Воин света

Туду-туду, туду-туду, туду-туду, - наигрывал мелодию, бегущий по рельсам поезд. И покачивал, легонько так, как родитель, убаюкивающий дите. Хотелось свернуться калачиком и заснуть. Он прислонился головой к окну и уставился немигающим взором в мелькавшие пейзажи. Дом с пасекой, дом на пригорке, дом у реки… Мысль догоняла сознание с опозданием. Потом показались пасущиеся на лугу коровы, пастух, разлегшийся под древом и пасека. Чащоба, сменялась жидким лесом. Яркое солнце – ветром. Изумрудная листва, заглядывала в окна проезжающего поезда, заигрывала с пассажирами и дразнилась.
Он, пожалуй, заснет, а когда проснется, будет уже в Тбилиси. Вот здорово было бы, если бы все, приключившееся с ним за последние дни, осталось во сне. И почему нельзя все перевернуть с ног на голову. И поменять местами сон с явью. Вот ведь как странно получается. Из Тбилиси он бежал в Читахеви, а с Читахеви бежит в Тбилиси.
В районную поликлинику он пришел рано утром. Знакомый врач Васо одарил его усталым взглядом. Знал небось, с чем пожаловал к нему Фердоус.
-Что опять натворил?
Пару дней назад это произошло. Муртаз по прозвищу Калош условно постучал в дверь и переступив порог, рассказал, что Ростома Кавлашвили ограбили. Фирдоус с ребятами часто стоял под окнами этого Ростома. И теперь этот Ростом подозревает в ограблении их шайку. Так мол и сказал ментам, что Калош и Горбик вынесли из дома его вещи.
-Какие вещи? Он что, из ума выжил?
-Дубленки, туфли и телевизор, - пожал плечами Калош.
-А сам ты что думаешь по тому поводу?
-Рамаз говорит, это его «плехановские» почистили.  Но, Ростом свинья уже капнул на нас. И собаки с обыском придут к нам в ближайшее время.
-Давай на Рамаза сильнее насядем, чтобы он их быстрее нашел.
-Линять надо, Фирдо. Пока Рамаз порядок будет наводить нас загребут.
-Так мы же не при чем! Мало ли кто к кому в квартиру заберется… Значит и бояться нам нечего! – тихо проговорил Фирдоус.
-Эх, безмозглый ты идеалист, Фирдо, - бросил небрежно Рамаз, и добавив, - чтобы ты потом не говорил, что я тебя не предупреждал, - хлопнул наружной дверью. На этот звук в коридор выплыла тетка.
-Кто это к тебе так поздно приходил? – проковыляла она, втягивая в себя воздух, на кухню. Фирдоус терпеть не мог ее привычку – принюхиваться к людям и разговорам. Нос у нее был длинный, мясистый с широкими ноздрями. И когда она пыталась что-то пронюхать, ноздри его безобразно раздувались, приобретая сходство с крыльями летучей мыши.
Тетка поставила на газовую конфорку чайник. И не дождавшись ответа, бросила:
-Очередной подельник приходил, можешь не отвечать.
Да, пошла ты, сука, - послал он ее мысленно и ушел в свой угол. А утром уже стоял перед кабинетом «своего» врача.
-Дядь Васо, нет за мной ни одного греха.
-Ага, так я тебе и поверил, - ухмыльнулся врач.
-Правильно, и они мне не верят. А я правда не лазил в квартиру Кавлашвили, - обреченно ответил Фирдоус.
-От меня-то ты что хочешь?
-Чтобы вы путевку какую-нибудь мне организовали. 
Васо вглядывался в юнца с искривленным позвоночником и жалел его. Нет у пацаненка никакого будущего…
-Ишь, в пансионат ему нужно, отдохнуть от государственных дел…
На следующее утро поезд мчал его в курортное местечко Читахеви. Фирдоус собирался, как выражались в том мире, в который он уже был вхож - залечь на дно, чтобы о его существовании забыли в Тбилиси. Залечь ненадолго, может на неделю, а может и на больше. Он планировал запереться в номере, читать книги. Лучшей отрады он для себя не знал. Ну, может быть, еще ходить по окрестностям, потому что место, в котором находился пансионат, как ему сказали, было живописным. Но, все обернулось иначе.
Он и в самом деле подолгу просиживал в своем номере, иногда гулял по лесу, Боржомскому ущелью, общался с ребятами, которые отдыхали в этом пансионате. Степень инвалидности у всех была разная. И с церебральным параличем и с синдромом Дауна и аутизма… - кого тут только не встречал Фирдоус за обедом в столовой. Кормили в пансионате из рук вон плохо. На завтрак манная каша с комками, в обед какая-то баланда, под названием суп, на второе котлеты из плохо прожевывающегося мяса с пюре или гречихой на гарнир. На ужин запеканка из творога и компот из сухофруктов или чай.
-Они продают продукты налево и деньги в карман кладут, - делился соображениями относительно рациона Малхаз. Он страдал таким сильным косоглазием, что Фирдоус никак не мог разобрать смотрит ли он на него во время разговора или мимо. Продукты повар в самом деле подворовывал. Фирдоус как-то околачивался вечером у склада столовой и заметил, как оттуда выносят большие свертки и укладывают в легковую машину. У одного несуна ноша видимо оказалась слишком тяжелой и из корзины вывалился кусок мяса. Наблюдал он похожее и в последующие дни. Наблюдал и злился, потому что видел, чем питаются дети-инвалиды. Но, на повара он полез с кулаками по другой причине. Неделя подходила к концу, когда, гуляя по парку пансионата с ребятами он услышал резкий визг собаки. А через секунду показалось и само животное. Собака бежала в их сторону и истошно визжала. И только когда поравнялась с ребятами, стало понятно, что собаку обварили. Спина, голова, ухо… все это вздулось прямо на глазах и покрылось волдырями. Животное вертелось волчком и жалобно скулило. За что же черти, так с тобой…, - вскипел Фирдоус, и ринулся в сторону, откуда прибежала собака. Пес, почувствовав, что обрел защитника, затрусил, жалобно скуля следом. Через минуту Фирдоус стоял уже перед подсобкой столовой. Дернул было дверь помещения на себя и очутился лицом к лицу с поваром.
-Тебе чего? – рявкнул на него грубо повар.
Он, или кто-то из здешних паршивцев, больше некому - ярость закипала в Фирдоусе.
-Ты зачем собаку обварил, - зашипел на повара Фирдоус.
-А ты кто такой, чтоб допросы мне устраивать? - и на усатой физиономии повара появилось выражение брезгливого презрения. Он пнул Фирдоуса с такой силой, что тот не удержался и завалился на стол с грудой металлических тазов. Посуда загремела и полетела вниз. Фирдоус поднялся и выхватив взглядом рукоятку кухонного ножа, оказавшегося на столе, схватил его. Взгляд повара метнулся в сторону двери, защиты ищет мерзавец, подумал Фирдоус. И вдруг осознал, что что ему уже все равно обварил ли собаку на самом деле повар или кто другой. Неважно все это было сейчас. Мир в эти мгновения словно разрезали, как яблоко на две половины. Одной из них был он, такой же обездоленный, голодный и беззащитный, как обваренный пес. А той, другой половиной являлся повар. Его лоснящаяся от жира физиономия была в те мгновения олицетворением абсолютного зла. Успел он подумать и о том, что, оставив будто с тайным умыслом на кухонном столе нож, провидение наделило его правом вершить справедливость. Он был в эти минуты воином света, борющимся за торжество добра над злом. И зажмурившись он бросился на жирную тушу повара. Что было потом он помнил с трудом. Кто-то оттаскивал его от жирного тела повара, другие били, третьи вырывали из рук нож. А когда очнулся, с удивлением обнаружил на руках кровь. Ребята из пансионата рассказывали позже, что он полоснул повара по ноге. Слегла полоснул, но кровь хлестала знатно.
-Ты бы видел, как завизжала эта жирная свинья, - с омерзением говорил Малхаз. Странно, но Фирдоус ни капельки не сожалел о содеянном. Повернись время вспять, он бы совершил все то же самое. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что теперь ему опять придется убегать. А ведь он было обрел на короткое время возможность безбедного существования и друзей… Видимо, судьба у него такая – мыкаться по задворкам и убегать. Из пансионата Фирдоус уходил на рассвете. К полудню он добрался до неприглядного полустанка, и дождавшись электрички на Тбилиси, залез в нее.
Через какое-то время небо заволокло тучами и по стеклу забарабанили крупные капли. Бессонная ночь и пройденные километры утомили его настолько, что беспокойные, назойливые мысли о выпавшей на его долю участи стали отступать, уступая место бессвязным и размытым. Откуда-то из небытия явился образ приемной матери Маргариты Яковлевны. Улыбалась она, как никто другой не умел улыбаться – краешками глаз. «Как же вырос ты, мой мальчик», - говорила Маргарита Яковлевна, - как возмужал. Фирдоус словно в подтверждение ее слов, посмотрелся в зеркало и встретился взглядом с высоким, стройным юношей. Туловище у него было чужое, красивое, а вот лицо было его – Фирдоуса. Как завороженный следил он за своим отражением в зеркале. Так дорог, так люб ему был этот новый образ, новое тело его. И почувствовал Фирдоус, как узел, в который завязали его с рождения, развязался наконец-таки, разошелся. И все его внутренние наросты обид и унижений тоже куда-то исчезли, улетучились. И вокруг было так светло и чисто и уютно. Так, как и бывало в далеком его детстве, при жизни Маргариты Яковлевны. Буфет, в котором она хранила старинную серебряную сахарницу с кусачками для сахара, стоял на своем месте. Книжный шкаф был полон книгами, которые она собирала для него – Фирдоуса. А в воздухе пахло яблочным пирогом. Словно и не бывало этих 15-и лет, за которые все изменилось, исчезло, растворилось в воздухе. И она, его приемная мать по-прежнему с ним, и все так же любит. Он повернулся, пытаясь отыскать в ее глазах ответ на вопрос. И заметил, как очертания ее лица стали терять четкость. И комната с мебелью и вещами, какой привык видеть ее Фирдоус в детстве, начала растворяться в воздухе. И шкаф, и этажерка и буфет… Формы их размывались, все больше приобретая схожесть с акварельными мазками. Размывались до тех пор, пока не исчезли совсем, оставив мокрые следы на окне.
Дождь перестал. Тбилиси встречал вернувшегося Фирдоуса солнечной погодой.