Несколько фактов из недописанной пьесы

В одиннадцатом классе у кого-то возникла идиотская идея: поставить «Ромео и Джульетту». Можно было выбрать что угодно. Хотя бы того же «Маленького Принца» или Чехова, или что-то современное. Классуха так и сказала:
— Вы в этом году выпускники. Решайте сами. Надо замутить какой-нибудь движнячок с переодеваниями.

Это Лёха так пересказывал её слова, закуривая на лавке больничного двора. А Наталья Фёдоровна была женщиной интеллигентной и не терпела вульгарных искажений в языке. Тогда, в сентябре, я слёг в больницу с аппендицитом и пропустил обсуждение постановки. Правда, без меня проговорили только саму возможность спектакля. А я в это время зачитывался Шекспиром на больничной койке. Так что идиотская идея принадлежала мне.

Конечно, потом авторство оспаривалось. Так всегда бывает, когда идея воплощается в жизнь. Лёха говорил, что это он всё придумал. Что мысль пришла к нему, когда он увидел бледного меня в обнимку с томиком Уильяма:
— Народ, представьте себе зрелище! Вокруг шастают больные. Считай, что дом мертвецов. И среди этой зомби-тусовки – тощенький Санёк, он ведь прилично схуднул после операции! Стоит, сам полумёртвый, а глаза горят! И всё листает-листает странички: дай ещё главку дочитаю, и пойдём! Я тогда понял, что если эти Монтекки с Капулеттями смогли больного на ноги поставить, то и мы их поставим! А потом и весь актовый зал на уши!

Народ любил Лёху. Может, за эту его поганую ямочку на подбородке. А может, ещё за что. Но этот парень умел зажигать сердца, как бы тупо это ни звучало. И мои доводы, что Лёха и в палате-то не был, а только раз на лавочке с сигаретой, и не мог видеть томик, – всё это никого не интересовало. И даже раздражало. Потому что я зажигать сердца никогда не умел. У меня получается анализировать факты. И факт первый состоит в том, что не Лёха в этой истории Ромео. И тем более не я.

Был у нас в классе крутой парень. С твёрдыми взглядами на всё в жизни. Звали его Серёга. Тоже, конечно, не Ромео. По имени. Зато уж точно по призванию. Всё, во что он верил, было одного цвета и на все времена. Серёгу мало кто любил, потому что никому не в кайф было всякий раз с ним спорить. Зато побаивались, ведь парнишка, вроде как, детдомовский был. Ну, или что-то вроде этого. Жил он с бабушкой, которая толком в магазин не могла сходить без милиции или пожарных и в своей деменции порой забывала совершенно непредсказуемые вещи. К примеру, что в отделе кисломолочки нельзя курить. Ну, и дальше понятно.

В школе все знали о ней и ржали. А Серёга на это злился и даже в глаз мог дать. Но всё равно ржали – втихаря, опасаясь детдомовского кулака.

— Слыхали, супер-бабка, чё учудила опять?! Серёжка сегодня на репетицию вряд ли придёт! – Леха прикалывался больше всех. Особенно после того, как разбогател.

Его батя написал книгу про батю другого писателя и однажды проснулся богатым и знаменитым, а вместе с ним и вся его семья. Деньги Лёху изменили вмиг, но я ещё долго в это не верил. Тогда по дороге на репетицию он встретил директора школы, и тот рассказал про новый случай с Серёгиной бабушкой. Смешного ничего в том случае не было. Вроде бы. Но смеялись почему-то все. В том числе и я. И даже решил изобразить супер-бабку. Всё же дело было в театре.

А Серёга тогда всё-таки пришёл. Помню, как я, кривляясь в образе трясущейся бабки, обернулся к выходу из актового зала: одна рука неестественно вскинута, другая волочит рюкзак по полу. В таком-то виде меня и застал наш Ромео. Он стоял в простой расслабленной позе. На нём висело просторное отцовское пальто. И цепкие синие глаза, наверно, тоже отцовские, остановились на мне:
— Санёк, тебе, может, скорую? А то там как раз за бабушкой приехала. Давай?
— Нет, Серёж, всё в порядке! Мы вот Наталью Фёдоровну ждём, общаемся, — подобрав рюкзак, я уселся на пол у стенки.
— Вижу. Всем привет! Настя, невероятно выглядишь!

Невероятно. Такие словечки у него вылетали буднично и спокойно. Это сносило крышу старшеклассницам. Вот кто должен был проснуться писателем. Но у Ромео, как известно, другая судьба. Серёга любил эту Настю. У них и фамилии были похожие: Кудин и Дудина. Ему нравилось называть её «однофамилицей». А потом добавлять: «Только без кольца на пальце».

Помимо фамилий – больше ничего общего. Серёга был высокий и сутулый, смотрел прямо в глаза и редко улыбался. Настя была чуть выше моей сестры-пятиклашки, вечно смеялась и глядела по сторонам, поправляя волосы. У неё на шее было что-то вроде родимого пятна странной формы. Почему-то многим оно нравилось и притягивало, будто из него исходила женственность. По мне, так немного вульгарно. Да и не было в Насте никакого особого шарма. Со всеми своими ужимками и смешками она никак не тянула на Джульетту. И всё же, факт номер два заключается в том, что Настя была нашей Джульеттой.

— Добрый вечер, ребята! – классуха появилась через пять минут после Серёги. – Простите, что задержалась. Сергей, с бабушкой всё в порядке! Итак, помимо Насти… кто какие роли выбрал? Кто что выучил?
— Хочу быть Гамлетом! – вскочил Лёха. – Ну, в смысле, Уильямом… или как там. Короче, центровым!
— Да, – присоединился Серёга, перебивая всеобщие смешки, – Я тоже хочу. И выучил роль Ромео!
— Что? Всю? – усомнилась Наталья Фёдоровна.
— Да… мне эта роль очень близка. И наша Джульетта… тоже близка.

Многие заухмылялись, но сдержанно. Вроде бы Серёга пошутил, но кто его знает. Шутя и всерьёз – он говорил с одинаковым лицом. Наталья Фёдоровна сделала два шага, цокнув шпильками:
— Дело в том, Сергей, что на роль Ромео уже утверждён актёр. Это Рома Пряхин. Он идеально подходит.

Рома был сыном директора. Так что вот третий факт: Рома стал Ромео. И то, что он на эту роль подходит идеально, сомнений не вызывало. Правда, у Ромы были проблемы с дикцией. Он картавил и немного заикался. Директор с этими недостатками сына боролся, приглашал логопедов, изучал тематическую литературу. Ничего не помогало. А сын мечтал быть Ромео, Гамлетом или Отелло.

В общем, Серёге не помогли выученные слова, а Лёхе – ямочка на подбородке. Им дали роли помельче: Бенволио и Меркуцио. Я радовался, став Балтазаром, слугой Ромео. Мне нужно было молчаливо выходить на сцену с умным скучающим видом. Сидеть с краю, бросая короткие реплики. Короче, быть самим собой. Всё, в целом, сложилось. Жизнь потекла в ровном ритме.

Репетиции проходили раз в неделю. Вечерами пятниц. В постановке участвовал весь класс. Тридцать человек. Те, что без ролей, встали на звук, свет, проектор. Классуха задействовала весь арсенал. Тогда я начал курить. А ближе к лету курили почти все. Видимо, осознание собственной причастности к чему-то прекрасному вызывает тягу к саморазрушению. Как бабочка садится на кошачьи усы, мы вываливались на улицу с репетиции и высаживали по целой пачке за вечер. Из парней не курил только Серёга. И ещё он сильно переживал, когда кто-то угощал сигаретой Джульетту:
— Лёх, убери уже, хорош.
— Что? Сама пусть решает! Будешь, Настюх?! Я вишнёвые купил!
— Ну, давай, одну только, – она оправляла волосы, на миг оголив свою родинку, оглядывала всех окружающих, никому не посмотрев в глаза. И курила. Все замолкали и созерцали красоту, гибнущую в клубах вишнёвого дыма.

Больше всех смолил Рома. Обычно он вставал в стороне и молча наблюдал. Сначала мне казалось, что мы с ним похожи. Просто не успели познакомиться толком, хоть и учимся второй год в одном классе. На переменах он вечно уходил. Вроде бы в директорскую. Голос его знали только из ответов у доски. Однажды я подошёл к нему. Покурить бок о бок, поговорить. Пустил первое облако дыма и спросил:
— Ну что, как себя чувствуешь в роли Ромео?
— Ты, с-сука, нахела ко мне рипнешь? – в этой фразе прозвучали все его дефекты. Он спутал «Р» и «Л», заикнулся на «С», да ещё фыркнул слюной мне на щеку. Стало ясно, что природа его молчания совсем не та, что у меня. Вероятно, у парня была запредельная самооценка. Я хмыкнул:
— Ладно, пойду покурю с… Меркуцио.

И всё же ушёл к Бенволио. Наверное, я ещё не упоминал, что им стал Серёга. Он в этот вечер тоже стоял поодаль. Улыбался чему-то.

— О чём мечтаешь, друг Бенволио? – начал я по-шекспировски.
— О вишнёвых сигаретах, – он поправил ворот пальто. – А ты зачем куришь, Санёк?
— Хрен знает… может, ускоряю неизбежное?
— Понятно. Дашь докурить? Хоть попробую.
— Держи…

Серёга затянулся и, разумеется, начал кашлять. Тогда мне почему-то вспомнился эпизод с его супер-бабушкой, о котором я мало что знал. Я спросил:
— Серёг, а что сделала твоя бабушка тогда осенью? Ты ещё сказал, что скорую пришлось вызывать.

Откашлявшись, он посмотрел мне в глаза и, снова затянувшись, выдохнул:
— Пришла к директору в кабинет в образе Джульетты.
— Как это? В образе Джульетты?
— В одной ночнушке, босиком по октябрю до школы. По дороге поранила ногу, все полы кровью заляпала.
— Жесть…
— Жесть, что с тех пор она с постели не встаёт.
— Почему? Наталья Фёдоровна ведь сказал тогда, что всё хорошо.
— Сказала… я тоже много чего… да ну… – Он швырнул бычок. – Может и было хорошо, когда говорила. Теперь вот так. Знаешь, это так стрёмно, но отчасти так даже проще. Нет больше никаких дурацких ситуаций. Хожу вот на репетиции спокойно, доучиваюсь в школе. А бабуля лежит и лежит. Иногда с ней болтаем по вечерам. Она меня теперь Ромео зовёт. Я её Джульеттой…
— Я думал, Настя – твоя Джульетта.
— Знаешь, я целый год размышлял над сюжетом Шекспира. Думаю, в Ромео и Джульетте главное не то, что они молоды и красивы, а то, что должны умереть во имя перемен. Поэтому пусть лучше бабуля будет Джульеттой. И хорошо, что Ромео не я.

Я закурил новую сигарету и тоже разделил её с Серёгой. Вместе мы помолчали, наблюдая за тем, как Лёха развлекает народ. И вскоре разошлись.

Не то, чтобы я тут же позабыл этот разговор, но не придал ему значения.
Спектакль ставили в конце мая. Все нервно копошились в каморке за сценой. Лёха носился с саблями. Девчонки поправляли причёски. Только Рома, как всегда, куда-то ушёл. Я решил помочь Серёге, он возился с пузырьками. В одном был яд, в другом крепкое снотворное. А на самом деле: «Тархун» и «Байкал». Ещё я заметил какие-то таблетки.

— Чего тут химичишь? – спросил я в шутку.
Он заулыбался:
— А, это ты. Ну, помнишь наш разговор? Ромео и Джульетта должны умереть. С бабулей я уже разобрался. Вот остался второй клиент, – он закинул таблетки в пузырёк с «Тархуном» и встряхнул. Жидкость стала заметно мутнее.
— Ты чего, Серёг? – такой внезапный поворот выглядел фантастичным. Мне казалось, что это розыгрыш.
— Да ладно, я так, не всерьез. Просто слишком уж бросалось в глаза, что это «Тархун».

Этой фразе я поверил больше. И всё же она не объясняла таблетки.
Потом началось представление. Все действовали по сценарию. Я, как и положено, появлялся на сцене мрачным и немногословным, постоянно думая о Серёгиной шутке. Только в конце я решил действовать. Когда Ромео должен был произнести: «Ты не солгал, Аптекарь! С поцелуем умираю».

Эту фразу Рома по договорённости произносил перед тем, как выпить пузырёк с ядом, потому что после глотка он начинал заикаться намного сильнее. Странная особенность, которая спасла ему жизнь. Правда, в тот раз он разволновался сильнее обычного и запнулся на предлоге «С». Он произнёс его три раза, когда я выбежал на сцену, выбил пузырёк и крикнул невпопад свою следующую реплику: «Не бойтесь, я вас знаю хорошо!»

В первые минуты никто и не заметил странности. И даже Брат Лоренцо вышел, чтобы заговорить со мной. Всё полетело кубарем, когда он вздрогнул, увидев на сцене двоих. Затем Ромео тоже вздрогнул, подобрал разлитый пузырёк, спешно приложил к губам и с грохотом упал.

Зал захохотал. Спектакль был сорван.
Через месяц Серёгу посадили в тюрьму. Кажется, он до сих пор там. Меня, конечно, ругали и не верили в пузырёк с настоящим ядом до тех пор, пока не выяснилось, что Серёгина бабушка мертва. Не знаю, на что он рассчитывал. После экспертизы стало ясно, что бабулю травили тем же веществом, что осталось на стенках театрального пузырька.
Да. Такие экспертизы и правда проводятся. Так что справедливость восторжествовала, если здесь уместно так выразиться. Только спустя годы всё кажется не таким очевидным. Вчера от Лёхи я узнал, что Роман Пряхин убил свою жену, Анастасию Пряхину, в девичестве Дудину. Он по пьяни заколол её ножом. Как Отелло.

И я задумался. Ведь если бы тогда Ромео умер, как планировал Серёга, то и не случилось бы теперь этой нелепой бытовухи. А если бы роль Ромео сразу отдали Серёге, то, возможно, не случилось бы вообще ничего плохого.

Из этого я вывожу последний факт. Если бы вся жизнь была недописанной пьесой, то обязательно нашёлся бы тот, кто её сорвал.