Жизнь и смерть Хэрриет Фрин. Глава V

   За последним визитом Присциллы последовала очередная страстная клятва, что она никогда не выйдет замуж.  Но не прошло и трех недель, как она написала снова, сообщая о помолвке с Робином Летбриджем.
 
   «…Мы не очень давно знакомы, и мама говорит, что еще слишком рано; но у меня такое чувство, что я знаю его всю жизнь. Да, я говорила, что не выйду замуж, но я не могла себе представить;  я не думала, что это будет совсем другое.  Я бы не поверила, что кто-нибудь может быть так счастлив. Ты ведь не будешь возражать, Хетти. Мы будем все так же любить друг друга…»

   Невероятно, что Присцилла, которая была так измучена и раздавлена страданиями, возвысилась до такого исступленного восторга. В ее письмах был переменчивый ритм, торопливое биение, как будто изнутри рвалась песня и сердце от радости билось слишком часто.

   Эта помолвка должна была стать долгой. Робин служил в провинциальном банке, ему еще нужно было добиться успеха. Потом, годом позже, Присси сообщила им в письме, что Робин получил место в банке Парсона в Сити. В Лондоне он не знал ни души. Не будут ли они так любезны позволить ему иногда приезжать к ним по субботам и воскресеньям?

   И однажды в воскресенье он появился. Хэрриет гадала, каким же он будет, и он оказался высоким, с тонкой талией и широкими плечами; у него был квадратный, очень бледный лоб; его каштановые волосы были разделены косым пробором, зачесаны на одну сторону и слегка завиты над ушами. Его глаза – узкие, словно сделанные из черного хрусталя, сияющие, подвижные, с вкраплениями карего и серого – были идеально посажены под прямыми бровями, отчетливо черными на бледной коже. У него был крутой, выступающий подбородок с ямкой посередине.  В остальном черты лица были тонкими и неправильными; нос в профиль – прямой, значительный и довольно длинный, в полупрофиль – неровный, с провалом и подъемом; в фас – снова прямой, но коротковатый. Выражение его глаз было другим, более глубоким и твердым, чем выражение изящного, тонкого рта; но именно рот заставлял на него смотреть. Один конец его галстука был выше другого; время от времени он сам по себе подрагивал, прерывисто и беспокойно.

   Она заметила, что уголки губ у него слегка опущены и подумала: «О, ты сердит. Если ты зол на Присси… если ты приносишь ей горе…» – но как только он перехватил ее взгляд, его сердитые губы вдруг сложились в белозубую доверчивую улыбку. А когда он заговорил, она поняла, почему Присцилла не смогла перед ним устоять.

   Он приходил по воскресеньям уже три или четыре раза; она потеряла счет. Они все сидели на лужайке под кедром. Вдруг он сказал, будто эта мысль только что пришла ему в голову:

   – Как это прекрасно, что вы меня принимаете.

   – Ну, – сказала мама, – Присси ведь лучшая подруга Хетти.

   – Я догадывался, что причина в этом.

   Но его это не устраивало. Он хотел, чтобы причиной был он сам. Он сам. Он был гордым. Он не любил быть в долгу у других, даже у Присси.

   Отец улыбнулся ему. «Вы должны дать нам время».

   Но он был не из тех, кто дает кому-то время или сам берет отсрочку. Было заметно, что он сгорает от  нетерпения, желая познакомиться с ними поближе, заставить их немедленно признать его. Он примчался, чтобы отдаться в ту же минуту, чтобы заявить о себе.

   – Это несправедливо, – сказал он. – Я знаю вас намного лучше, чем вы меня. Присцилла постоянно о вас говорит. Но ОБО МНЕ вы не знаете ничего.

   – Не знаем. В этом-то весь интерес.

   – И риск, сэр.

   –И, конечно, риск. – Отцу он нравился.

   Она могла говорить с Робином Летбриджем, как не могла говорить с молодыми людьми Конни Хенкок. Она не боялась того, о чем он думал. С ним она была в безопасности, он принадлежал Присцилле Хевен. Она нравилась ему, потому что он любил Присциллу; но хотел нравиться ей не из-за Присциллы, а сам по себе.

   Она говорила о Присцилле: «Я никогда не видела никого более любящего. Раньше это пугало меня; потому что ее так легко ранить».

   – Да. Бедная малышка Присси, она очень уязвима, – отвечал он.
 
   Когда Присцилла приехала погостить, это было почти мучительно. Она вцеплялась в него взглядом и не отпускала. Если он выходил из комнаты, она выглядела  беспокойной и несчастной, пока он не возвращался. Она совершала с ним долгие прогулки и возвращалась молчаливая, с усталым, измученным видом. Она лежала на диване, а он нависал над ней, глядя на нее напряженными, несчастными глазами.

   После того, как она уехала, он стал приходить чаще и оставался на ночь. Теперь гулять с ним должна была Хэрриет. Он хотел говорить, говорить о себе – без конца.
 
   Когда она посмотрелась в зеркало, то увидела незнакомое лицо: раскрасневшееся, с сияющими глазами,  хорошенькое. Выражение некоторого высокомерия исчезло. Она спрашивала себя, удивляясь отстраненно – как будто это было чье-то чужое лицо – почему никто не обращает на него внимания. Почему? Почему? Она видела, как смотрит на нее отец – пристально, как будто удивляясь. И однажды мать сказала: «Ты считаешь, что должна так часто видеться с Робином? Думаешь, это честно по отношению к Присси?»

   – О… мама!...  Я бы не стала. У меня нет…

   – Я знаю. Ты не смогла бы, даже если бы захотела, Хетти. Ты всегда будешь вести себя прекрасно. Но так ли ты уверена в Робине?

   – О, он не обращает внимания НИ НА КОГО, кроме Присси. Это просто потому, что со мной он в безопасности, потому что он знает, что ни я, ни он…

   Свадьба была назначена на июль. В конце концов, они решили рискнуть. К середине июня начали поступать свадебные подарки.

   Хэрриет и Робин Летбридж поднимались по Блэкс Лейн. Изгороди были покрыты  пеной цветов дикого кервеля – белой, словно фата невесты. Она то и дело сворачивала в сторону, чтобы сорвать цветок красной смолевки.

   Внезапно он заговорил: «Знаешь ли ты, какое у тебя милое личико, Хетти? Оно такое ясное и спокойное, и на нем всегда такое приятное выражение».
 
   – Разве?

   Она подумала о лице Присси, темном и встревоженном, которое никогда не бывало ни ясным, ни спокойным.

   – Ты совсем не такая, как я ожидал. Присси тебя не знает. Ты сама себя не знаешь.

   – Я знаю ЕЕ.

   Его губы дрожали, словно в них бился пульс.

– Не говори мне о Присси!

   Потом он открылся ей. Это вырвалось наружу. Он любил ее.

   – О, Робин… – ее пальцы в смятении разжались; она шла, роняя красные смолевки.

   Нет смысла, говорил он, думать о Присси. Он не может на ней жениться. Он не может жениться ни на ком, кроме Хетти; Хетти должна стать его женой.

   – Ты не можешь сказать, что не любишь меня, Хетти.
 
   Да, она не могла так сказать, это было бы неправдой.

   – Ну, тогда…

   – Я не могу. Я поступила бы неправильно, Робин. Мне  все время кажется, будто она твоя; будто она замужем за тобой.

   – Но она не замужем. Это не одно и то же.
 
   – Для меня одно и то же. Ты не можешь отступиться. Это было бы слишком бесчестно.

   – И вполовину не так бесчестно, как жениться на ней, когда я не люблю ее.

   – Вовсе нет. Пока она тебя любит. Ведь у нее, кроме тебя, нет никого. Она была так счастлива. Так счастлива. Подумай, как это жестоко. Подумай, к чему мы должны ее вернуть.

   – Ты думаешь о Присси, но не думаешь обо мне.

   – Потому что ее это УБЬЕТ.

   – А тебя?

   – Нас это не убьет, потому что мы знаем, что любим друг друга. Ничто не сможет отнять это у нас.

   – Но я не смогу быть с ней счастлив, Хетти. Она меня изматывает. Она так беспокойна.

   – Это МЫ не сможем быть счастливы, Робин. Мы всегда будем думать о том, что сделали с ней. Как можем мы быть счастливы?

   – Ты знаешь, как.

   – Ну, даже если бы и были, мы не имеем права строить свое счастье на ее страданиях.

   – О, Хетти, почему ты такая хорошая, такая правильная?

   – Я не хорошая. Просто…  есть вещи, которые сделать невозможно. Мы не смогли бы. Не смогли бы.
 
   – Да, – сказал он, наконец. – Не думаю, что мы смогли бы. Что бы это ни было, я должен через это пройти.

   Той ночью он не остался.


   Она сжалась в комок, сидя на полу рядом с отцом и  обхватив руками колени. Мать оставила их одних.

   – Папа… ты знаешь?

   – Твоя мама мне рассказала… Вы все сделали правильно.

   – Ты не думаешь, что я была жестока? Он сказал, что я не думаю о нем.

   – О нет, иначе ты поступить не могла.

   Она не могла. Не могла. Бессмысленно было думать об этом. И все же она думала – ночь за ночью, неделями и месяцами, и засыпала в слезах.

   Днем она страдала от зорких глаз Лиззи, печального сочувствия Сары и бездушного замужнего пристального взгляда Конни Пеннифатер. Только с отцом и матерью она обретала покой.


Глава VI

   К весне у Хэрриет обнаружились признаки депрессии, и ее отвезли на юг Франции, в Бордигеру и Рим. Рим исцелил ее.