровь, текущая из уха,
На бок упавшего коня.

Мы возвращалися домой
С рубцами на душе и теле,
По черному глушили зельем
Воспоминаний тяжких рой.
И дома, в кресле у окна,
Бессмысленно смотрели в книгу,
Пытаясь разорвать вериги
Из гнева, боли и огня.

Водой сквозь пальцы жизнь течет
И время заглушает звуки
Ушедших лет, но только муки
Души израненной не в счет.
Слегка встряхнувши головой,
Пройдя последние ступени,
Вдруг осознаем, что и пенни
Не стоит звание герой.

Мы возвращалися домой
Из тех краев, где пели пули,
Где ветры огненные дули,
Посыпав голову золой.
Мы шли и отводили взгляды
От глаз, смотревших нам в лицо,
И пряча от своих отцов
Такие ж, как у них награды.

                24.
Долго еще в селении вспоминали Старика. При встрече, люди, обмениваясь новостями, обязательно спрашивали, что слышно об аксакале.  Постепенно слухи поутихли и, рассказывая сказки детям, матери в них начали упоминать белобородого Воина, которого уже превратили в сказочного героя,  мало чем похожего на реального человека. 
А  две соседки, Петровна и Зара, по вечерам все так же сидят на   акацийной колоде и, обсуждая местные события,  гадают, как бы поступил и что бы сказал по тому или иному поводу старик Георгий.
Что касается  участников нападения, они  еще какое-то время жили. Жили тихо, как приторможенные,  никого не обижали и даже почти не пили, но, как-то незаметно, один за другим, поумирли, кто от рака, кто от воспаления легких,  а один даже  наложил на себя руки, повесившись в сарае. Только сын учительницы, придя в себя  после пережитого, уехал в областной центр, от стыда подальше, закончил там школу и поступил в  университет, на исторический факультет  и, говорят,  учится очень успешно. 
Не забывает Старика и черноглазый мальчишка, которого он учил летать. Часто он выбегает наверх, на перевал, и долго стоит там, вглядываясь вдаль,  все ожидая, может на тропе покажется высокая худощавая фигура с посохом.  Подойдет и скажет:
-Победи страх и ты будешь летать!