Г. Пайл Серебряная рука Перевод с английского В. 5

Это был бледнолицый человек кроткого нрава. Глядя на его мягкие добрые, под стать ему самому, руки, никому и в голову не могло прийти, что они держали на своем веку и рукоять меча и копье. Тем не менее, в дни императора Фредерика, внука великого Краснобородого, никто не был таким искусным воином, как он. Но внезапно, доподлинно неизвестно почему, он полностью изменился. В расцвете молодости, славы и растущего могущества он отказался от своей прошлой жизни и ушел в тихую монастырскую обитель, бесконечно далекую от забот и суеты света, которому он до того принадлежал.
Поговаривали, это случилось потому, что его возлюбленная предпочла ему его брата. Когда молодых обвенчали, Отто Вольберген покинул церковь с безвозвратно разбитым сердцем. Даже если  так и было, то было это так давно, что  теперь уже мало кто помнил эту историю.

Цок-цок! Дзынь-дзынь! Рыцарь, закованный во все доспехи, скачет по крутой горной дороге, которая петляет по виноградникам то слева направо, то справа налево по склонам Санкт-Михаэльсбурга. Блестящие шлем и кираса сияют в полуденном солнечном свете, потому что в те дни ни один рыцарь не решался пуститься в путь без полного вооружения. Перед собой он держит в седле какой-то сверток, завернутый в складки грубого серого плаща. Этот рыцарь, взбирающийся на склоны Санкт-Михаэльсбурга, жестоко болен –  голова его клонится на грудь от слабости и боли. Кто же это? Приглядевшись, вы узнаете в нем Барона Конрада. Он покинул ложе болезни, на рассвете сам оседлал коня и, никому не сказавшись, устремился в туманный, сумрачный лес. Привратник, спросонок не понимая что делает, открыл ворота тяжело раненному Барону и осознал это, только когда всадник был уже далеко. Восемь лье проскакал Барон в этот день, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. Но теперь он достиг цели своего путешествия.
 
В тени деревянных ворот  Санкт-Михаэльсбурга Барон натянул поводья и остановил коня. Затем он дернул за веревку, привязанную к воротам, и в ответ услышал звон колокольчика, отозвавшегося в сторожке привратника. Спустя короткое время маленькое смотровое окошко больших деревянных ворот отворилось. Привратник, брат Бенедикт, высунул свое доброе морщинистое лицо, чтобы рассмотреть нежданного гостя во всех его доспехах на боевом коне. Бедное животное так изнемогло за время бесконечного пути, что круп его покрылся клочьями пены. Гость и сторож обменялись несколькими словами, после чего маленькое окошечко снова захлопнулось, а из-за ограды стали слышны удаляющиеся шага брата Бенедикта.
Громко шлепая сандалиями, он отправился доложить Аббату Отто о прибытии Барона Конрада, а Барон остался за воротами ждать ответа, неподвижный и величественный, как конная статуя самому себе.
Наконец шаги монаха зашаркали в противоположном направлении, загремели отворяемые засовы и отброшенные цепочки, ключ повернулся в замке, и ворота медленно раскрылись. Пропустив Барона, они так же медленно закрылись за ним.

Аббат Отто стоял у стола, когда Барон Конрад появился на пороге его комнаты с высокими сводами. Свет из окна позади старого человека падал на него так, что голова с редкими седыми волосами казалась окруженной золотым нимбом. Руки Аббата,   белые, благородной формы, отдыхали на столе поверх листов пергамента, испещренного древнегреческими письменами, которые он трудолюбиво разбирал. С лязгом, исходящим от кованых сапог, Барон Конрад прошел по каменным плитам через всю комнату и остановился против святого старца.

–  Что привело тебя сюда? –  спросил Аббат.
–  Я ищу убежище для своего сына и внука твоего брата –  ответил Барон и, откинув складки плаща, показал лицо спящего младенца.
Минуту Аббат молчал, задумчиво глядя на ребенка. Но затем снова обернулся к Барону.
–  А что скажет об этом его мать?
–  Ничего не скажет. Она мертва. –  Барон с трудом произнес эти слова. –  Сейчас она, должно быть, в раю с Божьими ангелами.
Аббат внимательно взглянул на Барона.
–  О! –  вздохнул он сокрушенно, а затем, заметив, какое белое и изможденное лицо у Барона, спросил: –  Ты и сам болен, как я погляжу?
–  Да, я еле вырвался из лап смерти, но не об этом речь. Возьмешь ли ты моего ребенка под свое покровительство? Мой дом –  неподходящее место для него. Он оказался слишком грешным и грубым даже для его матери.
Лицо Барона снова передернулось от мучительных воспоминаний.
–  Да, –  ответил старец, –  пусть он останется здесь.
Он протянул руки, взял ребенка и добавил:
–  Было бы совсем неплохо, если бы все малые дети в эти жестокие времена оказались за стенами святых монастырей. Здесь они научились бы добру и принесли его в мир взамен грабежей и убийств.
 
Аббат постоял еще некоторое время молча, задумчиво рассматривая младенца на своих руках, потом снова обратился к Барону Конраду.
–  Скажи мне, не смягчилось ли твое сердце под ударами жестокой судьбы? Можно ли надеяться, что ты не вернешься больше к своим разбойничьим набегам?
–  Я в самом деле решил не нападать больше на сытых свиней из города, –  ответил Барон, –  потому что это была последняя просьба моей дорогой жены.
Лицо Аббата осветилось улыбкой.
–  Как я рад слышать, что твоя заблудшая душа наконец отвратилась от кровавых дел!
–  Ты не понял меня, –  прервал его Барон, –  я ничего не сказал о прекращении войны. Клянусь небом, я еще отомщу своим врагам!
Свои слова он сопроводил ударом кованого сапога об пол, руки сжал в кулаки, а зубы стиснул в свирепом оскале.