Эйфория

Как показалось ей,дверь как-то в избе будто бы многозначительно, скрипнула. На пороге появился мужчина средних лет, плотного телосложения  в костюме городового в светло-льняной гимнастёрке, подпоясанной затяжным ремнём, шароварах тёмно-зелёного сукна и в чёрных кожаных сапогах. Небольшой узелок он положил на рядом стоящую лавку, а фуражку снял с головы с лакированным козырьком,с важным видом и с большим достоинством. Разгладив, усы по щекам, удовлетворительно вскрякнул. Глафира, жена его, видимо, не ожидающая столь раннего, прихода мужа, занималась тем временем,   своими, обычными женскими делами. Сухим полотенцем натирала тарелки. На неоднозначное мужское звучание, взглянув, ахнула. Тарелка со звоном звякнула об пол, благо не разбилась. Удивлению её не было предела, отчего не в силах что-либо сказать, стояла, открыв рот.
Увидев сие изумление, Модест Никанорович, так звали мужчину, ещё более заважничал.
- Ну-с, жена моя!! Встречай мужа свово!!
- Батюшка вы мой!! Ужель Вас  удостоили на службу?
- А, то!!  Баял я тебе-ка, как на воду глядел. Бывший военный, он тебе што?Ну, што ты думашь? Служивый – он тепереча завсегда государству нужон!! Для порядку!!! Это тебе не щи, лаптем хлебать.
Модест подал Глаше свою новую фуражку, указав сразу, где ей надобно висеть, у самой двери. Глафира заметив, форменный прибор мужа с восторгом проговорила:
- Никак, офицерская!
- А ты, што желала? Городовой, он тебе почитай, главное лицо в городе! Я есмь блюститель порядка и благочиния, и страж , оберегающий всяку личность. И на всё, про всё сие - своё преставление иметь буду. Обязан, пресекать  всякий шум на улице; крикунов утихомиривать, умерять вокальные порывы пьяных и разнузданное, поведение некоторых граждан. То - то.
С не меньшим благоволением снял портупею с саблей, и отдельно пистолет на специальном, красном шнуре, отдав жене, повелел повесить в горнице:
- Подальше от людских глаз и как бы, не случилось чего. Так, на всякий случай.
Полностью размундировался; одни портки на нём и нательная рубаха. Глашке приказал -  подавать на стол. Глафира засуетилась. Грибочки солёные, пирожки печёные, огурчики с  тёплой картошечкой из печи, сало, хлеб на столе стояло в один миг. Хозяин неторопливо помыл руки, вытер их полотенцем, одобрительно осмотрев кушанье, помолился,  сел за стол. Казалось, ничего не забыла жёнушка, присела рядышком на скамеечку, обратив взор свой на мужа своего. Модест Никанорович опять же, уже неодобрительно прикрякнул, показывая тем самым своё неудовольствие, сурово глянул на жену свою. Она тут же опомнилась, метнулась в сторону горницы, без слов и предисловий принесла полный графин с водкой и стакан. Муж сразу подобрел и изрёк:
- То – то мне! По такому поводу в самый раз, что ни на есть,   аккуратно, будя остаканится! А завтра с утрия быть на посту, как штык.
Налил водку в стакан и немедленно опрокинул в свою гортань. На этот раз он произвёл звук одобрения. С чувством, с толком, с расстановкой принялся за еду, принимаясь то за одно кушанье, то за другое по очереди, пропуская между ними по стаканчику.
- А  знаешь ли ты, Глаша? Что меня сам Вице – губернатор на эту должность жаловал? – высказался своей жене изрядно захмелевший муж.
- Откель мне знать? Меня там не бывало, - отвечала она, пожимая плечами.
- Вот то, то и оно! Эйфория! – проговорил он, чеканя каждый звук, придавая словам своим – особое значение, поднимая руку, выдвигал  вверх указательный палец, и таращился на него, будто он перст божий.
Глафира ошеломлённо глянула ему в глаза.
- И, што за слово тако – Эйфория?
- Цыц, баба!!Эйфория – это Эйфория, - увесисто и многозначительно добавил Модест.
- И по што это вы, Модест Никанорович умными словами предо мною бросаетесь?
- Не бабское это дело. Не вашего ума знать слова разные.
- От чего-ж, муж мой, ко мне тако неуважение имеете?
- Сказывал, я тебе-ка; не бабское это дело. У вас, у жёнок волос длинный, а ум короток. А надоть буде и поколочу….Золото выбивать почну. Для общего нашего с тобой ублаготворения.
- Рази, мне и разуметь, не дозволено?
- Я умных баб не люблю. Не ума от них надобно, а ласки. Люби мужа свово и  ни о чём, и мыслить не смей. Работа – это моя Эйфория! – опять указывая пальцем куда-то вверх, добавил, - Плевать мне-ка о чём в народе калякают; в лесу, дескать,  лешие, в воде – водяные, в доме – домовые, в городе – городовые! Хрен им на рыло! Я, теперича, должон вести жизнь честную, ни в чём не зазорную. А район, данный в моё введенье,  хорошо мне известен. Вырос там. И знамо мне тамоко всё про кажного человека; кто - чем живёт, чем промышляет и каки кто на кого недовольства имеет. Кто бандит, а кто порядочный человек. А есть и таки, кто ведут противоправительственную агитацию противо самого царя – государя, батюшки нашего и  ведут-то вроде, как порядочный образ жизни. А на деле – самые, што ни на есть – расподлецы. Я ныне самый главный человек в городе и мне решать; кого казнить, а кого миловать. Вот они, - вытаскивая свой пудовый кулак муж на стол перед женой , - Вот они у меня - где! Веришь?
- Верю.
- Шо, правда не веришь? Ты шо, забыла с кем, разговариваешь?
- Да верю, верю я тебе. Успокойся.
- Молчать!! Откель тебе знать, что мне сам околоточный нипочём? Да што «околоточный», мне сам старший советник не указ, - опять пытаясь урезонивать Глафиру, а для страха, опять зачнёт показывать ей свой кулачище, мужичина.
 Но неожиданно благоверный как-то разом сник,  положив руки на стол, тихонько засопел.
- Запужал, окаянный, будь ты неладен! – ответит ему, спящему она.
И, как ни в чём не бывало, уберёт всё со стола, словно ей не в первой, приподняв сонного мужа за руку, уведёт на кровать в горницу.
А с раннего утра, Модест Никанорович, позавтракает и облачится в форму полицейского. Ни словом не обмолвится о вчерашнем разговоре с женой, придирчиво оглядит себя в зеркало. Всё ли на месте? Не забыл ли чего? И сразу уйдёт, не сказав ни слова. Нет, вернётся. «Свисток, свисток ему забыла отдать! Куда положила? Ах, садовая, твоя башка? Бестолковая!! Мужу на пост заступать, а ей и дела нет!» Свисток, в конце концов, всё-таки найдётся. В кармане штанов своих, куда он имел честь положить сам. Успокоившись, отправится на службу.
Проходит время и пора бы, Модесту Никаноровичу вернутся  со своего поста, а его нет и нет. Жёнушка уже забеспокоилась: «Уж не случилось ли чего?» К двери подойдёт – прислушается, к окну подойдёт – на улицу выглянет, не видать его. Но, тем не менее, калитка скрипнула, заунывно запела дверь в сенях. «Ужель, явился?» - спрашивала себя, отчаявшееся Глафирушка на радостях. Но через мгновение послышался страшный грохот падения. Выбежала на крыльцо, узнать: «Что случилось?». Муж в стельку пьяный брякнулся головой с лестницы вниз по ступеням, не удержавшись в дверях сеней. Оценив, сразу наступившую обстановку Глашка, как ни в чём не бывало, подошла к благоверному своему, стала подымать его на ноги. Как  не убился, один только бог ведает. Немножко очухиваясь, он не сразу узнает жену свою, спрашивает её: «Кто ты есть така?» А она возьми и скажи ему: «Тепери-ка я, твоя ЭЙ..Ф..Ф..О..Р..Р ИЯ!». Перекинула его правую руку через плечо, взгромоздила  на спину и потащила домой.


                К О Н Е Ц