Олеся Николаева и Чехов-мучитель

Странным способом подтверждения своей точки зрения пользуется Олеся Николаева. Вот, например, она цитирует священника Сергия Булгакова, цель цитаты – доказать, что А. П. Чехов безрелигиозен в своём творчестве. И цитата почти отвечает своему назначению, да вот беда, взята она из публичной лекции, в которой о. Сергий говорит именно о религиозном содержании произведений писателя. Или приводит выдержку из письма А. П. Чехова, где выражено скептическое отношение к вере Д. С. Мережковского. И всё бы ничего, когда бы не тот факт, что Д. С. Мережковский создал «третий завет» «Духа-Матери» и много чего наговорил весьма далёкого от Православия; осторожно-скептическое отношение – это нормальный ответ вежливого верующего человека на прелести Мережковского.
Собственно говоря, я бы не знал о существовании статьи Олеси Николаевой «Мучитель наш Чехов» (https://azbyka.ru/fiction/muchitel-nash-chexov/ ), когда бы не её радостная реплика в фейсбуке (реплика от 22 мая 2021 г. или здесь: https://disk.yandex.ru/i/QTKO5OGfexW_fQ) о том, что её взгляд совпадает с точкой зрения Льва Шестова («Творчество из ничего» http://www.vehi.net/shestov/chehov.html). Нельзя было обойти вниманием поразительное совпадение взглядов человека, открыто утверждающего своё православное вероисповедание и воцерквленность, лауреата Патриаршей литературной премии (Олеси Николаевой), с одной стороны, и откровенно антихристианского мыслителя (Лев Шестов), – с другой. Последний в своём отрицании творчества А. П. Чехова последователен: для него, борца со всеми и всяческими «началами и концами», «альфами и омегами», творчество А. П. Чехова может выглядеть только насмешкой над человеческими устремлениями и страстями, недоброй иронией над попытками вырваться за рамки определенной обстоятельствами жизни к «настоящему» бытию.
Православно мыслящий человек без труда узнаёт в Чехове близкого своего: см., например, Курдюмов М. Сердце смятенное: о творчестве А. П. Чехова, 1904 — 1934. YMCA PRESS, Paris, 1934. (https://disk.yandex.ru/i/jyg-uaRabmFMwA ); общение с Чеховым, чтение его произведений приносит радость узнавания, приводит к рефлексии о собственной готовности соответствовать тому, что ожидает от тебя Господь. Не так с Олесей Николаевой: для неё общение с А. П. Чеховым мучительно. При этом, по мнению О. Николаевой, «мироощущение» писателя «если не вовсе безрелигиозное, то, безусловно, секулярное»: «Всякое – самое благое – человеческое начинание под его пером оказывается тщетным, всякий высокий порыв – ничтожным, дружба – надуманной, любовь – фальшивой, жизнь – напрасной, человек – если не совсем уж дрянным, то пошлым, и вера – пустой. Все суета сует. Все скука и мизерность существования. Все – пошлость, самодовольно прикрывающая собой небытие. Ничто здесь не стоит и ломаного гроша…» Это своё суждение автор подтверждает интерпретацией рассказа «Архиерей».
Её интерпретация рассказа «Архиерей» сводится к пересказу сюжета; показательно, что в этом пересказе опущены те эпизоды, которые воспроизводят чувства, мысли и воспоминания центрального персонажа. В изложении О. Николаевой кульминация рассказа заключается в обещании архиерея помочь племяннице, – обещании не выполненном. Из этого делается вывод о «приговоре писателя своему герою»: «В художественном произведении это само по себе красноречиво, символично и обличительно: эх, бесплодная жизнь, бесплодная смерть, жалок человек, будь он хоть архиерей, хоть кто: все тщета, все туман, все морок, не оставляющий следа».
Автора статьи о Чехове-мучителе движет к такому заключению та же самоуверенность, что прежде позволила ей сослаться, вырвав цитату из контекста, на о. Сергия Булгакова, то же стремление подогнать решение под заранее известный ответ.
Присмотримся же к тому, как на самом деле организован рассказ «Архиерей». Для этого нам нужно прежде всего проанализировать сюжет в его отношении к повествованию. Сюжет, как известно, это причинно-следственная и темпоральная организация деталей предметной изобразительности, объединенных в сюжетные эпизоды. Каждый отдельный эпизод выделяется по единству времени, места и действия. Что касается характерных для рассказов А. П. Чехова повествовательных структур, то нужно помнить работу А. П. Чудакова «Поэтика Чехова» (М., 1971; https://disk.yandex.ru/i/DqtYTWphv7aZXQ). В ходе анализа сюжетно-повествовательной организации рассказа рассматриваем отношения сюжетного и повествовательного времен, т. е. учитываем, как представлена сюжетная хронология в повествовании.
Такой анализ приводит к знанию о том, что сюжетным лейтмотивом рассказа А. П. Чехова «Архиерей» является изменения эмоционального состояния центрального персонажа: от радости, смеха и покоя – до раздражительности, негодования и усталости. При этом положительные чувства и соответствующие воспоминания по времени и месту своему совпадают с храмом, молитвой и близкими (матерью, отцом, дедом и прадедом – вплоть до Крещения Руси), отрицательные чувства – совпадают с удалением от храма, матери и детства, с приближением к толпе, с погружением в мiрское. Алгоритм такой организации рассказа задается в начальном эпизоде: служба в храме: усталость от толпы, симптомы заболевания и вдруг радость от того, что показалось ему, что подошла к нему в храме мать, которую не видел уже девять лет; высшим сюжетным моментом в начальном эпизоде являются слёзы: «И почему-то слезы потекли у него по лицу. На душе было покойно, все было благополучно, но он неподвижно глядел на левый клирос, где читали, где в вечерней мгле уже нельзя было узнать ни одного человека, и – плакал. Слезы заблестели у него на лице, на бороде. Вот вблизи еще кто-то заплакал, потом дальше кто-то другой, потом еще и ещё, и мало-помалу церковь наполнилась тихим плачем». Заключительная реплика эпизода («А немного погодя, минут через пять, монашеский хор пел, уже не плакали, все было по-прежнему».) заполняет своё место в формуле алгоритма, когда после кульминационного радостного возвышения идёт спад напряжения. Эта формула с незначительными перестановками оформляет как отдельные эпизоды, так и всё произведение.
Одна лишь эта формула не даст достаточного знания о рассказе «Архиерей». Для полноты понимания необходимо учесть значение тех представлений, которые наполняют сюжетно-повествовательный алгоритм, составляют его семантическую архитектонику, – без учёта этих составляющих читателю останется лишь абстрактный психологизм, не имеющий никакого ценностного – религиозного и культурного – содержания. В рассматриваемом случае речь идёт о двух типах времени, в которых живёт любой православный человек, – в них разворачивается образ центрального характера этого художественного произведения.
Первый тип времени – это церковный год, святое литургическое время, имеющее замкнутый, циклический характер; это время – доступная нашему восприятию проекция божественной вечности; второй темпоральный тип – время мiрское, земное, однонаправленное. Первый тип времени определяется начальными словами рассказа: «Под Вербное воскресенье шла Всенощная». Время мiрское обозначено во втором предложении, где указывается, что преосвященный Петр «был нездоров уже дня три». Так, уже в экспозиции центральный персонаж представлен в положении всякого верующего человека, жизнь которого объединяет два этих типа времени; читатель имеет возможность составить начальное представление о проблемном содержании рассказа.
В принципе, читателю нет нужды самому быть православным, чтобы проникнуть в проблематику этого рассказа: ему всего лишь необходимо обладать, во-первых, неким минимумом эстетической подготовки, – т. е. полагать, что автор не случайно представляет характер именно в данных обстоятельствах и воплощает своё представление именно в этих образах; во-вторых, нужно иметь какой-то минимум культурных знаний: знать, что такое Всенощная служба, вообще, и в чём состоит особенность Всенощной службы в субботу накануне Въезда Господня в Иерусалим (в Лазареву субботу), знать последование служб в Страстную седмицу. В качестве примера эстетической глухоты и культурной безграмотности можно указать на анализ рассказа «Архиерей», выполненный А. И. Солженицыным (см.: https://disk.yandex.ru/i/KDGLypGMNYl_aQ).
Олеся Николаева, как Солженицын, как многие и многие другие, игнорирует конфликтное сопряжение двух временных планов и двух сюжетных линий рассказа: одна осуществлена в мiрском событийном плане, другая – в священном литургическом времени. Остаются без осмысления слёзы архиерея, хотя значения этой детали прямо ведёт к: «Блажени плачущии, яко тии утешатся»… Нужно понимать, что это не какое-то абстрактное сакральное время, но Страстная седмица – дни, когда поется тропарь «Се Жених грядет в полунощи...», который учит православных быть всегда трезвыми, бодрыми и готовыми к встрече с Христом. Отсюда настойчиво повторяемая деталь бодрствования преосвященного Петра.
Чехов гениально работает с деталями! Так, монах Сисой растирает архиерея сначала свечным салом (аналогия с миропомазанием), а перед смертью – уксусом. В первом же эпизоде дается чрезвычайно важная для понимания проблематики рассказа деталь: Владыке кажется, что к нему подходит мать, и лишь в последующих эпизодах приходит подтверждение, что мать действительно приехала. Это взаимопроникновение кажущегося, мыслимого и действительного вплетается в общую концепцию параллелизма между последними днями земной жизни архиерея и событиями Страстной недели. Этот параллелизм включает в себя, в частности, надежды евреев на что, Мессия займётся обустройством их земного благополучия, – так архиерея воспринимают как мiрского властителя, просят у него, ожидают от него решения. Воспоминания о том, что произошло в прошлом (детство преосвященного, жизнь за границей, мысли об отце, деде...) приобретают, помимо значения прошлого времени, значение времени настоящего, – точно так же, как события времени сакрального, где прошлое снято во вневременности идеального.
Сначала кажущееся и действительное разведено сюжетно и повествовательно: архиерею кажется, что подошла мать, и лишь через несколько часов он получает подтверждение, что мать действительно рядом. Затем единство совершающегося сейчас прошлого, с одной стороны, и молитвенного настоящего, – с другой. Но есть ещё и настоящее мiрское – вся та сюжетная линия, которая собирает воедино приезд матери и разговоры её с о. Сисоем, племянницу Катю с разбитой чашкой и рассказами о Николаше, который «мертвецов режет», купцом Еракиным и всеми прочими сейчас утомительными мелочами, которые смогут стать потом драгоценными воспоминаниями: «Вечером монахи пели стройно, вдохновенно, служил молодой иеромонах с черной бородой; и преосвященный, слушая про жениха, грядущего в полунощи, и про чертог украшенный, чувствовал не раскаяние в грехах, не скорбь, а душевный покой, тишину и уносился мыслями в далекое прошлое, в детство и юность, когда также пели про жениха и про чертог, и теперь это прошлое представлялось живым, прекрасным, радостным, каким, вероятно, никогда и не было. И, быть может, на том свете, в той жизни мы будем вспоминать о далеком прошлом, о нашей здешней жизни с таким же чувством».
Однако кульминацией рассказа является объединение сакрального, личного и исторического времен в Чистый четверг: преосвященный читает первое евангелие «Ныне прославися Сын Человеческий»… Этот эпизод воспроизводит изменения, произошедшие с Лазаревой субботы, когда прихожане в храме виделись архиерею людьми с «одинаковым выражением глаз»; теперь же «людей не было видно», но определяется будущее, объединяющее в богослужении такие формы времени, как время личное, время историческое – от крещения Руси – и время сакральное.
Развязка основной линии сюжета – смерть архиерея. Мотив умаления – «казалось, что он худее и слабее, незначительнее всех» – завершающий компонент развернутого параллелизма с евангельскими событиями: «… и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь...»
Сюжетная линия мiрского времени после смерти архиерея теряет связь со временем сакральным, здесь нет развязки, если, конечно, не считать угасание памяти, наступающее забвение, – чуть ли не прямая цитат из Книги Екклесиаста: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» (Еккл.1:11).
Таковы общие выводы, следующие из анализа сюжетно-повествовательной организации рассказа А. П. Чехова. Напрашивается сравнение его с рассказом «Скучная история», где писатель разрабатывает тему безрелегиозного характера в тех же обстоятельствах, в которых представлен центральный персонаж в «Архиерее»: здесь читатель не найдет того скорбно-радостного чувства, что составляет эмоциональную составляющую пафоса произведения. В «Скучной истории», как и во многих произведениях А. П. Чехова, осмысливаются и оцениваются характеры людей, не знающих связи с Богом. Среди немногих произведений, в которых открыта связь со священным текстом, – рассказ «Душечка», в котором писатель буквально воспроизводит евангельский рассказ о вопросе, заданном Господу саддукеями. К этим же немногочисленным произведениям «открытого» типа нужно отнести рассказы «Студент» и «Агафья». Последний интересен редко встречающимся первым лицом повествователя, но здесь оно необходимо для того, чтобы осмыслить состояние, описанное в Евангелии от Иоанна: «Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди». (Ин., 8:9).
Значение многих лучших произведений А. П. Чехова можно и нужно раскрывать, лишь помня о незримом участии Господа нашего Иисуса Христа в эмоциональном осмыслении и оценке избранных для познания социально-исторических характеров. Чехов оказывается мучителем для тех, чья душа знает об этом участии, но чей себялюбивый и суетный разум слушает, но не слышит, смотрит, но не видит.  Да, раздвоенность мучительна.
Если же вернуться к тому, что Олеся Николаева нашла подтверждение своему мнению у Льва Шестова, то – при достаточном знании творчества этого философа – нельзя не признать, что попытка поиска авторитетных предшественников была крайне неудачной. Дело в том, что Шестов как раз признавал христианскую религиозность творчества А. П. Чехова, – она была для него несомненна; но он не признавал самого христианства.   Поэтому для названия своей статьи он цитирует синодальный перевод Библии: «Творчество из ничего».  Именно поэтому с первых слов он перефразирует любимого им Ницше и объявляет: «Чехов мертв».
Творчество А. П. Чехова живёт, написанное Львом Шестовым достойно специального исторического интереса, а вот мнение Олеси Николаевой является иллюстрацией к словам Апостола «Блюдите, како опасно ходите!» (Ефес. 5, 15)