Сказ Второй. Глава Девятая

9.  ДОЗОРКО.

«- Милости просим, коли с добрым словом, а ежели с худым,
так ворота у меня не заперты, выйти свободно.»
П.П. Бажов

Хороший пес Тишко у Петруши Гилёва, старшего сына Семена Васильевича, правильный. И пусть взрослые смеются, мол что за собака у тебя, Первушко, чудная такая, она и лаять-то не умеет, да только не понимают они, что лучше и надежней Тишки пса не бывает. Не враз сложилась их дружба. Ровесники они, девятый год обоим пошел, и если для Петруши жизнь еще только начиналась, то Тишко уже давно стал взрослым псом; а потому он долго присматривался к Петруше, пока признал, ну а признав в нем хозяина, уже не отходил; теперь всегда они были вместе. Вот и теперь, укрытые одной большущей медвежьей шкурой, что дядько Офанасий им в дозор выделил, они чутко и зорко несли суровую службу: сторожили конский загон.

Сквозь валежник, в просвет, чтоб дальний перешеек был виден им, они могли разглядеть любого гостя нежеланного, а сами были скрыты от чужих глаз. Так все устроил две недели назад Лука Евсевьевич, стрелец, что с дядькой Офанасием приезжал. Хороший он человек, Лука Евсевьевич: подводы им с хлебушком привез, то-то все родичи радовались, ну а когда и ружья достали… Дядько Офанасий с тятенькой Семеном, едва стрельца проводили, на охоту пошли, да медведя огромного завалили. Знаком Петруше сей медведь был. Это когда они с Тишком за малиной пошли, да вдруг Тишко дорогу Петруше загородил и залаял, впервые на памяти Петруши залаял, а из зарослей малинника большая косматая голова медвежья показалась. Ох, и побежали они тогда с Тишком, никому не догнать! Вот под шкурой того медведя и несли теперь дозор Петруша с Тишкой.

Досматривали они по ночам впеременку с Яриком Коуровым. Ярослав-то, хотя и младший брат Ивана Коурова, но старше Петруши, почти совсем взрослый, а потому во всем свысока на Петрушу посматривает, да обсмеивает. Вот и над Тишкой посмеялся и в дозор поначалу Громку взял. А Громко под шкуру медвежью ни в какую идти не пожелал, залег было в стороне, да за ночь несколько раз срывался с лаем, кони, вишь, ему с переступами мешали. Ну и вышел из избы хмурый дядько Офанасей, да приказал Ярославу Громку закрыть. И пришлось Ярику на поклон к Петруше идти, Тишку выпрашивать. А Тишко, он ведь тоже гордый, и запомнил, как Ярик над ним насмехался. С трудом уговорил Петруша лохматого друга своего с Яриком в дозор ходить.

Это только кажется, что Тишко заснул, глаза прикрыв, а на самом деле он строжен, уши чуткие любой шорох ловят: куда там людям тягаться. Ночь-то светлая приключилась, под луной большой видно многое, вот и всматривается Петруша в перешеек дальний. Хотя и навалены поверх их укрытья лапы хвойные, да шкура медвежья тепло хранит, а все холодновато, - замерзла голова у Петруши. И может на минуточку, ну может чуток больше Петруша укрылся шкурой с головой да прикрыл усталые глаза. Вдруг в щеку ему ткнулся холодный Тишкин нос. Петруша сразу встрепенулся, стал в даль вглядываться: ну точно, всадники, и едут так тихо, что и перестука копыт не слыхать. Четверо их? Не видно других? Петруша выждал еще несколько мгновений и, пригнувшись, к крайней избе побежал, за валежником скрываясь.

Афанасий Иванович спал, широко разметав руки, которые нет-нет, да и подрагивали сами собой, а пальцы в крючья сжимались: весь-то день с топором упражняясь, иного и быть не могло. И снился Афанасию сон привычный, с рассказов дедовых навеянный: что стоит он утром ранним на поле брани, в кольчуге долгой, с шеломом на голове, и копье тяжелое в руке держит, и щит при нем; и многие новагородские ремесленники в ряд стоят, в сгустившийся туман вглядываются; а уж и дрожь по земле идет, скачут в тумане всадники неприятеля, в броню тяжелую закованные. Ранее-то, когда сон этот в детских снах к Афанасию пришел, он как бы со стороны за новагородцами наблюдал, с восхищением и трепетом в их лица спокойные вглядываясь, ну а когда повзрослел, сам в строй встал. И если в былые годы на него разные всадники из тумана выскакивали, то в последнее время на Афанасия все Мамайку Турсунбаева выносило. И скалил зубы привычно тотарин. «Постой, - сквозь сон подумал Афанасий, - зубы-то у тотарина поотрастали вновь, что ли?»

Не успел в этот раз Мамайко доскакать, да копья Афанасьева отведать, дернул кто-то за руку Афанасия, и он глаза открыл. В темноте Первушку Семенова разглядел.

- Дядько Офонасей, - шептал Петруша уже не в первый раз. – Просыпайся. Конные объявились!

Афанасий рывком ноги с лавки широкой сбросил, стал скрюченные пальцы на руках разминать. Не учел он как-то, что враз ему руки непослушны будут.

- Конные, - повторил Петруша. – Четверо их!

А рядом уже и Семен топтался, с луком своим тугим да со стрелами. Афанасий поднялся, в углу из-за укрывной рогожки два ружья заряженных прихватил и, как был босиком, из избы выбежал.

А черемиса воровская, то Афанасий и в ночи определил, уже и жерди в загоне сдвинули, а двое из них и уздечки на коней тонконогих набросили. На тех коней, что Семен с Афанасием когда-то у них, перепившихся, увели. Пошептали черемисы коням что-то на языке своем непонятном, кони и пошли послушные. Ну а двое других черемисов у прохода в седлах остались, да двух иных лошадей, седланных, в поводу держали. Этак и уйти могли, да жадность их сгубила. Захотелось черемисам и крестьянских коней свести, а те заупирались вдруг, чужих рук не слушались.

Все это разом оценил Афанасий, подбегая ближе к всадникам. И Семен не отставал. Чуть дух перевели, Афанасий шепнул горячо:

- Бей первым, Семен!

Тонко свистнула стрела. Конь крайний, что за повод держал с седла черемисин, вдруг дернулся, вбок скакнул и заржал жалобно. Черемисин, еще ничего не понимая, натянувшийся повод перехватил накрепко и головой закрутил. Но тут и вторая стрела в подранка прилетела. А следом оглушительный выстрел раздался. И другой конь, что под всадником с накрученной головой, повалился вдруг разом.

Те черемисины двое, что коней скрадывали, присели в страхе, и уздечки побросали, а потом наутек бросились. Еще один всадник оставался с конем скрадника в поводу. Он было тоже бежать удумал, и коня своего вскачь пустил, да осадил разом, бегущих поджидая.

- Спробую, - крикнул Афанасий в азарте и второе ружье поднял. Лишь бы осечки не случилось.

Грохнул второй выстрел, и пошатнулся конь под единственным всадником. Тот быстро на другого коня переметнулся и кинулся вскачь, уже никого более не поджидая. Да недалече в галопе ушел. Конь его собственный, Афанасием подраненный, все тише скакал, а ноги его еще минуту назад резвые, вдруг подламываться стали. И отпустил поводок седок, да на соседнем коне в лес ускакал. А трое перепуганных черемисин вороватых следом за ним побежали, да подранка Семенова за собой все тащили. Но и до перешейка не дотянули, слег подранок на траву холодную.

В избах во всю двери хлопали, то родичи к Афанасию с Семеном на помощь спешили, кто с луком бежал, а кто и топор прихватил.

- Случилось что?! – первым Лазарь Петрович прибежал.

А Семен Васильевич сказал, чуть поеживаясь от холода:

- Да черемиса опять, непонятлива. Я ведь сказывал им, свинки привезите, а они все конину да конину тащут. Ну а вам, припозднившимся, теперь волокуши готовить, да лошадок черемисиных, что накидали вдали, в слободку свезти. А то и волки на кровь-то свежую объявятца.

Ну а Афанасий Иванович Петруше свою огромную ладонь на плечо опустил, и сказал, как взрослому:

- Молодец ты, Петро!

Петруша аж пунцовым от похвалы сей стал, да в темноте-то не разглядишь, но и про друга своего верного не позабыл.

- Это Тишко их первым учуял, дядько Офонасий!

- Да какой же он Тишко, - сказал Афанасий. – Он Дозорко самый настоящий!

Так и стали впредь все родичи Петрушины лохматого друга Дозоркой кликать. А сам пес, вроде как, и не против был.