Бог рассудит

               Бог весть в каком веке на угорах да склонах приютилась деревня Каменные Ключи. Здесь круглый год клокочут родники, не замечая ни метелей, ни морозов. Деревня на ключах. Зачерпни водицы из любого –  ледяная в июле, зубы ломит, дразнит редкой вкусностью.   
               Только нет уж деревни, ни один десяток лет. А ключи всё журчат, спеша к речке, потеряв надежду радовать собой людей. У речки давно обвалились берега, был когда-то глубокий пруд – лошадей купали. Теперь бобры строят одну за другой плотины, окуней да щук несметно – ловить некому. Некому и собирать душистую полевую клубнику, что растёт на каждом пригорке…
               «Осиротел край. А может, это к лучшему – природа отдохнёт, и человек… Нет, не вернётся… Нынешний стесняется земли: ему подавай булку с дерева, мясцо – в готлвенькой котлетке, японскую рыбку-суши, не подозревая, что всё это сдобрено пальмовым маслом, годным разве что на смазку моторов», – улёгшись навзничь в высокую луговую траву и глядя в июльское бездонное синее небо, размышлял когда-то деревенский Ванька, а теперь давно уж городской Иван Ильич.   
               «…Хотя какой я городской? Я всё тот же босоногий Ванюшка, годам к пяти знавший все полевые тропинки, да и лесные тоже, крепко друживший с удочкой и ловко наполнявший лукошко боровиками. Душа здесь меня обрела, да так и не отпустила в края другие: где бы ни жил – тянула сюда. И всё-таки вернула меня ДОМОЙ в не столь счастливые года. Мне семьдесят (слава богу – на ногах). Чем жил? Для чего? Почему так сложилось? Может, оттого, что не слушал её, душу. будто бы водительницу по земной стезе. Возможно…» – Иван словно винился перед той редкой благодатью, в которую вернулся на склоне лет.         
               Лишь душа знает-ведает, сколько пришлось ему пройти скупых ровностей, а чаще – крутых оврагов, чтобы вновь ступить на тропинку к родному  очагу, давно поросшему лесом.
               Под тяжестью мыслей он задремал, заснул крепко, как бывало в детстве на духмяном сене с ароматами мяты да клубники, на что щедры местные луга.          
               Разбудил Ивана треск мотоцикла. Открыл глаза – почти рядом с ним спешивается со стального коня молодой человек. И тут же – в разговор:   
               
       – Привет, дед. Видать, не рыбарь ты. Кто, откуда? Здесь бывают любители
          щук да окуней, Сейчас «морду» в осоку поставлю, пускай рыбалит, затем
          потолкуем с тобой. Как по батюшке-то?               

       – Иван Ильич я, здешний. Вон под двумя тополями стояла наша изба когда-то,   
         только тополя и остались от гнезда нашего. Не получилось свить гнездо на 
         чужой стороне, вернулся через пятьдесят лет.    

               Рыбак ловко распаковал свой багаж и с «мордой» спустился к воде  («морда» – рыболовная снасть, сплетённая из ивы). Вернулся: 

       – Евдоким я, из ближайшей деревни, километрах в двадцати отсюда. Отслужил
         в армии –  и домой, на волю вольную да на поле-полюшко, что оживает под
         пение жаворонков. Городская толпа и копоть за два года мне чуть не 
         покалечили душу. Дома я, дома: пашу, сею. Заколосится поле. А потом и
         зерно в ладонях – нет большей радости на свете…    
         Женюсь, на своей, деревенской, настоящей девушке, а не на городской
         уродке с перекроенными-перешитыми частями тела, изрисованного до жути.
         
       – А когда-то здесь деревни были через километр-полтора, жизнь кипела, а
         теперь деревни через двадцть вёрст, и те в два дома… – прервал старый
         молодого.             
\      
       – Так что же вы свои гнёзда в разор пустили? В города ударились, красиво
         жить стало охота. А корни-то от земли, крестьянские – вот и маетесь в
         толпах… – не сдержался Евдоким.    

       – Умный ты парень, Евдоким. Про разор деревень, и про корни крестьянские,
         и про полюшко, и про перекроенных-перешитых городских развратниц – обо
         всём правильно сказал. И если выстоит наша Россия, то только на таких
         Евдокимах. Не народ повинен в разоре крестьян, а правители, что наверху,
         предатели да пьяни. Сдали врагам народ, его богатства. А нынешняя власть
         тратит на них и их отпрысков миллионы народных рубликов. За что?! 
         Не постичь. 

       – Дед, народ наш не столь глуп, чтобы не понять что к чему. Но живёт 
         надеждой на лучшее. Главный-то порядок начал наводить – воров,
         предателей ворошит. Армией подлечил мозги ворогам. Бойня, надеюсь, не
         состоится.
         Хватит о политике. Давай о себе, если можно. Люблю слушать старших,
         знающих.   

              Тут рыбак открыл рюкзак, расстелил на траве небольшую беленькую скатёрку, разложил на ней ржаной хлеб, огурцы, картошку в мундире, домашний сыр и поставил бутыль с квасом.

       – Давай, Ильич, к столу, чем Бог послал, тем и подкрепимся. Начнём с
         кваса, уж больно он ядрён – в голову ударяет. Только моя мама умеет
         ставить такой квас. Она у меня всё может, всё умеет.

       – А отец ?– зачем-то прервал парня Иван.   

       – Нету. Сбежал, как только я родился. Уж больно я орал ночами. Вот мужик и
         не сдюжил. Исчез без азимута, с попутным ветром. Это и хорошо: зачем в
         доме урод такой, – по-детски искренне ответил Евдоким. 

              Иван Ильич взял кусочек домашнего ржаного хлеба, От него исходил густой аромат, точно такой шёл от караваев, что пекла его мать. Он смутно помнил своё раннее детство, но в памяти осталась ясная картина: мама у русской печки и караваи, пышные, душистые. Всю жизнь он искал такой хлеб – да так и не нашёд. И вот…

 –     - Добрый ты человек, Евдоким, беззлобный. Говоришь, старых любишь слушать. 
         Как на духу поведаю тебе свою жизненную стезю. Начну с самого важного, в
         чём сам убедился, заканчивая свою земную дорогу.
         Горько,  но истина такова: сироте сиротство не потерять. Белый свет явил 
         сироту – сиротой и проводит в мир иной. Выходит, сиротство – плутоватый
         ангел-хранитель: жить-то живи, но помни, что ты не как все, а какой-то
         ущербный…   
         В детском доме случайно узнал, что был усыновлён бездетной парой, будучи         
         от роду иесячным (какая-то молодица бросила меня в роддоме). Новая мама
         вдругзаболела, да и умерла. Тогда мне было около пяти лет. Отец тут же
         привёл в дом новую тётю. Помню, как она таскала меня за уши, потому что,
         плача, я искал свою маму… Отец отказался от меня, оставил в детдоме.
         Больше на моём горизонте не появлялся. Урод ли он, трус ли, жив или нет,
         я ему не судья. 
         Детскому дому благодарен. Там заметили мои способности к рисованию.
         Устроили в художественную школу.Поощряли красками, бумагой. После
         восьмого класса поступил в художественное училище, закончил, но детдом
         так и оставался моим домом, а воспитатели – самыми близкими людьми. 
         Отслужил армию. Правда, там я был не столь в строю, сколь в полку
         занимался художественным оформлением. Рядом были люди строгие, но 
         справедливые.      
         После армии стал студентом, чтобы иметь высшее художественное
         образование. Заимел. Да вот вместе с дипломом получил «нагрузочку»…
         В нашем читальном зале, оказывается, велась «тихая охота» на завидных
         женихов. Промыслом занимались девицы, метившие в вуз (выйти удачно
         замуж, в расчёте на то, что художники, как правило, при деньгах). Всё
         ещё доверчивый детдомовец, я и попался в сети такой охотницы, Заявила,
         что беременна. Не мог оставить сиротой будущего ребёнка – женился
         (правда, того ребёнка, дочь, пришлось ждать… два года, это был её первый
         обман ). А ещё через год появился сын. Детьми, по правде  сказать, я не
         занимался: труд в мастерской с утра до ночи. Снимая комнату,стремился
         заработать на свой дом. Удачи сопутствовали мне: музеи заплатили 
         неплохо за полотна, заявки богачей на портреты. успехи на вернисажах.
         Словом, через несколько лет приобрёл свой угол, дом в сто квадратов.
         Душа моя ликовала:  «У меня. сироты-детдомовца, своя крыша! Дети сыты-
         одеты, учатся – у них есть заботливые родители. Всё же хорошо. 
         Да не совсем…»   
         Иногда супружница жаловалась на скукоту. Предлагал пойти работать, на
         что она резко ответила: «Работают уродки! Я за тебя вышла, чтоб жить, а
         не работать!» 
         И правда, подумал я, какая работа, если нет ни образования, ни
         профессии. Вечерами стала куда-то исчезать. Я не докучал: общается с
         подружками, пусть. Только не с подругами она вела общение…  и давно.
         Дети закончили учёбу в институте – обоим приобрёл по однокомнатной
         квартире. 
         И опять сказал себе: ну всё же хорошо…
         Про любовь не задумывался, да и кто знает, что это  – любовь. Всякий 
         мудрец даёт ей своё определение. Для меня, сироты, слово доброе – уже
         любовь, на что готов ответить троекратным добром.   
         Десять лет назад, как-то прихожу домой, а там – стол полон яств, два
         амбала и моя жена пируют, торжество какое-то, выходит, справляют. На мой
         вопрос, что происходит, она сунула мне два паспорта со штампами о
         прописке в нашем доме этих двух амбалов (отца и его сына). И указав на
         старшего,  истерично добавила: «Теперь он мой муж. Конец моим мукам! Ты
         оттяпал мою молодость – вручаю сюрприз. Надеюсь, утром удалишься из
         моего дома». 
         Младший амбал тут же пьяным зычным голосом добавил: «Лучше сейчас, и
         чтоб без претензий. А то… знаешь сам, какой конец возможен».   
         Я тут же ушёл в мастерскую. Впервые в жизни прихватило сердце. Понял,
         что ни сил, ни здоровья у меня не хватит воевать с преступным миром. Так
         и живу в своей мастерской. Картины дарю своему детскому дому, да и
         другим детским приютам. На жизнь мне много не надо, у детей свои семьи –
         живут, трудятся.   
              Жизнь – штука сложная, Евдоким. Недавно мне был преподнесён ещё            с        юрприз: бывшая супружница явилась (имя неприятно произносить). Спилась.
         Подписала какие-то бумаги. Сожитель дом продал. Исчез. Новые владельцы
         попросили её выйти…
              Я не открыл ей дверь в мастерскую. Бог нас рассудит…  Всё.   

       – Иван Ильич, а давай-ка в нашу деревню! Вон какая красотища – наши края!
         Какие пейзажи лягут на полотно! Жить можно у нас, кстати, хороший дом
         рядом, пустует… 
         Рыбалить вместе будем. А дышать-то как легко в краях наших! Соглашайся,
         а! – на одном дыхании выпалил молодой рыбарь.   

         «Душа давно зовёт сюда, домой», – мыслил Иван Ильич. И вслух произнёс:
« Согласен. Здесь, дома, моя душа обретёт покой, только здесь…».
               
                19.07.2021 г.